- Дорогая, передай соль, пожалуйста... Спасибо. На редкость великолепный сегодня денек, как ты думаешь? Пожалуй стоит прогуляться после завтрака, иначе это было бы большим упущением - остаться в помещении, когда на улице такая райская красота...
- Да, милый, действительно замечательный и прекрасный день. - Она подошла к окну и посмотрела на необычайно синее небо - Такое солнце и ни тучки. Как жаль, что я не смогу составить тебе компанию, потому что я приглашена к Кате, и мое присутствие там важно. Ты ведь не обидишься, правда? Ну не делай такое лицо, иначе мне становится неловко.
Чмок, чмок...
У меня великолепная жена, и стоит ли говорить о том, как я ее люблю. Это совсем не значит, что я хвастаю тем, что мне повезло, нет, везение здесь не проявило себя никаким образом. Мы встретились в Москве, когда я учился в университете, и, без всякого сомнения, рухнули в любовь глубоко и почти синхронно, подняв к небу тучу брызг. Не смотря на это, Ира, как порядочная девушка, не позволила мне сразу завладеть ее рукой и сердцем. Мне пришлось целый год отчаиваться и влюбляться в нее заново, тратя каждый раз всю стипендию на цветы, театр, кино, ночные звезды и луны. Все это не могло пройти даром, результатом стала обоюдная. Открытая и чистая любовь, скрепленная узами брака.
Ну разве не прекрасна эта женщина? Как блестят ее светлые волосы в сегодняшнем солнце! Как светлы ее глаза! Она напоминает ангела. Небесного ангела!
Хорошо, пусть прогулка будет без нее. Такому дню не следует пропадать, ни при каких обстоятельствах, потому что именно в такие дни дома только скука. Насидеться дома можно в дождь. Когда на улице унылая погода, она осекает на домоседство, чтение газет в глубоком мягком кресле и такое же унылое настроение. К тому же я так давно не гулял просто так. Все мое время провождение на улице есть походы по магазинам, и путь на работу и домой. А раньше я много гулял, ходил, думал, дышал и отдыхал. Почему-то кресло постепенно запретило мне это. Так нельзя, так нельзя!
Я вышел из дома и пошел по улице, чувствуя всей кожей еле ощутимый ветерок и солнечные лучи, расправляющие волоски на моей коже. Часто встречались знакомые, и я здоровался с ними, иногда останавливаясь поболтать об их и своих делах.
О милые сердцу обыкновенные люди! Никто ничего из себя не корчит и не пытается выбросить свою личность за границы общества. Когда люди обыкновенны, - они более естественны. Они преследуют всем понятные цели в жизни, в их головах всем понятные идеи, которые можно обсудить, согласившись или нет. Они строят дома, сажают деревья и производят на свет смешных и веселых детишек, которые вырастая, повторяют этот великий цикл, устоявшийся веками, исповедовавшийся поколениями. К чему стараться быть чем-то иным, чем другие? Не лучшим и, тем более, не худшим, а иным. Зачем бесполезно тратить силы и убивать в своей душе бессмертного Бога, после чего постоянно отчаиваться в полученных результатах? Отчаявшись же, зачем бросаться под поезда и вскрывать вены?
Воздух оказался достаточно горячим для того, чтобы я отправился в парк к прохладному фонтану. Сидя на одной из скамеек, расставленных вокруг фонтана, я слушал его шум, смотрел на игру солнечного света в прозрачных брызгах. Справа от меня расположились пенсионеры. Они громко говорили о политике, былых временах и сегодняшнем поколении, играя в шахматы. Слева сидели двое - молодой человек и девушка. Вокруг фонтана носились дети. В такую погоду здесь всегда много народа, и все уносят с собой только позитив. Мне просто повезло, что одна из лавок оказалась свободной полностью. Было интересно, кто займет место рядом со мной. Я поставил на то, что место рядом достанется полной женщине бальзаковского возраста, быть может, с большими сумками, потому что именно подобный тип людей меньше всего стесняется пользоваться общесоциальными благами. Не найдя вокруг подобной женщины, я принялся читать газету. Это была газета нашего города, жизнь в которой мирно и ровно текла от страницы к странице. В N скандалы случаются крайне редко. Из-за этого недостатка скандальности газета была скучной, зато она точно описывала события, происшедшие в городе и упоминала отличившихся людей, среди которых могли оказаться знакомые. Поэтому газету покупали и читали.
- Здравствуйте. - Послышалось справа от меня.
Я, быть может, вздрогнул от неожиданности, и это показалось мне неприятным. Повернувшись, я увидел мужчину, довольно свободно расположившегося на свободном месте. Он никак не напоминал даму бальзаковского возраста, поэтому ставку свою я проиграл.
- Здравствуйте. - ответил я, слегка недовольный его резким появлением.
- Извините, если я вас напугал. Вы один?
- Да, сегодня один.
- Я тоже один, и мне, почему-то, скучно. Такой прелестный день, а мне скучно - абсурд какой-то. Вам, случайно нет? Если да, то мы могли бы составить друг другу компанию.
Я, вдруг, понял, что вот уже двадцать минут натужно пытаюсь вникнуть в смысл какой-то небольшой статьи совершенно ни о чем, и мне ни черта не интересно. Мне действительно скучно. Все же газеты для скандалов и сплетен; благопристойность не прибыльна.
- Знаете, вы совершенно правы: мне скучно! - Ответил я, удивившись своему открытию. - Действительно, абсурд какой-то!
- Тогда не хотите ли чаю? У вас на Розовой улице есть потрясающая чайная.
- Да, пойдемте туда, если хотите. - Ответил я и затолкал газету в урну.
Я знал этого человека. Он появился в N достаточно странным образом, а именно пришел сюда пешком. Все что у него было с собой - это небольшой вещмешок за спиной, очень старый, выцветший и, бог знает, чем наполненный. Одет он был в костюм такой же ветхости и цвета, состоящий из примитивных свободных штанов на веревке и длинного балахона такого же примитивного покроя. Нет ничего странного, что он привлек внимание жителей. Придя, этот человек устроился грузчиком в нашем небольшом порту, где получил жилье, и стал вести спокойную и размеренную трудовую жизнь. Из-за странности его появления внимание окружающих к нему было настороженным. Приезжим устроиться в N достаточно сложно, потому что все здесь держится на родственных и дружественных связях. Что ж, это удел всех небольших городков. Чтобы устроиться в свете, приезжему нужно получить расположение окружающего общества. Ничего особенного в этом нет. Этот человек оказался приветливым и скромным, как в том убедился сегодня и я. Он моментально перезнакомился со всеми своими соседями и их друзьями. Каким-то образом узнав дату рождения одной из старушек, живущих в моем доме, он подарил ей цветы. Очень скоро его странная серая одежда сменилась на обычную общепринятую, и он стал полноправным жителем N. А сейчас мы сидели в чайной на открытом воздухе, и говорили.
- Как вам наш N? - Спросил я его.
- Очень, очень хороший город. Я специально выбрал его, чтобы остановиться. Мне кажется, что вы тоже его любите, я часто видел вас гуляющим просто так. Так гуляют только те, кто любит свой город.
