Бетонное серое небо за испачканным едва прозрачным окном. Изрешеченное пулями, снарядами, водородными бомбами. Просто плыло. В никуда. Из ниоткуда.
Протирая стекло засаленным, пересоленным потом... (ах да, простите...)
Я протёр стекло рукавом и опять, как прежде, кроме руин и неба ничего не увидел. Отражение отражения в глазах, что смотрят на него, наливаясь грязным свинцом, что не способен даже выдержать тепло человеческих рук. Цинизм.
Живой призрак, потяжелевший, отяжелённый, расслабленный в смутной, непонятной тревоге. И складочки жира становятся гранитом с острыми, зазубренными углами, могущими (могучими) тонко нарезать охладевшее содержимое. Карточный домик из панельных плит почти развалился, осталась целой одна только моя комната, в остальных не хватает стены (фасада?). Условной грани между тут и там. Но где условность претерпевает метаморфоз реальности, там дует настоящий, тяжелый ветер. В моём распоряжении четыре стенки и обнажённое окно в одной из них. Хрупкий кусочек коричневого сланца. И небо.
Бетонное. Серое.
Не верьте мне, я буду много лгать. Но из губ моих, сухих, словно сгоревший пластилин, и ложь, и правда, очищенная мощными антисептиками, вроде спирта, будут звучать...
...И звучать, поверьте, сильно.
Я просто хочу безболезненно исчезнуть из этого мира.
Желания, однако, очень прихотливая забава, пляшущая танго на грани бесформенного пафоса. Вашими словами: Жизнь - игра, как по мне - подешевевший с годами, бьющими в бока, блеф.
Вы прочитали моё вступление. Бледное.
Теперь.
Я прочту Ваше.
Ты родился и умер одновременно, человек. И Бог поклялся именем Своим о твоей неминуемой скорой смерти. Послюнявив палец с длинным, утолщённым грибками ногтём, Он беспристрастно вонзил его в твоё младенческое темя, размазывая зачатки разума по инстинктивным хрящевым стенам. Неся в твою голову семя доброго, сострадания, любви - не прикрывая глаза твои от дороги пошлого, жестокости. Напротив, потакая им, взращивая, холя и лелея их как лучшие твои человеческие качества.
Что ты уставился на меня, человек?
Хочешь завопить или недовольно фыркнуть?
Прости же меня, ужасное создание своего ужасного Творителя... Не обидеть тебя хотел, но у(с)покоить.
Впрочем, толку мне от твоего прощения ни грамма. Ты ведь даже этого делать не умеешь.
Любовь... Ах, твоя паскудная навязчивая любовь... Глубокое отрицающее чувство. Тем глубже, чем больше погружаешься или входит в тебя, тем крепче. Застывшие комки парафинового мозга, плавятся, обтекая полусферы стен туда. Ниже, глубже, уверенней.
Поплевав в глаза твои, Он открыл свет, и ты увидел мир тебеподобных. Низких сгорбленных существ, обделенных всем, чем можно обделить в системе координат приоритетов, расставляемых трусливым вашим коллективным разумом.
О, личности... Да-да, слыхали о таких.
Мир гнёт.
Мир - гнёт.
Мир = гнёт.
Заклятие для слабых духом. Для насекомых, жуков придавленных перстом. И шевелящих лапками во самоспасение, без сцепления с шероховатой поверхностью, потому что черепаший пластрон прилип намертво к ней. И ты должен мочиться и испражняться под себя, чтобы сделать почву мягкой и скользкой. Лапки снова вцепятся в грунт и - о чудо - помятое тельце выскользнет из-под перста, созданного тысячелетним воображением и тебя (!) назовут великим и сильным те, чьи старания безрезультатны. И войдёшь ты в мир сильных сего... И увидишь ты...
Не ведая, что делать со свободой своей, полезешь обратно под палец, расшибая, и без того пустую, голову, как виноделы выжимают сок из виноградинок. Но из головы твоей и вина не выйдет сносного, только мерзкий тошнотворный уксус.
Но пусто будет тебе и начинаниям твоим.
Интересно, кого из достойных достойнее я?
(Однажды пережив чувство оргазма, индивид стремится ощутить его снова и снова)
Золотой обруч смерти, опоясывающий костлявую фалангу ценнейшего экземпляра рода человеческого. Тускнеет, отражая серость на гиперкифозной груди, обнажившей рёбра.
Подвенечное дырявое платье, хранящее фигуру благодаря паутине вымерших и крови. Чтобы хоть как-то разнообразить палитру стен я резал вены и сцеживал кровь на белую ткань. Багряный причудливый узор быстро становился коричневым, тогда я надрезал бедренную артерию или подколенную и скрашивал картину ярко-красными, иногда почти ржавыми, насыщенными кислородом цветами.
Теперь оно посерело и обветшало. Но я продолжаю спать на нём.
(Скелет же её (почему-то) не сохранился.)
Бог сумасшедший. Если, конечно, существует Он, этот твой Бог. Раньше я сомневался, но теперь знаю точно. Он выжил из ума, которым никогда не обладал. И, наконец, Он осознал свою бесполезность.
Смотря в узкое импровизированное окно, трудно поверить, что человек (ах бог ты мой сдалось мне это падшее создание!), народы, цивилизации, расы, вид, в конце концов...
...были уничтожены.
Как говорилось в той одной здравой песне, древней, как сам Язык: "Annihilated".
И из всех достойных и великих Ваш Бог оставил гнить только меня.
Здесь. Сказано было в Писании: "И упали камни на землю..." и всё такое в том же утлом духе. Смоквы и смоковница! Сдуреть. Но все вы траги(коми)чески погибли!
Камень с плеч хрупких и галстук на кадык, жёлтый в полоску... Не удивляйтесь. Тут известно каждое из неизвестных.
На каком этаже я? Шестнадцатом, четырнадцатом, а, может, и вовсе просто на одиннадцатом? Вы беспристрастны, вам всё едино - плевать, мне же напротив - молотить лбом об изрезанные непонятными буквами стены. И(ли) ждать.
Небо приспустилось, крошась жалкой пародией дождя, но я-то знаю, что это крошится бетон и ничего с явлением этим не поделать. Энтропия не преодолима. Оно поднялось. Словно дышит. Да только неправда это (я предупреждал).
И ни чёрта не меняется. Руины - на глазах опадающие перекрытия многоэтажных некогда домиков, и вечно то же самое над ними. На разбитых часах за спиной замусли в свисающем клейстере четыре часа утра. С чего я взял, что утра? Не знаю, обычная четверка без особых обозначений. И птицы не поют. А должны бы.
Discordviridae, discordvirinae. O(41102098)-virus ? M(27293100)-virus. Бог знает что! Безобразие. Сплошное. А тут ещё и куча мира. Огромная такая, противная. А, если быть точнее, трое. Что, страшные аллюзии?
Да ну вас!
Когда напивалась - было весело, когда пьяной засыпала - таял я. Мне обидно было, мне было не весело. Поначалу я прикладывал лёд и думал хоть часть сохранить, много трепетал языком, спал волосами на окоченевшей размягчённой груди, прогонял насекомых. Вездесу...
...Делился накопленными за годы разлуки знаниями, она слушала, широко раскрыв глаза, пока они не начали впадать. Серые. Лёд отчаянно не помогал, увядание не замедлялось, не прекращалось ни на миг, и запах дурной по всем параметрам. Но я вдыхал и был горд!
Организм стареет - клетки не держат влагу, появляются морщины, дряхлость, если насыщать водой, то... О, Чёрт! Потом... Как-то внезапно она преобразилась, стала обыкновенной, перетянутой паутиной мумией, смрад исчез в одночасье, синие места подсохли, покрылись корочкой.
Нежно.
Да.
Неважно.
Коричневая кожа, подтянутые руки, открытый в удивлении рот и пожелтевшие белые зубы. Или это был я? Зубы - очень эротично, особенно красивые. Я попытался расшевелить её, но напрасно, она не реагировала. Давление, поверьте, на гипертимный тип акцентуальности личности чревато червивыми последствиями.
Да что я тут распинаюсь? Разве не ясно, она умерла! Умерла, понятно? Чёрт возьми! Издохла... как нынче я. Будь всё проклято!
Но мне-то что. Молчит себе и ладно. Главное, что она рядом. Спокойна и внимательна ко мне. Одно печально, её изумительные глаза бесповоротно становятся изюмительными - чёрными, маленькими и сморщенными, похожими на изюм и мне от того грустно. Но в остальном, я знаю, что она меня...
...Пагубная привычка - спать. Но нет ни дня, ни ночи и я решил немного вздремнуть. Предположительно, после десяти, хотя кто его разберёт? Закрывая веки, лёжа на её натянутой груди, я видел небо. Тревожное, неспокойное тёмное небо. Серое, как её глаза... Когда-то. А когда проснулся, её уже не было.
