В городе Энске на Площади Фонарей, как обычно это бывает в базарный день, царил хаос. Разноцветные лавки купцов, пышные одеяния местных красоток, лохмотья профессиональных попрошаек, узорчатые костюмы скоморохов, рубища полупьяных отшельников, пришедших на рынок пополнить оскудевшие за долгую зиму запасы "гороха и родниковой воды": все сливалось в единый гомонящий пестрый ковер. Свежий ветерок проносил вдоль всей площади то запах восхитительных восточных пряностей, то сырое дыхание Большого озера, а всего чаще - сшибающий с ног ищеек и приводящий в тихое помешательство обычно смирных лошадей и ослов, затхлый дух городской канализации. То тут, то там поднимались к небу столбы дыма и огня, забирались друг на друга, падали и вновь забирались, складываясь в новые причудливые фигуры, акробаты. Плясали медведи, танцевали цыгане, фокусники вытворяли на потеху толпе один за одним свои фокусы, карманники срезали кошели и опустошали слишком тугие карманы, шулеры обдирали до нитки слишком доверчивых и азартных игроков, кто в вист, кто в наперсток, а кто просто в тузейку, словом, все происходило так, как и должно происходить в любом нормальном городе.
Самое интересное действо начинается на подобных ярмарках обычно во второй половине дня, когда все необходимое уже куплено, а времени до захода солнца осталось уйма, можно и себя показать, и на других посмотреть. Этот раз не стал исключением: чуть только дневное светило перевалило через Небесную середку, как дюжие молодцы, до этого ковырявшиеся ножичками кто в земле, кто в стенке чьего-нибудь шатра и мимоходом изображавшие усиленное бдение, подобающее княжеской дружине, выволокли из какого-то потайного угла с десяток скамей, три огромные дубовые бочки со стальными скрепами и приставными лесенками, ворох алых флажков и дохлую кошку. (Несмотря на отвращение, с дохлой кошкой обошлись очень бережно, справедливо полагая, что на таком празднике жизни даже ее можно с выгодой всучить какому-нибудь простаку.) Бочки вкатили на самую середину площади, с улюлюканьем и свистом водрузили на их извечное место, вокруг расставили скамьи, на которые усядется знать и дружина и, наконец, окружили весь незатейливый ансамбль флажками, дабы неумытый простолюдин не причинил какой обиды Светлому князю, например, не отдавил любимую мозоль или не срезал кошель с народными золотниками. Флажок, конечно, если кто полезет - не поможет, зато дружина будет точно знать, кто в толпе бунтовщик и главный враг княжества. А с врагом разговор короткий, дружина, она после того, как прежняя утонула на Большом озере вместе с прежним же князем, состариться еще не успела, кровь не в жилах стынет, а в сердце стучит. Флажки расставили и начали бить в колокол. Народ потек к бочкам, предвкушая потеху. На импровизированные дубовые помосты поднялось три человека: один совсем юнец по сравнению с двумя другими, хорошо одетый, статный, второй - седовласый рыжебородый гусляр, давно знакомый людям по торжищам, свадьбам и поминкам, где был постоянным гостем. Третий же, совсем старец, был оборван и растрепан, с фигурой, некогда сводившей с ума первых красавиц, но теперь отцветшей, искаженной старостью и безразличием к себе. Колокол вновь зазвонил, призывая к порядку и тишине самым надежным образом, а именно: попросту заглушая все остальные звуки, пока народ не успокоится.
Князь хлопнул в ладоши. Младший из выступающих встал на бочке в полный рост и, оправив шевелюру и подбоченившись, во весь голос произнес: "Бога нет!"
Толпа начала бурно перешептываться, дескать, в прошлый раз интереснее было, когда решали, повесить к приезду князя парочку убивцев или лучше дорогу замостить, а вообще, голова юнец, где ж Бог, когда его не видать и не слыхать. Кто-то из селян в первом ряду начал хрипло рассказывать, как целый месяц молил Бога принять на небо его любимую тещу, а она все равно выздоровела, но получил от ретивого дружинника розгу и замолчал.
Следующий поднялся гусляр, окинул взглядом толпу, поднял вверх правую руку, прося тишины, и, чуть погодя, хорошо поставленным голосом сказал: "Бог есть, его не может не быть".
Толпа зашепталась пуще прежнего, мол, правду кажет гусляр, а как же он людям может соврать, коли и на святках играет, и на свадьбе, и, коли уж случится, схоронить кого поможет, и вообще добрейшей души человек. Примерный зять, потирая след от розги, сказал, что есть он, Бог, и с удвоенной силой начал травить байку о том, как один раз, помолившись, подстрелил две куропатки одной стрелой. Селянина перебил сдавленный рогот дружины, и он, плюнув в сердцах наземь, поплелся восвояси.
Третий поднялся старец. Подождал, пока люд успокоится, и молвил: "А я не знаю, есть ли Бог или его нет, и никто не знает".
Поднялся страшный гул: кто бы ни услышал последнюю фразу, всяк возмущался. Кто говорил, что Бог есть, и кто - что Бога нет, но все как один думали, что уж они-то знают наверняка. Вновь затрезвонил колокол, призывая доморощенных философов, теистов и атеистов к порядку.
- Бога нет, потому что нет никаких доказательств. Где чудеса, покажите хоть одно, и я поверю! - прокричал юноша.
- Бог есть, а ты, богохульник, молчи, может быть, Бог решил проверить, истинна ли наша вера, и послал нам такое испытание, - возразил гусляр.
- Наука против религии: нет небесных сфер, Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. В Священном Писании уйма ошибок. Все факты против религии. Разве богу угодно, чтобы все сотворенные по образу и подобию Его впали в грех безбожия? Всего-то и нужно - маленькое, завалящее чудо.
- Неисповедимы пути Господни, и вообще, почему он должен выслушивать требования какого-то неоперившегося птенца?!
- Я говорю от имени всех ученых людей, среди них довольно убеленных сединою мудрецов. Истинно говорю вам: не может быть священной книга, в которой звезды - это масляные светильники, горящие на Хрустальном небе, когда еще полста лет назад изобрели телескоп, и каждый может убедиться, что звезды - это такие же солнца, как и наше, суть шар из светящегося газу, во тьму раз больше Земли, просто они далеко очень; что Луна не расписная тарелка, на ней есть горы; что, наконец...
- Тебе мало нашего солнушка? - пискнул чей-то тоненький голосок из-под флажков.
"Правильно!", "Оленьку на бочку!", "старца с бочки, все одно ничего не бяшет", всколыхнулась толпа. С бочки вежливо, хоть и без лишних церемоний, ссадили старика, вскинули Оленьку, красивую девочку лет пяти или около того, в цветастом наглаженном платьице, шепнули ей на ушко, не бойся, мол, говори что хочется, да смотри, с бочки-то не свались, и стали ждать, что же дальше будет.
- Дядя, тебе что, солнушка мало?! - показывая маленьким пальчиком на Солнце и, прищурившись, глядя на небесный огонь, еще раз спросила Оленька.
Люди подняли глаза на дневное светило. Сегодня оно было самое обыкновенное, такое же, как и всегда было: светящийся желтый диск с красными буквами посередине, две коротенькие строчки: "НЕУ" и "БЕЙ".
- Заповедь-то как, кот ученый, объяснишь? А? - вскричал окрыленный гусляр. - Если Солнце - круглый шар из газу, да Земля-матушка вокол нее крутится, то как круглый год буквы-то не сходят и не прячутся?
Толпа загудела, что, впрочем, не было неожиданностью, скорее уж, закономерностью. Князь чуть наклонил голову к советнику и шепотом спросил: "А ты в Бога веришь?" Тот, так же шепотом, ответил, чуть улыбнувшись уголками рта: "Мне `солнушка' хватает. Светлый князь, в гелиоскоп букв не видно, так что заповедь - самое настоящее чудо. Другое дело, что пока люди сытые и всем довольные, в нашего Создателя верить не будут. Будут ходить в церковь, молиться, но верить по-настоящему не будут. Найдут какое-нибудь объяснение чуду или пропустят его мимо своих очей, но все равно тысячу раз `не будут'. Наш Бог слишком добрый, а может, ему просто очень интересно посмотреть, что же будет дальше, ведь не сказано же в Книге, что он всеведущ, сказано лишь, что он всемогущ и безгранично мудр. А что может быть более непредсказуемо, нежели человеческая душа". Князь был полностью согласен со своим советником, не зря тот занимал столь ответственный пост. Когда-то он и сам не верил по-настоящему, его изменили годы.
Внимание князя привлек отблеск света: старик, которого только что ссадили с бочки, самозабвенно тешился серебряной монеткой, заставляя ее подпрыгивать, стрижом лететь в небо, камнем падать вниз, золотыми всполохами играть в полуденных лучах солнца, сверкать, как ртуть на фоне небесной лазури. Князь поймал себя на мысли, что, будь он бессмертен, наверное, тоже сидел бы сейчас в простой одежде, на простой скамье и подбрасывал, ловил и снова подбрасывал монетку. Старец посмотрел на князя, кивнул, неуловимо склонив голову, будто шпион приветствует шпиона или монарх - монарха, улыбнулся, поймал на ноготь серебренник и вновь подбросил высоко-высоко в небо, так, что маленькая монетка скрылась из виду.
Советник с удивлением заметил, что вместо того, чтобы наблюдать за зрелищем, князь и старик, выступавший на бочке, смотрят куда-то в бездонное синее небо.