- О! Люблю ли я свой город! Это немного не то... Я обожаю свой город! Я жить без него не могу, ведь N- город чистых сердец, светлых сердец, честных помыслов и доброго смеха. Этот город воспитывает честных людей, добросовестных работников, любящих матерей и отцов и благородную юность. Здесь улицы называются "Цветочная", "Счастливая", "Незабываемой юности", "Обретенной радости", "Светлых дев"... Вы знаете хоть один город, где улица называется "улица светлых дев"?..
- Нет.
- Конечно, нет! Именно поэтому я живу здесь, а не в каком-либо другом городе, пусть даже большом и богатом. Потому что N - это единственное место, где я смогу воспитать своих детей достойными людьми. И вы спрашиваете: люблю ли я свой город! Интересно, кстати, как это по особенному прогуливаются люди, любящие место, где они живут?
- Очень просто. Такие люди ходят медленным шагом, и иногда улыбаются, задумавшись. У них нет определенного маршрута, но они не думают у перекрестков о том, куда завернуть, и поворачивают машинально, куда вздумается. Они смотрят на окружающих людей, а не себе под ноги, смотрят без всякого стеснения, или вопроса, а просто смотрят, как смотрели бы на пейзаж. Посмотрите на этого человека, он тоже очень любит гулять по любимому городу, и не захотел упустить такой великолепный день. Видите, он улыбается, и не переходит дорогу, потому что там красный свет, а поворачивает за угол.
- Действительно... И я так хожу? - Удивился я этому открытию.
- Когда прогуливаетесь, - да. - Ответил он, улыбаясь моему удивлению. - Описывая свои чувства к N, вы продемонстрировали образность и яркость языка. Попробую угадать: вы писатель, или журналист.
- Нет, я - портной. А кто вы?
- Я - что-то вроде социолога... Или психолога...
- Что-то вроде? Как это понимать? - не понял я.
Он усмехнулся и ответил:
- Ученые-социологи не ходят пешком из города в город. Кстати, сегодня я провожу небольшой эксперимент, ориентированный чисто на подавление моего любопытства, и мне было бы очень приятно ваше участие.
Это внезапное предложение застало меня врасплох, и мне было чертовски приятно за оказанное мне доверие и честь. Чтобы не создавать неловкой паузы, которая может смутить его, я поспешил согласиться:
- Да, хорошо. Я с удовольствием принимаю ваше предложение. Думаю это будет интересно. Что же от меня требуется, и в чем состоит эксперимент?
- От вас требуется только помещение. Работать нужно с людьми, а моя квартира слишком тесная и трудно доступная для этого.
- Хорошо, я почти согласен, а когда вы планируете начать?
- Быть может, это насторожит вас, но сегодня ночью. Того требует опыт.
- Ночью? Хм... Это меняет дело. Ночью нормальные люди спят, и сам по себе ночной социологический опыт весьма странен.
- У меня будет чем вознаградить ваше терпение. - Загадочно улыбнулся он.
- Хм... Чем?
- Вы любите таинственность? Пусть содержание эксперимента и поощрения останется тайной. Я уверяю вас: ваше сожаление об этом зависит лишь от вас. Кроме того, вы наглядно увидите интереснейший, увлекательный и весьма поучительный процесс. Честно говоря, я заранее предполагаю результаты, и этот эксперимент будет иллюстрацией к моим эмоциям. Трудно объяснять. Это нужно видеть.
- Мое ответное замечание вам насчет художественности языка: у меня возникает впечатление о предполагаемой вашей литературной деятельности. - Улыбаюсь я. - "Иллюстрации к эмоциям"...
- Согласны ли вы?
- Да... Думаю, что помогу вам проиллюстрировать ваши эмоции, если это возможно сделать тихо, чтобы моя жена не слышала и спала спокойно. Не хотелось бы ее тревожить, иначе она не будет согласна. А если она не будет согласна, то я разделю ее мнение. Устроят ли вас две комнаты из трех?
- Нам вполне хватит и одной. Уверяю вас, что никто ничего не услышит.
- Тогда во сколько вас ждать?
- В три часа город уже спит?
- В основном да.
- Тогда в три часа. Какой ваш адрес?
Я сказал ему адрес, после чего он расплатился за нас двоих, не смотря на мои возражения, попрощался и ушел.
Я посидел еще некоторое время допивая чай и размышляя над диалогом. Мне все время казалось, чтоя слишком быстро и опрометчиво дал свое согласие. Между тем этот незнакомец вполне внушал доверие... О господи! Незнакомец! Я даже не спросил, как его зовут! Ай-яй-яй, ну как же это я так... Я инстинктивно посмотрел в ту сторону, куда он ушел, но, естественно, он уже скрылся из виду. Забыл спросить имя! Как так получилось - ума не приложу!
Что ж, от моего согласия будет явная польза - хоть узнаю, как его зовут. Ха-ха, "Что-то вроде социолога", бывает же такое... Зага-адочно. Я вдруг понял, что до сей поры не любил загадочностей и таинственностей. Даже когда Ира готовила мне сюрпризы и тащила за руку в какое-нибудь темное место, загадочно улыбаясь, и ничего не говоря; я был втайне недоволен этой неясностью, хотя прекрасно знал, что в темной комнате будет ждать романтически обставленный столик по поводу очередной годовщины очередного события нашей личной жизни. Я старался не показывать этого, и радоваться открытой из секрета приятной неожиданности, но внутри себя считал, что все можно было сделать намного проще, без этих хитрых улыбок и нарочитых недоговоренностей. Тем не менее, мне не нравилась эта моя особенность, которая мешала вкусить радость ожидания чего-то внебудничного. Сейчас же я искренне желал побороть в себе эту неприязнь к отсутствию конкретности и прямоты, и заменить ее на ожидание. И, черт побери, - у меня это, вроде, получалось! Бывает же такое - социолог-бродяга... Быть может он вполне известный ученый и появился он в N таким странным образом, чтобы никто не подозревал о готовящемся исследовании и не был заранее готов к нему. Социология - тонкая вещь. К моему великому сожалению, я не знаток великих имен. В моей голове лишь имена общепризнанных гениев прошлого, - весьма обывательский уровень. Эти имена должен знать каждый образованный человек. Но что касается имен великих настоящего, то здесь я пас... Мне сказал кто-то, что люди громко и искренне говорят плохое лишь за глаза, для того чтобы так говорить хорошее о человеке, то он должен умереть. Это явно слишком цинично сказано, но факт в том, что нам известны лишь имена прошлые. Тогда нужно содействовать известности моего нового знакомого "что-то вроде социолога", и если я не знаю его, то обязательно узнать. Хотя он слишком молод для широкой известности, но все же это интригует. Я давно выбросил все интриги из своей жизни, из-за их вреда. Интриги всегда кому-нибудь вредят ровно настолько, насколько другому помогают, или даже больше. Я же люблю жить в обоюдном доверии с обществом, и искренне жду от него того же, но, что касается данного занавеса, то он, думаю, не помешает никому. Я даже усилю его, и сохраню полную конфиденциальность нашего разговора и договора даже для Ирочки. Утром я ей все расскажу. Быть может, она обидится на меня за эту скрытность, надует свои прекрасные губки, сложит руки на груди и, быть может, откажется готовить завтрак. Я ее поцелую, и все пройдет. Этот опыт может оказаться лишь скучным статистическим исследованием, ведь часто то, что специалисты считают увлекательнейшим занятием, нам, простым смертным, это может показаться лишь занудной писаниной и рисованием графиков. Поэтому будет лучше, если она поспит. И мое согласие теперь - дело чести.
