Детство, детство, детство. Сейчас я все чаще задумываюсь о нем. И о той простой истине, что детство от нас, ведь, совсем не уходит. Его часть живет в нас всегда, и именно она дает нам силы и остается на том уровне, в котором фотографирует ее наша память. Детство - это наша душа. В любом возрасте я не раз ощущала в себе мгновения той самой вдохновленности и положительности энергий, что когда-то парили свободно в моем мире. И сейчас я решила вновь освободить свою душу от тягостного бремени накопившихся с годами проблем и хлопот. И знаете, я услышала голос своей души. А вот о чем она мне поведала, я расскажу намного позже, а может быть даже отдельной книгой. Потому что то, о чем мы сейчас с ней беседуем, не улаживается в обычном человеческом сознании, и тем более, в двух или трех страницах моего повествования.
Но вернемся пока в прошлое. Хотя, лично я это уже не считаю прошлым. Теперь я твердо знаю, что мир многогранен в своем пребывании в пространстве, где мы с вами, ув. читатель, всего лишь частичка, запечатленная в одном из мгновений многочисленных вариаций существующих параллельных и пересекающихся между собой пространств и времен. Именно в этом я нахожу все новые и новые картины моего прошедшего для сегодняшнего дня времени. Многим может показаться, что я просто большая фантазерка. Не спешите с выводами. У меня сейчас достаточно времени, чтобы изложить все и в полной мере. Чтобы вам, ув. читатель было интересно.
Итак, после каждой весны я встречала лето. Жара летом иногда доходила, как мне тогда казалось, до самой высшей точки своего предела (здесь рассуждение в детском возрасте), когда даже деревянные крыши домов в поселке воспламенялись, как спички. В лесах тоже, как и сейчас, возникали пожары. Поэтому, наверное, у нас в поселке самое большое значение имела пожарная часть. Она находилась в самом центре поселка, на верху самой высокой сопки. Это были огромные гаражи, в каждом из которых находилось не менее трех машин красного цвета с лестницами и баками для воды. Летом пожары случались довольно часто, поэтому, наверное, наша пожарная часть находилась в центре поселка, чтобы удобнее было добираться в любую точку возгорания. Каждый раз, когда где-то случался пожар, и если он совпадал с выходными днями, мы, детвора, бежали стремглав к пожарной части и с большим интересом наблюдали за работой пожарников, которые готовили свои машины к выезду после тушения пожара, чтобы потом вновь успеть выехать по первому звонку. Это были собственные наши выводы, этому нас никто не учил и никто ничего не объяснял. Вообще, очень многого нам в то время никто не объяснял, мы, детвора, каждый сам в себе доходили до всего сами. Потом просто делились друг с другом, как бы подтверждая правоту своих умозаключений.
В то время в поселке мы редко видели солдат в военной форме, воинских частей в наших краях не было, поэтому, наверное, мальчишки нашего поселка играли не в "войнушки", в основном, а в "пожарников". И каждый считал себя героем в борьбе с огнем, при этом обязательно "кого-то спасали". Конечно, в "войнушки" (детский термин игры) играли тоже, бегая с автоматами и пистолетами, как купленными игрушечными, так и сделанными самими из различных деревяшек. Но эта игра занимала тогда у ребят незначительное место. Обычно играли в более мирные игры - разные профессии, в "пилотов, моряков, пожарников и даже строителей". Потому, наверное, что основным на то время в нашем поселке являлось, все-таки, грандиозное по тем меркам, строительство Вилюйской ГЭС. В ней, так или иначе, косвенно или напрямую, были задействованы все жители поселка. И, естественно, что дух этого значения передавался и нам, детям строителей. Мы все старались подражать своим родителям. Я даже, помню, как спорили в игре "строителей", кто будет занимать должность начальника строительства, кто прораба, а кто старшего инженера. Иногда даже присутствовала должность "проверяющего строительство". Но в итоге "становились все каменщиками". Потому, что слаживать из камней дом было куда интереснее, чем что-то рисовать на листах бумаги или "подписывать их". Но, как правило, обычно все заканчивалось, до банальности, просто. Какой-нибудь камень выпадал из конструкции. Дом рушился. Кому-то булыжником придавливало руку, или ногу, или палец на руке или ноге. И этот кто-то начинал стонать, в лучшем случае, а то и кричать, или плакать. Выбегали родители, а мы, детвора, разбегались сразу " врассыпную". А потом "инвалидам производства", еще и "всыпали по полной", вместо "больничных", чтобы они "не лезли, куда не надо".
Иногда летом, это было, правда, не каждый год, происходили "нашествия полчищ черных тараканов". Это были такие жуки. Я их очень боялась. Все называли их "стригунами". Они, попадая на кожу, очень сильно кусались, а если садились на голову, то могли выстричь волосы. Они, вообще, стригли все подряд, что попадалось у них на пути. И размер у них был приличный. Одно туловище, длиной до десяти сантиметров. А усы, и говорить не приходиться - в два раза больше туловища, очень крепкие и мощные. Конечно, были всякие особи, и мелкие тоже. Лично я их боялась больше из-за усов. Они у них были шероховатые и при их помощи эти жуки могли цепляться, как обезьянки, почти за каждую поверхность чего либо. Они всегда налетали тучами и почти всегда внезапно. Это происходило, в основном, перед дождем, когда небо темнело, и надвигалась гроза. На таком небе их невозможно было заметить. Черное облако из таких жуков сливалось с цветом предгрозового неба и, если открывался, хоть небольшой, просвет, тогда их было видно хорошо. Они приближались всегда с неимоверной скоростью, как "истребители". Мы, детвора, всегда смотрели перед дождем на небо, вдаль. И если успевали заметить черную тучу этих тараканов, то разбегались "врассыпную" по домам. Эти "тучи рассыпались" всегда "где им вздумается". Так что иногда и на нашей улице был "праздник". Кто был из мальчишек посмелее, те ловили этих жуков и привязывали к их усам или задним лапам нитки, к которым были заранее прикреплены спичечные коробки, иногда, даже, не по одному, а по несколько, склеенных между собой. Потом они загружали эти коробки, кто песком, кто землей, а кто и камушками и устраивали соревнования меж, так называемых "стригунов", постепенно увеличивая вес коробков. Вообщем, так называемые "тараканьи бега". Вес коробков зависел от размеров тараканов. Это было одним из развлечений наших ребят. Ну, а мы, девчонки, стояли как можно дальше от этого их развлечения, и издали, с не меньшим интересом наблюдали за гонками тараканов и спорили между собой, чей же таракан придет первым к намеченному финишу. А чтобы тараканы не могли больше взлететь, мальчишки подрезали, или, просто, вырывали им прозрачные крылышки, без которых "стригуны" становились беспомощны. Вот такими были тараканьи бега. Такие забавы мне не очень нравились, хоть и был к ним какой-то интерес.
Но раз уж я коснулась наших развлечений, то, пока не ускользнул из памяти еще один фрагмент, по поводу оных, здесь же, расскажу за те развлечения, которые мне были больше по душе и даже нравились. А происходили эти развлечения в весеннюю пору года, когда по поселку разливались очень широкие и длинные по своей протяженности ручьи. Я уже писала о том, что поселок наш построен был на сопках, как впрочем, и все жилые массивы в таежных районах нашего края. Поэтому мы искали начало ручья на самом верху нашей сопки, далеко от нашей улицы. И это начало всегда находилось почти у самой пожарной части. Мы добегали до самых истоков и запускали оттуда "на спор" свои бумажные кораблики. Этим занимались как мальчишки, так и девчонки. А кто был постарше из пацанов - запускали кораблики, выстроганные из дерева, с бумажными парусами. Условием спора было успешное продвижение кораблика, чтобы не затонул, не перевернулся и доплыл по ручью до улицы тех, кто его запускал. Участников в "регате" всегда было много. Спорили, при этом, на что угодно - что первое приходило на ум. На шоколадки, на конфеты, на спички, на фантики от конфет. На значки, тогда их собирали, чуть ли не все дети нашего поселка. На марки, на различные этикетки от банок, бутылок и других товаров. На крышки от пивных и винных бутылок, которыми, кстати, играли в еще одну, очень интересную игру, которая называлась "чекой".
Бежали все наперегонки, впереди своих корабликов и очищали ручей от всякого хлама и заторов из веток. Где невозможно было подступиться близко к ручью - несли с собой длинные прутья из веток вербы, которая росла по всему нашему поселку, и каждый легко мог подобрать себе оный "по вкусу", и ними же расчищали ручей, когда создавался затор, и все кораблики сбивались в кучу. Иногда даже дело доходило до слез. Кто-то случайно, или не случайно, задевал не свой кораблик, или они сами переворачивались по какой-нибудь причине и тогда кораблики тонули, не доплывая до "финиша". Вообщем, страсти кипели, не абы, какие. Мои кораблики были всегда бумажными, поэтому доплывали, в лучшем случае, до середины пути, а потом намокали и тонули. Поэтому я не сильно расстраивалась по поводу "несостоявшегося первенства или победы". Хотя, один раз мне удалось выпросить у брата, выстроганную из деревяшки, небольшую лодочку. В ней я сделала посередке маленький разрез и вставила туда тонкий прутик с бумажными парусами. Как это делается, я подсмотрела еще раньше, когда мальчишки мастерили себе эти самые, деревянные кораблики, собравшись у нашего дома. И, о чудо - мой кораблик доплыл до финиша без приключений. И хоть он не первый был по счету, я прыгала от радости и хлопала в ладоши. Но радость моя длилась не долго. У меня тогда сразу возник спор с братом. Он хвастался всем, что это его победа, что это он выстрогал мне кораблик. А я спорила, что раз я добавила свою веточку с парусами, значит это уже не его победа, а моя. Каждый тогда из нас отстаивал свое мнение. Никто никому не хотел уступать. И мне было обидно, что брат сначала помог, а потом просто отобрал у меня свою помощь. С тех пор я его больше ни о чем не просила.
Вот так, и во всей дальнейшей жизни, я стала замечать, что если даже и удавалось чего-то достичь, всегда находился кто-то или что-то, из-за чего рушился окончательный результат моего достижения и "лавры" оставались в стороне. Теперь-то я понимаю, из-за чего это происходило. А тогда только душа, осознавая всю нелепость моего положения, рвалась из груди, желая мне помочь. Но я не понимала этого ее рвения, и мне становилось очень больно внутри себя. Еще одним развлечением детворы в нашем поселке была игра в "казаки-разбойники". Меня в ту игру никогда не брали, как, впрочем, и всех остальных девчонок. Мальчишки "держали строгое табу" в этой игре по отношению к нам, девчонкам. Я помню только, что бегала по проставленным условным знакам и нарисованным стрелкам, и таким образом представляла себе, что тоже участвую в их игре. Один раз мне даже удалось найти притаившихся от погони мальчишек быстрее их преследователей. Но меня за это чуть не побили. Мальчишки прогнали меня от себя и потом, еще долго не разговаривали со мной. А моя душа все равно радовалась тому, что я смогла найти их первой и это чувство радости помогло мне пережить временные неурядицы в отношениях, касающихся дружбы с мальчишками.
Много еще помню всяких игр. Такие, например, как "в пуговки". При этой игре, обычно, вырывали небольшую ямку прямо в земле, затем утрамбовывали ее ладошками и пальцами, а потом, с небольшого расстояния кидали в сторону ямки большие пуговицы. Затем, упавшие большие пуговицы меняли на маленькие, и старались, каждый в порядке очереди, забить свою пуговку в ямку. Если это удавалось, сразу забивались и остальные, пока участник не промахнется. Очередь определялась близостью пуговки к ямке. Проигрывающие "на кон" ставили оставшиеся большие пуговки. Но большие ценились, как пять маленьких, поэтому, у проигрывающего всегда был шанс еще отыграться, если его пуговка оставалась не забитой в ямку противником. Все пуговки, участвовавшие в этой игре, должны были быть без ножек. А загоняли их в ямку "шалбанами". На каждую маленькую пуговку давалось три попытки, а на большую - одна. Так передавалась эстафета игры от одного участника другому. Выигрывал тот, кто больше всех загонял чужих пуговок в ямку. В этой игре я не уступала другим участникам. В основном это тоже были мальчишки. Но самое интересное было не это, а то, где брали все пуговицы для этой игры. А так, как в игре ценились самые большие экземпляры пуговиц, то многие из нас обрезали их тайком на одежде родителей, или, даже, на своей. А еще лучше - с кальсон своих отцов (это было тогда теплое нижнее спецовочное белье, на котором, зачастую были белые или кремовые большие пуговицы с четырьмя дырочками). За это "похитителям" очень сильно влетало. У таких "нарушителей морально эстетического порядка" родители сами отбирали весь "выигрыш", и наказывали, каждого по-своему. Но через время все опять повторялось.
Мне почему-то всегда нравилось играть в мальчишеские игры. Поэтому я часто тренировалась тайком от всех кидать карманные ножички, для того, чтобы участвовать в игре "ножички", бить каменной битой по сплюснутым крышкам из-под вина и пива, чтобы научится таким образом переворачивать их на другую сторону - это умение мне помогало в игре в "чеку". И еще много других навыков приходилось усваивать "втихаря" от всех, чтобы быть "своей" в мальчишеской компании. Конечно, в куклы я, может быть, игралась бы тоже охотно, если бы не одно "но". У меня была всего одна единственная кукла. Но даже с ней мне не разрешали играть так, как я хотела. А хотела я немного: делать ей прически, одевать ее в наряды. Но этого-то делать я и не могла. Бабушка и мама строго-настрого запрещали мне трогать ее волосы, и никто не давал мне ни каких клаптиков, чтобы я могла сделать кукле хоть какой-то наряд своими руками. Все, что мне позволяли с ней делать - это заворачивать в свои банты или в кружевную накидку с подушки. За что меня тоже иногда ругали, так - по настроению. Был момент, когда я даже обозлилась на куклу, за то, что не могла поиграть с ней так, как хотелось бы. Я крутила ее в руках и пыталась понять, как она была устроена. Да так увлеклась изучением ее устройства, что не заметила, как раскурочила ее почти полностью. Голова куклы моргала своими глазками, и мне, вдобавок ко всему (ноги, руки и туловище уже лежали рядом), захотелось узнать, как она это делает. Остановилась в своих исследованиях я только тогда, когда мне на коленки выпал глаз из куклы. В итоге, моя кукла лишилась одного глаза навсегда.
Я уже знала, что за это я понесу наказание, поэтому, чтобы хоть как-то его оттянуть, я положила свою разобранную куклу к себе в кровать, под подушку. Две ночи спать из-за этого мне было крайне неудобно. А на утро третьего дня я услышала сквозь сон строгий мамин голос. Она подняла меня в то утро раньше обычного. И когда я встала и протерла глаза руками, она сказала, что, вместо того, чтобы идти в садик, я буду стоять весь день в углу, в наказание за поломанную куклу. Как "постановили", так и сделали. Целый день тогда я добросовестно простояла в углу, так, как сама себя считала виноватой, только мысли мои были заняты не куклой, а прокручиванием вариантов - как это мама смогла найти ее так быстро. Что я только не придумывала в своей голове по этому поводу. Мне было невдомек, что к утру, из-под подушки выпала одна рука от куклы. Остальное ей было найти легко. Куклу мою тогда, конечно же, исправили, сложили все, кроме выпавшего глаза. Зато после того случая мне разрешили делать с куклой все, что я хотела. Так я отвоевала свое право на свою игрушку. С тех пор я полюбила свою куклу еще больше. Я заплетала ей косички, закалывала шпильками ей прически, которые сама с большим удовольствием придумывала и воплощала в ее волосах. И даже, когда мне купили, перед самой школой, новую куклу, я отказалась ее взять даже в руки. Я пообещала своей "одноглазой Кате", что никогда ее не предам и не поменяю на новую куклу. С тех пор я старалась беречь ее от всех и вся. Я спала с ней, кушала с ней, гуляла тоже всегда с ней. Вообщем, все свое свободное время я о ней ни на минуту не забывала. Не брала только в детский сад и в лес, когда ходили по ягоды и грибы. Я выполнила свое обещание, данное кукле - я сберегла ее к рождению своей дочери. Кукла была моим талисманом. Я всегда делилась с ней своими мыслями и разными переживаниями. Еще, в своем далеком детстве, я мечтала о том, что когда я вырасту - у меня обязательно будет дочка, которую я буду очень любить. И теперь, по прошествии многих земных лет, я с уверенностью могу сказать - мечты сбываются. Но сейчас не об этом. Я думаю, что о том, что мечты сбываются, я должна написать отдельную книгу.
Глава V
В этой главе я вновь хочу вернуться в свое удивительно-интереснейшее время, где зарождалось во мне все новое. О чем интересно не только вспоминать, но и анализировать происходившие и происходящие события со мной по сей день. Еще хочу заверить вас, ув. читатель, что все мое повествование этой книги ведется без какой либо фантазии и художественного оформления. Я предоставляю лишь те факты, что открывает мне моя душа и мой разум, проводя меня по коридорам и линиям моей памяти, пребывающей в этом реальном отрезке времени под названием жизнь. А сейчас вновь вернусь в уже пройденные мной моменты. В садике, как я уже писала, у меня был друг, с которым мы были "не разлей вода" и которого все звали моим женихом. В наших уличных играх в поселке он не участвовал. Его родители за ним, наверное, следили очень строго. Хотя, скорее это было только мое мнение, сложившееся из собственного опыта строгости моей среды обитания. Поэтому, в садике, как я тогда думала, он не отходил от меня ни на шаг. Когда же наступил его день рождения и его родители принесли заказной большой торт для всей нашей группы, то все мои мысли, относительно строгости его родителей, полетели в "трам-та-ра-ры" (мои детские рассуждения). Тогда его день рождения я восприняла, как свой собственный праздник, потому, что самый красивый и большой кусок торта, по его велению и моему хотению, отдали мне, хоть он и знал, что я не любила сладкого. Этот его благородный жест моя душа хранит до сих пор. Из торта я съела только маленький цветочек, что находился в центре куска, но мне и этого было достаточно, чтобы меня потом весь оставшийся день подташнивало. Со мной это происходило часто. Меня тошнило не только от сладкого. На протяжении почти всей моей жизни я не могла, есть почти все фрукты, мучное, особенно торты и пирожные, молоко и некоторые другие продукты. Почему это со мной происходило, я узнала только, когда родила дочь. А тот кусок торта, что предназначался мне, я отнесла домой, своим родным. В первую очередь обрадовался мой брат Санька. Он был настоящим "сладкоежкой". Мне тогда казалось, что он таким и родился. Я отдавала всегда ему все свое сладкое, что перепадало мне по какому нибудь случаю. Даже новогодние подарки с конфетами. Сначала он принимал от меня только шоколадные. А после, когда у него заканчивались уже все конфеты, в том числе и карамели, наступала очередь моих конфет. Поначалу я отдавала ему все сразу, но потом поняла, что лучше понемногу. Так я к себе располагала его внимание намного дольше в "положительном свете". Но оставлю пока свои отношения с братом. Мне больше нравится вспоминать о садике.
Удивительная все-таки штука - эта жизнь. Я помню даже расположение мебели в нашей миниатюрной столовой комнате в детском садике. В этой же комнате, где находились столики для принятия пищи, вторая половина предназначалась для игр. В этой второй половине, у окон стояли шкафы, в которых хранились игрушки и разные игры. Там же, у шкафов лежал на полу красный, с орнаментом, ковер, на котором мы, детвора, играли после завтрака и после ужина, перед тем, как идти домой. При входе, у двери, стоял кухонный комод, на котором до обеда выставлялась чистая посуда и приготовленные для раздачи некоторые составные обеденного меню. А после обеда туда же составляли уже использованную нами посуду. А в то, что я назвала составной частью обеденного меню, каждый день входили разные "ингредиенты". Это зависело, в основном, от поры года. Например, зимой к обеду всегда приготавливали целую миску, с верхом, чищенного и порезанного на мелкие кусочки, чеснока. Иногда это были дольки проросшего лука, время от времени - вареные яйца, булочки, печенье, конфеты, мандарины. Летом и осенью - овощи, ягоды, фрукты, в том числе и арбузы. Больше всего я любила нарезанный чеснок. Перед тем, как войти с прогулки на обед, нас выстраивали в коридоре парами и вводили в столовую комнату строем, попарно. Наверное, для поддержания дисциплины, чтобы мы не бежали "сломя голову", как на прогулку. Представляю, что было бы, если бы, хоть раз нам разрешили такую "вольность" на счет столовой. Ну, так вот, я, так, как очень любила чеснок и знала, что миска с ним стоит, почти всегда на самом краю у входа, становилась, естественно, со стороны этого самого комода. А делала я это с тем, чтобы проходя, успеть ухватить незаметно жменьку нарезанных долек чеснока и положить себе в карман платья. И спешу заметить, что мне всегда это удавалось, вот, только карманы у меня не на всех были платьях. Поэтому иногда приходилось мужественно держать добычу в ладошке, пока все не усаживались за столы и няни начинали разливать и разносить нам первое. Эти свои действия я проделывала только с чесноком, потому, что очень его любила. А нам ложили только два маленьких кусочка этого лакомства на дно столовой ложки. Таким образом, мне и моим друзьям доставалось всегда больше обычного. Я и по сей день, очень люблю чеснок. А в те моменты, помню, усевшись за столик, я начинала раздавать всем желающим дополнительную порцию, из кармана или вспотевшей ладошки, оставляя себе тоже энное количество штук. Это количество зависело от моего настроения. Вообщем, я оставляла себе столько, сколько считала нужным. Когда же, уже в старшей, подготовительной группе, мы стали сами помогать взрослым, разлаживать чеснок по ложкам, у меня отпала необходимость набирать себе дополнительно в карманы и ладошки, нарезанные кусочки чеснока. Может потому, что я имела открытый доступ ко всему. А может потому, что появилась какая-то ответственность перед другими и за других. А может просто мой организм насытился в то время этим ингредиентом, так или иначе - я перестала это делать.
Жизнь в садике шла своим чередом. На утренниках мне всегда, как я уже упоминала ранее, доставались главные роли. Мне даже разрешали первой выбрать себе пару, если это были парные выступления. Такие, как танец "конькобежцев" на новый год, или хороводы весной. Как правило, всегда в паре ставили девочку с мальчиком. Я всегда выбирала в партнеры себе Сашу. А он меня. Еще у меня были очень хорошие друзья. Их звали: Катя, Костик и Оля. Олю я всегда называла Олькой. И мне и ей так нравилось. Все, вчетвером, даже еще до знакомства с Сашей, мы были очень дружны. Почти, как в "трех мушкетерах". Только не Костик, а я была в роли "Дартаньяна". У меня до сих пор хранится их фотоснимок. Смотря на снимок, осознаю, что Ольку я почти не помню. Она была самая тихая и спокойная из нас. А вот Костика и Катю помню очень хорошо. Костик был маленького роста. Я тоже была очень маленькой, но Костик, почему-то, был еще меньше меня, как в группе детсада, так и потом, в школе. Мы его постоянно с девчонками защищали от остальных "забияк" в нашем садике. Но с появлением Саши его позиция заметно утвердилась, и он стал более смелым, чем обычно. Толи от того, что Саша взял его под свою опеку, толи от того, что он почувствовал плечо надежного друга - не знаю, но с тех пор в нашей команде было три девчонки и два мальчика, которые стали защищать нас во всем и от всех. А вот Катюха, сразу после появления Саши в садике, резко изменилась в своем поведении. Она постоянно пыталась "перепрыгнуть меня" во всем. Она даже стала подражать мне во всем. Позже я поняла, почему это происходило с ней, но это было позже. А тогда...
Один раз, к утреннику, на восьмое марта, я должна была с Сашей разучить танец "пастуха и пастушки". Мы уже почти заканчивали с постановкой сценки, и оставалось всего пять дней до праздника, когда я заболела, в очередной раз ангиной. В садике решили, что подменить меня должна другая девочка. Я об этом ничего не знала, когда, в один из дней, пришли ко мне домой Олька с Костиком и рассказали, что Катюха вызвалась сама вместо меня танцевать с Сашей, хотя назначали другую девочку. А так, как она присутствовала при всех наших репетициях с Сашей, как и остальные друзья, она сказала, что хорошо знает весь танец и сможет меня заменить. Да и в гости с Олькой и Костиком тогда ко мне она отказалась идти. Хотя до этого они всегда приходили все вместе. Я, естественно, обиделась на нее за это и за то, что она, как я думала, решила отбить у меня Сашу. Может она и из добрых тогда побуждений хотела меня заменить в танце, но для меня это выглядело не иначе, как предательство.
Болезненный кризис хоть и прошел у меня на то время, но до окончательного выздоровления, по указанию врача, было еще далеко. Не смотря на это, я в день утренника "приперлась", что называется, в садик и устроила там разборки со своей соперницей. Да так, что сора переросла в настоящую драку. Не помню только, кто начал первым, может и я, только "надавала" я ей так, что выступать она уже не могла. Когда воспитатели застали нас за "этой разборкой", Катька уже вовсю ревела и жаловалась на свое порванное платье. А я тоже, чуть ли не плача, настаивала на своем участии в утреннике. Воспитателям ничего не оставалось, как согласиться допустить меня к выступлению. Они "впопыхах" нашли мне костюм красной шапочки из прошлых утренников, отправили меня в спальню, чтобы я переоделась. А головным убором у меня была наспех вырезанная из куска цветного ситца косыночка. Потом меня с Сашей отвели в одну из комнат, где мы повторили ранее изученный нами танец "пастуха и пастушки". Выступление наше на утреннике в тот день прошло успешно. Фото этой сценки с танцем я храню до сих пор. Фотографировали нас родители Саши. Правда, фотографии потемнели с годами, а память продолжает хранить все эти события в ярких красках, как будто все происходило только вчера.
Тогда, помню, мы надолго рассорились с Катюхой. Досталось мне тогда и от воспитателей после утренника, и от родителей, за то, что убежала, с дома, не отпросившись. И вновь было до глубины обидно, что все родители всегда защищали своих детей, чтобы те не натворили. А мои, наоборот, еще больше "втаптывали в грязь" мою душу, предавали и унижали морально, а самое страшное, что учили этому моего старшего брата. Я это уже тогда чувствовала, но никак не могла понять - почему?! И не находила этому никакого объяснения, как только то, что они меня все ж ненавидели. В семье мне с раннего детства внушали как утверждение, что я вырасту и уйду от них, как будто я была обязана сделать именно так, как они говорили. Все это звучало, как приговор над прокаженной. Наверное, им действительно этого хотелось. Я для них была чужой. Саньку они называли своим наследником, хотя наследовать-то было нечего. Но меня огорчало не это - мое внимание заострялось на другом. На том, что я не имела права на свой голос в этой семье. "- Вот выйдешь замуж, тогда и делать будешь все, что захочешь",- часто говорила мне моя мама. И так мне это старательно "вдалбливали в голову", что один раз, поняв это по своему детскому разумению, я обратилась к своему другу Саше. Поговорив с ним, мы решили разыграть небольшую сценку перед моими родителями. В один из выходных дней он пришел к нам домой. Тогда получилось так, что в доме была только мама и я. Мама стирала на кухне белье, а я игралась со своей куклой. Он зашел и поздоровался с мамой. Потом мы с ним прошли в комнату, к моей кровати. Я сняла с подушки кружевную накидку. В те времена было модно, взбивая подушки, особым способом, подминая два края, укладывать их на кровати и накрывать кружевными белыми накидками. Если на кровати было две или больше подушек, их слаживали таким способом одну на другую так, что получалась пирамида из подушек. Тогда и накидки были побольше размером. Зачастую их вязали вручную крючком. Они были очень красивые, правда по весу всегда тяжелее купленных ( произведенных на фабрике). На моей подушке лежала фабричная накидка. Я сняла ее с подушки и сделала из нее фату. Потом одела себе на голову. Саша принес с собой белые туфли на каблуках. Он взял их у своей мамы. Размерчик, конечно, не подходил - они смотрелись на мне, как калоши. Но это меня не остановило. В белых туфлях и с "фатой" на голове, взяв Сашу под руку, я прошла с ним на кухню. Когда я стала произносить задуманную нами речь, мама еще стояла к нам спиной. Но постепенно, выслушивая слово за словом, она медленно разворачивалась в нашу сторону. Когда развернулась - застыла завороженная.
Я же говорила, как сейчас помню, следующее:
- Мама, ты должна нас выслушать. Мы решили с Сашей пожениться. Его родители согласны. Жить мы будем у них, а дети у нас потом будут, когда подрастем...
Я не успела договорить все, что хотела, как мама медленно стала опускаться, как нам показалось, чтобы присесть. При этом, мы видели, что садиться-то ей было некуда. Ведь за ее спиной, на табуретке, стояла миска с мыльной водой, откуда она только-только вытащила и выкрутила постиранное полотенце, или наволочку - не помню. Глаза у нее округлились до, как нам показалось, невероятных размеров. А нас с Сашей при этой картине "заклинило напрочь". Саша только и делал, что одобрительно кивал головой, будто со всем согласен, а я не могла закрыть рот после последней фразы. Мама медленно опускалась в миску с мыльной водой. Через секунды, соображая, что после этого всего последует, я попыталась оправдаться в свой адрес и продолжила фразой:
- Ты же сама говорила, что замужем женщине можно все...
После этих слов у нее явно перехватило дыхание. То ли от того, что она, одним местом почувствовала, что намокает, то ли от нашего с Сашей представления, то ли от всего сразу, она, в следующее мгновение, сжав мокрую тряпку в руке, не дав закончить мне начатую фразу, "лупанула" меня так, что я еле удержалась на ногах. При этом она еще что-то кричала. Создавалось впечатление, что это не она на меня "напала", а я на нее. Да, наш с Сашей юмор здесь не прошел, а идея была хорошая. В тот день Саше тоже досталось тряпкой. Мы "рванули" с нашей ПДУ-шки, забыв даже переобуться. Туфли Сашиной мамы я немного поцарапала. А Сашка с тех пор никогда больше не решался посещать мой дом. То ли боялся, то ли ему просто были неприятны такие встречи. Моя маман хоть и кричала тогда "вдогонку", что сообщит его родителям, но этого она не сделала, в силу каких-то своих собственных соображений. Сейчас-то я уже понимаю - почему - ей было стыдно в себе перед чужими людьми за свое истерическое поведение и свою, ничем не подкрепленную злобу к юморной выходке двух малолетних детей. А Саша сам рассказал все своим родителям. Ему пришлось это сделать по одной простой причине - туфли. Они были испорчены. Когда мы убегали из дома, "не чуя под собой ног", я постоянно зацеплялась ними за камни. Ведь они были большого размера, и мне неудобно было поднимать в них свои ноги. Его родители, выслушав всю историю, просто посмеялись, не ругая и не наказывая, как это сделали мои родители. Так мне рассказал Саша, когда пришел в садик следующего дня. И мне вновь стало обидно за своих родителей, и за их отношение ко мне. Меня-то они тем вечером "отдубасили" ремнем и поставили в угол. А потом еще две недели мама со мной не разговаривала. Она вообще игнорировала меня, как будто не она меня наказала ни за что, а я ее. И это было одним из самых мерзких наказаний для меня, когда с тобой не общаются те, от кого ты полностью зависишь. И таких моментов в моей жизни было много, почти до самой моей самостоятельной жизни. Именно это ее отношение и заставило меня научиться, как они говорили, подлизываться. Хотя я так не считала. В себе я называла это "подходом с другой стороны". Сейчас я бы сказала - поиск компромисса в детском понимании. Откуда мне было знать тогда о том, как что называется. Тогда, все, что не делалось в нашей семье, каждый понимал так, как ему представлялось правильным, в силу той позиции, которую занимал каждый по отношению к другим членам семьи. Я постоянно чувствовала нелюбовь к себе, поэтому мне хотелось повернуть все в обратном направлении. Так сказать - против часовой стрелки. Но часовой механизм нашей семьи невозможно было изменить, особенно малолетнему ребенку, да, пожалуй, и никому другому, даже со стороны. Моя душа чувствовала это и поддерживала меня, как могла.
В такие вот, молчаливые мамины протесты, не знаю только, против чего, кого и почему, я только и могла, что подлизываться к ней. Я подходила к маме тихонечко и как котенок, ласково "мурлыкала": - мама, мамочка!... я могла повторять это слово по многу раз, каждый раз при этом, пытаясь заглянуть ей в глаза, в ожидании, найти там хоть лучик просветления маленького снисхождения ко мне. Так мне становилось легче, потому, что отсутствие общения тяготило меня еще больше, чем мамины испепеляющие взгляды. Когда она смотрела на меня в такие моменты, мне казалось, что на меня сверху выливали ведро ледяной воды. Теперь-то я могу пошутить и над этим и сказать, что "так закалялась сталь!". Но это сейчас, а тогда...- тогда это было просто убивающее чувство для моего, еще только начинающего крепнуть, внутреннего мира. После таких сор, бывали дни, когда я вечерами боялась выходить на кухню (да я и не выходила), когда все кушали и пили чай. В такое время я всегда игралась со своей любимой куклой у своей кровати. А родным до меня "никому не было никакого дела". Иногда только брат Санька приносил что-нибудь с кухни, если ему требовалось мое внимание или он хотел чем-нибудь похвастаться.
Так проходила моя жизнь - жизнь ребенка в обычной рабочей семье, а может и не обычной. Сейчас задумываясь о прошлом, я могу с уверенностью сказать, что уже тогда я готовила свою память, как некий архив. Потому что уже тогда, я задавала себе много вопросов, и не находя на них ответ, я тем самым, пыталась их сберечь для более удобного момента, чтобы когда-нибудь, все таки найти и объяснить себе то или иное событие, происходящие со мной. Теперь, наряду с вопросами, я вхожу в каждое действо, спровоцировавшее когда-то оный вопрос. В этом мне помогает мой осознанный мир, моя душа и мой разум.
Глава VI
Как у всякого маленького ребенка, у меня были свои мечты и желания. О мечтах на этих страницах я уже успела, отчасти, ознакомить вас, ув. читатель. А вот, о своих желаниях я постараюсь изложить в этой главе. Пусть даже не о всех, а тоже от части, но это "тоже" даже для меня самой сейчас очень даже интересно. А начну я, пожалуй, с того, что мне очень хотелось иметь маленького котенка. У всех моих подруг дома были котята, а у меня не было. В семье нашей никто не любил этих пушистых зверят, поэтому, даже, и слышать не хотели о том, что моим желанием было - принести котенка домой, да еще и бездомного. Мне предстояло, что нибудь придумать на этот счет, чтобы получить разрешение принести домой пушистого представителя фауны. И я придумала. Каждый день я стала надгрызать и раскрышивать кусочки корочек или черствого хлеба. Корочки и кусочки с крошками я ложила каждый раз в разные углы в нашей кухне. То под умывальником, то за столом, у стенки, где, обычно, сидел отец. И даже в кладовке. Я укладывала все так, чтобы это обязательно замечали взрослые. А для верности и правдоподобности вилкой подскребала в тех местах, где уже были хоть какие нибудь пространства между плинтусов и стенами, под умывальником, у трубы. Так, что получались проемы еще больше, чем были до этого. Мой замысел вскоре оправдал мои надежды. Родители решили, что у нас завелись мыши и мне разрешили принести котенка домой, которого я, уже почти две недели, подкармливала вечерами за нашей ПДУ-шкой, приходя из садика. Все это время он жил в норке средь камней. Я постелила ему туда свою мягкую кофточку. И это ему так понравилось, что, когда я пришла за ним, чтобы забрать его в дом, он на прочь отказывался вылазить из своего уютного убежища. Тогда я принесла ему кусочек колбаски с салом, которую я не любила, хоть и называлась она "любительской", а ему она очень даже нравилась, и котенок сразу вылез, и прыгнул мне на руки.
Так в нашей семье появился еще один постоялец, которого все единодушно назвали Васькой. Мне тоже нравилось это имя, поэтому я не возражала. Да, даже если б и возражала - иначе быть и не могло. Васька был совершенно беспородный, обыкновенной, черно-серой полосатой раскраски. Он был веселым игривым котом. Глаза у него были серо-голубые, почти, как у меня. Я его очень любила, а он отвечал мне взаимностью. Как только я приходила домой из садика, он всегда встречал меня у порога, потом садился у меня на кровати и терпеливо ждал, когда я подойду к нему и поглажу его. Потом начинал игриво бегать по комнате, гонять какую нибудь игрушку. А когда стал подрастать, я стала замечать за ним одну очень интересную странность. После того, как я расплетала свои косички и ложила свои ленты на полку, у кровати, он стягивал их и начинал с ними играть. Ленты почти все были капроновые. Больше всего он любил играть с голубыми ленточками. А один раз, поутру, когда я вышла на кухню, мама встретила меня фразой:
- Вон, полюбуйся, что Васька сделал с твоими лентами...
Я посмотрела под умывальник, куда указывала мама и увидела там изгрызенные на мелкие клочки, мои капроновые голубые ленты. Так у Васьки появилось свое пристрастие в нашем доме. Поначалу это были только ленты голубого цвета. Я сделала вывод, что другие он трогать не станет и особо не следила за ними. Только ленты голубого цвета стала прятать на ночь от своего лохматого любимца. А он, недолго думая, перешел на другие цвета. Так, что приходилось прятать уже все ленты. Вот только спрятать столько лент, сколько у меня их было на тот момент, я просто не представляла - куда. Я сворачивала их в трубочки и засовывала под проигрыватель, который стоял у нас на полке. Но и оттуда мой Васька умудрялся их достать и растрощить. У меня создавалось впечатление, что даже кот против моих косичек. Буд-то бы говорил, что они мне вовсе не нужны. Что мне лучше и без них. Но лент у меня было много и мне постоянно их докупали и дарили на разные праздники. Помню, как мне дали коробку из-под обуви, чтобы я собрала в нее все свои ленты. Когда я каждую ленту свернула трубочкой и уложила одну к одной в эту коробку, она заполнилась до самых краев. Васька так научился высматривать все места, куда я прятала ленты, что и теперь сидел тихонечко в сторонке и наблюдал, как я их слаживаю в коробку. Ему, наверное, было интересно, куда я эту коробку поставлю. Каждый вечер это вошло у него уже в привычку. Он, как охотник высматривает свою добычу, следил за каждым моим движением рук, когда я держала ленты. Затем ночью выходил на "охоту". А утром разорванные Васькины трофеи я собирала под умывальником и выбрасывала в мусорное ведро. И всегда за Васькины проделки перепадало, почему-то, мне. Вообщем, всегда находился повод наказать меня и поставить в угол. Зато теперь в углу мы с Васькой стояли вместе. Я - принудительно, он - добровольно, из солидарности. Коробку, ту, что я заполнила лентами, я положила на шифоньер, в надежде, что он туда не достанет. Я ошиблась. В один прекрасный вечер он добрался и туда. Я вовремя услышала, как кто-то что-то грызет и сразу поняла, что это мой Васька. Я отобрала у него трофей, так, как косы мои никто не отменял, и каждое утро я продолжала вплетать в них эти ленты. Одно мне было не понятно во всей этой истории, что же такого вкусного он в них нашел. И я решила сама попробовать одну из лент на зуб.
- Такая гадость, - скажу я вам. Никогда не повторяйте мой "подвиг". Иначе неприятное ощущение останется у вас на долгое время. Я даже объяснить такое не берусь, потому, что это просто невозможно. Зато Ваське, видно, это нравилось.
Вообще-то, мой кот был очень добрым и ласковым. Когда я ложилась спать, он укладывался рядышком и пел мне свои "колыбельные". А ночью я иногда просыпалась от того, что он любил спать у меня на шее. Ложился, как воротник и грел своим брюхом мне горло. Наверное, понимал, что я часто болею ангиной (мои детские мысли). На него, как и на меня, очень часто все кричали. В такие моменты он старался, как можно быстрее убежать на кухню, под умывальник, и там отсиживался, пока все не утихнет. Еще, кроме моих лент Васька любил петь или, лучше сказать, подпевать. Как я уже успела рассказать выше, у нас в доме был проигрыватель. Назывался он "Серенада". Иногда мы ставили пластинки и слушали песни, рассказы, сказки. Правда, это было не так часто. Обычно по праздникам или когда все взрослые были дома. В остальном слушали только радио, находившееся в этой же "Серенаде". Так, вот, когда я ставила пластинку с песней "Черный кот", Васька усаживался на каком-нибудь стуле и начинал тихонечко мяукать. То ли из солидарности к "черному коту", которого ненавидел весь дом, то ли ему просто нравилась мелодия. А когда я начинала кружиться и танцевать под музыку, он разбегался и прыгал мне на плечи или на руки и мы кружились с ним вместе. Потом, от приподнятого настроения он возвращался к любимому своему занятию - охоте за лентами. Наверное, он принимал их за мышей. Я, изучив его повадки, старалась ленты прятать в разных местах. Васька, хоть и находил их, но не все сразу, а по одной или две. А меня, опять же ругали, за разбросанные по всей комнате ленты. А когда я их положила все в коробку, естественно, что Васькиным "долгом" было "накрыть все ленты, во что бы то ни стало". Что он и проделал, когда дома никого не было. Представляю, как он радовался такой добыче! Столько "скрученных мышек" в одной коробке - красота! А мне вновь "досталось" за то, что не догадалась перевязать коробку веревкой. Вообщем мне снова накупили новых лент, да еще и обвинили в хитрости, что я де нарочно так сделала, чтобы поменять старые ленты на новые. А у меня и в мыслях такого не было, хотя я эту самую мысль взяла себе "на заметку" для будущего.
Мама называла меня "лисой". Отец добавлял иногда - "Патрикеевна". Я не перечила - куда уж мне. Перечить им или спорить с ними было "себе дороже". Уже многим позже, в американском гороскопе я прочитала о себе, что я действительно, по месяцам - лиса. Но тогда-то я этого не знала, и мне было обидно до слез, ведь во всех сказках лиса отображалась в негативном свете, а я себя считала "позитивом". Один раз, от разных нареканий со стороны взрослых я "взбунтовалась не на шутку". Дело было весной.
В серванте у нас в доме всегда стояла вазочка с чем-нибудь сладким. Не знаю, откуда это повелось - вазочка никогда не пустовала. Конкретно, в день случившегося моего "бунта", в ней лежал мармелад. А так, как все знали, что сладкого я не люблю и не ем, то, наверное, все-таки, наполняли ее для моего брата. Он и таскал из серванта сладости, не стесняясь моего присутствия, потому, что знал, что я никому ничего не скажу. Официально родителями это было запрещено, но неофициально все в доме знали, что сладкое берет только Санька. Но так, как он брал почти всегда сладкое в их отсутствие, никто его за это не ругал. "- Не пойманный - не вор", - говорила бабушка. В этом отношении в семье всех все устраивало. По штучке, по две в день - любимому отпрыску все прощалось. Да и я, как партизанка, всегда об этом молчала. Не в моем это характере было - ябедничать. Это-то и сыграло, наверное, в моей дальнейшей жизни, главную роль. На улице со мной всегда дружили ребята, Санькины друзья. Все доверяли мне свои тайны, зная, что я никому никогда ничего не расскажу. И Санька это знал лучше других и всегда пользовался этим моим качеством характера, и не только в детстве. В тот день он взял одну мармеладину из вазочки и пошел гулять. А я - вернемся к моему взбунтовавшемуся внутреннему миру - тоже решила взять мармелад. Вот так мне, в тот момент, захотелось сделать то, чего я никогда не делала. В голове, помню, звучало только одно - почему ему можно, а мне нельзя? Я подошла к серванту и отодвинула стекло. Но, к сожалению, мой росточек не давал мне возможности дотянуться до вазочки с мармеладом, потому, что она стояла у самой стенки серванта. Тогда я, недолго думая, пошла на кухню за табуреткой. И когда моя рука уже коснулась мармелада, я услышала за спиной чьи-то шаги. Все произошло в считанные минуты.
По непредвиденным обстоятельствам, откуда не возьмись, "нарисовалась" баба Таня. Если вы помните, ув. читатель, то я говорила о том, что она жила вместе с нами и занимала отдельную комнату, где находились две кровати - ее и Санькина. Сначала она работала сторожем в гаражах, а потом нанялась нянькой к богатым якутам, нянчить полуторагодовалого ребенка. Да, да, и раньше, как это не парадоксально звучит, были богатые люди. Только слово "богатые" произносить было не принято. Бедных тоже не было, был рабочий класс. А то, что богатые были всегда, для меня в детстве не было новостью, потому, как я с этим понятием столкнулась не по случайности, а в мере обыденной повседневной жизни. Так вот, каждое утро, к девяти часам бабушка Таня уходила в дом, где жила семья якутов. Их дом был недалеко от нашего. Он стоял немного в стороне от всех остальных. Очень большой, как мне тогда казалось. Построен он был из нового соснового сруба и смотрелся снаружи и внутри очень красиво. Стены внутри дома еще держали запах сосны. Откуда я это знаю? К этому я еще вернусь в своих описаниях, а пока вернемся к тому моменту, когда бабушка, появившись ни весть, откуда, "выросла" за моей спиной.
Правду говорят - чего не умеешь, за то не берись. Это я про себя. Я не услышала, как она вернулась со своей работы на обед. Санька, наверное, успел выскочить перед ее приходом. Поэтому все, что причиталось нам на двоих, должно было достаться только мне. Главную роль при этом играло то, что без спроса мы не имели брать вообще, что либо, в нашем доме. Какую-нибудь книжку или журнал - надо спросить, что-нибудь на кухне покушать - надо спросить, что-нибудь в кладовке, там санки, лыжи, коньки - надо спросить. Вообщем, исключительно на все надо было спрашивать разрешение у взрослых.
И вот, баба Таня застает меня как раз в тот момент, когда я, с мечтой, что угощу кого-нибудь из подруг на улице, вытаскиваю руку из серванта с сахарным липким мармеладом, поворачиваюсь на табуретке к ней лицом и оказываюсь на целую голову выше нее. Что тут началось...
Ее гневу не было предела. Первое, что она сделала - схватила меня за руку, в которой был мармелад, и сдернула с табуретки. Мармелад из моей руки разлетелся по полу. Она отшлепала меня по заднице, наорала на меня и пригрозила, что обо всем расскажет вечером родителям. Для меня это ничего хорошего не означало. Тут уж я не выдержала и, глядя прямо ей в левый глаз, потому, что правый был постоянно закрыт ("-долго болел после какой-то травмы, да так весь и вытек", - эти слова я услышала на много позже от кого-то из родственников),сказала, что она дура "самая, что ни на есть"! тогда она со злости швырнула меня в угол и приказала стоять, пока не придут родители. А сама, пообедав, ушла нянчить якутенка. Я сначала добросовестно стояла в углу, потом мне это надоело, и я собрала валявшиеся на полу кусочки мармелада. Выкинула их, пошла за тряпкой, чтобы вытереть пол от сахара. Тут вновь забежал Санька:
- Там тебя Алька с Венеркой зовут, пойдешь?
- Нет,- говорю - я наказана.
- За что, - Санька вопросительно глянул в мою сторону.
- За мармелад!
- Так ты ж его не ешь!
- Так тебе же можно!
- Уметь надо!
Он с гордостью поднял нос и выскочил, вновь прихватив с собой мармелад. Я поплелась в комнату, где меня ждал любимый кот Васька. Поигравшись с ним я снова стала в угол.
Вечером, когда вся семья уже была в сборе и все сели ужинать - вспомнили про меня. Хотя, они не могли не видеть того, что я все время стояла в углу. Отец подозвал меня к себе и спросил:
- В чем дело? - это был его "коронный номер", т. е. - вопрос. Другого вопроса он никогда не задавал. Для меня этот вопрос всегда звучал, как приговор. Я знала, что после этого всегда следовала "экзекуция". По-другому он просто, наверное, и не мог формулировать предложения - всего-то четыре класса образования, и те с "натянутыми тройками" - о чем можно говорить!?(частые слова мамы) Это сейчас я так рассуждаю, когда уже все знаю о своих родителях. В детстве же я ничего не знала об их судьбе. Мала еще была, чтоб о чем-то спрашивать и рассуждать. А в тот момент я понимала только, что хорошим, начатый на кухне разговор, не закончится. А потому мне и терять-то было нечего, и я стала рассказывать все, как было. Что захотелось мармелада, и я взяла просто так, потому что дома на тот момент никого не было, а значит, и разрешения спросить не у кого было. При этих моих словах из своей спальни, как ошпаренная, выскочила баба Таня и стала говорить "такие вещи", что я впервые всерьез задумалась о роли зла и добра, и о том, что искать правду просто негде и не у кого. И что это просто бесполезное занятие, если силы не равны. Не откуда и не от кого ждать поддержки или простого сочувствия.
Она сказала, что весь день была дома и что я, на глазах у нее, не спросив разрешения, "в наглую" полезла в сервант. А когда она сделала мне замечание - обозвала ее дуррой, и еще "черт знает чем"(выражение бабушки). Что тут началось...
Меня уже, естественно, никто не стал слушать. Братишка тоже не сказал ни слова в мое оправдание. Отец взял ремень, "отметелил" меня и снова поставил в угол. Мне было настолько обидно, что когда он пошел в кухню доедать свой ужин, я вдогонку крикнула громко, что в таком случае и он дурак, "каких свет не видывал". После этого мое наказание еще более усугубилось. Это уже было даже не наказание, а изощренная пытка. Ремень по сравнению с тем, что происходило со мной далее, был просто мягким игрушечным предисловием. Слезы застилали мне глаза. Помню мокрое платье, грозные крики, помню, как маман бросилась подсыпать соль и горох мне под ноги. Помню, сначала что-то шептала, а потом с криком опустила силой меня на колени, вместо того, чтобы защитить. Дальше был сплошной туман. Обида стала душить меня до такой степени, что я стала задыхаться. В голове "стучал молот", наверное от того, что мама, не разобравшись, не жалея меня, принялась в точности исполнять все прихоти тех, кому собственные амбиции и самолюбие застилали глаза и мозги. В тот момент мне почему-то казалось, что именно она, хоть и говорила, что я не желанна, почувствует мою боль - боль моего сердечка и души. Этого не произошло. Мне тогда ничего не оставалось, как смириться, потому, что я поняла, что пощады просить бесполезно, а сочувствия и помощи - увы, вообще, не существует на свете. Да мне и не хотелось. В те минуты поникла моя душа, мое сердечко, мой мир. В те минуты впервые я отреклась от жизни, я возненавидела все и вся и ушла "в себя". Все мои слезы забрала соль. С тех пор я не плачу, не плачу вообще. Только слезы сами потихоньку день за днем выходят из моих глаз. Ветер - слеза, солнце или другой яркий свет - слеза, холод или жара - слеза. Врачи ставят диагноз "сухости глаза". Но я-то знаю, от чего это у меня. Я просто никогда не плачу. Об этом до сих пор знали только самые близкие мне люди. Теперь знаете и вы, ув. мой читатель.
После того инцидента я многое пересмотрела в своей судьбе и делала это не раз. Многое многим простила и прощаю, но плакать так и не научилась. Но об этом всем намного позже, а тогда впереди была еще целая ночь пытки.
Первые минуты, боль, которая пронзила мои, падающие на соль и горох колени, с легкой руки маман, впилась, как иглы и заточенные, "спецом", колышки. Эта боль пронзила не только мои коленки, она пронзила мою душу. Через час я уже не чувствовала, на чем стою. Только когда немели коленки, и я пыталась пошевелиться, было чувство, будто меня грызут какие-то чудовищные огромные черви. Я поняла, что мне лучше не шевелиться. Так я простояла до глубокой ночи. И когда я уже совсем устала, и подумала, что родители уже уснули - тихонько решила опуститься на попу. Но тихо не получилось. Угол, в котором я стояла, находился напротив кровати родителей, буквально в двух метрах. Мама проснулась. Она спала всегда с краю, а отец у стены. Она заставила меня снова подняться на колени, сказав при этом, чтобы я не злила отца, а она попросит его о моем "освобождении". Обида вновь залила мою душу и мой разум. Ты, говорит, поплачь и попроси прощения. А я не чувствовала своей вины. Я что-то начала шептать. Что - не помню. Помню только бешеную ненависть, заполнявшую мои мысли к двум, разлегшимся на кровати и похрапывающим чудовищам. Мне было всего пять лет. Я не понимала, о каком прощении вообще шла речь, когда я, стоя всю ночь на соли с горохом, вынуждена была еще унижать себя, чтобы надо мной потом издевались вновь и вновь. С моих глаз не упала ни одна слеза. Тогда, раз так, сказала она, будешь стоять до утра. Так я и простояла, уткнувшись лицом в стенку. Так было легче. Под утро, когда в окнах забрезжил рассвет, я отключилась. Потом, то ли сквозь сон, то ли сквозь беспамятное состояние, я почувствовала, как чьи-то руки перенесли меня на кровать. Я поняла, что это были руки матери. Только, когда моя голова коснулась подушки, я вновь почувствовала резкую боль в коленках. Это она силой разогнула мне их, задубевшие от кошмарной ночи. В них что-то хрустнуло, и после этого я сразу "провалилась" куда-то, очень глубоко. То ли это был сон, то ли потеря сознания, а может, то и другое, только провалялась я после этого двое суток в постели. О ногах я уже ничего и не говорю! До сих пор при приседаниях в моих коленках что-то щелкает так, что это хорошо слышно не только мне. Другой раз даже неудобно как-то. Вначале это щелканье происходило часто. Теперь, с годами все реже. Но все-таки та ночь, нет-нет, да и дает о себе знать.
В садик я не ходила потом еще три дня, пока не зажили колени. Как только я начала вставать на ноги, а это было на третий день после той ночи, я сразу же захотела отомстить бабе Тане. Эта мысль вселилась в меня еще в тот вечер, когда она бессовестно врала отцу и наговаривала на меня всякие гадости. Но только странный способ мести я избрала. Думала - для нее, а сейчас понимаю, что это была вовсе не месть, а счеты со своей несчастливой жизнью в семье, где я была нежеланным ребенком. А может, я мстила всей семье? Так или иначе, но когда баба Таня ушла на работу, я зашла в ее комнату и залезла в ее тумбочку, что стояла у кровати. Там у нее стояли разные настойки, коробки с травами и лекарствами. Я открыла одну из коробок, в которой хранилось много разных таблеток. Они были разной формы и разных цветов: розовые, желтенькие, голубенькие, белые. Я попробовала одну из них на язык. Она была сладкая. Странный, конечно, способ мести я тогда избрала. Вместо того, чтобы их выкинуть, я их все съела. Глотались они легко, потому что все были в гладкой оболочке. Сейчас-то я понимаю, что это не месть была с моей стороны, а чувство протеста всему злому, что меня окружало. Но так, как разум мой находился еще в стадии роста, я избрала путь, который в тот момент был для меня приемлем и осуществим. Но не буду отвлекаться вновь на рассуждения. В тот момент, когда я глотала последние таблетки, на пороге комнаты, за моей спиной, вновь появилась бабушка. Она вновь застала меня на "месте преступления". Только, когда я на нее посмотрела - взгляд у нее был совершенно другой, не такой, как тогда, с мармеладом. Как будто перед ней сам черт "нарисовался" и она его до смерти испугалась. Тот ее взгляд я помню до сих пор. "- Ой! Боже мой!",-только и смогла крикнуть она. Через секунду ее не стало. Она выскочила, как ошпаренная. Я почему-то тогда подумала, что она побежала за "орудием наказания", то бишь - за веником, лозиной или ремнем. Только полчаса спустя я стала понимать, что происходит. Меня начало тошнить, потом я почувствовала боли. Я даже не могла почувствовать вначале, где именно у меня болит. Но в дом уже зашли врачи, которых вызвала баба Таня. Они сначала поставили мне градусник, потом посмотрели глаза, язык, пальцы на руках и ногах, пощупали живот и что-то стали записывать. Дальше туман застелил мне глаза и все мои мысли, потому, что боли и тошнота усилились. Что делалось во время этого, я припоминаю очень смутно. Меня кто-то брал на руки. Затем я еще видела огромный шприц в чьих-то руках. И все...
Я очнулась на своей кровати. Возле меня сидела мама. Рядышком стояла баба Таня. Отца я не видела, но потому, как бабушка себя вела, я поняла, что на этот раз досталось ей. Какое-то время мое сердечко даже ликовало. Позже все прояснилось - этим поступком я сделала хуже только себе. Хотя, все же, после этой истории с лекарствами она меня больше не трогала. А я, с тех пор, зареклась пить какие либо лекарства. С той поры мне даже кипяченое молоко с содой казалось медом. И я пила его с удовольствием, лишь бы мне не давали никаких таблеток. Но это уже совсем другая история. Главное, что бабушка с тех пор, хоть меня и ненавидела, но никогда больше и не наказывала. Она принимала нейтральную позицию по отношению ко мне. Будто бы я совсем не ее внучка. Так я, не понимая своего поступка, нейтрализовала в семье одного из своих "ярых врагов". Вскоре я вообще забыла об этом случае в своей жизни. Конечно же, у вас, мой ув. читатель, возникнет вопрос - да, я отвечаю - сейчас мне помогает вспоминать моя душа, мой разум, мой внутренний мир - моя память. Но это уже совершенно отдельная тема.