Нао встаать поаньше, чтобы успевать делать зарядку: и ― раз, два, три, четыре. И опять в исходное положение. Можно поспать ещё часок.
Приоткрыла один глаз. Пустой вагон метро подходил к безлюдной станции. Двери открылись, на пороге стоял мужчина восточной наружности. Он разулся, закатал штаны и вошёл в вагон. Пока что всё было нормально. Затем он подошёл к ней сбоку почти в упор и медленно приблизил голову к её плечу. Она стояла как памятник царю Леониду в виде Копьебола и читала объявление над картой метро, не желая показаться придирчивой и как бы говоря: "приди и возьми!". Буквы плавали перед её сонным взором. Он медленно открыл рот и еле-еле дотронулся зубами до её плеча и, не усиливая и не ослабляя этот еле-укус, смотрел на неё. Последовала моментальная и адекватная реакция ― она так же неспешно, но довольно сильно ущипнула себя. Однако не проснулась. Как будто можно было подумать, что он укусил слабо, чтобы не разбудить её. Рядом сидело несколько одинаковых детей, которые, вжав головы в плечи, с открытыми ртами смотрели на эту замершую скульптурную группу. Но это было последнее, что она помнила, потому что потом она всё-таки проснулась.
Жуть! Приснится тоже. А знакомое лицо.
Поворочавшись и поморгав, она зажмурилась.
Re-снится.
Открыла глаза. Сейчас она вместе с потоком пассажиров идёт по станции в сторону перехода. Плотный поток обгоняет её со всех сторон, а она не может прибавить скорость, как будто плывёт в густом воздухе, от взмахов руками только больше увязая в нём. Она боится оглянуться, зная, что там какая-то неопределённость, уж лучше смотреть на пешеходов, чья безразличность к происходящему позади обнадёживала. Но вот поток людей начинает мелеть, а вскоре и последний из них скрывается за поворотом, а она продолжает барахтаться на месте, как вдруг чувствует какую-то тень сзади. Она оборачивается и видит, что к ней прицеплены большие как под боярыней Морозовой сани, в которых сидят всё те же персонажи ― гость столицы вместе с удивлёнными детьми, но теперь все они в более радушном настроении.
Хватит! В очередной раз проснувшись, она посмотрела на часы. Вот так всегда: приснилось, что выспалась, а проснулась ― оказалось, проспала. Встаю на раз-два... Три!
С улицы доносился чёткий ровный ритм.
Четыре. Пять.
Адажио дворника.
Шесть часов. Ночная ставка без свидетелей завершилась, настало время скинуть теоретические простыни и лоскутные идеалы и войти в объятия холодного осеннего дня.
Говорят, от нарциссизма не вылечишься, не смотрясь в зеркало.
Вид спереди: выцветшее с восьмидесятых лицо гипнософистки и по совместительству преподавательницы музыки Светланы [фамилия неразборчиво] с окладом эквивалентным штанине от дублёнки ― результат несчастного стечения обстоятельств, запущенного единственной незначительной опечаткой в студенческие годы.
Вид сбоку: недорого обошедшийся спасательный силиконовый живот третьего размера, под одеждой выглядящий так неестественно, как будто там прячут вещи, которые стыдно просто вынести из дома, или вещи, которые не стыдно просто вынести из магазина.
Вид сзади: ничего смешного. Более того, тут была заметная проблема. Проблема была в штангисте, который выглядывал из-под нижнего белья. Т.е., собственно, в китайском иероглифе, напоминающем штангиста.
Хотя вместо того, чтобы придумывать, что он напоминает, неплохо было бы потрудиться узнать, что всё-таки он означает, чтобы неприятный опыт не повторился.
Она оставила непонимание на девять вечера.
Конечно, смех продлевает жизнь, а курение укорачивает, но после секса второе как-то привычнее. Слово "привычнее" в этом контексте как будто подразумевало что-то регулярное. Она начала вспоминать, сколько их было всего. Первым был Алекс, с которым она встречалась в институте. А кто потом? Сколько их было ещё?
Два? Три? Четыре? Пять? Шесть?
Седьмой удар часов вывел из задумчивости и возвестил о начале плотной программы дня. На открытии программы рука опытного дирижёра исполнила концерт блямцев для вермишели и скребка (соль минор), а при первых признаках кашля прозвучали печенежские плески Чайковского в обработке Калинникова.