Я пытался гулять еще, но это у меня больше не получалось, и, поэтому, я пошел домой, купив, зачем-то, большой арбуз, подходя к дому.
Дома егоз ждала известная участь. Арбуз был большой, сочный и громко хрустел под ножом. Ира очень обрадовалась ему, и весь вечер этот арбуз был гвоздем программы, ибо мы кровожадно принесли его в жертву самим себе.
Ира пришла очень возбужденной от Кати, и в непонятном настроении, какое бывает только у женщин, которые слышали ужасные вещи и полны негодования от услышанного, но их распирает рассказать об этом кому-нибудь еще. Катя - одинокая женщина, ни разу не побывавшая за мужем. Ира говорит, что причиной этому является Катин феминизм, хотя я сомневаюсь, что ее одиночество - следствие высокомерного отношения к мужчинам, скорее, наоборот. Ира с подругами часто собираются у Кати чисто женской компанией, чтобы посплетничать, посекретничать и провести время прочими чисто женскими способами. Ко мне Катя относится соответственно своему феминистическому авторитету, но, по моему личному мнению, если ей не везет с мужчинами, то я в этом никак не виноват. Но я терплю, потому что ее внешние данные и возраст обрекают ее на одиночество. Она вполне достойна снисходительности.
- Я тебе говорила, почему я так обязательно к Кате пошла?
- Да. Она, по-моему, приехала из Питера. Зачем она туда ездила?
- Для интересного проведения отпуска. Экскурсия по культурной столице - это же здорово: Эрмитаж, Зимний, парки, статуи...
- Это она так поспешно собрала вас, чтобы рассказать об Эрмитаже? Но мы были там, и я сам мог бы много тебе про него рассказать, если ты забыла. Странная ты у меня, однако...
- Почему собрала? Мы по ней действительно соскучились!
- Ну и как ее впечатления?
- Представь себе, - ужасные!!!
- Да ну! Не понравился Эрмитаж?
- Да что ты привязался к этому Эрмитажу! Как будто кроме него в Питере вообще ничего нет! Честное слово, иногда ты бываешь таким занудой! Как может не понравиться Эрмитаж. Это же достояние нашей культуры! И хватит иронизировать над Катей. Она умная женщина и хорошо разбирается в жизни. Ей, в отличие от некоторых, есть что сказать.
Ира сделала короткую паузу, чтобы смутить меня своим недоумевающе-вопросительным взглядом, после чего продолжила:
- Так вот, представь себе, там под Питером сожгли церковь! Ты можешь себе такое представить? Сожгли церковь!
- Быть может, Катя поторопилась с выводами? Церковь - это, в первую очередь, здание, и оно горит, как все. Церковь могла загореться сама, ведь за ними так плохо следят в этой стране.
- Да нет же, сожгли! Есть свидетели этого. Они вошли прямо во время службы, все рожи черным измазаны, в черное одеты. Облили все, подожгли и ушли. И представляешь, потушить так и не потушили, потому что паника была очень сильная, и, вроде бы, не пострадал никто. Самое ужасное, что их найти никак не могут, потому что лиц их никто не знает. Подонки. Прямо на Святую пасху и такое!!!
- Да... Подонки...
Все мое желание иронизировать над Катиными революционными тезисами куда-то исчезло, испарилось. Я смотрел на Иру, на ее тревожно ожидающий взгляд, и из моей головы никак не могли выйти образы нескольких черных фигур, появившихся в широких дверях храма, с канистрами бензина в руках. Перед глазами были их циничные мертвые лица, исцарапанные черным цветом, словно запекшейся кровью, а вокруг них ладан, хор "Отче наш", крестные знамения, голуби где-то среди фресок купола... Черные люди молча и быстро обливают пол, иконы образа, бросают спичку и уходят так же тупо и зло, как появились, только теперь уже под крики и плач, который раздается среди клубов дыма жженого дерева, затмевающего собой ладан... Среди спасающихся я на миг увидел лицо Иры, и вздрогнул, пытаясь прогнать эти мысли из головы... Ира по-прежнему смотрела на меня и ждала моего комментария, согласного с ее мнением.
- Подонки... - Повторил я.
- Это сатанисты. Катя сказала, что это проявление патриархата в церкви. Катя говорит, что матриархат не допустил бы такого, потому что мужчины - это власть, и сатана - тоже власть, а мы - женщины, - мы - любовь, и Бог - любовь...
- Ты понимаешь, что ты только что сказала? Ты сказала, что Бог - женщина...
Ира потупила взгляд.
- Это не я сказала, это Катя... Я не знаю... Она не это, наверное, имела ввиду...
Ах ангел мой... она слушает свою неудачницу-подругу с широко раскрытыми глазами, кивает, верит, внимает ее мужененавистническим лозунгам, пересказывает их мне дословно, надеясь, что я соглашусь хоть на капельку... И все равно ждет меня с работы с готовым вкусным обедом, содержит дом в чистоте, скучает, оставляет мне последнее слово и просто любит. Она моя... Мой ангел!
- Их там в Питере много - целая секта. Даже церкви свои есть, где они дьяволу служат. - Продолжала она - Они ему жертвы приносят. Животных всяких. А на свои праздники младенцев воруют и тоже... о господи!..
- Да-да... Я знаю, я читал. В людях всегда было и будет много уродства, сколько прекрасного им ни проповедуй. Для того, чтобы такого не было, нужно просто любить своих детей. Что в этом трудного - любить своих детей! Ир, я не пойму, что мешает людям просто любить? Как можно не видеть прекрасного? Ведь вот же оно, вот оно - прекрасное, светлое, чистое. Ведь мы на то и люди, чтобы создавать это, а не искать. Мы изначально тут, в прекрасном! Зачем же искать иного - мерзкого, черного, чуждого. Зачем покидать тепло, уют и любовь, и идти куда-то вниз, в тьму, хаос, холод и ненависть. Ведь там хуже! Это не наше, не человеческое... как объяснить это таким людям в доступно и понятно7 Нужно просто любить своих детей!
- Катя говорит, что их туда заманивают. Им обещают власть и силу, а они верят и идут туда, а потом, вот, церкви жгут...
- На глупых людей всегда найдется способ... Я не об этом... Я говорил о том, что сам человек пытается там найти, откуда это разделение на подлое и честное...
- Я же говорю, заманивают их, а потом не отпускают: угрожают и сажают на наркотики.
- Да я не это имел ввиду... Сатана - это действительно власть...
- Ты знаешь, - спохватилась Ира - я вдруг стала волноваться за наших детей. Они ведь рано или поздно вырастут, уедут учиться из N, а там это все... В наше время такого не было... а сейчас я боюсь. Вот даже сейчас: "Артэк" - такой большой лагерь, и кого там только не окажется. Подружатся они с какими-нибудь... Я об этом подумала и теперь волнуюсь...
- За лагерь не стоит волноваться. Гораздо страшнее, если эта зараза появится в N.
- У нас? Такого не может быть. Не может быть, чтобы в N сожгли хоть одну церковь. Здесь слишком много любви для этого. Любовь подавит любую злость. А если все же такое случится, то это будет уже не N, и мы уедем отсюда. Я не смогу тут жить. Все уедут, а останутся только эти сволочи... Не хочу думать об этом, не хочу...
Мне показалось, что эта тема разговора уже изрядно попортила настроение, и продолжает сводить его на нет, поэтому надо было прекращать разговоры на пессимистические темы и улыбнуться.
- Представляешь, за разговором мы слопали такой огромный арбуз! Остался последний кусок, ты его будешь?
- Нет, я уже не могу...
- Я тоже, оставим на завтра. Я всю ночь буду бегать в туалет...
- Сунь его в холодильник. Завтра съедим пополам. - улыбнулась Ира.
Я встал из-за стола, и убрал арбуз в холодильник. Она обняла меня сзади и тихо сказала:
- Без детей в доме так скучно стало... Пусто...
- Но мы ведь сами жалели, что так мало принадлежим себе. Теперь мы принадлежим себе, но в доме пусто. Позволь мне наполнить эту пустоту!
- Наполни... - оно тихо поцеловала меня в ключицу. - Теперь ты вся моя личная жизнь... Я тебя люблю. Ты всегда был и будешь моей личной жизнью.
Я мысленно улыбнулся и как можно саркастичнее передал привет Кате.
- Кстати, Вадюш, я наконец-то купила крысиный яд. Ты займешься ей завтра?
- Обязательно займусь, она достала шуршать по ночам. Бесцеремонное на редкость животное.
- Только ты не показывай ее мне, ладно? Просто скажи, что ее больше нет, и я тебе поверю на слово. Мне, честно говоря, жалко ее... Немножко. Яд в шкафчике. Вон в том. Растворить в воде и намочить какую-нибудь еду... Только осторожнее с ним - он без вкуса и без запаха...
- Я прочту инструкцию, не беспокойся.
Вечер угасал, занятый обычными делами, которые люди по своей человеческой природе откладывают на выходные вечера, чтобы не заниматься ими в будние дни. Потом вечер постепенно перешел в ночь, в которой мы с любимой будем только вдвоем, и продолжение которой будет занято обещанными мной интереснейшими научными свершениями! А завтра отпуск! Сколько облегчения, надежды и планов в этом коротком слове! Отпуск...
Триптих "поз. 2/3 - 1/1. Ночь. Ничего". "|||"
Я лежу и смотрю на растительный орнамент, который расположился на потолке. Эти обои, которыми оклеены и стены и потолок никак не могут мне надоесть с тех давних пор, когда мы последний раз делали ремонт. Пора уже делать следующий ремонт, но я никак не могу найти в магазинах обои, хоть как-нибудь похожие на эти. Мне доставляет удовольствие просто смотреть на их орнамент.
В голове давно уже роятся мысли о том, что мой новый знакомый незнакомец "что-то вроде социолога" не придет сегодня, и мне можно махнуть на все рукой и наконец-то заснуть. Часы показывают три часа ночи, и мне все труднее и труднее бороться со сном, тем более рядом лежит Ирочка и сладко сопит. Во сне ее лицо еще больше кажется ангельским, а мне, из-за моего доверия к людям приходится таращиться в потолок.
На кухне иногда шебуршит крыса. Эта сволочь совсем обнаглела в последнее время: с каждой ночью ее похождения становятся все громче и громче. Завтра ее ждет неприятность без вкуса и запаха... В отпуск нужно непременно отправиться к родителям в деревню. Там хорошо: природа, свежий воздух, продукты с огорода; все свое, домашнее. Можно поехать в лес, поесть шашлыков. Можно хоть каждый день так делать. Можно вообще остаться там, в лесу и жить, прихватив с собой огромную партию крема от комаров. Я с самых студенческих лет не отдыхал дикарем! И чего это я вообще живу в городе? Палатка в лесу, костер трещат, речка рядом шелестит в унисон с листвой, птичий щебет...
Внезапно раздавшийся звонок вырывает меня из дремы, в которую я незаметно погрузился и грезил природой. Оставив Иру безмятежно спящей, я иду открывать дверь. За дверью стоит мой жданный гость, из-за которого я уже полночи отказываю себе во сне. На этот раз он одет в строгий черный фрак и брюки. Волосы на его голове гладко зачесаны назад, и глаза...они из карих превратились в чайно-желтые, и зрачки сузились до минимальных точечных размеров. Это выглядит очень странно и как-то неприятно отталкивающе. Гость кивком здоровается и молча проходит мимо меня в квартиру.
- Вы знаете, я уже почти заснул. Мне так неловко от того, что я не узнал вашего имени... Меня зовут Вадим...
Гость улыбается одними губами:
- Меня вы можете называть лакей-дирижер. Это быть может несколько странно, но никак по-другому называть меня я вам предложить не могу. - отвечает он.
Я удивлен:
- Но это же не имя... Это, вроде, должность! Я не привык обращаться к людям по должности, если такое не положено.
- И, тем не менее, называйте меня так. Если лакей-дирижер слишком длинно, то можете сократить до лакея или до дирижера.
- Хорошо, если вам так удобнее, то... Социолог-лакей-дирижер - это если не парадоксально, то, по меньшей мере, странно... Мне, конечно, дико неловко, но я буду называть вас так, если это вам удобнее. Но к чему эта конспирация, ей богу... - говорю я, пытаясь превзойти свою неловкую растерянность. - Думаю, мне следует сделать кофе... нам ведь понадобится кофе?
- Нет... Лично мне не понадобится, спасибо. - Отвечает он, весьма учтиво, но не сопровождая свою речь ни одной эмоцией на лице.
Я не узнаю этого человека. Где его приятность и улыбка? Где его учтивость? Я чувствую себя не в своей тарелке, он же, напротив, чувствует себя в моем доме, словно в своем. Свободно расположившись в одном из кресел, он достает из внутреннего кармана фрака небольшую палочку, самый кончик которой светится и при движении оставляет за собой медленно растворяющийся в воздухе шлейф. Впрервые видя такое, я спрашиваю:
- Что это? Можно посмотреть?
- Это моя дирижерская палочка, и никто не имеет права касаться ее. - Отвечает он - Думаю, пора начать нашу ужасную феерию...
Лакей-дирижер поднимает палочку, как это делают все дирижеры, и быстро, но плавно опускает ее. В воздухе непонятно откуда начинает звучать тихая и медленная мелодия. Такое ощущение, что звучит сам воздух. Я замираю, пытаясь на слух отыскать источник звука, но оказывается, что это бесполезно. Музыка плавно нарастает, словно вылезая из всех углов комнаты, и течет как бы отовсюду. Я обескуражен и восхищен: "Еще пара таких фокусов, и я серьезно увлекусь социологией" - улыбаясь, думаю я про себя. Лакей поворачивается ко мне и говорит:
- Днем я не сказал вам про вознаграждение. Так вот, оно заключается в том, что я позволю вам не участвовать в том, что будет здесь происходить. Не участвовать в качестве персонажа, вы меня понимаете? Уверяю вас, - это много, и все персонажи отдали бы многое, чтобы не участвовать. Но эта привилегия снимется с вас, как только вы помешаете мне.
Мне странно подобное предложение, но я соглашаюсь на такую благодарность:
- Хорошо, если это действительно стоит того... Но, вот эта музыка, она превосходна, но, все же, можно как-нибудь сделать ее потише. Она может помешать Ире спать...
- Ире? Какой Ире?
- Моей жене. Она спит в той комнате, и поэтому, говорите, пожалуйста, тише...
- Думаю стоит проверить, там ли она.
Мое сердце вздрагивает т этих слов, сказанных без всякой доли шутки в интонации, и я поспешно открываю дверь в нашу спальню, но... за дверью только звезды!!! Вверху, внизу и вокруг одни лишь звезды! Они очень крупные и мерцают... Я закрываю дверь и подбегаю к окну. Распахнув занавески, я вижу все те же звезды и свое испуганное отражение в оконном стекле. Лакей неподвижно смотрит на мою панику, подперев пальцем висок. Из-за неподвижности его лица непонятно: то ль он смотрит на мои действия, то ли слушает свою музыку. В моей груди копится беспокойство. Эти фокусы напоминают издевательство.
- Что... Что это такое?! Что за розыгрыш дурацкий?!!
- Это не розыгрыш. Это именно то, что вы видите, и что так вас испугало.
- В общем так... Верните мне спальню, жену, сделайте все так, как было, и проваливайте отсюда, понятно?!
На его лице все та же надменно-усталое выражение, которое не говорит мне ровным счетом ничего о том, подействовало ли на него мое возмущение, или нет.
- Не кричите, - морщится он - Все уже началось, и останавливаться уже поздно. Неприкосновенность вашего имущества, включая жену, будет сохранено до моего исчезновения. От вас только требуется не мешать мне, а вы сейчас как раз пытаетесь это делать. Пленка пущена, вода потекла. Ведите себя спокойнее, вам очень не хватает аристократического пафоса, он всем идет... вы разбили горшочек с кактусом, когда раздвигали шторы.
Я решаю про себя потерпеть еще некоторое время.
- А теперь погасите свет, он нам не нужен.
Я выполняю его просьбу. Свет выключен, но, не смотря на это, комната освещена множеством свечей. В их свете лицо лакея кажется еще более неприятным, потому что зрачки его глаз нисколько не расширились, а глаза из-за длинных ресниц выглядят словно подведенными тушью для ресниц в абсолютно женской манере. Он упорно смотрит на репродукцию Джоконды, которая изображена на стенном календаре, и как будто ждет чего-то, или просто о чем-то думает. Я смотрю на спокойствие лакея, Джоконды и даю себе обещание не удивляться его фокусам весь вечер, чтобы он почувствовал себя неловко. Мне не понятна связь между социологией и этой феерией.
Лакей встает и делает жест музыке, после которого она оживает и становится мрачной и торжественной. После этого он подходит к двери и, встав к ней спиной, громко объявляет в пустоту комнаты, словно обращаясь к свечам:
- Художник!
После этой выходки, я нахожу, что мне будет сложно не удивляться и не раздражаться последующим странностям. Я - всего лишь, портной, а не разоблачитель иллюзионных номеров. Для чего он это делает? Здесь ведь всего один зритель - я, который не собирается платить за это зрелище ни копейки... Идиотизм, ей богу!
Пока лакей с художником мирно разговаривают о чем-то, словно старые друзья, я иду проверить - закрыта ли входная дверь, ведь я закрывал ее на ночь, закрывал на ключ. И, тем не менее, в мой дом бесцеремонно входят и даже не стучатся. Дверь оказалась запертой на замок и на цепочку, как это должно было быть. Я открываю дверь и нахожу за ней все те же дурацкие звезды, которые нагло и равнодушно мерцают. Я плюю в пустоту и слежу за полетом плевка, пока тот не исчезает. Еще в детстве меня отучили от этой неприличной привычки, а я, в свою очередь, отучил от нее своих детей, но сейчас я просто не удержался.
Возвратившись в комнату, я вижу, что художник рисует чем-то черным на обоях одной из стен моей комнаты дверь в натуральный размер. Дверь получается не совсем похожей на себя: видны длинные штрихи, не попадающие в контур, как это бывает на набросках. Они, черт подери, пачкают мои стены!
- Я надеюсь, что этого к утру не будет! Ни одного пятна на стенах моего дома, я ясно выражаюсь?! - Негодую я.
Рисующий продолжает свое дело, не отвлекаясь на мое возмущение, а лакей делает знак головой, что все будет в порядке. Меня это нисколько не успокаивает. "Пусть делают что захотят" - решаю я - "Потом взыщу с них весь моральный и материальный ущерб". В N самый справедливый и неподкупный суд.
Приглядевшись, я замечаю, что лакей и художник удивительно похожи, слово это два близнеца, одетые в разную одежду. Я присаживаюсь в кресло и смотрю, как художник рисует дверь. Видно, что у него мало времени. За все то малое время, что я вижу художника, он, как будто, пребывает в дурном настроении. Видимо ему не нравится эта спешка и отсутствие дневного освещения, а из-за этого - все остальное. Набрасывая на стену штрих за штрихом, художник бормочет что-то о Да Винчи, Джоконде и еще о чем-то, - о чем, я никак не могу разобрать. Обернувшись, я не вижу своего настенного календаря с репродукцией. Вместо него на стене висит полноценная картина, подсвеченная свечами так, как это делают в художественных галереях. Я удивленно подхожу к ней в надежде, что это все тот же календарь, вставленный в рамку, но обнаруживаю, что картина действительно написана красками: видны мазки и чувствуется замах высыхающей масляной краски.
- Да-да... Я ее исправил - Говорит мне художник, видя мое удивление - Исправил, ибо это кощунство - умерщвлять шедевры... Умерщвлять до будничной пригодности! Вам абсолютно не жаль моего времени, Вадим... Нисколько...
- Я не просил этого делать - Сухо отвечаю я и сажусь в кресло.
Лакей смотрит на меня некоторое время несколько удивленно и произносит:
- Все равно, стоит сказать "спасибо". Человек потратил на это время. Я думал, что не мне учить вас этому.
- Спасибо, - отвечаю я - но мне нужен календарь.
С этими словами я подхожу к шкафу, достаю из него другой календарь, - на этот раз "Сикстинской Мадонной" и вешаю его рядом с "Джокондой".
Они оба замерли и посмотрели на меня так, будто я совершил нечто феноменально глупое, но я чувствую свою правоту, потому что я - хозяин своего дома, и если я хочу, чтобы в этом доме на стене висел календарь, то на стене будет висеть именно календарь, и никто не смеет диктовать мне свою волю в подобных случаях.
- Извините, но если вы просто издеваетесь над моим самолюбием, или думаете, что исправлю все репродукции в вашем доме, то, боюсь, что я пришел сюда не за этим. - отвечает на мой поступок художник и возвращается к своей "двери".
Мне хочется популярно объяснить этому рисовальщику, что я имел в виду своим поступком, но вижу, что календарь с "Сикстинской Мадонной" стекает со стены, словно был сделан из подсолнечного масла. Меня это злит, но я решаю, что заставлю их мыть все мои стены. Суд заставит.
Лакей встает с кресла и подходит к изображению двери на стене. Художник стоит рядом с ним и пристально рассматривает свое творение. "Сикстинская Мадонна", - или, скоре, то, что от нее осталось, - шипя, испаряется с пола каким-то едким дымом.
- Большое спасибо. - Говорит лакей-дирижер художнику.
- Пожалуйста, но если бы у меня было больше времени, то все было бы намного лучше.
Я встаю и иду на кухню делать себе кофе. Из кухни мне слышно, как сменилась музыка. Вернувшись в комнату, я ужасаюсь. В ней светло от того, что потолок светится дневным светом, на нем нарисовано небо и плывут облака. Я мог бы подумать, что потолок отсутствует вообще, но какие-то пузыри, величиной с шар для боулинга, вырастая из пола, словно грибы -дождевики, и поднимаясь к потолку-небу, лопаются о его голубую поверхность, словно мыльные пузыри. Они проходят сквозь меня, если вырастают прямо подо мной. Свечей больше нет, и освещенная потолком комната выглядит очень жалко. Теплый ветер, взявшийся непонятно откуда, (впрочем, как и все остальное) шуршит бумагами на столе и треплет мои волосы. Пахнет цветами.
Я настолько ошарашен этим зрелищем, что забываю про кофе, и вспоминаю о нем лишь тогда, когда слышу щелчок выключившегося чайника. Но мне сейчас наплевать на кофе, - я смотрю на комнату. Лакей продолжает беседовать с художником, как ни в чем не бывало, и оба они пьют чай из чашечек размером не превосходящих стопки. Странно, но пузыри не проникают сквозь них, как сквозь меня. Они упруго отталкиваются от их тел и снова летят вертикально вверх, к потолку. Лакей останавливает один из них рукой и задумчиво выливает на него оставшуюся в чашке каплю чая. Пузырь сморщивается, чернеет и падает к его ногам, словно мертвый. Они живые? Музыка в воздухе легко и иронически вальсирует.
- Вадим, вам не снятся кошмары? - спрашивает меня лакей, внезапно очнувшись от созерцания смерти пузыря.
- Нет, сейчас не снятся. В детстве снились, а сейчас вообще ничего не снится. По правде говоря, мне кажется, что все это мне сейчас снится.. - отвечаю я.
Лакей легка усмехается и снова торжественно встает к двери спиной, повернувшись лицом в пространство комнаты. Музыка не меняет своего вальсирующего мотива, но приобретает помпезную торжественность.
- Логик-лжец!
Под торжественные звуки в комнату входит человек, опять как две капли воды похожий на лакея-дирижера и художника. Он одет в длинный свободный костюм, напоминающий судейский наряд. В руках он держит большую книгу. Лакей и художник здороваются с ним пожатием рук.
- Бездна вас поглоти, господин лакей-дирижер, какого дьявола я снова вам нужен? Вам же наперед известно то, что я скажу и докажу!
- Не кипятитесь, уважаемый господин логик-лжец. Такова уж доля ваша - всегда быть нужным, и всегда для увертюры.
Видно, что вся эта их помпезность напускная, и что в повседневной жизни они общаются намного свободнее. Лакей хочет сказать еще что-то, но не успевает, потому что в комнату через нарисованную дверь (представьте себе, я не ошибся - через нарисованную дверь) входит человек, одетый как священнослужитель. Видно, что он находится в какой-то непонятной торопливой задумчивости и не замечает странного интерьера моей комнаты.
- Где он?! - тихим голосом спрашивает священник. - Где тот человек, чью душу нужно направить на путь истинный? Где тот, кого нужно спасти от его заблуждения?
Все несколько удивленно смотрят на пришельца.
- Уже пора? - недоумевает художник.
Лакей пожимает плечами.
- Боюсь, что никто здесь не нуждается в этом. Разве что Вадим. Эти сегодняшние потрясения, они дурно влияют на здоровье.
- Не притворяйтесь. Вы ведь действительно не знаете, что делаете. Или, быть может, я не туда попал? Ведь отсюда исходят слухи, что Мессия пришел? - смущается священник.
- Отсюда. Вы пришли по адресу.
- Зачем вы распустили этот нелепый слух? Вы зарабатываете на этом? Опомнитесь, опомнитесь! Так нельзя! Я пришел помочь вам остановиться и помешать взять такой грех на свою душу! Вы Бога продаете! Бога!
- Мы не просто распустили этот слух, потому что Мессия действительно здесь.
- Кто же из вас решил взять на себя смелость назваться ЕГО именем? Быть может вы, или вы?
- Никто из нас. Спаситель появится позже.
- Ведите его скорее. Я исповедую его. Он покается. Он ведь не настолько глуп, чтобы не сделать этого? - Бормочет священник, пытаясь достать свой реквизит.
- Он будет, когда я его позову. - Спокойно произносит лакей. - А пока сядьте и успокойтесь.
Лакей кладет руку на его плечо и усаживает в кресло. Священник садится и только сейчас замечает всю необычность окружающего его пространства комнаты.
- Где я? - удивленно и очень тихо спрашивает он у меня.
- Извините, но я сам толком не знаю. Немногим раньше это была моя комната, но пришли они, и я не знаю где мы теперь. Не знаю так же, кто они и зачем все это. Кроме того, я и слыхом не слыхивал ни про какого Мессию. Не верьте ничему... А та дверь, через которую вы прошли, представьте себе, нарисована на стене.
Как же тогда он вошел сюда? Я пытаюсь найти здравый смысл в происходящем, чтобы быть уверенным, что священник - это тот человек. которому можно доверять. Чтобы отбросить свои сомнения, я подхожу к нарисованной двери и пытаюсь открыть ее за нарисованную ручку. Разумеется, это ни к чему не приводит. Я оборачиваюсь и вижу, что взгляды, направленные на меня выражают удивление глупостью, только что мною совершенной. Будто я... Кхм... Будто я только что пытался открыть нарисованную на стене дверь.
- С таким же успехом вы можете понюхать цветы, изображенные на ваших занавесках... Я, конечно, прошу прощения, но эта дверь - нарисованная. Я нарисовал ее на стене при вашем присутствии. - Улыбаясь, произносит художник такой интонацией, будто держит меня за идиота.
Я действительно чувствую себя идиотом и, рассерженный этим, сажусь снова в свое кресло.
- Итак, - начинает лакей - Нашего первого гостя зовут Крамской Сергей Павлович. Он состоит на службе в церкви, что находится на улице "Приятных воспоминаний". Сегодня редко встретишь такого человека, как Сергей Павлович. Молитва перед едой, после еды, перед сном, после сна, за себя, за ближнего, за друга, за врага, за нас с вами. Он чист перед собой, перед нами и перед богом. На нем нет ни единого греха: не убил, не украл, не прелюбодействовал, насколько я знаю. Такова сила веры, господа. Неудивительно, что именно он пришел сюда.
- Он пришел не чай пить, а вразумить нашего "Мессию". - Произносит логик. - Вы ведь от самого распятия ждете его прихода?
- Да, но мы ждем истинного Христа, который завещал ждать. Не стоит использовать это для того, чтобы вводить людей в заблуждение и во грех. Зачем вы это делаете? Ведь одно дело - не верить, а другое - насмехаться и противиться. Умные люди не веруют молча, и лишь глупцы пытаются корчить рожи иконам. Глупцы эти похожи на стадо обезьян, которые гримасничают перед человеком, человеком умным и красивым! Их глупое отпирательство от истины - просто каприз ребенка. Они вырастают, становятся умными людьми и жалеют о своем кривлянии. Как это непростительно поверхностно - опровергать религию на основе нескольких древних наивностей, которые противоречат сегодняшним научным познаниям. Кухонных философов - их так много, и они так собой довольны. Нужно ведь познать, чтобы назвать это ложью; нужно очароваться, чтобы разочароваться. Ведь никто из вас не знает истины, но все равно, вы так упорно пытаетесь высмеять нас, верующих, что у нас складывается ощущение, что вы посвященные, а мы лишь наивные глупцы, которые находятся лишь в жалких поисках. Атеисты доморощенные, вы же не знаете истины, не знаете!. Вы не сатанисты, потому что те всего лишь антихристы. Они среди нас, христиан, они в знают, кто Он есмь, но держат всего-навсего сторону против него. И так же в боге нуждаются, но как во враге своем, а не господе. А вы скоморохи, всего-навсего, которые хотят потешить себя, так вот он я! Тештесь. Но все же, не будьте настолько глупыми, и примите причастие, покайтесь и перестаньте ересить!
Лакей внимательно и молча слушает священника, который под конец своей речи говорит в полный голос, если не громче, и все время хотчет встать, но видимо не решается.
- Прошу вас, потише. Я не слышу музыки. - Морщится лакей. - Я очень рад за вас, что именно вы знаете истину, и не собираюсь оспаривать этот факт. Но уверяю вас, что мы никоим образом не преследуем цели посмеяться над вами. Просто мы действительно знаем того человека, который зовет себя Мессией.
- Ну это же явно: он сошел с ума.
- Сумасшедший человек не может владеть крупной сетью супермаркетов, которую основал сам.
- Спаситель? Сеть супермаркетов?! Это кощунство! Я хочу его видеть!!! - Закричал священник.
Лакей кивнул и снова подошел к двери и встал к ней спиной.
- Мессия!
В комнату входит еще одна копия лакея, одетая в брючный костюм. Волосы на голове этого человека гладко зачесаны назад, на лице натянута какая-то дурацкая улыбка, не меняющая и не спадающая ни на секунду. Он проходит в комнату, ни с кем не здоровается и, продолжая улыбаться и молчать, встает рядом с логиком.
- Гражданина Мессию зовут Сергеем Дмитриевичем э-э... кхм... Котеночкиным. - Начинает повествовать лакей. - Не буду придумывать еще один, новейший завет, рассказывая о его рождении и жизни, скажу только, что когда он родился, на небе зажглась вот эта звезда.
Во время этих слов занавески раздвигаются, сами собой, показывая звезды, среди которых особой звездой могла быть какая угодно, и снова сдвигаются.
- Сергей Котеночкин родился в обеспеченной семье, умел светлое и безупречное детство и юность, после которых преуспел в компьютерном бизнесе. О своем мессианстве он знает, но тщательно скрывает его, боясь, что это может помешать бизнесу. Разве что основой его рекламной кампании является притчи Иисуса Христа.
- Этот человек болен, - оглядываясь на всех, произносит священник - перестаньте это, и помогите ему вылечиться.
- Он сам думал что это мания и ходил по врачам. Не помогло. Мало того, он собирается потворствовать ассоциации молодежной церкви, на взаимовыгодных условиях, так как, являясь исключительно верующим человеком (странным было бы иное положение в его ситуации), считает, что подобная форма проповеди значительно эффективнее архаичных церковных премудростей.
- Пусть покается! Ведь наказанию подвергнешься, ни мне ни Богу не угодный!!! - подбегает отец Крамской к продолжающему улыбаться Котеночкину.
- Чего ждать "милости" от Бога, когда мы и сами можем провернуть эту воспитательную операцию?..
- Я не могу убить человека. - совсем тихо произносит Крамской.
- Убить? А кто говорил убить? Ну если наш гость того требует...
- Нет-нет, что вы!!!
- Минуйте страх перед законом и совестью, и придете к истинным желаниям! Истинно, истинно говорю вам!!! - как-то громко и торжественно выкрикивает лакей.
- Только ради Бога, не заставляйте меня участвовать в этом
- Да вы уже центральный персонаж событий! - смеется логик - Думаю, стоит сделать это традиционным классическим способом. Воды!
Лакей вносит из кухни тазик с водой, и логик, с издевательской миной глядя на священника, омывает руки. То, что происходит в следующий момент, заставляет меня привстать с кресла. Священник, не повинуясь себе, начинает пятиться к стене.
- О! Как вам нравится снова и снова напоминать себе о том, что мир прост и логичен до лжи, а человечество так лживо в своей логике! - говорит логик, глядя на отца Крамского, придавленного к стене, и пытающегося пошевелиться.
- Напоминать и заблуждаться в противоположности. - твердо продолжает логик.
Руки священника вдруг вытягиваются в стороны, и из его ладоней брызгает кровь. Он, видимо, не чувствует боли, потому что на его лице лишь напряжение от попытки освободиться от непонятной силы, которая движет его телом. Я обращаю свой взгляд на художника, и вижу, что он прищурившись смотрит на святого отца и потирает подбородок, словно оценивая происходящее.
- Ну не шуты ли вы? - не останавливается логик, глядя, как священник постепенно принимает позу распятого Христа, и на нем появляются все новые стигматы. - Напоминать, не верить этому и заблуждаться. Путаться и снова напоминать, а потом снова не видеть и заблуждаться!
Последующая безмолвная пауза заставляет смотреть на все еще борющегося за свободу Крамского, борьба которого не прекращается, не смотря на появление последней стигматы в том месте, где Христа проткнули копьем в последний раз. Истекающий кровью священник продолжает свои попытки освободиться, как будто не чувствуя боли. Лакей, логик и художник молча созерцают этот кошмар под глупенькую мелодию, мессия Котеночкин продолжает улыбаться.
Шевелящийся священник расползается по орнаменту, и то ли исчезает в нем, то ли сливается с ним, но его не становится.
Я выхожу из оцепенения и нахожу, что все это время находился в привставшем положении. Опомнившись, я вмиг подбегаю вплотную к лакею и кричу:
- Вы осознаете, осознаете, что только что натворили? Вы убили человека! Вы поняли это?!!
Но до меня доходит мысль о том, что это мог быть трюк вроде тех, где распиливают женщину, протыкают ее, сидящую в ящике, ножами и прочее, поэтому я сбавляю обороты, и снова сажусь в кресло. Лакей долго смотрит на меня после моего выпада и не отвечает ни словом.
- Тут совершенно нечего доказывать, господа. - произносит логик-лжец в задумчивости - Истина никогда не нуждалась, и не будет нуждаться в доказательствах тому, кто ее знает. Истина - это истина... Вы - циник, лакей...
- Может быть и циник, господин логик, - отвечает лакей, не отводя взгляда от улыбающегося мессии - Я просто люблю наслаждаться своей правотой, и хотя она часто меня смущает, а еще чаще смущает окружающих, однако я ни на секунду не сомневаюсь в ее истинности. И мне было бы очень забавно найти хоть что-нибудь, что претило бы ей. А так как я не нахожу ничего подобного, мне остается лишь наслаждаться своей правотой. Быть может, я несу чушь, но мне просто феноменально скучно. Не осталось ничего, что открыло бы мне глаза хоть на что-нибудь. Я уверен, что я не все вопросы задал, но на заданные вопросы ответы я знаю.
- Но противоречивость человечества - тоже прописная истина. Зачем тратить время на ее обозначение. К тому же я не вижу поставленной проблемы.
- Это увертюра. - улыбается лакей. - Вы представляете, - обращается он ко мне - представляете: люди рвутся убивать в религиозных войнах, приносят друг друга в жертвы, жгут друг друга на кострах, сами не зная во имя чего! Странно, но верой сегодня принято называть некосвенное утверждение, надеждой - догматическую уверенность... И столь уверенные в своем заблуждении, люди подыхали на протяжении всей истории, во имя его, и распяли его, заблуждение, на кресте, оставив тем самым лишь себе право быть утвержденными и уверенными в нем...
Музыка уже давно серьезна, но ненавязчива. Я молчу, избегая неуместной религиозной полемики, и вижу, что и логику она совершенно ни к чему.
- Сергей Павлович заблуждается, и поэтому он проснется завтра, и ничего не будет помнить, ведь я не проповедник истины. - продолжает он - Не казните себя, но и не мешайте нам, помните наш уговор. А мессия наш - всего лишь бутафория, ведь не создавать же мне бога для людей... Или создать?
С этими словами лакей подходит к мессии Котеночкину и небрежно толкает его ногой в живот. Мессия шлепается на пол своей нарисованной улыбкой вниз. Я вздрагиваю. Все рассаживаются по креслам, с какой-то неприязнью глядя на кусок фанеры, улыбавшейся некогда нам. Воцаряется тяжелая пауза. Лакей и художник, видимо, слушают музыку, вновь ставшую мелодичной и медленной, логик сел в самый угол и читает свою огромную книгу. На меня эта пауза давит, и во избежание ее, я подхожу к логику, и пробую поговорить с ним по-человечески бесхитростно:
- А что вы читаете, можно поинтересоваться?
- а что по-вашему может читать логик-лжец?
- Извините, ума не приложу...
- Я читаю логику лжи.
- Я не встречался с подобными трудами. Кто автор?
Логик удивленно поднимает брови:
- Я...
- Какой же интерес читать то, что написал сам?
- Огромный, Вадим... Сколько раз я ни перечитывал эту книгу, я не встретил в ней ни одного повторяющегося предложения. Она каждый раз разная.
- Не может быть.
- Возьмите. - протягивает он мне книгу.
Я открываю ее на первой странице и вижу рукописный текст, не имеющий никакого названия, эпиграфа, или чего-либо подобного.
"Проснувшись, простись с тем, что начал вчера, ибо сегодня видны только результаты. Оставь вожделение света и похоть легкого и простого. Умри, заставив засмеяться свою совесть, ведь ты не знаешь, где окончание того, что начал, где центр его начала, а начало ты оставил во вчера. Вчера подохло камнем. Его глаза затянуты бельмом театрального занавеса, а из пасти идет смрад тления. Оставь его здесь - оно больше ничего тебе не принесет. Иди и вынимай из своей души осколки любви и сострадания. Что разбились сразу после твоей смерти и рождении вчера и сегодня. Гаси в своем сердце мучных червей страсти и желания - в твоем сердце должно быть лишь кровавое молоко. Эти золотые цепочки - волосы неба. Только ты их можешь видеть, только ты можешь чувствовать биение сердца земли, потому что кроме тебя нет никого - они почили в вязком мраке пасти вчера. И можно..."
Я теряю смысл прочитанного и пытаюсь прочесть этот же абзац заново.
"Падаю... Падаю... Я не вижу моих любимых кровавых маяков... Вокруг лишь мрак. Темнота - это не отсутствие света. Отнюдь. Это - лоть. Яркая черная плоть. Но я падаю сквозь нее, размахиваю руками в поисках витрин, тротуаров, башен, женщин, деревьев; которые придумываю сам, перед тем, как попытаться зацепиться за них. Ведь нет ни деревьев, ни женщин, ни витрин. Есть только я, тьма и красные маячки, которых я никогда не видел...
Но с чего же я взял тогда, что они есть, если никогда их не видел? Я знаю, что нет ни башен, ни тротуаров. Я знаю, что выдумал их. Мало того, я е вижу себя, но, почему-то, уверен, что у меня есть глаза...
Тогда у меня нет глаз... Чем же я пытаюсь зацепиться за то, что придумываю? У меня нет ни рук, ни ног, ни каких других конечностей - все это так же плод моего врожденного заблуждения. Итак, я открыл много новых истин, и чувствую себя гением, но, вместе с тем, я потерял глаза, ноги, руки и вообще все тело, в которое так искренне верил... Но мне не остается ничего другого, кроме как дальше терять свою веру, только лишь потому, что уже начал это делать. Итак, почему же я решил, что падаю? Потому что я не ощущаю ни одного препятствия. Их нет. Ничего нет. Ничего - это не пространство, а падать можно только в пространстве. Поэтому я нахожусь в ничто. Разве может что-то находиться в ничто? Нет. Значит и меня нет. Черт возьми!! А это, в свою очередь, означает..."
Я снова теряю мысль, и не вижу смысла читать далее, в полной уверенности, что далее будет такая же в точности чушь. Логик-лжец сумасшедший и все они - тоже... Они превратили мою квартиру в дурдом, но их ждет принудительное лечение там. Откуда они сбежали. Я решаю быть поосторожнее, потому что не имею опыта общения с ненормальными.
Тут я вспоминаю про кофе и снова иду на кухню, чтобы еще раз поставить чайник. На этот раз я ставлю совсем немного воды, которая сразу вскипает. Высыпав в чашку пакетик растворимого кофе, я, помешивая ложечкой в чашке, иду в комнату. Не доходя до нее, я вижу зеленое свечение, исходящее изнутри. Музыки больше не слышно, вместо нее слышно щебетание птиц. Осторожно и оглядываясь, я вхожу в комнату, которая вся освещена зеленым светом, исходящим непонятно откуда. Не осталось ни пузырей, ни ветра, ни запаха цветов. Потолок снова обычен. По комнате порхают несколько бабочек, иногда пролетают птицы. Они, как и бабочки, вылетают из растительного орнамента обоев и, перелетев комнату, снова влетают в нарисованные растения, садятся где-то среди них и поют. Орнамент на обоях и потолке тихонько шелестит листьями им в ответ. Занавески, кресла, стулья и другие мобильные предметы в моей комнате пустили корни в пол или обвиты растениями из обоев. Нарисованная на стене дверь так же увита цепляющимися стеблями. Все "гости" замерли, словно восковые фигуры. Лакей свободно сидит в кресле и смотрит в никуда, словно слушает птиц. Он даже не моргает своими неприятными светлыми глазами с точечными зрачками. Художник стоит у окна и курит трубку метровой длины, из которой вьется светлый желто-зеленый дымок. Логик-лжец сидит все в том же углу и читает свою дурацкую непонятную книгу, не смотря на то, что освещение слишком тусклое для чтения.
Я перестаю звенеть ложечкой в чашке и сажусь в кресло, из-под которого сразу вылетает стая бабочек и птиц, и исчезает в зарослях орнамента, изображенных на потолке. Художник и лакей недовольно поворачивают на меня свои головы.
- Какой вы громкий, Вадим. - недовольно и очень тихо произносит художник. - Вы можете расплескать тишину.
Я действительно нахожу, что после того, как я сел в кресло, по пространству комнаты прошло какое-то волнение, которое выгнало еще десяток бабочек из разных углов комнаты. Недовольно извинившись, я принимаюсь молча пить свой кофе. Эти фокусники-циники могут, в принципе, валить отсюда, если они уже сделали то, что им нужно. Если им нужно было таким изощренным способом убить человека и поиздеваться над православной верой, то они успешно справились с этим. Чего же тогда они ждут? Устали и решили отдохнуть и расслабиться?