Значит так, слушать все эти пустопорожние бредни, которые любит разводить ученая братия вокруг так называемого Великого переселения народов, мне недосуг. Тем паче, что и послушать-то там особо нечего. Жили-жили себе, понимаете ли, в степи милльон лет дикие варварские племена, гоняли скотину с пастбища на пастбище - и вдруг им чтой-то там где-то куда-то стрельнуло, и снялись они с места и пошли расселяться по всему белу свету. А с какого такого перепугу это им стрельнуло? С чегой-то это их вдруг на цивилизацию растащило? - Глубокомысленное молчание.
Хотя мы из этого никогда большого секрета не делали. Помнится, даже в учебниках по всемирной истории и не только соответствующие главы пытались видоизменить. Но, к сожалению, далее нашего уезда эксперименту этому ходу не дали, по причине косности мышления некоторых чиновников от просвещения. Короче, для тех, кто еще не в курсе, как все на самом деле вышло, повторяюсь.
Годом ранее того памятного события, когда Маринка Юсупова, рискуя собственной жизнию и репутацией, спасла Гришку Распутина от погибели неминучей от руки залетного террориста, случился в жизни отца Прохора, в области крестца, небывалый прострел. Такой силищи невиданной, доложу я вам, что не выпадал ранее на долю ни одного из великомучеников. Страдалец наш ни вздохнуть, ни охнуть не может. В глазах - темнотень, в ушах - звон, а в поясницу будто кто железные шурупы взялся ввинчивать. Дружок мой стойко все вышеперечисленные муки адовы превозмогает и слышать ничегошеньки не желает о традиционных методах изгнания сего недуга из бренного тела.
- Суета и тлен - все эти ваши пилюли чудодейственные. Суета и тлен!.. А через иголки, что Норушкиным родственники из-за границы контрабандой пересылают, и вовсе богомерзкое смятение в душу человеческую устремляется. Потому как только страданием и укрепляемся мы в истинной вере Христовой. Смягчение же боли - это, друг мой, чего уж тут юлить, все от лукавого... Да и не по сану мне мирскими путями за белые халаты от хворобы прятаться. Что обо мне прихожане-то подумают? Оскоромнился, мол, наш батюшка, совсем стыд потерял - задрамши рясу, на кушетке идейному противнику голу задницу показывает. Натуральный скандал!
Что ему на это возразить?!
- Все ты верно говоришь, и про сан, и про веру Христову, ну и про... скандал тоже - соглашаюсь я, чтобы хоть как-то поколебать его решимость продолжать надругиваться над собственным телом, а то ведь обездвижет совсем, что нам в таком разе без духовного водителя делать прикажете? - Все так, да только ведь смотреть на твои мучения нечеловеческие никаких силов не хватит. Уж ладно мы, грешные... Нам сам Бог заповедал страдать и мучиться. За что тебе, святому человеку, он столь суровое испытание ниспосылает? Ты-то чем перед ним провинился? Предписания церковные вроде в строгости соблюдаешь, все до единого. Прошлый Великий Пост, помнишь ли, до какого отвратного истощения себя довел, бродил по деревне словно тень нетопыря датского. И в чем только душа держалась? Перепугал всех до смерти своим страстотерпием. С твоим двухметровым ростом пищу-то за троих вкушать положено. Сам посуди, пока продукты питания по внутренним органам все стадии обработки пройдут, глядь, а конечному пункту и не досталось витаминов. Куда ж это годится!
Думаете, меня там кто-то услышал? Щас! Свидетельствую только, что у приятеля моего при упоминании о его прошлогоднем Великопостном подвиге в глазах знакомый фанатичный блеск проявился. А это верный признак того, что он во вкус начинает входить.
- Великий грешник я, друг мой. Многая лета во грехе жил, а третьего дня будто озарение на меня снизошло, - бормочет он скороговоркой и на образа все искоса поглядывает. - Благодарение Господу, встал-таки на путь Истины. Вот по сию пору и благодарю Всевышнего за то, что не оставил без внимания мой праведный порыв.
- Да что ж ты такое на себя наговариваешь? Я в жизни своей большего праведника не встречал! - кричу я в голос, чтоб хоть пар выпустить, что ли. Дружка-то в чувство привести все равно уже не удастся. Об этом и речи быть не может. Уж я-то, как никто другой, все его фокусы изучил.
- Грех мой велик оттого, что долгие годы скрывал, я от всех, - тут отец Прохор перешел на шепот, - даже Прасковея моя ни о чем не догадывалась, что вел я двойственный образ жизни. Теперь вот близким людям признаться в том совестно.
"Ай да святой отец! Неужто, ходок!" - подумал я, но приятель мой, и прежде-то не в меру прозорлив был, а уж когда мучение обострило органы восприятия до полного беспределу, и вовсе с легкостью прочитал мою мысль.
- Не в том грехе ты заподозрил меня, Диогенушко. Грешен я, но не до такой же бессовестной степени.
- Ну, каюсь! Ну, падок на грязные мыслишки! Во всем остальном-то я очень даже ничего прихожанин, - повинился я перед батюшкой.
А он меж тем исповедь свою далее продолжает:
- Будучи еще совсем юным семинаристом, свел я знакомство с дурной компанией. Ой и лихие были головы! Ой, лихие! Только ты не подумай чего плохого, все люди были духовного звания, из хороших семей, беседы богословские промеж себя вели. Но, как часто это случается в среде молодежи, задумали мы учинить бунт против существующих церковных запретов. Не скрою, я и по сей день считаю, что слишком много всякого рода неоправданной табулатуры присутствует в нашем каноне. Да не о нем сейчас речь. Состоял наш бунт в том, что собирались мы каждый вечер на квартире одного знакомого студента и курили трубку. На что-либо более революционное то ли ума, то ли храбрости не хватило. Теперь уж и не знаю. Но не это важно, беда в том, что приобрел я тогда пагубную привычку - накрепко пристрастился к употреблению табака.
- Вот так-так! Я же вроде слыхал, что вам, духовным, будто бы не дозволяется!
- Да знаю, знаю, что нельзя, но стоит мне затушить окурок, сразу новую сигарету прикурить охочется, и ничего с собой поделать не могу. Запретный плод, сам понимаешь, сладостью обладает необычайной. Вот и прятался до седых волос по кустам, аки школяр какой. Ну а на днях все ж таки с духом собрался. Все, говорю, довольно преступным попустительством заниматься. И в единый миг бросил. Господь Бог, видя в том мое серьезное намерение - порвать с прошлым, в качестве моральной поддержки, и наслал на меня сию благодать. Теперь вот не иначе, как буквой "Зю", кажется, передвигаться не умею.
- Так только в этом выходит дело?! - удивился я. - Я-то думал!
- А в чем же еще? Стоило твердому решению в мысль оформиться, тут и одобрение Господне не замедлило в поясницу стрельнуть. Чем не знак?
- Знак хорош! - одобрил я. - Божественное вмешательство в дела смертных - это завсегда хорошо! Но, как говорится, хорошего помаленьку. Теперь мы тебя на ноги ставить будем. Щас я цигарку стрельну у кого-нибудь. Всю твою хворобу как рукой снимет.
- Не надо! - запротестовал отец Прохор. - И не скушай даже! В завязке я. Железно.
Растолкуйте мне, сделайте милость, вот для чего он тогда мне именно этак ответил? У нас в округе каждой дворовой собаке известно, если кто-то захочет от меня чего-нибудь добиться. Все, в чем ему нужно преуспеть так, это всего лишь навсего меня в личной беседе упросить этого самого, того, чего ему надобно, ни в коем случае не делать. Вот ведь стоит только попросить. Все! У меня новый смысл в жизни появляется. Не успокоюсь, пока не соорганизую все по высшему разряду. А я ведь уже и отступиться был практически согласен. Думаю, что в тот момент он мной просто-напросто манипулировал.
- Не боись, - говорю, - безвыходных положений не бывает. Не хочешь сам травиться, мы тебя к пассивному методу курения приучим. Что скажешь, ежели я к тебе Стешкиного племяша приведу? Только вчерась из столицы погостить приехал. Брешет, будто бы дохтуром при больнице служит, а сам дымит, как паровоз. Пущай он тебя обкурит. Вот увидишь, как тебе полегчает сразу.
- Сказал нет, значит нет, - подлил масла в огонь страдалец.
- Ну что мне с тобой делать прикажешь? Ты пойми одно, что сам ты курить не будешь, твое дело только воздухом прокуренным дышать, а дым против воли твоей в легкие самотеком поступать станет. Все, что дохтур из себя выдохнет, вся зараза твоей будет. Кстати!.. Чем тебе не проверка на прочность, чтоб глубину своей веры замерить, а? Этакий иноческий подвиг на новый лад. Каково?
- Ну что ты за Змий-Искуситель!
- Скажешь тоже - Искуситель! Откуда только слово такое старорежимное откопал? В наш технократический век, друг мой, подобные мероприятия испытаниями называются.
- Ладно, Змий-Испытатель, - поддался на мои уговоры отец Прохор, - ты и мертвого уболтаешь, волочи своего дохтура.
II
Дохтуру, судя по землистому цвету лица, самому патронажный уход был необходим. Худющий, хужей и некуда! Практически никакого сопротивления умеренному порыву ветра оказать не в состоянии. А тут я, как на грех. Здрасьте - пожалста! Принимайте нового пациента, расширяйте, так сказать, врачебную практику. Плевать, что у кого-то здесь отпуск.
Эскулап с налетом легкой грусти в добрых подслеповатых глазах на меня посмотрел и, чтоб подчеркнуть нашу с ним разницу в социальном статусе, мол, ты тут живешь, а я просто мимо проезжал, произнес:
- А воздух-то, воздух у вас какой! Чудо прям! - и прикурил новую папиросу от только что приконченной.
До чего же противный воздух у нас стал последнее время. А все оттого, что дачники все задымили. Им, видите ли, газов из выхлопных труб для нормального фунциклирования организму не хватает. Вот и травят себя почем зря всякой дрянью, чтоб кислородного отравления избежать.
Я себя в рамках приличия едва сдерживаю, чтоб не сморозить чего лишнего, а то обидится, не дай Бог, помогать откажется, и сплевываю ему в ответ этак по-столичному:
- Понаехали тут, - мол, завсегда рады вас у себя в гостях видеть.
Слыхал я, что у них там, в столицах, самые гостеприимные люди живут. И это никакие не слухи, а на самом деле так все и обстоит.
"Бывало, встанешь на вокзале с баулами, по сторонам озираешься. Кто я? Где я? А-а-а батеньки! Помогите, люди добрые!
Только соберешься вопрос из области географии кому-нибудь поприличней из публики задать. Дескать, сами мы не местные, не окажете ли посильную милость и все такое... А на тебя столичники отовсюду бежмя бегут и на ходу, кто как умеет, твоему приезду несказанно радуются. А как же! Как-никак поилец и кормилец из родимой глубинки наконец-то в кои-веки пожаловал. А поскольку государство-то у нас необъятное, вот и прикиньте, сколько таких поильцев и кормильцев в день столичные жильцы должны у себя принять, как подобает, да обласкать. По этой самой причине и вынуждены они все на бегу делать, а то, не дай Бог, вниманием кого обойдут. Не заметят дорогого гостя в спешке ненароком. Вот ведь расстроятся!
Поначалу-то, когда эта традиция московскими стольными князьями только еще заводилась, и речи были на полчаса и более, и праздничное застолье, как положено, с мордобоем и плясками. Но теперь такая трата времени просто неуместна. В целях повальной экономии человекочасов даже традиционное "милости просим" заменили на более демократическое и к случаю вполне подходящее "понаехали". Опять-таки чтоб на всех хватило. Пусть суховато, зато по существу!"
"Богумиловский натуралист"
Дохтур странный какой-то оказался. По всему видать, не коренной столичник, еще не вник во все тонкости гостеприимного этикету. Потому в ответ на мою реплику сразу как-то сник и всю дорогу предпочел отмалчиваться. Правда, прием как следует, в соответствии с общепринятыми поликлиническими нормами, начал. На этот счет у меня к нему никаких замечаниев нету. А что вы хотели? Образованный как-никак!
- Что ж ты, батенька, до какого безобразного состояния себя довел? - покачал головой представитель самой гуманной профессии в мире и выдохнул струйку дыма в лицо пациенту.
- Тебя не спросил, бесовский прихвостень, - взъерепенился больной.
- Святой отец, святой отец, к нему надо обращаться, - подсказываю я неучу-атеисту.
- Сами знаем, - взял ситуацию под свой контроль Стешкин племяш.
Ишь ты! Кажись, только вчерась я ему самолично на соседских задворках, возле компостной кучи, крапивой задницу надирал, чтоб не вытаптывал чужие огороды, паршивец. А поди ж ты, каким словесам мы ноныча обучены! Мол, сами знам - сами с усам!
- Короче так, деды, - продолжает заезжий гость. - Договариваемся сразу. Спорить с вами по поводу того, что раньше появилось курица или яйцо, мне неинтересно. Да и времени нет. А теперь кратенько. Буквально в двух словах. Какие проблемы, рассказывайте.
- Курить он бросил, вот и скрутил его на этой почве радикулит, - вставил я словечко, пока отец Прохор не предал анафеме лекаря. Настрой у него, гляжу, боевой.
- Кто? Вот он? - обалдел дохтур. - Я слыхал, что вам, духовным, вроде бы воспрещено. А, святой отец?
- Ну, нельзя, и что с того? Мне теперь удавиться, что ли?
- Фьють! Суицидальный синдром в среде православного священства, как следствие отказа от курения. Не фига себе диссертация! - поставил диагноз ученый муж. - А вы, оказывается, продвинутые старикашки. Властители дум, можно сказать. Даже поспорить о первичности материи или духа сразу захотелось чтой-то.
- Что ты пустяки мелешь, дух первичен, дух! - осадил его отец Прохор. - Обкуривай давай, раз явился, фершал.
Эскулап тоже в долгу не остался. Раз пошла такая пьянка, руки в боки и заявляет:
- А ты, батенька, ко всему прочему еще и отступник. Да, да! Я тебе это от лица всего беспристрастного человечества прямо в лицо заявляю. Вот так вот!
Его вся эта ситуация с курящим священнослужителем, по всему видать, еще ой как забавляет. Оттого, что ж не поглумиться-то!
- Кто тебя надоумил в таком преклонном возрасте подобными вещами шутить? - нарочито сердитым тоном увещевает он моего дружка. - Курить он, понимаете ли, бросил! Что ж вы над собой, аскеты, измываетесь-то. Ни себя, ни нас не жалеете. Лечи вот вас теперь, как хочешь...
- Так вредно же, говорят, курить-от! Этому вас в институтах разве профессора не учат? - пошел на мировую отец Прохор. И пошамкав губами, добавил, - вот и лошади от никотину тоже, кажись, дохнут.
- А нам, людям, лошади не указ. Ежели пристрастился к курению, то уже не остановишься нипочем. Да будет тебе известно, что курильщик без никотину рано или поздно помрет непременно. Это научно-обоснованный факт. Так что ты не курить бросай, а дурака валять прекращай и приобщайся к цивильному обществу, покуривай на здоровье, как все нормальные люди, - изрек доктор и пустил по комнате (эко диво!) сразу два колечка дыму.
Одно мне, а другое страдальцу нашему. Я-то закашлялся сразу потому, как некурящий. Вот мое колечко моментально и растаяло, а другое из угла в угол малясь помаялось и, сохраняя правильность геометрических форм, застыло нимбом ровнехонько в 10 сантиметрах над головой отца Прохора. Приятель мой долго крепился, не выдержал-таки и втянул носом в себя отраву. Всю целиком. Ему надо, он как-никак с искушением борется.
Дохтур следующую затяжку побольше сделал, поколдовал чуток чтой-то себе под нос, прокашлялся и выдохнул в пространство целое облако дыма. В форме лодии с парусом, а внутри ее люди, из дымной материи сотворенные, с веслами управляются. За штурвалом же человек стоит внешности необыкновенной привлекательности: одна половина лица у него - ну ни дать, ни взять, - япона мать, а другая - благолепный образ жителя среднерусской равнины, уж ежели не чуваш, так мордва, это точно.
Лодия по воздуху на всех парусах в направлении отца Прохора проплывает, и человек за штурвалом очевидными знаками ему "вдыхай, мол, дым-от, чего уставился?" подсказывает. Испытуемый на сей раз дьявольский искус стоически преодолел, рубанул рукой со всего маху по кораблю, разогнал сатанинское марево и говорит:
- Не мучь меня боле, Вельзевулово семя окаянное. Не в твоей власти отвратить меня от истинной веры Христовой... Просто будь человеком, дай затянуться.
- А как же все эти разговоры про лукавого? - спрашивает дохтур.
- Один разочек-то всего, чай, Бог не осудит.
- Хорошо-хорошо, только ты пахитоску-то не мни, а то целебный эффект повредишь, - дает наставления лекарь и беломорину пациенту протягивает, на-ка, мол, старый дурень, подлечись. - Ты ее лучше как есть, в целостности, прикуривай и, смотри, совместно с воздухом затяжку делай. А как затянешься как следует, дым из себя выпускать опять-таки не спеши, держи покуда легкие позволят. Сразу на поправку пойдешь. Это я тебе, как дипломированный специалист, обещаю. Все уяснил, или курс молодого бойца проведем?
Отец Прохор сделал все именно так, как дохтур прописал. Люди они ученые, многие тайны бытия им ведомы. Это по части духа у них пробел в образовании вышел.
Эскулап, как и следовало ожидать, наших чаяний не обманул. Гляжу, дружок-то мой после всех этих дымно-завесовых махинаций и впрямь вроде как просветлел малость. И в четыре последующие затяжки приговорил всю никотиновую отраву без остатку. От удовольствия зажмурился и чувствует себя как зановоноворожденный. Правда, разогнуться так и не может. Но это неважно, боль-то, по всему видать, отпустила... А когда в жмурки сам с собою наигрался, расслышал отец Прохор откуда-то очень издалека (так издалека, что даже не по себе на долю секунды стало) голос, шибко на дохтуров похожий, до его ушей доносится:
- Эй, как тебя там, святой отец! Ты так не шути, ты лучше это... на ха-ха приколись!..
...и ветер, раскаленный ветер степи горячим прикосновением обжег его лицо.
Мать честная! Это кудай-то меня перекинуло, подумал он и на раз-два-три-поехали-нет-сбился-надо-еще-раз-итак-раз-два-три-и-еще-раз... распахнул глаза.
III
Степь простиралась далеко за горизонт, куда ни глянь. Налево ли, направо ли, вперед, назад, везде одно и то же - бескрайние ковыльно-полынные просторы, и человек в одном подряснике посреди чиста поля, как монумент геометрической фигуре ("Зю", кажется) установлен. И человек этот - отец Прохор.
- Свят! Свят! Свят! - засуетился мой приятель. - Это как же?.. и куда же?.. и... и... мне теперь?.. же?..
Под лежач камень вода не течет, а помощи ждать, по всей видимости, неоткуда, потому решил он самостоятельно дорогу домой разыскивать. Но ходить все время под прямым углом жутко неудобно. Сделал попытку выпрямиться, не во весь рост, конечно, а так, чтоб хоть какое-нибудь мало-мальское телодвижение было возможно. Да не тут-то было! Дохтурово никотино-табачное зелье поясницу полностью обесточило, а кости то ли срослись, то ли примерзли друг к другу намертво. Не отдерешь!
Прямился наш батюшка до тех пор, пока позвонки трещать не начали. Вовремя опамятовел, забросил это безнадежное занятие. Ничего окромя перелома позвоночника таким макаром себе не наживешь. А к людям всенепременно выбираться надо. Не коршунов же в самом деле своей мясистой персоной подкармливать. Оно конечно, к пернатым хищникам он завсегда самые нежные чувства испытывал, но и у необъятных размеров любви разумные-то пределы имеются!
Не сделал отец Прохор и двух шагов по незнакомой ему местности (да и климат, оговоримся сразу, не шибко привычен), как наткнулся на двух бездельников на конях, ни дать ни взять братья родные того, который давеча с лодии его чудотворным дымком угощал. Радости, конечно, маловато, но когда приспичит по-настоящему, от кого угодно помощь принять незазорно. Вот он к ним с пустяковой, казалось бы, просьбишкой и обращается:
- Далеко ль Богумилово-то отсюдова? Может, подбросите, ребятушки, до деревни.
Конники на это ему полный игнор салютуют, а сами промеж собой наговориться не могут:
- Да он это, я тебе говорю, он.
- А вдруг не он, с чего ты взял?
- А с чего бы мне не взять, ежели это он! У меня на такие дела нюх. Да и опыт какой-никакой, а все ж таки имеется. Ишь как изогнулся, вражина!
- Ну и что! У того голова в облака должна уходить, а этот ростом не вышел.
- А чё не вышел-то? Чё не вышел? Ты меня слушай, у меня же предчувствие.
- Наслушались уже! Все наслушались! Вот тебе низкий поклон от всех, и от меня лично еще ниже, чем у остальных. Персональный низкий поклон. За твое предчувствие.
- А что такое?
- Гуня, ты вообще когда-нибудь униматься собираешься? Или тебе прошлого раза не достаточно? Может, хватит уже?
- Сколько можно! Мне теперь что, до самой смерти тех буддийских монахов поминать будут?! Подумаешь, не тех расстреляли.
- Ага, пятнадцать-то человек... Ты вспомни, что ты тогда говорил: много не мало! Чем больше, тем лучше! И что из этого получилось? У тебя ведь и в тот раз верное предчувствие было.
- Ну, это когда было-то! Велика беда - ошибся, с кем не случается. Сейчас-то я точно уверен, что это он... Только карликовый.
- Какой еще карликовый, что ты выдумываешь! Про карликов в предании ни слова не сказано.
- А ты позови его по имени, вот и проверим, он это или не он.
- А чегой-то сразу я? Тебе надо - ты и зови. Чего ты меня дураком вечно выставляешь!
- Ну, хорошо, - сказал первый, - только учти, когда... ты понял? КОГДА, а не ЕСЛИ, вся слава мне достанется, делиться ни с кем не буду.
- Давай, давай, мы люди негордые, как-нибудь в тени твоей славы век свой дотянем, - съязвил второй, а товарищ его спешился, обернулся лицом к солнцу, затем присел на корточки - не по-турецки, не на пятки, а именно на корточки - и нараспев заголосил на всю степь:
- А-а-на-а-м-мпа-а Фига-а-ам!
Солнцепоклонники, что ли? Подумал, что удивился отец Прохор. Что такое настоящее удивление, он пережил в следующий момент, когда анампофигист этот бочком-бочком, готовый во всякую секунду отпрянуть назад, осторожненько приблизился к нему на расстояние вытянутой руки и, не скрывая враждебного настроя, процедил сквозь зубы:
- Что? Надеялся, не признаю? Ан, нет!.. Вот и свиделись, Перпендикулит.
Отец Прохор, как мог, насколько позволяло скрюченное тело, окинул взглядом окрестности. Может, он чего из виду упустил, не заметил еще кого-нибудь поблизости. Что неудивительно, учитывая его телесную позицию относительно общепринятой научной картины мира. Нет, сомнений никаких не подразумевалось. Опасный субъект намеренно принимал его за кого-то другого.
- Простите, - откашлялся святой отец, - это... вы... мне?
В узких глазках собеседника блеснул недобрый огонек, вернее он был в них изначально, а вот блеснул только что.
- Я просто уверен, что здесь закралось какое-то легкоразрешимое недоразумение, - сказал наш батюшка и по привычке ручку незнакомцу для лобзания протягивает. Того метров на пять с лишком как ветром сдунуло.
- Изыди, вражина! - заверещал кочевник, карабкаясь на лошадь, а приятель его, видать, похрабрей оказался, лук из-за спины достает (добротный такой лук, с резьбой и росписью, выполненной в художественной манере, характерной для степных народов в эпоху раннего средневековья) и, молча, со знанием дела, стрелу к тетиве прилаживает.
"Этого мне еще не хватало," - думает отец Прохор, а успокоить паникера как-то надо, а то, не дай Бог, заикаться начнет. Бери тогда грех на душу!
- Что ж вы так истерируете понапрасну, господа хорошие? Разве не видно, что я человек безобидный, духовного звания. Поэтому призываю вас совместными усилиями немедля отменить конфронтацию. Но в любом случае, здравствуйте.
- Пер-пен-ди-ку-лит, - выдохнул по слогам второй всадник.
- Что я тебе говорил, а? Сам теперь признал. Только поздно уже. Мой он!
- Да не мельтеши ты, в лагерь лучше за подмогой гони. Я тут и один справлюсь.
- Ага, я мигом, - не заставил себя долго упрашивать Гуня. - Только ты от него подальше держись. Близко не подпускай.
- Быстрей давай, а то уйдет, - прокричал лучник вслед удаляющемуся товарищу, - я его пока на прицеле попридержу.
В нос увечного старца уткнулся холодный, мастерски отточенный, наконечник стрелы... и взгляд, непоколебимый, безжалостный взгляд убийцы.
IV
Обычно на то, чтобы собрать кодлу крепких парней, требуется не более получаса, но это в пределах хорошо-организованного рабочего района. В условиях же степной зоны такая скорость просто немыслима. Расстояния-то несоизмеримы.
Отец Прохор глазом моргнуть не успел, как на него были направлены с дюжину стрел, и к ним добавлялись все новые, и новые, и новые...
- Господа, - обратился к окружившим его степным жителям виновник переполоха, - не сочтите за труд объясниться, что, собственно, здесь происходит? Я, кажется, еще ничего плохого вам не сделал.
- Нет, вы слыхали? Слыхали, что говорит? Еще ничего плохого не сделал! Какая наглость, - накалял обстановку Гуня, - мы еще не все собрались, а он нам уже и угрожает!
- Нечего с ним цацкаться, - загудели остальные участники драмы. - Расстрелять его на месте, и дело с концом!
- Сынки, мне бы тогда помолиться напоследок, что ли. А то, как-то не по-людски получается, без покаяния-то, - принял с подобающим его сану смирением эту новость отец Прохор.
Хоть что-то прояснилось, и на том спасибо. А с другой стороны, интересно же, как они его расстреливать собираются - ни ружей, ни пушек он у них не приметил, а пулеметы, видать, не изобрели еще.
- Поклянись, что молниями кидаться не будешь, - потребовали степняки.
Грех, конечно, дурацкие обещания давать, а куда денешься, пришлось посулить.
- Давай, только недолго, - смягчились конники.
Слава тебе, Господи! хоть что-то человеческое в душах еще теплится.
- Я много времени у вас не отниму, - заверил их отец Прохор и, опустившись на колени, обратился к Отцу своему всевышнему:
- Господи, помилуй мя грешного. И не суди строго убийц моих. Прости им этот грех, как я их прощаю. Ибо, как малые дети, не ведают, что творят. Неправедное деяние совершают не от черноты душевной, а, единственно, по неразуме...
- Эй, дед, отвлекись на чуток, - оборвали его на полуслове степные обитатели. - У нас тут за время твоего монолога дискуссия вышла. Ты уж не обессудь, что мы вроде как шпионами в твоих глазах получаемся. Просто с этакого расстояния глупо глухонемыми прикидываться. Так вот, рассуди нас. Один услыхал, будто бы ты у кого-то прощения просишь, другой утверждает, что сам кого-то прощаешь. А третий вообще говорит, что молишься ты не за себя, а за какое-то третье лицо.
- Все верно, покидать этот мир следует с легким сердцем. Так что не держите на меня зла, а простите, ежели что не так.
- Стоп, стоп, стоп! Дедусь, может, ты чего недопонимаешь? Мы ведь тебя сейчас расстреливать будем. Вот этими самыми стрелами, из этих самых луков насквозь всего изрешетим.
- Знаю, от рождения догадлив. Только боюсь я, что, не получив от вас прощения, не обрету я покоя в обители нашего создателя.
- Не боись, вражина, упокоишься, еще как упокоишься, - откуда-то сзади снова возник голос Гуни. - Это все я! Слышите, я его первый нашел.
- Да помолчи ты, - заткнули ему рот сотоварищи из расстрельной команды. - Дай человеку высказаться напоследок. Продолжай, дед.
- Так я что говорю, разве ж вам не ведомо, что души невинно убиенных, не получив прощения, после смерти еще долго обидчиков своих ночными кошмарами донимают?! И оттого сердце мое великой скорбью наполняется. За вас.
- Это ты сейчас врешь, чтобы жизнь свою ничтожную сохранить, или правду говоришь?
- Истинную правду.
- То-то я последнее время неважно сплю по ночам, - сказал один из лучников.
- Ты один, что ли, - присоединил свой голос еще один и заметно ослабил натяжение тетивы лука. - Я, признаться, не то, что заснуть, глаза прикрыть иной раз боюсь. Такое со мной эти, как ты их называешь, невинно-убиенные изверги во сне вытворяют, что и врагу не пожелаешь!
- Так ты обещаешь, что спать нам теперь давать не будешь?!
- Да я бы и сам рад с миром упокоиться, а куда я денусь? - заверил их отец Прохор. - Как заведено, с полночи до третьих петухов, 365 раз в году буду к каждому из вас являться. Как на работу, и душить, топить, вешать. Всех деталей пока не знаю, но сдается мне, что воображение у фантомов изобретательное.
- Сколько-сколько, говоришь? 365?!
- Иной раз и 366.
- Вот ведь гад! Он с самого начала все это знал, - взвыл кто-то в толпе, возможно, тот же Гуня, но отец Прохор мог и ошибиться. Мало ли похожих голосов.
- И что теперь, этих твоих визитов нам не избегнуть никак?
- Отчего ж, есть одно средство.
В толпе лучников волной прокатился вздох облегчения, и, кажется, в степи снова запели птицы, и застрекотали кузнечики.
- Все дело в орудии убийства. У ваших стрел наконечники на огне каленые небось.
- Ну.
- Жертву насквозь пробивают, говорите?
- Ну.
- Что ну! Ни один из вас не сомневается в смертоносной силе своей стрелы. Так ведь?
- Хороши бы мы были, кабы уверенности нам не хватало.
- То-то и оно, в этой вашей уверенности и сокрыт корень всех зол. Великой силы сомнения нет у вас в собственной виновности. Вы только представьте, что у одного из вас стрела тупая. Одна на всех. Так вот эта самая стрела и избавит вас от ночных кошмаров. И здесь должно соблюсти одно простое, но очень важное условие: никто, слышите, ни единая живая душа не должна знать, у кого эта стрела.
- Это еще зачем?
- Только в таком случае у вас появится надежда, что именно вы тот избранный, кто в убийстве неповинен. А если неповинен, то совесть его чиста, и спит он аки дитя безгрешное.
- Слушайте, вообще-то дед дело говорит, - наконец, протолкался вперед Гуня. - Меня вот уже месяца два с лишком один упырь донимает.
- Один?! - переключили львиную долю внимания с отца Прохора на своего сотоварища степные жители.
- Ну да. Один. А ежели к нему еще и Перпендикулит добавится...
- Ты сказал, один?!
- Ну да, один. В чем проблема-то? Я что-то не пойму никак.
- Проблема в том, что из-за твоих участившихся последнее время видений, никто в стане не спит почитай уже три месяца, - возроптали на Гуню степняки. - И ты только сейчас говоришь, что тебе всего лишь ОДИН упырь достался?!
- Ну да.
- О! Анампа! Яви свою справедливость! Сделай так, чтобы этому человеку до конца дней его было нестерпимо плохо! Неважно как, совсем неинтересно от чего, просто плохо и все!
- А зато он у меня, знаете, какой злющий - один остальных пятнадцати стоит... Дедуля, прими мое искреннее к тебе расположение и... окажи услугу - наконечник затупи.
- Нет, мне! А мне! А я как же! - устроили настоящую свару вокруг нашего батюшки обеспокоенные варвары. И каждый свою стрелу ему в качестве трофея предлагает.
- Что вы без толку разгалделись? - принялся их утихомиривать отец Прохор. - Я же это просто так теоретизирую. Чтоб вам понятней было. На практике такое вообще невозможно. Вы же все равно будете знать у кого бесполезная стрела. Верно ведь? Потому и прошу у вас заранее прощения.
- Что же нам с тобой делать?
- Как что? Расстреливать вроде собрались? - подсказывает им святой отец. Он-то, как православный священник, к мученической смерти завсегда готов, а тут даже в более-менее комфортных условиях помолиться успел. Но вот убийцы его какими-то легкомысленными людьми оказались.
- Расхотелось чтой-то, - говорят. - Свяжешься с тобой, не спи потом ночами.
- Ну, простите, ребятки. Я ведь от чистого сердца за вас молился, и нарушать ваши планы у меня намерения не было. Откуда ж мне было знать, что вам также не чуждо чувство человеколюбивого гуманизму. Может, все-таки надумаете еще, не стесняйтесь, обращайтесь в любой удобное для вас время. Всегда к вашим услугам.
- Знаешь что, Перпендикулит, - после минутного совещания вынесли свой вердикт конники, - ты нас наперед прощать не спеши, потому что мы тебя сейчас к Аттиле на расправу свезем. Он мужик башковитый, выход найдет непременно. Вот и прощайте друг дружку хоть до посинения. 365 раз в году, говоришь?
- Иной раз и 366.
- Вот-вот, 366. В самый раз для Аттилы.
- А это не тот ли самый Аттила?
- Тот самый, других не держим!
- Боюсь, что в таком случае силы моей молитвы будет маловато.
- Вот сколь наберется, и на том спасибо. Ты нам лучше еще чего-нибудь соври. Уж больно складно у тебя получается, - сказал один из наиболее горластых, тот, у которого кошмары круглые сутки не прекращаются, и, привычным движением перекинув отца Прохора через луку седла, повез его в кочевой стан.
Пока ехали, приятель мой изустно основы христианского мировосприятия язычникам надиктовывал, а они с должным прилежанием внимали каждому его слову и, кажется, даже что-то понимали.
V
Что поразило более всего отца Прохора в облике Аттилы так, это его изумрудно-зеленые глаза мечтателя. Нет, врет людская молва, не может этот человек быть законченным злодеем. И прозвище-то какое несоответственное внешности выдумали - Бич Божий!
- Так вот ты каков на самом-то деле, Перпендикулит, - сказал варвар, внимательно изучая со всех сторон согбенную фигуру гостя.
- Так вот ты каков на самом-то деле, Бич Божий, - прокряхтел в ответ отец Прохор.
- Уж не меня ли ты бичом-то Божьим приложил? - спрашивает Аттила.
- А что вы меня каким-то дурацким Перпендикулитом все время обзываете?
- А то ты сам не догадываешься? - усмехнулся в щегольские усики былинный злодей и погрозил пленнику пальцем, мол, знаем мы вас. - Хэ! Надо же! Пер-пен-ди-ку-лит! Кто бы мог подумать!
- Меня вообще-то Прохором зовут. При чем здесь ваш Перпендикулит, ума не приложу.
- Ха-ха-ха! Как, говоришь, тебя зовут?
- Прохором.
- Пр.. Пр.. Пр.. Смешное имя. Язык сломаешь прежде, чем выговаривать научишься. Нет уж, оставайся-ка лучше Перпендикулитом, так как-то роднее получается. Да и какая тебе, собственно, разница. Перпендикулит ты или Пр.. Пр.. Тьфу! Завтра на рассвете расстреляем, а до утра в яме посидишь. Лады?
- Разрешите идти? - спрашивает узник.
Ну, сколько можно об одном и том же столько времени лясы точить, да и выспаться перед смертью не мешало бы.
- Прыткий какой! Нет уж, позволь на тебя вдоволь налюбоваться, раз явился. Я же, признаться, не думал - не гадал, что именно мне выпадет на долю этакое счастье, с тобой повстречаться. Нет, ну ты подумай! Сам Перпендикулит!
Аттила, по всей видимости, глазам-то не сильно доверял, оттого постоянно призывал в свидетели свои тактильные ощущения: то кольнет, то пихнет, то ущипнет пленника. Не примерещелось ли, часом? Отец Прохор достойно держал оборону и отбил не один приступ проявления варварского любопытства.
- Я, как погляжу, вы тут в степи от безделья места себе не находите, только тем и заняты, что день-деньской какого-то Перпендикулита все никак дождаться не можете.
- Не то, чтобы очень сильно ждали. Мы сами были несколько ошарашены, когда ты появился. Если честно, у нас ведь никто, кроме Гуни, конечно... Он все прославиться мечтает. Имя свое в легендах да в песнях увековечить. А те, кто поумнее, преданию-то не шибко верят, поскольку сие есть плод воображения. Всего лишь феерия, доверия не заслуживающая.
- Ага! Поэтому два с половиной месяца назад пятнадцать буддийских монахов укокошили?
- Про монахов откуда узнал? - насторожился Аттила. - Шпионил?
- Имеющий уши да слышит.
- С ушей, что ли, начать? - в задумчивости бормотнул себе под нос варвар.
- Что, что вы там про ушки-то изволили?.. - обеспокоился наш батюшка. Ему затейный нрав и повадки предводителя гуннов расписывать не надо. И школьного курса истории более чем достаточно, чтобы понять, с этого самого момента свое драгоценное ухо держи востро. Долго ли органы восприятия потерять в этаких антисанитарных условиях.
- Не обращай внимания, - успокоил его Аттила. - Это я так, фантазию разминаю. Скажи-ка мне лучше вот что, как тебе удалось отвратить от себя стрелы моих людей? Колдовство?
- Ничего я не отвращал, пожалел их просто от всего сердца. Вот и все колдовство. Я же не знал, что у тебя головорезы такие чувствительные.
- Я, признаться, тоже за ними прежде ничего подобного не замечал. А теперь каждый, кто с тобой в беседу вступал, прикинь, за тебя просит. Повремени, мол, с расправой. Наплюй, говорят, и на предание, и на заветы предков. Вообще на все! И послушай, что тебе наш старец скажет. НАШ!
- Так-таки и говорят, НАШ старец? - засомневался отец Прохор.
- Я тебе врать, что ли, буду!
- Вот не знал, что семена так быстро прорастут.
- Какие еще семена?
- Семена веры Христовой. Мы, когда сюда добирались... я ведь им только малую толику нашего вероучения поведал.
- Чего? Какого еще вероучения?
- Нашего. Православного.
- Ну-ка, давай с этого самого места поподробнее все, что ты им понарассказал.
- Да ничего особенного. Прописные истины. О любви к ближнему в основном речь-то шла.
- Это ты, братец, зря! Любви к ближнему у себя в стане я не потерплю. Этого мне еще не хватало! Чтоб ты знал, я эту заразу каленым железом теперь выжигать намерен.
- Что ты как взъерепенился-то? Учение наше хорошее. Ничему плохому твоих людей я не научил. Сам спроси у них, они подтвердят.
- На этот счет не переживай. Всех, кто с тобой в контакт вступал, досмотрим с пристрастием. Дальше что? О чем еще говорили?
- Еще твои люди на бессонницу жаловались. Я им радикальное средство от ночных кошмаров порекомендовал.
- Что за средство? Состав? Рецепт? Все равно ведь узнаю, так что не упрямься, выкладывай, пока по-хорошему спрашиваю.
- А что мне скрывать? Лекарство-то простущее, проще и некуда. А рецепт такой: не держи обиды на того, кто несправедливо с тобой поступает, и сам зла не чини другому. Вот и снимутся сами собой тревожные симптомы. В тебе, я вижу, эта тема также животрепещет?
Какой там - животрепещет! Тут иной раз так прихватит, что самое время в петлю головой. А этот, изогнутый-то, как будто между прочим говорит "животрепещет". Будто бы не догадывается, что те пятнадцать буддийских монахов, которых полоумный Гуня около трех месяцев назад заарканил... при жизни тоже смиренными прикидывались. Зато теперь... дорвались... Ведь каждую ночь повадились. Навалятся всем гуртом, все пятнадцать, и давай по очереди, кто как может глумиться. И так до самого утра. Аттила даже зарок себе дал. Довольно опрометчивый. Не спать вовсе. Да только такое разве ж возможно? Все равно, сморит в конце концов. А стоит только прикрыть истомленные бессонницей глаза - дзинь-дзинь-дзинь - металлический лязг цепей уже оповещает о том, что его палачи как всегда наготове. Ждут-с.
- Что, тяжко? - ласково спрашивает отец Прохор, вырвав Аттилу из объятий бесконечного кошмара.
- Что? - пробудился варвар.
- Ты, сынок, поплачь, легче станет.
- Что?
- Поплачь, говорю.
- А это как?
- Бедный, ты что? Даже плакать не умеешь?
- Гунны не плачут.
- Ну, это дело поправимо, щас я тебя мигом научу. Для начала, вспомни, как ты был маленьким. Давай вспоминай. Совсем, совсем маленьким.
- Ну, вспомнил. Сопливый такой. Дальше что?
- Хорошо. Вот ты видишь группу ребят... Постарше тебя... Человек пятнадцать.
- Не-е-ет! - взвыл Аттила, - только не пятнадцать! Сколько угодно, но только не пятнадцать!
- Ладно, человек... четырнадцать. Годится?
- Отлично.
- Они играют. Аттила, ты видишь, во что они играют?
- В догонялки.
- Ой, как интересно! Дети резвятся в догонялки. Теперь ты просишь, чтобы они тебя приняли играть, но они не хотят. Они отталкивают тебя. Ты падаешь, больно ударяешься о землю, но продолжаешь протягивать к ним свои ручонки. А они ... они смеются над тобой, и ты, затаив обиду, бежишь от них далеко-далеко в степь. И, только оставшись один, даешь волю слезам... потому что гунны не плачут.
- Э-Эх! И чего от колдовства давеча отпирался? И не стыдно тебе, а?.. А еще пожилой человек! Про это-то откуда узнал. Никто же не видел.
- А я много чего про тебя знаю, Аттила. Что было, что будет. Всю правду о тебе могу поведать...Так что таиться передо мной, тебе резону нет. Ну а теперь твой черед рассказывать.
А старик-то ой как не прост, подумал грозный вождь неистовых гуннов. Может, и впрямь довериться ему, авось поможет. И как прорвало - рассказал в подробностях и о трудном детстве, и о падении с лошади, и о том, как в недавнем прошлом родителя своего с насиженного места потеснил.
Сдал последнее время отец-то. Совсем сдал. Смотреть было нестерпимо больно на то, как распоясались соседние племена. Раньше, бывало, где завидят, облако по степи движется, просто так само по себе, без цели. Так ниц же все падали. Но ничего-ничего, он им всем прежнее вольготное житье-то припомнил. Теперь к традиционному некогда падению еще и лбами землю копытить заставил, пока славный Анампа Фигам не затихнет вдалеке. И облако не рассется... Это вам не то, что при папеньке!.. Это вам... при мне, сукины дети!..
Перпендикулит же, знаток человеческих душ, всегда в нужное время подсказывал:
- А ты отпусти их всех с миром, прости и сам у них прощения попроси.
Выговорился Аттила, и так легко в конце концов стало оттого, что облегчил душу свою от бремени застарелых обид и подавленных некогда эмоций и... зарыдал в голос.
- Ты поплачь, поплачь, слезы душу от скверны омывают. Только не забывай и дальше сокровенным со мной делиться. О чем на этот раз скорбь твоя?
- Как о чем? Сейчас вот тебя жалею.
- Ну, это ты, брат Аттила, уж совсем зря. Жизнию своей я нисколечко не дорожу. По мне, так главнее нет, как чистоту душевную соблюсти. А тело... да что там тело!.. Э-эх!.. чтоб ты знал, я ведь всю сознательную жизнь тому только и посвятил, что плоть свою умерщвлял.
- Знаю, а все равно жалко. Хороший ты старик, Перпендикулит. Жаль, расстреливать.
- А ты гони от себя прочь печаль-кручину. Делай, что должен, и знай, что я на тебя нисколечко не серчаю. Ты же всего-навсего жертва обстоятельств, так ведь?
- Ага.
- Слабый человек.
Аттила кивнул.
- Значит, не в твоей власти изменить ход истории.
Варвару и с этим пришлось согласиться. И только тогда уж, опять-таки не без помощи пленника, он с приступом печали кое-как совладал, платье оправил, песком умылся, чтоб на лице следов скорби никто не заметил, и узника своего самолично до ямы проводил, помог вниз спуститься и спокойной ночи пожелал.
VI
Да, озадачил старик. Давненько с Аттилой ничего подобного не происходило. Чтоб сомнение в собственной правоте закралось - это еще куда ни шло. Случались всякие казусы. И ранее. И неоднократно. Главное виду никому не показывать, что ты сам с собой не в ладу, и тогда можно малой кровью обойтись. Но сомневаться в истинности заветов предков!.. Такого он себе никогда прежде не дозволял.
Черт ее знает, как поведет себя эта многовековая монолитная глыба, состоящая из застарелых предубеждений, замешанных на недоразумениях вкупе с идиотскими домыслами. Всего этого через край, и все в равной пропорции. А схвачена эта адская смесь, намертво сцементирована, бабскими сказками. И вот вокруг данного средоточия всеобщих заблуждений и вращается вся наша Жизнь Великой Степи.
Кто с уверенностью может ответить, куда завалится сей карточный дом на колесах - только тронь его пальцем?.. Слегка...
Хотя всем понятно, что предание всего лишь феерия - доверия не заслуживающая. Так ведь нет, будь добр следовать полученным рекомендациям. А что, если эти самые рекомендации дураки составляли или того хуже пьяницы. А ведь это весьма и весьма вероятно. Интересно, что про меня насочиняют, когда кругом одни идиоты. Им ведь только волю дай. Чего далеко ходить. Тот же Гуня. С месяц назад ввел новшество. Тоже мне новатор!
Мужики возле юрты моей как всегда дурачились. Пихаются, толкаются, ржут как кони. И что бы вы думали? Затолкали малохольного внутрь. Упасть-то он не упал. Этого еще не хватало! А, изо всех сил стараясь удержать равновесие, на одной ноге потешно так подпрыгивает и руками размахивает, сам же спиной ко мне повернут. То есть ему из этакого положения меня в принципе видеть невозможно. Я к нему сзади подкрадываюсь, за ухо хвать и как можно ласковей шепчу в слуховую дыру у него в башке его бестолковой:
- Передай всем, паршивец, чтоб с этих самых пор на доклад ко мне только таким аллюром являться. За неповиновение - смерть.
Ну, шутка же! Нет бы вместе посмеяться. Так поняли ведь все исключительно буквально. Теперь ко мне никак иначе не запрыгивает вообще никто. Скоро уже и забывать начну, как у меня люди в стане не со стороны затылка выглядят. И что вы думаете? Наконец-то, в кои веки появился в степи умный человек, с которым поговорить - одно удовольствие, так и того, через не хочу, а надо расстреливать, и ничего ведь не изменишь. Сказано же: