- Ну, и что с ней не так? Бабка и бабка, даже не такая вредная, как другие.
- Говорят, - он понизил голос, что бы старуха его не услышала, хотя всему двору было известно - старушка слышит плохо, не то что бы совсем глухая, но говорить надо громко, что бы она услышала, - у нее матрас деньгами набит и не рублями, а долларами и евро. А если полы вскрыть там золота, драгоценностей навалом.
- Да ты посмотри на нее. Она же в обносках ходит. У меня мать социальный работник, так эта старуха к ним постоянно приходит вещи берет, когда они брахло нищебродам раздают.
- Вот-вот, в обносках ходит, а у самой бабла хоть печку топи.
Два молодых бездельника сидели на спинке лавочки, поставив ноги на сидение. Многозначительно переглянулись, когда бабка прошеркала мимо них, зыркнула на них неодобрительно и зашла в подъезд.
- Да, что вы знаете, - пробормотала старуха, когда дверь подъезда громко хлопнула у нее за спиной, перехватила удобнее ведро, вздохнула тяжело и начала медленно подниматься по лестнице, останавливаясь на каждом пролете что бы отдышаться. Лифт она принципиально игнорировала.
Ее Николенька тоже был таким - дерзким, нагловатым. Он думал, что все знает, и обо всем у него было свое мнение. Как же давно это было.
Родился он чудесным младенцем. Сразу такой серьезный, глазастый, как младенчики с рекламных картинок. Беременность прошла легко, но роды идеальными назвать было сложно. Возраст к тридцати годам, врач, которой было откровенно наплевать не бесплатных рожениц. И как результат осложнения после родов. Выписали ее в полуобморочном состоянии, но она была счастлива сбежать из больницы.
Рождение ребенка оказалось фатальным для брака. Муж был не готов стать отцом. Против ребенка он не был, сама мысль об этом делала его в собственных глазах солиднее, поднимая до уровня приятелей у которых давно уже были семьи и дети. Но что-то менять в своей жизни он не хотел.
Она терпела, надеялась, что что-то изменится. Терпела, когда он начал поздно возвращаться, терпела, что он отказывался помогать с ребенком. Терпела, когда он ночами играл на компьютере, в то время как она пыталась хоть немного поспать, но уставшая за день, одна с ребенком у которого резались зубки, так уставала, что даже уснуть не получалось. А еще это кликанье мышки и стук клавиатуры. Срывалась, пыталась объяснить, плакала. Но у мужа была своя правда:
- Я целый день деньги зарабатываю, а ты дома отдыхаешь. У тебя грудь вот и корми, а вот когда он подрастет, мы с ним по барам с девками пойдем.
Время шло. Николенька рос. Когда ему исполнился год, она решилась и ушла от мужа. Квартира, которую она сдавала, освободилась. Она посадила ребенка в коляску, кошку в переноску, покидала детские вещи и кое-что из своих в сумку, захватила упаковку памперсов и ушла.
В кармане было 30 рублей.
Была надежда, что муж одумается, позвонит, пойдет на уступки. Но он счел ее уход за благо. Деньги больше не надо кидать в общий котел, по ночам никто не орет, а по вечерам никто не плачет, пытаясь надавить на совесть. Квартира свободна, можно собираться с друзьями на пивко и девчонок пригласить. Жизнь налаживалась.
Николенька рос красивым мальчиком. Светлые вьющиеся волосы, кругленькое личико, выразительные карие глаза. Он был похож на маленького Ленина, изображение которого было на октябрятском значке, что носили все младшие школьники в Советском Союзе. Рос он умненьким и общительным. Бабушки умилялись на ребенка, но помогать особо не спешили, у них своя жизнь, а ты сама захотела, сама родила, вот и нянчи. Она и нянчила.
Денег не хватало, просить у родителей было стыдно. Сажала сына в коляску и шла гулять, собирала бутылки, мыла их и сдавала, на это можно было купить немного яблок. Что-то выплачивал собес. Стало немного проще, когда забрала у мужа свой компьютер, и стала делать курсовые и оформлять дипломы студентам. То, что зарабатывала за сессию, растягивала на полгода. А когда оформила развод и подала на алименты, жить стало проще и на много спокойнее чем с мужем.
Когда Николеньке исполнилось полтора года, в гости пришел уже бывший, муж.
- Я имею право видеть сына.
- Имеешь. Я не против. Он любит тебя.
И Николенька радостно бежал к отцу, получал от него пачку сока с трубочкой, ходил за ним хвостиком и смотрел восторженно.
- Мать твоя - дура, - говорил сыну поучительно, - на работу ей надо идти, нечего дома сидеть, ты вон уже большой, пора в садик.
- Какая работа? Кто меня сейчас возьмет? Николенька еще маленький, вот года три будет, отдам его в садик и пойду работать.
- Нечего бездельничать, я договорился уже. Пойдешь в благотворительный фонд работать, я устрою, нам секретарь нужен. А сына надо в сад, пора уже, хватит ему за мамкину титьку держаться.
И она согласилась. Сомневалась, плакала. Но так наверно действительно Николеньке будет лучше. Новые друзья, занятия, ему ведь все интересно.
Нет, она не была "курицей" как обычно называли женщин, которые родив детей, оседали дома. Все их интересы сводились к уборке, готовке и хлопанью крыльями вокруг мужа и детей. Она многим интересовалась, многое умела. Отличное знание компьютера и высшее техническое образование, умение общаться с людьми. Пять лет преподавания научили находить подход к любому человеку, легко и непринужденно общаться в любой ситуации и что не маловажно легко разрешать конфликтные ситуации.
Через месяц Николенька ходил в детский сад, а она на работу. Сначала мальчику нравилось, он не хотел уходить из группы, столько новых игрушек, другие дети, все было в новинку. А потом пришло осознание, что так теперь будет всегда. И только по выходным получится понежиться в кроватке с мамой по утрам, не торопясь пить утром какао с только что испеченными блинчиками и самому решать идти гулять или остаться дома и смотреть мультики. И садик он стал ненавидеть, но поделать уже ничего не мог. Мама должна идти на работу, он в садик.
На работе все было хорошо. Она легко разобралась с документами и офисной техникой, быстро выполняла необходимое, и оставалось время посидеть в соцсетях и поболтать с подружкой по телефону. А еще появилась возможность брать вещи для Николеньки. Красивые, модные, их привозила в фонд, для неимущих. Но с них, же не убудет, если она возьмет парочку брючек и еще вон ту рубашку и пару футболок на лето.
Так и жили. Николенька менялся. Волосы потемнели, он стал смуглым, но длинные ресницы и вьющиеся густые волосы долго еще вводили в заблуждение окружающих.
- Какая у вас хорошенькая дочка.
- Я мальчик, - кричал в ответ Николенька.
- Ох, отбоя от девок не будет. Он красивый как девочка, - любили говорить бабушкины подружки, когда вся семья собиралась вместе.
Время шло. Ее положение на работе было стабильным. Ей доверяли. Чрез некоторое время она поняла, что не все так просто с этим фондом. Управляющим был ее муж.
- Хочешь жить хорошо, работай и молчи в тряпочку, тогда и тебе что-нибудь перепадет, а не хочешь так иди и побирайся. Я кормить тебя не буду, и не пытайся прикрыться ребенком.
Она и молчала. За это время от времени ей перепадали неплохие суммы. Сколько муж брал себе, она могла только предполагать.
Характер Николеньки тоже менялся. Учеба ему была не интересна, острый ум и хорошая память позволяли ему не скатываться до двоек, а большую часть времени он проводил, отстреливая монстров, засиживаясь за компьютером иногда до утра.
- Я хочу свою комнату. Достала уже. Я сам решу делать мне уроки или нет. Сдохни! Иди на хер!
- Николай!
- Что Николай? Я уже 16 лет Николай. Я не просил меня рожать, огребай теперь. Скорее бы ты сдохла.
Было страшно. Словно в один момент в доме, появился чужой, агрессивный, злой человек. Что делать с этим она не знала. Читала книги о подростковом возрасте. Ждала, что вот-вот, и гормоны успокоятся, и мальчик снова станет разумным и вежливым. Просила мужа поговорить с сыном, образумить его.
- Что ты достаешь мальчишку? Растет парень, - вот и весь ответ.
В тот день на работе муж подошел к ней сам. Он улыбался, позвал в свой кабинет.
- У нас есть возможность все исправить. Хочешь, будем снова вместе?
- Ты думаешь, у нас что-то получится?
- Было бы желание.
- Нет, не думаю.
- Ну и ладно, так даже проще.
- У тебя есть возможность получить столько, что хватит до конца жизни и еще останется.
- О чем ты?
-О деньгах, о них родимых.
Сумма была действительна огромная. И не так важно было, что эти деньги собирались на лечение детей, у нее же тоже ребенок и он несчастен, потому что она не может дать ему того, что сама так хотела в детстве. А еще возможность никогда больше не ходить на работу, где каждый день к тебе приходят то нищие старухи, что многодетные мамаши. Можно будет купить большую квартиру и машину, поехать летом на море. И она согласилась.
На следующий день в Швейцарии были открыты счета и деньги начали потихоньку поступать на них. Что-то переводилось и на счета в России, что бы тратить сразу. Полгода она как летала. Приятно было наблюдать, как суммы растут, пополняясь процентами и обрастая новыми поступлениями. Совесть ее не мучила, она же не все забирает, остается и бедным малышам и сироткам и даже старушкам, да и не ее это идея. Зато отправила мать на курорт. Николеньку перевела в гимназию, и не важно, что учиться он так и не начал, ничего одумается еще, есть время.
А еще через полтора месяца, когда она пришла на работу, дверь была отрыта настежь и люди в форме перерывали их бумаги и копались в пустых сейфах.
- А вы кем будите гражданочка?
- Я?
- Да-да, вы.
- Я тут работаю, - голос дрогнул.
- Проходите, проходите, у нас есть к вам несколько вопросов.
Домой в тот вечер она не вернулась. Позвонила матери, попросила присмотреть за Николенькой, долго слушала ворчание, пока не сорвалась:
- Мама, меня арестовали, присмотри за сыном, - и бросила трубку, не в силах что-то еще объяснять.
Суд состоялся через год. Ее обвинили в хищении в особо крупном размере. Порицание общественности. Толпа, у суда пришедшая выразить свое негодование, когда еще поймают такую гадину, что детишек больных ограбила. Местный телеканал и парочка газет, приходили брать интервью, спрашивали, качали головой. Она молчала. Сидела с каменным лицом, за что газетчики ее окрестили Горгоной.
Сын и мать на суд не пришли, на ее письма не отвечали. Бывший муж, удрал за границу, прихватив почти все деньги фонда. Ее сбережения были конфискованы. Единственно, что в этой ситуации не давало ей впасть в отчаяние, что про счета в Швейцарии так и не стало известно.
Когда ее выпустили, она была уже старухой, как те, что когда-то приходили к ней за одеждой и пособием. Никому не нужная она смогла поселиться в своей старой квартире и теперь уже сама ходила в собес, жаловалась на маленькую пенсию и брала чьи-то поношенные вещи.
- Да много ли нам старикам надо, - шептала она этим вечером, ложась спать.
Через неделю соседи всполошились. Вызвали участкового, вскрыли квартиру. Она умерла во сне.
* * *
Телефон Николая Петровича зазвонил рано утром. Бросив взгляд на часы, ругнулся про себя на идиота, что звонит в такую рань.
- Вы знаете, сколько время? - рыкнул он в трубку.
Ответили ему на английском, долго объясняли. Что-то понять было невозможно, пока не позвали переводчика и он уже объяснил, что шесть месяцев назад его мать умерла, а сегодня вскрыли ее завещание.
- Дура старая, - сказал мужчина, заглядывая в выданные ему нотариусом документы. Теперь у них все наладится, можно закрыть кредит на машину и ипотеку, купить жене шубу, которую та давно просит, поехать отдыхать, да хоть в Таиланд на полгода. О проблемах с деньгами можно было забыть надолго, а если сильно не шиковать, то и навсегда.
Мысль, что можно передать эти деньги в благотворительный фонд на лечение детей, он загнал подальше. Сначала свои проблемы нужно решать, а не о чужих детях думать. На мать он был зол. Нет бы, отдала бы ему деньги раньше, не пришлось бы ему ишачить, влезать в ипотеки и кредиты, много ли ей надо было для жизни - буханка хлеба, да литр молока, старуха же. Деньги молодым нужны, что бы жить, а не существовать.