Парфененко Роман Борисович : другие произведения.

Вода

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    КОМЕДЪ

   ПАРФЕНЕНКО РОМАН БОРИСОВИЧ.
   ВОДА.
  
   ПОСВЯЩАЕТСЯ Д.Л.К. И А.В.К.
   С НЕЖНОСТЬЮ, ВСПОМИНАЯ БЫЛОЕ, С ТРЕПЕТОМ МЕЧТАЯ О ВОЗМОЖНОМ БУДУЩЕМ...
  
   Нет ничего страшнее на субмарине,
   Чем вода оказавшаяся в ухе, впрочем,
   Как и в любом другом отсеке подводного корабля...
   Капитан буксира "Опомнившийся"
   Петр Степанович Полежако.
  
  
   Все в этой книге является плодом фантазии. Фантазия, чего уж тут кривиться, зачастую ненаучна, необъективна и нереальна. Посему любые совпадения, ассоциации и аллегории большие и малые, а также и собственно повествование необходимо считать невообразимо далеким от действительности окружающего нас мира. Стилистические и содержательные особенности всего этого - трехуровневый бред, который остается на совести автора.
  
   ПРОЛОГ.
  
   Океан, разливаясь раздольно,
   Напоил нас рассолами дня,
   То ли боль, то ли отблески молний
   В бесконечность меняют меня.
  
   Я ответить смогу на вопросы
   И шутя переделать тебя,
   Но прошу, избегайте неврозов
   И старайтесь не трогать меня...
  
   Небо жадно целовало Атлантический океан. Алые губы обещали блаженство. Океан плавился и ждал бархата ночи. Любовное томление лишало дельфинов возможности дышать. Рыбы-летяги не имели сил даже для короткого полета над скользкой гладью соленой воды.
   ЧАСТЬ I.
   ОПЯТЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ.
   ГЛАВА 1.
   РАЗГОВОРЫ СНАЧАЛА.
   До восхода солнца осталось тридцать семь минут. В комнате на двадцатом этаже умерла моль. В этой комнате из-за плотно задвинутых штор, в непроглядный сумрак уходящей ночи пытался пробиться тонкий лучик света.
   Громадная лампа под веселым фиолетовым абажуром клала круг нереального света на банку килек в томатном соусе. Два человека стараясь не попасть в этот замкнутый круг, склонились над открытыми консервами.
   Свои лица двое прятали за прижатыми к щекам ладонями. Сквозь растопыренные пальцы жутко мерцали глаза. Одни раскосые, как у пьяного зайца, ужасно вонючие. Глазные яблоки другого человека лежали на столе повернутые друг к другу зрачками.
   Помимо дохлой моли и этих двоих в комнате больше не было никого. Косоглазый ростом с маленького карлика и выправкой гвардейского офицера с треском оторвал подбородок от груди. Не вынимая пальца из жидкой, красной подливки в центре банки, нетерпеливо спросил:
  -- Кефир по-вашему сколько стоит? - В голосе прозвучала угроза.
  -- Нет, капитан...
  -- Я вас, Турандот Михайлович, неоднократно просил не называть меня так!
   Тот, чьи глаза лежали на столе и кого звали Турандотом Михайловичем, передернулся всем телом. Тело было большое и словно составленное из разного материала. Совладав с собой, он ответил:
  -- Извините, капитан Мясаниэда, я все время помню об этом.
  -- Ну, вот опять! - Горестно взмахнул руками и заплакал неприятный карлик. Справившись с горем, он зло сказал:
  -- Ваша дырявая память когда-нибудь обойдется вам очень дорого. Если для меня вы всегда Глубоко законспирированный враг, то и я для вас - всего лишь якут, оленевод Тимоха.
   Якут Тимоха говорил на правильном русском языке с вологодским выговором на "о". К окончанию каждого слова он умудрялся приделывать мягкий знак, что безусловно выдавало в нем якута Тимоху.
  -- Слушаюся! - присел в книксене Турандот Михайлович. После хорошо выдержанной паузы он продолжил:
  -- Координаты пока мне не известны. Узнать их мне не представляется возможным. Думаю, что об этом не узнает никто. На всякий случай осмелюсь высказать предположение...- с этими словами он обмакнул длинный и сильный указательный палец, в банку с мертвецами. Плавным движением, не уронив ни одной капли, он перенес его в центр освещенного круга. На белой скатерти был оставлен неровный контур прямоугольника. Якут Тимоха попробовал развести глаза и сосредоточить их на загадочной фигуре. Потом коричневое лицо сморщилось, как будто узнало вкус незрелого лимона. Черные, мертвые губы, растягиваясь в гутаперчивом напряжении, вытолкнули из внутриутробного пространства:
  -- Ну, этого, конечно, мало. Еще два, три рубля и мы смело можем ударить по рукам. Если все пройдет, так как надо сообщите на Красавец Линкор. Там вам укажут. Напоминаю ваши позывные - "Гидравлический молот - 2". Позывные Красавца Линкора - "Красавец Линкор".
  -- Я помню. На Красавце знают точку приема меня на борт?
  -- Не сомневайтесь... - Турандоту Михайловичу показалось, что лицо якута Тимохи позеленело:
  -- Мы не вправе допустить, что бы прелестная Ешико выплакала свои глазки в тоске о своем благоверном. Заблаговременно мы ее ослепили.
   Турандот Михайлович радостно и благодарно кивнул.
  -- Прекратите кокетничать и ломаться! - Вдруг закричал псевдоякут. Визг был настолько пронзительным, что человек со странным именем побледнел и упал. Из пустых глазниц лениво выползло не более четырех капель крови. Пока Турандот Михайлович приходил в себя, резидент вражеской разведки успокоился и голосом с мягкими окончаниями продолжил:
  -- Я должен напомнить вам о сути вашего задания. Кефир! Кефир! Стоит ли ссориться с узкоглазыми друзьями по таким пустякам?
   Турандот Михайлович одной затянувшейся судорогой поднялся с пола. Качаясь, обошел вокруг стола. Нашел глаза и вставил их в зияющие лазоревым пустоты. Прерывающимся от боли голосом произнес:
  -- Великолепно! Кефир, так кефир! Мне неоднократно приходилось слышать, что срок реализации продукта назначен на двадцать третье августа.
   Дергаясь в конвульсиях пролонгированного оргазма, якут Тимоха в сладостном изнеможении опустился на пол. Морщинистое лицо складками потекло вниз, закрывая злые глаза излишками тяжелой кожи.
  -- Вот оно значит как! - Прошептал он, справляясь с наслаждением:
  -- Двадцать третье августа? Это... это очень интригующе, - окончательно сбросив с себя сладострастную негу, он продолжил:
  -- Ну что же, многое отныне встанет и встанет на свои места, любезный Турандот Михайлович. Я думаю, до названной вами даты мы сумеем организовать вашу эвакуацию с объекта на Красавец Линкор или любое другое судно, оказавшееся поблизости, что даст вам...
  -- Что даст? - Полным надежды голосом спросил Глубоко Законспирированный враг.
  -- Просто даст, - небрежно ответил якут Тимоха, мысленно будучи уже у себя на родине, в стране туч, убегающих на запад, под сухой раскидистой сакурой.
  -- Двадцать третье августа...- задумчиво пробормотал он, забыв о существовании Турандота Михайловича:
  -- Что это? Случайность, совпадение? Или им стал известен день моего рождения? -фальшивый оленевод встряхнулся. На самом деле якут Тимоха был вовсе не якутом и уж тем более ни Тимохой. И, во всяком случае, совсем не оленеводом. Был он жопонским шпионом. Не побоюсь этого слова - резидентом вражеской разведки на территории Прекрасной Родины. Звали его капитан имперского флота Мясаниэда. Капитан отпустил себя и взял вместо себя карандаш. Повертев карандаш так и этак, он плавно переменил тему разговора:
  -- Турандот Михайлович, что вы намереваетесь делать, попав в страну убегающих на запад туч? Когда все кончится, вы будете очень состоятельным человеком, - кривенько улыбнулся и добавил:
  -- Совладельцем обворожительной жены, почетного тестя, семерых детей и двух очаровательных племянниц?
  -- Не думал над этим, почтенный якут Тимоха, - слова тянулись из губ Врага, как золотая канитель:
  -- Может быть, уеду. Меня неоднократно звали туда на замещение вакантной должности колдуна в одном из племен прибрежных рыбаков.
  -- Ну, Турандот Михайлович!!! - Вдруг заплакал капитан имперского флота:
  -- Неужели вы думаете, что вас, талантливого инженера, специалиста по пукозвуковым установкам, будут бить на моей родине? Вот поживете со мной полгодика, ручаюсь честью самурая, вы перемените свое отношение к моей стране. Может быть, начнем прямо сейчас?!! - Лукаво улыбаясь, фальшивый якут принялся расстегивать розовую безрукавку. Турандот опасливо отстранился от сластолюбивого карлика и склонился над столом.
  -- Ну, что же вы?.. - начал якут Тимоха, но последнюю пуговицу расстегнуть не успел. Словно охотничья собака, замер на месте, настороженно прислушиваясь. Встревоженный Турандот Михайлович собрался было вновь упасть в обморок, но капитан злобно погрозил ему пальцем. В порожденной двумя плохими людьми тишине, за дверью раздались звуки сопения и поцелуев.
   Капитан Мясаниэда, словно голодная кошка за сметаной, грациозно вспрыгнул на стол и опрокинул банку с мертвыми рыбами*:
  -- Внимание! - Заорал он:
  -- На старт! - Намного тише продолжил:
  -- Всю документацию, патенты и сертификаты на стол!!!
   При последнем слове Турандот Михайлович все-таки сумел выпихнуть из себя сознание и мягко сполз на пол. Капитан Мясаниэда принялся вытаскивать из боковых карманов безрукавки; гирлянду презервативов с изображенными на упаковке вишенками, порнографические карты и старые носки с дырами. Слепил из всего этого страшный ком и с натугой метнул его на стол. Потом спрыгнул со стола и как раненый паук засеменил боком в дальний угол комнаты. Выдвинул верхний ящик крохотного шифоньера, вытащил его содержимое и присовокупил к хламу на столе.
   Турандот Михайлович, тем временем очнулся и стал доставать из нагрудного кармана френча узкую ленту автобусных билетов.
  -- Вы уверенны, что это они? - Прерывистым шепотом спросил Турандот Михайлович у танцующего жопонца.
  -- Да, - улыбнулся капитан Мясаниэда и достал из-под кровати ночной горшок:
  -- Бросайте всю свою наличность прямо сюда, внутрь! - скомандовал резидент вражеской разведки. В подтверждение его слов в передней раздалось мелодичное постукивание в дверь.
   Турандот Михайлович, наконец, справился с бесконечной чередой билетов. Лицо его пламенело как заря. Несколько клочков бумаги, случайно оторванных в спешке, кружа, упали на пол.
  -- Ты, что делаешь, гад!!! - Захрипел капитан Мясаниэда:
  -- Ты нас погубишь! А, ну подыми бумагу с пола!
   Турандот Михайлович почему-то заломался:
  -- что бы я стал трогать эту гадость?!!
   В дверь уже без всякого намека на воспитанность колотили кувалдой. Времени для споров катастрофически не хватало. Капитан Мясаниэда ласково попросил:
  -- Положите компромат в горшок и надевайте дельтаплан.
   Псевдоякут неожиданно показал себя настоящим силачом. Он схватил маленький шифоньер и попер его к входной двери. От тонкой филенки двери уже летела щепа. Турандот Михайлович все еще пытался поймать непослушными пальцами последнюю спичку в коробке.
  -- Будь ты проклят! - Опять нагрубил капитан имперского флота:
  -- Давай спички и надевай быстрее дельтаплан! Прыгай в окно как можно дальше!!!
   Шифоньерка уже подпирала дверь. Передняя наполнилась шаркающими звуками вальсирующих ног. Нежный голос попросил:
  -- Тимоша, хватит валять дурочку! Сделай хорошо! Открой дверь!
   В горшке вспыхнуло белое солнце жадного огня. Чадя, занялись презервативы и старые носки. В клубах дыма на подоконнике топталась долговязая фигура Турандота Михайловича, путаясь в хитросплетениях ремней белоснежного дельтаплана.
   Капитан Мясаниэда разбил лампу и растоптал абажур. Повернул голову к окну:
  -- Прыгайте дорогой мой! Наши жизни теперь ничего не стоят! Умрем как герои! Я задержу их здесь, сколько смогу, а потом последую за вами!
   Дверь, удерживаемая шифоньеркой, скрипя начала подаваться. Турандот Михайлович отбивал на подоконнике степ. Ритм задавали клацающие от ужаса зубы. Под ногами чернела двадцатиэтажная пропасть.
  -- Прыгай, милый!!! - Задыхаясь от нетерпения капитан Мясаниэда что было силы боднул Турандота Михайловича головой в ягодицы...
   Крик оборвался во тьме. Раздался чмокающий звук. Шпион выглянул в окно и удовлетворенно кивнул головой. В тот же самый миг шифоньерка с гулом отлетела от двери и придавила капитана Мясаниэду к полу. Кровь бурыми пятнами испачкала безрукавку. Жопонец лежал, и ноги его были широко раскинуты.
  -- Калоед Бык, Калоед Корова*, помогите гадине! - Раздалась отчетливая команда. Два молодца в сером метнулись к жопонцу и принялись тузить его ногами.
  -- Да, нет, - брезгливо поморщился командир:
  -- Украшенный Трупник, вызвать медкарету. Копающий Афодий, ко мне! Помогите тушить горшок, сорвите портьеру.
   Совсем молодой с черным выражением на голове побежал к горшку. Командир, которого звали Еловым Лубоедом, повернулся. Жопонскому шпиону Калоеды отплевываясь, неумело делали искусственное дыхание. Еловый Лубоед склонился над якутом Тимохой:
  -- Ну, здравствуй, Мясаниэда! Как самочувствие, сволочь?!
  -- Я протестую! Я возмущен! Я требую!!! - Еле разлепляя распухшие губы, хорохорился шпион.
  -- Ваша квартира не пользуется правом экстерриториальности, - дружелюбно улыбнулся Еловый Лубоед.
   Капитан Мясаниэда устало закрыл глаза.
  -- Кажется, уснул, - высказал смелое предположение Украшенный Трупник.
  -- Прекрасно! Приступим к обыску. Всё найденное на стол! Калоед Бык, это вы открыли окно?! - Грозно спросил Еловый Лубоед.
  -- Никак нет, братиллово развед-подпоручик!
   Еловый Лубоед прыгнул к окну, преодолев одним махом восемь метров. Заглянул в бездну. Потом сосредоточился на подоконнике:
  -- Здесь кто-то, совсем недавно бил степ в дельтаплане, - негромко прокомментировал свои наблюдения развед-подпоручик:
  -- Табак "Ява", хлебный мякиш и коровья лепешка, - понюхал, коснулся вкусовым рецептором и спустя мгновение поправился:
  -- Нет, не коровья, человеческая.
  -- Понятно, братиллово развед-подпоручик, - протянул Украшенный Трупник:
  -- Здесь определенно кто-то стоял.
  -- Не стоял, а сходил. Знаете, как это бывает, - вы на следующей остановке сходите, ну и так далее ... - поправил подчиненного командир.
  -- Это был очень высокий и красивый человек, - подытожил он.
  -- Каемчатый Слизнеед, Дубовый Пестрый Клит*, спуститесь во двор, и все внимательно там осмотрите.
   Развед-подпоручик был молод, свеж, но опытен. Он сгреб все с подоконника себе в карман. Потом подошел к столу и принялся внимательно изучать загадочную, жирную фигуру, нарисованную красным соусом на белой скатерти.
   Раздался шорох. Через мгновение два сильных и страстных тела переплелись на полу. Пять минут и все кончено. Капитан Мясаниэда лежал обессиленный и почти до смерти зацелованный бравым развед-подпоручиком.
  -- Запытал, - удовлетворенно произнес Еловый Лубоед, вытирая тыльной стороной лапы пунцовую, мокрую присоску. Офицер подозвал Калоеда Корову, вдвоем они оттащили тело капитана имперского флота на диван. На этот раз жопонец, вероятно действительно почувствовал себя плохо.
   Вернулись Каемчатый Слизнеед и Дубовый Пестрый Клит. Они с огромным трудом втащили в комнату большой, стальной дельтаплан.
  -- Где вы это нашли? - Спросил развед-подпоручик, с недоверием рассматривая чудовищную улику.
  -- Аккурат под этим окном, братиллова развед-подпоручик, - шмыгая носом и часто сплевывая неопрятными бурыми комками, ответил Каемчатый Слизнеед.
  -- Все сходится!!! - Довольно потер лапы Еловый Лубоед:
  -- Самый опасный преступник от нас убежал.
   Все присутствующие довольно закивали. Стали улыбаться друг другу, пожимать лапы, обниматься и похлопывать по спине.
   Капитан Мясаниэда в бессильной злобе кусал губы и захлебывался слезами.
  
   ГЛАВА 2.
   ВОЗМОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ, ПЕРЕД ВОЗМОЖНОЙ ДВЕРЬЮ.
   Осьминог посмотрел наверх. Сквозь мертвую толщу темной воды старалась пронырнуть расцвеченная золотом голубая вечность. Любой головоногий способен мыслить, а чтобы мыслить, надо кушать или с точностью наоборот. Поэтому осьминог протянул одну из своих восьми ног увенчанную изящной, длинной стопой и схватил проплывающую мимо спешащую мурену. Мурена не выказала удивления и цапнула белоснежными клыками навязчивого осьминога за безымянный палец четвертого щупальца. " Это хамство" - подумал осьминог и протянул к зубастой хабалке еще три ноги. Оставшимися четырьмя щупальцами осьминог ковырялся в дико изогнутом попугайчачем клюве, расположенном в тридцати семи сантиметрах от анального отверстия. Мурена взбрыкнула. Ей были неприятны липкие прикосновения чудовища. Еда была своевольна и не хотела быть переваренной. Осьминог выпустил чернильную струю из мешка, надеясь дезориентировать сильное тело рыбы. Но тело ориентировалось и в кромешной темноте. Навыки, приобретенные в каждодневной борьбе за выживание, работали безотказно, как часы. Мурена щелкала страшными челюстями, как опытный цирюльник над сверкающей лысиной клиента. С каждым таким звуком ноги и руки осьминога становились все короче и короче. Охотник, превратившийся в жертву, собрался с силами и выпустил остатки чернильной жидкости. Мурена нарочито ленивым движением правого подбрюшного плавника разогнала темное облако в клочья. Осьминог потерял аппетит и пять из восьми щупальцев. Старый, больной моллюск с такой красотой еще не сталкивался. Он не был не готов к встрече с прекрасным. Моллюск решил отказаться от еды. Чувство голода и вправду притупилось. Головоногим овладело одно желание, убежать. Мурена думала по-другому. Совсем не так, как осьминог. Поэтому она быстро съела то, что осталось от студенистого агрессора.
   Из-под двух камней, образующих подобие арки сверкнула задорная улыбка. Два сильно выступающих вперед резца наглядно давали понять, что обладатель яркой улыбки не был знаком с услугами ортодонта. Мурена заметила хищный оскал, но было уже поздно. Маленькая барракуда, страшилище Антильских вод не могла оставить осьминога не отмщенным. Как злой таракан малютка бросилась на покрытую сухой болезненной шкурой мурену.
   В плотной воде обе рыбины парили, как ласточки в небе, стремительно и плавно. Вокруг сражающихся кружили хороводы шоколадные голотурии, похожие на венгерские огурчики. Морские ежи, не переставая, удивлялись неистовой пляске смерти. Остальные рыбы тайно злорадствовали и насмехались над потугами зубастых хищников.
   Барракуда трепала мурену, как грязную тряпку. С помощью грудных плавников победительница запихала в пасть сочащиеся алым куски проигравшей. Страшная пасть в профиль отдаленно напоминала раскрытый чемодан.
   Ў.
   Зоолог волочил Павлюя де Фимоза на тонком стальном канате по крутому склону подводного холма. Павлюю все еще мерещилась жуткая ухмылка барракуды и холодные, полные ненасытной ярости глаза Удивительной Девтерофлебии. Мягкие пушистые волосы, обычно ровно расчесанные на прямой пробор, сбились в плотный клок и вылезали прядями. Павлюй отплевывался от волос и суетливо озирался. Мелькавшая всюду подводная сволочь пугала его не на шутку. Он старался убить свои страхи тяжелыми башмаками.
  -- Знаешь что?! - Недовольно проговорил ихтиолог:
  -- Ты либо сам иди, либо сдохни! И потом, редко кому удается спастись из зубов розовогубой барракуды.
  -- Послушайте! Хоть я вас и ненавижу, но... Айгон Айнеонович Баланопостидзе, если бы в вашем скафандре чудом не оказалась застегнутой ширинка, неужели нам удалось бы спастись из зубов этого чудовища?!
   Баланопостидзе растянул губы, в редкой на его лице улыбке. По привычке потрогал на скафандре то место, где пряталась роскошная ассирийская борода:
  -- Такого нет! Интенсивно затопляя первый, как минимум второй отсек, даже мальвазии не по зубам растереть наши скафандры в порошок, чертов ты козел!
   Баланопостидзе был раздражен, и понятно почему. Ему было больно:
  -- Нам терять нечего! Мы любим свою Прекрасную Родину! - выдавил из себя Айгон Айнеонович:
  -- Мы прокляты и забыты всеми, кроме жопонских шпионов.
   Упоминание о шпионах все объяснило для де Фимоза, профессор был мертвецки пьян. Ихтиолог опять ухмыльнулся и снова погладил грудь. Сделав еще несколько шагов, он рухнул на колени, поднимая целую песчаную бурю. Профессор наклонил голову ко дну так, что сварочный щиток шлема соприкоснулся с песком. В шлемофоне Павлюя щелкнуло, и раздался сдавленный возбужденными спазмами голос Баланопостидзе:
  -- Павлюй, гаденыш! Ты только посмотри на это! - Сквозь прозрачную заднюю часть колпака на голове ученого потом отливали жирные складки, аккуратно разложенные на затылке. Скафандр делал Баланопостидзе похожим на злобного гоблина. " Даже бивни бешенного слона бессильны перед этой прорезиненной материей!" - Мальчику вспомнились слова профессора, сказанные в припадке. Повеселев, он одним прыжком преодолел расстояние, разделявшее его с упавшим ниц профессором. Последняя точка траектории подводного полета де Фимоза пришлась точно на копчик Айгона Айнеоновича. Ученый протяжно ухнул. Не спуская глаз с солнечного зайчика медленно ползущего по дну океана, зоолог вытянул руку:
  -- Тихонечко, Павлюша! Не спугни его. Встань на колени и возблагодари нашу Прекрасную Родину пославшую нас сюда!
  -- Это же лопстер, Айгон Айнеонович! Но почему он ползет головой вперед, а в клешне сжимает цветы?! - Несмотря на четырех метровую глубину и пот, застилающий глаза, де Фимоз все прекрасно видел и, пристально следил за странным членистоногим.
  -- Это брачующийся рак-гомосексуалист. Ищет партнера. А цветы, так сказать для презентабельности.
   Павлюй залился счастливым смехом. Ихтиолог подхватил юношеский порыв и закудахтал, как старая дева.
  -- Павлюй, смотри, что делает, этот чертов рак!!! - Вдруг посерьезнел Айгон Айнеонович.
  -- Что он делает? - Спросил Павлюй.
   Рак принялся пожирать роскошный букет, зажатый в уродливой клешне.
  -- Отчаялся бедняга! - Полным сочувствия голосом ответил Баланопостидзе.
  -- Вот класс! Какая красивая злюка! Какая злюка красивая!!! - Все еще радуясь, прошептал де Фимоз.
  -- Нет Павлюй, он не добрый и не злой. Он страшно одинок. - В шлемофоне Павлюя раздалось мокрое хлюпанье. Ихтиолог боролся, пытаясь не сорваться в бездну отчаянья:
  -- Ему не суждено встретить свою вторую половину. Все зря! Цветы, духи, подарки, потраченное время, сожравшее половину жизни этого несчастного. Испытание одиночеством сломило его. Нам это должно послужить наглядным уроком! Нас увиденное должно закалить и вдохнуть новые силы для борьбы! Мы не можем позволить себе впасть в отчаянье! Пошли скотина! - Баланопостидзе сильно и яростно дернул тонкий металлический трос, все еще привязанный к поясу Павлюя де Фимоза. И они пошли дальше...
   Ґ.
   Сужалось. Становилось все светлее и радостнее.
  -- Что же это происходит, Айгон Айнеонович?! - С жаром спросил де Фимоз.
  -- Дело не в цветах, мой мальчик! - Не менее пылко произнес профессор:
  -- Это жизнь! Существо подобное раку-гомосексуалисту в своей интимной жизни обречено на фиаско. Иди-ка ты сыщи, еще одного подобного урода в такой луже, как мировой океан!
   Внезапно ихтиолог замер. Де Фимоз не ожидал резкого торможения и вновь налетел на горбатую спину ученого чудовища. Павлюй аккуратно обошел ихтиолога и в призрачном свете "летучей мыши" закрепленной на шлеме скафандра, увидел, что Баланопостидзе стоит, запихав указательный палец между двух створок большого, неожиданной формы моллюска.
  -- Вы что с ума сошли, профессор?! - Хрипло спросил юнга.
  -- Павлюй! - Брызгая слюной на внутреннюю стенку шлема, заорал истеричный ихтиолог.
  -- Что?! - Испуганно выдохнул мальчик.
  -- Нет, де Фимоз, это не новый вид, это новый класс! Эврика!!! Что, значит, нашел... - а потом понес какую-то тарабарщину:
  -- Lammelibranchiata cephala Balanopostidze!
   Ихтиолог сел на небольшую скалу и потерянно смотрел на чудо подводного мира. Павлюй так же почувствовал себя расстроенным. Мальчик был расстроен убитым видом исследователя, к которому был сильно привязан, в буквальном смысле, стальным тросом.
  -- Знаете что? - Сказал де Фимоз:
  -- Давайте поменяем это место, а потом вернемся сюда всей толпой и устроим здесь пикник. Как это будет весело, когда все вместе, здесь, на этом самом месте мы будем танцевать, и петь и выпивать! Я, вы, Цзуй Гу, Акакий Моисеевич, Рупрехт Бооль Проценко, Жужжало Большое! Право слово, не стоит грустить.
  -- Ты, прав мой мальчик! - оживился бородач:
  -- Готов поставить свою роскошную бороду на кон, что Андор Густавович Пейронишвили наградит меня орденом Спазма первой степени!
   Павлюй скептически покачал головой, три раза ударившись о прочный колпак гидрошлема.
  -- Но хватит лирики! - взялся за ум ученый:
  -- Воздвигнем памятник месту сему, мой юный друг! - Де Фимоз вздохнул, но отступать было некуда. Кроме бородатого подбородка ихтиолог обладал увесистыми кулаками и драчливым характером.
   Кряхтя и продолжая обильно потеть, они навалили груду камней. В пятнадцати метрах от того места, где ученый нашел свой чертов моллюск. Не дав отдохнуть и минуты после многочасового труда, ихтиолог потянул Павлюя дальше, продолжая философствовать на ходу:
  -- Тебе несказанно повезло! Наши чудо скафандры дают нам возможность первыми прикоснуться к тайнам великого океана. Мы первые ласточки...
  -- Тогда уж первые тунцы, - перебил де Фимоз ихтиолога.
  -- Почему тунцы? - Удивился ихтиолог.
  -- Ну, ласточки в небе, а мы все-таки в воде. - Попробовал объяснить свою шутку мальчик.
  -- Много себе позволяешь! - Тут же отреагировал Баланопостидзе.
  -- Не будь на тебе скафандра, я бы научил тебя почтительности по отношению к старшим. Благодари наших ткачих сумевших сшить из вторсырья такую прочную материю.
  -- Ага, - согласился де Фимоз:
  -- И телефон, и свет, и оружие! Есть хотите, пожалуйста, и грибной суп и какао! Не хотите, есть, пейте сельтерскую!
  -- Замолчь!!! - Но де Фимоза было уже не остановить:
  -- Каждый сам себе кафешантан! До чего додумались!
  -- Да, успокойся, ты! Вон, видишь коралловые заросли? За ним нас ждет хлюп старшина Жужжало Большое. Настройся на него и нажми кнопку номер 29. Ничего не понимаю, что происходит?! - Недоуменно спросил пространство растерявшийся ихтиолог.
   Павлюй набрал названный номер на круглом диске номеронаборника. В его уши яростно, как январский ветер ворвалось натужное жужжание, сдавленное дыхание иногда перемежаемое стандартным набором ругательств военного моряка. Весь этот микс вдавливал барабанные перепонки Павлюя:
  -- Дай, дай!!! Сволочь, ты пучеглазая! Согласно с регламентом статьи 23, подраздела 2. Мяса тебе?! Добра народного захотела?! Червь ты скользкий в соответствии с реестром номер 52, пунктами "б" и "в"! Нет брат! Нет, сестра! Не получишь ничего!..
   Затем в шлемофоне, словно сбесившийся мясник в магазине:
  -- Эх-х-х! Получи! Ух-х-х, еще разок!
   Вдруг полный отчаянья, боли и тоски глас:
  -- Тпру-у-у-у! Остановись, ну прошу, подожди хоть еще немного! Куда же ты, мерзость лишайная! - И спустя мгновение:
  -- Протокол о намерениях, приложения пункт 131!
   Ихтиолог психанул:
  -- Черт побери! Жужжало, что там у тебя происходит?! С кем ты там сцепился?!
  -- Айгон Айнеонович?! - С любопытством отозвался хлюп старшина:
  -- Будьте добреньки, придите мне на помощь! Это прекрасное существо совсем меня заворожило! Ах-х-х! Ах-х-х!!! Слишком темпераментное для подводного обитателя.
  -- Мужайся брат! Мы спешим тебе на помощь! Помни, честь превыше удовольствий! За мной, мой мальчик! Режь воду плечом, бей кулаком, пихай коленом!!! - Зоолог припустил с места в карьер. Подлый юнец перекусил маникюрными ножницами стальной трос и сразу отстал от подводного исследователя.
   Баланопостидзе скрылся в призрачном саду. Павлюй осторожно двинулся следом. Ноги в валенках утопали в пушистом ковре опавших тополиных листьев. Они восторженно шуршали и шептали Павлюю намеки. Де Фимоз был преисполнен самых радостных ожиданий. Между двумя кустами розовых кораллов был, натянут тонкий шнурок, на котором вниз головами висели скарусы. Некоторые обыватели называют их рыбами попугаями, из-за умения говорить, но это не научно. Один из скарусов сорвался с веревки, и неприлично выражаясь, величаво стал всплывать к солнечной поверхности. В тот момент, когда он преодолел верхний слой подводных зарослей, к нему со всех сторон метнулись синеполосатые губаны. Павлюй в ужасе закрыл глаза. Когда отвага взяла в руки разум, он вновь посмотрел наверх и не смог удержаться от вздоха облегчения:
  -- Ну, слава Богу! Это всего на всего парикмахерская. Просто на просто рыбья цирюльня! - Губаны маленькими лезвиями аккуратно срезали со скаруса перья. Перья, задумчиво кружа, падали вниз. Толстая рыба-попугай умирала. Губаны продолжали свою нехитрую работу, обдирая полуразложившийся труп, как липку. Павлюй тихонько захихикал. Наушники мгновенно ожили и хрипло отреагировали голосом Баланопостидзе:
  -- Над кем смеешься?- И без паузы, но нежно:
  -- Павлюй, Павлюй! Где ты, мальчик?! Куда ты запропастился?
   Де Фимоз услышал в голосе ихтиолога лишь ложь и фальшивую заботу
  -- Айгон Айнеонович! - Вибрирующим от ненависти голосом послал он робкий призыв в сколь безмолвное, столь и безграничное пространство океана. И повторил:
  -- Айгон Айнеонович!
  -- Говори мой мальчик! Не молчи! Скажи хоть слово! Где ты? Я слушаю! Ты не мог бы усыпить Жужжало Большое, он мешает?
  -- Я здеся! Я тута! - Ответил Павлюй.
  -- Тута! - Зло передразнил мальчика Баланопостидзе.
   Де Фимоз неожиданно скривил губы и громко всхлипнул, впрочем, сейчас же он кашлянул, чихнул и высморкнулся. Разбираться в этой какофонии звуков у Айгона Айнеоновича желания не было:
  -- Стой на месте маленький дружок и ничего не бойся! Я домчусь до Жужжалы, мы дерним с ним пивка и через полчасика я вернусь.
  -- Только не долго! - Капризно разрешил де Фимоз.
  -- Ладно, ладно, не ной! На всякий случай надень перчатки и шарф.
   От этих слов у Павлюя сжалось сердце:
  -- Пусть будет так, братиллово Баланопостидзе, - официально ответил он.
  -- Не забудь включить ток! Любого кто к тебе приблизится, обнимай и целуй. Целуй, пока враг не поумнеет.
   Де Фимоз натянул перчатки и плотно обмотал шею шарфом. " Обнимай врага обеими руками" - вспомнил он наставления ихтиолога. Яростно засвербело в носу, а в горле запершило. Де Фимоз оглушительно чихнул. Едва растворились отголоски громкого звука, как что-то длинное, заостренное с одного конца, с другого, словно и заплющенное, тенью метнулось к Павлюю из-за кораллового куста.
   " Обнять и целовать" - замирающим сознанием поставил точку в своей жизни де Фимоз. Руки сомкнулись вокруг толстого и круглого. Тело было сильным, но покладистым. Оно тоже хотело. Последнее, что почувствовал мальчик, была радость взаимности. Потом все исчезло, и реальность была проглочена тьмой...
  
   ГЛАВА 3.
   ОН ПРЕПАРИРОВАЛ ЖУКОВ...
  -- Да быстрее ты, кабинетный щелкопер! Сил моих больше нет! Будь, проклята такая жизнь!!!
  -- Жужжало Большое, что это еще за экивоки? -нахмурил брови великий ученый, выбираясь на ощупь из подводного леса. Картина, представшая перед его глазами, поставила бороду ихтиолога дыбом.
   В центре небольшой поляны, изогнувшись, как измученное климатом дерево стояло огромное существо в металлическом скафандре, с оцинкованным рогатым ведром на голове. Двумя руками он держал зубоскалящую акулу. За толстое место у хвоста. Место называлось гонадой. Акула пыталась перетереть шершавым боком телефонный кабель.
  -- Шикарная чмара! - Выдавил изумленный ихтиолог.
  -- Скорее, сударь!- Давясь слюнявыми пузырями, попросил хлюп старшина.
  -- Кортиком ее не приведешь к общему знаменателю, - сделал научное наблюдение Баланопостидзе.
   Акула оглянулась через спинной плавник на приближающегося ученого. Словно сожалея, она покачала тупой мордой и процедила сквозь сжатые треугольные зубы:
  -- Отпусти базилевс!
  -- Тьфу, ты, пропасть! - Разочаровался хлюп старшина и разжал руки.
  -- Два штрафных бала старшина! - Строго сказал Баланопостидзе.
  -- Дураки! - Засмеялась акула, призывно вихляясь, уплыла за фиолетовый куст актинии.
  -- Сама, ты, дура! - Обиделись мужчины.
  -- Что случилось? Почему ты вцепился в нее? - Сердясь из-за незаслуженного оскорбления, сдвинул брови Айгон Айнеонович, обращаясь к Жужжале.
  -- Да, она сама вылезла из чащи. Авансы стала делать. Большой, мол, а не способный! Ну, ретивое и взыграло! Братиллово ученый второй степени прошу вас, не докладывайте о случившемся капитану вне ранга! Очень вас прошу! Я отработаю! Ну, ей-ей, бес попутал! Все, что хотите, Айгон Айнеонович, я вам даже розовый бантик отдам, который вчера вам приглянулся.
  -- После поговорим, после... - задумчиво проговорил ихтиолог. Хлюп старшина немного успокоился:
  -- А где де Фимоз? Вы же вместе с ним плыли. Я случайно услышал ваш разговор. Потерялся?
  -- Ах ты, батюшки святы! - Приседая, всплеснул руками Баланопостидзе:
  -- Совсем забыл о маленьком мерзавце! Павлюй, Павлюй, ответь мне! Что же ты молчишь, молодой человек! - пытался усовестить, затаившегося де Фимоза, ученый:
  -- Ты тоже ничего не слышишь, братиллово?! - Обратился он к напряженному до треска хлюп старшине. Гигант заволновался. Рыбы начали дохнуть от эмболии. Жужжало любил Шевченко, Коцюбинского и трио бандуристов, поэтому понимать его с каждым днем становилось все труднее:
  -- Та ни чо я, ни бачу! - Отмахнулся командир водолазов.
  -- С ним что-то случилось! - Безапелляционно заявил Баланопостидзе.
  -- Таки вам, добродив дох нехо вертаться, а ни до мине пиретца! Шо вы як молохольный сдрыцнулы?!
  -- Заткнись, ты! - Понимая свою вину, постарался отвертеться Баланопостидзе. Гигант обиженно помотал головой в рогатом ведре, извлекая из него пасхальный перезвон. Сокрушенно вздыхая, он набрал на номеронаборнике: 9-1-1. В наушниках щелкнуло, а потом замораживающей кровь мелодией, прозвучало:
  -- С вами говорит ботик лейтенант Монэрный, что скажете хлюп старшина? - Жужжало Большое вытянулся во фрунт и звенящим от показного рвения голосом доложил:
  -- Братиллово ботик лейтенант, Павлюй де Фимоз перестал с нами разговаривать. Братиллово Баланопостидзе бросил его в коралловой чаще на съедение подводным хищникам! - неприминул вломить ученого военный.
  -- Отлично, Жужжало! - Послышался ласковый ответ:
  -- Иди! Победа сидит на концах твоих копий! - А потом вахтенный офицер, как заорет:
  -- Возьми ее-е-е-е!!!
  -- Слушаюсь! - Бескровным ртом произнес хлюп старшина, напуганный до сердечных колик. Но, проникнувшись ответственностью момента, он сделал первый шаг... Какое прекрасное творение Павла Григорьевича Тошнит! - Проговорил ихтиолог, невольно залюбовавшись складной фигурой военного моряка.
  -- Что, вы, там бормочите? - Заинтересовался Жужжало.
  -- Так, так, ничего...- смутился Баланопостидзе.
   Вокруг было очень красиво, но на карту была поставлена жизнь маленького мальчика.
  -- Вон, он лежит, - словно невзначай бросил хлюп старшина.
  -- Какой ужас! Вы только посмотрите, кого он заключил в свои объятия! Рыба-дыра!!! - Закричал Баланопостидзе, бросаясь на колени перед обнявшейся парой. Павлюй тихонько посапывал. С уголка губы, скрываясь за воротом скафандра, свисала нарядная ниточка слюны. Рыба дыра нежно всасывала мальчика в самое себя.
  -- Неужели она убила его? - Хриплым от затаенной надежды голосом спросил водолаз.
  -- Нет! Нет, он жив, друг мой! Просто спит. Он очень устал! - Ответил ихтиолог, поглаживая круглый бок рыбы дыры:
  -- Приподнимите ее, а я вытащу мальчика, - попросил Баланопостидзе Жужжало.
   Совместными усилиями они вырвали тело мальчика из жаркого рта. Павлюй казался бездыханным.
  -- Он жив! Он не мог умереть вот так! Бессмысленно, глупо, нелепо! Он слишком молод и тщеславен для неяркой смерти! Небольшая, добавочная порция активированного угля должна привести его в чувство! - Баланопостидзе был в отчаяние:
  -- Ага! Вот и щеки порозовели! Павлюй, дружочек, ответь мне! - Увещевал мальчика ученый.
   Ответом ему была слабая, ускользающая улыбка.
  -- Все в порядке, - положил руку на плечо ученого хлюп старшина. Потом перевел мутный взгляд на оживающее лицо мальчугана:
  -- Ты, теперь герой мальчик! Смотри, сколько бед ты принес подводной флоре и фауне! - Немного подумав, добавил:
  -- Умница, ты, моя!
  -- Я ничего не понял, все случилось мгновенно! Она так быстро меня...
  -- Вот, вот, - перебил его ихтиолог:
  -- Но об этом потом! Сейчас домой, немедля ни мгновения! Мы вспеним море-океан и обретем спасение!
   Ў.
   На подводных крыльях выменянных у рыбы летяги за три упаковки отважные исследователи подводных глубин летели к своему дому-крепости. Который носил гордое имя " НЕОПУЩЕННЫЙ".
   Ґ.
   Сколько еще необъяснимо глупого таят в себе безмолвные просторы океана?! Что значит для умудренных вековым генетическим опытом и одурманенных декомпрессионной болезнью обитателей этих глубин бесхитростные потуги рыбаков, завлечь их в свои убогие, дырявые сети? Сколько семей останутся без кормильца?! Сколько рахитичных детишек будут простирать свои грязные ручонки с обкусанными ногтями в сторону великого безмолвия и, стараясь перекричать хрипатых чаек тоненькими, писклявыми голосами взывать:
  -- Папа! Тату! Кушать! Кушать! Ам - ам!!! - Грудь ихтиолога распирало от восторга, от мысли, что именно он, сын неграмотного пастуха и передовой свинарки, свободно и непосредственно изучает эту безбрежную сокровищницу, именуемую " Мировым океаном". От счастливых мыслей Баланопостидзе, как всегда оторвал хлюп старшина:
  -- Подходим. Вызываю Неопущенный, - ему не ответили, но ржавая дверь упала, пропуская водолазов в нутро подводного пукозвукового крейсера. Троица величественно вплыла внутрь. Дверь резко захлопнулась, ударив ихтиолога в спину. От полученного ускорения он налетел на аллегоричную скульптурную композицию " Мир пожирающий мглу ".
   Жужжало невнятно выругался. Вода стала выливаться из многочисленных рваных дырок хлюп камеры, увеличивая объем и без того огромного мирового океана, вопреки всем законам физики.
  -- А который сейчас может быть час? - Спросил хлюп старшина. Вместо ответа Баланопостидзе небрежно бросил:
  -- Начинаем разоблачаться и побыстрее, - из сумки пришитой к правой ягодице скафандра, ихтиолог достал черное бритвенное лезвие " увжих", и принялся кромсать подводное снаряжение в клочья.
  -- Поаккуратнее, потом придется все зашивать. Нового у меня не получишь! - Поморщился хлюп старшина.
  -- Плевать! Плевать! - Небрежно отмахнулся ихтиолог. В этот момент тяжелая дверь, ведущая внутрь корабля, отворилась и в камеру мячом влетел сухощавый, желтолицый моряк в робе, но без штанов. Не прекращая делать воинственные каты, он подкрался к хлюп старшине, и огорошил того вопросом:
  -- Что с Павлюем, мерзавцы?!
  -- Все в порядке, братиллово Рупрехт Бооль Проценко! - Наконец прекратил претворяться мертвым маленький поганец.
  -- Раздень его, Рупрехт, и отнеси в лазарет. Пусть его осмотрит главное лечило Трупоед Черный. Если он опять уперся к девкам, отдай Павлюя этой старой брюзге знахарь колдунье первой категории Лептуре Желтой. Понял? - Наставительно медленно сказал ихтиолог.
   Проценко кивал головой, безмолвно шевелил толстыми вывороченными губами и загибал короткие пальцы. Прекратив движения, ответил:
  -- А может того... ну, пока он раздет, оттащить его в мою каюту?
  -- И думать не моги! - Грозно прошептал Жужжало Большое, поднося грязный, размером с голову наглеца кулак к лицу последнего.
   В камеру, прихрамывая, вошел еще один маленький, желтолицый. Этот в отличие от Проценко был в ботинках, но тоже без форменных брюк. Его узкие, криво расставленные на лице глаза с хитрой тревогой осматривали обнаженные тела водолазов.
  -- Цзуй Гу! Крошечный Ху!!! - Взорвался праздничной шутихой Павлюй де Фимоз:
  -- Я вернулся! Я так по тебе скучал!
  -- Тьфу, ты, мерзость! -плюнул синец в толстую переборку.
   Все пятеро обнялись и, напевая, отправились по длинному коридору, освещенному единственной аварийной лампой у медицинского отсека. Со всех сторон их окружал мир сверкающей фольги, витиеватого серпантина и разноцветных конфетти.
   Они шли в мире молчаливо работающих машин, тишины и безлюдья. Павлюй первым нарушил молчание и затянул начальную строку гимна жуков. Остальные спустя мгновение присоединились к нему. От их жизнеутверждающего пения красная краска, которой были окрашены переборки коридора, покрывались радостными трещинами. Веселая пятерка добралась до второго припева:
   ЖУКИ?!!
   Жуки, Жуки, Жуки.
   ЖУКИ, ЖУКИ?
   О Н И ! ! !
  
   ГЛАВА 4.
   ОБИДА КЛЮНУЛА В ЩЕКУ.
   Среди пострадавших находился гражданин Прекрасной Родины Валуй де Фимоз. Он плыл. Он плыл на пароходе. А пароход возьми, да заплыви в полосу шторма. Команда сделала все возможное, чтобы как можно быстрее сдаться на милость стихии. Но на природу уповать не приходилось. Судно продолжало бороться. Де Фимоз старший шибко ударенный глыбой льда из серебряного ведерка для шампанского, никак не хотел терять сознания. Он мужественно боролся с приступами тошноты, выбрасывая из своего желудка не переваренные до конца остатки крабового рагу и розового шампанского. У де Фимоза старшего был сын, Де Фимоз младший, которого в честь деда называли Павлюем. Он был юношей ветреным. Аварийная команда, перетаскивавшая упиравшегося де Фимоза старшего с терпящего бедствия судна на спасатель, не преминула столкнуть Павлюя в холодную темную воду.
   Сухая канцелярская крыса быстро начертала в списке пассажиров, в графе напротив Павлюй де Фимоз, 14 лет, жирный прочерк. Бухгалтерия есть бухгалтерия. Если положено списать с терпящего бедствие судна два процента жертв, спасатели себя не щадя их таки спишут. Волею злого рока в числе этих двух процентов оказался и наш малыш.
   Под грустный, похоронный рев опустевшее судно, начало медленно погружаться в пучины. Старый капитан заливисто смеялся. Вместе с кораблем на далекое дно уходило и его пенсионное свидетельство. Морскому волку не оставалось ничего, как пустить себе пулю в рот. Но это произойдет потом, на берегу. А пока радуйся жизни, беззубая сволочь, допустившая гибель могучего судна с громким прозвищем " Красавец Линкор".
  
   Ґ.
   Три существа стояли над темнеющей гладью. Двое чуть впереди, третий поодаль. Двое одетые в белое, третий в черное. Один из белых в низко нахлобученной фуражке ковырял в носу. Тяжелые веки сгустками расплавленной пластмассы плотно закрывали глаза. Второй в белом вдруг вытащил из кармана тонкую как паутина черную хламиду и большие эбеновые четки. Хламиду он накинул на плечи, скрыв голову под сплошным капюшоном. Узловатые пальцы, словно исхудавшие мучные черви, под монотонный бубнеж молитвы начали методично перебирать кругляши на веревке. Черных стало двое. Белый остался один. Первый черный, неловко прикрыв толстые губы грязными пальцами, пьяненько рыгнул. Белый с натекшими на глаза веками горестно вздохнул и в сердцах махнул рукой:
  -- Конечно, мальчик погиб, и мы ничего уже не сможем сделать братиллово Скачущий Травник.
  -- Я не уверен братиллово капитан вне ранга Вий. По сводке, погибших было двадцать восемь. Где еще один?
  -- Не знаю, не знаю, комиссар-капеллан, может быть тонущее судно, увлекло юнца за собой? Пойдемте, мы не можем больше находиться в этом квадрате не привлекая внимания. Да и писать очень хочется. - Ответил капитан вне ранга командир пукозвукового крейсера Неопущенный Упырь Нетутович Вий. Он повернулся, приглашая Скачущего Травника следовать за собой. Гигант в черном вытянулся в струнку и предостерегающе пихнул слепого командира в грудь. Капитан Вий отпустил бинокль и спросил:
  -- В чем дело братиллово хлюп старшина?
  -- Неужели, неужели, вы не слышали?! - Загудел Жужжало Большое:
  -- Там человек кричит!
  -- О чем? - Спросил капитан и поднял бинокль к невидящим глазам.
  -- Будь я проклят, капитан, кто-то орет!
  -- Пусть будет проклят, - легко согласился комиссар-капеллан Скачущий Травник:
  -- Но, и в правду, кэп, кто-то взывает о помощи.
  -- Свечку бы зажечь, - горестно вздохнул хлюп старшина.
  -- Только попробуй... - угрожающе предостерег подчиненного капитан Вий. Упырь Нетутович подошел к левому борту капитанского мостика, повозился там и с правого борта подводного крейсера, находившегося в данный момент в надводном состоянии, что-то с противным хлюпаньем упало в воду.
  -- Еще один, - опять сокрушился хлюп старшина:
  -- Это ж ведь жопонский, с телетекстом, мультисистемный, диагональ пятьдесят один дюйм! Все из-за какого-то чертова пацана! Какая расточительность.
  -- Заткнись! - Пресек старшину Скачущий Травник.
   Жопонский телевизор, погружаясь, показывал музыкальную программу на родном языке.
  -- Всплеск разбудил альбатросов, чаек и глупышей. Может быть, пернатые заклюют мальчишку? - Предположил капитан вне ранга.
  -- Это он, братилловы командиры! Ей-ей он! - Радостно залопотал Жужжало.
  -- Тебе то что? - Брезгливо скривил губы командир. Старшина не нашелся с ответом.
  -- Человек на льдине! - Проговорил Скачущий Травник и бросил четки в сторону белой громады айсберга.
  -- Ну, давай Жужжало, это твой крестник, тебе его и вытаскивать. - Ласково, но с какой-то подлой подоплекой сказал Упырь Нетутович.
  -- Может, лодку спустим? - Заискивающе спросил старшина.
  -- Ага, счас... - улыбнулся капитан:
  -- Мне на льдине лучше двоих положить, чем одного. Так что давай, лезь, а не то клыки вырву!
   Старшине ничего другого не оставалось. Кряхтя и в полголоса чертыхаясь, он полез в холодную воду. В два размашистых гребка достиг льдины. Вскарабкался на нее. По собачьи встряхнулся и нехотя направился к сжавшемуся в черный комок мальчику. Присел около него и, не оборачиваясь, сообщил:
  -- В обмороке. Совсем пацан еще. Кожа, да кости, но судя по морде гонористый.
  -- Давай его в госпитальный отсек, пусть Лептура Желтая или Трупоед Черный приведут его в чувство и освидетельствуют на предмет.
  -- Слушаюся! - Четко по военно-морскому отозвался хлюп старшина...
   Втащить щуплое тельце в узкий лаз подводного крейсера представлялась делом трудно выполнимым, поэтому Жужжало Большое просто скинул бездыханного ребенка головой вниз. После трехсекундной паузы раздался глухой звук упавшего с большой высоты тела. Хлюп старшина склонился над люком и тут же получил коленом под зад от Скачущего Травника. Большое тело, бешено вращая глазами, отправилось в полет вслед за спасенным.
   Комиссар-капеллан довольно потер сухие руки и молча прыгнул следом.
   Капитан вне ранга в последний раз обвел невидящим взором непроглядную тьму океанской ночи и с достоинством спустился вниз, не забыв захлопнуть крышку входного люка.
   Через три минуты поверхность океана опустела. Пукозвуковой подводный крейсер Неопущенный спрятался под водой...
  
  
   ГЛАВА 5.
   КОСТИ С МЯСОМ.
   Неопущенный и в самом деле был пукозвуковым подводным крейсером! Враги Прекрасной Родины неоднократно хотели опустить строгую боевую машину. Подлые жопонские шпионы перебили половину научных и технических сотрудников Пукозвуковой лаборатории, на стапелях которой велось создание могучего корабля. Второй половине сотрудников вражеские злопыхатели сломали большие пальцы правых рук. К счастью наши доблестные органы предвидели подобную возможность и все сотрудники, работавшие над созданием Неопущенного, были левшами. Не из тех эпических персонажей, способных подковать английскую блоху, а из обычных соотечественников, которые привыкли хлебать щи, держа лапоть в левой руке.
   Однако все происки ястребов всех мастей из всех мест оказались тщетными. Постройка Неопущенного, не взирая на все трудности, под руководством Павла Григорьевича Тошнит была, доведена до логического конца.
   Три человека оставшиеся в живых, молча, в состоянии наиглубочайшей секретности, спустили крейсер на мелководье Чухойского залива. Еще три месяца ушло у создателей Неопущенного на то, что бы спихнуть его с песчаной банки на большую воду. Павел Григорьевич Тошнит запутался в буксировочном тросе и, несмотря на все попытки вытащить его из тесных пут каната задохнулся насмерть. Посмертно его наградили и с воинскими почестями предали песку на той самой злополучной отмели. Два оставшихся в живых лаборанта, не взирая на жуткую боль в сломанных больших пальцах правых рук, сумели освободить лодку из коварного плена и отправить ее в первое дальнее, совершенно автономное плавание в Заморск.
   Именно там, через пару - тройку дней, как об этом говорили все ставшие известными правительству Родины, должно было начаться стихийное бедствие, которое давно готовилось врагами. Старый, больной полипами враг, безустанно добивавшийся взаимности, не отказался от своих липких замыслов относительно Заморья. Удивительная красота этого края разжигала сластолюбивые позывы старого похотливца. Он все знал. Знал, насколько может быть опасным опасный секс. Он знал мощь прекрасной девы закованной в бронированный корсет последних достижений науки и соответствующей ей технике. Знал ее темперамент, желания и сексуальные фантазии, но это знание не вразумило императора. Напротив, слюни похоти текли из уголков его сморщенных временем губ безостановочно.
   Пристально и невозмутимо Прекрасная Родина, ведомая своим рулевым, наблюдала за потугами желтолицего соседа. Она знала, что 24 августа, в день рождения жопонского микадо возможно все. Ну, всякие, там неожиданности, от которых может пострадать мирный сон миллионов трудящихся. Поэтому двадцать третьего августа Неопущенный должен всплыть под окнами резиденции стареющего императора и показать ему все. В частности то, что Прекрасная Родина обладает не только высокой грудью Заморья и стройными ногами Уламского автономного округа. У нее, у Прекрасной Родины есть в запасе еще кое-что! Длинное и толстое. Стальное! Оно всегда находится в боевом, приподнятом положении.
   Это была так сказать сверхзадача. Кроме нее на борту Неопущенного присутствовала большая группа разномастных ученых, в обязанность которым вменялось первыми овладеть загадочными потаенками мирового океана. Ученых было не много, но все они представляли. Руководителем экспедиции, в том, что касалось науки, был Айгон Айнеонович Баланопостидзе, по профессии микробиолог и ихтиолог. Ему помогал Цзуй Гу лаборант-йогуртист. Акакий Моисеевич Палисикупсер был океанологом и геологом тектонических сдвигов. Рупрехт Бооль Проценко прославился тем, что с особым удовольствием с раннего детства и по сей день препарировал лягушек, кошек и прочую живность без видимой научной цели. Кроме того, он был прекрасным инженером, химиком, физиком и последним из выживших лаборантов Пукозвуковой лаборатории. С помощью этих людей Прекрасная Родина стремилась расширить свою власть над глупой природой.
   Лодка шла, раздвигая туповатым носом бездны океана. Шла тайно, тихо, едва заметно для всех. Штурвал Неопущенного крепко сжимал землистого цвета руками, прославленный еще Николаем Васильевичем Гоголем, капитан вне ранга Упырь Нетутович Вий. Отважный капитан каждый день вынужден был принимать пищу внутрь. Его ежедневный рацион состоял из: 1. Хлэб-бульк, 2. Кэлбас (приблизительно 400 граммов), 3. полфунта сыру рокомбри, 4. красные рыбьи яйца на четыреста целковых, 5. десять яичек куры (яйки), 6. PELMENI, 7. Мелкую бутылку белаго, казенного вина " Для Масика". Одним словом капитан был героем!
   Чтобы пополнить запас свежего мяса для изготовления колбас Неопущенный устремился к месту столкновения пассажирского судна Красавец Линкор с сервировочным столиком. Бесстрашная команда собрала всех погибших кроме одного - Павлюя де Фимоза. Капитан подводного крейсера удовлетворился и собрался отдать приказ о дальнейшем движении. Но комиссар-капеллан Скачущий Травник и командир водолазной команды хлюп старшина Жужжало Большое, начальник псевдонаучной части Айгон Айнеонович Баланопостидзе, заместитель командира Неопущенного ялик капитан Онри Говорящий, радисты Кузька Хлебный и Кузька Крестоносный и почему-то кокиха Членовидка Четырехпятнистая сумели убедить Упыря Нетутовича в том, что тело мальчика находится на одном из крупных обломков на месте катастрофы. Капитан вне ранга плюнул и махнул рукой. В самом деле, что он против тринадцати летнего оболтуса? Нет! Ну, так ищите! Мальчик был жив, команда Неопущенного состояла не из зверей, а из существ с пониманием. Некоторые даже умели сопереживать. Именно, поэтому в карантинном боксе, над синюшным телом мальчика, склонилось две большие головы. Головы принадлежали главному лечиле "Неопущенного" Трупоеду Черному и знахарь колдунье Лептуре Желтой. В этот же момент капитан вне ранга имел очень неприятный разговор по телефону с контрразведбригадиром Гигантским Ктырем. Ктырь сообщил капитану, что по агентурным данным его любовницы маршрут похода "Неопущенного" стал известен коварным жопонцам. Это не было такой уж большой тайной. Об этом говорили все, включая рыночных торговок. Плохо было другое. Жопонцы собирались провести какую-то чудовищную провокацию, целью которой было опорочить имя Упыря Нетутовича и таким образом поколебать могущество Прекрасной Родины. Упырю Нетутовичу не оставалось ничего, кроме как отнекиваться. Гигантский Ктырь пропускал жалкие попытки капитана оправдаться мимо ушей и распекал его, как сопливого мальчишку. В конце концов, он добился своего и Упырь Нетутович заплакал. Контрразведбригадир сменил гнев на милость, но настоял на одном: " По любому Неопущенный должен на рассвете двадцать четвертого августа всплыть напротив окон спальни жопонского микадо и капитан вне ранга лично должен показать кукиш настырному самодержцу!" Закончил он свою речь весьма патетически: "Главное не целомудрие сохранить, а удовольствие получить!"
   Разговор оборвался. Капитан промокнул бумажной салфеткой слезы рассыпанные жемчугом на безобразном, покрытом фиолетовыми гулями лице и улыбнулся. Наскоро перекурив, он вызвал на мостик вахтенного радиста Кузьку Хлебного. Радист, вылитый сморчок рухнул перед командиром на колени. На левой руке, на каждом пальце у него не хватало по фаланге, а на лице не было носа. Отсутствующие части тела бережно хранили память о суровой зимовке на берегу Лапенцева моря. Еще они помнили о романтическом приключении отважного радиста и белой медведицы. Впрочем, медведице тоже было, что вспомнить. Поднять на лапы трех маленьких Кузек оставшейся у нее после минутной слабости, без алиментов, без твердой, но внимательной заботы отца, дело не простое. Ни раз и ни два она оглашала сумрак полярной ночи истошным воплем сожаления о беспечной молодости и коварном радисте напивавшем: " Ти-ти - та-та..." когда-то.
   Кузька Хлебный ожидал приказов, капитан угрюмо молчал. Наконец не поворачивая страшного и озабоченного лица, Упырь Нетутович сказал:
  -- Привести весь командный состав Неопущенного. Не забудьте ученого нашего Баланопостидзе, ну и сам, естественно, милости прошу.
  -- Есть братиллово капитан вне ранга! Есть созвать командный состав, ученого есть, и самому прийти тоже! - Ответил Кузька, кряхтя, поднимаясь с колен.
   Первый час ожидания прошел в бестолковой суете. Через три часа в каюте командира собрались: Турандот Михайлович Гокша - старший пукоинженер. Заместитель командира - ялик капитан Говорящий, комиссар-капеллан Скачущий Травник/ Хлюп старшина Жужжало Большое, начальник авральной команды Карапузик Четырехпятнистый, вахтенный офицер ботик лейтенант Монэрный, корвет мичман Звонец Неопушенный. Начальник поисковой команды Могильщик Изыскатель, командир чистоль команды Стафлин Великолепный, главный акустик Притворяшка Вор, начальник научной части Баланопостидзе А.А., командир носовой пукозвуковой пушки Трещащий Бомбардир. Естественно, радист Кузька Хлебный. И непонятно по какой причине на совещание явился вечно пьяный матрос без определенных занятий Перевязанный Сирф. Все были в сборе.
   Капитанская каюта забилась до отказа. Все стояли, плотно прижимаясь, друг к другу. Перевязанный Сирф грязно матюгаясь с большим трудом, задвинул дверь. Присутствующим стало трудно дышать.
   Упырь Нетутович не успел раскрыть рта, как начальник поисковой команды Могильщик Изыскатель с дрожью в голосе сообщил:
  -- Братиллово капитан вне ранга, посланная мной поиск команда, целью которой было добраться до отдаленных кормовых отсеков Неопущенного вторую неделю не выходит на связь! В связи с этим прошу считать поиск команду в составе: Могильщик первой статьи Германский - командир группы, Могильщик Погребельный, Могильщик Черноусый - пропавшей без вести, но с честью выполнившей свой долг. Предлагаю снять их со всех видов довольствия и почтить память героев минутой скорбного молчания!
   Все горестно опустили глаза долу, имея твердое намерение поскорбеть минуту - другую. Церемонию испортил Перевязанный Сирф, который опять ни к месту матюгнулся и с ядовитым сарказмом, словно, выпив ни водки, а цикуты сказал:
  -- Ага, без вести пропали!!! Да они четвертый день в седьмом отсеке у целительниц телесного томления ошиваются. Я сам, лично, вчера Черноусого с Вредной Черепашки согнал!
   Командование сделало вид, что возмутителя спокойствия и пьяного правдолюбца в природе не существует, как особь. Почтив героев, сколь было возможно, они перешли к делу. Над столом капитана был прикреплен лозунг: " Семеро одного убьют". Командир тяжело, будто о чем-то сожалея, вздохнул и начал:
  -- Мы меняем курс!*
  -- Да, что они, там, в штабе совсем обалдели?! - Отрепетировано прокричали хором Турандот Михайлович и Перевязанный Сирф. Все на них зашикали, прижимая пальцы к губам. Баланопостидзе А.А. обречено спросил:
  -- Ну и что?
  -- Ну и все! - Бодро ответил ему капитан и распустил совещание командного состава брезгливым встряхиванием рук в направлении от себя.
  
   Ў.
   В ходовой рубке вахту нес бессменный вахтенный офицер ботик лейтенант Стасик Монэрный. Комиссар-капеллан вышел из густого мрака дальнего угла, бесшумно подобрался к занятому службой молодому офицеру и тронул его безымянным пальцем. Монэрный привычно вскрикнул. Скачущий Травник довольно хихикнул и угрюмо произнес:
  -- Меня всегда слишком. А хочешь, Стасик, я тебе загадку загадаю?
  -- Да, шли бы вы, братиллово комиссар-капеллан... - но, подумав, что главный идеолог судна все равно не отстанет, кивнул и коротко бросил:
  -- Валяйте.
  -- В темной комнате, у окна, стоит мужик в рубашке, без головы, но разговаривает, кто это?
   Монэрный нахмурился. Загадки у Скачущего Травника были идиотские, но ответить на них неправильно значило признать самого комиссар капеллана не совсем умным, а это знаете ли чревато... Монэрный мучался, но ничего путного в голову не приходило. Поэтому он сказал третье, что пришло в голову:
  -- Призрак человека, которому безвинно отрубили голову.
  -- Не-а, Стасик, безвинных не бывает. А разгадка очень проста: в темной комнате, у окна, стоит клетка, а в клетке попугай, он разговаривает, а что бы он молчал, хозяева накинули на клетку мужскую рубашку. Так-то Стасик. - Сказал Скачущий Травник, прячась в тени.
   Ботик лейтенант Монэрный во всем соответствовал своей фамилии. Накрахмаленное, стоящее колом и скрежещущее при каждом движении нижнее белье. Тщательно отутюженные тесемки на кальсонах и щеголеватые, задорные усишки отличали молодого офицера от всей команды.
   Все в рубке работало восхитительно, кроме бормашинки для гравировки наградных часов. Над ней сейчас корпел инженер и гонитель жаб Рупрехт Бооль Проценко. Как он не старался, все попытки завести упрямую железяку приводили к плачевному результату, и он не таил своих мужских, горьких слез.
   Главный пукоинженер Турандот Михайлович Гокша недовольно пробубнил по внутренней связи:
  -- Безобразие, братиллово Проценко! Если вы не справитесь с поставленной задачей, то я передам вас на всю ночь Грязному Хищницу. Он инженер и педагог, конечно никудышный. Зато натура утонченная и извращенная. Надеюсь, что его действия сумеют вдохновить вас на ратный труд!
   Грязный Хищинец по прозвищу Клоп был начальником судовой гауптвахты и славился среди экипажа тем, что всем арестованным предлагал мокрые, слипшиеся леденчики и красноречиво молчал.
   Рупрехт был обижен и испуган до глубины души. Но страх мобилизовал его, и он смог выявит поломку. Раздосованый сам на себя он залепил себе же звонкую и хлесткую пощечину.
  -- В чем дело, Проценко?! - Встрепенулся, заснувший было ботик лейтенант Монэрный.
  -- Получилось! - Как лампа дневного света горел юный, но очень талантливый инженер.
  -- Поздравляю! Значит, Клоп будет совать свои леденцы, и молчать непристойности кому-то другому?
   Рупрехт кивнул. Он доложил Гокше о результатах аварийных работ и собрался идти в столовую, когда Монэрный подозвал его к экрану. На мониторе китобойное судно мордовало уставшего кашалота.
  -- Они убьют его! - Гневно закричал Рупрехт.
  -- Несомненно! - Мужественно кивнул Монэрный.
  -- Но мы должны, что-то сделать! - В голосе Проценко было столько мольбы, что ботик лейтенант невольно почувствовал эрекцию.
  -- Это мы еще посмотрим! Алло, это рубка носовой Пукозвуковой пушки?
  -- Чо надо? - Отозвался черный эбонит телефона.
  -- С кем говорю?
  -- Мертвоед Красногрудый у аппарата.
  -- Голубчик, будь любезен, пригласи к трубочке Мертвоеда Четырехточечного.
  -- Нашел себе голубчика, - отозвалась трубка, но закончила:
  -- Четырехточечный, возьми трубу, тебя Монэрный хочет.
   Тишина, на протяжении которой ботик лейтенант успел обложить Мертвоедов с ног до головы, но шепотом. Потом в аппарате раздался писклявый голос:
  -- Слушаю?
  -- Четырехточечный, там, на поверхности китобои кашалота валяют. Стебани по ним из пушки, что бы не повадно было!
  -- Это можно! Мертвоеды, по местам!
   В боевой рубке Мертвоед Четырехточечный подошел к гладкому, отполированному до зеркального блеска стволу пукозвуковой пушки, нежно погладил ее. Едва слышно прошептал:
  -- Покажи им, моя Пердунья!!!
   И она показала!.. Команда китобоя, как отравленные тараканы с потолка, посыпались за борт со вспухшими сзади штанами. Словно не веря в свое спасение, кашалот перевернулся кверху брюхом и тоже издох.
   Неопущенный быстро удалялся от этого места. Спустя тридцать шесть секунд на экранах показалась огромная подводная гора, которую крейсер с огромным упорством зачем-то искал вот уже двое суток.
  
   ГЛАВА 6.
   БРЕДУМАННЫЙ МИР.
   Равнодушная Лептура Желтая сделала Павлюю перевязку. Из-под белых бинтов выжатые тугой повязкой торчали лишь бескровные губы мальчика, в профиль отдаленно напоминавшие утиный клюв.
  -- Иди обедай, - зевнула врач и, не мигая, уставилась в белую переборку, с размашисто нарисованным на ней красным крестом.
  -- С-с-с-спа-с-с-с-и-и-ип-п-па, - как закипающий чайник прошумел де Фимоз.
   Павлюю приходилось очень не просто. Огромный разношерстный состав подлодки коллективно сосредоточил на нем неисчерпаемый запас не тронутой тлением отцовской любви и заботы. Каждый, даже самый бесперспективный матрос считал своим долгом, дать де Фимозу шлепка или отвесить подзатыльник. Ну, это еще, куда ни шло! А постоянные менторские нравоучения?! " Не ковыряй в носу! Не грызи ногти! Не вытаскивай из ушей серу!" И все это притом, что руки мальчика всегда были крепко связанны за спиной двумя ремнями. Особенно часто у де Фимоза возникали проблемы с двенадцатилетним инженером Неопущенного Рупрехтом Бооль Проценко. Которого все, не взирая на возраст и положение, звали Рупрехтом. Проценко просто не давал покоя Павлюю то, воспитывая его, то, занудно рассказывая о Неопущенном, с всякими мелкими скучными подробностями. А Павлюю хотелось бегать! Бегать!!!
   И в этот раз, стоило Павлюю выйти из госпитального отсека, откуда-то слева выпрыгнул Рупрехт. Отвесил де Фимозу задорную затрещину. Рассказал о 56-ти способах подзарядки щелочных аккумуляторов и потащил совершенно ополоумевшего мальчика в столовую. Коридор длиной сто метров, стены которого были разукрашены похабными надписями типа: " Персиваль Пупко ДМБ-193... осень", они преодолели ровно за семь с половиной секунд. В конце коридора находилась столовая по интерьеру напоминавшая зал ожидания железнодорожного разъезда. Стены столовой залы были украшены портретами индейских вождей и лозунгами. Один из лозунгов привлек внимание слабо грамотного Павлюя: " Будь бдителен, кругом МУКА!" Ударения в последнем слоге не было и Павлюй так, и не понял, что это: либо мука, в смысле страдание. Или мука, в смысле пшеничная.
   Проценко и де Фимоз сели за дальний столик, у иллюминатора. Любопытный скат приник к нему расплющенным брюхом и с живым интересом таращился безумными глазами на меню. Рупрехт плюнул в стекло. Скат в долгу не остался.
   Извинившись за ската, к ним подсел Крошечный Ху. На первое была лапша по пекински быстрого приготовления. Та еще гадость!
   Охая и крича в столовую, ввалился Жужжало Большое. Со всех сторон понеслись возгласы недовольства. Жужжало отвечал всем, посылая обидчиков в разные стороны. Когда последний был послан, в зале установилась робкая, настороженная тишина. Вкрадчивый голос, стараясь не спугнуть напряженное молчание, произнес:
  -- Приятного аппетита люди. - Потом все пропало.
   Откуда-то, из хрустальной люстры звеня и громыхая, выпал комиссар-капеллан. Внимание команды отлепилось от хлюп старшины и броском перепрыгнуло на Скачущего Травника. Тот отряхнул рясу, достал эбеновые с янтарем четки и обратился к невольным прихожанам.
  -- Ходить босиком полезно. В среднем это увеличивает продолжительность жизни на пятнадцать минут.
   Команда оживилась, отодвинула тарелки и хором задала волнующий всех вопрос:
  -- Это ж, сколько надо ходить?!
   Скачущий Травник скромно потупился, посмотрел на свои грязные пальцы ног. Потом, словно, какое-то просветление озарило лицо комиссар капеллана изнутри, хотя с лицом у него было порядочно напутано, и он сказал:
  -- Всю жизнь...
   И как только в воздухе растворилось последнее "нь", исчез и сам умник, в тени барной стойки.
   Команда облегченно вздохнула и пододвинула к себе тарелки с уже остывшей лапшей. На десерт в этот день был кофейный напиток с бодрящим названием " Последний доктор ". Последним доктором, как известно, чаще всего оказывается патологоанатом, но пациенту уже не приходит в голову жаловаться на плохое лечение. Неопущенцев смутить такой мелочью невозможно!
   Двери в столовую широко распахнулись. Раздался грохот и в помещение, задевая косяки широкими плечами, незряче вошел капитан вне ранга Вий. Сильные ноги Упыря Нетутовича запнулись о смятый коврик, и капитан непременно упал бы, если бы расторопный первый помощник ялик капитан Говорящий не подставил свое хрупкое плечо.
   Капитан ласково улыбнулся неведомому. У всех на душе стало гадко. Команда задвигала стульями, неохотно вставая. Упырь Нетутович Интенсивно замахал розовым батистовым платком, призывая не рядиться и кушать, не взирая на звания и субординацию.
   Когда команда уселась обратно, капитан повернул голову в то место, где по его мнению должен был сидеть Павлюй. Де Фимоз сидел в другом месте.
  -- Как дела, мальчик? - Голос капитана был предельно нежен. Павлюй неопределенно пожал плечами. Капитан продолжил:
  -- Пора тебе, Павлюй, делом заняться, гальюны почистить, то, се...
  -- Во-первых, раз! Во-вторых, два! - Затейливо вихляясь, за спиной Упыря Нетутовича возник Скачущий Травник. Улыбка бродила по его лицу, как голодный паук, лишенный паутины.
  -- Спасибо, Упырь Нетутович! - Радостно ответил де Фимоз:
  -- Я сделаю все, что в моих силах!
  -- Не "спасибо", а слушаюсь братиллово капитан вне ранга! - Сказанное подкрепил затрещиной Рупрехт Бооль Проценко. Павлюй нырнул в заиндевевшую лапшу. Подводники сыто заржали.
  
   ГЛАВА 7.
   НЕОПУЩЕННЫЙ!
   Корпус могучего подводного крейсера был, обтянут калошной резиной. Ракушки и другие морские паразиты просто-напросто отказывались прилепляться к скользкой поверхности. Вода не проходила сквозь этот герметичный материал внутрь подводного чудо-корабля.
   Особой гордостью Прекрасной Родины был двигатель и вооружение Неопущенного. Разработанные и созданные покойным ныне Павлом Григорьевичем Тошнит. Аббревиатура ПУК расшифровывалась так: Полу Управляемый Корабль. Таким он и был. Форма корабля напоминала семенной огурец с довольно большой впадиной на носу подлодки. Если смотреть прямо, то эта ложбина напоминала разведенные усилием ягодицы. В самом центре ложбины находилось отверстие, из которого, в случае крайней нужды вылезало толстое жерло Пукозвуковой пушки. Главным секретом пукозвукового корабля было то, что его двигатели находились в задней части, на корме. Это были две, чудовищных размеров лопасти с педальным приводом. Поддерживала постоянную плавучесть лодки и непрекращающееся ни на мгновение движение бессменная команда педалистов. Прикованные тяжелыми цепями к педалям они крутили и крутили их, чтобы лодка могла выполнить поставленные Великим народом задачи. Вся Прекрасная Родина держала пальцы крестом за этих героев, и каждый девятый тост на всех праздниках пили стоя, со словами: " За тех, кто крутит педали!" Мальчики хотели быть похожими на них и засыпали в тепленьких кроватках, шепча имена героев: Пестряка Отшельника, Тощего Клопа, Бразильского Длинноногого Арлекина и отважного начальника педаль команды камер инженера Рогачика Скромного.
   Этот начальник с самого начала потерял сознание и отказывался его найти. Оно и к лучшему. Скаред был редкостный, а к тому же и пройдоха каких мало.
   Двигаясь с чудовищной скоростью, на огромных глубинах корабль мог налететь в подводной мгле на какое-нибудь препятствие. Для того, что бы этого избежать, к носу подлодки двумя болтами была принайтована большая керосинная лампа типа " Летучая Мышь ". Боясь демаскировать чудо военной техники " Летучей мышью " никогда не пользовались.
   У Неопущенного были совершенные органы зрения и слуха. По всему корпусу, то тут, то там были расклеены парами глаза подвальных котов и кошек. Что бы слышать к башне капитанской рубки были приделаны два больших гуттаперчевых уха. Правое было туговато. У ушей несли жуткую вахту акустики. Люди с острым слухом и изящными манерами. Манеры заменяли им все, даже самок. Командовал акустиками корвет мичман, мастер-слухач Звонец Опушенный. Не смыкая глаз, слушали мрачные мили океанской воды и ежеминутно докладывали вахтенному матросы-акустики: нарывник Изменчивый, Рагий Колючий, Кожеед Ветчинный.
   При высочайшей автоматизации всей подлодки, совершенно понятно, что команда должна была быть огромной. Ан, нет! Всего управляли лодкой повахтенно триста существ. Малое количество команды компенсировалось высоким профессионализмом, мастерством и сноровкой, и главное беззаветной преданностью Прекрасной Родине.
   На Неопущенном кроме команды и научной экспедиции присутствовал еще и культурно-массовый сектор. Он вел свою незаметную постороннему глазу работу в отсеке " Красных фонарей". Любой желающий и страждущий, в любое время дня и ночи мог прийти к ним со своей болью и уйти после беседы успокоенным и умиротворенным. Своеобразными сестрами боли команды Неопущенного были: Удивительная Девтерофлебия - покладистая и милая самка средних лет с немым вопросом на лице. Навозная Шаровидка, внешне действительно похожая на комок какашек. Вредная Черепашка - молодая занудная стерва. Изменчивая Юлодия, которая в свободные от сна часы то плакала, то смеялась взахлеб. Когда у культурно-массового отсека случался аврал, и они не в состоянии были справиться с наплывом страждущих к ним на помощь приходили еще две особи слабого пола, знахарь колдун Лептура Желтая и кокиха Членовидка Четырехпятнистая. Последняя, впрочем, она успехом не пользовалась. Когда и этого было мало, свое место на передовой занимал агитатор-пропагандист Прыгающий Пребрежник.
   Все девочки Прекрасной Родины мечтали стать не актрисами, дикторами радио или ревизорами в городских автобусах, нет! Они хотели повторить тернистый путь этих удивительно смелых самок. Каждый свой шаг, каждый свой поступок они претворяли мыслями типа: " А как бы на моем месте поступила Навозная Шаровидка?" И поступали в точности так, как мог поступить их идеал, их пример для подражания.
   Так они и плыли. И не было силы способной приостановить неукротимый бег Неопущенного!
  
   ГЛАВА 8.
   УХ-ХУ-ХУ!..
   Крошечный Ху смутно помнил свое радостное детство. Единственным четким слепком памяти было то, что свое детство, отрочество, юность он провел в специальной колонии строгого распорядка дня для детей с замедленной моторикой. Бедный синаец был молекулой, дорожной пылью под каждым рифленым протектором армейского ботинка. Кожаной подошвой с нежным натуральным верхом. Модельной туфелькой с длинной, болезненно подкованной железом шпилькой. Потом Бог взял грязь у дороги и слепил из нее человека. Этим человеком и стал Цзуй Гу, но земли и праха было мало, поэтому синаец и получил прозвище Крошечный Ху. И быть бы ему мастером у-шу. Стал бы он прославленным актером Кантонского кино, в фильмах про юго-восточные единоборства, но жизнь распорядилась иначе. Шулер-судьба в очередной раз передернула карты и Крошечный Ху в третий раз, за свою жизнь, чистя зубы, вдруг увлекся микробиологией моря. Так и очутился он с не смытой пеной изо рта в научной части Неопущенного. Хорошо ли это? Не думаю. Плохо ли? Не уверен.
   И кругом время от времени спокойный смех, спокойный, беспечный смех! В такие минуты Крошечным Ху овладевало странное, смутное беспокойство. Каждая частичка маленького тела цепенела, превращалась в гранит, и синаец впадал в анабиоз. Сейчас случилось все, как прежде. Ху замер, этим воспользовался подводный геолог Палисикупсер. Он смахнул две трети белых, безликих шашечных кругляков с доски на пол и фальцетом заорал:
  -- Партия!!!
  -- Палисикупсер! Прекратите! Давайте займемся делом. - Угрожающе прошипел Рупрехт Бооль Проценко:
  -- Мы готовы.
   В красном квадрате собрался в полном составе кружок любителей подводной фауны и флоры. У каждого члена на коленях стояли ведерного объема, пузатые, толстостенные аквариумы. За толстыми стенами вычурных сосудов не было ничего кроме хлорированной воды. Кружком руководил крикливый Акакий Моисеевич Палисикупсер. Члены кружка в нетерпении ждали начала. Матрос Щелкун Кровавопятнистый и помощник матроса Плеснеед Багряный шмыгали распухшими носами. То и дело, слизывая липкую влагу с роскошных усов. Матрос из чистоль команды Стафлин Пахучий сидел в некотором удалении от других и пах.
   Кокиха Членовидка Четырехпятнистая ожесточенно терла металлической карчеткой заплесневелую сковороду. Водолаз Нехрущ Июньский просто спал, свесив голову в аквариум. Рупрехт Бооль Проценко не прекращая, с вывертом щипал забинтованного Павлюя де Фимоза. Цзуй Гу очнулся от беспамятства и пристроился с правой стороны от де Фимоза. От головы мальчика густо несло приемным покоем. Крошечному Ху стало жаль Павлюя. Он приобнял его за талию, опустил голову на плечо мальчика. Страстно прильнул к нему, устало, закрыв глаза. Так они и сидели в глубине гинекологического кресла, внимательно слушая Палисикупсера.
   Океанограф упивался собой, как гурман хорошим коньяком. Он вдохновенно рассказывал о подводных чудовищах. О плотности соленой воды на разных глубинах и способах соблазнения жопонок воспитанных в сельской местности. Члены кружка слушали своего руководителя, открыв рты. Даже Нехрущ Июньский вытащил голову из аквариума и восторженно сказал:
  -- Хорош врать-то!
   Возникший из-за карты мирового океана комиссар-капеллан Скачущий Травник придирчиво оглядел аудиторию и проникновенно сказал:
  -- И все-таки это любовь, а не химический процесс. Такие мысли могут довести до исступления, уж поверьте мне! Я-то знаю! А, еще моя собака, съела бы вашу, не поднимая головы с земли...
   И уже уходя, не оборачиваясь в дверях, легко закончил:
  -- Снегири, снегири! Обмакнутые в кровь упыри! - Последняя часть сказанного прозвучала по прежнему угрожающе таинственно:
  -- Меня всегда слишком...
   Почти все члены океанографического кружка заплакали. Кокиха Членовидка горестно вздохнула, по-бабьи охватила голову руками и завыла в голос.
  -- Цыц, ты, курва! Путь осмысления завел его в тупик - констатировал пьяный Перевязанный Сирф из-под стола с глобусом:
  -- Где остальные?
   Де Фимоз посмотрел на Рупрехта Бооль Проценко, ожидая разрешения. Тот едва заметно кивнул и Павлюй объяснил:
  -- Остальная часть команды Неопущенного в кают-компании смотрит художественный фильм ужасов " Восставшие из зада - 2 ", братиллово Перевязанный Сирф.
  -- Вот, как оно выходит! - Протянул понявший все Перевязанный Сирф:
  -- И это в то время, когда теплоемкость воздуха 0,237 теплоемкости воды! - Закончив обличительную речь, он сдернул со стены карту мирового океана, завернулся в нее и заполз поглубже под стол. Перевернулся на другой бок и сердито захрапел.
  -- А, пошло оно все к черту! - Вдруг рванул тельник на животе Акакий Моисеевич. Закусил ленточки бескозырки и опрометью припустил вслед за комиссар капелланом.
   За время плаванья команда Неопущенного хорошо изучила слабые места юного модерниста Рупрехта Бооль Проценко. Личный состав долго и яростно обсуждал статью, опубликованную в подлодной малотиражки " На дне и рядом ", написанную Рупрехтом и вычурно озаглавленную комиссар капелланом " Разговоры сначала ". Экипаж разделился на два воинственно противоборствующих лагеря. Поножовщина стала обыденным явлением и только, когда конфликт дошел до засад в гальюнах, вмешался Упырь Нетутович. На ощупь нашел приклеенную к стене вздорную газетенку и изничтожил ее в бумажную труху. Если опустить эпиграф и эпилог статья выглядела следующим образом:
   "... к вопросу о паучках. Скажем, едешь ты в середине апреля, часов так этак в шесть. Вечера. В электричке. Читаешь " Центральную ". Изредка косишься в окно, на дергающийся за ним унылый пейзаж... и вдруг! Чувствуешь! На левой руке рядом с часами " Заря ", какие-то едва ощутимые прикосновения. Такие, словно и нет их вовсе, а все-таки они есть! Подносишь беспокойное место к глазам и видишь - там деловитый паучок, путаясь кривенькими, членистоногими лапками, среди твоих редких, рудиментарных волосков, спешит зачем-то в сторону сгиба локтя. Дунешь ты на него, невзначай, воровато и собравшаяся в комок маленькая гадина, перелетит на твоего спящего соседа слева. И к нему, а не к тебе, вечером поступит ИЗВЕСТИЕ, о том, что любимая теща с утра понедельника страдает запором. Паучок он ведь вести приносит. Письма, телеграммы, телефонный звонок, денежный перевод. Просто звонок в дверь. Хорошо ли это? Надо ли это тебе? А почему? Известие это всегда перемена, а перемен к лучшему, если они и бывают, не бывает..."
   Почему среди команды из-за статьи разгорелся весь этот сыр-бор никто уже и не вспомнит. Хотя статья, бесспорно, была полемичная, а отдельные ее моменты, скажем прямо, провоцировали конфликты на межвидовой почве, но вспарывать друг друга разделочными ножами, рубиться мясницкими топорами, с криками: " Хорошо ли это?! Надо ли это тебе?!" Перебор! Явный перебор! Но мужик без земли звереет.
  
   Ґ.
  -- Фу! - Произнес Павлюй де Фимоз, отстраняясь от Крошечного Ху, прикосновения которого к юному телу потеряли двусмысленность.
  -- К счастью! - Сказал вернувшийся Акакий Моисеевич, тельняшка которого была аккуратно зашита через край:
  -- На такие подвиги я еще не способен!
  -- Пока, - тонко заметил Рупрехт Бооль Проценко:
  -- Но в будущем для вас станет возможным и не такое.
  -- Рупрехт прав, - вернулся комиссар-капеллан:
  -- Но к тому времени везде, по крайней мере в культурном мире будем господствовать мы. И мы не допустим подобного варварства! Если модернизированное человечество будет в состоянии управлять погодой, то оно разумно и гуманно распределит теплоту по всей поверхности нашей горячо любимой и Прекрасной Родины.
  -- А, ведь верно, братиллово комиссар-капеллан! - Закричал воодушевленный Рупрехт.
  -- Ты окончательно сошел с ума, Проценко, - горестно покачал головой Акакий Моисеевич Палисикупсер.
  -- Готов пострадать за науку! - Падая со стула, продолжал орать Рупрехт.
  -- Ху! Ху! - Возбужденно выдыхал Павлюй, отстраняясь от рук последнего:
  -- Как жарко! Мне надо идти на перевязку. Главное лечило Трупоед Черный будет недоволен. Какие вы все добрые, прекрасные люди! Как люблю я вас! Потом Цзуй Гу, милый, все будет потом. Не сердись на меня, наше время не за горами! Хорошо? -
   А потом вдруг закричал басом:
  -- Убери руки, гад! Думаешь если ты микробиолог, то нормы человеческой морали не для тебя?! Обезьяна! Хватит! Я сказал достаточно, жди своего часа!
  
   ГЛАВА 9.
   СИДЕТЬ ВСЕМ НА КОРТОЧКАХ!
   Павлюй де Фимоз бежал по коридору, думая гадкое о членах океанографического кружка.
   Посередине коридора, почти перегораживая его, лежала долговязая фигура в цветастом сарафане. Лица было не разобрать из-за низко надвинутого пухового платка. Де Фимоз, походя, мыском ботинка врезал в снулую спину. Фигура пошевелилась и села. Ей оказался комиссар-капеллан Скачущий Травник. Проморгав слипшиеся веки, он сказал остановившемуся Павлюю:
  -- Сейчас я развоплотился. Моя душа блуждает во мраке в поисках нового тела. Мне кажется, что будет совсем не плохо, если тело окажется женским. Как ты думаешь, мама?
   Де Фимоз отпрыгнул от опасного дурака так, будто кто-то играющий в небесный компьютер сильно щелкнул пальцем по пробелу. Павлюй не оглядываясь, побежал прочь. У поворота он осмелился оглянуться. Комиссар-капеллана на месте уже не было.
   За поворотом раздался скрип ржавых петель, а потом торопливые шаги, от которых тряслись переборки и перепонки. Шаги принадлежали большому существу. "Жужжало" - уважительно подумал де Фимоз. Но хлюп старшина после обеда нарезался в стельку, и передвигаться мог только ползком. Значит, шаги принадлежали другому существу. Павлюй стал внимательно читать вывески, горевшие радостным неоном. "Секс жоп", "Парикмахерская для животных", "Магазин строительных товаров", "Мюзикл Холл". Сразу после этой вывески, на ядовито желтой двери черным маркером было неровно написано: "Главный Пукоинженер Турандот Михайлович Гокша". А чуть ниже шариковой ручкой и в кавычках: "Глубоко законспирированный враг".
   Павлюй посмотрел на свои ботинки. Рядом с правым на грязном ковролине лежал клочок туалетной бумаги и нестерпимо резал глаза. Сквозь яркие вспышки черным проявлялись непонятные значки и символы. Постепенно они начали складываться в слова. "Кефир... дата изготовления... срок реализации... жирность... перед употреблением взболтать..." "Что за чертовщина?! - подумал Павлюй де Фимоз. Вдруг что-то осторожно взяло Павлюя за шею и несколько раз сильно ударило забинтованным лбом о стальную перегородку. Павлюй сквозь плотную завесу боли посмотрел на своего обидчика. Им оказался Турандот Михайлович Гокша. Зубы инженера с металлическим звуком клацали. В маленьких, казавшихся пустыми глазницах, дымом клубилась нелюбовь. Де Фимоз по выработанной привычке вздохнул, закатил под бинты глаза и монотонно начал оправдываться:
  -- Турандот Михайлович, я шел в туалет, то есть в гальюн. Бумаги не было! Я смотрел под ноги. Увидел клочок справной бумаги, решил использовать его по назначению.
  -- Что ж ты врешь-то мне?! - Брезгливо поморщился пукоинженер:
  -- Я ведь к тебе как к сыну, с любовью, а ты.... А! - Безнадежно махнул рукой Гокша.
  -- Братиллово главный пукоинженер, я не вру! У меня одни пятерки по математике! Я просто не могу...
  -- Ладно, давай помиримся, черт с ней! С бумагой! Что мы, как дикие звери из-за падали! Ты куда сейчас идешь?
  -- К Трупоеду, на перевязку.
  -- Вот и прекрасно, нам по пути!
   Плечо к плечу, причем Павлюй достигал головой всего лишь талии Гокши, они пошли дальше по коридору. Турандот Михайлович что-то невнятно бормотал. Перед медицинским отсеком он прямо спросил Павлюя:
  -- Слушай, мальчик, я выбросил эту бумажку, а что на ней написано, не посмотрел. Ты случайно не помнишь, о чем там шла речь? - Голос Гокши был вкрадчивым.
  -- Не-а! Что-то про кефир. Наверное, кокиха потеряла, - беззаботно ответил Павлюй.
  -- Да, скорее всего именно она его и потеряла. - Он подтолкнул де Фимоза к двери с красным крестом. Мальчик сделал несколько торопливых шагов и перед самой дверью неуверенно остановился и повернул голову. Главный пукоинженер сидел на корточках и творил намаз. Де Фимозу показалось все это очень странным.
  
   ГЛАВА 10.
   ЭВДЕМОНИЧЕСКИЕ СЮЖЕТЫ.
   Больная черепаха со следами застывшими в уголках мутных глаз, перебирала лапами. Она только-только расплатилась по счетам, как возникла новая беда в лице Павлюя де Фимоза. Резвясь, как юный морской котик, он то и дело норовил пристроиться сзади к пожилой самке.
   Черепаха, в конце концов, не выдержала, когда нахальный похабник вдруг схватил ее за хвост и потащил к темневшей невдалеке чаще водорослей. Раскрыв беззубую, розовую пасть в безмолвном крике она попыталась стряхнуть с себя поганца, но не тут-то было! Включив двигатель на скафандре де Фимоз, обуянный желанием, пер несчастную рептилию в укромный уголок. Черепаха сдалась и покорилась судьбе. Де Фимоз, воспользовавшись апатией земноводной, затащил ее в хитросплетения водорослей. Опутал шею, лапы и хвост несчастной, подводной растительностью, совершенно обездвижив.
   Спустя минуты юнга сделал свое дело и собрался убраться восвояси. Но водоросли не знавшие различий между жертвой и палачом опутали и его. Павлюй понял, что без посторонней помощи ему из чащобы не выбраться. Он не растерялся и позвал на помощь Баланопостидзе:
  -- Айгон Айнеонович!
  -- Слушаю? - Грозно отозвался отважный исследователь подводных глубин.
  -- Мне не приятно вам об этом говорить, но у нас возникли некоторые проблемы. Я запутался в подводной растительности и без посторонней помощи выбраться не в состоянии.
  -- Застрял, стервец! - В голосе Баланопостидзе было больше ненависти, чем удивления.
  -- Ага, и черепаха тоже.
  -- Какая черепаха? Ты, что в игрушки затеял со мной играть?!
  -- Да, нет! Я это, того самого, а она запуталась и я тоже. Я ее к вам хотел, но сил не было. Она упиралась!
  -- Сволочь ты, Павлюй! Сначала надо было старших позвать, а потом уж самому... ладно, где ты застрял?
  -- В океане...
  -- Пеленг давай, остроумец! - Раздражение не покидало Баланопостидзе.
  -- Норд-норд-ост, глубина двадцать пять метров, - бойко отрапортовал де Фимоз.
  -- Стой на месте! Начну приближаться, определись криком. И за черепахой приглядывай, чтобы ни уплыла. Я не один приплыву. Тут рядом со мной еще двое ребят. Жужжало Большое и Крошечный Ху. Им тоже интересно, как это с черепахой.
   Павлюю было смешно и неловко. Чуть-чуть жаль черепаху и еще больше себя. Сердце так и сжималось от горя и от предощущения беды. Де Фимоз был не уверен, но мог представить себе, что разнузданная матросня сотворит с рептилией. Черепаховый суп в этой ситуации был приемлемым выходом для всех. Буйная фантазия голодных самцов писала сюжеты.
   Де Фимоз кивнул головой, придя к согласию с собой, достал клинок из легированной стали.
  -- Они не получат тебя! Ты умрешь чистой и свободной! Все мои грехи искупятся твоей прямой и легкой дорогой в черепаший рай.
   Голубой молнией сверкнула сталь с лазерной заточкой и пробила мозжечок, заснувшей черепахи.
  
   Ґ.
   Де Фимоз рос вдали от Прекрасной Родины. Он даже не знал, где она. Ему была неведома ее радостная полная счастливых тайн жизнь. Он был далек от ежеминутной битвы своей Мамы с коварными и подлыми силами природы и недобитками далеких отвратительных годин. Двенадцать лет столь важных для формирования личности молодого патриота, он провел в пойме реки Амазонки. В непроходимых исполненных опасностей и кровожадных индейцев джунглях. Атмосфера там была, скажем честно, аховая! Высокая влажность. Множество летающих, ползающих, просто свисающих с древ ядовитых гадов. Закон в джунглях был один: " Съешь своего врага, ибо, если ты откажешься, останешься голодным". Де Фимоз старший был резидент миссионером Прекрасной Родины. Он должен был просветить и научить кровожадное племя каннибалов не кушать человеков и жить в духе нормативных актов модернизированного человечества.
   В первый день их появления на племенном совете, де Фимоз старший, чтобы войти в доверие к старейшинам и вождю и завоевать авторитет среди туземцев, убил свою жену, мать Павлюя, двух его братьев и сестру. Он поднял, было ритуальный жертвенный топор над русой головкой последнего сына, но мальчонка приглянулся вождю, и был взят им на колени. Из мертвых родственников де Фимоз старший забабахал классный борщ по Полтавски.
   Двенадцать лет Павлюй охотился на ядовитых сороконожек и питался мясными мухами, мальчик рос очень здоровым. Двенадцать лет на его теле нарывали язвы, разъедаемые жгучими испарениями болот и гниющих останков.
   Павлюй с честью прошел все испытания, кроме обряда инициации. Отведав сердце своего врага, с грустью узнал, что у его отца закончился контракт.
   На обратном пути коварная судьба вновь подвергла мальчика жестоким испытаниям. Но ангел хранитель был бдителен и показал судьбе фигу. Павлюй оказался среди бравой команды Неопущенного и очень органично, ярким шлепком вписался в разноцветную палитру экипажа. В тесном кругу мужественных людей и жуков, в сплоченной семье товарищей, привыкших к любым невзгодам, умеющих любить и быть любимыми он прошел, наконец, обряд посвящения в самцы. Они завоевали его душу, своей жизнерадостностью, товарищеской спайкой и легким флиртом. В тоже время на Неопущенном царила строгая дисциплина. Отказать, кому бы-то ни было, в чем бы-то ни было, оказалось решительно не возможным.
   Прекрасная Родина - сильная, ласковая, мужиковатая приняла Павлюя в тесных отсеках Неопущенного и наделила его любовью. Она облеклась здесь, под водой в живую, полную реальности форму. Она вдохнула в него новые чувства, вызвала в нем страстную жажду быть достойным ее. Горячее желание быть похожим на ее лучших сыновей и дочерей, к которым он так счастливо попал!
  -- Ты правильно сделал, что убил ее, Павлюй! - Вывел из задумчивости де Фимоза Айгон Айнеонович:
  -- Эта черепаха нам не нужна. Какая дикая несообразность! Интересно ощущают ли окружающие мою исключительность, так же, как ее ощущаю я? - Взгрустнул Баланопостидзе.
  -- Айгон Айнеонович, не огорчайтесь, - постарался вдохнуть в профессора уверенность де Фимоз:
  -- Я очень надеюсь на то, что рано или поздно вы, наконец, обретете свою половину или по крайней мере свое я.
  -- Тише! Смотри! Вон, там, в вышине, почти рядом с поверхностью. - Айгон Айнеонович указал направление пальцем:
  -- Видишь, кто-то всплывает на поверхность?
  -- Как же так?! Ведь Упырь Нетутович строго настрого приказал не приближаться к поверхности ближе, чем на два метра!
  -- Да движения очень характерный, так умеют плавать только двое: Гокша и Хрущ Мраморный. Но у Хруща сегодня выходной, а зачем понадобилось Гокше, всплывать на поверхность, ума не преложу. Впрочем, мне кажется, что он лег горизонтально относительно поверхности воды. На всякий случай запрошу по радио, ведь скоро полдник...
  
   ГЛАВА 11.
   ОТРЯД ПОРНОКОПЫТНЫХ.
   Связаться с Гокшой не удалось. Баланопостидзе открыл рот, но эфир разодрал ревом призыва Рупрехт Бооль Проценко:
  -- Братиллово Баланопостидзе, отвечайте! Ответите ли вы когда-нибудь или нет?!
  -- Что надо? - Усталым голосом сытого бюрократа отозвался профессор.
  -- Приди ко мне! - С юношеским задором воззвал Проценко.
  -- Да, что тебе надо?! - Отчаялся ихтиолог, зная неистощимую фантазию инженера.
  -- Скорее ко мне, боль моя, сердце мое! Я нашел! Я такое нашел, что мелочная суетность жизненной повседневности схлынет, как грязь под напором чистой водопроводной воды.
  -- Говори толком, Рупрехт! Что случилось, хватит засорять эфир бредом!
  -- Плывите на мой голос, увидите фонарь. Скорее, умоляю! Я начинаю сходить с ума!
  -- Это уже произошло, - буркнул Баланопостидзе, отключаясь.
  -- Что случилось?! - Встревожено тронул за рукав ихтиолога Павлюй.
  -- Что опять вбил себе в голову этот сумасшедший? - Не замечая де Фимоза, спросил себя Баланопостидзе.
   " В маленьких женщинах есть какая-то сексуальная беззащитность. В этом смысле Изменчивая Юлодия настоящая карлица. Сантиметров тридцать шесть, не более. В диаметре. " - Думал Павлюй в четвертый раз, пересчитывая пальцы на левой руке. Все попытки заканчивались одним - пальцев все равно было пять. " Почему пять?" - опять соскользнул в дремотную неторопливость мыслей де Фимоз: " Почему не шести и не четыре? Откуда это нелепое число - пять? Арифметика забавная наука, только бессмысленная какая-то..."
   Внизу показалось шероховатое дно. Черные глыбы, заросшие подводной растительностью на расстоянии складывались в лицо Великого Лоцмана. Павлюй любил и боялся это лицо. Оно вызывало экстаз и рвотные спазмы в юношеском организме. Желудок очень хотел невзначай опорожниться. Чтобы ни расшибиться о скалу-нос пришлось снизить обороты винта до 2,12.
  -- Мне бы очень хотелось, чтобы наши подозрения оказались беспочвенными, - пожелал Баланопостидзе, без всякой надежды.
   Рупрехт Бооль Проценко сновал по склону подводной горы и смотрел вдаль. Даль была глубока и неясна.
  -- Рупрехт, зачем звал? Показывай! - Чугунным кулаком ткнул в плечо Проценко ихтиолог.
   Возвышение сплошь обросло нуллипорами, единственными из водорослей лишенных глаз, именно поэтому они могли развиваться на такой большой глубине. Одного взгляда брошенного в перспективу оказалось достаточно, чтобы подводный исследователь закричал:
  -- Катамаран! Пляжный катамаран!!!
  -- Он бросился к останкам нелепой конструкции и стал ножом скрести известковый налет, покрывающий название разляпистой прогулочной посудины. На процарапанном, не тронутом ржавчиной загнутом листе железа, который должен был закрывать пассажиров от случайных брызг, в свете фонаря высветилось одно, резанувшее память слово: "СОЛНЫШКО". Все благоговейно отступили на шаг, обнажили головы и склонили их в знак скорби и печали. Пуская пузыри, Баланопостидзе сказал:
  -- Я так и думал! Героическое "Солнышко"! Пять лет тому два отважных жука предприняли небывалый в истории поход за добавкой на пляжном катамаране. На третьи сутки пути у них кончилось спиртное. Они мучимые жарой и жаждой, похмельем, не теряли надежды достичь ближайшей пристани. Еще через день смолкли их героические морские песни. Через два часа прекратились крики о помощи. Государственная комиссия так и не смогла найти ответа на вопрос о причинах гибели путешественников. Теперь все очевидно! У них лопнула цепь педального привода и терпение. Вот, всем нам наглядный урок мужества. Безотчетного служения своему долгу! - С этими словами Айгон Айнеонович надел шлем гидрокостюма. Все остальные последовали его примеру. Неторопливые скорбные мгновения заставили проникнуться светлой печалью ситуации. Когда последний винт на медном обруче ворота скафандра был закручен, к подводным гражданам, с ухмылкой на лице подплыл Жужжало Большое. Немой вопрос, застекливший его глаза, тут же был цинично озвучен:
  -- А что вы тут делаете?
  -- Как вам не стыдно братиллово Жужжало Большое?! - Опрометчиво пристыдил великана Рупрехт Бооль Проценко:
  -- Это же знаменитый пляжный катамаран "Солнышко".
  -- Зачэм сразу нэ сказал э-э? - Со странным акцентом обиделся хлюп старшина.
   Все присутствующие стали отскребать алюминиевые понтоны от скабрезных слов в изобилии покрывавших поверхность. В течение нескольких дней в эфире слышалось только сопение, кряхтение и пыхтение активной работы. Первым устал пожилой Баланопостидзе. Выплюнув изо рта клок некогда роскошной ассирийской бороды, он сказал:
  -- Причина гибели катамарана очевидна. Непонятно другое, - где останки героических путешественников? Не могли же они просто так раствориться в соленой воде?
   Все молча обратили внимание на этот парадокс. Павлюй оттолкнулся от морского дна и воспарил над своими товарищами. С высоты он окинул пристальным взглядом место катастрофы. Что-то фосфорицирующие бледно-зеленым копошилось в тени скал.
   " Русалка, а может быть русал?" подумал он: " Нет, русалов не бывает! Легенды однозначно трактуют, что погибшие моряки подвергаются соответствующим операциям по изменению пола и наращиванию хвоста. Потом гормональная терапия. В результате утопленники становятся подводными обитателями. Наделенными интеллектом с явно выраженными первичными половыми признаками присущими женскому виду. В фольклоре таких существ принято называть, русалками. А русалы это бред и предрассудки, как говорил на политзанятии комиссар-капеллан Скачущий Травник. Надо подплыть и посмотреть вблизи!"
   На другой стороне, левее распростертого на грунте судна простиралась маленькая полянка, заросшая пышно цветущей земляникой. Поляна и здесь и там замыкалась неказистым, покосившимся, а в отдельных местах и сломанным рукотворным заборчиком. Павлюй поплыл к земляничной поляне, имея намерения рассмотреть поближе чудесный каприз природы. Напротив садика, в подошве огромной скалы виднелся вход в пещеру. " Что там?" - Подумалось мальчику. Юношеский максимализм и желание повсюду поспеть первым вытеснило страх и сомнения. Де Фимоз с криком, рванулся к гроту. Тревожный возглас Проценко заставил его притормозить. Он оскользнулся и уже лежа на земле, услышал встревоженный громкими криками эфир:
  -- Восьминоги! Восьминоги! Со всех сторон восьминоги! - Именно это орал благим матом Рупрехт Бооль Проценко. Обстановку несколько разрядил спокойный, полный философской обреченности голос ихтиолога Баланопостидзе:
  -- Ну, что же, вступим в схватку, Не отдавать же осклизлым тварям останки геройского судна! Рупрехт встань рядом! Займем круговую оборону и дадим отпор ненавистному врагу! Павлюй, мальчик мой, где ты?! Мы ждем тебя, чтобы разделить упоительный нектар смерти за Прекрасную Родину!
   Павлюй встрепенулся и пополз, было на голос мужественного Баланопостидзе. Растрескавшиеся губы едва слышно шептали не руководимые сознанием мальчика:
   Я здесь!.. Я иду!.. Я бегу!..
   Я хотел бы упасть, не могу...
   Потому что лежу,
   Но когда я воспряну от сна,
   Встану рядом,
   Как ты и она!...
   Павлюй не успел закончить свой стихотворный ответ на призыв, как в его танковом шлемофоне раздался могучий рев хлюп старшины:
  -- Собаки! Платок потерял! А этого зверья поболе десятка наберется! Десятикратное превосходство, если соотнести количество рук задействованных в схватке! Ах, ты, мерзость! Нет, врешь! Меня так просто не возьмешь!
   Де Фимоз попытался подняться, но почувствовал, что его руки и ноги словно оплетены толстым корабельным канатом. Павлюй рванулся, в тот же миг все его тело оказалось спеленато эластичными, подвижными стеблями. Он был не в состоянии пошевелиться. Когда открыл глаза, увидел рядом с собой разверзнутый, черный попугайчачий клюв.
  -- Вот, он, сторож земляничной поляны! - Заорал де Фимоз, Он хотел позвать на помощь, но под холодным, не мигающим взглядом восьминога, леденела кровь, немело тело, цепенел мозг. Павлюй стал хрипеть и плакать, а неукротимая сила тащила и тащила его в ужасное ничто внутренностей головоногого. Радиоволны доносили до него разрозненные, отчаянные вскрики ужасной схватки, но Павлюй был не восприимчив:
  -- Бей ему в буркалы, Рупрехт! В зенки, говорю, в зенки! В плоть бесцельно и глупо! Студень, желе, пудинг, мармелад, заливная рыба, желатин!!! Вот, вот правильно, лиши его света Господня! А-а-а-ах! А-а-а-ах! Получи ползучая субстанция! Не сопротивляйтесь, Айгон Айнеонович! Отдайтесь в его объятия. Пусть он прижмет вас к груди, а там большими пальцами, да в гляделки ему! В гляделки!!!
  -- Сколько же их? Он меня целует! Мне противно! По бедру гладит! Отлезь гадина! Маленький Ху, где же ты?! Помоги! - Взывал о помощи Рупрехт.
  -- Слюсаюся моя господина, - Цзуй Гу в минуты волнения всегда переходил на свой родной, на синайский язык:
  -- Ага, твоя не любить синаса!!! Извиваюся, как лисовая ляпся!
  -- Прижимайтесь, прижимайтесь друг к другу! Так будет теплее! Павлюй, куда ты пропал? - Руководил битвой Айгон Айнеонович.
   Восьминог тянул Павлюя подальше от схватки. Голод торопил его и делал излишне суетливым. Павлюй прекратил слабые попытки сопротивления и вверил свою судьбу чудовищу. Вдруг он почувствовал, что ноги его помимо воли начинают сгибаться в коленях и все больше и больше прижимаются к телу. С каждым мгновением боль становилась все мучительнее, все сладостнее. Щупальца восьминога легко, будто пушинку перевернули Павлюя вверх ногами и начали прижимать голову к животу. Дурацкая гибкость чудо скафандра, созданного полным идиотом Павлом Григорьевичем Тошнит, грозила де Фимозу смертью. Позвоночник трещал, а проклятая каракатица продолжала скатывать из Павлюя удобоваримый комок. Де Фимоз не выдержал ужасной пытки и заорал, как резанный. В тот же миг, словно испугавшись воплей мальчика, восьминог Фадей ослабил хватку и простер вверх, почти на девять с половиной метров, огромные, как удавы руки, с жемчужными запонками на манжетах. Павлюй со всей дури ухнулся с этой высоты, растеряв при ударе остатки политически правильного самосознания.
  -- Кашалот! - решил он, в смысле, все погибло! Но это и в самом деле был кашалот, а головоногий моллюск просто-напросто приветствовал очередное чудовище Антильских вод.
   Перед нами великолепный представитель семейства из агрессивного подотряда зубастых китов, не менее двадцати трех метров длиной. Огромная, тупая, словно вертикально срезанная бензопилой голова занимала треть длины тела. Это по не сложным расчетам дает величину равную 7,6666666... в бесконечности. Эта с позволения сказать голова имела плюс ко всему еще два метра толщины. Под ней, под углом в девяносто градусов свисала длинная, узкая, вставная челюсть вся утыканная обломками конических зубов. Небольшие бычачьи глазки злобно сверкали со всех сторон посередине головы, при виде лакомого кусочка восьминожены. Восьминог оплел голову зубастика щупальцами, выдирая из черной плоти кусочки кожи. Одно из щупалец криво залезло в пасть кашалота. Тот, как секатором клацнул и уже мертвый, бьющийся в конвульсиях кусок головоногого, упал на дно, поднимая песчаную бурю. Кашалот Трифон не был бойцом в том смысле этого слова, который мы привыкли в него вкладывать. Он был старым и многоопытным. Его черная, атласная шкура была усеяна шрамами от пятака до суповой миски. Это были следы прошлых сражений за еду. Кроме шрамов от присосок головоногих на теле были заметны следы китобойных гарпунов. У самой головы торчал черенок гарпуна, издалека напоминающий антенну дистанционного управления. Еще один обломок, поменьше был заметен на боку, рядом с хвостом. В глаза бросались и другие свидетельства непростой жизни Трифона. Особое внимание привлекали татуировки сделанные фосфорицирующей краской. С правого бока план-схема движения автобусов города Житомира. Чуть выше морской пейзаж с заходящим солнцем и прыгающими на его фоне дельфинами. Почти у самого брюха непонятная надпись: LECKEN SIE MIR BITTE ARSCH!
   Восьминог решил подобраться к задней части кашалота. Головоногий просчитался, там, у кашалота тоже был полный опасных зубов рот. Сам того, не ведая, Фадей оказался между Сциллой и Харибдой. Надкушенное одним ртом тело, было в мгновение ока дожрано другим. Все было кончено! Кашалот сыто отрыгнул, криво посмотрел на Павлюя, а потом плавным движением хвоста, как маленький рюкзачок, повесил мальчика на черенок гарпуна, на боку. " Бутерброды в дорогу" - подумал Трифон, устремляясь в непроглядную тьму мирового океана.
   Павлюй трепыхался, как штандарт на правительственной машине. Чудовищная сила напора проносившейся мимо воды норовила сбросить мальчика в ужасную мясорубку позади хвоста китообразного.
   Мальчик сверхчеловеческим усилием прильнул к боку кашалота и кинул последний взгляд туда, где резали мглу яркие лучи света. Четыре могучих фигуры, в окружении целого леса извивающихся щупалец, махали ему вслед, с радостью прощаясь с ним навсегда. Восьминоги тоже махали ему и безмолвно выкрикивали пожелания счастливого пути. Слегка обескураженный де Фимоз заставил себя уснуть.
  
   ГЛАВА 12.
   А НУ!!!
   Рупрехт Бооль Проценко открыл глаза и бестолково уставился в дальний угол госпитального отсека. Рывком сел, потянулся, зевнул и вдруг, как закричит:
  -- Он унес Павлюя! Спасите де Фимоза, капитан! Скорее! - с последним криком он сорвался с постели и метнулся к выходу. Капитан, комиссар-капеллан, ихтиолог растопырили руки, перегораживая каюту. Проценко пробился сквозь ненадежную преграду и кинулся к двери. У самого выхода его грубо перехватили сильные руки Турандота Михайловича.
  -- Откуда, ты, знаешь? - Обеспокоено спросил Упырь Нетутович, нанося больному сильный хук снизу.
  -- Откуда, ты, знаешь?!" - В свою очередь ударил Проценко Скачущий Травник.
  -- И в самом деле! - Пнул ногой уже лежащего на полу Рупрехта пукоинженер Гокша.
  -- Я видел, - пепельными губами прошептал Проценко, теряя сознание.
  -- Так. Все, мне надоело! - Вспылил Упырь Нетутович:
  -- Зачитываю свой приказ. Приказ номер АЛЬТ-147, нормативная категория "остановка", статус, незамедлительно. От 32 дня пути. По пукозвуковому подводному крейсеру Неопущенный. Первое. Сего дня приказываю всему личному составу, в двухдневный срок со дня оглашения приказа, вшить молнии на задней части форменных брюк. Строго напротив ширинки. По вызову капитана корабля, а равно и для доклада являться с расстегнутой на заду молнией, дабы облегчить и ускорить возможность проведения воспитательно-коррекционной работы. Второе. За приведение приказа в исполнение назначаю ответственным комиссар-капеллана Скачущего Травника. Вменяю ему в обязанность контроль над безотказной работой молний на всех задах личного состава. Командир пукозвукового подводного крейсера Неопущенный Вий У.Н.
  -- Палево, - Как последний вздох произнес Гокша, прокомментировав распоряжение капитана.
  -- Бред! Бред и еще раз бред! - Высказал свое мнение Скачущий Травник.
  -- Это вы о кашалоте? - Спросил, заходя в госпитальный отсек, начальник особливого отдела, именуемого среди экипажа "мухобойней" развед поручик Персиваль Пупко. Он хитренько посмотрел на пукоинженера и быстро потер липкие потные ладошки. Золотое, криво сидящее на сломанной переносице пенсне яростно сверкнуло:
  -- Папрашу уточнить! - Возвысив голос, перекрывая шум работающих машин, взвизгнул особист.
  -- О каком кашалоте вы говорите, Братиллово Персиваль? - невинно спросил Баланопостидзе.
  -- Да о том самом кашалоте, который как обезумевший промчался надо мной и перепутал все мои шары.
  -- Какие шары? - Оживился Скачущий Травник.
  -- Информация секретная. Разглашению не подлежит! - Насупился развед поручик.
  -- Подождите! Подождите! - Пресек зарождающийся спор капитан вне ранга:
  -- Когда вы видели кашалота?
  -- Часа три назад.
  -- Направление?
  -- Неопределенное, вдоль береговой линии. Чуть правее.
  -- Может быть, это всего лишь совпадение? - Предположил ихтиолог.
   Протяжный вздох Проценко заставил всех присутствующих посмотреть на избитого юношу, в грязном исподнем.
  -- Я отлично... ясно, как божий день видел. Павлюй висел на боку. На спине у кашалота. У головы чудовища торчал обломок гарпуна.
   Так на спине или на боку?! - Придрался к больному Скачущий Травник.
  -- Хватит уже! Достаточно! - Капитан был непреклонен.
  -- Верно! - Всполошился, размахивая руками Персиваль Пупко:
  -- Абсолютно верно! Торчал! Действительно обломок и действительно торчал! Мы видели одного и того же негодяя!
  -- Что же теперь делать?! Бедный мальчик! - Прошептал ихтиолог, хватая свою бороду в пригоршню:
  -- Бедный мальчуган!
   Комиссар-капеллан быстро повернул голову окрашенную временем в серебро к Гокше и на его молодом, с живыми глазами лице отразилось искреннее изумление. Турандот Михайлович пожал плечами и сказал:
  -- Что же тут поделаешь? Мальчик мертв. Мы не можем ему помочь. Ничем.
   Капитан тоже удивился и обратился к ихтиологу:
  -- Гад он! Сволочь и подонок!
  -- Кто, де Фимоз?! - Уточнил Айгон Айнеонович.
  -- И он тоже!
   Турандот Михайлович прекратил движение и замер в центре госпитального отсека. Все напряженно смотрели на капитана, понимая, что в настоящую минуту решается судьба юного Павлюя де Фимоза. Капитан смущенный таким вниманием, небрежно сплюнул, кашлянул и бросил замершим в ожидании:
  -- Неопущенный идет в погоню за кашалотом!
  -- Ура капитан! - Прошептал Проценко:
  -- Ура, дорогой мой командир!!!
   Капитан милостиво улыбнулся и кивнул. Потом повернулся к пукоинженеру и не терпящим возражений голосом сурово распорядился:
  -- Потрудитесь немедленно выполнить мой приказ! За работу педального привода в допустимых пределах, в условиях боевого похода, несете полную ответственность перед лицом Прекрасной Родины. За недопустимую дискуссию, все в тех же условиях боевого похода на вас будет наложено дисциплинарное взыскание. Вы можете проваливать на свой пост, братиллово пукоинженер.
   Гокша отвесил книксен, и косолапо шаркая, задом к дверям, лицом к отцам командирам покинул госпитальный отсек.
  
   Ґ.
  -- Павлюй, Павлюй! Отвечай! Говорит Неопущенный! - Взывал, как в пустыню вахтенный офицер ботик лейтенант Стасик Монэрный.
   В центре ходовой рубки, на вращающемся стуле, отталкиваясь от пола двумя ногами, крутился капитан вне ранга Вий. Он грустил. Большой подбородок гирей лежал на груди. Вдруг Упырь Нетутович поднял голову и пустынным голосом прошептал:
  -- Стасик, позови музыкантов и фряжского, вели, подать! Пусть они, мою любимую. Что-то сердце холодит!
  -- Есть, братиллово капитан вне ранга! - в точности повторил, сказанное командиром Неопущенного.
   Через насколько минут в ходовой рубке появились певчие в алых рубахах и лаптях. Дирижер и художественный руководитель ансамбля народного творчества выступил на первый план, слегка вздернув ногой. Притворяшка Вор был глух, как Бетховен, но к любому звучанию был не равнодушен.
   Он вскинул руки вверх. Набрал маленькие легкие полными воздуха и... в этот самый момент в чертову рубку вошел Скачущий Травник! Вошел не просто так, а грязным полотенцем придорожного трактира на его руках болтался Перевязанный Сирф. Комиссар-капеллан сбросил матроса без определенных занятий на пол и принялся отдуваться. Тем не менее, Перевязанный Сирф продолжал валяться на полу, как мертвый ганс. По его лицу медленно ползали майские жуки и некоторые из дождевых червей. Глаза бравого матроса были неподвижны. Правое зерцало небисто голубело, а левое было равнодушно к сущему.
   Комиссар, чертов-капеллан, неожиданно для всех пристроился к хору, вынаряженному, в свежей крови, красные рубахи. Руководитель самодеятельности бросил обе свои подагрические лапы вниз и хор имени Нептуна затянул:
  -- Не слышны во мгле даже шорохи!
  -- Все в них умерло до утра!
  -- Если б знали вы,
  -- Как мы голодны
  -- Синегубые Упыря...
   По щекам капитана вне ранга текли тяжелые, чугунные слезы. Из его форменных штанов с темно-фиолетовой выпушкой вдруг плотно и несносно понесло нафталином. Когда смолкли последние звуки величественного пения, Упырь Нетутович вновь ласково улыбнулся. У всех присутствующих на душе стало еще гаже. Для всех неожиданно из ровного строя певцов и исполнителей выскочил Скачущий Травник и, ни к кому конкретно не обращаясь, разразился длинной, с точки зрения Персиваля Пупко, тирадой:
  -- А, ты, знаешь, что такое с самого утра, холить, лелеять, взращивать, нежить, удобрять и пестовать, в конце концов, гладить и ласкать свои комплексы с единственной целью проснуться к вечеру с уже определенной сексуальной ориентацией. Причем заметь, не соседской, а своей!..
   Комиссар-капеллан перевел дух и закончил не принадлежащую ему мысль:
  -- Мир в моем понимании интересен только тогда, когда он воспринимается, как зеркало, то есть. То есть, пытаясь понять его в любом проявлении, отражении, отблеске, ты в состоянии воспринять лишь свое лицо.
  -- Ну, так, ты, закончил?! - Спокойно и уже жизнерадостно спросил комиссар-капеллана, Упырь Нетутович набивая трубку золотисто - светло-коричневым табаком.
   Скачущий Травник, задумчиво покачал головой. В этот момент он был похож на несуществующего на земле кузнечика, но умеющего нормально говорить:
  -- А с женщинами вообще туго! Ночью встанешь, пройдешь до дверей бытовки... вроде вот она!.. Сидит!.. Простынкой укуталась... ну, ты, естественно, простынку, аккуратненьку так, сдергиваешь!.. Ан, нет!!! То удмурт наш Тимоха ногти стрижет!
   Капитан Неопущенного Упырь Нетутович Вий вдумчиво курил свою кривую трубку. Табак был чрезмерно влажен. Что бы затянуться, бравому капитану приходилось прилагать очень серьезные усилия. От этого напряжения уши командира то и дело исчезали глубоко в черепной коробке. После выдоха внутричерепное давление стабилизировалось, и уши с тихим писком выскакивали на прежнее место. Командир в очередной раз выпустил струю тяжелого дыма в красочные лица подчиненных и спросил:
  -- А, что с Питерцами, происходит?!
   Ответить на вопрос начальника осмелился только мертвецки пьяный Перевязанный Сирф:
  -- Говорят, есть один, но из Москвы.
   Комиссар-капеллан принялся поднимать упрямого Перевязанного Сирфа, въедливо бубня себе под нос:
  -- Бывают же люди, которые умеют говорить друг с другом без всякого напряжения. Вот, например, он вам: " Здравствуй, Колян!" А вы ему: " Какой я тебе Колян?!" А он: " Братуха!" А вы: " Нашел братца!" Ну и пошло, поехало!
   Не смотря на отчаянье, овладевшее духовником, ему все-таки удалось вытащить Перевязанного Сирфа из ходовой рубки.
   Все это время легко задремав, ботик лейтенант Монэрный продолжал устало повторять:
  -- С вами в ночи Стас! Всем кто меня слышит, но в частности тебе, Павлюй! Прозвучит композиция "Аривидерчи милый". Де Фимоз если сможешь, позвони мне, пока она будет звучать.
  -- Где Пупко?! - Почему-то разозлился капитан вне ранга. Персиваль Пупко возник рядом сразу же, как непристойная мысль:
  -- Слушаю, ваше превосходительство?! - В голосе особиста звучал тревожный вопрос.
   Капитан поморщился и сказал:
  -- Давай ты не будешь задавать животрепещущие вопросы, а я не буду судорожно искать на них преждевременные ответы!
  -- Давай! - Покладисто согласился Персиваль и, шаркнув ночной туфлей без задника, ни с кем не прощаясь, ушел.
   Выбив трубку о подлокотник кресла, капитан обернулся к ботик лейтенанту и, улыбаясь, сказал:
  -- Ради этого он готов был даже на жестокость... на такую жестокость! По моему это уже уродство, какое-то мутировавшее, гипертрофированно разросшееся чувство профессиональной чести.
  -- Да, не понимаю я, о чем вы говорите! - истерично закричал Монэрный. А Упырь Нетутович, ничуть не смутившись, продолжил:
  -- В любом случае, для гражданина Прекрасной Родины, это действительно нечто ненормальное. - Потерев высокий лоб, задумчиво закончил мысль:
  -- А человек жестокий к подрастающему поколению всегда останется для меня неприятным! Да!
   В небесно-голубом, расшитыми алыми розами комбинезоне, с покрытым пятнами сливочного крема лицом и почти черными руками в рубке появился Турандот Михайлович Гокша. Его глаза смущенно, но весело смотрели на капитана. Кроме того глаза были очень широко распахнуты.
  -- Нехорошо! Нехорошо! - Улыбнулся капитан:
  -- Так ведь и изжариться не долго!
  -- Сердце у меня хорошее! Я не боюсь жары! - Как ни в чем не бывало, бодренько сказал пукоинженер. Капитан нахмурился, неодобрительно покачал головой и сказал:
  -- Вы, Турандот Михайлович, вероятно, хотели сказать, что сердце у вас здоровое?.. Ну, ладно! Идите к себе. И все же... - Капитан и в этой сложной ситуации сумел оставить последнее слово за собой:
  -- Завтра ждите появление вашей фамилии в приказе.
   Гокша поскучнел, поклонился, вышел. Кажется, произошло это именно в такой последовательности.
  -- Говори, Павлюй! Говори, Павлюй! С тобой битые сутки пытается наладить связь Неопущенный! Повторяю, говорит нео...
   Вдруг Стасик с грохотом повалился со стула, срывая в падении наушники. Потом с пола, из-под стола раздался крик:
  -- Говори, Павлюй! Я слышу! Я слышу... идите все сюда! Он говорит! Где ты, Павлюшка?! Где, ты?! Говори! Я же слышу!
   Сломя голову все, кроме капитана кинулись к Монэрному и в отчаянии принялись избивать вахтенного начальника ногами, и чем попало, вспоминая ему упреки и злые зуботычины, на которые был так щедр молодой офицер.
  
   ГЛАВА 13.
   ТАК ТУРКИ НЕ МУЧАЛИ СВОИХ ПЛЕННИКОВ...
   Открыв глаза, Павлюй увидел ту же черноту, что видел с закрытыми глазами. Немного подумав, он закрыл глаза, потому что разницы не было. Голова внутри шлема моталась вперед и назад, порой больно обо что-то ударяясь внутри него. Он уронил голову на тело кашалота и горько-горько заплакал...
   Рев продолжался недолго, неожиданно мысль ржавой иголкой царапнула мозг. Кашалот уходил от лодки все дальше и дальше... это верная гибель... смерть... и чем дальше, тем смерть вероятнее, чем гибель. Нельзя оставаться на нем! Надо уйти от него! Куда?! К кому?! Где наводчик?! Где пулеметчик?! Где подлодка?! Где искать?! Безразличные к чужому горю, вокруг одни темные глубины! Без границ! Без краев! Но кверху! Кверху!!! Это совсем близко! Подняться вверх! Там спасение! Там проходят суда! Пароходы, в конце концов! Там на высоких мостиках стоят капитаны в белых фуражках и расшитых золотом кителях. Они, попыхивая трубками, распространяя вокруг себя запах черной амброзии, смотрят в бинокли и смотрят в даль. Его увидят, выловят, поднимут. Откуда, ты мальчик?! Какой чудесный скафандр на тебе!
   Царапина от ржавой иголки мысли оказалась глубокой, болезненной и беспощадно бесполезной.
   Нельзя! Нельзя! Откуда ты, мальчик?! Из Прекрасной Родины, из ее подводного пукозвукового крейсера Неопущенный. Ах, из Прекрасной Родины?!! Ах, из ее подлодки!!! На тебе за это!!! На тебе! Нельзя! Ни как не можно! Лучше умереть!
   Навстречу, рядом пронеслась большая, продолговатая тень с двумя изогнутыми рядами горящих матово-желтым зубов. На миг осветилась чудовищная, дугообразная пасть акулы под длинным, выпирающим рылом и светлое в пупырышках гусиной кожи брюхо. Через минуту эта же, а может совершенно другая акула, появилась одновременно и сзади и с боку. Быстро догнала кашалота, метнулась кверху. Прошла колесом. Пронеслась вперед и вернулась обратно. " Двоится в глазах ". - Подумал Павлюй, хотя глаза его по-прежнему были плотно закрыты. За первой акулой из неясной бездны, будто порождаемые ею, появлялись все новые и новые чудовища. Пасти их были раскрыты, глаза едва сверкали тусклым, свинячим блеском. Хороводом смерти они все теснее и теснее кружили вокруг кашалота и Павлюя. Все теснее и ближе сжимался круг оскаленного ужаса. Акулы пучили глаза, многообещающе подмигивали обоим путешественникам и делали выразительные намеки спинными плавниками по горлу. Кашалоту Трифону было неловко и стыдно наблюдать за разнузданным поведением нахальных товарок.
  -- Сейчас будет выстрел. Кашалот убит. Его, Павлюя снимут. Откуда ты, мальчик? - Спросит одна из акул. Я не виноват! Это кашалот притащил меня на себе! Какой замечательный скафандр на тебе, мальчик! Они его снимут... Павлюй это измена! Это подлость! Так скажет капитан и так, все скажут. Все так скажут, и будут тыкать в меня указательными пальцами. Я не могу, так! Лучше с Трифоном вместе! Он уже два раза меня спас! - Примерно так в слух размышлял рассудительный мальчик.
   Наконец-то маленький недоумок догадался включить ночник. Океан пошло залил голубоватый, призрачный свет. Кашалот Трифон недовольно щурил глаза, а Павлюй ликовал:
  -- Какое счастье, свет! Какая радость, мир! Как легко и весело на моей душе! Но ведь это значит, что електричество существует!!! Есть энергия для винта! Для радио, опять таки! Банзай! Банзай! - Закричал де Фимоз и выдал себя прозорливому читателю. Не обращая на это внимание, он включил радио и настроил его на 101,76 FM на волну Неопущенного и услышал:
  -- Доброе утро, гадкие девчонки и спящие рядом с вами гадкие мальчишки! В эфире бессменный Стас Монэрный, в любой час дня и ночи он не даст вам заскучать в любви и терпении!
  -- Это я! Я, Павлюй! Я здесь! Помогите! Помогите!
   Слезы текли по веселому, радостному лицу пионера-героя, бессмысленные крики прерывались хриплым смехом:
  -- Я здесь, Упырь Нетутович! Я здесь, Стасик! Я на кашалоте! Он уносит меня в мрачную даль! Помогите! Помогите же мне, наконец!..
  
   Ґ.
  -- Павлюй, эта гонка может продолжаться, черт его знает сколько! Я уже вспотел! Надо убить кашалота, что бы снять тебя с него! Ты сможешь это сделать, мой мальчик?!
   У де Фимоза скомкалось сердце. Он долго, примерно час, искал слова для капитана:
  -- Смогу, братиллово командир! Только мне жаль Трифона!
  -- Хватит нюнить! Убей тварь!! - А в эфир, как таракан вполз голос Рупрехта Бооль Проценко:
  -- Разрешите мне, Упырь Нетутович?
  -- Попробуй, Рупрехт, убедить эту маленькую, упрямую сволочь!
  -- Не убивай Трифона, Павлюй! Просто сними себя с обломка гарпуна и плыви к нам! Хватит придуриваться!
  -- Хорошо, - ответил мальчик, детально выполняя инструкции Проценко.
   С правого борта подлодки опустилась площадка. Настежь распахнулись золотые двери. Перейдя на малый ход, Павлюй проскользнул в дверной проем и хрустальный лифт, мерцая огнями и, гремя бравурной музыкой, понес мальчика в поднебесье...
  
   ГЛАВА 14.
   РАЗМЫТЫЙ СЕРЫМ QUAKE.
   Неопущенный шел на одной десятой от своих возможностей. Ботик лейтенант неожиданно для самого себя очнулся, потянул руку к телефонному щитку. Лицо его несказанно оживилось. Он снял трубку, наугад набрал номер. Услышав в микрофону усталое "алло", сказал:
  -- Наверное, меня все боятся, потому что я очень красивый?
   Неведомый собеседник был готов к диалогу и незамедлительно отреагировал:
  -- Для меня, очевидно, все тебя избегают, потому что от тебя пахнет.
  -- А ну-ка, разбежись! - скомандовал Стасик.
  -- Да, вот еще, пучеглазый морячок! За авторитет нужно бороться! Борись, Стас! Борись!
  -- Все без толку... - потерял надежду молодой ботик лейтенант:
  -- Он уже не встанет!
  -- Да, ладно вам, Станислав! А, по какому, собственно вопросу вы беспокоите меня во втором часу ночи? - Возмущенно поинтересовался Айгон Айнеонович Баланопостидзе, а это к удивлению Монэрного был именно он.
  -- Прошу прощения братиллово профессор. Мне не терпится узнать, чем занимается де Фимоз?
  -- Спит! - коротко и неприязненно ответил подводный зоолог.
  -- Ну, ничего... - что ничего, ботик лейтенант закончить не успел. Раздался оглушительный взрыв.
   Лодку сильно дернуло. Ходовая рубка в мгновение ока заполнилась неизвестными людьми. Они что-то оживленно обсуждали. Станислав Монэрный разбежался и со всего размаха ударил лбом металлическую переборку. Неопущенный ощутимо качнуло еще раз. Прокомментировать события вызвался вновь сильно нетрезвый Перевязанный Сирф, который в последнее время предпочитал не покидать главную рубку:
  -- Вот сволочь!
   Лодку еще раз качнуло, но теперь колебания пошли не с бока на бок, а с носа на корму. Лодка дала ощутимый дифферент вправо. Монэрный еще ничего не понял и продолжал гнуть свое:
  -- Скачущий Травник очень неприятный мужик! Говорит всегда с таким оргазмом!
  -- Может быть сарказмом? - Полюбопытствовал Перевязанный Сирф.
  -- Какая разница?! Все равно неприятный.
  -- Нас бомбят, идиот! - Устало выдохнул Перевязанный Сирф. Внутричерепное пространство ботик лейтенанта заполнила звенящая гулким пустота.
  -- Черт возьми, что происходит?! Может быть, это подводное испражнение вулкана?
   В рубке появился капитан вне ранга Вий У.П.. Он дернул лицом и слепо пошел к штурвалу. Скачущий Травник тонко завизжал. Капитан Неопущенного дернул лицом еще раз и повалился на пол, колотясь в классическом, изящном эпилептическом припадке. Вместе с пышной пеной из его рта, как черви ползли слова:
  -- В чем дело, ботик лейтенант?
  -- По поведению приборов, братиллово капитан вне ранга, впереди, что-то непонятное. Или приборы, извините, обманывают. Но уж всякому должно быть понятно, что это непонятное носит характер угрожающий. Я взял на себя смелость остановить судно, вплоть до ваших дальнейших распоряжений. - Горько отрапортовал Монэрный.
  -- Хорошо сделали! - Сказал капитан, стряхивая с шитого белыми нитками погона остатки розовой пены. Зрелище носило характер красочный и незабываемый. Весь выпитый капитаном за ужином алкоголь, скопился чуть выше переносицы и неукротимо клонил голову к полу. Упырь Нетутович взял себя в руки, и его лицо покрылось желваками, издалека напоминающими угловатые колени. Капитан Неопущенного думал. Первым его осмысленным вопросом стал:
  -- Где Павлюй?
  -- Он прячется в шкафу, - ответил Скачущий Травник.
  -- От кого? - Удивился Упырь Нетутович.
  -- От одиночества, - неловко пошутил Перевязанный Сирф.
   Лодку вновь качнуло, но на этот раз как-то наискосок, по другой диагонали. Капитан вне ранга заговорил вновь:
  -- Хочется, конечно, роскошного женского тела...
  -- Да к, сходи к Изменчивой Юлодии. Она сегодня дает в кредит. - Взял на себя смелость, дать совет капитану ботик лейтенант. Капитан думал о чем-то своем, по этому его реакция на предложение Монэрного на первый взгляд могла показаться странной. Капитан всхлипнул и как-то по детски кривя губы, сказал:
  -- Пытаться сделать это, все равно, что поставить перед собой цель перебить шелабанами всех синайцев.
  -- Ну, на тебя не угодишь! - Разочарованно сказал Перевязанный Сирф. Лег на пол и повернулся к присутствующим спиной.
  -- Шесть десятых хода вперед! - Скомандовал Вий.
  -- Есть, шесть десятых хода вперед! - Отчеканил ботик лейтенант, нажав последовательно с десяток черных клавиш на белом, концертном рояле в до-миноре. Перевел красный рычажок над душкой огнетушителя на три деления вверх.
   Нахмурив кустистые, клочковатые брови и зажав в кулаке бороду, в рубке появился Баланопостидзе. Устроился в уголке и стал молча наблюдать безрадостную картину войны.
  -- Изготовиться к бою! - Приказал командир в боевую рубку. Мертвоеды: Красногрудый, Матовый, Темный и уж тем более Четырехточечный бестолково забегали вокруг Пукозвуковой пушки. А капитан, тем временем продолжал отдавать приказанья:
  -- Цель: металл, органика, стекло, бетон и все живое! Самолеты, суда, люди! Из водной среды в воздушную! Расстояние и угол по экрану!
   С большого экрана телевизора раздался приятный и спокойный голос диктора, он сказал:
  -- Здравствуйте! - сделал профессиональную паузу и продолжил:
  -- Неприятель на виду и повсюду. Три самолета, под ними прогулочный катер. Но под данным углом ваша пушка хрен их достанет. Если хочешь им насолить, вели подойти поближе, капитан!
   Вий провел рукой по лицу ботик лейтенанта и отдал приказ:
  -- Отставить пукозвуковую пушку.
   Стасик не выдержал напряжения драматического мгновения. Подлетел к капитану, схватил его за фалды белоснежного смокинга и принялся трясти, брызгая слюной и запальчивой скороговоркой, заверещал прямо в затылок командира:
  -- Братиллово командир, нас бомбили! Нас хотели опустить... без всякого повода с нашей стороны, а вы собираетесь оставить безнаказанным это гнусное нападение?! Нам трех секунд хватит, что бы от этих тварей осталась одна пыль!
   Капитан тепло улыбнулся. В ходовой рубке стало нестерпимо душно:
  -- Я все понимаю, братцы!
   С этими словами Упырь Нетутович присел. Лицо его натужно посинело. Все находившиеся в рубке с испуганными криками брызнули врассыпную. Но трое не успели. Они задохнулись и избавили капитана от необходимости мотивировать свое поведение.
  -- Я все про вас знаю! - Сказал Павлюй, вползая в рубку. Голос его звучал глухо из-под надетого респиратора. Он сонно смотрел вперед, сквозь капитана. Сквозь прозрачную стену центрального поста. Сквозь толщу океанских вод, куда-то в непонятную, неведомую даль.
  -- М-да, - сказал капитан, склоняясь над слабеньким тельцем:
  -- Сваливаем от сюда скоренько! Главное себя не демаскировать. Господи, как все это мне надоело...
   ENDец I ЧАСТИ.
  
   ЧАСТЬ II.
   Подошел Валет Толя и спросил меня:
  -- Старый, можно я схиляю в город?
  -- Ехай, - говорю ему я...
  
   А.Н.О. цикл: "Танцуют одни козыри". Диптих: " Крик из Бикини".
   ТОКИ ФЕРВАЛЯ.
   ГЛАВА 1.
   У НАС ПРИРОДЫ НЕ БУДЕТ!
   Если не хочешь смотреть на карту дна рельефа Атлантического океана, то лучше не делать над собой усилий. Конечно насилие над собой одно из самых утонченных переживаний, но очень часто из-за физической сложности данного мероприятия, дело так и не доходит до экстаза. Так, что если не хочешь, то и не надо. А на самом деле все просто. Не на все вопросы наука о море, именуемая океанографией, может ответить неуверенно. Океан ревниво и очень упорно скрывает тайны своей интимной жизни и железы своей внутренней секреции. Они не доступны взору. Чтобы узнать глубину океана в данной точке, исследователь должен был осторожно разматывать с палубы судна километры стального тросика глубинного лота с тяжелым грузом, с длиной трубкой на конце для захватывания пробы донного грунта. С самозаписывающимся барометром для получения образца придонной воды. С опрокидывающимся термометром для определения температуры воды у самого дна. Океану все это очень не нравилось. Еще бы! Какие-то металлические штуковины проникают в святую святых. Особенно воду бесил опрокидывающийся термометр.
   Чрезвычайно взволнованный этим обстоятельством подводный геолог Палисикупсер Акакий Моисеевич выпросил у Упыря Нетутовича устроить автобусную остановку или остановку автобуса. Одним словом лодка легла. Из выходной камеры появилось семеро в желтом. Этими удальцами были: Айгон Айнеонович Баланопостидзе, Акакий Моисеевич Палисикупсер, Рупрехт Бооль Проценко, Павлюй де Фимоз, Хрущ Мраморный, Жужжало Большое и Турандот Михайлович Гокша. Зачем они своим выходом взбаламутили гармонию подводного мира непонятно.
   Выход был омрачен очередным припадком случившимся у Акакия Моисеевича. Из его рта, как из заправского огнетушителя повалила пена. Тело сотрясали продолжительные судороги, и он без перерыва, скороговоркой говорил, не давая никому возможности успокоить его словесно:
  -- Мы можем доказать теперь, что на дне океана действуют силы разрушительные, враждебные и, право слово, демонические! Да, да!!! Можете ли вы себе это представить?! Ах, нет?! Морское дно есть царство отложений, а не разрушений, говорил старик Зупан. Категорически утверждал! Абсолютно!!! На дне морском, говорил он, царит вечный покой, неподвижность! Здесь нет, говорил он, движения воды, которая размывает и переносит целые горные хребты на суше. Придонные течения не следует принимать во внимание из-за их неповоротливости и медлительности, говорил он! Здесь нет движения атмосферы, которое подвергает эрозии эти горные массивы, говорил он. Здесь идет лишь спокойный, непрерывный в течение миллионов лет дождь из слез овдовевших рыбацких семей. И только этот процесс отложений характерен для морского дна, утверждал старик Зупан!
  -- А, кто это, старик Зупан?! - Спросил пораженный де Фимоз.
  -- Мой дед! - Коротко бросил Акакий Моисеевич.
  -- А ведь если вдуматься он прав. - Заметил Айгон Айнеонович, обматывая голенище болотного сапога голубым бантом. На правом, на середине бедра у него уже прочно держалась кокетливая, розовая подвязка. Он не успел рассмотреть шикарный бант, как из Палисикупсера вновь поперла пена:
  -- Да! Да! Да! Мы сейчас выйдем на грунт! Но в чем мы через полчаса убедимся, позвольте полюбопытствовать?..
  -- Что же это такое происходит?! - разозлился Жужжало Большое.
  -- Вы скоро все сами поймете, но боюсь, будет поздно, - тихо сказал Акакий Моисеевич, со звуком сильного электрического разряда застегивая молнию на ширинке гидрокостюма.
   Гокша начал резко кланяться и прищелкивать языком. Палисикупсер вдруг пришел в себя. Все присутствующие уже были готовы к выходу, а на нем, на океанографе были надеты только штаны! Он стоял и растерянно лупал веками, начисто лишенными ресниц. Ученый бледно и вымученно улыбнулся и кивнул приветливо своим товарищам:
  -- Спасибо, друзья! Я вам так признателен за заботу!..
  
   Ґ.
   Тонкий луч света едва прорывался сквозь взболомученное дюзами подводной лодки, темное царство морского владыки. Отважные подводные исследователи раздвигали резиновыми ладошками колеблющуюся мглу, шли вперед, влекомые древнейшим инстинктом. Время от времени Айгон Айнеонович падал плашмя на океанское дно, выхватывал из него с запрещенными цензурой словами, засовывал в косметичку притороченную к поясу, добычу - извивающуюся, трепещущую, слезливо просящую о пощаде или просто колеблющуюся, как клюквенное желе. Вдруг Рупрехт Бооль Проценко прорезал радиомолчание пронзительным визгом:
  -- А-студио, Айгон Айнеонович! Огромное, белое А-студио! В первый раз подобное созерцаю! Взять или не надо?!
  -- Какая она из себя? - заинтересовался ихтиолог.
  -- Удивительно прекрасная! Похожа на молочную бутылку без горлышка и донышка.
  -- Зачем ты это говоришь, Рупрехт Бооль Проценко?! - Заволновался великий ученый:
  -- Если это " Гниломанамия какаликака", то я тебя тут же, при всех расцелую за подобную находку! - Обнадежил юношу Айгон Айнеонович.
  -- Не надо! - Голос Рупрехта был непреклонен и брезглив, но Баланопостидзе уже мчался к нему во всю мощь своего ранцевого двигателя внутреннего сгорания.
  -- Лучшую половину Синая отдам, чтобы увидеть эти подводные нежности, - пробурчал Турандот Михайлович Гокша:
  -- Поцелуи сквозь гидрокостюмы! Они, конечно, безопасны и невинны, но представить себе стройное юношеское тело в лапах ассирийского льва! Нет уж, увольте!
  -- Ну, хорошо, хорошо! Не буду я его целовать, - пошел на уступки ихтиолог:
  -- Но за столь великолепный образец А-студио мне не жалко и второй половины Синая! Ну, конечно! Это она! Я узнал ее по изящной форме единственной ступни! - Заверещал ученый, падая ниц у ног гордого Рупрехта:
  -- От имени науки Прекрасной Родины, приношу тебе, Рупрехт, благодарность! Дай-ка я тебя, все-таки расцелую!
  -- Да, иди ты со своими поцелуями! - Крикнул Рупрехт, спасаясь бегством от страстного ассирийца.
   Гоняясь, друг за другом, ученые не заметили, как убили два часа. Полной неожиданностью для всех стал усталый бас Жужжалы Большого:
  -- Братилловы! Кончай дурить! Скорей ко мне, я на горе! И здесь, вокруг меня полно чудес бесценных! Я жду! Идите же, друзья, разделим мой восторг частями равными, на всех! Вкусим прекрасную мечту!
  -- Опять его понесло, - сокрушенно покачал головой Баланопостидзе.
  -- Пеленгую направление, - перешел на низменную прозу хлюп старшина.
   Через пол часа все путешественники собрались в одном месте. Этим местом была круглая площадка на вершине подводной горы.
  -- Прошу обратить внимание! - Привлек к себе взоры всех присутствующих Палисикупсер:
  -- Мы под водой уже битых три часа, а до сих пор не встретили не одной вражеской подводной лодки. Я думаю, что все страхи и домыслы о мнимой опасности нашего путешествия не имеют никакой почвы, о чем я не премину доложить капитану вне ранга и комиссар капеллану. Немедленно по возвращении на судно! - Грозно закончил подводный геолог.
  -- А, о чем, собственно, вы сейчас говорили? - Постарался уразуметь монолог ученого Павлюй.
  -- А не о чем! - Просто ответил покладистый исследователь морского дна.
   Люди шли молча. Говорить было не о чем. Все приятные и принятые темы для обсуждения были уже исчерпаны. Шедший впереди Акакий Моисеевич, вдруг остановился. Все замерли на местах в разных позах. Подводный геолог сильно прогнул позвоночник назад, а потом с треском, как баллиста распрямился и плюнул. Слюна оказалась на внутренней части лобового стекла, предохраняющей лицо Палисикупсера от водной среды. Подводный геолог зло выругался и попытался стереть слюну рукой, но костюм был сверхгерметичным и у него ничего не получилось. Ученому пришлось растирать слюну сизым носом. Неугомонный де Фимоз с детской любознательной ненасытностью поинтересовался:
  -- А, зачем вы, Акакий Моисеевич, плюетесь в скафандре?
  -- Направление подводного течения хотел определить. Не получилось, - неохотно признался в поражении Палисикупсер. Баланопостидзе захихикал и сказал:
  -- А еще он любит вгонять себя в состояние алкогольного опьянения, бешено вращая глазами. Сразу у него координация нарушается, речь становится бессвязной. Его мутит и тошнит и голова у него начинает болеть больше, чем обычно. Очень экономичный способ пьянства.
   Палисикупсер молча развернулся и бросился на коллегу с кулаками. Распоясавшихся ученых растаскивали всей экспедицией. В конце концов, чтобы успокоить цвет науки и прервать нескончаемый поток отборной брани, пришлось избить обоих. Со дна ущелья, где происходило побоище, поднималась легкая муть и стоны научных сотрудников экспедиции.
  
   Ў.
   Отдохнув, двинулись дальше. Павлюй вскарабкался на большой обломок скалы, оттолкнулся от него, что было сил. Камень от этого усилия обеспокоился, покачнулся и подхваченный попутным подводным течением рухнул на замыкавшего колонну Турандота Михайловича. Придавило его почти насмерть, но пукоинженер нашел в себе силы сказать:
  -- Ах, черт побери!
  -- Зачем вы так, Турандот Михайлович?! Ненужно, так вот, сразу! - Де Фимозу младшему было неприятно. В ответ он услышал сопение, пыхтение, невразумительные шорохи и многое многое другое, что можно услышать, заблудившись ночью, зимой, в густом лиственном лесу. В этих звуках было много нераспознанной тревоги за будущее человечества. Обеспокоенный Павлюй с трепетом спросил:
  -- Что с вами, Турандот Михайлович? Сердце?!
  -- Паа-а-а-влю-ю-ю-юй! - Услышал он, вдруг ставший страшным и синим голос Гокши:
  -- По-о-оди-и-и сю-ю-ю-да-а-а!
   Что хотелось в тот момент Павлюю больше всего, так это горячего шоколада и свежую булочку со сливовым джемом. И уж совсем ему не хотелось идти на этот жуткий, пахнущий кровью и смертью голос. Но он пошел. Совместными усилиями с тунцом Василием они сдвинули глыбу с груди Турандота Михайловича. Тунец уплыл, не дожидаясь проявления людской благодарности. Гокша охая и кряхтя, поднялся со дна. Павлюй слепо смотрел на инженера, отбивая ритм популярного фокстрота: "Весь сотканный из комплексов и боли".
  -- Спасибо вам, люди! - Поклонился в пояс, на четыре стороны пукоинженер.
  -- Ну-ну, - подозрительно сосредоточил взгляд на спасенном Павлюй.
   Они шли по дну ущелья, и Гокша шибко ударенный обломком скалы, то и дело останавливался. В отвесных, строго вертикальных стенах подводного лабиринта было много дверей. На некоторых были замки навесные, амбарные. На других замки были врезные, ригельные, но тоже очень большие. Вдруг неказистая с виду дверь резко распахнулась. Из нее выскочил огромный, красный краб. Ноги его были высокими и стройными. В поднятой вверх могучей клешне краба был зажат свежий, березовый веник. Веник все объяснял. Краб был в русской бане и выскочил из нее, чтобы охладиться. Выскочив, он наткнулся на отставших путешественников. Большое, с распаренными панцирными щитками тело, неуверенно держалось на длинных, то и дело подламывающихся конечностях. Измученными от пережитого глазами краб недоуменно и сконфуженно смотрел на затянутых в резину людей. Краб хотел извиниться и протянул свободную клешню к Павлюю, но координация членистоногого была нарушена. Не рассчитав, краб пошатнулся и чтобы ни упасть вцепился в правый башмак скафандра де Фимоза. Раздался скрежет и хруст. Павлюй закричал, потерял равновесие и упал. Краб потерявший опору, рухнул сверху. Гокша мгновенно сориентировался, с воинственным криком "Ух-хух-ху!!!", бросился к крабу и одним точным ударом отсек ему клешню с зажатым в ней веником. Да, отсек он страшную клешню ударом боевой секиры. Краб был не готов к проявлению подобной агрессивности и расстроенный вернулся в баню, к товарищам. Все происходящее длилось не более тридцати секунд, и единственным доказательством реальности этого события была оставшаяся крабовая рука с зажатым в ней веником.
  -- Ужас! Ужас!!! - Закудахтал де Фимоз:
  -- Он меня повалил! Повалил!!!
  -- Ага! - Широко улыбнулся Турандот Михайлович:
  -- А мы ему дали тумаков! Тумаков!!!
   Де Фимоз широко раскрытыми от ужаса глазами смотрел куда-то за спину Гокши:
  -- Смотрите, братиллово пукоинженер! - Ткнул перстом в нужном направлении Павлюй. Турандот Михайлович оглянулся и не поверил своим глазам. В дверях ведущих в баню столпилось штук шесть гигантских крабов. Они делали клешнями приглашающие жесты и били себя оцинкованными шайками по панцирям. Было совершенно непонятно, то ли крабы предлагали водолазам, принять участие в помывке, то ли это была хитро продуманная западня. Жизненный опыт Гокши здраво рассудил, что скорее всего за приглашением крабов попариться, последует избиение незадачливых странников. Именно поэтому Гокша помог подняться Павлюю, приговаривая:
  -- Уйдем отсюда дружочек. Лучше примем душ на Неопущенном.
   Придерживая друг друга, они, охая и стеная уже вдвоем, двинулись по подводному ущелью прочь от бани. То и дело открывались двери, мимо которых они проходили и оттуда выглядывали злобно любопытствующие крабы. Через три минуты Павлюй и Гокша встретились с Баланопостидзе и хлюп старшиной. Сбиваясь, и перебивая друг друга, они насочиняли про крабов такого, что ихтиолог напрочь потерял жизненные ориентиры и принципы. И выслушав докладчиков, понес откровенную чепуху:
  -- Говоришь, он был у тебя по колено? Значит примерно сорок сантиметров в высоту... Крупно! Крупно! У берегов Жопонии я тоже как-то встретил такого. Звали его, дай бог памяти, Пикногон. Так вот, у него был, что-то около метра. Но сила?!! Смелость! Нет, нет! Это совершенно необычный случай. Ах, как жаль, что не я встретился с ними! Между прочим, они очень умные животные! Но самое интригующие, что к этому удальцу, быстро явились на выручку его товарищи. Вы твердо уверенны в этом?! Вам не померещилось?
  -- Нет, Айгон Айнеонович! Все это было просто ужасно! - расплакался юный де Фимоз.
  -- Я так долго учился пропускать людей мимо глаз, - торжественно произнес Баланопостидзе и гордо отвернулся от присутствующих на дне мирового океана.
   Над казавшейся жалкой и беззащитной группой людей зависли два ярких, оранжевых пятна. Спустя мгновение к подводникам спустилось не более двух отрядов. В первом было двое: Рупрехт Бооль Проценко и Хрущ Мраморный. Второй отряд возглавлял комиссар капеллан Скачущий Травник. В отряд против своей воли вошли: Карапузик Одноцветный, Карапузик Двупятнистый, Карапузик Четырехпятнистый. В данном случае в названии каждого первым была должность, вторым воинское звание. Скачущий Травник зачем-то прихватил с собой большой, полковой, двухсторонний барабан. Барабан и принял на себя командование объединенным отрядом.
   Авральная команда быстро вкопала столб в грунт и привязала к нему Павлюя. В его обязанности входило светить своей лампой закрепленной на шлеме скафандра и давать пеленги криком, который вызывали из его уст импульсные удары переменного тока с частотой в пятнадцать секунд. Остальные быстро разобрали кирки и лопаты, отбойные молотки. Разбились по парам и отправились на поиски отбившегося и потерявшегося подводного геолога Палисикупсера Акакия Моисеевича. Скачущий Травник объявил премию той паре, которая первой найдет старого идиота. Премия была - пол литра водки. Задание усложнялось тем, что нашедшие ученого, должны были его похоронить, вне зависимости от температуры тела искомого. Воодушевленные радужными перспективами распития спиртосодержащего напитка, поисковики разбрелись в разные стороны...
  
  
   ГЛАВА II.
   ЖИВЫЕ ТОРОПЯТ МЕРТВЫХ.
   Юный де Фимоз очень боялся*. Муть, поднятая авральной командой, дано осела и вода стала обманчиво прозрачной. Карапузик Одноцветный привязал его к столбу таким образом, чтобы руки мальчика оставались свободными, но самостоятельно отвязаться у него не было возможности. Разряды тока следовали через пятнадцать секунд, вырывая из пересохшей глотки Павлюя, царапающие небо хриплые: "А-а-а-ах!" Де Фимоз начал уставать от бездвижного ожидания. Затекли ноги. Воображение стало быстро рисовать всепожирающую мглу, способную поглотить или изменить тело мальчика. