Вы правы, уважаемый читатель, такие цели Пете были не по плечу, и не мог он полюбить в этом мире не только взрослых, но и детей, особенно таких, как Борька или Беля, не мог он увидеть в их беспощадных играх и драках что-либо оправдывающее их. Дело не в том, что Петя не мог войти и в мир взрослых, в котором места неразумным деяниям вроде бы не должно быть, а они, меж тем, совсем не исключение. Дело в том, что Петя, будучи неразумным, но созидателем хотя бы блёсен, не был способен в детских забавах обнаружить чего-либо творческо-го. Петю пугало такое творчество, но мы-то, почему ему уподоб-ляемся, осуждая разрушительное своеобразие ребяческого пости-жения мира? Мальчишки впитывают в себя тот мир, который на данный момент их окружает. А что их окружает? Борьба людей, борьба миров, борьба со стихиями, буйство огня и бушевание во-ды. Но если они, маленькие человечки, есть образ и подобие Творца, то они и входят в мир и впитывают этот мир как воздух, их окружающий. Они вошли в мир, где стихии не противостоят друг другу, а взаимодополняются, где гений ума заставляет огонь и воду служить во благо, как в бане или в паровой машине. Но они же вдыхают те пары человеческих страстей, коими окутана плане-та, и как им при этом не отравиться?
Уже на первом ВДОХе ре-бёнку прививается не его собственное разделение добра и зла, противопоставление воды - огню: допустим, Вода - Добро, Огонь же - Худо, а малец, совершая первые самостоятельные шаги, ВХОДя в большой мир, видит обратное: Вода - Худо, а Огонь - Добро. Как ему не взбунтоваться, как не ощутить себя обманутым? И как, когда чуть подрастёт, не припасть к стопам оракулов разного толка? Да - просто, просто отринуть разнобой хулящих и огонь, и - воду, и примирить в себе созидательные силы того и другого. Это тоже бунт, но не против "неправильного" мнения, а борьба за своё представление о вещах. Это и есть Творчество, равноценное Божественному, которое ни подправлять, ни переделывать не хочется, но только развивать и продолжать.
Ни бояться, ни осуждать детей не следует за их вот такие завихрасовские проявления творческого духа в человеке. Это наша, взрослая, беда - видеть завихрения и не замечать духа, навеяна столь чрезмерным упованием на Бога, что в малейшем прегрешении несмышлёныша мы сразу распознаем происки дьявола. Будьте как дети, это значит вдохновенно входите в мир, в котором всё во благо человеку и во славу Творцу. И быть бы Борису Иннокентье-вичу флотоводцем, если бы уже в том возрасте его патриотичес-кий настрой не вошёл в конфликт с осмыслением окружающего его мира.
Он слабо помнит, какие конкретно чувства в нём лично выз-вала денежная реформа, но помнит, что - негативные, и в под-тверждение приводит анекдот, порождённый его бабушкой Вассой. После реформы прошло года три, но реформа была ещё той темой для тревог простого люда. В тот год отец вынужден был забрать свою мать из Затона в Копыловку. Трону-лась она умом, когда её соседка и подружка Настасья Баженова утонула вместе с девятнадцатью другими пассажирами автобуса, провалившегося под мартовский обской лёд.
Бабка Настя собралась в церковь в Тогур и сманивала поехать с ней, но Васса не смогла перебороть в себе неприязнь к никонианцам-щепотникам и отказалась. Она и якшалась-то с Настёной ради того лишь, чтобы привадить к своей вере, спорила, корила, и уж было приучила креститься не щепотью, а та вон чего учудила. Гибель же соседки, которую могла разделить и Васса Яковлевна, поддавшись дьявольскому искушению, настолько потрясла её, что старушка в первый же вечер поделилась впечатлением с другой соседкой, у которой "позаимствовала" йод, да - в присутствии её сына-подростка и мужа, распивавшего с приятелем бутылку самогона.
- Это ж надо, это ж надо, старыми деньгами двести человек утопло!
Отсмеявшись, мужики пробовали переубедить бабульку, мол, люди - не деньги и перерасчёту не подлежат, но она оказалась крепка своей верой и сорок дней, до ледохода, ежечасно крести-лась.
- Помилуй мя, Господи, помилуй мя! Двести человек и я среди них.
А после ледохода Затон целиком затопило наводнением, что ещё больше усугубило старушкино расстройство, вдруг забывшей, где живёт её сын, которому соседи дали бы телеграмму о бед-ствии. Но Иннокентий Емельяныч всполошился сам небывалым на-воднением, приехал при первой же возможности и был встречен матерью такими словами:
- Ну, что же ты, Емельянушко, совсем запропастился? А на кого Кешку оставил? Кабы знать, что потоп-то учинится, я бы тебе Ульянину могилку показала. Кто бы мог подумать, что Инкино на таком яру и водой покроет?
- Бог с тобой, мать, это ж не Инкино?
- А ить, верно, то Инкино в том же годе, как мы приехали, сгорело. Это уж другое отстроили, заместо двухэтажных домов клетушки понаставили.
Неприятный осадок от реформы заключался для Бориса Инно-кентьевича не в смерти бабушки, последовавшей спустя два года после нечаянного её анекдота, над которым смеялись все, даже её сын и внук Славка. Смеялись все, но только не Борька, ощущавший в реформе какое-то лукавство, нечестность со стороны властей. А бабуля всё сеяла и сеяла семена сомнения в Борькину душу и потешала Славку, которого, вероятно за его худобу и болезненность, она приняла за сына Кешку и которому, косо гля-дя на Борьку, всё хотела что-то внушить.
- Кешенька, ты с Сенькой не водись, он уже один раз запи-сал нас в кулаки и ещё запишет. Ты-то малой ещё был, когда отец принял нас в дом. Он же, заместо благодарности, написал начальству, что батрачит на своего родного дядю. А с виду-то вишь, какой ласковый, опять ластится, чтоб потом напакостить.
Славка веселился от бабушкиной путаницы, а Борька, не до-садуя за её незаслуженную неприязнь к себе, всё прислушивался к тому, что не ему говорилось.
- Емельянушко, зачем кухарку-то нанял? Власти же нонешние этого не любят, опять раскулачат, и не посмотрят, что те-перь в избушке проживаешь. А пить почто так стал? Ладно бы, по-ранешному, но кажинный день? Хоть кухарку бы не забижал, не дай Бог, нажалится властям, а я более не смогу Кешку убе-речь, как в прошлый раз, хворая стала.
Может быть, потому Борька не мог свыкнуться с фактом бабушкиного сумасшествия, что все слова её воспринимал как реальность, сдвинутую во времени, как бывшее, перенесённое в настоящее толь-ко для того лишь; чтобы оно стало доступным ему; чтобы дейст-вительная история переломила все кривотолки, запреты и недо-молвки, очевидные для него в учебниках, в ответах учителя и трезвого отца; чтобы на преподанную ему историю пал правдивый свет жизни. И как ещё мог узнать Борька правду жизни, если взрослые о ней только шепчутся, а вслух говорят только то, что вещают по радио, показывают в кино и пишут в книгах?
Вот и вчера Борька случайно подслушал, как отец шёпотом утихомиривал дядю Серёжу Майкова в столярке у Вихрасовых, где они обмывали отъезд на сплав леса, ныне затянувшийся и потребовавший дополнительной рабочей силы. Начальство завода таковую нашло, в частности, в лице этих "испитых" друзей. Выпили, заговорили про жизнь и порядки: отец - снизив голос до присвиста, а танкист-бульдозерист, наоборот, подняв тон до небес, и только отмахивался от не нюхавшего порох войны хозяина. И гремел так, что Борька, сидевший в это время на чердаке столярки, всё слы-шал.
- И не один я поумнел. - Гремел Майков. - Да, почитай, полстраны таких. Хрущ думает, мы, как в Отечественную, все кинемся в атаку - за Родину, за него, чёрта лысого? Вот, чёрта лысого и получит. До-жили - за хлебом до свету всей семьёй встаём в очередь, а он, японский бог, кукурузу, знай, сеет. А тут ещё эти ракеты, етит твою леть, американцам в брюхо упёр. Он думает, мы ни хрена не по-нимаем, всё проглотим за милую душу? Он думает, я от страха и про хлеб забуду? Да я лучше в тайгу уйду, чем за ним, и там пересижу американца. Сюда американец не сунется, ему тутова делать неча, Москва ему поближе и поважнее будет, чем болота наши, по ней он и шандарахнет атомом, а я ещё погляжу, с кем Хрущ двинет на американцев, найдёт ли ещё таких дурачков. Их Сталин всех положил, тот любил на дурачках выезжать, найдёт, запряжёт и понукает, пока лошадка не издохнет. Своих объездил, за чужих взялся. Да пошёл ты со своим "тише-тише"! Знаешь, какие ребята со мной в танке сгорели? О, я такое повидал! Мне теперь и усатый не страшен, не то, что этот лысый шут. Вот за их упокой и выпьем.
Борька, конечно, понял, что отцов гость пил за упокой погибших своих товарищей, но ему упорно навязывался букваль-ный смысл бессвязной речи танкиста, из которой выходило, что он произнёс тост за упокой усатых и лысых. Первое время пытался соединить в себе солидарность с взбунтовавшимся воином и патриотическое чувство, но, поразмыслив, признался, что чего-то недопонял в пьяных речениях дяди Серёжи. И целиком отдался чувству опасности нависшей над страной, чувству долга помочь Родине своей, что пока в его силах. Сверив по атласу утверждение бульдозериста, что до Москвы американцам ближе, чем до Западной Сибири, он сделал для себя открытие: раньше они оккупируют его родные места, а уж затем только могут пойти на Москву. А воспрепятствовать этому обязан уже с рождения каждый гражданин своего отечества. И Борька на первом же сбо-ре альбатросцев обрисовал политическую обстановку в мире и наметил планы всей команды, вытекающие из этой ситуации.
Разумеется, всё должно сохраняться в строжайшем секрете, поскольку есть шпионы, а потом найдутся и предатели. От преда-тельства же кровные клятвы не спасают, и поэтому он ни от кого их не требует, но все должны знать, что у него на этот счёт имеется особый план, который им откроет, когда война нач-нётся. Сейчас же просто предупреждает, что план просто исключает даже самоё возможность предать их общее дело. Дело же пока заключается в организации сопротивления оккупантам, пос-кольку потом времени на раскачку уже не хватит: надо будет действовать. И чем скорее американцы ощутят силу уже созданно-го партизанского движения, тем оно будет успешнее. Враг станет искать зачинщиков среди начальников разного рода, среди взрослого населения и никогда не заподозрит "Альбатрос", по-скольку он ничем не будет связан ни с теми, ни с другими, и это бу-дет гарантировать мальчишкам неуязвимость на достаточно дли-тельное время. Успех будет подкрепляться ещё тем, что у окку-пантов от неизвестности начнётся паника.
Далее Борька обрисовал перед пацанами развитие их партизанских действий до пол-ной победы и освобождения страны от агрессора. А начинаться Победа будет у Нагодной геодезической вышки. Там, в километре от неё, в бору, что над болотом за Кривым озером, они выроют блиндажи и ходы сообщения, абсолютно замаскированные и утеплённые. Рыть начи-нают завтра же, каждый поход к вышке должен быть максимально полезным - с пустыми руками чтобы ни один там не появлялся: хоть кирпич, или доска, или моток проволоки, но что-нибудь с собой принеси. Чтобы строительство раньше времени не рассекре-тили, нужно оговорить шифр сообщений и систему сигналов. Уже налаженная проводная связь через радио не совсем годится. Её надо использовать для второстепенных целей, а для главной - только в одном случае: когда "Альбатросцы", увидев флаг на крыше Лёньки Мурзинцева, подключаются к радио в условленное время и выслушивают приказ собраться в зашифрованном месте для обсуждения какого-либо вопроса.
Читателям поясню, что провод-ная связь была придумана кем-то из учеников для коллективного решения трудных задач по математике или физике. От крыши одного дома к крыше другого по всей улице был натянут медный провод, отвод от которого шёл в каждое ученическое окно. Если задача не дава-лась, то школьник батарейкой перемыкал провода в радио-репродукторе, из которого при этом в каждом доме звучал особый сигнал. Вызываемый узнавал свой код и подключался к медному проводу, вынув из розетки радио одну штепсельную ножку, а дру-гую подсоединял к той отдельной уличной проволоке. И школяры переговаривались друг с другом, не выходя из дома и никому же мешая, но всякий желающий мог присоединиться к ним. Последнее-то и не устраивало Борьку в этой радиосвязи.
Вечером следующего дня после совещания "Альбатроса" Борь-ка, всё ещё взбудораженный своими планами партизанской войны, обнаружил отца неожиданно трезвым и не утерпел, чтоб не рас-спросить его о том, что говорят взрослые о пошатнувшемся мире. Начал издалека, исподволь и, в конце-концов, не утерпел, сказав отцу, что можно развернуть такое сопротивление американцам, какое они себе и вообразить не могут, а центром этого сопротив-ления очень запросто можно сделать их таёжно-болотистые места. И Борька стал приводить преимущества этих мест, на что отец отозвался очень обидно для сына.
- Планы Наполеона, а своды Парамона-печника.
Но обида, поскольку вновь уже была весна, очень скоро ра-стаяла, и опять приблизился День Победы. Тот День Победы, кото-рый Беле не терпелось сделать своим триумфом, завершить всё-таки войну улиц сокрушительным позором "Стадионов". Только не знал он, с какой организацией столкнулся, на что покусился. Что значила его задумка триумфального шествия и порчи Кривого пляжа в сравнении с задачами "Альбатроса", с планами Борьки-стратега? Перед этими планами все своды "Лесачей" не могли не рухнуть.
А ещё Беля не учёл того, что подражание похвально для попугаев, а у людей оно наказуемо. Прошлой весной Борька, готовя парадное шествие "Альбатроса" по улицам противника, всё тща-тельно продумал. Накануне Дня Победы братья Вихрасовы с Ники-той и Пшеном на четырёх обласках якобы собирали в кустах, в березняке за Первым озером, приблудные брёвна, притащенные ту-да наводнением, которое превращало все озерья и болота в одно большое море. В действительности же Борька с друзьями достав-ляли в тыл противника те плавсредства: неводник, плот и пару обласков, на которых "Альбатрос" после парада уплывёт по течению к своей зоне, исчезнув из стана врага как мираж. Этот-то мираж и возник тогда неожиданно за спиной у растерявшихся "беляков", позорно растерзав и ра-зоружив их. Беля не мог повторить такой маневр, да-же если бы разгадал, по двум причинам. Первая заключалась в том, что Борьке пособило течение, которое имеет направление от Борового озера к Первому через болото их соединяющее. Во-вторых, на Лес-ной и Новостроевской улицах не нашлось бы нужного количества обласков иди неводников, поскольку почти всё их население сос-тавляли пришлые люди, живущие не в собственных, как на Стадионной и Садовой, избах, а в "казённых" четырёхквартирниках. На Лесной было только пять личных домовладений. И все они, строго говоря, располагались на оконечной части Рабочей улицы, от ко-торой их отделила по нечётной стороне пекарня, а по чётной - бассейн-отстойник, и только в двух частных домовладениях имелись лодки. И лишь в одном из них, у Полынцевых, были мальчишки, входя-щие в Белин отряд. И, вообще, потомки местных жителей даже по-мимо собственной воли наследовали не только дома и обласки, но и пристрастия, образ жизни, особую смекалку, тогда как сослан-ные или завербовавшиеся тяготели к прошлому своему бытию, к нездешним привычкам. Кто-то, конечно, приноравливался к мест-ным обычаям, но в те годы это было не так-то просто из-за гро-шовой зарплаты и неимения своего, обжитого родителями хозяйства. Беля вынужден был брать числом.
Пять колонн по семь маль-чишек в каждой вспылили пустынные враждебные улицы, сначала Стадионную со стороны Первого озера, а потом, пройдя две тре-ти её, завернули на Садовую, в конце которой, не доходя до пересечения с Источной, завернули ещё раз направо, в проулок, ведущий к кладбищу. И по узкому перешейку, меж оградой клад-бища и разлившимся Истоком, углубились в лес. Здесь парадников или, правильнее, пародистов обстреляли из прачей десять пацанов Садовой, тут же пустившихся наутёк и врассыпную по ле-су. Строй нарушился: поход закончился, а жалкая кучка врага трусливо прячется за сосёнками, и как было можно удержаться от преследования? Сам Беля азартно бросился в погоню, успев, правда, отдать приказ через полчаса собраться у Кривого пляжа.
Этот пляж представлял собой полуостров, а в годы больших наводнений до спада воды становился островом. Вокруг полуостро-ва лежало болото, согра, заросшая тальником, и только одной стороной, полоской в тридцать метров длины, его касалось Кри-вое озеро. Перешеек, затапливаемый половодьем, в дожди превращался из-за глинистой почвы в непролазную грязь, а в засуху комья глины превращались в камни, по которым вечно босым маль-чишкам было больно ступать. Здесь-то и соорудил Борька мостки из собранных по здешним кустам брёвен и горбылей, которые нас-телил на срубленные тут же две огромные осины. И если помогав-шие ему мальчишки видели тогда одно назначение этого моста, то их предводитель держал в уме и другое, стратегическое, ко-торое, он знал, сослужит им в противоборстве с "Лесачами".
Через полчаса на полуострове завязался отчаянный бой де-сятка "Альбатросцев", возглавляемых Пшеном, и двух десятков беляков под началом самого Бели. Остальные его пятнадцать вои-нов под водительством знаменосцев Полынцевых отлавливали пя-тёрку Стадионов, среди которых они не видели ни "Вихлясика", ни его брата Борьки. И хотя Белю Ванька Эккерман, окрещённый Ёкаром, предостерегал, что неспроста Борьки нет среди "Шпионов", вожак беляков не прислушался. Правда, его в этот момент сбил с толку Стыга, сам залезший в воду и пустившийся в бегст-во вплавь к огромной сушине, застрявшей в кустах на противопо-ложном берегу озера. Воодушевлённый первым проявлением трусос-ти врага, Беля вздумал сбросить в воду всех, кого он загнал на этот полуостров.
- Беля, ёкарный бабай! - кричал ему Ванька. - Бросай это дело и пошли отсюда своих искать.
Но Витька его не слушал, так как с тремя соратниками в этот момент обстреливал Пшено, принуждая его залезть в воду. А Пшено не очень-то и сопротивлялся, скоренько забрёл в холодное майское озеро и поплыл на ту же сучкастую сосну, вывернутую с корнями половодьем где-то в таёжных верховьях реки и прита-щенную течением сюда. Увидев же своё знамя меж деревьев на "материковой" части бора, Беля торжествующе одёрнул Ваньку.
- Гли, беля: Полынчики идут, а ты дрейфил: Борька. Борька. Этот, беля, хитрожопик давно почуял, что тут жареным пахнет, и слинял куда-нибудь.
Здесь Беля вздрогнул и, как потом уверял Ёкар, побледнел, потому что тот же вопрос ему задал Пшено, уже вылезший из воды, но не на сушину, а в один из трёх обласков, неведомо откуда нарисовавшихся там.
- Беля, ты не хотел бы знать, где сейчас Борька с Вихлясиком? А ещё -ХСмя, Старуха, Никита и другие? С чего это наших здесь и половины нет?
- Да оттого, что, беля, по лесу драпают от наших.
- Ух-ты! Я бы тебе посоветовал побыстрее убраться отсюда, может быть ещё успеешь проскочить посуху. Хотя нет, - опоз-дал. Вишь, вон там что-то выплыло? Это мостки, по которым ты сдуру сюда проскочил. Оля-улю, сухим тебе отсюда не выйти.
Беляки ломанулись к перешейку и, конечно же, были остановлены мутным, свежим потоком воды. Беля всё понял, когда увидел обрубки канатов на осиновых пнях, понял, что этими канатами удерживался замаскированный мост, подплывающий сейчас к тем же кустам, где торчит могучая лесина и сидят в обласках мокрые Стадионы. Беля закатал штанины выше колен, шагнул в воду и сразу увяз в глине по самую закатку, и в этот же момент в грудь ему пребольно прилетела галька, сопровождаемая своеобразным, похожим то ли на поросячье хрюканье, то ли на сорочий стрё-кот смехом. Витька пригляделся - кто стрелял, но там из-за густых низ-корослых сосёнок никого не было видно. Но вдруг над ма-кушками деревцев взвилось знамя "Лесных братьев", которым кто-то невидимый размахивал.
- Беля, - вскричал Беля, признав в хохотуне своего боеви-ка Борова, - что за шутки? Ты чего, беля, по своим пуляешь? Ослеп, что ли, беля?
А из-за сосёнок вышли не свои, а Вихлясик-хромоножка и Сорока. Лёнька опрокинул знамя "братьев" на землю и стал мочиться на него, а Славка, явно подражая брату, стал изгаляться над Белей.
- Где это ты своих увидел? Они, Беля, давно уже дома на печках сидят, слёзы сушат. А знамя Боров нам подарил, а Полынчики домой сбежали, сказав, что за него ты нам резины отвалишь аж на сто прачей.
От бора Белину команду отделяла десятиметровая стрежь. И если противник мог укрыться за соснами, то здесь торчали чахлые, голые ещё кустики и осиновые прутики. Большие деревья были "Альбатросом" срублены на мост через грязь, а сосны, за кото-рыми "Лесачи" тоже могли спрятаться от прачей противника, стояли здесь столь далеко, что в ответ-то и не выстрелишь. Правда, и запасов галечника почти не осталось. Но какой смысл торчать тут, если ни в тебя не пуляют, ни ты ответить не можешь? Сидеть на середине острова и ждать? Чего?
Муки Белиных размышлений облегчил голос наконец-то объя-вившегося Борьки, который с пятёркой своих новобранцев прово-жал разбитых беляков, отрезанных от своего вождя в бору, на их родные улицы. Борька ещё не отдышался от пробежки и потому го-ворил запыхливо.
- Беля! Зачем ... лес поджёг?
Затравленный лидер "Лесачей" выбежал на остров повыше и всмотрелся под подолы сосен: там, на другом краю острова, где только что они загнали в воду Пшено с его десятком, что-то ярко полыхало.
- Беля! - ахнул он, - это не я, не мы ... Беля, это ... это ...
- Не мыкай и не бекай, - оборвал его Борька, - а дуй туда тушить. Мы-то смоемся, но вот успеешь ли ты сорваться с остро-ва до приезда пожарных? Славка, - приказал Борька брату, - водрузи-ка Белино знамя вон на тот кедр, чтоб Лёнькин отец знал, кто лес запалил.
Славку опередил Сорока, сын главного пожарника, вскарабкался на смолистое дерево и оттуда попросил.
- Давай сюда эту скатёрку.
- Хитрюга, сам её обоссал, а теперь пусть на меня каплет? - заартачился Славка. Борька не стал одёргивать препирающихся подчинённых, сам поднял знамя и, брезгливо отстраняя его от себя, просунул мокрое полотнище меж ветвей кедра.
Беляки же развернулись и помчались тушить огонь на проти-воположный конец острова, где их снова ждал обман: горел вмес-те с плавучей сушиной огромный костер на плоту, подле которого, сидя в обласках и со спины прикрываясь щитами, грелись и суши-лись искупавшиеся "Стадионы".
- Робя, зрите-ка, - съязвил Стыга, - Беля тоже греется: мы сидим, а он бегает.
- Ну, суки, вы, беля, ещё поплачете у меня, - выругался незадачливый вожак врагов, и ринулся обратно, к проливу, решив форсировать его и схватиться с обидчиками врукопашную.
- Братва! За мной! Нас не меньше ихнего, беля, пробьёмся. Палки покрепче ищите, палки.
Тщетно было и помышлять об этом холодном оружии, пос-кольку Борька продумал операцию до мелочей и давно очистил место битвы от хлама, который сейчас и полыхал на плоту, обо-гревая победителей. И Пшено хотел предупредить Белю об этом, но неисправимый хохмач Стыга встрял, оставив беляков с бес-полезной надеждой одержать верх в заключительной стычке битвы. Серьга пожурил друга.
- Ах, Стыга, как тебе не стыго? Теперь беляки не знают, что идут с голыми руками против наших сабель. Что ж, поплыли, хоть проводим их с почётом.
Обшарив остров и не найдя на нём чего-либо подходящего, чтоб использовать в качестве дубины, Лесачи вырвались из лесоч-ка к проливу с заряженными последними снарядами прачами, но не успели и по разу выстрелить, как были встречены градом галеч-ника с трёх обласков. Чем блике к проливу подходили беляки, тем плотнее становился прачовый огонь. Наконец, обстрел прекратил-ся, и Борька скомандовал Беле.
- Бросайте оружие в воду и без дуры валяйте домой. За знаменем ждём через неделю с ведром гвоздей. Полынчики уже покля-лись, что стибрят у отца в столярке этих гвоздей килограммов десять, и десять остаётся на всю оставшуюся вашу ораву. Как? Было вашим знамя, стало нашей скатертью-самобранкой. Робя, пли! - скомандовал на этот раз своим Борька, сам пальнув в главного своего противника и угодив тому точно в шею.
- Беля! А хэ не хэ? Подавись ты им, я другое сошью, ещё лучше этого, Братва, за мной, - и Беля первым бросился в вод-ную преграду.
Естественно, как назло, на всём пути отступлении не оста-лось даже самой завалящей палки. Малолетки же и не подумали сопротивляться, ещё на переправе побросав прачи в воду, как и приказывал им главарь "Шпионов". Беля отступал с десятью верны-ми друзьями, которые вдруг также предали своего вождя, столкнувшись около кладбища с дедом Миколой.
- У-у, племя окаянных! - шикнул на них дед, хотя мог и промолчать, да, видно, его самого они застали врасплох и отвлекли от покоя.
Устрашающие черные одея-ния деда, длиннющая чёрная борода под седыми лохмами, толстый посох, отшлифованный до золотистого блеска, и в мирное время на ребятню действовали завораживающе, а что же говорить об такой экстремальной ситуации, как позорное бегство после разгрома? Белино воинство проявило единодушную деморализацию, бросившись при его появлении врассыпную, и в обход: и деда, и кладбища, огородами, под дамбой, через Кирпичную и Источную улицы, вразброд, каждый всяк сам по себе, растеклось по домам.
Прошли чуть более двух недель, учебный год близился к кон-цу и завершаться он должен был как всегда общешкольной линейкой. Но на этот раз вводилось новшество - торжественное вручение лучшим двум ученикам путевки в один из общесоюзных пионерских лагерей. Борька, хоть и учился неплохо, а при усердии мог бы и отличником быть, но уже в двенадцатилетнем возрасте предпочитал не получать готовые привилегии и знаки отличия, а готовить и создавать их по своему разумению.
У него родилась идея - устроить нечто похожее на пионер-лагерь в своем Нагодном бору. Точнее, построить там партизанскую базу руками учеников всей школы, но пользоваться ею будет "Альбатрос", до конца остающийся засекреченным. Нейтралам же и тем, кто перейдёт на его сторону из стана "Лесачей", выстроить миникопию главной базы в Кривом бору, поближе к посёлку. Для этого все школьники заготавливают стройматериал и складывают его у Грязнухи, на месте предполагаемого будто бы лагеря. А члены "тайного общества" будут переносить по ночам через Грязнуху на свою базу солидную и лучшую часть этого строймате-риала. Тем самым, половину работы, самую рутинную и неинтересную, за них сделают мальчишка всего посёлка, совершенно о том не подо-зревая и, тем не менее, с неослабевающим энтузиазмом. Для привлечения такой рабсилы Борька и затеял провернуть на общешколь-ной линейке маневр с частичным рассекречиванием своей команды и объявлением "Лесачам" прекращение войны.
На линейке Борька планировал просветить всех пацанов о су-ществовании "Альбатроса": о строительстве в Кривом бору лагеря из землянок, о правилах приёма в отряд, об уставных в нём по-рядках. В общем, надеялся заразить их своей идеей, а затем поведать о взаимоотношениях с "Лесными братьями", которые недавно были разгромлены и теперь могут не исполнять объявленную им контрибуцию, если сейчас же поддержат Борьку. Война объяв-ляется законченной, а враждебные знамёна, захваченное в бою и новое, сшитое вторично Белей, подлежат публичному сожжению здесь, на школьной площади, где открывается запись кандидатов в члены "Альбатроса", знамя которого, наоборот, торжественно водружается над канатными воротами спортивной площади.
Обсудив эти планы, братья Вихрасовы, не откладывая их осу-ществление на завтра, побежали к Сороке отдавать приказ вывесить флаг на крышу, чтоб все "Альбатросцы" немедленно выходили на радиосвязь с командиром. Флаг вывесить с утра и не снимать до тех пор, пока каждый не будет оповещён о генеральном собрании. В Лёнькину же задачу входит выведать у Белиных знаменосцев Полынчиков, где они хранят новое знамя. То, что оно прячется у них, Борька не сомневался, поскольку во дворе его крёстного лёльки было столько разных построек, сколько не наберётся у всех хо-зяев любого из четырёхквартирников Лесной и Новостроевских улиц. В общем, если где и могут беляки сохранить своё знамя недоступно для чужих и родительских глаз, то это только у Полынцевых. И единственно, кто с гарантией добудет, правильнее, украдёт, вражеское знамя - это Лёнька, отец которого вечером зас-тупает на суточное дежурство и потому не загонит его домой прежде, чем тот выполнит задание. Мать же Лёньки Борька берёт-ся уговорить отпустить его ночевать к ним, Вихрасовым, мол, они завтра втроём собирались до школы (до второй смены) сбегать на рыбалку на Грязнуху, по которой рыба гуртом пошла с болот после весеннего разлива.
У калитки Мурзинцевых стояли две женщины и о чём-то разго-варивали. По всему было видно, что одна провожала из гостей другую, и они всё никак не могли распрощаться и наговориться: обычное для баб дело. Борька, не здороваясь с ними, поскольку за день с обеими уже виделся неоднократно, спросил.
- Тёть Клав, Лёнька дома?
- К Назаровым ушёл, отец послал его отнести какие-то свечи к мотолодке.
- Давно?
- Да уж час миновал, Степан ещё и на работу не собирался или даже спал ещё. Он ведь его с утра посылал, а Лёнька и забыл, вспомнил, когда из школы вернулся, да испугался, что отец сей-час проснётся и заругается. Вот ушёл и не возвращается, ждёт, поди, когда отец на работу уйдёт, или с дядькой своим ихний мотор чинят. К нашей лодке отец его не подпускает, так Лёнька на дядькиной отыгрывается.
- А, что, они тоже катер купили? - поинтересовалась гостья.
- Да, ещё по зиме, а поплавать толком так и не поплавали, как мотор сломался. На гусей только и сплавал Гошка на своей мотолодке, да там же загубил её, по кустам шастая.
- А добыл хоть гусей-то?
- О, нынче гусь хорошо шёл, давно, говорят, такого не было.
- И мой Авдей в кои-то веки съездил на гуся, тоже многушко привёз, а так и не знаю, как бы протянули до лета без мяса на одной свинине. Зорька-то о прошлом годе не бычка, а тёлку принесла, а мы её Клюхам продали, ихнему Сашке.
- И откуда у людей такие деньги берутся?
Женщины вышли на новую тему, а братья зашептались о своём. Борька послал Славку искать Лёньку, чтоб предупредить его о завтрашней "рыбалке", а сам остался ждать Сороку здесь на случай, если он разминется с его братишкой, и, заодно, когда тётки разойдутся, упросить Клавдию отпустить сына ночевать к ним. Усевшись на жерди забора, Борька невольно отметил, что знамена-тельно поселился главный пожарник посёлка: на самом видном, высоком месте, которое просматривается почти со всех улиц, кроме, опять же, параллельной Лесной и периферийной Новостроевской: как говорится, такое нарочно не придумаешь, такое само выстраи-вается. Одновременно, как Цезарь, Борька краем уха внимал бол-товне женщин.
- Правда, правда, ты верно заметила. - Подхватила какое-то соображение соседка. Клавдия дополнила его своим.
- А чо ты хочешь, немцы не пьют по-нашенски. Что стоило Крестьяну Веберу наш дом для сына купить и перетащить его эвон куда? И Клюхи, когда Сашка женился, то же затеяли. Откуда, думаешь, у нашего Гошки на мотолодку деньги нашлись? Благодаря Серьге Май-кову. Он же подрядился Клюхам перетащить их дом с Кирпичной на задки нашей улицы, ну и дотумкался пропереть сруб напрямки через огород сеструхи. Глаза, как это и принято у него, на-перёд дела налитые, не посмотрел, что за сугроб перед его-то бульдозером лежит, сгрёб его, а там у Гошки был обласок. Ну, и знамо дело, поколол его, да мало показалось, мыском обласка подцепил уборную, своротил её с подставы-то и в аккурат себе под нож. Пришлось сеструхе всю зиму на двор в стайку с корова-ми ходить. Зато теперь мотор купили и лодку под него справили из тёса, выписанного Гошкой на заводе для уборной. Спасибо Клюхам, за всё хорошо заплатили.
- Ай, хорошо напомнила про уборную-то. У тебя дуста не найдётся? Зараза, червь прямо задавил, уж всю хлорку и весь свой дуст на него высыпала, а всё без толку: его всё больше и больше, растёт как на дрожжах. Да и зайти-то в неё срамотно: того и гляди, что скоро тоже в стайку ходить будем. Дуст я сы-пала прямо так, а, оказывается, надо на какую-нибудь подстилку. Хватилась сделать, как люди подсказали - поглядь, а дуста-то больше и нету. И в магазин его чегой-то больше не завозят.
- Тёть Гуть, - не удержался Борька и встрял в бабий трёп, - а вы бензином не пробовали?
- Откель он у нас? Авдей на машинах не работает, и моторов у нас нету. Да ещё дом подпалишь этим бензином, ну его. - От-махнулась от мальчишки Смирниха, но не так-то он был прост.
- А его поджигать и не нужно. Я вот читал в учебнике при-родоведения про борьбу с малярийным комаром. Его личинки жи-вут в воде на болотах и озерьях, плавают у самой поверхности и дышат обычным воздухом. Так учёные и смикитили лишить этих личинок удовольствия свободно дышать. Они, учёные, на это де-ло нефть приспособили, берут её и распыляют на болото или озе-ро, где много личинок комара, и перекрывают им доступ воздуха, после чего все личинки дохнут. Вот и вы, тёть Гуть, перекройте воздух своим червям бензином, денька два-три походите в стайку, и дело будет сделано: потребуется полведёрка, не больше. Легко и просто.
- Ну-да, - усомнилась Клавдия, - а, ну, как Степан в убор-ную с цигаркой сунется? Беды не оберёшься.
- А зачем, - не понял Борька, - ему соваться в ихнюю убор-ную?
- А затем, что, кажись, и у нас тоже червь появился.
- Так вы предупредите его, чтоб он дня три в стайку похо-дил, если хотите и своих червей залить.
- А у меня Авдей не курит, я, пожалуй, попробую. Одолжишь, соседка?
- Пойдём, налью. Ведро потом через забор к нашей убор-ной поставишь.
- Э-э, тёть Клав, я-то чего сижу, - заволновался Борька, что женщины уходят, - отпустите Лёньку к нам ночевать.
- Зачем это?
- А мы хотели ещё до свету сплавать на Грязнуху и фитили поставить: вода на убыль пошла, а рыба с заливных лугов пока-тилась. Потом часика три побСтаем и к полудню вернёмся.
- А уроки за него я сделаю? - заартачилась Клавдия.
- Какие уроки, тёть Клав? Завтра, по существу, последний день учимся, а послезавтра будет только общешкольная линейка, - канючил за друга Борька.
- Да отпусти ты их, не бедокурить ведь собрались, - всту-пилась за мальчишек соседка.
- Я - что, по мне, чем реже он мне глаза мозолит, тем реже и на грех меня наводит: ведь без оплеух у него никак не получается. Бывало, порой, так и думаю, что он нарочно пакости мне делает, что грязь в дом ...
Женщины прошли от дома через огород к сараю и скрылись в нём, а Борька помчался искать брата и Лёньку, чтоб сообщить им об успешно проведённых переговорах с матерью Лёньки. И ещё он хотел поведать им о своём свежем соображении: вывесить на кры-ше все три знамени: своё альбатроское и оба лесачёвских - добытое у них в бою на День Победы, которое Беля так и не захотел менять на гвозди, и новое, которое Борька решил-таки выкрасть у врага нынче ночью. И на дело пойдёт он с Сорокой сам. Пой-дут незадолго до рассвета, и перед уходом на рыбалку вывесят все три знамени у Мурзинцевых на крыше. Если же тётя Клава проснётся, то оправдаются в лазании на крышу тем, что, мол, забыли бот, который там лежит с прошлой весны.
И уже у своротка на Садовую, Борька стАкнулся со Славкой, заговорщицки доложившим, что Сорока уже предупреждён, и ушёл в разведку узнавать, где Полынчики прячут новое знамя Лесачей. Сразу после этого он придёт к Вихрасовым ночевать и отчитается перед Борькой. И довольные собой братья весело потопали домой.
И вовремя, поскольку в это время с другого конца улицы, от озера, куда он пробрался под покровом сгущающихся сумерек, из Горелого бора, возвращался с задания Лёнька, побитый Петей Лысым Окунем. Если бы Сорока пришёл к Вихрасовым раньше братьев, то сорвал бы все Борькины планы с рыбалкой, выболтав их простодушно его матери, которая имела свои расчеты на сыновей. Мария, собираясь на ра-боту в ночную смену, уже начала нервничать на запропастившихся вдруг сыновей.
Когда она спала перед ночной сменой, они торчали дома, всё гремели чем-то, мешая сну её, а теперь, когда она хочет дать им наказы на завтрашнее до школы утро, их и след простыл. Она уж начала писать им записку химическим карандашом, слюнявя его, чтоб сыновья подготовили завтра до обеда огород под пахо-ту: разбросали бы навоз и разобрали бы два звена в городьбе. Если бы от этого занятия оторвали её не сыновья, а их дружок, да ещё бы и сообщил ей, что пришёл ночевать, то гневу Марии не было б удержу. А так как Борька со Славкой всё ж таки опередили Лёньку, то она лишь накричала на старшего, не прибегая даже к шлепкам голой ладонью по его пухлой заднице, и убежала на работу, не заметив идущего к ним приятеля: опаздывала на смену. Да и гудок заводской, раздавшийся, когда из сеней она выходила на крыльцо, подстегнул её: через пять минут на проходной Шура Губанова нач-нёт снимать с доски номерки опоздавших.
Рыбаки-знамепохитители, конечно же, проспали, и опускали обласок на воду в тот момент, когда бабы гнали коров пастись. Луга, правда, все ещё были залиты, а в сосновом бору трава не растёт, и скот, побродив пару часов по кромке леса, возвращался домой, громко требуя от хозяек корма. Эти два часа хозяйки старались не отлучаться из дома, ждали своих кормилиц, которых они тогда потчевали больше осиновыми ветками с молодыми листочками, поскольку сено к тому времени уже почти было съедено. А осино-вое молоко было горько и целиком шло в обработку на сепараторе, на котором из него взбивались сливки, а из сливок на руч-ной маслобойке сотворялось масло. Этим сепарированием молока и занимались те два часа бабы, в ожидании возвращения голод-ных коров.
А Клавдия и Гутя ещё успели обработать свои уборные, пос-ле чего загнали бурёнушек в стайки к яслям с осиновым кормом и отправились в магазин за хлебом, за которым тогда приходилось отстаивать по полдня в очереди или в ожидании его выпечки. Если бы булочная находилась в помещении пекарни, что стояла перед бассейном, то они одновременно с Петей услышали бы сирену пожарной машины, и всполошились бы. Но хлебный магазин находился на Школьной улице, в её начале, и внутри него, битком заполненным бабами, перемываю-щими Хрущёвские порядки, никто не придал значения слабому вою пожарки, несущейся по Рабочей улице и у пекарни завернувшей на Стадионную. Всполошилась бы в первую голову Клавдия, не преду-предившая Степана о новом акте её борьбы с червями в уборной.
А Степан, тем временем, успокоился - звонок с пекарни, извещавший пожарников, что на крыше его дома виден огонь, оказался ложным: меж едва позеленевших топо-линых веток различались трепыхающиеся флаги, водружённые туда, наверное, сыном Лёнькой. Бригадир пожарников, примчавшийся на пожарке к своему дому, сразу всё понял и отпустил напарников, велев им ехать обратно, а по пути сменить воду в резервуаре машины у бассейна-отстойника, мол, с зимы не менялась, так что уже протухла. А сам остался дома: смена закончилась.
Позавтракав без хлеба, сунул беломорину в зубы и пошёл в туалет, подле которого его остановил Авдей, разбрасывающий у себя на огороде навоз.
- Здоровеньки были, - окликнул Степана сосед, направив-шийся с вилами поближе к их общему забору, - чего это курей пу-гаешь, с сиреной домой едешь?
- Да, вот, позвонили, говорят - горю, мол, на нашей крыше огонь виден. Прилетаем и видим, что это не огонь, а Лёнькины флаги, целых три штуки. Зачем вывесил он их - не знаю: ни его, ни Клавки дома нет.
- Клава с Гутей по хлеб ушли, а Лёнька, Гутя сказывала, с Вихрасовыми на рыбалку собирались.
- Мужики у нас тоже собираются завтрева пойти - рыба по-катилась в реку. Может, и я с Гошкой съезжу поневодить, если он мотор починит. А ты уж пахать собрался?
- Не знаю, может артельский пахарь успеет, дойдёт сегодня до Вихрасовых, а завтра, думаю, к обеду и наша очередь подой-дёт. За день-то, поди, навоз не перележит, а я с ночной пришёл, всё равно разгулялся, до обеда не усну. Вот Гутя хлеба прине-сёт, тогда и спать лягу.
- А я без хлеба умял. Думаю, раз пришлось домой прие-хать, чего же не поесть?
- Но-но, а я думаю, чего это Стёпка балует, сиренит на весь околоток.
- Да, было бы очень смешно, если бы и взаправду у пожар-ника загорелось, - и с этими словами Степан прикурил погасшую папиросу, а спичку кинул в открытую дверь уборной, откуда вдруг так жахнуло, что строеньице покачнулось. Опешивший Сте-пан не сдвинулся с места, только руки его вскинулись к голове, и стали ощупывать волосы и лицо. Авдей же отпрянул, зачем-то взял вилы наизготовку как винтовку, и очумело спросил незадачливого соседа.
- Ты чего это делаешь?
- У? Я - ничего, оно само загорелось!
И тут ему на гла-за попалось ведро, в котором обычно жена разводила навоз для поливки грядок. Он схватил его, чтоб бежать с ним к бочке с дождевой водой, и выплеснул остатки содержимого на полыхавшую клетушку уборной, которая вплотную примыкала к стайке с последней копной сена на крыше. Степан опять не понял, что прои-зошло на этот раз, только выронил из рук ведро, а сосед повто-рил свой вопрос, уже с фальцетом в голосе.
- Степан, ты чего делаешь?
- Тушу! Не видишь, что ли?- только и прошипел тот, бросившись в дом, к теле-фону, звонить в пожарную команду.
Подбегая к дому, он одновременно и вспомнил про коров, заметавшихся и замычавших в стайке, и увидел своего заклятого врага Лысого Окуня, проходившего по улице мимо их калитки. И он попросил его.
- Петя, горю, выгони коров на улицу, а я позвоню своим.
Петя же вот как очутился в тот момент на горке Стадионной улицы. Услышав вой пожарной машины, он выпроводил Татьянину бабушку за дверь под тем предлогом, что ему якобы надо соби-раться на рыбалку. Приволок из кладовки свой дряхлый берестяной кузовок, ссыпал в него свои сбережения и, прихватив для вида пару удилищ, побежал на Стадионную вслед за пожарной. На полпути увидел, что машина, постояв минутку на горке около Мурзинцевых, покатила обратно. Петя сел на ближайшую лавочку, у калитки Панковых под могучей рябиной, и задумался. То, на что он надеялся, не случилось, а он обрадовался, что ему так скоро предста-вилась возможность проверить версию Майкова. Мучаясь над вопросом, как ему теперь быть, Петя решил пойти к Грязнухе и там под видом рыбалки, закопать свои накопления. Поднимаясь на гор-ку, вдруг увидел, как полыхнула уборная Мурзинцевых, а мужи-ки, стоящие подле неё по разные стороны изгороди что-то заорали и засуетились. Петя подошёл вплотную к забору и двинулся медленно вдоль него, полагая разглядеть и услышать побольше. Тут-то его и застал со странными признанием и просьбой Степан, его злейший враг. Но Пете повторять не пришлось - он сразу всё смикитил.
А Степан, пока Петя выгонял из стайки обезумевших коров да подыскивал себе самое укромное местечко, накручивал телефон. Наконец-то Шурочка, исполнявшая одновременно две роли на проходной лесо-завода - вахтёра и телефонистки коммутатора на полсотни номеров, соединила его с рабочим местом.
- Аллё! Пожарка?! Выезжайте быстрее: у Мурзинцевых уборная загорелась.
- Это, нет у них пожара, это у них флаги на крыше.
- Да-нет, теперь взаправду загорелось, - вскричал с досадой Степан и услышал в ответ ещё более, чем у него самого, рассерженный голос напарника.
- А я, японский городовой, тебе русским языком говорю: мы только что от них приехали, флаги там висят, а пожара никакого у них и нету.
- Язвила тебя подери! - Добавил злости и погорелец, и сразу был узнан.
- Это ты, Степан?
- Я! Выезжайте: горю на самом деле.
- Так это, Данька воду остался там, у бассейна, менять.
- О, язвила вас в душу, лети к Даниле, у тебя ж велосипед есть, гони к нему туда и мигом ко мне. И гудок, гудок пущай на заводе дадут. Скажи Шурочке, пусть пожарный гудок дают, а я, это, с Авдеем пока тушить начнём.
Когда он прибежал на место пожара, там уже толпился на-род, кое-кто с вёдрами, таскали воду из дождевой бочки, а Авдей рассказывал зевакам, в большинстве состоящим из ребятишек.
- А я ещё вчера видел, Петя тут крутился весь вечер, на лавочке чего-то сидел. А сегодня слышу - пожарная гудит, ну, думаю, это Петя опять бурундука нашёл, А он эвон чего учинил. Степану отомстить вздумал, бензина ему в уборную налил, зная, что без папироски тот в уборную не ходит.
Степан оборвал его, потащив выкатывать бочку с бензином из дощатой пристройки, в которой у него хранилось всё, что имело отношение к моторной лодке: запчасти, ключи, инструмент, канистры и две бочки с бензином, одна полнёхонькая, а другая напо-ловину опорожнённая. Не ведал Степан, что Клавдия, нацедив се-бе в ведёрко бензина, бочку не закрыла. Он, опрокинув на бок полную и выкатив её с Авдеем на середину огорода, то же самое хотел проделать и с полупустой. Мало того, что на землю проли-лось, и стенка сарая обрызгались, так и на штаны его прилично выплеснулось. И вместо того, чтобы поднять бочку, Степан стал искать под ногами пробку, но, благодаря Авдею, на землю вытекло не больше полуведра: сосед исправил Степанову оплошность, од-ним махом поставив бочку на попа. Хозяин же вынужден был бежать менять штаны, опасаясь вспыхнуть на тушении огня, а сосед сам выволок бочку из сарая, откатив туда же, к первой, и накрыл обе ёмкости половиками, вывешенными Клавдией для просушки на курятник. Третий половик, уже не раз прихваченный пламенем, Авдей просто отбросил в сторону. И Авдей же согнал с крыши дома Витьку, из-вестного всем как Беля.
- Ты зачем туда забрался, а ну слазь счас же.
- А отседова лучше видно.
- Не глазеть надо на пожаре, а тушить.
- А я смотрю - едет или нет пожарная машина. Она вон, зачем-то к бане поехала, ко вторым заводским воротам.
И действительно, пожарник Даниил, услышав заводской сигнал о пожаре, рванул напрямки к заводу, к запасным воротам, посчитав, что беда стряслась там, и, в результате, спешащий к нему на велосипеде третий дежурный страж огня опоздал на какое-то мгновение. Когда же он настиг машину, уже въезжавшую в открывшиеся ворота, то оба, оглянувшись, ахнули: дым над Мурзинцевским сараем зас-тил уж полнеба, и из-за дыма не был виден сам дом.
Переодевшийся в новые брюки Степан выскочил из дверей свое-го дома в тот же момент, когда визжащий Петя, перекрывая вой пожарной машины, вывалился из полыхающей стайки. Все присут-ствующие отшатнулись: за спиной у бедолаги факелом горел его любимый кузовок, из которого, взбренькивая, в дырки выскакива-ли монетки. Авдей первым пришёл в себя, сдёрнул с несчастного горящий кузовок, а Петю опрокинул на землю и накрыл половиком. Народ, ошалев, пялился не на дурачка, а на горку денег, обра-зовавшуюся на месте развалившегося и полусгоревшего кузовка, и только хозяин вскинулся на Петю, вспомнив слова Авдея о вчерашнем визите к нему этого неприятеля.
- Признавайся, Лысая дубина, что ты делал в сарае?
Перепуганный, скулящий от боли, Петя привстал на колени и честно во всём признался.
- Я от Смерти прятался!
Рассвирепевший Степан не удовлетворился ответом, сгрёб бедолагу за грудки и поставил на ноги.
- Ты тут дурачком не прикидывайся, говори правду.
- Я правду говорю, - захныкал Петя, - и деньги вон.
- Эту рухлядь ты мне приволок за ущерб от пожара? Я спра-шиваю, зачем ты меня подпалил?
- Степан, - вступился за Окуня Авдей, - я ж видел - ты сам подпалил.
- А бензин, бензин-то он налил? - не унимался хозяин и услышал признание, но не от Пети, а от жены, примчавшейся домой с буханкой хлеба.
- Это я, Стёпа, налила.
- Ничего не понимаю, - очумело проговорил Степан, - а он-то, он зачем в сарай залез?
- Я, честно, - промямлил плачущий Петя, - я взаправду от Смерти прятался, и даже деньги ей принёс.
- А я вам скажу, - выступила Авдеева жена, - это всё Борька, а мы, дуры старые, послушались мальца. Но кто же знал, что всё оно так обернётся?
Когда братья Вихрасовы и сын Степана вернулись с рыбалки, огонь был уже почти погашен. Около калитки стояла подвода, и лошадь, чуя дым, недовольно всхрапывала, но мирно ждала, когда усадят на телегу Петю с забинтованной головой. Рядом с Петей, поддерживая его за плечи, уселась Ирма, прибежавшая на пожар одной из первых со своего огорода, который примыкал к огромно-му, на две семьи, Мурзинцевскому участку со стороны бывшего стадиона. Петя безутешно плакал, обнимая платочный узелок с монетами, и приговаривал.
- Их было больше, их больше было!
Борька узнал материн платок, но вначале подумал, что в него завернули Петину рыболовную добычу, и это его раздосадо-вало: у людей такая беда, а дурень хнычет о каких-то окунях. Потом, заметив, что при его появлении, куда-то исчезли все мальчишки вражеского стана, безнаказанно во множестве колготившиеся здесь, у Борьки неприятно ёкнуло под ложечкой. Глянув на крышу Мурзинцевского дома, он спросил у Лёньки, кто снял зна-мёна. Сорока пожал плечами, и Борька всё понял. Расспросив дру-гих ребят о том, что здесь и как всё это произошло, он понял гораздо больше и даже как-то почувствовал значимость случивше-гося для его дальнейшей жизни.
- Для, - добавил мне Борис Иннокентьевич, - своего мироощущения.
Может быть, в деревенских пересудах того пожара было нечто, что натолкнуло Борьку увязать его с костром из госпаровских дров, но, в отличие от односельчан, он был единственным, кто оба этих события, разделённые друг от друга пятью годами, счёл вошедшими не только в Петину жизнь, но и высветившими его, Бориса Иннокентьевича, линию судьбы. И не будь того озарения, остался бы и он блуждать в тех потёмках, в которых пропал его отец и сгинул брат. И с годами Борис Иннокентьевич, единожды нащупав нить, впрямую его, казалось бы, и не касающуюся, теперь всё чаще и чаще обнаруживает другие нити из дня сегодняшнего в своё прошлое, сколь бы далёким и туманным оно ни было. И всё больше убеждается, что ничем пренебречь он не может, всё, любой пустяк, обретает немалое значение, всё имеет свои последствия. И Петя не сразу, конечно, а вначале подспудно, но со временем - вполне осознанно, занял в мировоззрении Бориса далеко не пустое место. Значимость этого места он видит хотя бы в том, что через Петю постиг своим умом простую деталь в мироздании, пренебрегаемую нами по причине своей неизъяснимости: совесть.
- В жизни каждого из нас, - начал размышлять Борис, подстёгнутый воспоминаниями детства, - оставляют следы тысячи людей, взаимосвязь с которыми мы обычно игнорируем, обрываем нити, увязывающие нас. Мы обвешиваемся этими оборвышами, не проникая в смысл, в символичность какой-то личности для нас, мол, этот человек в моей жизни всего лишь случайность, недоразумение, досада, о которой лучше скорее забыть. И забываем настолько, что случившаяся позже с нами беда воспринимается как гром с ясного неба, тогда как это всего лишь эхо, эхо невнимания нашего к некогда ближнему, а теперь ставшему дальним.
Такой подход отдаёт предпочтение беспамятству и равнодушию, а потом заставляет искать причину бед на небесах. И мы обращаемся для разгадки линий своей судьбы к далёким звёздам, а не к ближним своим, жизнь которых однажды пересеклась с нашей. Иные и довод в пользу такого обращения подыскивают многообещающий: звёзды - они, мол, ясные, а чужая душа - потёмки. Им тяжко признаться даже са-мим себе, что звёзды, сколь бы блистательны они ни были, а они мертвы, что чужая душа, как бы отуманена она ни была, а она - живая, она - вопрошает и ждёт ответа или призывает к ответственности за твои былые деяния. А вот это уже непосильно, неподъёмно, им легче на небо взгромоздить свою вину, своё несчастье, своё невезение, мол, оно широко и благосклонно. А небо немо внемлет нам, всё от нас приемлет, какую бы напраслину мы на него и своих ближних не навесили. Оно не винит нас ответно, не дёргает за оборвыши нитей, не делает нам, как наши ближние, больно. Если же как-нибудь и напомнит, что мы в безмерной любви и жалости к себе разучились так же любить ближних своих, то вполне возможно и правомерно это напоминание принять не на свой счёт. Для этого, мол, и Христос, взывавший любить ближнего как самого себя, осознанно взошёл на Голгофу.
И что же? Сколько среди нас лениноподобных, которые, видя в людях злодеев, не понимают, что смотрят в зеркало, самих себя видят, и потому тверды в убежде-нии, что таких надо уничтожать? Очень и очень много, но ни один из них с себя не начинает, ибо безмерно любит только себя само-го. Но почему же мы, выбирая для жизни ту стезю, которая укреп-ляет любовь и уважение к себе, совершенно не придаём значения тому, что эта же стезя обрывает любовь к людям, и не только об-рывает, но и уничтожает её? Да потому, что мы собственной шку-рой познали тщетность ожидания от людей благодарности за нашу любовь к ним, что совесть может быть у человека, а может и не быть, или может оказаться опалённой или выжженной.
И только под старость, когда судьба уже сложилась, прихо-дит не осознание, а всего лишь смирение. Смирение пред фактом, что не люди воздают за меру любви нашей к ним, а воздаёт наша собственная судьба, которую уже не перехитришь, которая уже случилась, и случилась именно так, что нет в ней ничего случай-ного и зряшного, что не избежать и после смерти безмерной ми-лости Божьей.
Рядом с Богом, душа, покинувшая грешное тело и купаясь в Его благодати, вдруг узрит все нити своей судьбы не оборванными, а увидит их в целости и вечности, и потянутся эти нити к оставшимся жить детям, к другим единокровным и близким людям, ради счастья которых и жизнь была пройдена. И как же ду-ше нежиться в лучах Божьей милости, если нити эти оказались сплошными тенётами, в коих безвинно бьются будто бы осчастливленные и оставленные тобой истинно близкие люди. Душа будет сперва рваться помочь им выпутаться, подсказать самолично те простые заповеди, кои сама при жизни отвергала, потом, постигнув тщетность этого рвения, возжелает ослепнуть, но только бы не видеть ни мук земных, ни лика Божьего. И, наконец, осознает, что она угодила в ад, с которым, по сути, сама же туда и прибыла, хотя и находится в осязаемой близости с Все-благим, Славу которого лицезреть больнее, чем последствия своих прегрешений.
И смирение приходит ещё от подспудной надежды на прощение Божие, и Господь прощает, отсылая душу для нового воплощения к людям, предоставляет ей шанс забыть прежнюю, греховную жизнь, а дабы не повторила она того пути, лишает её судьбы иль разума. И счастливы будут те, кто, невзирая на неразумность их ближнего, узрит в нём прощеную душу, сохранит и укрепит свою любовь к нему и одним уж этим будет сам осветлён и спасён. Слабоумный может выра-зить ту крохотную правду, которая вмиг разрушает нагромождения умной лжи, ибо его пребывание рядом с вами не случайно, как не случайно всё то, что ниспослано Всевышним. Убогий разумом, коснувшийся вашей судьбы, это не просто прощеная душа, он - знак Всевышнего к вам внимания.
Борис благодарил судьбу, пославшую ему Петю, ибо считал себя счастливым человеком. Говоря это, тут же признавался, что единствен-ное, чего он не может объяснить и выразить словами, так это - счас-тье человека.
- Можно перечислить то, что осуществлению мешает, и всегда окажется, что - либо этот ряд помех слишком короток и его надо ещё и ещё удлинять, либо помех для счастья не бывает. И в том, и в другом случае ускользает смысл того, что мы понимаем под счастьем. Счастье невозможно понять, его можно только почувствовать, и чувство это приходит с любовью к кому-нибудь, чувство это даруется судьбою за любовь, и если за любовь всего лишь к самому себе, то за любовь к себе, как к образу и подо-бию Божью. Но мы умудряемся не заметить его, не прочувствовать, и, получив однажды билетик, спешим поменять его на нечто боль-шее, как Петя, вознамерившийся обмануть киномеханика. Дурачка ждало вознаграждение за его гениальную простоту, ибо он - прощёная душа, но - вы-то?
На первый взгляд, Борькин отец был прав, предрекая его полководческим планам обернуться сводами печника Парамона, по-скольку "Альбатрос" после утраты своего знамени распался. Не сразу, конечно, ещё лето тянул своё существование, но к продолжению строительства партизанской базы в Нагодном бору мальчишки Стадионной и Садовой улиц больше не приступали. А потом вдруг оказалось, что детство кончилось, перешло в иную стадию, и жизнь потекла дальше под знамёнами других интересов. Да и посёлок стал хиреть, когда из него люди поуезжали, а молодёжь не задерживалась в деревне, обзаводилась семьями в городах, где и работа попроще, и жизнь вольготнее, и выбор стези пошире.
- Путь так, - говорит Борис Иннокентьевич, - но отец пел не об этом. Помнишь, в Москве узка, а здесь - пошире? Он имел в виду небо, но не то небо, на которое надо взваливать ответ-ственность за свои деяния, не закопчённые своды нерадивого печ-ника, а те, он подразумевал, небесные своды, которые, соединяя во-ду с огнём, добро творят в детских душах, даже если они воин-ственным образом выражают своё Божье подобие: они творят на той стезе, которая у нас особенно в чести. И больно видеть, особенно сейчас, на заре третьего тысячелетия, как воинственность, враждебность, взаимонетерпение людей сводят на нет остатки творческих порывов, нагромождают на непосредственные чувства людей горы лжи и грязи. Я счастлив, счастлив семьёй, сыном, делом и судьбой, но я боюсь, боюсь за своё счастье, ибо всё больше и больше появляется тех умников, которые способны даже из доброго семени взращивать только беду, беду вокруг себя и на мою голову.
Что я мог ответить Борису Иннокентьевичу? Я мог только выслушать его, да попробовать всё это пересказать вам.
178
Так крестники называют своих крёстных родителей. (стр. 164)
Сарай для скота, обычно - бревенчатый. (стр. 166)
Ботать - пугать рыбу колоколом на шесте. (стр. 167)