Партолин Владимир Иванович. Подмена

Меня будили.

— Мой адмирал, мой адмирал.

— Рассолу, — проснулся я.

— Выше голову, мой адмирал. Захлебнетесь.

— Банку давай! — отстранился я, услышав постукивание о зубы стекла фужера, и потребовал: — С огурцами!

— Это последний рассол, мой адмирал.

— Ты кто?

— Мичман Склист, денщик ваш.

— Где я?

— У себя в каюте. Командующий вызывает… Наверное, войне конец. Я вас из нумеров Разориты вез спящего, к Новой Земле стартовала эскадра с Новой Луны, за ней бригада с Головного конуса Крепости. Фортщит планеты пропустил корабли со спутника, а чуть позже и наши штурмовики. Похоже, капитуляция.

"Щит сняли диверсанты и на планету высадились полуроты морской пехоты? Ну, Старик! Ну, моща! А все жаловался дивизий ему нехватает, "оперативного резерву нету", — подумал я и открыл глаза:

Темень.

— Денщик, свет включен? — спросил с холодком под сердцем.

— На вас маска для сна, мой адмирал, вы в нумерах уснули с открытыми глазами, я ее и надел.

— Сними. Ординарцу, за рассолом мигом.

— Ни у кого нет, я узнавал. Примите "пропротен".

— Не помогает… С-сволочи — егеря, паразиты — в Администрации, "Булатный трест" — кровопивец… У тебя… есть эликсир?

— Не упоминайте всуе егерей, Администрацию и "Булатный трест", мой адмирал, — накличете беду. Эликсир подчистую сдал… Вы за свой, припрятанный, — не помните? — поплатились. Мой предшественник, ваш прежний денщик, сослан, а вас командующий спас. Забыли? Вот, два огурца… съешьте один, второй по дороге в Головной конус на лбу подержите.

— Такое забудешь. — Выдавил в рот рассол, поперхнулся огурцом, жуя, спросил: — К какому времени явиться?

— К пяти. Двадцать минут на сборы. Катер подан.

Я вскочил с постели.

— Э-э-э… Как тебя?

— Склист, мой адмирал.

— Душ приму. Полотенчик нагрей, — побреюсь.

— Полотенчик изъят, на полочке туб с пенкой, помазок и станок, или электробритву возьмите в шкафчике справа.

— А чем я у Разориты брился?

— Вас там брили… Девочки. Не помните. Наверное, когда спали.

— Не помню… С-сволочи.

Я вышел из душевой, Склист ждал с подносом в руках.

— Позавтракайте, мой адмирал.

— Что там?

— Шампиньоны, мой адмирал.

— Шампиньоны?… Шампанского в ведерке давай, закусить… борща, пюре с сосиской, компот из чернослива и сливы на десерт!

— Мой адмирал, вы не знаете?… Гарнизон живет впроголодь все четыре года, что вы отдыхали. Караван с продовольствием пропал. Вы, должно быть, слышали. На крепостных шампиньонах только и держимся.

— Хрена я чего слышал… И не отдыхал я, знаешь. Попили моих сил… в борделе… Но… я точно помню, меня всем этим кормили… Борщ, пюре, сосиска, компот из чернослива и сливы на десерт. — Назвал блюда, и усомнился сказанному. Попытался вспомнить все названное на столе своего нумера, но отчетливо всплыло в памяти только бутылка шампанского в ведерке со льдом.

— У Разориты эти продукты, возможно, есть, в гарнизоне — только шампиньоны, мой адмирал, — сглотнул Склист.

— Подать китель! — внезапно для денщика, — у того с подноса тарелка на пол слетела, — приказал я.

Мичман проворно подобрал грибы, юркнул задом к себе в закуток и вынес мой мундир на плечиках. Я облегченно вздохнул: на погонах знаки различия контр-адмирала. А ведь запросто могли, как случалось в Крепости, повысить в звании, пока "отдыхал" у Разориты — до вице-адмирала, а то и до адмирала сразу.

— Видишь, на погонах у меня контр-адмиральская — одна звезда! У адмирала — три! Каналья! В звании я контр-адмирала, должность моя — комдив! А ты заладил "мой адмирал", да "мой адмирал"!

— Виноват, Ваше превосходительство! Контр-адмирал, комдив! — отчеканил Склист.

— Прекрати раздражать меня этим своим "мой адмирал", иначе выгоню в шею!

— Не повторится.

— Шампанского у тебя, конечно, нет… А пиво?

— Примите аскоминицин. Не знаю как вам, некоторым помогает.

— В кишках колобродит, пропущу сегодня. А, денщик?

— Невозможно. Обязан буду доложить коменданту, что утренний антинекротик вами не принят.

— Ты примешь.

— Зря искушаете, я — прихожанин Церкви Проповеди ХРИСТОСС.

— Это той, что проповедует постулат "Храни истово Создателем сотворенное", ее миссионеры призывают отказаться от антинекротика и жить только век? Кто тебя назначил ко мне денщиком?! Я буду молодым оставаться, а ты стареть, старым пердуном глаза мне мозолить? Впрочем, долго у меня ты не задержишься — раз еще произнесешь "мой адмирал", и назад в роту, в строй, в морпехи, клопов по кубрикам давить.

— Возьмите таблетку, — подал Склист блюдце.

Проглотил.

— Наденьте мундир, — протянул денщик плечики.

— Черный. — Повернул плечики посмотреть китель со спины и отметил, что перешит тот на меня плохо. Брюки были новые и хорошо отутюженные. — Ну и ладно, а то у того небесного цвета вечно задница серая. Войне, говоришь, конец?

— Слух прошел.

— Подай кортики.

Я оделся. Посмотрелся в зеркало. Черный цвет кителя и брюк меня стройнил, а белые фуражка, перчатки и туфли уменьшали визуально рост. "Красавчик". Так у Разориты меня называли не девицы, — те прозвали ласковым: "Ути Ути", — вице-адмиралы и адмиралы. Мичман принес футляр, я открыл крышку и поднял из ложа в бархате кортик в поцарапанных ножнах. Мне, обладателю необыкновенно малого для толллюда роста, кортик этот велик, а человеку за место меча сошел бы. Клинок и на самом деле от людского меча. В свой первый от роду цикл Миссии "Булатного треста" я его, поразив всадника из арбалета, в бою как трофей добыл. С тех пор, будь цикл Миссии регрессивным, будь прогрессивным, я рукоятку меняю — то на кинжальную, то на граненную из слоновой кости, случалось и деревянную от кухонного ножа насаживал. Булат — настоящий! Пробивал кольчугу викинга, панцирь из индийского вутца, бронежилет из российского кевлара. Егеря одни вещи изымали, другими заменяли, а булатный клинок всегда оставался при мне: оружие — "холодное", им оставалось, и в эпоху "огнестрельного", и в эпоху "лучевого".

Провел пальцем по "дамским локонам" на лезвии и положил кортик на место: не для торжественных случаев. Взял кортик именной: по рукояти гравировка: "За доблесть. Контр-адмиралу Колотову от генерал-адмирала Малышева". Четыре года я не видел Старика. Когда меня, скованного с денщиком одними наручниками, вели к "воронку", комендант Крепости обратился к асессору егерей: "Командующий просит освободить мудака". Асессор скрипнул зубами и согласился, но с условием: "В бордель мудака". Денщик зашептал молитву: "Весь разум Космоса, да мне в голову". Бедолага посчитал, что его от ссылки "в забой" освобождают, но в бордель повели меня. Комендант сзади цедил сквозь зубы: "Малышев тебе задаст, коротышка вульвовая. Эликсиру ему вздумалось схоронить. Рассолом ты у меня будешь лечиться, алкоголик конченый". Я бы порадовался только: рассол мне помогал не хуже эликсира.

В катере Склист попросил чего-нибудь пожевать для комдива-героя — водитель достал из бордачка и развернул на приборной панели фольгу с шампиньонами на сухарях. Я съел все, и огурец со лба.

• • •

Связь была неустойчивой: полосы помех и "снег" по экрану.

— Все двести четыре штурмовика приземлились. Сопротивления нам не оказали, — докладывал офицер в доспехах с опущенным забралом. — Но оружия — нам — противник не сдает. Кто атаковал планету с Новой Луны, выясняю…

К нам, адмиральскому корпусу Крепости, выстроенному в четыре шеренги по десять, командующий на мостике-ком посреди командной рубки сидел спиной. На фоне отдаленного, во всю стену экрана плазора голова его без фуражки над спинкой кресла-коляски воспринималась зловеще черным пеньком. Сквозь седые спутанные патлы торчали сучками уши. Затылок пересекала, будто зарубка наискосок, лента.

"Не понял, — изумился я. — Еще кто-то, кроме нас, оккупировал Новую Землю? И Старик не знает кто?! Впрочем, темная сторона луны под новоземельцами — с той стороны, теперь понятно, стартовала эскадра. Предавшим Новую Землю, люди сдают оружие? Ну, дела".

Вице-адмиралы зашушукались, адмиралы заволновались, контр-адмиралы одни оставались с виду невозмутимыми, но я знал: как раз комдивы и "ссали".

— Советую сплавать, пока есть время, в гальюн, — предложил генерал-адмирал скрипучим голосом с чуть уловимым оканьем в выговоре. — Пх, пх, пх, — раскуривал трубку.

Никто с места не тронулся, я, стоявший как раз спиной к гальюну, нащупал и осторожно провернул дверную ручку, отворил дверь и провалился в кабинку. Поднять крышку унитаза, снять брюки с кальсонами и сесть я успел: шампиньоны на сухарях, приготовленные по—простому (отваренные), оказались подпорченными. И огурец был подкисшим.

Казалось, прошел целый цикл Миссии, прежде чем полосы помех на экране участились, пропали и сквозь "снег" пробилась картинка: на пересекающихся четырех ковровых дорожках в центре помещения стоит бильярдный стол; отделанную панелями из дуба стену занимает большая репродукция портрета в скромной рамке; одна смежная слабо освещенная стена завешана картами, схемами, диаграммами и посередине украшена огромным овальным зеркалом в массивной резной раме; другую занимают сплошь высокие полузакрытые тяжелыми шторами окна. За стеклом — небо в тучах и шпили башен, увенчанные рубиновыми звездами.

"Кремль, — узнал я, — тот, что в Мас-кве на Новой Земле", — и увидел мужчину, сидевшего за бильярдным столом на фоне стены с портретом (по паспарту надпись кириллицей, серым — ЖЕЛЕЗНЯК). Не сразу его приметил: сидел к нам в профиль, стол скрывал почти по плечи, и китель на нем был того же цвета, что у сукна игрового поля, штор за спиной, дорожек на полу, рамы зеркала — зеленый. На зеленой же парче погона бугрился вышитый гладью маршальский знак отличия — герб Вотчины Новая Земля. В галстук заколота маршальская вороненая звезда с жемчужинами, а на лбу под нахлобученной фуражкой с красным околышком без козырька угадывалась звезда из цельного рубина с бриллиантами.

Волнение и перешептывание в шеренгах сменились возгласами удивления. Нос — крючковатый, подбородок — острый с бородавкой на месте ямочки, губа — заячья. И роста маршал, судя по тому, что ножки бильярдного стола наполовину отпилены, невысокого. "Маршал — карлик, как и наш Старик", — невольно вырвалось у меня, на что комдивы стоявшие по бокам поддали локтями по плечам.

Медленно, с подачей всего корпуса чуть назад, маршал поднял в сцепленных руках кольт. Хромированные револьвер и звукозащитный наушник, парча погона, жемчужины и бриллианты звезд багровели от света потолочной люстры. Стилизованная под пятиконечную звезду, сделанная из рубинов выложенных по зеленому среди лампочек-свечей "пламенем" вниз, люстра висела по центру кабинета, занимала на потолке площадь раз в пять больше игрового поля бильярдного стола.

Целился маршал долго. Руки под тяжестью револьвера водило, плечи подрагивали и на лбу заблестели бусинки пота. Одна упала с кончика носа на заячью губу, скатилась по подбородку и повисла каплей на волосках в бородавке. Целился в карту с изображениями Новой Земли и двух орбитальных объектов — Новой Луны и нашей Крепости.

Затаив дыхание, маршал поднял кольт выше — на уровень прицела не в карту теперь, а в панель воздуховода в стене под потолком, за жалюзи в коробе которого я, присмотревшись, заприметил мышь. Бусинки ее глаз отсвечивали кроваво-красным. "Кукла, — предположил я, — откуда на Новой Земле, да еще в Кремле Мас-квы, мыши".

Кольт прогремел оглушительно громко, выплюнув из крупнокалиберного ствола пламя и дым. Казалось бы, пуля должна была разнести цель, но, против ожидания, воздуховод остался невредим. Стрелял маршал из пугача. Что странно, жалюзи я, как только дым рассеялся, увидел затворенными и зелеными, как и рама панели.

Мышь за створками пискнула и, по звукам затихавшим и пропавшим, ушмыгнула в глубь короба.

— Ага! — обрадовано воскликнул маршал. — Не выдержала! А то приперлась. К министру! Васьки на тебя нет.

"Тот же голос — скрипучий". — Пораженный, я ожидал, что вот—вот услышу и характерное оканье.

Маршал еще раз в воздух под люстру бабахнул и, удовлетворенный, засунул кольт в кобуру, закрепленную почему-то не на поясе, а за правым плечом на спине — аккурат за погоном. Повернул к нам лицо, — в шеренгах оцепенели, а у меня прервались позывы в прямой кишке. Оканья — этого явно не один я ожидал — не услышали, но увидели кружок наглазника из черного пластика вставленный в глазницу на манер пенсне: хозяин кремлевского кабинета был одноглазым, как и хозяин командной рубки Головного конуса Крепости.

Маршал снял фуражку, — на плечи упали седые патлы, стащил с головы звукозащитные наушники, — красные уши, разметав на стороны волосы, оттопырились как пружинные. Тут уже все ахнули: маршала и генерал-адмирала, поменяйся они формой и наглазниками, невозможно было бы различить.

"И волосы, и уши, глаз один: все как у Старика!" — Я поднял локти и дал сдачу комдивам, стараясь дотянуться и попасть им по почкам.

• • •

Судя по всему, у кремлевского плазора был отключен звук: на экран у себя маршал, не слыша возгласов по ту его сторону, не смотрел.

Бросив наушники в выдвижной ящик бильярдного стола, он принялся есть перепела, которого после называл почему-то гусем. Тушка на вертеле лежала на столе завернутой в пластиковую газету ПРАВДА. Развернул, постелил, расстегнул китель, надломил ниже маршальской звезды и закинул за плечо галстук, потер ладонь об ладонь. Не помолился перед трапезой, ну да маршалам можно, потом — в кабинете он один. Жевал громко и смачно чавкая, роняя на газету капли жира. Наглазник ходил ходуном, а оба уха подбрасывали волосы. Кости метко забрасывал в лузы.

Заурчало в животах, у меня — громко и позывно. Но дверной ручки за спиной я не искал: пропустить такое зрелище — цыпленок (я то, естественно, посчитал, что ел маршал курицу) на вертеле!

Метко попав непочатой грудкой в лузу, маршал долго отдувался и громко высасывал из зубов (протезов серого металла) застрявшее мясо. Вытер платком рот, руки и сбросил с плеча галстук — скрыл им жировые пятна на сорочке. А застегивал на пуговицы китель, бросил — как бы невзначай — взгляд на экран и округлил в удивлении глаз: увидел, наконец, нас. Поспешно обнажил запястье c браслетом посмотреть время на нем — сравнить с тем, что показывали настольные часы стоявшие на бильярдном столе (те отставали на четверть часа), и, нажав кнопку, включил у плазора звук. Надел фуражку, встал из-за стола и отдал честь.

Я не сомневался, трапеза у нас на глазах была разыграна, и маршал, конечно же, если и не слышал, то исподтишка наблюдал за реакцией перенесших четыре полуголодных года. Сейчас у нас глаза лезли на лоб, а третий — тотемный глаз толллюда нарисованный на лбу — терял всю безупречность формы в складках морщин на всех сорока челах контр-адмиралов, вице-адмиралов и адмиралов. Не слюнки мы пускали, как того хотел маршал, а таращились на того, в ком с все растущим изумлением видели своего командующего — генерал-адмирала Малышева. Старика.

Так и не дождавшись ответного приветствия, маршал изумленно обратился к генерал-адмиралу:

— Сева, они не знают?

Голос командующего, мрачный — как из могилы:

— Представляю министра обороны вотчины Новая Земля… генерал-фельдцехмейстер Малышев Федор Иванович… Мой брат… близнец… младший. М-мать его…

Вытянулись, щелкнули вразнобой каблуками. То, что командующий по роду из людей, знали — Старик тотемный глаз толллюда не носил, — но то, что один из влиятельнейших министров Союза Независимых вотчин ему брат, не знали.

Федор Иванович возмутился:

— Савелий Иванович, будь справедливым. Кто из нас младший — одному Богу известно, твое заявление, что ты — лапкой курицы по воде нацарапано.

Командующий промолчал.

— Да! — вспомнил министр, nbsp;— в моем воинском звании изменение: я давно маршал, а с ночи — генералиссимусис!

— Не вижу соответствующих этому званию знаков отличия, — отпарировал Савелий Иванович, — и что это еще за "сис" такой на конце?

— Включили в табели воинских званий такой ранг, — пояснил Федор Иванович. — Вчера был произведен в генералиссимусы, этой ночью — в генералиссимусисы. Погоны не успел заменить, так что обращайтесь ко мне как к маршалу. Я не гордый — ты же знаешь, Сева.

— Пижон, — пробурчал Савелий Иванович и, провернув колеса кресла, повернулся к экрану спиной.

— Честь имею! Жму всем руки! За что воевали, братки?! — ехидно, но дружелюбно и весело, теперь по-простому, поприветствовал нас маршал. Он снова уселся, тут же подался назад спиной и выехал из-за стола в инвалидном кресле, таком же, как и у брата. Ближе к стене с экраном плазора у себя в кабинете катил резво, метров тридцать с ветерком, и затормозил лихо, подняв кресло на "дыбы". — Знаете, на передовой давно стало обыденным "братание". Я имею в виду не фронт Новой Земли с Крепостью, а войны на других планетах вотчины. Пехотинец ВНЗ спрашивает пехотинца СЦА: "За что воюем, браток", тот — солдат-робот, разумеется, — отвечает, хе-ехе: "За Землю нашу, дорогую". Хе-хе-хе… Причем, слово "Землю" роботы произносят с "заглавной буквы"… Гм, гм! Расскажу вам печальную историю. У нашей с Савелием Ивановичем матушки были необычные роды: один из нас родился в четырнадцать часов пять минут дня, другой в полночь, ровно в двадцать четыре часа. В страхе, что будет близнецов путать решила матушка нас пометить… Случилось все в сельской больнице. Во время ночного кормления первому она вытатуировала на попке букву "С", что означало Савелий, "старший", родившийся днем с солнцем. Второму букву "Ф", — что означало бы Федор, "филин полуночный", и младший, естественно, — полностью наколоть не успела. В палату прибежала заподозрившая неладное медсестра: близнецы орали на чем свет стоит — нас ведь не кормили, а кололи. Медсестра забрала младенцев, а уснула ночью, родительница нас тихонько занесла к себе в палату… и обнаружила, что сыновья без бирок на ножках. На картонках было проставлено время рождения, по которым сверялась, когда делала наколки. Что делать? На одной попке — "С" и на другой "С": так выглядела недописанная "Ф" — без правого полукружия и палочки. Словом, без злосчастных бирок родительница не могла разобраться, кто есть кто. Материлась на всю больницу. Досталось и медсестре, и заву, и деду Анисиму — ночному медбрату, и больничным котятам, которые сорвали злосчастные бирки с наших ножек проиграться… В довершение ко всему, наш незабвенный папаша — по профессии простой механизатор, а по жизни алкоголик — рождение сыновей регистрировал с похмелья. Вместе с председателем сельсовета, корешем Кондратом Кондрашевым, уже неделю с которым не просыхал, в оба свидетельства о рождении вписали одно имя "Федор", соответственно и одно время рождения — тринадцатое июля в двадцать четыре ноль ноль. Так и осталось. После и в аттестаты зрелости, и в паспорта, и в студенческие зачетки нам вписали фамилию Малышев и одно и тоже имя с отчеством — "Федор Иванович". В семье, чтобы как-то различать, нас звали Федей и Севой, а отзывались мы на оба имени — по обстоятельствам. В школе и в академии нас называли одинаково — Федями. Мы по очереди занятия посещали и в казарме ночевали…

Савелий Иванович улыбнулся.

— Матушка, — продолжал рассказывать Федор Иванович, — нам заказывала гороскопы, и по ним знаменитым и счастливым быть выпадало всегда Савелию. И вот, когда повзрослели, на нас напала блажь: однажды — мы тогда учились в академии и повздорили по какому-то поводу — пришли с заявлениями в отдел кадров, где все просто обалдели: считали, и в документах так, что учиться у них один Федор Малышев. А тут заявились — два, оба одноглазые, да еще зачем-то хотят поменять свои одинаковые имена "Федор" на одинаковые имена "Савелий". Пришлось рассказать историю с нашими родами. Чтобы найти выход из положения, один умник предложил нам спустить штаны и продемонстрировать на наших задницах татуировку, чья больше окажется похожей на букву "С", тому и следовало заменить в документах имя. И когда весь отдел кадров безрезультатно пытался это выяснить, умник взял и позвонил из другого помещения академии с просьбой пригласить к телефону Савелия Малышева. Ваш генерал-адмирал подобрал штаны и подошел к телефону, я же остался стоять раком на месте. Словом, поменяли документы вашему командующему. Савелия Ивановича вам еще предстоит поздравить с две тысячи столетним юбилеем, я свой справил в полночь.

Генерал-адмирал остановил брата, сказав резко: — Приступи к делу!

По бокам и впереди меня стояли и не дышали. Ни о каком юбилее, вообще о дне рождения командующего мы и слыхом не слыхивали, зато помнили, что ежегодные командные учения-игры назначались им на один и тот же день и время в году — 13 июля в 14.05.

Федор Иванович встал не спеша на ноги, откатил пинком кресло—коляску к стене под портрет, прохаживался вдоль стола. Для начала заметил, что толллюды войну называют "Война Первая", хотя ему не понятно почему — будто предвидится и "Война Вторая", а люди называют по обыкновению — "Великая Отечественная Война". Долго и нудно вспоминал все заметные битвы, стратегические и тактические успехи и просчеты противников, сокрушался по поводу голода в Крепости и заверял, что его вотчина к исчезновению каравана с продовольствием непричастна. Остановился у лузы, бросил на сукно бескозырку, извлек из сетки объеденную шейку. Вытянув ее в какое-то подобие подзорной трубы и приставив одним концом к наглазнику, прищурившись здоровым глазом, лукаво демонстрировал, что разглядывает нас. Усмехнувшись, скрутил шейку в "баранку".

— Насыпать внутрь гороху и вот так высушить… забавные, знаете ли, получаются трещотки…

• • •

В заключение министр объяснил отсутствие в кабинете высшего командования Армии Новой Земли при столь важной встрече сторон: штабные начальники и командующие войсками были ночью, выпили за его здравие, за производство в чин генералиссимусиса, обсудили предстоящие министру переговоры с толллюдами и отправились по неотложным делам. Даже не закусили, как следует. В подтверждение сказанному, Федор Иванович нажал на кнопки браслета и прошел в осветившийся угол кабинета, где оказался накрытый банкетный стол. Выбивая зубами мелкую дробь о звонкий хрусталь, выпил вина из высокого бокала, последним глотком, раздувая дряблые с румянцем щеки, прополоскал рот, промокнул губы салфеткой и вернулся к бильярдному столу.

— Подведу итоги.

Вдруг начал, задумавшись, гонять в карманах брюк шары — бильярдные, как оказалось.

Генерал-адмирал обернулся на звук и сплюнул.

Маршал усмехнулся:

— Извини, Сева, в это время у меня по расписанию физминутка, я разомнусь, но переговоров наших прерывать не будем.

Сказал что-то в браслет и в кабинет вошел штабс-капитан, мы его видели сверху и со спины. Одет был в китель безупречной белизны и в широченные галифе — кашемировые, в крупную коричневую с желтым и красным клетку; обут — в щегольские лакированные сапоги; с плеча свисал аксельбант, явно выкрашенный зеленой краской. Из-под молодцевато сидевшей на голове высокой фуражки свисала косица, забранная в кольцо, тоже зеленое.

— Товарищ гереналим-муc-сис, — неестественно громко попытался отчеканить офицер. — Вызывали?

— Адъютант, я тебя предупреждал, не можешь выговорить слово "генералиссимусис", обращайся просто — Федор Иванович… Чего орешь — наушников не надевал?

— Президент, начали вы палить из кольта, забрал мои наушники, — теперь уже тихо, почти шепотом, произнес офицер. — Он, я у вас был, неожиданно заявился в приемную, а узнал, что перепела из гриля вам отнес, запросил аудиенции. Говорит, по неотложному делу, очень срочному.

— Какого концерна? Если банкир — я занят. Пусть не ждет.

— Президент ВНЗ, нашей вотчины Новая Земля.

— А-а, этот. Передай ему, освобожусь к полднику. Если хочет, пусть ждет: делать ему все равно нечего. Как зовут, напомни.

— Распутин Глеб Анисимович.

— Ты что, штабс-капитан, плохо соображаешь? Не президента, тебя как зовут.

— Дровянко Сергей Юрьевич! Виноват! Не отдал чести. Здравия желаю, товарищ… министр обороны! — Офицер вытянулся под козырек.

— А соображаешь, — похвалил Федор Иванович. — Возьми, Сережа, часы и посмотри: отстают и что-то у них с боем… И газетку со стола забери. Не выбрасывай, не всю прочел. Президенту дай почитать. Только жир тряпочкой сотри, а то измажется.

Бросив четкое "слушаюсь", адъютант направился к банкетному столу.

— Часы и газета на рабочем столе, — остановил министр.

Дровянко завертел головой. В кабинете было два стола, банкетный и бильярдный — и никакого рабочего. Не сразу признал он и часы в предмете, стоявшем на бордюре последнего — те к нему стояли не циферблатом, а задней стенкой, были стилизованы под корабельное штурвальное колесо на массивной подставке, напоминавшей знаменитый в истории людей мавзолей.

Пристроив нелегкие из бронзы часы под мышкой, адъютант потянулся к "ПРАВДЕ", да замешкался: смутили большие белые пятна, скрывавшие местами колонки текста статей.

— Это жир, Сережа… Гусиный, — заметил Федор Иванович смущение штабс-капитана. — Ты что, не видел гусиного жиру?

— Нет… гусиного не видел, — ответил тот озадаченно. — Гриль, я готовил птицу, выдал мне на индикаторе текст: "Перепел готов, приятного аппетита". Это перепел или гусь?

— Гусь. Ты, должно быть, никогда гуся не видел?

— Я и перепела никогда не видел.

— Земная птица, раз в пять меньше кенгуру, а жира больше. Ладно, оставь "ПРАВДУ" — я ее уберу… Президент пусть свои "ИЗВЕСТИЯ" читает.

Федор Иванович, склонившись над столом, быстро сделал что-то из газеты, достал из заднего кармана брюк искристый шарик, потер им о полу кителя на бедре, положил во внутрь сооружения, и, развернувшись к нам, ловко запустил по воздуху самолетик. Совершив замысловатый вираж, тот спланировал на кремовую верхушку огромного торта на банкетном столе, сел рядом с таким же самолетиком из газеты.

Заткнув уши пальцами, министр начал обратный отсчет:

— Шесть, пять, четыре, три…

На счет "два" последовали два взрыва.

— Во! А этот взорвался! И первый сдеторнировал, — поразился Федор Иванович.

Торт разнесло по всему кабинету, ошметки крема легли на сукно бильярдного стола, долетевшие налипли на экран плазора и сползли по нему на пол, оставляя разноцветные следы. На удивление не попало в адъютанта и министра, только кремовая розочка налипла на рукоять кольта. Чья форма, надо заметить, и материал были нехарактерными для револьверов этой знаменитой системы: над маршальским погоном из кобуры торчал редкий "Даймонбэк" без традиционной мелкой насечки по рукояти — из цельной древесины с пластичными выемами под пальцы.

— Сережа, подь сюда, — позвал Федор Иванович адъютанта и вытащил палец из уха — той руки, что мешала видеть "розочку".

— Слушаю! — наскоро перебросил тяжелые часы подмышку Дровянко и козырнул.

— Кольт… из кобуры выми.

— У меня МПО-16 — "дракон", пистолет-огнемет.

— Тащи мой "Даймонбэк".

— Я вытру! — заметил адъютант в чем дело: "розочка" сползла по выемке рукояти и угрожающе повисла над погоном.

— Поторопись, — прошептал министр, поворотил от плеча глаз и вставил обратно в ухо палец.

Адъютант опустил часы на пол и потянулся к кольту, но не успел. Оставив розовое пятно на рукояти, кремовая роза сорвалась и легла поверх маршальского герба.

— Блядь! — выругался на это Федор Иванович и вытащил из ушей пальцы. — Расторопа! — обругал адъютанта. — У себя в приемной оботрешь кольт… и помоги снять китель.

Дровянко, удерживая "Даймонбэк" за револьверный барабан, поискал в галифе карман, но не нашел, нагнулся и положил кольт на часы, накинув курковую дужку на ручку штурвала.

— Почему не "макаров" у тебя?

— Так я с фронта, с передовой. Вчера искал к кому обратиться, чтобы заменили, так никого не нашел. Кремль пуст, даже поваров нет… Вы знаете об этом, Федор Иванович?

— Полк охраны и весь персонал под командованием матроса Кремля убыли на передовую, — недовольно отрезал Федор Иванович.

— Готово. — Дровянко держал китель маршала за плечики — маленький в руках высокого адъютанта, будто игрушечный — с куклы.

— Ну-ка, дай две ассигнации тысячерублевок, — потребовал Федор Иванович.

— У меня таких денег нет, — отказал штабс-капитан. — А двух червонцев хватит? — полез он в нагрудный карман кителя.

— Нет. Поищи в карманах галифе.

— А они есть? — удивился Дровянко, оставил китель в одной руке, другой начал шарить по клеткам необъятных галифе.

— Дай китель, я подержу.

Попав в один карман, потом и в другой, адъютант долго что-то в них ощупывал, наконец, вытащил несколько измятых купюр и медальон-луковку на цепочке.

Федор Иванович резко отвернулся и спросил:

— Медальон из золота?

— Так точно.

— Убери! Тебя проинструктировали? Знаешь о моем приказе "три единицы"?

— Так точно!

— Так какого рожна! Соображаешь плохо, штабс-капитан? Убрал?

— Так точно! — Дровянко расторопно засунул медальон в нагрудный карман.

— Есть тысячерублевки? — повернулся к адъютанту Федор Иванович.

— Никак нет! — Дровянко пошелестел купюрами.

— Сережа, ты мне начинаешь надоедать. Два тысячелетия — четыре цикла Миссии со мной общаются: "Так точно", "Никак нет", "Слушаюсь". Ты человеческий язык знаешь? Ко мне в кабинет можешь заходить без фуражки, чтобы не козырять поминутно. Звезду только перецепи на лоб. А две тысячерублевки мне найди прямо сейчас. Где у тебя заначка?

Адъютант засунул купюры обратно в карманы и, оправив на бедрах галифе, запустил пальцы за голенища сапог.

— Вот… Завалились две, — протянул министру большие с объемным теснением ассигнации.

— Ага, — принял, накинув китель на плечи, Федор Иванович деньги и направился к банкетному столу.

Дровянко быстро достал и раскрыл медальон.

— Федор Иванович… здесь в медальоне… портрет… военного.

— Сережа, нехорошо лазить по чужим карманам, — урезонил министр адъютанта, засовывая ассигнации в приемник столового разделочно-нарезного комбайна.

— Так эти галифе и китель мои? Или я что-то не понимаю.

— Кто тебе галифе выдал? Президент?

— Матрос Кремля.

— Тогда твои. Чужой медальон открывать некрасиво — это же интимное. Кто тебя воспитывал? Впрочем, если дядя, то… — министр поднял и встряхнул комбайн.

— Виноват! — Дровянко закрыл луковку, положил, было, обратно в карман кителя, но тут же вытащил и переложил в галифе, не без труда найдя карман. Вытащил и оттуда, помешкав, опустил на цепочке за голенище сапога — спрятал.

Министр тем временем тряс машину. Два кружка тесненных гербов выпили и спланировали на стол. Тянулся за ними, не заметил, как рукав кителя лег на тарелку с разбрызганным по ней кремом от взорванного торта. Потом Федор Иванович налил в бокал вина и выпил. Закусывая бутербродом, прикладывал герб поверх маршальского на погоне — примерял. После отрезал лопаткой от торта в местах поцелей два больших куска, положил на тарелку и вернулся к бильярдному столу. Подал тарелку Дровянко, снял с себя китель и набросил ему на плечо. Адъютант предупредительно пригнулся и присел.

— Один кусок тебе, другой Глебу Анисимовичу. И советую, свой есть и съесть раньше президента.

Подавая кружки гербов, распорядился:

— Вот гербы, пусть президент пришьет к кителю. Передай, генералиссимусис приказал ему — генералиссимусу — отпороть маршальские погоны и пришить на их месте эти гербы. Вот так… и так. Парчу с погон пусть сдерет и вырежет из нее четыре буквы "С" и две "И"; составит из них две СИС и пришьет под гербами. Вот так… и так. Запомнил, Сережа? Да помоги президенту, подскажи ему, что "сисы" можно вырезать не по отдельности, а сразу за один прием, подложив один кусок парчи под другой. Сам не догадается.

— Слушаюсь.

— Верни тарелку… Как сделает дело, зайдешь заберешь, а то тортом перепачкается — китель мне замарает. Нагнись, вытру погон, а то этим кремом вымажется…. Вот теперь, штабс-капитан, ступай… Опять козырять! В кабинет в фуражке ни шагу!… Стой… Торт забери, часы оставь, но скажешь генералиссимусу, что генералиссимусис ему приказал лакомиться после, как дело сделает. Порасторопнее будет.

Часы адъютант поставил на место и с кителем на плече, с тарелкой и револьвером в руках повернулся кругом и щелкнул каблуками. Я увидел на экране совсем юное с тонкими чертами лицо: скулы — широкие, приподнятые; рот с не по-мужски ярко-красными губами; нос — тонкий с горбинкой; узкие в полоску и завитые по концам черные усы разделялись по моде — ноздрями.

Офицер замер. Уставился на экран плазора и стволом кольта поднял под козырек фуражку — не верил своим глазам.

— Это кто? — Тут же сообразив "кто", обернулся к министру: — Да это ж толллюдские адмиралы! — А заметил сидевшего в кресле-коляске, чуть не выронил часы. — А этот в каталке? … Вы! Не в зеленом маршальском, а в черном … адмиральском кителе.

— В художественном фильме снимался, просматриваю вот перед выходом на экраны. Ступай, штас-капитан… Во, блядь! Китель в крем вымазан! Рукав. Пусть президент почистит. Да помоги ему, сам не справится. Да подскажи, сперва пусть крем тряпочкой с водичкой сотрет, потом уже пришивает гербы и "сисы". Сам не догадается и измажется. А схватится сначала за торт, ты покачай головой, не подействует, — постучи пальцем по столу. Он любит права качать, но воспитанный. Ступай. Да смотри под ноги, а то поскользнешься… Ну, что я тебе говорил!

Федор Иванович вытолкал за дверь адъютанта, ошарашенного и выпачкавшего в крем галифе на заду.

— Извини Сева, извините господа офицеры, я понимаю, что неприлично себя веду по отношению к вам — вожусь с адъютантом, но, поверьте, обстоятельства того требуют… Благо, время у нас есть. Продолжим… Подведу итоги, но сначала приберусь.

Министр поколдовал с браслетом и из-под карт от стены, из открывшихся ниш, выехали несколько роботов-уборщиков. Они быстро стерли крем со стен, с пола, дорожек, очистили от него сукно бильярдного стола, прибрали на банкетном столе и убрались по местам.

— Я тут прикинул, — Федор Иванович задумчиво гонял шары в карманах, — Флотом СЦА выиграно пятнадцать сражений. Перечисляю. Первое — под "Серебристой косой"… Второе…

С каждым новым названием битвы, ее места и даты маршал доставал из кармана брюк бильярдный шар и клал на стол. Скоро на сукне образовалась совершенной формы "пирамида". Сняв с борта стола треугольник-форму и наложив на шары, Федор Иванович проверил, верна ли.

— Нами же равноценных побед не одержано ни одной… Печальный, но факт. Только хочу заострить ваше внимание, господа адмиралы, на то, что война с Соединенными Цивилизациями Акиана никогда не была для вотчины Новая Земля приоритетной: наши междоусобные — в Союзе Независимых вотчин — войны занимают более девяноста восьми процентов всего нашего военного и экономического потенциала. Новоземельцы о том, что еще воюют и с толллюдами, извините меня за прямоту, знают из общего перечня наших военных кампаний на данный момент — как "Великая Отечественная Война" за номером таким-то… кажется, сорок восьмым, не помню точно. А как идут дела на фронтах — только из историко-художественных фильмов. То, что столичная планета блокирована вашей Крепостью, знают только по слухам — орбита Крепости ведь дальше орбиты Новой Луны, и вы постоянно прячетесь за спутником. Я тут сравнил, в нашей с вами войне потери новоземельцев в живой силе просто мизерны по сравнению с потерями в войнах междоусобных. Кстати, то, что вы, великие альтруисты, позволяли нашим транспортам доставлять из СНВ энергоносители, продовольствие, медикаменты и прочее, обещаю вам, — народ узнает и не забудет (министр украдкой смахнул со щеки слезу). Вы всегда, даже по космосу, собирали тела погибших и передавали нам, этих наших героев мы хоронили, как подобает — в земле. Слава им!… Все фильмы, собственно, об этом: в сюжетах — подвиги героев и их похороны… Ваши потери: погибали в основном солдаты-роботы… Их шестеренки, коленвалы, микросхемы и прочее, извините, нами использованы в промышленности — как запчасти, и народом — по хозяйству. Уборщиков вот наклепали — видели… И, если не брать в расчет досадный случай с исчезновением продовольственного каравана, у вас, как мне думается, об этой войне останутся неплохие впечатления, господа… Правда, территориальные приобретения СЦА мизерные. Согласитесь, тот коридор, что вы прорубили сюда к Новой Земле Крепостью, никак не сравним с владениями даже одной моей вотчины. Зато вы, толллюды, сохранили независимость от Земли. А это главное, господа. Иное дело у нас — вотчин Союза: мы, погрязшие в междоусобицах, "легли" под "матушку" — фактически у нее вся власть… И, честно признаться, силы вотчин на исходе. Все же, если остатки боевых кораблей только одной моей объединить, то и тогда их мощь раза в три будет превосходить дивизии всех конусов Крепости… Но флота СНВ разрознены, линкоры, не говоря уже о дредноутах, болтаются по всему Акиану — их баки для горючего пусты. Потому объединение возможно только гипотетически. Новоземельная эскадра застряла по этой же причине на подступах к столице Соединенных Цивилизаций Акиана… Забыл как название планеты. А! Акиян.

Маршал установил перед пирамидой последний из кармана шар, вытащил из лунки в коробе стола кий и склонился над игровым полем.

Адмиралы зароптали. "Да что эта козявка плетет такое?" — спросил один мой сосед по шеренге другого. Тот через меня (я со своим ростом помехой не был) прошептал в ответ: "Попридержи язык. Не забывай, эта козявка и Старик — братья".

Один командующий оставался спокойным, он набил трубку табакам из кисета, раскурил, попыхивал.

Сильным точным ударом Федор Иванович разнес пирамиду. Две "толллюдские победы", и третья дублетом от борта в среднюю, враз оказались в лузах, только хрустнули в сетках кости перепельи.

— "Пятнадцатый" в правый угол, — оповестил затем маршал результат предстоящего удара.

Но "пятнадцатый" шар, задев подставку свисавших с бордюра часов оставленных адъютантом, цели не достиг. Это расстроило маршала: была задета его честь "первого кия" Акиана. В сердцах он пригрозил:

— Разжалую! Поставил "котлы" мне на рабочий стол!

Быстро и суетливо засунув злосчастные часы в откидной ящик по борту стола, министр снова прицелился.

— "Пятнадцатый", — от… двух бортов — в среднюю! Шар лег точно.

Не распрямляясь, только повернув голову, — неестественно круто, чтобы видеть нас своим единственным глазом, — Федор Иванович спросил:

— Знаете, кто поутру атаковал Новую Землю?

Вопрос маршала возымел эффект на адмиралов и вице-адмиралов: шеренги их расстроилась, они, обернувшись, воззрились на контр-адмиралов — командиров штурмовых дивизий, в состав которых входили диверсионные подразделения и полуроты скрытного реагирования морской пехоты, силами которых, как все полагали, утром была атакована Новая Земля и достигнута победа. Восемь со мной комдивов были здесь, — с недоумением пялились на старших по званию, — а девятый как раз выходил из гальюна, куда тихонько, потеснив меня от двери, сиганул, когда включился плазор и перед нами предстал маршал с пугачом. Все уставились на этого комдива, предполагая, что он как раз и виновник.

— Виноват, Ваше Высокопревосходительство, — обратился он к командующему. — Я с патрулирования, сутки не спал, в гальюне вздремнул. — Занял свое место в шеренге и, чтобы скрыть смущение от такого к нему внимания, принялся отряхивать брючины от воды. — Слив из бачка барахлит. Плазор в кабинке испорчен — чуть показывает, и все в зеленом цвете. А звука вообще никакого… Бог мой, — вылупил глаза на экран плазора в рубке, — кто это?!

Ему не ответили: все переключились на экран — на адъютанта, вошедшего в кабинет.

— Федор Иванович, как вы и предполагали, президент начал качать права: китель чистить отказался наотрез. Я постучал пальцем по столу, только тогда он оставил мой кусок торта. Свой он съел, когда я ему головой качал. Сам вымазался, и стол мой измазал. Вдруг как подскочит с выкриком: "Мы этот процесс остановим!" Хватанул воды из графина, схватил с подноса вашу дневную таблетку аскоминицина и выбежал из приемной, — доложил офицер маршалу.

— Да фиг с ним!

— Федор Иванович, китель я почистил, "сисы" вырезал, гербы к погонам пришить нечем — ниток нет.

— Ты женат, штабс-капитан? — спросил недовольно маршал, отстранился от стола и мелком, невесть откуда появившимся у него в руке, принялся обрабатывать кий.

— Никак нет!

— Подворотнички тебе кто меняет?

— Сам!

— Ну. Должен иголку с ниткой иметь. И не кричи: не глухой я. И напоминаю, прекрати это свое солдафонство — переходи на человеческий язык.

— Подворотнички я клею, — прошептал офицер, будто доверительно признавался в смертном грехе.

— Да? Чем? — так же шепотом спросил Федор Иванович. Он прекратил наносить мел на кий и с интересом повернулся к адъютанту.

— Клеем. "Момент" называется.

— Держит?

— Сутки держит. Нитками подшивал, они шею резали — придумал клеить. Федор Иванович, у меня есть идея ввести по армии самоклеющиеся подворотнички. Использовать не ткань, а серебцисовую клеенку, вы знаете, из серебра. Вот как эта звезда — с фуражки переклеил на лоб, и все.

— Подложку со слоя клея снял, и к стоечке воротника подворотничок прилепил?

— Да. Только подложки две — с обеих сторон клеенки, клеить — сразу к стоечке и шее. Ни с одной стороны не загрязнится.

— А я то думаю, чего это ты головой не воротишь, подумал — чирий окопный.

— Стирать такой подворотничок не надо, — снизил шепот до чуть слышного Дровянко.

— И стирать не надо! Ладно, штабс-капитан… Громче говори — у меня уши не казенные, — вдруг потерял маршал интерес к проблеме подворотничков и принялся проверять кий на ровность — катать по сукну стола.

— Федор Иванович, ниток нет, — напомнил адъютант.

— Нет ниток — приклей. Вот, возьми клей, "В момент" называется. Суперклей. Этот будет держать месяц. А, если и к шее клеить… зачем стирать? — Федор Иванович достал из заднего кармана брюк тюбик и протянул офицеру. — Ступай, штабс-капитан.

К сбе в приемную адъютант шел медленным шагом, оставляя взгляд на экране. Я представил себе его удивление: адмиралы, как стояли, так и стоят, и по-прежнему на него таращатся.

— Да херня какая-то, а не фильм — заключил вполголоса Дровянко, закрывая за собой дверь.

Федор Иванович затянул потуже узел галстука, поправил маршальскую звезду и, откинув прядь волос с рубиновой звезды, склонился над игровым столом. Прицелился.

— Так… На чем нас прервал этот изобретатель-самородок?… На том, что объединившиеся эскадры СНВ втрое превысят силу дивизий Крепости, а эскадра моей ВНЗ стоит неподалеку от Акияна…

Маршал говорил, но я не слышал что: просидел на унитазе. Попытался настроить кабинный плазор, но тот остался по-прежнему показывать помещение рубки и командующего — без звука и только в зеленом цвете. Выходил из гальюна, к Федору Ивановичу снова вошел адъютант с докладом.

— Товарищ генералисси-мусис, китель готов, кольт от крема очищен!

Министр чертыхнулся и бросил в сердцах кий на стол.

Через весь кабинет Дровянко — китель на предплечье, ременная сбруя с кобурой висит на плече — прошагал, косясь на нас.

— Спасибо, Сережа. — Маршал рассматривал китель. — Ладно ты "сисы" приладил. Пощелкают языками.

— Пятна на рукаве и на моих галифе вашим клеем очистил. Нанес слоем, дал подсохнуть, потом скатал, — ликовал офицер.

— Хорошо соображаешь. Пока свободен. Стой, кольт заберу. Что у тебя с пальцами?

Адъютант поднял перед собой руки, пальцы на одной и другой — все десять — собраны в щепоти.

— В клей вымазал, а они и склеились — как магнитные притянулись и слиплись. А воду президент всю в графине выпил.

— Да какая там вода, здесь и ацетоном не обойтись. Где тюбик?

— В кармане.

— В галифе? Достань… Ах, да. В каком? — положил Федор Иванович китель с кобурой на стол.

— В левом.

— В каком левом? — растерялся министр.

— В левом от меня, от вас — в правом, — уточнил Дровянко, указал щепотью и поднял руку вверх пропустить маршала себе подмышку.

Министр на удивление быстро нашел карман, но рылся в нем долго. Дровянко, сдерживаясь от щекотки, извивался, пока Федор Иванович не вытащил тюбик.

— Смотри юноша, у тюбика два колпачка, в одной половине — клей, в другой — вазелин для защиты рук. Здесь же написано, инструкции надо читать перед применением.

— Не по-русски написано.

— По-испански. Производим "В момент" на экспорт для Испании. Слабым раствором клея виноградники опрыскивают — вредителей клеят к лозе.

— И к винограду?

— А ты не плохо соображаешь. Засиделся в штабс-капитанах… Из того винограда делают вино и нам по импорту поставляют. "Кармен" называется. Пробовал?

— "Кармен"? Я не пью.

Маршал свинтил с тюбика колпачок.

— Ближе руки.

Мазь была густой, кучки ее на щепотях напоминали "розочки" крема пирожных.

— В приемной разотрешь, минут двадцать подержишь, — расклеятся. Свободен, капитан.

— Штабс-капитан, Федор Иванович.

— Так ты хорошо или плохо соображаешь? Я сказал, капитан.

— Есть!… То есть, премного благодарен.

— Свободен.

— Федор Иванович, можно и мне посмотреть?

— Что? Как китель примерять буду?

— Фильм.

— Ах, фильм? Да ни в коем случае.

— Ну, одну минутку. Черный цвет кителя вам так к лицу. И лента тоже.

— Ладно. Только одну минуту. Засекаю.

Адъютант повернулся к экрану плазора. Не знаю, что он там думал, глядя на нас, но полагаю, примерно, так: "Ничего существенного не произошло, все стоят и пялятся на меня. В дверь за коротышкой (это я) прошлый раз один входил, теперь другой выходит. Ширинку застегивает? А—а, в клозете был".

— Все, Сережа — время вышло.

— Ну, товарищ генералиссимусис, ну ничего же на экране не произошло, ну кто мне поверит, что я первый видел этот шедевр.

— Кругом, марш.

— Слушаюсь!

— Забыл человеческий язык.

— Ладно… Что ли?

— Лучше бы "хорошо". Дядино воспитание.

Адъютант тряхнул косицей. Проходил мимо, все больше и больше отклонял назад торс и закатывал на лоб глаза — в надежде все же увидеть на экране хоть какое-то действие. Тогда можно было бы прихвастнуть, что с "самим самым" просматривал первую копию фильма с его участием. Ничего так и не произошло.

Пока адъютант нес к выходу "розочки", маршал положил тюбик в карман, достал носовой платок и тщательно вытер руки. Потуже затянул петлю галстука и обратился с извинениями:

— Извини, Сева. Извините, господа… Я почему вожусь с этим адъютантом… Оказывается, он — племянник моему шефу контрразведки, а тот в оппозиции ко всем моим начинаниям в политике и в командовании обороной. Вчера перед приходом ко мне штабных и главкомов прочел "личное дело" младшего Дровянко, узнал, кто у него дядя — подсыпал в чай снотворного. Проспал, сурок, дяде доложить нечего, вот и крутится теперь под ногами — вынюхивает.

Федор Иванович отошел к зеркалу и надел китель. Влез рукой в сбрую кобуры, в другой лихо крутанул "Даймонбэк" на пальце, как это делали ковбои со своими кольтами, и в одно мгновение вложил револьвер в кобуру за плечом, на котором теперь вместо погона с маршальским гербом тускло багровели под люстрой "СИС" из зеленой парчи.

— Ну вот, господа, прошу обращаться ко мне согласно моему новому званию, — попросил нас Федор Иванович. — Был генерал-фельдцехмейстером, щелкали языками, и теперь — хе-хе-хе — пощелкают.

Я расслышал шепот по шеренгам, тут же поймал себя на том, что и я стараюсь выговорить слово "генералиссимусис".

• • •

— Я наслышан про ваших парней из полурот скрытного реагирования. — Федор Иванович вернулся к столу и взял кий. — Тэ-экс, "седьмого" в среднюю… Почему полуроты?… Так вот, я и говорю, наслышан про парней из полурот, но, не в обиду будет вам сказано, господа, шансов у них не было бы никаких: милиционеры, — в районе высадки регулярных армейских частей не оказалось, десанту противостояла районная милиция, — в рукопашной им бы задали трепку. Ростом они меньшие, но дубинки у них длинные и стояли они за родину… "Девятого" в угол… Когда началась атака не основными силами Крепости, я отдал приказ… "третьего" в среднюю… Я приказал фортщиты планеты отключить, истребителям в контакт с атакующими шаттлами не вступать — дать приземлиться и высадиться. Я так понял: основные силы толллюдов выступят во след, поэтому надо беречь энергию фортщитов и силы людей… "Шестого" в угол… Надо вам сказать, господа, я давно понял, что война нами проиграна и сопротивление повлечет только зряшные жертвы, поэтому отправил послание командующему Флотом СЦА с предложением нашей капитуляции. Савелий Иванович согласился ее принять, но только на условиях возвращения продовольственного каравана. "Первого"… дуплетом от… трех бортов… в угол… Бац!

Никто из адмиралов не шелохнулся даже — все стояли как вкопанные. Командующий развернул кресло-коляску — лицом к плазору.

— Партия! — бросил министр кий на стол. — Савелий Иванович, а ты знаешь, кто с Новой Земли нас атаковал? Я ведь поначалу подумал ты спектакль мне устроил… Шаттлы приземлились и из них стали выгружаться не трехглазые—крутые, как ожидали я и милиция моя, а двуглазые — люди. Вижу кольчуги, латы, щиты, каски, шляпы в перьях. Вооружены арбалетами, мечами, саблями, палицами, ружьями со штыками. Из техники, если не считать закованных в латы коней под рыцарями, только танк Т-34 и мотоцикл с коляской. Маскарад, дешевка, уже не сомневался я. Правда, смущало то, что не боялся ты егерей "Булатного треста", выставив напоказ весь этот разношерстный арсенал. Ведь могли и нагрянуть на своих подлодках. Тогда и мне, за то, что пустил на планету — потворствовал нарушению, досталось бы. Поэтому я поспешил отдать приказ включить фортщиты и поднять истребители… Тем временем маскарадные воины выстроились и запели о победе, про то, как она была желанна и, наконец, достигнута…

Генерал-адмирал набивал трубку.

Генералиссимусис собрал из луз на стол шары и продолжил:

— По части всякого рода розыгрышей и приколов Савелий Иванович славился смолоду. Как-то, когда учились в военной академии, он побрился "жилетом" начисто: обрил лытки, руки, грудь, подмышками, взбил свою тогда еще густую шевелюру, вырядился в белое девичье платье, надел голубенькие туфельки на шпильках, всякие там серьги, броши, перстни… и свою черную перевязь на пустую глазницу. Вот таким пошел в гостиничный ресторан, где его ждал, уже не помню кто, но знаменитая тогда звезда рок-н-ролла на закате. Я представляю себе его мину… когда он у себя в номере снял с брата туфельки. Помнишь, Сева?

— Он обрадовался, и я выбил ему глаз… Ближе к делу, Федор, — впервые обратился Савелий Иванович к брату по имени.

— Ты не рассказывал, Сева… А я то, тогда думал… А… Ну да… Еще партейку?

— Хватит, Федор! — отрезал брат.

Федор Иванович присел на край стола.

— Адъютантов у меня за последние годы сменилось, я уж и не помню, сколько… Сотни три. Мрут, как мухи… Я давно сам их хороню в своем семейном склепе, и чуть ли не один. Отзываю, стало быть, с фронта молодого офицера, с ним, с президентом и матросом Кремля готовлю покойника к погребению. Офицер после остается моим адъютантом… Вскрытие, — хобби президента, — показывало, что все адъютанты травились. Вчера в этом заключении я убедился лично. Как было дело. Возвращаюсь, стало быть, я это с похорон — склеп тут рядом, неподалеку, здание Верховного Совета занимает. Прохожу, стало быть, в приемной мимо стола покойного и нечаянно замечаю, что поднос с моей дневной таблеткой аскоминицина лежит на краю стола с креслом адъютанта. Внимание обратил по причине той, что в месте слупившейся на подносе краски золото просматривалось. И я заподозрил, что мой аскоминицин брали… Взял таблетку, вложил в анализатор браслета — показало, что ядовитых примесей нет. Дал Ваське, — куда, кстати, запропастился, котяра? — тот понюхал-понюхал и отшвырнул лапой. Мышка от плинтуса бежала, таблетку хвать, — хвост стрелой и лапки кверху. Отравилась… Покойник — кстати, Сержем звали — был славным малым, адъютантом у меня пробыл дольше всех — четыре месяца, был аккуратен, честен и все обратно на фронт рвался, поэтому я в своем подозрении был немало озадачен. Стало быть, Серж взял мою таблетку, пососал, положил обратно на поднос, но подвинуть его обратно на место — на другой край стола — уже не смог. Матрос Кремля, зашедший ко мне доложить о готовности полка охраны и всех кремлевских обитателей выступить на фронт, застал его откинувшимся назад в кресле — мертвым. Бедняга… Само собой напрашивалось предположение, что это же проделывали и его предшественники — до него отошедшие в мир иной адъютанты. Слава Им… Слава Им — так матроса Кремля зовут. Так вот, Слава Им устал так часто подыскивать новому адъютанту мундир, и додумался снять с кремлевского шеф-повара фрак, который у того из эластичной ткани. Фалды отрезал, погоны пришил. А галифе те кашемировые в клетку — Распутина, президента нашего, другое хобби у него такое. Возраст адъютантов до тридцати восьми лет, принимать антинекротик им рано, поэтому пайка аскоминицина они, естественно, не получали, но, видимо, уж слишком хотелось попробовать. Сам я, как стал министром обороны, эти пайковые таблетки не потребляю по понятным вам, стало быть, причинам. Делим Васькину — кота моего; куда он запропастился? Свою я даже не проверяю браслетом, — в унитаз роняю… Так вот, помогая президенту и новому адъютанту надвигать плиту на саркофаг с телом Сержа, я снял свою "Железную звезду героя ВНЗ" и нацепил покойному на грудь. При виде этого президент своего недовольства — представление к награде его прерогатива — никак не проявил, остался даже довольным: теперь у него этих звезд стало еще больше. У нас с ним негласное соревнование: кто этих самых наград больше заслужит. С некоторых пор мы носим по одной, с указанием на колодке медали цифры, отмечающей общее количество полученных. Все не оденешь: золотые, только пожелезненные… На колодке моей звезды была цифра 999, у президента — 1001. И вот смотрю я, стало быть, на этих маскарадных десантников… и вдруг вижу… Собственно, чего это я рассказываю — есть ведь видеозапись, сейчас подгружу ее на ваш плазор.

Министр перебрал кнопки на браслете, и в углу экрана в рубке образовалось окно "кадр в кадре".

— Я прокручу в ускоренном режиме то, о чем рассказал… Вот, смотрите… Летят… Приземляются… Выгружаются… Это танк выползает… Сейчас из люков полезут четыре танкиста и собака… Строятся. Поют… Вот этот кадр занимателен.

Я присмотрелся, из последнего приземлившегося шаттла выкатил мотоцикл с коляской и сошел мужчина в сюртуке, в клетчатых брюках, с такой же клетчатой накидкой через плечо; невысокий, смуглый, курчавый. За веревку через другое плечо он волок "сорокопятку" — небольшую пушку. Помогали ему два солдата в шинелях и зеленых железных касках с красными пятиконечными звездами: проворачивали у орудия колеса. Танку они отдали честь.

— Так это ж Пушкин! Александр Сергеевич. Как есть он — c бакенбардами, — выкрикнул кто-то из адмиральских рядов.

— Вот-вот, я тоже его признал, — отозвался Федор Иванович. — А когда, изумленный, стал всматриваться в другие лица, еще многих узнал. Вон тот с усиками — Лермонтов, носатый — Маяковский, стриженый — Гоголь. Это только из писателей. Видите, есть здесь известные и знаменитые ученые, художники, артисты. Вон тот на фоне танка, во втором ряду шеренги, без уха — Ван Гог. Рядом с ним профессор Лебединский — ученый-математик, лауреат Нобелевской премии, собака на него гавкает. В перьях и с томагавками — индейцы: на мотоцикле — Чингачгук, в коляске — Оцеола, вождь Семинолов. А за ними, позади парня в сомбреро… Догадываетесь кто? Белый китель, аксельбант, фуражка с рубиновой звездой, штаны в клетку… Адъютант Серж… тот, чей труп был мной помещен в саркофаг в Верховном Совете. Видите?

Серж удивительно был похож на Сергея Дровянко. Это отметил не только я один: в адмиральских шеренгах зашушукались.

— К кандидатам в мои адъютанты было два требования: внешняя схожесть и чтобы звали Сержами или Сергеями, — пояснил Федор Иванович. — Чтобы кремлевские не заметили их частую смену… Я приказал оператору КП выправить картинку, сфокусировать и приблизить фигуру в клетчатых штанах: хотел разобрать на кителе свою звезду героя, чтобы окончательно удостовериться в том, что это Серж. Но мешал китаец с нунчаками и с сомбреро за плечами. В нетерпении я выкрикнул: "Убрать шляпу!"… Вот, слышите, я выкрикнул. Это услышал по связи с моим командным пунктом и командир милиционеров, принял за приказ и задействовал, болван, снайпера, а тот, промахнувшись в китайца, прострелил сомбреро… Вот, видите, китаец на выстрел снайпера среагировал — нунчаками отмахнулся. Пуля, пробив шляпу, попала Сержу в сердце.

Комментирую дальше. Десантники продолжают петь, только в месте происшествия замолчали и сгрудились. Ван Гог и профессор Лебединский присели, придерживают сраженного за плечи и голову, Чингачгук и Оцеола оставили свой мотоцикл, стоят позади. Китаец с нунчаками на шее просунул палец в дырку сомбреро.

Обратите внимание сюда, — указал министр кием на грудь убитого, — видите, чуть выше раны "железная звезда"? Я приказал оператору сделать стоп-кадр и сфокусироваться на медали… Смотрите, на колодке по муаровой ленточке цифры, но почему-то не 999, а 666. Висит медаль иначе, не так как я ее закрепил: приколота к кителю не колодка а сама звезда, поэтому—то перевернутые три девятки теперь читаются как три шестерки. Моя уверенность в том, что все происходящее — спектакль, рассеялась как дым: не мог, осознал я, Савелий Иванович знать о смерти адъютанта и сделать такую подставу для пущей хохмы. Знали только я, Распутин, Дровянко и Слава Им — все. Даже, если бы узнал, актера похожего на покойного Савелий Иванович подобрал бы, но о том, что я нацепил тому звезду в Верховном Совете, как узнал? Естественно, президента и матроса Кремля из подозреваемых я сразу вывел, остался мой новый адъютант — Сергей Дровянко. Но он, как получил после похорон белый китель с аксельбантом и клетчатые галифе, в контакт ни с кем не вступал — вплоть до сбора у меня главкомов. Тогда я решил пойти в склеп, и, если Серж в саркофаге и моя звезда на нем, все же молодой Дровянко — предатель, донес о похоронах старшему, дяде. А если, сделал я вывод, покойника в саркофаге нет, о себе дал знать сам Сатана: три шестерки, как вы знаете, его символ. А все эти десантники с Пушкиным — его воины. Тягаться с самим Сатаной?! Впервые в жизни я растерялся так, что не знал, что делать… И вдруг озарение! Зачем идти в склеп? Это же удача! Шанс!… Я отдал приказ командиру милиции сложить дубинки к ногам Пушкина. Командующему ПВО приказал фортщит отключить, истребители посадить, беспрепятственно дать штурмовикам Крепости сесть на планету, командующим армиями — выбросить белые флаги, а Главкому — готовить акт о капитуляции. Президент, было, заартачился, но я пообещал ему подписать Указ о награждении его тысяча второй "железной звездой". Строго приказал всем оружие сдавать только десантникам под предводительством Пушкина, под его личную подпись… Война окончилась, господа адмиралы! Новая Земля завоевана, но не вами!

В шеренгах не двигались, потом зашумели, но притихли, как только увидели, что Старик спокойно принялся набивать трубку.

— Давайте договоримся, — предложил министр, — вы выполните некоторые наши условия, — мы признаем поражение и вам тоже. Условия пустяковые: выведите Крепость из наших владений и вернитесь по "коридору" к себе в СЦА. А?… Продовольствием снабдим. Эскадры людей вам по пути отсалютуют. Если захотите, мы те эскадры сдадим вам в качестве трофея. Вы уйдете с победой, а мы, люди, сами между собой здесь в СНВ во всем доразберемся. Как? А?

Молчание в приемной бункера нарушил кто-то из адмиралов, пригрозив:

— А спектакль — не ваш, господин генралис-симус-сис? Какой Пушкин, какой к черту Сатана?! Да мы вас раздавим!

— А вот и нет! Не начнете же вы, кровные потомки толлеэлов, альтруисты и приверженцы "Кодекса чести", уничтожать нас без сопротивления с нашей стороны. Уничтожать безоружных: Армией к настоящему моменту все оружие сдано победителям. Уничтожать сдавшихся! Не вам, а Пушкину! Он в акте нашей капитуляции подписался…

Генерал-адмирал зажег спичку раскурить трубку. В кремлевском кабинете по переговорному аппарату зазвучал голос адъютанта:

— Федор Иванович, есаул Аушен Бах…

— Кто таков?

— Начальник кремлевского военного оркестра, ему же придан дивизион орудий для производства праздничных фейерверков.

— Короче, капитан.

— Бах просит связи.

— Соединяй… Извините, господа, — служба.

— Здравия желаю, товарищ маршал, — слышен неуверенный голос.

— Генералиссимусис! Я же предупреждал, — поправляет адъютант.

— Так точно! Здравия желаю, товарищ генерами-сили… ми-си… Поздравляю, — совсем скис голос есаула Аушен Баха.

— Вот что, есаул, даю тебе пятнадцать секунд. Что надо?

— Разрешите доложить!

— Ну, есаул, не тяни кота за хвост.

— Президент забрался в курантную Спасской башни и орет на всю Красную площадь… Что министр обороны продает Родину. Народу пока еще не собралось, но дворники подходят, слушают.

— Стащите его оттуда и предложите последовать за вами к нему в спальню. Он согласится, есаул. А осаду с башни снять! Стоп! Какими силами осада?

— Дивизион, тридцать две пушки выкатили из Кремля — президент орет в окошко башни со стороны площади. Он заперся и забаррикадировался.

— Вышибите его из пушек, не сможете, — сыграйте полонез Огинского. Заслушается.

— Слушаюсь! Разрешите выполнять!

— Огинского сыграешь? Или у тебя боевые снаряды есть?

— Никак нет, салютными поджарим.

— Отставить! Есаул, вы сбрендили! Через полчаса на площадь к открытию мавзолея народ начнет стекаться. Убрать пушки! Я же шутил. Оркестр под башню, и чтоб военные марши играли… Сережа, президент мою таблетку аскоминицина спер?

— Я не сразу внимание на это обратил, Федор Иванович, — взволнованно отозвался адъютант, — такого случая впредь не повториться, товарищ генерами-сили… Федор Иванович.

— Выполняйте, Бах. Марши, марши играть.

— Слушаюсь! —

Отрубай его, Сережа, к чертовой матери! И проследи, чтобы выполнил все в точности. Приставили, едри-туды, музыканта к пушкам!

— Ладно.

— Что такое, капитан? Отвечать по уставу!

— Слушаюсь!

— Так-то. И суток в адъютантах не пробыл, а разболтался, едри-дуды.

Федор Иванович повернулся к плазару:

— Еще раз извините, господа… У нас на Новой Земле, Сева, не совсем все ладится, кувырком как-то все идет… Мухи есть, мыши в Кремле завелись — Ваське моему работа. Попробовали гусей развести, — помнишь, Сева, как в детстве мы их пасли? — так ты знаешь, ни один не завелся… Планета была совершенно безжизненна, никакой тебе, ни фауны, ни флоры, а колонизировали — золота и рубина здесь море. Пьем, едим, спим на золоте, ходим по рубину. Лично я эти минералы видеть давно не могу, приказал всю территорию Кремля не только очистить от самородков и камней, но все, везде и повсюду, что сделано из золота и рубина, а должно быть из металла, дерева, фарфора и тому подобных материалов, выкрасить в зеленый цвет. Убранство в интерьерах, мебель, столовая посуда — все в Кремле сейчас зеленое. Вот как это зеркало у меня в кабинете: рама — литая из золота, а должна быть резная из дерева. Покрасили. Не выношу ничего фальшивого и поддельного… Как-то, дай Бог памяти, — в шестнадцатом или семнадцатом веке прошлого цикла Миссии "Булатного треста", только-только Охотные ряды с площади убрали, — выехал я из Кремля. Впереди глашатаи, подо мной любимица Буланка, народ расступается, шапку ломит, ликует. Слышу под копытом не цоканье по рубину, а мягкую поступь. Смотрю, площадь вымощена кирпичиками золотых слитков. Ну и взгрел же тогда я казначеям: им, видите ли, хранить слитки негде. Через четыреста лет, как раз в сменный день на регрессивный цикл Миссии, специально выехал посмотреть, как отреагировали. В лимузин к себе посадил Управляющего Центорбанком и Главказначея — думал, на месте, если что, — по выговору и уволю. Выехали через Спасскую башню. Впереди "крайслеры" милицейские с мигалками — народ сторонится, жмется к шапито посреди Красной площади. Смотрю — перемостили ее. Казначей докладывает, что камнем—оригиналом с настоящей Красной площади в Москве на Земле. Поменяли — за булыжник сотню слитков. Для нас мелочь. Ну, думаю, очки втирают: накрыли площадь шатром шапито, вокруг булыжником выложили, а внутри золотые слитки остались. Приказал водителю заехать под шатер. Нет, и там булыжник. В придачу земляне нам Спасскую башню предложили, хвастался Управляющий, обменяться на нашу бутафорскую — из рубина и золота ; спросил, соглашаться ли. Я согласился… У нас с другим металлом проблема: железа не хватает. У нас, Сева, если что не из золота и серебра — серебра тоже завались, — чугунное. Металл для нас — драгоценный, исключительно на приисках применяем, в штольнях. Со Старой Земли завозим по бартеру… Гусей, бывает, завозим. За тушку поднос давали — золотой, ручной работы… Я, знаешь, Сева, неприязнь к цвету золота такую заимел, что парчу погон, аксельбанты, шитье знамен, медь музыкальных духовых инструментов приказал тоже в зеленый цвет выкрасить… Дуб у нас не приживается, зато карельской березы и лозы виноградника — прохода нет, весь "голубой" ельник по Мас-Кве вытеснили. Ягоду вот лоза, жаль, худую родит… Столица, конечно, во многом не копия староземной Москве — потому и назвали Мас-Квой. Центр и Кремль — почти полная копия… Наша гордость — мощенная Красная площадь и Спасская башня… оригиналы. Говорил уже. Правда, башня без курантов досталась. В наших детали механизма из золота сделаны, но с железным покрытием. У меня здесь — в кабинете стены и окна звуконепроницаемые, а так, сейчас послушали б их бой — самое время им бить. Кстати, мои кабинетные часы где? Им пора бить. Куда запропастились? И Васька пропал… Насчет президента и его выходок на Спасской башне: он немного не в себе: я его на банкет по случаю моего дня рождения и присвоения звания генералиссимусиса не пригласил. К торту сразу бы полез с ножом и измазался бы. Ну да ладно — мы отвлеклись… А на Земле-старушке все не так — там все чинно, патриархально… Хороша еще Матушка-Земля… Давай, Сева, договоримся. А?!

Командующий попыхивал трубкой, адмиралы молча ждали…

• • •

— Продовольствие вам выделим, наши эскадры отсалютуют Крепости, давай договоримся, — упрашивал Федор Иванович брата.

Командующий курил. Мы ждали.

И дождались. Кто-то опрометью пересек кабинет, налетел на министра, прижал его к столу.

— Руки вверх!!

Адъютант Дровянко кричал, он стоял к нам спиной с пистолетом на изготовку.

— И не думайте даже, спалю! — Заметил, что министр вытащил из лузы бильярдный шар. Запустить чем—то в адъютанта Федор Иванович, видимо, и не помышлял, а шар схватил, неосознанно в шоке. Глаз выпучен, челюсть отвисла, плечами лежит на бордюре стола и сучит ногами по дорожке.

Савелий Иванович выронил на плед трубку, привстал в каталке и взволнованно потребовал:

— Остановитесь, Дровянко! Осторожно с огнеметом!

Адъютант отозвался, не оборачиваясь, в лицо министру:

— Чей это голос я слышу с экрана? Не из уст ли самодеятельного актера — моего гера-ма-лимусиса… А-а черт, — язык сломаешь. На ваш голос, министр, похож, но какой-то не совсем такой, едри-туды. Или ко мне обращается… настоящий командующий Флотом толллюдов? В медальоне моего предшественника его портрет! Я как открыл луковку — обалдел: министр обороны ВНЗ не в зеленом маршальском, а в черном адмиральском мундире. Как, думаю, так! И тут вспомнилось политзанятие по Великой Отечественной войне за номером сорок восемь. Докладчик Генштаба указывал на адмирала с такого же портрета и норовил указкой попасть в единственный у того глаз. Старый хрыч, он знал, что первые воинские лица СЦА и ВНЗ — братья—близнецы. Мы—то, простой люд, откуда могли знать? На людях вы, министр, не показываетесь. Если праздник какой, на трибуне мавзолея рядом с президентом стоит ваш двойник — богатырь, с двумя глазами, его же и на иконах, и на полотнах изображают, на фотопленку снимают, в голографии моделируют. Как я поразился, когда президент меня представил вам! Я подумал, шутит, что вы на самом деле… этот… — клоун, ряженый кремлевский. Я на том политзанятии сидел с больной головой, после "Кармена" мучился, поэтому запамятовал, а здесь, медальон этот подвернулся, вспомнил и аферу заподозрил. Когда в приемной президент уплетал пирожные, размышлял, почему мой предшественник, носил у сердца портрет врага? Может быть, подумал, все просто: он первым видел фильм с участием министра и носил медальон с его изображением в роли и образе генерал-адмирала? Президент пытался вырезать "сисы", а я украдкой достал медальон еще раз посмотреть, открыл луковку — мундир маршальский, зеленый. Что такое! Держал медальон под столом, чтобы президент не видел, луковку открывал изображением вниз. Развернул ее — мундир адмиральский, черный, рубиновая звезда пропала, наглазник сменился ленточной перевязью. И я допер: министр обороны ВНЗ и командующий Флотом СЦА — братья-блезнецы. Они и не враги ни какие, даже не соперники — мошенники. Лучевой связью, а уж тем более радио, они, чтобы согласовывать свои планы и проворачивать делишки, пользоваться не могли — засекли бы, поэтому использовали диверсантов спецназначения, которым у людей рост увеличивали, а у толллюдов уменьшали. А последнюю сотню лет у вас, Федор Иванович, появилась потребность контакты с братом делать частыми, вы и придумали аферу с отравлением адъютантов. Из Верховного Совета они попадали в Крепость! А медальон им служил пропуском. Использовали адъютантов, как доставщиков? Железо толллюдам переправляли? Где последний из СНВ караван с железом? Пропал. Народ грабите! Из меня предателя Родины собирались сделать! Знаете, где я только что побывал, товарищ министр? В Верховном Совете. У шести саркофагов плиты сдвинул, ни в одном трупа адъютанта не оказалось — пустые. Полк охраны, думских дармоедов, матроса Кремля на фронт отправили, чтобы никто не помешал этой случке. Кинушку про войнушку он здесь устроил… Генеменесис, вы предаете Родину! Все — титры "Конец фильма"!

Адъютант взвел курок.

— Дровянко! — позвал Савелий Иванович, — Что вы городите! В Крепости все из титана, кевлара и стали, из железа нет ничего. Какие—то вещи из него нам не нужны, и оно у нас ценится дешевле… рубина. Хочу предостеречь вас, капитан, в ваших руках судьба Акиана — не спешите!

— Полковник, — наконец, прорвало Федора Ивановича, — я ни в чем не в-виноват. Один только есть за мной грешок: согласился подписать контракт на поставку нам испанского в—вина "Кармен", и перепелов вместо гусей.

— Как меня рвало от той бурды — лучше не напоминайте. В окопах не то что перепелов, "ножек буша" не видел по месяцу. Так значит, в магазинах продавались перепела по цене гуся — грамм железа за килограмм. А гусей в Кремле жрали! Так?

— У тебя нет прав на мой арест, Сережа.

— Вы, Федор Иванович, забыли о президенте в башне, он дал санкцию. Сейчас наряд с поста номер один будет здесь, отконвоирует вас на гауптвахту. Вы арестованы.

— Молодой человек, — позвал адъютанта Савелий Иванович, — я, командующий Флотом СЦА, со всей ответственностью заявляю: переговоры не тайные, инициатор — не ген… министр обороны, а я.

— Да?… Эти кто? — адъютант большим пальцем свободной руки указал через плечо в экран плазора.

— Адмиралы — в-высшее командование Флотом СЦА. — Ответил Федор Иванович.

— А главкомы, начштабов армий ВНЗ, и где? Почему их здесь нет? Президент прав: предательство творится! Потому он не здесь, а в Спасской башне.

— Ты что, сынок, забыл? Главкомы были здесь ночью, ушли под утро. Сейчас их здесь нет потому, что нашу позицию на переговорах с толллюдами я с ними ночью согласовал, и они сейчас на передовых позициях исполняют наши же решения. Спал, полковник?

— Я спал?… Я не спал! — смешался офицер. — Вы и главкомов совратили.

— Разреши руки опустить, я вызову на связь твоего дядю, он все тебе разъяснит. Дяде своему ты поверишь? — В браслет Федор Иванович произнес командно. — "Дровосек", я "Дуб". Код: три, три ноля, сто семьдесят. Вызывается "Клен". А, чего уж теперь, — Дровянко на связь!

В углу экрана кремлевского плазора появилось окно "кадр в кадре", которое я и все присутствующие в командной рубке видели отраженным в зеркале с зеленой рамой. Еще четко не проступило изображение генерала Дровянко, а голос его уже гремел на весь кабинет:

— Сергей! Отойди от генералиму-са-сиса… А-а-а твою! Отойди от министра! Огнемет?! Убрать!! Товарищ министр, опустите руки.

Адъютант опустил пистолет и отошел от стола задом шагов на пять, Федор Иванович руки не опустил.

— К счастью вы на месте, генерал. — вздохнул облегченно Федор Иванович. — Господа адмиралы, представляю начальника службы контрразведки ВНЗ генерала от инфантерии Дровянко. Полковник Дровянко — ему племянник.

Я видел в зеркале недоуменные глаза начальника контрразведки, видимо, он не мог понять, кому его представляют. Рубку Крепости и нас в ней на экране, он понятное дело, видеть не мог, только отраженными в зеркале, а в него не смотрел — уставился ступорным взглядом на министра. Федор Иванович в растерянности не подключил генерала к общей связи — чтобы у себя на плазоре он мог видеть и его абонентов.

Федор Иванович опустил руки и, оставаясь на столе, потребовал:

— Генерал, вы, должно быть, в курсе всех моих планов и последних событий. Вам ясна ситуация!? Ваш племянник арестовал меня как предателя родины. Мне обидно. Разъясните юноше. И без сантиментов — вы ведь единственный у полковника родственник.

— Слушаюсь, товарищ генерамели… — Дровянко быстро достал носовой платок, отер им у себя экран, видимо, настольного плазора — от слюны, себе лоб от пота и попросил: — Разрешите мне звать вас министром… Уже полковник! А ну, убери огнемет в кобуру, обалдуй! Стань смирно и слушайся! Я те задницу надеру, подожди у меня.

Хлопнула входная дверь и в кабинет вошли два солдата с карабинами у плеча. Одеты они были в парадные мундиры, обуты в начищенные до блеска хромовые сапоги, головы покрывали ушанки севтлого каракуля. А по тому, как вошли, догадались — тот самый наряд, вызванный адъютантом с поста номер один.

— Товарищ штабс-капитан, рядовые Иванов и Петров по вашему приказанию прибыли! — отчеканил один из них, и оба лязгнули прикладами карабинов. Генералиссимусиса они не замечали.

— Х-хто такие?! — рявкнул Дровянко. — Разлязгались, вашу мать! Почему обращаетесь не по уставу, не видите старшего по званию?!

Солдаты повернулись кругом на голос и уставились на генерала от инфантерии в "кадр в кадре". Сорока адмиралов на большом экране они с близкого расстояния, разумеется, не различали.

— Товарищ генерал от инфантерии, разрешите обратиться к товарищу штабс-капитану! — выпалил все тот же солдат и оба лязгнули прикладами.

— Ш-што такое! — взревел Дровянко. — Кру-у-гом! Обращайтесь к старшему по званию, товарищу министру! Он на… Под люстрой. Ослепли, болваны!

— Вы бросили пост номер один?! — не дал опомниться караулу Федор Иванович.

Лязгнули приклады.

— Никак нет! Нас сменили. Кого здесь арестовать?

— Бо-о-лваны!!

— Расслабьтесь, генерал… Санкцию на арест давайте.

— Санкцию получил разводящий фельдфебель Сидоров, устную. В Кремле одни музыканты, вооруженные одними пушками остались, вот президент нас и привлек арестовать… Фельдфебель Сидоров по дороге сюда покалечился об обломок Царь-колокола. Выкрашен в зеленый цвет, поэтому на газоне не заметен. Нас отправил одних, но скоро будет.

— Как его на газон с обломком занесло? Он что, пьян!

— Ни как нет! Заплутали мы… Дорогу сюда срезали. Кого арестовать?

— Арестованного уже увели, — нашелся адъютант. Огнемет в кобуре, стоял навытяжку, одним боком к генералиссимусису, другим к грозному дяде генералу — не решался повернуться к кому-либо полностью.

— Что… такое?! — спрыгнул вдруг Федор Иванович со стола, метнулся к креслу-коляске, уселся и стремительно подкатил к солдатам. — Почему у тебя пряжка из золота, а не латунная?

— Прапорщик Кондрашев приказали потрескавшуюся краску слупить, — ответил солдат. — Один только баллон с краской остался, говорит, на более неотложные нужды. С кроватей в казарме, с подков на сапогах облезла.

— Немедленно выкрасить! Краски скоро завались будет — караван со "Старушки" на подходе. На посту номер один стоишь, посетители мавзолея на тебя смотрят, дети, туристы по площади слоняются. Все на вас должно быть натуральным или выкрашенным. Ясно?!

— Так точно!

— Так, все — у нас мало времени, — забеспокоился Федор Иванович. — Вы оба, — марш в приемную и никого в кабинет не пускайте. Стоп! За дверь идти задом, можно не строевым.

Солдаты лязгнули прикладами, взяли карабины на плечо и двинулись с места медленным шагом — с носка на пятку. Мы заворожено следили за этой красотой и слышали приглушенный диалог:

— Слышь, салага? Министр какой-то странный. Вместо погон — буквы. Знаешь, министр чего? — произнес солдат с латунной пряжкой.

— Не припомню такого. Наверное, новый какой-то, к нам в реестр пока не попал, — ответил второй с золотой пряжкой.

— На Кондрата Кондратьевича нашего похож.

— На "прапора" нашего. Если б не рост карликовый и не с бриллиантами звезда, — вылитый он.

Солдаты, беседуя, вышли в приемную. Я так понял, что никто в кабинете не слышал их переговоров. Где-то вычитал, что чревовещанию постовых у мавзолея обучают специально, чтобы не наскучивало сторожить вождя.

Федор Иванович подкатил к адъютанту.

— А вас, подполковник, бдительный вы наш, я прощаю.

— Уже подполковник, — не сильно удивился генерал от инфантерии Дровянко. — Товарищ министр, разрешите… я ему пару слов.

— Подожди! — остановил министр генерала. — Подполковник Дровянко, вы понижены в звании. Свободен, зауряд-прапорщик.

— Разрешите, скажу ему пару слов, — напомнил свою просьбу старший Дровянко.

— Разрешаю, генерал-фельдмаршал. Я вам обязан, — недовольно отрезал Федор Иванович и приказал в браслет: — "Лесоруб", я "Дуб". Код: три, три ноля, сто семьдесят. Через минуту выруби "Клена".

— Генерал-фельдмаршал? Я не достоин такого чина… спасибо, товарищ министр. Служу ВНЗ, — поскромничал Дровянко и поспешил обратиться к племяннику: — Сережа, мужайся. Дровянко Сергей Сергеевич вчера тушил пожар — погиб геройски. Будь достоин отца, зауряд-прапорщик. Хочу тебя попросить: не принимай… не пробуй в Кремле таблетки.

— Что такое? — встрял министр. — Какие такие таблетки? Если аскоминицин, так ему рано.

— В детстве, знаете ли, любил спереть, а у него предрасположенность к диатезу, знаете ли… От антинекротика волосы секутся, усы на концах не закручиваются. И недержание… Знаете ли. — Дровянко явно смешался.

Министр украдкой подмигнул брату и нам.

По лицу адъютанта не успела скатиться скупая сыновья слеза, дядино упоминание о детстве — навести краску на лицо, как в кабинет с криком "В гардеробной пожар!" ввалился фельдфебель. Все догадались: разводящий Сидоров. Кто ж еще?

— Пожар! Какой пожар?! Я туда раз только и пальнул. Из Верховного Совета бежал, проверил пистолет — он у меня на фронте осечку давал. Вешалки выкрашены в зеленую краску — из золота значит, — первым отреагировал адъютант.

— Зауряд-прапорщик, вешалки в гардеробной достались нам вместо курантов в Спасской башне, они из дуба! Матрос Кремля с бодуна приказал выкрасить! — схватился за голову Федор Иванович.

— Из огнемета по дубовым вешалкам?! Идиот! Пожар устроил! Л-ликвидирова-а-ть! — взревел Дровянко-старший.

— Слушаюсь! — мигом оказался Дровянко-младший на бильярдном столе, повернул фуражку козырьком назад, задрал голову вверх и прокричал громко: — Чрезвычайное положение "ноль один!!".

Люстра спустилась на цепях, все десять граней звезды разверзлись на створки и скрыли полностью офицера с виду, а когда снова взмыла под потолок, тот остался стоять в скафандре пожарного. Спрыгнул на пол и в сапогах на колесном ходу, стремительно наращивая скорость, покатил к выходу.

— Орел! — остался довольным дядя. — А-а это кто?! — Только теперь он заприметил в зеркале нас адмиралов. Так с открытым ртом "Дровосек" его, "Клена", и вырубил. Не слышал он, как племянник, перед тем как выкатить в приемную проговорил:

— А ты мне давал эти таблетки, жмот. Сам вечерами ничего не пьешь, чтобы во сне не обоссаться. А ты, недоносок, обосрись…

В кабинете остались министр и разводящий Сидоров. Фельдфебель, заметно трезвея, огляделся по сторонам и вдруг резко завел правую руку себе за поясницу. Но вытащить "макаров" из кобуры не успел: "Даймонбэк" уже "светил" ему в лоб.

— Что-то не так, фельдфебель?

Сидоров замер с рукой на кобуре, округлившиеся глаза его свелись в "зрачок" ствола револьвера. Перепуганный до смерти, одним духом выпалил:

— Президент дал санкцию на арест министра обороны, адъютант ваш разъяснил, где кабинет… Где министр? Кто вы такой? Вас я однажды видел, но при погонах генерал-фельдцехмейстера. — И продолжал, уже осененный догадкой, шепотом: — Пушки из Кремля на площадь выкатили, оркестр у Спасской башни марши играет, президент в ней сидит и в оконце орет об измене, народ собирается. Неужто переворот?! Но меня это не касается — мне разводить.

Федор Иванович лихо, по-ковбойски крутанул пугач и тот, соскользнув с пальца, влетел в кобуру за плечом.

— Умеет твой министр обороны, мой двойник, так? Шиш! Он револьвера в руках не держал. А пистолета, с того момента как бластер у него егеря изъяли, из кобуры не вынимал: пьет. Просыхает только, когда в войска выезжать, да на люди появляться… Садись-ка ты в мою каталку и катись отсюда. В приемной сядешь на связь — будешь временно исполнять обязанности адъютанта. Катись, но только задом! Дверь я открою.

Вытолкав Сидорова в приемную, Федор Иванович заперся на ключ. В еще открытую дверь успела вбежать мышь, она стремглав понеслась через весь кабинет и юркнула в щель. Из-под плинтуса у входа появились еще несколько мышек, они обогнали министра и скрылись следом за первой. За толстыми с облезлыми красными хвостами, не спеша бежавшими по ковровой дорожке, крысами министр наблюдал уже с бильярдного стола.

Включив с браслета селекторную связь, шепотом позвал:

— Сидоров!

— Исполняющий обязанности адъютанта… — отозвался фельдфебель.

— Мышей не ловишь! — перебил доклад министр.

— Каких мышей? Связь работает, Петров и Иванов на часах — все под контролем.

— Из гардероба через приемную в кабинет бегут. Отстреливать из всех стволов!

— Ах, мать моя! Выстроились в очередь у щелей под плинтус. А крысы, крысы какие… кабаны. Петров, Иванов! Заряжай! Целься! Пли!

За дверью послышались приглушенные выстрелы двух карабинов и "макарова".

Министр выхватил из кобуры "Даймонбэк" и сел на столе по-турецки. С первым выстрелом мыши остановились, замерли, со вторым одна задом юркнула обратно в щель — назад в приемную, остальные за ней. А с третьим выстрелом, крыса на дорожке встала как вкопанная, поднялась на задние лапы, завалилась на спину и обмочилась…

• • •

Раздался звук зуммера селекторной связи.

— Коротко! Что надо? — спросил в раздражении Федор Иванович.

— Есаул Аушен Бах на связи, — доложил Сидоров.

— А хрен с ним! Не до него, — отрезал министр.

Но фельдфебель, как видно, поспешил со своими обязанностями адъютанта: уже подключил есаула.

— Товарищ генералиссимусис!… Докладываю! Президент выбросил из Спасской башни записку — грозит разрушить куранты, а с ними и башню, если ему не предоставят возможности немедленно обратиться к гражданам с воззванием. У него ножовка. Пишет, что узлы крепления уже подпилил. Они из золота, а ножовка у него по железу.

— Короче! — потребовал Федор Иванович.

— Народ собрался. Пока слушают марши, но у меня есть сведения, что на подходе многотысячная толпа . Люди идут с Манежной площади, и ведет их… министр обороны. Так говорят. Говорят, будто народ на взводе: требует хлеба, земли, конца "отечественных" и железа. Пушки я с площади не убрал: артиллеристы мои пока не оклемались — орудия на площадь руками выкатывали, а у них ствол да замок из железа, лафеты и колеса из золота. Подустали солдатики. Все тридцать две штуки стоят у кремлевской стены стволами в небо; всем объясняю, что готовимся к салюту в честь дня рождения министра обороны… У меня нашлось, — понизил голос Аушен Бах до шепота, — несколько ящиков боевых противопехотных—осколочных…

— Есаул, вы кто по специальности — музыкант или артиллерист?

— Ветеринар. Кенгуру, жаб лечил. Артиллерист — вторая специальность, на случай войны.

— Так я и думал. Промахнулся ты, артиллерист: нет никакого переворота. Министр обороны — я, а тот, что на Манежной — мой двойник. Бери бумагу и пиши… "Операция под кодовым названием "С"… отменяется… Написал? Подпиши — Гененани… Напиши — Министр обороны Малышев. Бросишь ему, — слезет. Ах, да! Пиши поскриптум: Убедительно прошу не употреблять мою таблетку аскоминицина: может быть отравленной… Поторопись, Бах, а то тут до обеда всего ничего осталось. — Федор Иванович повернулся к брату. — Президент аскоминицин пригоршнями ест. Битый день ходит по приемным и ни один поднос не пропустит. С вице-президентом спелся: тот видеофонным звонком отвлекает секретаря, а он в это время заходит в приемную спросить на месте ли министр. Как человек интеллигентный, присядет к столу секретаря и ждет, пока тот не закончит разговаривать с вице-президентом. Садится с таблеткой аспирина в кулаке, встает с таблеткой оскоминицина. К вечеру карманы оттопырены. Есаул Бах!

— Слушаю!

— Бросили записку?

— Так точно!

— Поможете сойти, а то упадет ведь — все ступеньки в башне пересчитает.

— Слушаюсь!

— Марши играть прекратить, играйте вальсы. С Манежной толпа подойдет, моего двойника арестовать, народ пригласите потанцевать.

— Как потанцевать?!

— Да, есаул, потанцевать. Выживешь на танцах, — останешься при пушках. Наводчиком. В небо не промахнешься. Сидоров! Отключи его к чертовой матери! И дай мне переговорить с Ивановым.

— Рядовой Иванов слушает!

— Дважды два?

— Четыре.

— Хорошо соображаешь. У тебя, сынок, пряжка фальшивая?

— Так точно!

— Передай мой приказ фельдфебелю: поменяетесь, ты ему свой ремень и карабин, он тебе свой ремень и "макаров" — ты теперь разводящий и временно исполняющий функции адъютанта. Ко мне никого не впускать, ни с кем по связи не соединять. Кроме Баха. Все, фельдфебель, отбой. — Отдал распоряжение и обратился к брату. — Еще раз извини, Савелий Иванович, отвлекся я. Мелкие, понимаешь, неурядицы. А президент у нас забавный: страсть как любит голову себе обривать. Аскоминицина наестся пригоршнями — к ночи шевелюра. Перед сном сбреет, утром сбреет. Волос не пропадает — неимущим лысым подсаживаем. Молодым, конечно, — пацанам еще. Как ты знаешь, потребление аскоминицина до тридцати девяти лет противопоказано, да и запрещено… Уродство, конечно, — пацаны, как стукнет тридцать девять, и не начнут им давать антинекротики, не взрослеют, стареют только. Но молодежь довольна. Мы их "розовыми" зовем: президент волос в розовый цвет окрашивает. Сейчас демонстрантов с Манежной площади сопровождают, поэтому беспорядков на Красной площади не будет — потанцуют и разойдутся. Большая польза от президента. Савелий Иванович, я сдался Пушкину и сделал предложение насчет нашей капитуляции и вам, как ты на это смотришь?

— Вот что, Федя, с твоим домогательством, извини за прямоту, покончим сразу, — командующий заговорил негромко, попыхивая трубкой. — Акт о капитуляции Новой Земли подписывать я не буду… Пушкин — мой. Триста восемьдесят четыре адъютанта, живехоньких и спившихся "Карменом", я переманил с темной стороны Новой Луны на светлую — на свою сторону. Они играют в мой бильярд, Федя. Спектакль с кодовым названием "Сатана", так блистательно тобой задуманный, провалился. Аплодисментов не будет. Так что извини, брат, твоя "хохма" не удалась… А ну-ка, прокрути свое "кино" с высадкой десанта.

На Федора Ивановича жалко было смотреть: вполуприсяде, задом он искал свое инвалидное кресло, в полной прострации нащупывал трясущимися пальцами нужную кнопку на браслете.

— Ты узнал профессора Лебединского, — проговорил командующий, когда из приземлившихся шаттлов вышли десантники, из Т-34 вылезли четыре танкиста и собака, прошелся Пушкин с "сорокопяткой" и два бойца в шинелях отдали танку честь. — Плохо ты знаешь музыкальную культуру людей, Федя: Профессор Лебединский — певец. А твой адъютант с виду действительно на профессора походил, академика из себя строил и представился мне Нобелевским лауреатом. Чушь собачья: математики нобелевками не награждались. Не знаешь и литературы: Чингачгук и Оцеола — литературные персонажи, реально в "мире теней" их не должно быть. Носатым был Гоголь, Маяковский стриженным. Адъютант Серж с твоей железной звездой — наш толллюд, внедрен к вам по моему личному заданию. Медальон с нашими портретами он купил в Мас-кве на Птичьем рынке — шуткуют над тобой, брат. Серж жив. От пули, пробившей сомбреро китайцу, его спасли индейцы, прикрыв ему грудь томагавками. А китаец нунчаками отмахивался от пули, разбил под кителем адъютанта бутылку "Кармена" — так кровь сымитировали. Кстати, Сержа, за четыре месяца, что продержался у тебя адъютантом, твой двойник к этому вину пристрастил. Надо будет, Федя, заняться ознакомительным процессом новых поколений с настоящим добрым вином — поможем… Ну да ладно… Я хочу перейти к главному, к тому, зачем собрались. А собрались мы затем…

Зуммер командной связи прервал командующего.

Доспехи того же офицера, что докладывал ранним утром, были теперь покрыты гарью.

— Разрешите доложить, сэр.

— Докладывайте.

— Планета атакована какими-то странными личностями под предводительством какого-то Пушкина — ему противник сдает оружие. Я уверен, все они не от мира сего. Жду ваших указаний.

— Капитан первого ранга Рунге Фридрих?

— Я, сэр. Пароль: "Лукоморье".

— Ждите указаний.

— Да, сэр.

Офицер отключился, Савелий Иванович обратил взор на брата.

— А собрались мы затем…

Вдруг от банкетного стола к выходу молниеносно пробежал человек. Тут же портрет Железняка опустился на пол и из ниши — из-за спины министра, к счастью плюхнувшегося у стола на колени — ударили четыре пулемета. Видимо, охранные датчики были рассчитаны на упреждение опасности со стороны входа в кабинет: пулеметы застрочили запоздало. Очереди взрыхлили паркет и скололи щепу с дубовой двери, но человек успел выскочить из кабинета в приемную. Все же одна из пуль попала в цель, и на паркет улеглись брызги, но не красного — цвета крови, а зеленого. Краска.

— Петров! — закричал Федор Иванович в браслет. — Кто?!

— Прапорщик Кондрашев.

— Что?!

— Пряжку золотую красят.

Федор Иванович полез в карман кителя, достал таблетку и положил под язык. Приложив руку к сердцу, встал с колен и неуверенной походкой побрел к банкетному столу запить. Повернулся и с дрожью в голосе, обращаясь к Савелию Ивановичу, выдавил из себя:

— Вот, Сева, братик, только что мы с тобой чуть не стали свидетелями гибели нашего брата Кондрата. Ты знаешь о нем?

— Расскажи вкратце.

— Матушка наша, — начал Федор Иванович, — прежде чем родить днем в сельской больнице, утром в доме председателя сельсовета Кондрашева Кондрата Кондратьевича, кореша батюшки, родила первого близнеца — Кондрата. Он старший. Матушка уверенно не знала, от кого мы зачались: от мужа или от любовника, поэтому вынуждена была оставить первенца председателю. Тот от счастья нарезался самогоном и поспешил деторождение зафиксировать документально, совсем не задумавшись над тем, что люди скажут. Откуда у него, старого холостяка, в селе о тридцати дворах могло вдруг появиться дите? Бутыль, стакан, сверток из пеленок и нашего брата, книжечку метрик, ручку с пером и чернильницу разложил перед собой на столе. Выпил, взял ручку и ткнул пером… вместо чернильницы… Кондрату в глаз. Тот, понимаешь, проснулся, открыв один глазик — синий, председатель и перепутал с чернильницей, едри-туды. Протрезвел и понял, что придется выбирать что-то одно — отцовство или пьянство. Выбрал второе и утречком отвез младенца в город, сдал в детдом. Помнишь, мы с тобой мальчишками были, к председателю приезжал погостить якобы его племянник? Так это был Кондрат. Мы его "Стеклянным Глазом" дразнили. Матушка в каждый его приезд приводила в дом показать отцу, как племянник председателя удивительно на нас похож, только ростом на три головы выше. Матушка крутится около, то этим угостит, то тем; отец посмотрит, посмотрит на нас троих, за шапку — и в сельпо. Когда нам по десять годков стукнуло, Кондрашев съехал из села, и больше брата мы не видели. Моя с ним дорожка пересеклась уже здесь на Новой Земле. Кондрата за участие в повстанческих событиях на Каллисто приговорили к сохранению на четыре цикла Миссии, попал под амнистию и прибыл сюда на поселение. Работал на приисках — чугунные подпоры по штольням таскал. Однажды врывается ко мне в кабинет… Как раз закончили установку за портретом вождя пулеметов, тогда еще двух "максимов"; патронных лент, на счастье, не успели заправить… Ворвался и представился: "Я, братишка, — Стеклянный Глаз, твой старший брат". Счастье, что предупредил, я ведь "наган" выхватил. "Маузер" Кондрат свой мне на рабочий стол бросил и сверху листы с разработкой стратегического плана "Сатана" положил… Кондрат придумал, а не я, как ты думаешь… Мы ведь что хотели, Савелий Иванович? Чтобы вы с Крепостью убрались — само собой. Прилипли, извини за резкость, как банный лист, мурыжите, едри-туды, со своей осадой. Разумеется, мы предположили, что вас наше золотишко привлекает — на производство одного солдата-робота пуд тратите. Но триста лет назад кончилось оно у нас, вернее, мы прекратили разработку залежей. Нет — золотоносных жил полно, но только те, что наверху и в легкодоступных местах все выбрали. Ну что ты хочешь, мебель, утварь разную, подносы на бартер из золота делали. Да что там, табуретки, плевательницы лили — всякий товар широкого народного потребления. Так вот, машины и оборудование износились, прииски закрывались, а расплачиваться с поставщиками продовольствия, лекарств и прочего из СНВ начали литьем из золота. В ход пошла мебель, утварь и все остальное, а после и табуретки с плевательницами. Кондрат предложил план, цель которого окончательно ослепить вас нашим золотом и… заполучить ваши инвестиции на разработку жил глубинных. Чтобы вы, захватив планету, не узнали об истинном положении дел, он придумал все золотое окрасить в зеленый цвет. Фишка в чем? В том, что и поступившие от СНВ вещи из натуральных материалов, присланные взамен наших из золота, вы увидели бы тоже выкрашенными зеленой краской. Так в Кремле выкрасили все, что из золота, еще пока осталось, и вещи из натуральных материалов. Появились зеленые вешалки, якобы золотые, но, якобы по моей прихоти, окрашенные и которые сейчас горят в прихожей. Рама зеркала в моем кабинете, на самом деле, деревянная. Из золота только рама портрета вождя, люстра, жалюзи, да короб воздуховода остались… понимаешь… Одним словом, расчет у нас был на то, что отколупнуть краску и удостовериться, золотая ли вещь, вы, толллюды, постеснялись бы при условии, что оккупирована Новая Земля была бы не вами. Отсюда Пушкин с его сатанинским войском и весь этот спектакль — здесь, и на Красной площади с президентом в Спасской башне. Единственный, кто не был задействован в сценарии, так это Сергей Дровянко: я как узнал вчера, что он не состоит ни в одном обществе любителей театра и не занимается ни в одном драмкружке, так не решился включать. Президента промашка. Поэтому не обошлось без сбоев. Кондрат должен был войти ко мне из приемной и доложить, что золотая пряжка рядового Петрова им окрашена, а пришлось, как видел, из потаенной ниши для роботов-уборщиков вбегать. В прихожей ведь пожар, а смежные помещения с приемной, как назло, кремлевским Матросом на днях заперты на консервацию — мыши у нас здесь завелись. Ну, а честно сказать, свалена в них всякая рухлядь из натуральных материалов, на которую краски не хватает… Мы на что рассчитывали, Савелий Иванович, что ты в прапорщике Кондрашеве признаешь брата, — у тебя взыграют родственные чувства, и поможешь нам… Плохи дела на Новой Земле, Сева: вот-вот революционные явления вспыхнут. Народу сейчас что надо: хлеба и земли. Планета своего грунта не имеет — один камень, поэтому землю приходится завозить. Завозим песок, да болотную жижу. Как ни странно, прижились у нас земные кенгуру и венерианские жабы — вот для них и завозим: на рубине жить не хотят. Из мочевых пузырей жаб производим антинекротики — так что аскоминицин у нас свой; как ты понимаешь, на рынок с ним выйти мы не можем — "Булатный трест" не даст. Из мяса кенгуру производим "ножки буша" — основную нашу пищу. А народ хочет простого пшеничного хлеба, и земли, на которой росла бы пшеница. Президента промашка. Я его предупреждал, еще в начале девятнадцатого века, когда он царем был — требовал: "Дай людям земли, и они вырастят хлеб". Не послушался, сидит теперь в башне… Ваш продовольственный караван мы захватили. Извини, но мы знаем о ваших крепостных шампиньонах, уверены были, что с голоду не умрете. Вместо хлеба, мяса вам везли пищевые пилюли. Они точь-вточь напоминают капсулы аскоминицина, те, которые четыре года назад были заменены "Булатным трестом" на таблетки, только на одном из концов желтые. Я покажу. — Министр слазил в карман и достал капсулу — пилюлю красного цвета с желтой маковкой. — Президент раздал пилюли народу — этим были предотвращены революционные волнения. Мас-квичам очень понравились. Вот только, из чего выпечены, разобраться не можем. Эксперименты проводили. Изымали из желудка все, на что пилюля разложилась: первое, второе, третье и десерт — натуральный борщ, пюре с сосиской, компот из чернослива и сливы на десерт.

Такими пилюлями, вспомнил я, меня потчевали в борделе у Разориты. Четко представил ее лежащей на блюдце рядом с шампанским в ведерке.

— Остановись, Федор! — прервал брата Савелий Иванович. — Эко тебя занесло: я просил о Кондрате рассказать. Инвестиции вы получите, но должны они быть направлены на разработку не золота, а серебра.

— Серебра? — Федор Иванович удивленно поднял бровь, поправил стоечку-воротничок сорочки. — Из него мы клеенку делаем для кухонных столов, под младенцев подкладываем, кафель заменяет, зубные протезы делаем. У меня пожелезненные. Сева, нам бы железа… хотя бы по восемьсот тысяч пудов в год. А серебра вам сколько надо?

— Много, Федя, очень много, — генерал-адмирал раскуривал от спички трубку, поглядывая на брата прищуренным глазом. — Очень много, — повторил он, затянувшись и прикрыв от дыма глаз.

— Ну, сколько это много? Миллиард пудов?

— Все, что есть на планете.

Федор Иванович присвистнул.

— Все?! Чем же оно так ценно? Кстати, чем расплачиваться будете?

— Золотом.

— Золотом?! Да на хрен оно нам нужно.

— Тем золотом, Федя, которое добудете на наши инвестиции, и останется на Новой Земле, из которого нальешь табуреток и отправишь в СЦА в обмен на деревянные. А из добытого серебра будешь лить подносы, отправлять в СНВ, а я их буду перехватывать. Разумеется, декларировать производство серебреных подносов и их поставку не будешь.

— Так, так, так… — министр сел на стол и свесил ноги через бордюр. — Вывозить в тайне от "Булатного треста"? Чего ради мне так рисковать?

— Пока не могу тебе сказать, но ты должен верить мне. Потом, выхода у тебя нет. — Генерал-адмирал открыл глаз. — Могу заверить тебя, Федя, все, что я сделаю, не будет против "Булатного треста", напротив — в интересах Администрации. Просто, чиновники не поверят в ту тайну, что я знаю. Все серебро пойдет на спасение наших с тобой, Федор, Цивилизаций… С минуты на минуту Пушкин арестует первого ранга Рунге, твои адъютанты накормят его десантников пилюлями, которые вызовут у тех острейшее расстройство желудка. Полуроты морской пехоты штурмовой бригады, высадившиеся на планету, состоят, кроме командира Рунге, из андроидов. Понос их деморализует и они, так же как и их командир, будут арестованы. Таким образом, Новая Земля останется во власти твоих адъютантов, а значит и твоей. Их ты назначишь на ключевые посты в правительстве — они будут твоей опорой во власти в этот регрессивный цикл Миссии "Булатного Треста", а так же и в последующий прогрессивный цикл. Через тысячу лет мы снова соберем такие же переговоры, и я открою тебе тайну Акияна. А пока, — собрались мы за тем, чтобы договориться войну продолжить, — Крепость продолжит осаду Новой Земли, — что помешает осаде ее какой-нибудь соседней вотчиной. В этот срок все залежи серебра на планете должны быть выработаны. Вопросы есть?

Министр хотел что-то спросить, но был остановлен и напуган стуком об пол ящика, вдруг выпавшего из борта бильярдного стола. Вывалившиеся из ящика, пропавшие кабинетные часы забили склянки; поднявшийся с дорожки огромный серый кот замяукал. Лениво, совершенно игнорируя дохлую крысу по пути, поплелся к стене под карты, где улегся на подносе и откусил половинку лежавшей на нем таблетки.

— Заявился! Кто за тебя мышей ловить будет? — прикрикнул на Ваську Федор Иванович.

Кот вскочил и навострил уши, шипя и выгибая спину, вперился во входную дверь.

В пожарном скафандре, обгоревшем и без колеса на сапоге, в кабинет въехал на одной ноге Сергей Дровянко. За ним вбежали Кондрашев и Петров. Иванов вкатил Сидорова.

— Федор! — позвал Кондрат. — Уносим ноги! Прихожая выгорела, огонь в приемной, занялся хлам в других запертых помещениях. А в одном, я знаю, Слава Им гранаты с длинными деревянными — не выкрашенными — ручками свалил. Минута, и здесь все разнесет… Сева, привет. Видишь, не досуг, после поговорим.

— Всем ко мне! — позвал Дровянко. — Становись, где я укажу!

Адъютант на бильярдном столе под люстрой указывал подбегавшим их места напротив угловых луз. Одно место у средней лузы занял кот.

— Федор, — звал Кондрат брата, — поторопись!

— Я другим путем. — Федор Иванович схватил со стола свой кий, вставил и засунул в лунку по борту стола, поднял с пола и положил обратно в ящик часы. — Иди за мной, подсоби мне! — Министр подбежал к стене, у которой подоспевшему брату указал на воздуховод. — Поднимешь меня и засунешь туда.

Выхватил из кобуры кольт и выстрелом вышиб раму с жалюзи. Я с подозрением присмотрелся к крысе на полу, лежала она не в моче, а в крови.

— Сева, с твоим предложением я согласен. Кондрата и Славу Им пришлю для проработки деталей! — Уже где-то глубоко в коробе воздуховода генералиссимусис заорал: — Васька, стервец, ко мне! Здесь мышь водится, а у меня патронов больше нет!

Заскрежетали цепи — опускалась люстра-звезда.

Чем дело кончилось, я наблюдал по плазору в гальюне.

Дровянко объявил люстре:

— Чрезвычайное положение ноль, ноль, дробь один — эвакуация!

"Звезда" поглотила бильярдный стол и всех у луз. Кондрат поспел поймать и забросить в воздуховод к генералиссимусису Васьу.

"Звезда" взвилась под раздвинувшийся на стороны потолок.

Грянул взрыв.

• • •

Туалетной бумаги мне не хватило, пришлось подмыться у раковины. Порылся на полках, нашел флакон с наклейкой и надписью от руки: "Уголь". Выпил и меня снова проняло. На унитазе уснул. Разбудило мяуканье:

— Мя-а-а-а-у, едри-туды!

Я лихорадочно настраивал кабинный плазор, всматривался в экран.

— Васька, стервец, слушайся Савелия Ивановича! Он теперь твой хозяин. Таблеткой делись честно. Сева, ты посматривай, он норовит откусить большую ее половину.

В командной рубке Головного конуса Крепости на мостике-ком играл на бильярде мужчина. На фоне экрана плазора голова его со спины, без фуражки воспринималась черным пеньком, сквозь седые патлы торчали уши, затылок пересекала лента… но был это не Старик, а — догадка свалилась на меня — генералиссимусис. В кремлевском кабинете (в еще задымленном; Иванов и Петров навешивали на петли дверь, Сидоров в каталке им только мешал) дразнил кота Старик! Он попыхивал трубкой, сидел на бордюре бильярдного стола под люстрой и шипел на него шипящего Ваську:

— Ш-шшш, шшш! — И в плазор брату: — Ты кота не путай? Я — Федор Иванович. Четыре года уже. А ты Васька, тварь такая, до сих пор не желаешь признавать этого. Ну, чем я не такой? Брысь! Займись крысой… И послушай, брат, мы же договорились, что ты во время переговоров не будешь часто курить, мозолить мне глаз трубкой. Я эту свою с кисетом, — министр затянулся и пустил дым кольцами, — в приемной у Дровянко оставил. Когда тот у гриля перепела мне готовил, сунул втихаря ему в адъютантские галифе — чтобы соблазна не было у меня в кабинете. Каких мне сил стоило удержаться, не вытащить трубку, когда я в кармане тех галифе искал тюбик с клеем.

— Постой брат! Ты то сам. Насовал в карманы шары! Ладно, катал их там, но зачем достал, и играть начал на бильярде. В сценарии этого не было. А когда в пирамиду прицелился, я чуть в осадок не упал, ты же с юности — после того, как мы с тобой по глазу киями выкололи — на бильярде не играл. Я побоялся, что опозоришь министра обороны ВНЗ, меня — "первого кия" Акиана. Ан, нет, партию просто свалил. Мог, мог бы со мной потягаться. Вот, смотри, дуплетом от… четырех бортов в угол завалю… Бац! Партия.

— Ладно, не будем. Все удалось — мои адмиралы, твои главкомы лохонулись. Ваську только не удается охмурить. Он, паразит, я подозреваю, понял, что я в Кремле мышей завел, и не ловит их. Пахнем мы с тобой по разному: я прокурен, а ты с молоду не курил. Может к тебе его отправить? Кондрат и Слава Им прихватят. В подарок генерал-адмиралу от генерамили-сиса.

Братья смеялись до слез. Один в Кремле колотил трубкой по колену, другой в рубке Крепости — кием по столу…

Первая моя мысль, где спрятаться. Я терпел до последнего — так хотелось увидеть взрыв в Кремле, поэтому второпях к унитазу не задвинул дверную задвижку, сделать это сейчас не мог — боялся услышит командующий. Тот, распрощавшись с братом и отключив плазор, собрал на столе новую пирамиду. Оставалось затаиться в душевой кабинке и ждать пока генерал—адмирал не покинет рубку.

"А если ему приспичит", — боялся я. Стенки кабинки полупрозрачны, мундир на мне черный — увидит мой силуэт.

Только разоблачилься от мундира, — остался в исподнем, фуражке, перчатках и туфлях, — дверь в гальюн отворилась. Я зажмурился и замер, в надежде на то, что командующий одноглаз; правда, зависело мое спасение от того по какой нужде он в гальюн — по малой или большой.

Слушал посвист с бульканьем и скрежетом.

— Колотов, — услышал надтреснутый с оканьем голос, — запоминайте. Из толллюдов вы один знаете о нашей с братом афере, должны молчать, а когда потребуется — засвидетельствовать. Вы пользуетесь успехом у женщин, так что выжить вам будет просто. — Шум воды от слива из бачка. — Приказ оставляю на крышке унитаза. А от егерей вас, Колотов, спас я…

После, как услышал голоса штабных офицеров разжигавших в рубке камин, я прошлепал из душевой к унитазу и взял с крышки лист. Мне присваивалось звание вице—адмирала с назначением да должность командующего Восьмым Флотом, которого в реальности не существовало, и предписывалось немедленно последовать в нумера Разориты, где провести два цикла Миссии "Булатного треста".

"Тысячу лет в борделе!"

Был без брюк. Кальсоны спустить успел. Крышку унитаза не поднял!

• • •

Спустя годы я случайно свиделся с тем самым комдивом полуротами морской пехоты которого, как посчитали в достопамятный день Победы, была атакована Новая Земля. Он рассказал, что адмиральский корпус Флота СЦА, — за исключением контр-адмиралов, комдивов, разумеется, — из командной рубки Головного конуса Крепости был возвращен в нумера Разориты, где вице-адмиралы и адмиралы приняли христоссианство — прекратили принимать антинекротик и скончались от старости.

На днях ко мне в нумер (в камеру, чего уж там) ворвались егеря. — Здорово, мудак, — поздоровался асессор, — компьютер изымаем, получи пишущую машинку, электрическую. Помня слова Малышева о том, что я единственный свидетель подмены братьев на своих должностных постах, должен молчать, а когда потребуется засвидетельствовать происшедшее, я все записал на машинке. Листы с тестом схоронил под булатом, а где прячу футляр с кортиком ни кому не скажу.

Оставить комментарий © Copyright Партолин Владимир Иванович (bobkyrt@mail.ru) Размещен: 14/03/2003, изменен: 17/02/2009. 123k. Статистика. Рассказ: Фантастика		Ваша оценка:

Партолин Владимир Иванович : другие произведения.

Подмена

Подмена

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •