Шла осень. То самое время года, когда все нормальные поэты, сев за столики у окон, из которых виднеются пожелтевшие деревья, начинают со страшной силой строчить что-то столбиками на бумаге; когда художники, натянув пончо (жутко неудобные, зато традиционные) с деловым видом выходят в ближайший парк, сунув под мышку краски, кисточки и мольберты; когда учителя словесности вдалбливают в головы своих учеников слова Пушкина и компании; когда глупые девицы, романтично хлопают густо накрашенными ресничками в сторону своих хахалей, думая, вот она, любовь... когда дворники, беззвучно, а порой и звучно матерясь на чертову природу, заставившую их оторваться от водки, принимаются сгребать листья.
Осень со своей кучей желтых листьев и отощавшими деревьями по общепринятым стереотипам считается чем-то прекрасным, но в том-то и заслуга истинного пессимиста - во всем хорошем видеть плохое. Вот, например, дворники - им, беднягам, плохо. И Густаву Ивановичу, слегка нервному человеку, тоже. Впрочем, кто его знал. Густав Иванович, как и все мужчины, был слегка недоразвит. Только все мужчины почему-то мужчины, а он - вечно все отрицающий Холден Колфилд. Густав Иванович, правда, не знал, кто такой Холден Колфилд, но он же не машина, чтобы все знать, ей богу! Он даже не человек.
В греческой мифологии были женские аналоги Густаву Ивановичу - дриады. Однако мы сейчас в Подмосковье, и здесь эти существа пола исключительно мужеского. Раньше звались лешими, теперь никак не зовутся официально, но Густава Ивановича периодически называют бомжом.
Кто такой бомж, он знал примерно в такой же степени, как и о Холдене Колфилде, и слово "дриады" звучало для него как фамилия Сэлинджер, он вообще ничего предпочитал не знать - наверное поэтому жил тут со времен... ну, такого чокнутого царя, Густав Иванович не помнил его имени, поэтому я назвать его не могу. На самом деле, Густав Иванович - имя, кем-то давно сказанное, но ставшее одной из немногих вещей, сохраненных в крайне избирательной памяти этого... ну, скажем, гомо сапиенса. Если бы не эта самая избирательность, Густав Иванович мог бы послужить кладом для историков, но таков уж человек, пусть даже леший - адреса своего порой не помнит, зато знает, что на часах у него нет цифры 6.
Итак:
Густав Иванович был лешим человеком, правда, это исключительно мифологический термин.
Густав Иванович не любил осень.
Густав Иванович ни черта не знал.
Густав Иванович ни черта не помнил.
Густав Иванович был при всем этом пессимистом.
Вот. Все, что знали о нем люди.
Не знали очень важной детали - как питался Густав Иванович. И, поверьте, хорошо, что не знали.
Густав Иванович питался ВСЕМ - хвоей, листвой, корой; птицами, зверушками, букашками; бомжами, дачниками, грибниками, туристами, братками-мафиози... в сыром, жареном, копченом, вареном виде - зависело от уровня голода.
И сейчас, в эту осеннюю ночь, голод был особенно сильным, так как леший не ел уже два дня. Почему? Забыл. Но сейчас вспомнил, что надо поесть. И очень вовремя: густая лесная тишина была отвратительнейшим образом нарушена: по просеке, подминая гнилую траву, ехал грязный, но крутой джип. Грязный, но крутой джип круто затормозил, и из него выбрались грязные (не в буквальном смысле, разумеется), но крутые братки. И тут братки увидели Густава Ивановича. И заржали. И он тоже заржал. Если он заржал и за компанию, и потому что не видел еще людей с такими огромными телами и такими маленькими (ровно под количество мозгов) головами, то братки были под кайфом. Или так нажрались. Густав Иванович, конечно, не знал, что с ними, но даже голодный леший понимал, что в трезвом уме на просеку, когда ночь-полночь на дворе, не попрутся. Или просто леший слегка старомоден... не вините его, он просто в Москве не был.
-Хы-ха-мва-хы-хы-ха-ха! - это ржал браток N1.
-Пррррррррррррр... - ну, это, как надо понимать, смех братка N2.
-Х-х! Х-х! Х-х! - ехидно посмеивался леший.
Так продолжалось примерно пять минут. Ближайшие насколько гектаров леса проснулись и начали попискивать, посвистывать, похрюкивать, словом - тоже заржали. Так показалось браткам. Братки и Густав Иванович поглядели друг на друга, поглядели вдаль, снова друг на друга... и заорали "Ваааааааааааааа!!!"; сначала, естественно, братки, потом - Густав Иванович. Пока один браток кинулся обнимать обалдевшего лешего, другой полез в бардачок за водкой. Эту водку он намеревался презентовать своей мгновенной симпатии - лешему, но человек слаб, а потому грешен - браток не выдержал искушения и ... и... не надо, у вас, небось, тоже случалось подобное.
Когда браток проснулся, до него сразу не дошло, что, где и когда. Зато он увидел начатую бутылку водки. Но - страшная вещь похмелье! - он подумал, что это ВОДА(!!!)... ну... и решил умыться. Он так и не увидел обглоданные косточки своего зажаренного лешим коллеги...
Но не подумайте, что зло осталось безнаказанным - для Густава Ивановича встреча с подобными существами обернулась таким сильным чувством (вообще-то, оно обычно зовется удивлением, но в подобном масштабе...), что леший вдруг ВСПОМНИЛ ВСЕ.
Меньше знаешь, дольше живешь, подумал Густав Иванович, намыливая веревку.