Отсутствие запаха у долженствующей иметь запах еды пробудило ряд непрямых и прискорбных сравнений: если в еде у метро заключалось искушение показного чревоугодия, то этот домашний гербарий пищи был как вода для алкоголика ― только напоминанием обо всех вынужденных жизненных компромиссах. Хотя, если отбросить эту дурацкую привычку всё обдумывать, пережёвывать эти мумии мыслей, можно и не заметить, как привычным маршрутом окажешься в пункте назначения, не потеряв по дороге столь уж ценных впечатлений.
Поэтому, без лишних слов, ― вперёд, вперёд, в темпе венского вальса, покинув дом с вечным чувством, что что-то забыто.
Вперёд ― мимо домов, собранных из окон и парка Августа, расстрелянного сентябристами, мимо скамеек в скверне и деревьев, которых не хватит висельникам, мимо ленивых котов, любящих улицы-гриль, и заборов, которым рады псы, мимо паутины проводов и водопадов сварки, мимо палаток с шаурмой по-милански и сладкой халявой, мимо идущих в баню вольноотпущенников и таксиархов, выбранных из недалёких лохов по жребию, мимо шеренг подсудимых, одетых в траур, и бытовых сценок малых голодранцев, проданных с аукциона, мимо школ бокса и мини-Таврий, выглядывающих из-за углов, мимо двигающихся галерей и артобстреливающих театров брани, мимо церквей, где празднуют караул, и цирков, где читают акты о веротерпимости, мимо пулелитейных обсерваторий и уличных кунсткамерных оркестров, мимо детей атмана, протянувших руки, чтобы не протянуть ноги, просящих на жизнь за царя, мимо величественного храма Христа Спасителя (где раньше стоял не менее величественный бассейн Христа Спасателя), мимо спящих мировых событий, мимо простых модификаций вечной субстанции самого существования ― вперёд, прорываясь сквозь время в грязи поколений и в крещендские морозы, прыгая как заводная кукла в мешке мимо полок без ценников, отбивая чёткий ровный ритм марша.
Раб. Да. Крик. Квартира. *****. Жесть. Смерть.
Осень.
II. Trio (Allegro assai)
― Да ладно тебе, давай! ― весело уговаривала подругу Света.
В это погожее осеннее воскресенье её соседка по комнате отказывалась идти на "шашники-пиклыки" (как они говорили), отговариваясь какими-то доводами, которые Света не слушала, потому что они были вескими. Компания пошла в магазин докупить продовольствия, а девушки должны были присоединиться к ним с крепким алкоголем, которые они стерегли в холодильнике.
― Почему они не звонят? Скоро уже час!
Тут зажужжало смс, пришедшее на Светин телефон, лежавший на подоконнике. Девушки наперегонки кинулись к телефону. Подруга успела первая добежать до него.
― От Алекса! ― сказала она, глянув на экран и открывая смс.
Но Света уже налетела на неё, и её руки без разбора забегали по подруге в поисках телефона, который та пыталась спрятать за спиной. Через минуту, насмеявшись и запыхавшись, но не отвоевав телефон, Света спросила капризным голосом:
― Ладно тебе! Что он пишет? Скоро они там?
Подруга загородилась плечом от диверсий и заглянула в телефон. Прочитав смс, она расхохоталась.
― Что там? ― Света испугалась, что в смс что-то личное, с Алексом она встречалась с первого курса.
― Они пишут, чтоб мы не забыли алкоголь, ― смеясь, сказала подруга, ― посмотри, посмотри! ― и показала экран, на котором Света прочитала следующий текст:
― Не забудьте вотку.
Двусмысленность фразы усугублялась тем, что у Светы в понедельник начиналась вторая неделя на её первой в жизни работе, с которой тоже могли написать что-нибудь вроде "не забыть фодку". О работе она сейчас думала в последнюю очередь, но всё же думала. Однако в данном случае ― и не только из-за всего этого воскресного контекста, но из-за простого факта, что Александр, с которым она разговаривала всего пару раз, не напишет "фотку" вместо "фотографию", ― она безответственно проигнорировала второй вариант. Усиление натиска на подругу увенчалось освобождением заложника. Они объединили усилия для сочинения игробуквенного ответа.
― Я знаю, я знаю, дай сюда! ― сказала подруга.
