ЭХО РИМСКОЙ ЭПОХИ
           
             (поэма)                                   

СОН ЦЕЗАРЯ

И вот свершилось: голова Помпея
у ног его -могучий враг сражен.
Теперь войны гражданской эпопея
за Цезарем... Властитель Рима он.
Триумвират распался. Вслед за Крассом
еще один из опытных мужей, сошел с дороги.
-	А, ведь, смерть не красит, -
-	подумал Цезарь, - Мир тебе, Помпей!
Настал твой час предстать перед богами,
ты не красуйся: боги - не сенат.
Твой прах в пыли. Его попрать ногами
готов любой мне преданный легат.
Вдали от Родины прими свое бесчестье,
и там, за Рубиконом бытия,
не распуская средь наших предков вести,
что стал тираном Цезарь, то есть я...
Он отвернулся, ощутил усталость
и вспомнил дочь, которая не раз
ртом полудетским ласково касалась
теперь остекленевших диких глаз
его Помпея... и от мысли этой
всем телом содрогнулся. - Видит Бог!
Ты слышишь, Юлия, я звал его к совету,
но он моим желаньем пренебрег...
И жестом приказал убрать холстину,
не принимая беспощадный дар
владык Египта, дав понять Потину,
что наступило время звонких чаш,
чаш беспечальных с хмелем виноградным  -
пусть будоражат и волнуют кровь,
а там и чар царицы Клеопатры,
(он царство ей подарит за любовь...)
Но в ту же ночь, от ужаса немея,
увидит Цезарь беспощадный сон -
там, В Риме, правит статуя Помпея
и тяжестью ее раздавлен он.
Зовет на помощь... Грудь стеснило круто.
Нет сил дышать и некому помочь.
Но кто это? И Цезарь видит Брута
с кинжалом ускользающего прочь.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЛУ

И нильских желтых вод
он видит быстрый бег...
Как вечен небосвод,
как быстротечен век...

Любви прекрасный миг,
победы славный час,
о, Цезарь, ты велик
в империи "Сейчас"

Но путь твой озарит
счастливая звезда,
упав на мрамор плит,
в империи "Всегда".

Пока твоя рука
крепка и властен жест,
живи в своем "Пока"
благодари, что есть:

легаты и рабы,
песков пустынных вид,
замшелые горбы
надменных пирамид,

и весел дружный взмах,
и флаги над рекой,
и Клеопатры знак
приветливой рукой.

Есть преданность друзей,
есть ненависть врагов,
есть праздный Колизей,
есть жертвенник богов...

И ты судьбой храним,
по глади вод летя.
И за полсвета Рим,
и Брут еще дитя.

ЦЕЗАРЬ КЛЕОПАТРЕ
   (четыре письма)

1

Заглядывает ночь в мое окно
с надменностью царицы. Рим в дремоте.
Ночная стража хмуро пьет вино
и, нехотя. Противится зевоте.
Псы огрызаются на шорох. День прошел,
как и другие. Вся их подоплека,
что ты от Капитолия далеко,
и в этом их угрюмый произвол.
А счастлив был, когда в такой же час,
что и теперь, входил в твои покои,
и с ревом не разъединяло нас
соленое пространство вековое...
Как день провел? Скорей всего смешно.
И начинал смешно - с втиранья мази
от облысенья (твой рецепт) оно,
возможно, и поможет. Помню, сразу
макушка покраснела. Зуд настал.
Она потела. Может быть, лучилась -
все это видели, но смелых не случилось
спросить: здоров ли? Видимо, запал
скудеет их, когда вблизи диктатор.
Власть хороша, но у нее изъян - 
передо мной теряет дар оратор,
когда пришел по делу и не пьян...
Властителям не задают вопросов -
лишь повинуются.... Ты, знаешь, благодать:
до Остии я мог бы проскакать,
мальчишкой, на одной ноге, и после
вернуться тем же способом опять -
все промолчат...

2

Никто не в силах разгадать, о чем я думаю,
никто не может распознать в тебе тоску мою.
Я стал, рассеян и ленив, дела не ладятся
(почти запущены), в уме - одна нескладица...
Все чудится: плывем по нильским водам (помнишь ли?)
Вдоль красных берегов плывем.... Прошло, а ожили.
Как холодно моим губам, а ветры с запада
полны дыханием твоим.... Уж скоро за полночь.
Потухли факелы. Любовь в объятьях празднует
чужую страсть, но эта страсть меня не радует.
Скорей спеши, царица, в Рим! Одна ль, со свитою:
со мной беда. Я и рабам твоим завидую -
хочу с их ревностью служить тебе, на радость им.
Спеши, царица, брошу Рим к ногам твоим...

3
Великая царица, я не Бог
и даже не наследник Афродиты -
Стихи и те, как следует, не смог
писать, поверь, мне горько от обиды,
что я их не слагаю, как Катулл.
Перед поэтом этим преклоняюсь -
сам не пойму: досаду или зависть
душу в себе, поскольку не блеснул
в искусстве этом....Как бы он писал
тебе, будь ты избранницей поэта?
Я не Катулл, и мне загадка эта
не по плечу - от прозы я устал.
Устал до тошноты, как властелин,
способный сокрушить любое царство.
Мое могущество - насилье и тиранство
при одиночестве. Темно. Сижу один.
Дворец безмолвен. Разгулялся дождь.
Окно не распахнешь. Нагнало тучи,
как видно, с моря. Там, где ты живешь,
куда светлее, праздничней и лучше -
там Ты! Тоска.... О, если бы я мог,
всевышнему иль дьяволу в угоду
повелевать капризами погоды,
я бы земною властью пренебрег.
С утра, на удивление писцам,
как сеятель, смотрю с балкона в небо.
Что в нем ищу? Поверь, не знаю сам,
но понимаю: выгляжу нелепо.
Зима, любимая, а лето мы с тобой,
пробудем вместе, видимо, в Солерно -
там вилла друга. Будет рад, наверно,
а если нет, заплатит головой,
Но я не думаю...

4

Ленив я стал до праведных трудов.
Причиной - ты, великая царица!
Я стал мечтателен: порой смотрю на лица,
не видя их... В глазах моих писцов
недоуменье. Путаю бумаги,
теряю их, какие тут дела?
Та жизнь, что в ратных подвигах прошла,
мне кажется бессмысленной, а блага,
которыми почтил я гордый Рим,
износятся со временем, как тога,
и варварские полчища в итоге
Рим превратят в убожество руин,
когда умру. Заметь, что даже мысль
трепещет, как подраненная птица,
чтобы взлететь к тебе, моя царица,
не удержать! Я постигаю смысл
высокого блаженства духа с плотью,
хотя для плоти слишком тесен дух.
Дороже мне, в раздумьях об Эроте,
второе.... Где, скажи мне, наконец,
вершина счастья? Скажешь, самовластье?
Так думал я, когда разил врагов,
и злой оскал порывистых клинков
легко бросал в лукавые объятья
своей судьбы....Мой путь благословен,
увенчан лаврами, но так случилось, видишь?
Скажи, вернее, даже прикажи лишь,
приму с покорностью твоих объятий плен....
О, этот сон! Галеры, воды Нила
меж красных от заката берегов....
И не было ни козней, ни врагов,
лишь ты была, и ты меня любила!

ЦИЦЕРОН БРАТУ

Я видел Клеопатру. Спросишь чем
особа эта Цезаря пленила?
Не знаю сам. Есть дьявольская сила,
что логике простейших теорем
не соответствует, имея злую власть
над нашим духом. Да, она красива,
но не настолько, чтоб в смятенье впасть
от чар ее и почитать за диво.
Немного тучновата. Сколько ей?
лет двадцать пять? Я дал бы много больше...
А, впрочем, возраст, я заметил, тоже
бывает постоянным у людей.
Возьми Антония - уже почтенный муж,
а пребывает в возрасте мальчишки.
Чего о Цезаре не скажешь, этот уж
в свои семнадцать мудр был, даже слишком -
двуликий Янус! В том-то и секрет
его успеха. И в беде и в холе
он сохранил свой возраст, что не боле
расцвета сил, ну, скажем в сорок лет...
Что в Риме! Беготня и суета:
интриги, фейерверки да приемы.
Такая честь царице неспроста
оказана.... Диктатора нет в доме
ни днем, ни ночью. Иль жена слепа
(ты знаешь сам: умом-то не убога),
но разглядеть у своего порога
не может аравийского слона....
Рим приосанился. Он хочет быть красив,
как человек, чтобы его любили...
Тут текст размыт. Но следует курсив:
"Скорее бы суда её уплыли!"

ЦЕЗАРЬ ЛУЦИЮ ТУРРИНУ

Я в Риме, ты на Капри, если бы
меня спросили, чей удел свободней?
Сказал бы -твой! Диктаторы рабы
своей же власти. Тут уж ничего с ней
нельзя поделать. Знай, она сильней
властителя, сильней его стремленья
к свободной воле... Это ощущенье
гнетет не меньше весельных цепей.
Правитель жаждет нравиться толпе, -
суть ремесла! В толпе его опора,
но душит отвращенье к голытьбе -
такое ощущение, что вора
впускаешь в дом и повод ищешь сам
уйти, чтоб не мешать его соблазну
набить карманы до отказа разным
добром, но доверять не смей глазам,
что обворован... Тот уйдет доволен.
Ему бы в зад пинком, а ты не волен.
Терпи! Мои сенаторы льстецы,
наместники, как правило, ворюги
почище черни... Лишь одни творцы -
поэты - юной Афродиты слуги,
мне по душе. В империи моей
я всех поэтов взял бы на поруки,
лишь прославлял бы их изящный слог
мой путь - в том вижу вечности залог,
но где там! Все о прелестях подруги
поют, как наш Катулл. Из видных дам
он любит худшую. Распутна и лукава,
ты знаешь Клодию... Ей столько эпиграмм
посвящено, что потаскухи слава,
затверженная в меткие слова,
её переживет, если Валерий,
призвав на помощь окрыленный гений,
не убедит потомков, что молва
была напраслиной. Однако же до власти
поэтов допускать никак нельзя -
в них верх берут эмоции и страсти,
им не до пешек - подавай ферзя,
а ферзь-то - я! Такой устроят шабаш,
что всё вверх дном поставят. Вдруг поймешь,
что добровольно угодил под нож....
Поэтов бойся, коль повелеваешь,
но не карай....

КЛОДИЯ ЦЕЗАРЮ

...поэты разве говорят устами
богов? Скорее дьявол им сродни.
Зачем умы людей тревожить снами
несбыточными, и вершить над нами
диктат пустопорожней болтовни?
Поэты нервостеники и снобы -
им истину не разглядеть в упор.
Они её приукрашают, чтобы
по малодушию не ведать лжи и злобы,
но это им не ставится в укор.
Представь, властитель, воином поэта
или сенатором в парламенте страны!
На крах обращена затея эта -
беспомощность - вот главная примета
тех, в чьи стихосложенья влюблены
никчемные мечтатели.... А дамы
и впрямь готовы вымочить платки -
занятие не хитрое, когда мы,
в своих же слабостях себе признавшись сами,
рассудку здравому и воле вопреки
находим утешенье... Вздор и лепет
из уст тобой обласканных мужей
не всех приводят в благодушный трепет,
а те кто суесловию не внемлют
вторгаются в пучину куражей.
Они живут мгновеньем. Пусть безбожны
поступки их, а все-таки смелы!
Намеки на любовь неосторожны,
но страсть, как меч, опустошивший ножны,
воинственна. Такие мне милы!
А что Катулл?

КАТУЛЛ КЛОДИИ

Ты постоянства мне не обещала,
о, Клодия! Но я об этом знал,
когда от поцелуев отстраняла
желанных губ божественный овал -
с той честностью бесчестных, что смакуя
своей свободы вымышленный рай
боятся обязательств поцелуя
и уклоняются...Что ж, Клодия, играй!
Когда ты говорила, что на свете
любви предполагается конец,
я не вникал. Смеялись мы, как дети,
я думал - шутишь! Тайна двух сердец -
любовь! В ней проблеск вечности и в этом
её бессмертье, чувство высоты,
что может быть желаннее, ответь мне?
Безумная, что отвергаешь ты!
Теперь я знаю в чем твое несчастье -
в тебя забыл нацелить лук Эрот....
Ах, если б душу снять с тебя, как платье,
и вывернуть её.... Который год
все это делают. Ты ласкова с другими,
но кем из них возлюблена сильней?
Кому из них твое внушает имя
таинственную музыку речей,
досель неслыханных? Зачем ты так жестока,
признавшись мне, что снова не верна?
О, Клодия, скажи какого Бога
мне проклинать? Утешь, убей меня... 

КЛОДИЯ КАТУЛЛУ

Ты истеричен, как ребенок! Надоел!
любовь твоя жестока - злу подобна...
Писать бы я не стала, но успел
заступников найти ты -это подло.
Чем я тебе обязана? Люби,
ведь, дело это личное, поверь мне.
Влюбись хоть в Афродиту. Если бы
ты рядом был, я вновь закрыла б двери
перед тобой. Я выбирать вольна,
и знаю, верь, других мужчин, которых
смогла бы полюбить, но я одна...
Мы вряд ли истину отыщем в наших спорах.
Должна ли я любить тебя? Хочу
но не могу: свобода мне дороже,
и в обществе твоем я хохочу
над детскостью твоей! Посмейся тоже...
На вилле празднества, и множество гостей.
Средь них любимец Цезаря - Антоний.
Он пьян с утра. В кругу его друзей
актриса Киферида, знаешь, что ни
говори, мне в нем приятен смех -
клокочет, как вулкан, всей мощью легких.
Вчера он над костром взлетел и всех
заставил прыгать вслед - и даже толстых...
А по ночам ко мне капризен сон.
ты знаешь, как я мучаюсь. Наверно,
поэтому мне нужен компаньон.
Случалось, ночи коротала с Вером -
поэт изысканный! Не так просторечив,
как ты. Нет, я судить тебя не вправе!
Он тучен. Не скажу, чтобы красив,
но стих его в божественной оправе.
А что до писем - помни уговор:
пиши конкретней, нужен ли мне опус,
в котором самоотреченье, вздор -
так... ни о чем. Ты вымыслил мой образ
Им и живешь...

КАТУЛЛ КЛОДИИ
Я не могу винить тебя....Прости,
родившейся без сердца нет упрека.
Мне жаль, что недостатком этим ты
наделена, как видимо , от Бога.
Слепец не знает, что такое свет -
таким рожден. Ему лишь посох нужен,
чтоб сделать шаг. И оснований нет
твердить ему, что жить на ощупь хуже.
Так и тебе внушить я не сумел
свою любовь, но ты её вкусила
такой, что силой духа сокрушила б
империю диктатора... Взамен
лишь уверенья в дружбе. Ты была
моей возлюбленной и разделяла ложе
со мной. Как, помню, тихо ты спала,
плечо мое лаская смуглой кожей
своей щеки. О,ты была моей,
ты ощутила трепет вожделенья,
но это было только отраженьем
моей любви, огнем моих страстей.
Теперь я стал зависимей раба,
ты ж превратить сумела без стеснений
необходимость отдавать себя
в одну из форм приятных развлечений.
Мне объявила дружбу, видя в ней
ряд преимуществ - нелюбви в угоду,
из прочих главным выделив свободу,
Хотя я не ковал тебе цепей.
А все-таки присутствие любви,
верней, само её существованье
ты ощутила! Хочешь назови
её условно именем "Страданье"...
Но есть же, есть! Неведома тобой,
и недоступна для твоей особы
она и стала поводом для злобы
твоею оскверненная враждой....
Теперь конкретней. Верно, есть резон,
коль скачешь ты через костры и где-то
пригрела по бессоннице поэта,
подозреваю, он в тебя влюблен.
- Несчастный Вер! Плохи дела твои, -
скажу ему миролюбивым тоном, -
знай, объясняться Клодии в любви
нелепее, чем в нужнике казенном
взывать к Всевышнему....
Прости за дерзкий тон -
мой гений просторечием силен...

СМЕРТЬ КАТУЛЛА

Он умирал... Отчаянно теснило
грудь, словно черный потолок
обрушился, и воздуха глоток
за разом раз давался через силу.
Глаза поэту застилала мгла,
как будто крадучись из винного подвала
по каменным ступеням: - Света мало, -
подумал он... А за окном цвела
в бледно-зеленом царственном наряде
олива, излучая благодать.
Катулл уже не мог об этом знать:
покоилась в отсутствующем взгляде
печать безвыходности. Жизни карусель
в сознанье убыстряла яркий танец
за кругом круг. Событья повторялись
со скоростью неслыханной досель.
Вот он друзьям читает первый стих,
написанный по случаю не боле,
и звуки, перекатываясь в горле,
напоминали поступь волн морских...
Вот Клодия. Шелк золотых волос
плечо щекочет. Приоткрыты губы,
и руки (почему они так грубы?)
божественный её ласкают торс...
А наяву рука свисала вниз,
лишь душу в небо призывали Боги.
Он чувствовал, как холодеют ноги,
вступившие по щиколотку в Стикс...
А вот и Цезарь произносит тост
за здравие великого поэта,
и ждет ответного, но не было ответа.
Опале быть?! Однако утряслось...
Потом внезапно отдаленный свет
взошел из глубины темно-лиловой,
сияющею конскою подковой,
хотелось верить в истинность примет,
а, между тем, беспомощное тело
по пояс погрузилось в сонный Стикс.
Катулл стонал, но сон внезапно стих -
уже под самым сердцем холодело...
А дивный свет собою вытеснял
все остальное - сущее на свете...
Зашел проститься Цезарь. Он стоял
потупившись. И думал о бессмертье...