Я не понял как. Не мог же я, в самом деле, так долго проспать.
С тех пор я сплю на оставшемся (после неё) свадебном платье.
Тихий ветерок, напоминающий песню над пропастью, я пытаюсь ему подвывать, и тогда он стихает, возмущенный моим вмешательством. Я умолкаю, и он снова поёт. Красиво так. Но печально. Так шшшшшшшшшш, а потом шелест бумаги по асфальту. Нет? Но где-то очень близко.
Здесь нет времени, попросту, его вообще нет. Остались несколько почерневших фаланг и кольцо. Моя кровь. До боли странные лица на стенах над иностранными словами, что-то обозначающими. Каждый раз, когда я просыпаюсь - появляется новое. Сомнамбулические сны шизотопического типа? А вдруг вы правы?
Так и проходят.
Проходит.
Идет.
Тянется препаскудная вечность. Как стекло. Вязкая. Я осознал слабость бессмертия - наказание. Хрустящие на не чищенных зубах безвкусные, а проще говоря - Blattoptera, или же Blatellagermanica, если угодно. Тараканы.
А больше и нечего жрать!
Слияние пенящегося вируса с вашей чум(к)ой оказалось восхитительно фатальным! Пятнадцать лет вы жили, разнося семена заразы, за это время успел вырасти Заражённый и передать эстафету.
Палочку. Девочке.
Акселераты, чтоб их. Разумеется, + psycho-наркотические вещества. Да, вот так!
И ваша панацея оказалась вялотекущей инфекцией, а фантазии - золой.
Пара атомных аварий, выбросы cancerогенов, но, чёрт возьми, я был бессмертен задолго до этого всего...
Через несколько сотен снов, понял, что заключен. Колкие фразы на неприступных панелях рвали в клочья порывы спокойствия, безмятежности. Кончик витающей души безжалостно сунут в архимедов артефакт - винт мясорубки, что с усердием, с каким, видимо, были прописаны осточертелые буквы, перетирал память в тонкий слой фарса.
По частям, перенося иероглиф к иероглифу, я сопоставил странные блоки, но так и не понял смысл написанного, буквы становились то отчётливее, то пропадали вовсе, прыгали с одной стены на противоположную, пока не сползли к изголовью фаты, приобретя форму столярного изделия.
И сон за сном я читал эти строки, интимно проникая глубже, и когда просыпался - платье делалось багровей, а небо не прекращало дышать. И я снова ел тараканов, выл мелодию ветра, смотрел на руины, повторяя заклинание смерти. Разнообразие существует до наступления совершенства. Механизм устаёт, останавливается, делает передышку, во время её появляется чудо. Не способное к продолжению, склонное к созиданию. Чудо природы, биохимии и генетики - человек, где цепь зацепилась, где специальная ошибка не была прочитана. Homo mavericus. Бессмертный.
Но и мы устаем. Я не видел её счастья, не слышал смеха её. Я слышал грусть в её интерпретации смешка. Я не слышал её признаний. Не мне, мне они ни к чему, так как беспристрастие - моя живительная сила, но жаждать слов... Я позабыл её эмоции. Осталось...
Бетонное серое небо, такое же как и её глаза... И жуткие, перекошенные похотью (настенные) маски...
Стеклянная паутинка
Зацик-
цик-
цик-
-ленности
...
(Ра)ссыпается
пылью россыпью
собирается
заново, сызнова
в новом месте
Путешествуя
адским шествием
по системе зараженных,
покорённых святостью
нервов.
Первой (во-первых)
(в рядах -
зыбкость прекрасных
порывов ?
разорванных
реальностью
ткущей яд - да -
кусочки правильности
заЦИКЛивающейся -
повторения -
возбуждение центров
воспоминания (о тебе)
я рад, да нет;
Я в упор посмотрел на кривое изображение в загаженном зеркале, лицо, побитое алкоголем, непристойно улыбнулось, выдавливая из опухших щёк густой жёлтый гной, что вяло устремился вниз, подчиняясь, как и все вы, законам всемирного тяготения.
ДА!
Вы знали, но упорно, осатанело молчали, что будет так. Но я подчинюсь вам. И это будет ваш эпилог. Не мой! Да-да, немой.
Я ещё раз взглянул на пустое небо, оно тяжело вздохнуло мне. Да пошло оно! К черту...
...и Я разбежался и, выбив собой тонкое сланцевое стекло, выпрыгнул навстречу...