Света бросила на телефон прощальный взгляд, и, перед тем как передать его, вышла из под-под-под-меню, в которое телефон решил заглянуть, управляемый тычками борющихся рук. Во время этого процесса Свете пришла в голову военная хитрость.
― Пиши, ― сказала она, передавая телефон, переведённый в режим набора смс.
Подруга набрала текст и показала его Свете:
― Что возьмём на закупку?
Света рассмеялась.
― Ну, отправляй, ― сказала она, с ехидной улыбкой.
― А... ― замешкалась подруга, ― а какой номер?
Сохранять смс или рыться в телефонной книжке было не с руки, поэтому подруга признала триумф прожжённого интеллекта над грубой силой. Света отправила смс, на автомате выбрав из книжки номер Алекса.
В это время Алекс с друзьями устраивали тележечный картинг в супермаркете. Их возгласы кощунственно оскверняли торжественную тишину этого храма, и хор их возносящиеся к высоким куполам голосов звучал хаотично неразборчиво как Miserere Аллегри в allegro assai. Естественно, они не отправляли никаких смс Свете, иначе и не получилось бы всей этой истории.
― Кто пишет? ― спросил один.
― Это Света, ― открывая смс, сказал Алекс, и, прочитав, рассмеялся.
А текст, как было сказано выше, выглядел так:
― Что возьмём на закупку?
Игра слов была очевидна, но, учитывая, как Света волновалась из-за работы последнее время, и привыкши подтрунивать по этому поводу, друзья были предрасположены понять двусмысленность в выгодную для них сторону.
― Она и в воскресенье думает о работе, ― улыбнулся Алекс, ― забавная опечатка. Что бы ей ответить?
Все с восторгом принялись фантазировать. Продолжить игру слов для коллективного разума было не сложно:
― Хотите взять опытом?
Получив сообщение, девушки тоже рассмеялись и начали сочинять новый ответ. Внезапно, чуть внимательней посмотрев в раздел "принятые сообщения", Света побледнела. Она одновременно побледнела и покраснела, отчего лицо пошло красными пятнами, а перед её глазами засверкали звёзды.
― *****! Из-за тебя я отправила смс не на тот номер! Смски с разных номеров!
Действительно, первое смс было с номера "Alex_2", а имя второго было "Alex2" без пробела. Одним из Алексов был Александр с работы. Она записывала его телефон второпях, не успев изобрести даже чего-то вроде "Alex rab". Чтобы не перепутать его с тёзкой, она написала Alex_2, конечно забыв (или, скорее, просто не подумав), что её Алекс уже фигурировал под двумя именами, ведь его номером она пользовалась постоянно, не глядя на него. Она была уверена, что записала Александра с пробелом, но испытанные сильные эмоции заставили её переменить это убеждение, и, возможно, лучшее, что ей стоило бы сделать в эту минуту, это последовать совету, который дал бы ей любой из её друзей после подобной истории, а именно ― "выпить йаду", что часто ей приходило на ум впоследствии.
В её голове был настоящий Барток ― как будто одновременно зазвучали адский Шуман, вопиющий Гласс и истошный Григ, ― так что ей захотелось сунуть голову в песок, как от подобных звуков сделал бы младший Штраус.
Итак, в шоке от явной ошибки, вместо того, чтобы рационально рассудить об авторстве первого сообщения, Света чистосердечно приняла второе сообщение, сообщение Алекса, за сообщение Александра. Немного обнадёженная, что тон скорее шутливый, чем сухо недоуменный, она моментально стала набирать ответ, уверенная, что пишет Александру, и отправила на номер Alex2, т.е. Алексу.
― Пожалуйста извините, я ошиблась номером.
Дремлющие кассирши повскакивали от оглушительного хохота, разнёсшегося по всему супермаркету.
― Она купилась!! ― визжала сложенная пополам молодёжь.
Для них, конечно, показалось чудом, что она не обратила внимания, с какого номера ей пришло сообщение, но результат был недвусмыслен. Шутка била местные рекорды шедевральности и уже начинала проситься на "баш орг". Однако сквозь смех моментально начала проступать некоторая серьёзность ― блокнот и ручка заработали ― у них было не больше минуты как в КВНовском конкурсе Разминка, чтобы, как говорится, переберлиозить Берлиоза. Новое смс было готово:
― Нас интересует не опыт, скорее ― модница.
Над новым сообщением Света с подругой не рассмеялись не из-за снисходительности к уже начинающей повторяться игре слов ― они обе были в стрессовом состоянии. Они были в таком состоянии, в котором нормальный человек не смог бы отличить один фортепианный концерт Моцарта от другого. После нескольких лет учёбы, когда работа брезжит где-то там невдалеке как заря новой жизни, как принц на белом мустанге, не только шутить, но даже немного поразмыслить здесь было невозможно, мозг просто заклинило. Поэтому Света отослала ещё одно смс с извинением, что несколько застопорило фантазию собеседников. А когда от них пришло следующее сообщение, было уже поздно.
А поздно было потому, что, хотя на этом история могла бы и закончиться, но Света решила как можно скорее сгладить неприятные впечатления. И она подумала, что лучшее, что поможет в такой ситуации ― это незамедлительное увеселение с лёгким опьянением в приятной компании. Она вновь ухватилась за телефон, чтобы написать Алексу ― т.е. не на тот номер, под которым она думала, что был Александр.
― Буду через пол часа.
Теперь не сложно представить удивление Александра, для которого весь диалог представлялся следующим образом:
― Не забудьте фотку.
― Буду через пол часа.
Через секунду недоумения он, конечно, понял, что сотрудница ошиблась номером, и в шутку ответил на смс вопросом:
― Где?)
Но ему изначально следовало взять более серьёзный тон и не полениться написать слово "вотография" целиком, чтобы в итоге ошибка в одной букве не привела к нижеследующему:
― Как где? У вас. Алекс, целую, люблю, соскучилась, скоро буду.
Впоследствии Света часто признавалась себе, что никогда особо и не стремилась к тому, чтобы посвятить свою жизнь карьере, всей этой жалкой офисной кутерьме, убеждая себя, что этот случай просто помог ей вовремя сменить приоритеты в сторону более творческой профессии преподавательницы музыки.
III. Scherzo (Allegro energico)
На семнадцатом мгновении осеннего дня она вплыла в квартиру, уставшая после работы, упала на диван и начала взглядом эксперта прикидывать масштабы художественного беспорядка, которым придётся заняться на выходных. В эпицентре хаоса ― на столе ― усилиями долгой кропотливой бессознательной работы был собран тщательно проработанный натюрморт.
Тут были: и вырванный кусок бородинского на листе с шопингом, и мясковский масливечек с подмошковской сметаной, и хреновенький люллипоп с поганеньким безе, и сам мартини, и солярка, и таблетки от пуччини и скарлаттини (меткие как помёт шмеля), и римские косяки каннабиха (незаметные, как ключи от миникуперена), и шпортивные тяпочки с одной парой брюк (max), и тома по малярному искусству со скрягиным журналом Телемания, и васксковая скальптурпа Гайдна, увитая шеренгами лилий из лабудиного озера и розами кавалеров с голубого Дуная, и акварелли с бесовской весёловдовой, занятой поркой скоромужа, и часовая видеокассада с исполнением оральной симфонии, и даже билеты на сенсансционный концерт камерной музыки блох (allegro energico!), раздаваемые бесплатно всем собулезнующим современному искусству, первостепенная задача которого ― возродить романтизм классического барокко, ― как гласили билеты. И прибавляли: "Смирному ― Шнитке, гордым ― Оффенбаха". А на самом видном месте была приклеена наклейка с напоминанием для самой себя: только попробуй не вынести мусоргского!
Так и знала, что что-то забыла.
Таинственное дело штангиста не терпело отлагательств, потому что вечер уже начинал крепчать. Говорят, будто Дискобол предсказывал, что прикрепленный к небу дискошар в случае колебания или сотрясения может оборваться и рухнуть вниз. Один из таких шаров показывают и сейчас, и для жителей Херсонеса Реставрического он служит предметом поклонения. Дворник в своём сочинении "О чистке облаков" подтверждает слова Дискобола, рассказывая, что в течение семидесяти пяти минут до падения на небе непрерывно было видно, как корабельщики владыки дождя плыли по жёлтой реке (естественно представляется сравнение с Иоанном Дамаскиным) по приглашению этого огромного голубоватого купола инвалидов, а горизонт только пожимал причалами, пережёвывая свою извечную трапезу и накрывая кровавой мантией нижние ступени, которые были усеяны паромами, поджидающими свои экипажи. Что автор нуждается в снисходительных читателях, это ясно. Однако же рассказ его соответствует истине.
Предложив татуировщику и по совместительству преподавателю китайского языка свой шаблонный вопрос, Светлана узнала от него, что за иероштангистом могут скрываться такие значения, как "побег травы", "пойма реки" или "что-то низкорослое". А когда она удовлетворённо покинула салон, он добавил, чтобы оправдываясь перед стенами: "Не знаю, что тут странного ― я часто набиваю иероглиф "жуй"".
Печать последней имеющейся тайны была снята, и окружающее неотвратимо приняло облик такой нестерпимой скуки, хоть святых заноси. И поделать тут было нечего, хоть разбейся в первостихии, ― думала Светлана, вернувшись к себе в башню. А вот если бы она посвятила себя не музыке, а карьере, возможно, её жизнь сейчас проходила бы немного по-другому. Возможно, у неё была бы служанка (почему бы и нет?), вот она приказывает ей, чтобы к подъезду был подан экипаж ― она звана на бал-маскарад к восьми, ― затем она открывает свой гардероб, мановением руки превращает всё старое тряпьё в бальные платья, преобразует паутину в брильянтовое колье, делает из причёски макрокосмы, возводит валенки в угги, потом одевает всё это, спускается на улицу, спрыгнув с восьмого неба как бык с крыши, используя кринолин платья как парашют, затем воцаряется в тильбюри и едет среди заснеженных холопов, которые глазеют на неё, как вы бы смотрели на обмотанного оленьей шкурой алеута, несущегося на собачьей упряжке по анфиладам Версаля, не считая по пути повороты и хлобыщущие двери, под опереточный вальс, рвущий сабвуферы ― а сзади торопится тех-поддержка, рясы безгрешных святых развиваются на виражах, а во главе их ― сам владыка купальни святого ангела, торопящийся как на праздник кувшинов, чтобы утолить монастырскую жажду и выпить за здоровье святого Мартина.
В восемь часов она появляется на бале, при входе элегантно подвернув штанины своего енотового полушубка, а её уже встречают и граф Сэндвич с герцогом Мальборо, и Луиза Миллер с принцем Коньякской лиги, коронованным голштинскими регалиями, и дай-чан Су Ши из уезда Жуйгуань, порубленный на танцах с саблями в Уху, и король богемы Папагено Римский в одной моццетте одетой как килт с двумя коленопреклоненными кардиналами в мешковатых сутанах у него по бокам, и граф священных щедрот с тремя заместителями, из которых только у трёх нет трепанации, и Далай-Марат с Танталом, сыном Патрокла, и профессор Диван-Лежандр, со своими раскладывающимися хи-функциями, чертящий при помощи компаса восьмиугольник, и аббат Мудон с капитаном Дауном, и архимандрил Филадельф-Коммод с министром финансов Силуэтом, и Фаллос Минетский с Оргазмом Роттердамским, и обосновавшийся на пергаменте Dumas filth, и дальше по ниспадающей ― и человек, принимающий свою шляпу за жену, и вольные стрелки бычков, так опережающие свой возраст, что у них вместо имён отчества, но с которыми уже не освободить Польшу, и всех переседевшие и обмолчавшие стулоначальники, исполняющие свои обязанности в письменном седле, эти бессмертные руководители в уже покойных креслах, на чьих лицах непогребённые просители всегда читают слова "мысль ― это смерть!", и виртуозы, ломающие комедии ошибок и чинящие оскорбления строптивым, и рекордсмены всех водных видов спирта (хорошо спаиваемая команда) с чемпионами по броскам хитрых взглядов василиска ― и, кроме прочего, представители дружественных, но первобытных табуларас, наспех покрытые кожей: сисситионы, несеяне, переборры, дульдубины, отребаты, огреборы, куриосолиты, кондрасы, усугубии, турумы, диаблинты, турусаты, гаки, науски, и др. ― и прочие клакёры, кликеры, киоскеры, клоакеры, клерухи, клирики, клерки, клоуны и кликуши всех мастей и конфессий ― и все по очереди подходят поцеловать у неё руку.
IV. Finale (Trauermarschtempo - Presto)
И тут ей пришло непонимание.
Всю жизнь ругаешь музыкальную композицию, которая внезапно обрывается, а потом однажды узнаёшь, что композитор умер в тот момент, когда дописывал для тебя этот кусок. Подобной последней картиной с выставки был центральный парк в темноте. После того, как земля, отвернувшись от солнца, высыпала фаэтоны из города, а звёзды, уже не освещая даже холст с планетами, закатились под диван вечерней поры, с улицы начинают доноситься голоса, зовущие своих пери и эвридик, которые как жизнь прокрадываются мимо, а в тебе через окно отражается только бессонная ночь.
Что ты ответишь, когда тебя спросят там сверху: ради чего ты копошилась там внизу?
Ради того, чтобы отсидеть сорок концертов Божьей Славы и отскучать восемьдесят опер с Донной Церкви или чтобы увидеть войну реквиемов и услышать покаяние стихов? Ради сонаты Франка с симфониями Бакса, ради талантов с помарками и рейхстатеров с луврами, ради жемчуга искателей с злотыми Рейна, ради розенкрейцеров с гульденштернами и тетрадхарм с фунтами призрения, ради всех этих жертвенных денег, скрываемых под заработными платьями, которые будут тайком отнесены в церковь Дю Солей, где их съедят мыши? Чтобы получать зарплату этими лотерейными билетами и прогореть на арральных сделках, чтобы откладывать квартплату на конец времени и в итоге оказаться в полном бабьем ярме? Ради того, чтобы отстаивать себя и останавливаться на достигнутом, чтобы отрываться не смотря и не возникать как Бог, чтобы раз в день выгуливать скуку и раз в месяц проставляться печалью, чтобы застрять между тем, что норма это тоска (подстраховавшись декорацией шарфа), и тем, что тоска это норма, как между усыпляющими задачами и озадачивающими снами (и всё равно не уверовать)? Ради вереницы дней одинаково нечётких, как будто они отпечатаны на ксероксе времён Генделя? Ради деликатесов, вроде плоской как равнина пахлавы, или тараканов в репе с детьми аистов в капусте, или куриных мозгов с лапшой долголетия (доступно в любой из четырёх сезонов Вивальди), или устрашающего трехъярусного бычьего члена под шубой с яйцами кота в мешочке (дать попотеть четыре минуты и тридцать три секунды у нарисованного камина), или отрезанного ломтя, намозоленного толстым слоем мысли с какой-то петрушкой под двадцатью восемью соусами? Ради того, чтобы владеть хорошо темперированной клавиатурой и быть облайканной судьбой, чтобы посоревноваться пером с иудейским бестселлером, даром, что ты тоже заглядывала правде в декольте, чтобы писать с частыми и многодневными обострениями, со словесным поносом, длящимся при пустой голове часами, чтобы потом чьи-то орлиные глаза полезли на лобок от удивления, а чьи-то тёплые взгляды улыбались деталям необыкновенной глубины, называя тебя поэтом по поверхности данного вывода, имея в виду только то, что ты не философ по профессии, ради славы, пустой как кратеры на Луне и П.У.П. Кесаря, ради славы, с которым спали все кому не лень, а ты всю жизнь будешь заглядывать ему под юбку, ― зачем нужен весь этот словарный балласт, весь этот нас возвышающий разврат, если можно достигнуть взаимопонимания при помощи танцев или просто побывать на ночном сеансе восточного театра Ню в обществе ласк троих, где можно провести медовый вечер среди влюблённых бабочек, волокит и шмар, имеющих на случай медовых месячных план "Ж", где можно увидеть Неаполь и не заболеть или поболеть на соревнованиях по прыжкам атаманов на оттоманках, где можно превратиться в юношу как по приказанию гаруспиков и убедиться, что дешёвые шлюхи немногим хуже, чем бесплатные, где можно услышать Никейский Символ веры, и не реже, чем в храмах одного из богов (Jee-zus! What do you say to something like that?!), где можно взглянуть, как воины в матросках борются с ожирением, как будто это Казантип или бал Свентицких, где можно узнать, как внушить сон весталкам или отсенсимонистить модисток, чтобы однажды в полночь в ужасе от всего этого проснуться.
Хотя без страха не увидеть всего того, чего на самом деле не было. Дешёвый трюк юморесок висельника, который пытается растрогать скучающую публику, сгибая шею под углом в девяносто градусов, как пианист или покойник в слишком коротком гробу. Но все эти призраки пошлы как театральные декорации, ничтожны, как дым покрышек, пылающих за сараем, и напыщенны как вагнеровская "Волшебная флейта: Революция" в четырёх частях. Поэтому немного позже, уже прихватив с собой завтра и не сразу отделавшись от стеснительных телемуз, которые вещают свою политическую летопись анекдотов о прекрасных неудачах и пальбе великодушия, которые исполняют свои энигма-вариации на одной струне на тему России, которые осуждают дикий запад на ближнем востоке и превозносят подвиг трёхсот тысяч спартанцев под Ипром для желторотого возмущения, которое не может нащупать бред в этом потопе красноречия, которые твердят пророчества о Пизанском Вавилоне в той часть Америки, которая называется Москвой, для пятнадцати миллионов портье, с которыми не спасти Третий Рим, которые говорят так искренно (не унижая своего высокомерия), как будто эти проповедники только что сошли с двадцатишестирукой Тайной Вечери (же не жуй па дё миль каторз анс!), ― тогда хочется просто умереть на несколько часов, пока наши Палестрины наряжаются Винтерхальтерами и лунный Куинджи убаюкивается снежным Шубертом, а когда не спится ― вспоминать всех молодых людей, которых у тебя не было, радуясь тому, что их гораздо меньше, чем тех, которых у тебя не будет. Жизнь. Трагична и сентиментальна как все биографии короля маршей Шостаковича, написанные в стране заходящего солнца, вместе взятые. Чёткий ровный ритм. Торжественно и церемониально. Раз, два, три, четыре. И опять в исходное положение. Trauermarschtempo. Воскресение для шеститысячного смешанного хора знатных детей. Много низких. Похороны по способу пишачей. Снята седьмая печаль. Сомнамбулатория делириума утомлениц. Душа отправляется в инкубатор сна, чтобы после долгого и безмолвного расставания пуститься в оптический мирадж подобно ястребу со спиной в восемь локтей, где мысли вопреки ожиданиям не рассеиваются, а только начинают своё presto девятой симфонии мира теней, свою божественную поэму экстаза Прометея, свои половецкие песни и пляски мёртвых детей (мужей, жён), ― чтобы лететь вперёд через мешанину времени мимо вопроса, оставшегося без ответа (жаль), мимо аутистических истерик (жар) и маниакальных меланхолий (жор), мимо оправданных надежд страха (жмурь!) и стесняющих муз поэзии (жмут!), мимо оскорбительных диагнозов (жни!) и спасительных обмороков (жди!), мимо соискательских исповедей (жить!) и похвальных речей самой себе (жать!), чтобы, скрываясь в тумане и облаках как от ифритового скорпиона (жаль!) воздушный моллюск (жив?), всё равно плыть вперёд, когда часы, спотыкаясь на каждом шагу, бьют десять (жги!), одиннадцать (жми!), двенадцать раз.
Сзади ― ничего смешного. Впереди ― видно неразборчиво.
Жуть.
Coda
Какая в опечатках прелесть?
Простых шедевров мы наелись.
Пока свет звёзд всё больше туск,
Мы полюбили терний куст.
Но сразу креатива прорва!
Теперь не говорят "здорОво!":
На лбу у текста ― смайла прыщ.
Как прогрессивно стадо Ницш!
И пара сотен вариаций
Под смайлом будет пониматься,
Ведь это экспрессионизм!
(Другой здесь лучше был бы -низм).
Теперь не подражают одам,
Нонконформизмы нынче в моде:
Слог боек как приём у-шу:
― Слыш, эта! ― Чё? ― Ага? ― Угу.
И то же в кузне очепяток ―
Не видят очи выше пяток.
(Не плохо у Светланы здесь.
Но повторять ― не надо лезть!)
Ведь это только с виду просто
Сойти с ума по типу Босха.
Все рвутся смыслом поиграть!
Умом Россию не пенять!
И всё ж не слаще хрени редька.
Как шутки про В.И. и Петьку,
Не улетят так думы ввысь.
И тут ко мне закралась мысль:
Слыш, Света! ;) Странно на примерах
Покреативить, но не в деле.
Ваш стих походит на совет.
Ваш стих походит на... сонет!
* * * * *
Нелишне уведомить читателя, что манера словотворчества, о которой говорится в кодовом стихе, так называемая "очепяточная" (или "креатифффная") техника в действительности является духовной собственностью современной писательницы и поэтессы Светланы [фамилия неразборчиво] и в некоей идеальной связи соотнесена мною с личностью вымышленной музыкантши ― трагической героиней моего рассказа. Да и вообще многими своими подробностями неологистически-вербигеративно-персеверативные разделы этого произведения обязаны учению Светланы о креативе.
