Долго думала, как мне начать описывать мое детство. Почти каждый родившийся в этом мире по сути своей обречен на рост и на осознанное или не осознанное продолжение своей жизни и своего рода. Но у каждого это происходит по-разному, со своими позитивными и негативными моментами. И из этих моментов и состоит вся наша жизнь, индивидуально для каждого зовущаяся судьбой. Только значение "жизнь" - всеобъемлющее, весомое, а судьба - это более субъективное понятие. Можно объединить две, десятки, сотни, тысячи и даже миллионы судеб в одну жизнь или подарить каждой судьбе отдельную со своим названием и своими понятиями, только это ничего не изменит в самом смысле значения - " жизнь". Она останется всеобъемлющим понятием в этом мире. А вот судьбы - судьбы меняются, порой до абсурда в своей закрученности сценария, в которых мы принимаем непосредственное участие.
Моя судьба - она тоже вошла в эту жизнь и дала мне возможность понять себя, понять всю сложность и простоту, всю красоту и уродство, постоянство и изменчивость - все, что может уложиться в двух понятиях добра и зла.
Но начну все по порядку. Я родилась в небольшом поселке городского типа (пгт), с названием довольно интересным и известным в бывшем постсоветском пространстве - пгт. Чернышевский. Раньше, в школах, в обязательной программе старшие классы десятилеток изучали знаменитый роман Чернышевского "Что делать?". Этот роман автор написал в ссылке, где мне, многим позже представилась честь родиться. Я не скажу, что я была и остаюсь от этого в восторге. Скажу даже больше - всю свою осознанную жизнь живу с этим вопросом, как с медалью на шее, и не только.. И, аналогично роману, никак не могу найти ответа на этот вопрос. Конечно же маюсь, может от этого, а может от того, что родилась ко всему прочему в мае - угораздило же! Но это не мешает мне смотреть на жизнь с оптимизмом, какие бы сюрпризы она мне не преподносила. Но вернемся к повествованию.
По национальности я украинка, хотя никогда не допускала даже мысли на украинском языке. Почему-то с детства и до этих пор я не воспринимала и не воспринимаю его, как родной. Родилась я в семье простых рабочих. Отец частенько "закладывал за воротник", а для матери я просто была нежелательным ребенком - " так получилось!" - часто слышала эту фразу в уже осознанном мной мире.
Наша семья состояла из пяти человек, из которых двоих я уже назвала. Третьим был мой старший братик - тиран. Только многими годами позже я поняла, что не родился он таким - таким его воспитывали в семье все окружающие меня взрослые. Третьей из взрослых была бабушка - ведьма. Так я ее называла в детстве. Все свои негаразды и плохое настроение она пыталась выместить на мне, как, впрочем, и другие члены семьи. Я была для них своего рода отдушиной, или можно сказать - маленьким козленком. А может они меня просто искренно все ненавидели - не знаю. Хотя, теперь, спустя почти полвека, я поняла - они просто такими родились и не могли быть другими. Они все и вся ненавидели, всем и вся завидовали, прожигая свою жизнь в интригах, обсуждениях и сплетнях..
А что же я - меня спасало мое доброе от природы сердце и странная терпеливая душа. Знаю, что кто-то может кинуть фразу внутри себя или в голос, что де от скромности мне не суждено умереть. На что отвечу такими словами - да, родные мои, так и есть, и скрывать мне нечего. Не торопитесь заранее делать какие -либо выводы. Слишком долго моим мыслям не было покоя от жестокости, подлости, лицемерия, лжи и многих других негативных факторов. В детстве, чтобы все это выдержать, мои мысли уходили в фантазии несуществующего мира. Позже я научилась осознавать в себе даже эти переходы - из реальности в нереальность и обратно. Но об этом позже.
С самого раннего детства меня определили в ясли, потом я стала ходить в детский садик. Сначала в младшую, потом, в среднюю и в старшую группы. Не подумайте, что я ошиблась - именно ходить. Потому, что в садик взрослые водили меня редко. Я ходила в основном с братом или сама. Только морозными зимами выпадало короткое счастье подержаться за руку мамы через рукавичку по дороге в детсад. Никто и никогда не давал мне никаких поблажек. Но я все равно была счастлива - я замечала вокруг себя все и всех, как самый любознательный и доброжелательный ребенок.. Уже с самых яслей у меня было много друзей и подруг не только среди сверстников, но и среди воспитателей, няней, учителей и других взрослых.. Об этом тоже чуть позже. А пока о поселке, в котором мне представилась честь родиться.
Поселок находится в 200-х км. от гор. Мирного. Его окрестности богаты были залежами угля, алмазов и другими полезными ископаемыми. В те далекие годы только-только начиналось развитие добычи всех этих залежей ископаемых. Может по этой причине, а может еще по какой-то другой правительство решило построить в Чернышевске самую первую, мощную, после Днепрогэса - Вилюйскую ГЭС. Вот тогда-то, во время грандиозной всепризывной комсомольской стройки и появилось на свет "нежелательное", обременяющее всех членов семьи "чудо" - это была я.
При рождении у меня были черные, как смоль и очень длинные, до пят, волосы. И голубые, как утреннее небо, глаза. Все в родильном отделении, включая обслуживающий персонал, прозвали меня " Черноморочкой". Я родилась ранним утром по местному времени, при весенних заморозках и капелях с крыш, в сумерках заканчивающейся полярной ночи - это был месяц май. Тогда я не могла знать, что по восточному календарю, вся моя жизнь будет постоянно подвергаться разным опасностям. Но именно в тот день, а это было воскресенье, после полудня выглянуло солнце. Вот я и жду этого солнца, терпеливо и трепетно отлаживая в память все прожитые мною дни, все пройденные мною гаразды и негаразды долгого жизненного пути.
Я много раз задумывалась - кто же я на самом деле. Порой мне кажется, что я все бы отдала, чтобы вернуться на Родину. Но этого "всего" у меня и нет. Все мое богатство - это мое сердце, моя душа, моя любовь к этому миру - миру, в котором я живу. Так где же моя Родина - она везде, она там, где я. Конечно же, детство влечет меня в родные для меня места. Я помню каждую улицу, каждый дом в поселке, памятник Чернышевскому на главной площади у Управления. Помню все цветы, деревья, кустарники. Помню все запахи тайги. Помню дорогу из нашего поселка в город Мирный, по которой можно было проехать только летом, потому, что зимой ее заметало снегом, а весной и осенью заливало дождями. Мне только один раз суждено было проехать по ней, а я запомнила ее на всю жизнь. Мне кажется, да нет, так оно и было - я была счастлива по настоящему только там, в своем далеком-далеком детстве. Хоть и приходилось мне в семье "туго", я находила для себя много разных интересных и полезных занятий, через которые мне легче было осознавать и принимать весь мир в котором я жила. Например, я очень хотела подружиться с огромной, как мне тогда казалось, соседской собакой. Ее звали "Байкал".
Мне не ведома была ее порода, да и в детстве это для нас - детворы, не имело никакого значения. Она мне напоминала огромного лохматого волка. Только она не была злой. Байкал был очень гордый, умный, добрый и сильный. Сначала он жил в доме с охотником, недалеко от нас, по соседству. Охотника все взрослые звали Григорием, а мы -детвора величали его просто дядей Гришей. Видели мы его очень редко, потому, что он постоянно ходил с Байкалом на охоту. Как-то я услышала от взрослых, что охотника - нашего дядю Гришу нашли мертвым в тайге. Толи медведь его задрал, толи он сам умер - стар он очень был, хоть и называли мы его дядей. Так или иначе, мы, уличная ребятня, взяли над Байкалом шефство. Да и не только мы. Всей улице стали подкармливать пса. Он очень скучал без своего хозяина и поэтому, наверное, часто продолжал ходить в тайгу на охоту. А может потому, что просто привык делать то, чему его научили. Он время от времени притаскивал в поселок свои охотничьи трофеи. То лису, то ондатру, то зайца, то белку. Ляжет со своим трофеем у крыльца и ждет хозяина. А его нет..
А другой никто не осмеливался подойти к нему. Он начинал тихонько порыкивать, как бы говоря, что принес он это не для них. Только нас - детей он не трогал. Мы всегда гуляли возле него и миски с едой ставили, когда взрослые хотели его подкормить. А свои трофеи лесные он не трогал, они даже заванивались иногда, особенно летом, когда на улице стояла жара. Убрать их могли только после того, как Байкал вновь уходил на охоту в тайгу. Один раз он пришел из тайги весь помятый, а на спине зияла большая рана до самой кости. Он устроился возле крыльца, и лежал несколько недель, не подымаясь, Он долго ничего не ел. Еду, которую ставили в мисках и не тронутую им, часто приходилось менять на новую, свежую. Иногда он только пил воду. И тогда мы решили всей детворой по очереди таскать ему все самое вкусное, как нам казалось, для него. Кто кусочек колбаски, кто мяска, кто рыбу. Байкал понемножечку стал брать пищу из наших рук. Рана на спине стала затягиваться. Один раз я принесла ему остатки рыбы с костями, но подойти к нему побоялась. Он почему-то был не в настроении и рычал. Толи у него болели раны, толи он на кого-то злился - так или иначе, но я не стала подходить близко, а старалась подкинуть рыбу с костями поближе к нему с расстояния. Но у меня, видно плохо получилось, потому, что когда я отбежала и повернулась, чтобы посмотреть, куда упали кости, я увидела неприятную картину. Одна из косточек попала ему прямо в рану на спине. Мне стало стыдно, страшно и жалко Байкала. Теперь подойти к нему я боялась еще больше. Я почувствовала свою вину перед ним. Что делать? Меня озарила мысль. Я побежала к своей соседской подруге, ее звали Венеркой. Я все рассказала ей и попросила отвлечь Байкала. Мы вернулись вдвоем, он по-прежнему лежал, не двигаясь, как будто заранее знал все наши последующие действия. И пока Венерка перед ним плясала, улю-лю-кала и пела, я смогла убрать ту злополучную кость. После того случая я старалась носить ему только куски хлеба с маслом, мясо и колбасу, за что получала "по полной программе" от тех, кто меня "ловил на горячем". И хоть прошли десятки лет, и все кануло в далекое прошлое, я до сих пор не могу забыть его взгляда, это был взгляд доброты и мудрости. Ведь он даже головой не повел в мою сторону, когда я подошла, чтобы убрать кость с его спины. Так он отлеживался почти полгода, а потом ушел в тайгу и больше его уже никто и никогда не видел. Он ушел на совсем. А, может этого не знали только мы - дети. Только после его исчезновения мы не раз видели по ночам, глядя в окна, как дикие звери разгуливали по нашей улице. Даже мишку один раз видели. Чай некого уже было бояться, ведь улица наша находилась очень близко к лесу, метров 500-600, не более.. Да и собак, кроме Байкала больше на нашей улице не было...
Глава II
Воспоминания, воспоминания, воспоминания - эти слова звучат для меня ностальгически - далекое и милое мое детство. Многое с годами забывается из того, что когда-то было составляющей долгой и интересной жизни. Но, пожалуй, некоторые моменты, все же, остаются в памяти и время от времени напоминают о себе яркими вспышками далекого прошлого.
Небольшой промышленный поселок среди таежного края. Пара десятков двух этажных жилых, барачного типа, домов. Один клуб, три садика и две школы для детей, и грандиозная, по тем временам, стройка Вилюйской ГЭС. А еще пара десятков улочек частного сектора, где построенные хозяйские дома переплетались с казенными ПДУ - шками для новоселов. Так называли вагончики, обустроенные под жилье для рабочих, прибывших по комсомольским путевкам для строительства Вилюйской ГЭС. Семьям, от пяти человек предоставляли такие же ПДУ-шки, только уже из двух вагонов, соединенных в одно целое. В одной из таких ПДУ-шек жила наша семья. К вагончикам была пристроена верандочка, и каждый хозяин обустраивал ее по-своему. Наша была полностью застеклена, поэтому зимой в ней было очень холодно, и на стеклах всегда намерзал иней. Вообщем, домик наш вполне напоминал двухкомнатную малолитражку. Во всех ПДУ-шках было ценрализованное отопление, водоснабжение и канализация. У нас даже была кладовка, в которой хранилась консервация, санки, лыжи и еще много всяких вещей. Наша ПДУ-шка находилась самой последней на улице. Улица была расположена посередине спуска одной из сторон таежной сопки. Забыла заметить, что весь наш поселок был построен на сопках. Наша сопка со стороны нашей улицы была, пожалуй, самая крутая, поэтому делались ступенчатые насыпи и стоились дома. Такие насыпи назывались верандами. За нами, внизу находилось еще одна такая же веранда, а затем вновь начиналась новая сопка, только уже не такая крутая, как наша. И оттуда уже начинался лес. Таким образом, наша улица находилась в шестистах метрах от леса. С одной стороны, почти у самой стены нашей ПДУ-шки проходила теплотрасса - огромная, как мне тогда казалось, труба, обмотанная изоляционными утепляющими материалами. Сверху она была покрыта толью, а там, где уже толь была порвана, с наружи торчали куски стекловаты. Мы, детвора, старались обходить такие места подальше, потому, что иногда, по неосторожности приходилось испытывать неприятные моменты после соприкосновения с этими " лохматыми чудовищами", как мы их между собой называли. Сразу за теплотрассой была дорога, ведущая через сопку, на другую ее сторону, и на само плато сопки, где находились разные предприятия. А за дорогой, метрах в ста - ста пятидесяти тоже начинались предприятия. Это были разные мастерские, гаражи и какие-то небольшие конторы (сейчас это название заменили словом - офис).
Все это находилось за большим двухметровым бетонным забором и называлось это все тремя буквами -МТС. Конечно же, это не то МТС, которое сейчас предоставляет связь абонентам. Это была большая машино-транспортная станция, где ремонтировали различные механизмы, в том числе бульдозеры, экскаваторы, краны и трактора.
Нас, ребятню, туда не пускали, хотя очень хотелось посмотреть, что и как там делается, кто и чем там занимается, поэтому нам оставалось только иногда, из любопытства, подсматривать в открывающиеся на несколько минут ворота. Мальчишки даже строили планы, как туда пробраться, но у них ничего не получалось. Станцию охраняли сторожа и собаки породы "лайка". Собаки эти были очень умные, поэтому шансов у пацанов, что они проникнут за забор, не было никаких.
Но начну с самого начала, когда меня отдали в детский сад. Нет, не в детский дом, а именно в детский сад. Почему отдали, потому, что при садике были так называемые понедельные группы, в основном для детей ясельного возраста. Детей из этих групп забирали только на выходные, или, когда родители были свободны. Все остальное время дети находились под присмотром нянечек, воспитателей и медсестры. Моя мама работала тогда прачкой в этом самом садике, где я находилась в яслях. Я почти не помню себя в этом возрасте, а вот, когда меня перевели в младшую группу детского сада, этот свой возраст, хоть и урывками, вспоминается мне более ярко, чем даже если взять события двухгодичной давности. Маман легко могла забирать меня домой каждый день, но она этого не делала, в силу каких-то своих соображений. Даже на выходные я часто оставалась в группе. Так что садик был моим вторым родным домом, а может и первым, трудно сейчас что-то говорить по этому поводу. Так или иначе, деваться больше мне было некуда. А так, как я была очень общительным, веселым и жизнерадостным ребенком, то меня все устраивало, а может я просто мало что понимала еще в жизни.
В садике, с самых яслей я очень не любила, когда на завтрак меня заставляли есть что-нибудь из молочного, а на обеде - картошку толченку с запахом вареного лука и жареной рыбой. При этих яствах меня начинало тошнить, и я наотрез отказывалась принимать это внутрь. За что часто страдала. Меня не выпускали обычно из-за стола, пока я не съем то, что находилось у меня в тарелке. Другие дети при такой же ситуации могли легко встать и уйти, а мне почему-то не разрешали. Я же не знала тогда, что это издевательское приказание исходило от моей любимой мной мамочки. Я могла просидеть над тем или иным блюдом с утра и до самого вечера, пропустив обед, полдник и ужин. Вот тогда-то я и начала учится хитрить или, как говорят, обманывать старших. Я просила кого-нибудь из своих друзей, чтобы они просили добавки во время обеда, если на завтраке было что-то невкусное. Мне шли на встречу. Костик и Олька прятали в карманы все, что только можно было спрятать. Это были булочки, ватрушки, печенье и даже вареные яйца. А если ко мне за столик подсаживали кого-то из детей, на обеде и ужине, я сама успевала съесть у кого-нибудь из них то, что мне нравилось, а они опять же просили добавки. Но бывало, что и не просили, и были рады, что я их выручала, ведь у нас, у каждого были свои вкусы и свои любимые или не любимые кушанья. Может кто-то из взрослых, наблюдавших за нами, это и видел, но мне ничего на этот счет не было известно. Сейчас-то я уже понимаю, что персонал садика жалел меня больше, чем родная мать. Но не все было так гладко, как может показаться на первый взгляд, потому что среди всего персонала садика были и такие взрослые, с которыми у меня явно проявлялись признаки антипатии. И тогда, если что - мне "выписывали по полной программе". Я же со своей стороны боролась, как могла. В основном это были неадекватные, порой даже смешные действия противостояния на дежурствах не симпатизирующих мне воспитателей и нянечек. Например, один раз я на "тихом часе" подбила всю свою группу соревноваться, кто дальше бросит подушку. Подушки, хоть и были маленькие, но для нас они казались тяжелыми, поэтому, наверное, со мной согласились померяться силами больше половины группы. В итоге подушки от такого соревнования выглядели ну очень плачевно. Некоторые были даже распотрошены и перья летали в воздухе до тех пор, пока не зашла воспитательница, которую я и мои друзья "на дух не переваривали". В тот момент все сразу притихли. Она долго выясняла, кто это начал, и в конце концов меня закрыли в кладовке. А еще она кричала, что меня надо изолировать от всех отдельно. И в тот же день пожаловалась родителям. Дома мне, конечно же, не смотря на мою маленькую попу, всыпали ремнем "как следует". А я, конечно же плакала, но на следующий раз проделала еще более вопиющую выходку. Вредная наша воспитательница заходила уже не одна, а с кем-нибудь из нянечек. Для достоверности, наверное, чтобы все знали, что она на меня не наговаривает. И вот, в очередной раз, когда они зашли в нашу спальню, где стояло около двадцати коек (сейчас уже точно не помню), они увидели неприглядную картину. На всех четырех люстрах, что висели над нами, болтались, свисающие, как гирлянды и флажки на утренниках, наши пижамы. Шаги направились сразу к моей кровати и с возгласом: "- Вот, полюбуйся!", с меня слетело одеяло. Полюбоваться было чем - я лежала совершенно голенькая, по стойке "смирно" с закрытыми глазами. "- Боже мой!" - снова вырвался возглас все того же голоса : "- И вот что прикажешь с ней делать?". Я открыла один глаз. На этот раз за спиной воспитательницы стояла добрая няня, которую любила вся детвора садика, и тихонько улыбалась. Ну а за лицо воспитательницы я лучше промолчу.
- Та-А-К, кто еще? - она оглянулась на другие кровати.
- Та-А-К! Понятно! Неразлучные друзья! - и она кинулась по очереди срывать одеяла с Ольки, Костика, Катьки, Олежки...
- Так дальше продолжаться не может. Я этот вопрос поставлю на педсовете. Пусть, в конце концов, что-то решают!
Но время шло, решений мы особых не ощущали на себе, потихоньку взрослели и потихоньку продолжали дальше шалить. Вскоре нас перевели в старшую группу детсада. Уже в старшей группе под свое попечительство меня взяла старшая над воспитателями и всем садиком. Так мы называли Тамару Георгиевну, заведующую садиком. Она не раз проводила со мной беседы по поводу моего поведения и еще по многим другим темам. Я не помню, о чем конкретно мы тогда беседовали, закрывшись в кабинете, только чувство окрыленности осталось во мне и по сей день. Я ее очень любила и уважала. И если и нужно было просить за что-то прощение - я это соглашалась делать только в ее присутствии. Только благодаря ей я чувствовала свою значимость в этой жизни - она воспитывала во мне личность. И сейчас я с уверенностью могу сказать, что ей это удалось.
Постепенно я стала более спокойно относится к претензиям взрослых в свой адрес. Те же вредные воспитательницы и няни, с которыми у меня была антипатия, злились по этому поводу. Еще бы, ведь моей покровительницей была сама заведующая садиком. Но мне тогда было не до этих понятий. Я просто радовалась жизни. Радовалась снегу и сугробам зимой, хоть и донимали морозы, радовалась весне, когда на лиственницах, окружавших корпус нашего детсада, появлялась первая зеленая хвоя. Нравился ароматный запах, исходивший от лиственниц, елей и сосен. Радовалась, когда зацветал первый "мышиный горошек" на территории детского садика. Так мы называли красивые сиреневые мелкие цветочки, собранные в соцветия, по форме, напоминающий стручок зеленого горошка. После цветения действительно появлялся такой стручок, но только не на нашей территории. Здесь мы его съедали весь еще в цветущем состоянии. Цветки его были очень сладкие и каждой весной во время цветения, мы , на перегонки, вырываясь на прогулку, бежали, чтобы быстрее всех нарвать себе побольше так называемого горошка. И потом каждый за обе щеки уплетал его с таким наслаждением. Воспитатели, конечно, покрикивали на нас за это, но только для порядка. Они прекрасно понимали, что нас не остановить, да и цветки, за недостаточностью витаминов весной, нам шли только на пользу. Я помню, как мы, подрастая, пробовали все подряд на вкус, даже ели хвою с лиственницы. Вообщем все, что нам нравилось по запаху и виду.
В детский садик я уже ходила со своим братом. Не очень-то он любил это занятие. Иногда бросал меня посреди дороги и убегал со своими друзьями, как мне говорил, по своим делам. В такие дни я сама ходила в садик и с садика домой. Я считала себя уже достаточно взрослой. В яслях и в младшей группе детсада у меня была короткая прическа. Я сама, правда, этого не помню, но все фотоснимки тех лет говорят мне об этом достаточно достоверно. А, вот, уже, когда я стала ходить в старшую группу, мои родители почему-то решили, что у меня должны быть косички. Может потому, что никто из семьи не хотел больше возиться с моими волосами - водить меня к парикмахеру, да еще платить за это деньги. Заплетать меня тоже никто не собирался. Дома мне так и заявили, что я уже взрослая, поэтому должна уметь заплетать свои волосы в косы сама. С тех пор я стала придумывать для себя разные прически с отрастающимися непослушными волосами. Не скажу, что мне это было приятно. По началу я даже плакала, что у меня ничего не получалось. Иногда помогали воспитатели. А один раз из-за этого я со злостью взяла, и "отчикрыжила " недоплетенную до конца косу. За это мне очень сильно влетело. Но перестригать меня никто и не думал. Дело было зимой. Хорошо помню, как плача от обиды, неизвестно, правда, на кого больше - на родителей, на косу, или на себя, я выровняла кое как лезвием челку, поранив при этом лоб, запихнула под шапку торчащие в разные стороны "огрызки" от косы и пошла в садик. В садике мне немного подравняли мою новую прическу и подарили несколько заколок - у кого что нашлось. Я стала закалывать по бокам торчащие ( иначе никак и не скажешь) во все стороны волосы. С тех пор больше сама себе волосы я не обрезала, пока не повзрослела.
Постепенно лоб мой зажил. Жизнь шла своим чередом. В садике мне стали поручать разные задания. Нас приучали дежурить парами по очереди, по четыре человека каждый день, когда все дети с младших и наших, старших групп садились кушать, нас учили танцевать, рассказывать стихи и басни, петь и разыгрывать разные сценки. Мне всегда почти доставались главные роли. Мне нравилась эта значимость. А особенно, когда нас на утренниках одевали в костюмы, в которых мы должны были выступать. Помню, что со всей ответственностью относилась к таким поручениям. Еще бы, выступать, да еще перед публикой, где меня могли оценить и похвалить. Чего дома я никогда не испытывала. Дома мне только постоянно внушали, что я ничего не умею, что у меня ничего не получится и что у меня руки выросли "не из того места, что положено". Из-за этих слов я постоянно обращала внимание на свои руки, и что я ними, как, где и когда делаю. Но всегда убеждалась в том, что руки у меня вполне нормальные. Хотя из-за них же иногда все-таки чувствовала какую-то неловкость. Родительское внушение все же оставляло свой след в моих мыслях. Тамаре Георгиевне пришлось приложить тоже немало усилий, чтобы помочь мне справиться с этим негативом в моей душе. Она смогла убедить меня в том, что руки у меня вполне нормальные и очень даже красивые, и даны они мне природой только для хороших дел. За что я ей остаюсь, по сей день очень благодарной. Почему-то ей я верила во всем больше, чем своим родным.
Время шло. Нет, оно не шло, оно бежало, быстро и неумолимо. Я подрастая, становилась все более и более рассудительней. Часто стала замыкаться в себе, находясь дома. А в не его стен чувствовала себя полноценно и свободно. Когда меня перевели в старшую подготовительную группу. К нам прибыл новый мальчик. В один из дней его привели родители. Помню только, что это было послеобеденное время. Тамары Георгиевны в это время обычно не было в садике. Воспитатели и няни на тот момент тоже куда-то все подевались. В садике был тихий час. Дети почти все спали, а я , ужас как не любила спать в обед. Это было время моих мечтаний. Помню, как двери нашей спальни
приоткрылись и заглянул какой-то мальчик. Мен стало интересно, я тут же соскочила с кровати и подошла к выходу. Мальчик стоял за дверью, обутый в туфли.
- Где все ваши воспитатели? - спросил он.
- А ты кто? - задала я встречный вопрос.
- Я Саша!
- А я Галка!
Так началось у меня первое знакомство с самым лучшим другом в моем детстве. Помню - мы подошли с ним к его родителям - они стояли у кабинета Тамары Георгиевны и ждали когда она придет. Помню, как рассказывала Сашке о всех наших правилах и распорядках в детском садике. Помню, как он слушал меня внимательно. Помню, как он рассказывал мне о своих родителях. Помню, как я взяла его вначале под свою опеку, знакомила его со всеми своими друзьями, рассказывала о наших приключениях, вообщем - о житье-бытье. Родителям Саши, наверное, в тот момент нашего знакомства я понравилась, потому что о том, что происходило потом с нами, я могу говорить только с положительной точки зрения. Даже воспитательницы и няни, которые " на дух меня не переваривали", стали относиться ко мне снисходительнее, я бы даже сказала - с каким-то чувством уважения, или, может, заискивания. А, может, мне это только казалось. Позже намного я узнаю, что отец его был большим начальником в нашем поселковом управлении. А его мама организовала кружок хореографии в клубе нашего поселка. Это был кружок балета. И некоторое время мне даже представилась возможность посещать этот кружок, но об этом чуть позже.
С самим же Сашкой у нас завязалась настолько крепкая дружба, что, наверное, она могла бы перерасти в любовь, будь мы еще вместе до старшего возраста. Хотя уже и в этом возрасте мы объявили всем, что очень любим друг друга и не можем даже представить себя врозь. Взрослые, конечно, воспринимали это, как очередную шалость с нашей стороны, особенно с моей, и каждый относился к нам из-за этого по-разному. А дети в садике, кроме наших друзей, всегда дразнили нас "- ...тили, тили тесто, жених и невеста!" а мы и не обижались. Мы действительно были с ним, как единое целое. С самого первого дня знакомства и до окончания пребывания в садике всегда были вместе. Даже наши кровати в спальне стояли рядом. Об этом я позаботилась, попросив Костика поменяться с Сашкой местами. В садике везде мы с ним ходили, взявшись за руки. На утренниках танцевали всегда в одной паре. При разыгрывании сценок всегда играли главные роли. Может по этой причине для меня садик стал еще роднее. Каждое утро я не шла - я бежала из дома. Прибегала иногда самая первая, в прямом смысле этого слова, в садик. Сторожиха, тетя Таня открывала мне дверь, еще совсем сонная, с фразой: "- Ну ты, детка, даешь! Че не спится?"
- Так у меня мамка уже на работе. Вот и я пораньше.
- Ну проходи тогда, только не шали.
- Хорошо, теть Тань! - с этими словами я заходила внутрь еще спящих стен, и не включая свет, обходила комнату за комнатой. Поправляла игрушки, шторы на окнах, одеяла в спальне, стулья и посуду в миниатюрной нашей столовой комнате.
- Ишь, порядок она наводит! - добродушно бурчала тетя Таня мне вслед. Чуть позже приходили няни, воспитатели, и жизнь нашего садика начиналась снова, вместе с каждым приходящим в нашу жизнь, новым днем.
Вообще-то, хаотично как-то всплывают сейчас мои воспоминания. Поэтому пытаюсь записать вначале все, что всплывает вспышками. Потом отлаживаю записи на какое-то время и уже после начинаю упорядочивать моменты жизни своего далекого детства по времени, происходивших тогда со мною событий. Но даже при таком способе записей, многое всплывает гораздо позже предыдущего моего воспроизведения. Поэтому, если и получится на ваш взгляд, какая-то нестыковочка - не обессудьте, уважаемые мои читатели. Стараюсь, как можно лучше, но, все-таки - почти полвека прошло с той поры. Даже самой иногда интересно, что же осталось там, и что же было там такого - о чем иногда хочется взгрустнуть, или вспомнить с улыбкой, и понять еще больше сейчас себя, прежнюю. Ведь все истоки именно там. Именно там таятся все наши секреты, зарождение всей сущности нашего дальнейшего бытия. Но вернемся к описанию.
В детстве, не знаю и не помню - как, где и когда я сильно застудила свое горло. Из-за этого я часто болела ангиной. Хронический тонзиллит - был поставлен врачом мне диагноз. Лекарствами меня никогда не лечили. Лечили тем, что мне больше всего не нравилось - это горячее кипяченое молоко с содой и чай с малиновым вареньем. Если сладкий чай с малиной я еще кое-как глотала, то от молока с содой меня начинало тошнить, и открывалась рвота. При этом мне начинали говорить, чтобы я не прикидывалась и не устраивала концерты. А после, как всегда, за этим всем следовало наказание - обычно это был ремень, или угол. Нет, два угла - иногда мне предоставляли право выбора - один угол находился в зале, другой в бабушкиной спальне за дверью. Мне нравился тот, что был в зале - я могла , стоя в углу, наблюдать за всеми постояльцами нашего дома, в том числе и за котом, которого бабушка не любила " до смерти".Она всегда выгоняла его из своей спальни, да он и сам не очень-то любил туда хаживать. Поэтому там мне было всегда очень скучно и я упрашивала, чтобы меня ставили в зале. В угол меня ставили обычно в двух вариантах. Когда не сильно злились, то можно было просто постоять на ногах. А когда сильнее - приходилось стоять на коленках. Но и это не самое страшное было для меня. Больше всего я не любила и боялась, когда мне при ангине натирали горло водкой и жиром, затем еще ложили водочный горячий компресс из ваты и марли от самых плечей и до ушей, укутывая, таким образом, шею вокруг, а в довесок ко всему этому еще и горчичники на спину. Потом все тело укутывали в простынь и в пуховое одеяло, и связывали в кокон так, что невозможно было пошевелиться. Да еще, после всех этих процедур, все разбегались из дома, каждый по своим делам. И вот, лежа в таком состоянии, когда пот начинал сбегать ручьями по телу, спину пекло от горчичников, горло чесалось от водки, и приходилось вдыхать пары, которые я даже на расстоянии не переваривала, когда отец пьяный переступал порог дома, да еще в это время хотелось в туалет после выпитого молока и чая - вот это было настоящей пыткой и адом - мне хотелось только одного - умереть. Я начинала, что есть силы, извиваться, как червяк и, обычно, в течении получаса мне удавалось освободиться от одеяла и веревок, которыми меня связывали. Бегом бежала в туалет, как могла, соскребала горчичники со спины и бегом бежала обратно в кровать, чтобы гнев был не так велик, когда вернется кто-нибудь из взрослых. Один раз, зимой - это было под новый год, мы с братом вместе заболели ангиной и с нами обоими вновь проделали ту же экзекуцию, что доставалась, обычно, только мне. В тот вечер положили нас рядом, на одну кровать - такие себе два кокона.. брат, не привыкший к таким процедурам, не выдержал первым. Мама в это время ушла на кухню готовить ужин. Сашка - так звали моего брата, стал было уже хныкать. И тут мне в голову пришла одна идея. Я подговорила его кричать на раз, два, три - вместе, и в голос, чтобы мама услышала нас и пришла с кухни. В другое время он бы меня даже не стал слушать, но сейчас ему эта идея даже понравилась. И мы на счет- раз, два, три, заорали, как резанные - А-А-А-А-А...! Из кухни прибежала маман. Крику было хоть отбавляй, но почему-то все это больше было направлено в мой адрес, а Сашке опять повезло. В туалет, конечно, нам тогда разрешили сходить, и я смогла даже упросить мамочку, чтобы она больше меня не связывала. Я в свою очередь пообещала, что не буду высовывать ни руки, ни ноги из-под одеяла наружу, чтобы хорошенечко пропотеть - в этом и заключалось, по их понятиям, основное лечение от простуды. Да, в тот предновогодний вечер мне очень повезло. Помню, что тогда я загадала одно единственное желание. Это ж как надо было "доставать" ребенка, то бишь меня, разными унизительными издевательствами, чтобы его мечтой было только то, чтобы в дальнейшей жизни везло, как в тот вечер. Я не думала и не мечтала тогда о конфетках, шоколадках и игрушках, как мой брат, я мечтала о том, чтобы мне везло в жизни чуть-чуть больше, чем моему брату. Это была какая-то белая детская зависть - это была взрослая мечта по-детски. Может гены передались, а может просто хотелось лучшего к себе отношения от родных и близких мне людей. Но новый год прошел, и ничего не изменилось в их отношениях ко мне. По-прежнему приходилось мне самой искать каждый раз компромисс в наших отношениях. Чаще мои действия назывались подлизыванием. Да, я подлизывалась, чтобы меня не ругали за каждую мелочь, чтобы брат брал меня с собой, когда шел кататься на санках, чтобы бабушка не ябедничала на меня родителям, а те в свою очередь не лупили меня ремнем или лозиной и не ставили в угол. И еще много, много "чтобы" можно было бы перечислять, да только память моя вычеркнула это многое из своего архива. Это даже к лучшему. И тогда, не смотря ни на что, я продолжала их любить по-своему. В этом тоже есть заслуга Тамары Георгиевны. Да и родные меня , все-таки, любили наверное.
Глава III
Почему человеку свойственно возвращаться в далекую память? Почему он не может прожить без нее? Много на эту тему ведется разных дискуссий, как в общественном плане, так и в личностном. Я думаю, что в этом заложена вся суть человеческой жизни. Определенная программа, залаживающаяся с зачатия, потом рождения и пройденного человеком, определенного промежутка времени - пожалуй, это и есть общая система личностного, отдельно взятого, и целого, составляющегося общего механизма движущейся живой частицы организма всей вселенной. Мы предопределены гораздо большим, чем привыкли соизмерять свое "я". Не каждому дано это понять и прочувствовать в себе. Как и в каждом механизме одни детали от трения изнашиваются быстро, другие служат очень долго. И те и другие когда-нибудь все равно "идут на утилизацию". Но тем и другим всегда находится замена. Механизм же в целом продолжает свою работу. Почему привожу пример на механизме?! Да потому что, как и бог, люди создают все себе подобное, воплощая себя в то, чем они будут пользоваться.
Так и наше человечество в целом, скорее всего, имеет для вселенной какое-то особое предназначение. Поэтому конца света не предвидится, пока человек сам не "сойдет со своей орбиты" и не прекратит свое существование.
А посему считаю своим долгом запечатлеть свое микроскопическое участие в программе вселенной. Ибо от нас самих зависит, захотим мы сделать это в своей жизни, или нет. А так, как я отношусь положительно ко всему, что меня окружает - это вселенная, это планета Земля, это все, что на ней и в ней - звери, растения, люди (в том числе и я сама). Да, да - я! Я сама к себе отношусь тоже положительно. Сейчас, всегда, и тогда, в далеком своем детстве. Значит, я должна помнить все, что со мною было. И я помню.
Помню Вилюй, очень холодный и быстрый, помню берег и породы красивых камней у его берегов. От огромных булыжников до самых крохотных камушков различной формы: круглых, овальных, длинных и неординарно причудливых. Помню необыкновенную их раскраску и рисунки. Они дополняли и без того чудный, неописуемый пейзаж побережья любимой мной реки. Помню, как мне очень нравилось собирать эти камушки и слаживать из них мозаику. Когда отец брал нас с братом на "рыбалку" (это так он говорил маме), и мы приходили на берег Вилюя, и ставили там палатку, я бегом бежала к воде и начинала собирать камушки. В воде они выглядели ярче и привлекательнее, чем на берегу. Я слаживала их в карман, потом бежала к палатке и перелаживала их в ведерко, которое всегда брала с собой, когда знала, что идем к реке.
Палатка у нас была полностью прозрачная, наверное, из целлофановой пленки. Через ее стенки хорошо было видно все, что происходило вне ее стен - и в лесу, и на берегу реки. Я больше нигде и никогда в своей жизни не видела такой палатки, даже по сей день. Она была довольно большая. Даже, когда нас внезапно заставал дождь, и мы всей семьей прятались в ней, еще оставалось много места, где я могла покружиться или просто "побороться" с братом. Это было нашим частым развлечением, как дома, так и в походах. А если мы оставались в палатке на ночлег - это, в основном, было летом, то поутру, когда вставало солнце, и лучи проходили сквозь хвою лиственниц и сосен, вовнутрь палатки - зрелище было неописуемое. О такой красоте можно только мечтать. Вместе с лучами на стенках палатки отображались оттенки пляшущих от ветерка, причудливых узоров хвои. Листья и ветви березы, кустарников зверобоя, находящихся прямо у стен, дополняли весь этот ансамбль лесного творчества. Своими вкраплениями в необычайной гамме настенных рисунков они выглядели загадочно и непревзойденно.
На рыбалку с нами почти всегда ходил наш сосед по ПДУ-шкам, друг отца - дядя Юра. По приходу на место, как я уже говорила, ставили палатку, потом настраивали удочки, оставляли их у воды, на берегу, а сами шли к палатке, как мама выражалась, "квасить". А мы с братом делали вид, что ничего не видим. Потому что, если бы мы, хоть раз "проболтались" маме об этом, то взрослые нас бы больше не брали с собой на природу. А так все были довольны. Мама сама отсылала нас с отцом, считая, что при нас он пить не будет. Тем более, что после прихода домой с рыбалки, когда мы были там, с ним, она его даже не проверяла, в каком он состоянии. И что сосед ходил с нами, она тоже не знала. Поэтому всегда спокойно занималась домашними делами. А мы ожидали следующего раза, когда вновь нам представится возможность погулять по лесу и побродить вдоль берега реки.
В то время, когда сосед и батя, в очередной раз, "пристроившись уютненько в кустах у палатки", закусывали бутербродами и консервами свои горячительные напитки, мы с братом Санькой наслаждались жизнью, каждый по-своему. Санька ловил рыбу настроенными удочками. Я собирала камушки и цветочки. Помню, как один раз, Санька, закинув крючок с червяком в воду, через время стал громко и радостно что-то кричать. Я подбежала к нему и увидела маленькую рыбку. Она заглотнула крючок целиком и прыгала с ним по каменистому берегу, словно пыталась освободиться, таким образом, из своего плена.. А Санька радовался и говорил:
- Смотри, это я поймал! Я еще поймаю. Вот увидишь.
И он стал звать отца на помощь, чтобы он помог ему снять рыбу с крючка. Конечно, на Вилюе поймать какую либо рыбу просто так, как это получилось у Саньки, было очень сложно. Я до сих пор, вспоминая, удивляюсь, как, в такой холодной, почти ледяной воде, и при очень быстром течении, что-то вообще можно было поймать. Правда, опытные и бывалые рыбаки привозили с рыбалки в поселок рыбу на продажу, но я почему-то тогда не верила, что эта рыба была с нашей речки. Пока один раз, это было в конце лета, когда я в очередной раз заболела ангиной и не смогла пойти с братом и отцом на рыбалку, они принесли домой здоровенного угря. В тот раз, по какой-то причине они пришли с рыбалки совершенно трезвыми. То ли у дяди Юры на бутылку не хватило денег, то ли, кто-то из них приболел, и им ничего не оставалось, как заняться непосредственно ловлей рыбы. Как жаль, что я пропустила такой момент. Ведь сосед, по сути, говаривали, был очень хорошим рыбаком, да только стал понемногу спиваться. На тот момент он жил один, поэтому весь улов он отдал нам. Мы почти три дня ели того угря. И самого виновника торжества батя тоже не забыл. Так что в очередной раз у них (у отца и соседа) был повод "надраться", как говорила бабушка, и явиться домой к нам "навеселе". Дядю Юру тогда бабушка с мамой быстро выпроводили обратно к себе домой, им хватало и своего "чуда"(выражение бабушки с мамой).
Но, по-моему, я уже далеко отошла в сторону от того события, когда Санька, мой брат, выловил рыбку из Вилюя. Отец тогда-таки помог снять ее с крючка, и брат вновь побежал закидывать крючок с червяком в воду. А я вновь пошла вдоль берега, собирать камни и любоваться цветами. Там, в детстве, мне очень нравились оранжевые цветы, их называли купальницами. Они цвели с весны и до первой июньской жары. Такие цветы часто привозили в поселок отдыхающие. Купальницы росли по берегу Вилюя и были двух видов. Одни ярко оранжевые, а другие лимонного цвета. Это были очень редкие цветы в наших краях. Они напоминали мне кувшинки, только гораздо нежнее, и они всегда были в крупной росе, как будто только что искупались под проливным дождем. В нашем поселке, среди местных жителей, а, может только среди нашей ребятни, было такое поверье, что эти цветы приносили счастье, если их принести в дом. Поэтому, наверное, отдыхающие беспощадно вырывали их по всему побережью Вилюя. Мне тоже очень хотелось принести в свой дом хоть немного счастья, чтобы помирить всех между собой. Поэтому я всякий раз, когда мы выходили к реке, искала эти цветы. Один раз, за все время походов, мне повезло в моих поисках, и я воочию смогла увидеть, как они растут. Это было ранней весной, когда мы ходили за подснежниками. Это мы делали втайне от родителей. Собирались всей уличной гурьбой и бежали в лес наперегонки. Я тогда, совершенно случайно заметила пробившийся меж камней, нежный стебель с бутоном. Цветок только-только готовился к цветению. Бутон купальницы был еще совсем маленьким. Чтобы ему расцвести, нужно было еще много-много времени, может неделю, а может и две, так я тогда подумала. Но даже в том виде, в котором он предстал передо мной, цветок мне показался самым прекрасным на свете. В нем было для меня что-то волшебное. Он как будто бы разговаривал со мной и говорил, что у меня все будет хорошо. И я ему поверила. Скорее всего, это чувство тогда подкреплялось во мне уверенностью того, что он приносил людям счастье. Но он действительно был красив среди сурового, местами еще снежного серого пейзажа нашего края. Стебель и листочки вместе с бутоном излучали нежный светло зеленый оттенок. И только самые кончики лепестков, еще не раскрывшегося бутона начинали принимать ярко оранжевую окраску.
Я тогда не сорвала его - я оставила свое счастье другим, а может и самому цветку - он тоже имел право на счастье.
Удивительно роскошен весенний мир лесного края. Когда еще прохладен воздух и дышится легко, когда все живое радуется, цветет и благоухает. Я очень люблю весну! Может потому, что сама была рождена под оркестровое звучание весенней капели. И сейчас, не смотря на столь долгий прожитый путь, я с огромным удовольствием наслаждаюсь всеми переливами красок весеннего вдохновения и звучания.. Конечно, в детстве все эти чувства и краски воспринимались мной в каком-то возвышенном и волнующемся настроении. Я готова была прыгать, бегать, петь, танцевать, кричать от радости, заполняющей все мои клеточки внутреннего мира. Что я, впрочем, и делала. Моей энергии и задора не было предела. Когда весна начинала растворяться в первых признаках лета, я каждый раз находила в ней что-нибудь особенное и оставляла себе в памяти до следующего ее прихода, как, впрочем, и сейчас. Это были красивые листочки каких-нибудь растений, сорванных в лесу, разные мелкие цветы, сейчас это фотоснимки, стихи, картины из сухоцветов. Тогда я их бережно приносила домой и прятала в книжки или журналы, которые лежали на полках. Цветы и листочки высыхали, но аромат и цвет хранили не только до следующей весны, но и намного дольше. Иногда, в зимнее время, когда у меня было грустное настроение, или меня наказывали, что, впрочем, одно и то же, я открывала журнал или книгу, где хранились мои цветы, в тайне, от всех и "погружалась" в мечтания. В такие минуты мне становилось спокойно на душе. Спокойно и хорошо. Каким-то удивительным образом это придавало мне сил и энергии, чтобы выгнать из себя весь негатив. Это сейчас я могу все происходящее описать так доступно и красиво, а тогда это были просто чувства моей души, детские молчаливые чувства, но довольно сильные, дающие мне уверенность в себе. Так мое хобби с цветами в детстве осталось и по сей день. Но об этом позже. А сейчас я хочу продолжить о том живом и красивом, что окружало меня в детстве.
Лето в наши края приходило также быстро и внезапно, как и все остальные времена года. Начало лета в мою жизнь входило с цветением "молочая". Это растение тоже росло, в основном, по берегам Вилюя и собой занимало очень довольно обширные прибрежные территории. Это были высокие, порой, достигающие полтора метрового уровня, цветковые растения. Сами же цветы молочая были очень крупные, розовой окраски, собранные в гигантские, как мне тогда казалось, колоски. И когда я их срывала, на руках оставался, нежный, как молоко, сок. Поэтому, наверное, этот цветок назвали "молочаем". Когда он зацветал, в округе еще можно было увидеть, задержавшиеся с весны подснежники. Так мы называли "сон траву" - такой "лохматенький" лиловый цветочек с желтой серединкой. Мне он отдаленно напоминал колокольчик, только большей формы, и "обросший" ворсинками. Тогда я думала, что он такой потому, что ему холодно от снега и ветра. Так я представляла и объясняла сама себе, то, что видела и воспринимала в окружающем меня мире. "Сон трава" - самый первый и единственный весенний цветок в тайге, пробивающийся из под снега. Мы, детвора, каждый год бегали по весне за ними в лес. В некоторых местах снежные сугробы, несмотря на быстрое таяние снегов под солнцем, лежали еще довольно большие и мы проваливались в них, набирая полные валенки снега. После таких походов мы приходили домой "мокрые до нитки", но всегда с подснежниками и с огромной радостью внутри, что смогли найти, нарвать и принести домой. Но, после того, как цветы ставили в воду, они через два-три часа начинали увядать. И тогда становилось их жалко, но сам процесс их собирания в тайге имел куда более положительную эмоциональную зарядку, чем все последующие события.
Но я вновь, кажется, отвлеклась от порядка повествования, оставив прекрасный летний цветок "молочай" без внимания. И раз уж мы с вами в лесу, дорогой читатель, то хочется запечатлеть еще один момент, только, "шагнув как бы на перед", в начало осени или, к ее "границе" с летом, когда наступает благоприятная пора для сбора грибов. Именно в эту пору их в лесу видимо - не видимо. Именно в эту пору все жители поселка стремились подготовиться к зиме и выходили в тайгу семьями на сбор грибов, ягод, и лекарственных растений. Именно в один из таких вот дней, когда с братом и с родителями выходили из леса с полными ведрами грибов, на опушке леса, у самого кладбища я заметила огромный "пенек", хотя хорошо знала, что там никогда не росли деревья. Эти места, мы, ребятня, оббегали вдоль и поперек. Когда мы подошли поближе - то я увидела, что это вовсе не пенек - это был гриб огромного размера. Я не раздумывая уселась на него. И он по мной даже не развалился. Когда подошли родители, отец, взглянув на гриб, сказал, что это старая "лисичка". Санька тем временем тоже решил сесть рядом, но так, как для него осталось совсем немного места, он решил потеснить меня. И пока мы решали между собой этот вопрос, гриб под нами раскололся и развалился на множество мелких кусочков, открыв перед нами свою трухлявую середку, съеденную червями.
Кстати - о кладбище. Правда не совсем о нем, а о цветах, которые там росли. Много всяких удивительных вещей встречалось на моем жизненном пути. Теперь, спустя столько лет, я, приобретая определенную мудрость от жизни, все больше продолжаю убеждаться в том, что не нам встречается удивительное, а мы сами создаем это удивительное в себе отношение, к нашему внутреннему и внешнему миру. Казалось бы порой, в совершенно простом и обыденном. Наверное, чтобы почерпнуть ту положительную энергию, которая дает нам право на продолжение жизни с ее разнообразием чувств и эмоций.
Так о чем я начала? Помню - о цветах на кладбище. Да, это были удивительные цветы. Они были похожи на ландыши, только цветки их были темно розового цвета, и прожилки в листьях тоже отсвечивали темно розовым цветом. Сами листья были округлой красивой формы, чем-то напоминающие раздутые сердечки. Они стелились по земле, так что колосок с цветками возвышался над зеленью, а не прятался в ней, как у обыкновенного ландыша. Почему-то эти цветы зацветали всегда на "родительский день" - так у нас называли поминальный день после пасхи. И в этом была для меня еще одна загадка. Когда они цвели, создавалось впечатление, что кто-то специально расстилал там "розовый ковер" из этих цветов., чтобы вместе с людьми почтить память усопших в поминальный день. Мне эти цветы очень нравились. Я их так и называла - розовые ландыши. Но , что самое удивительное - они больше нигде не росли, ни в лесу, ни на берегу реки, ни даже вокруг самого кладбища. Я даже не знала, да и не знаю, по сей день, какое у них настоящее название.
Еще из таежных цветов своего далекого детства я помню ромашку, которую бабушка собирала себе для лекарственной настойки, и нежный голубой колокольчик. Я, находя такие колокольчики, всегда, наклонившись к ним своим ухом, пыталась услышать звон. Ну раз колокольчик, значит должен звенеть. И я настолько была полна фантазии, что каждый раз слышала, как они исполняли для меня разные мелодии. Те мелодии наполняли мое сердце и душу теплом и радостью. Они дарили мне свою любовь. А я делилась этой любовью со всем, окружающим меня миром.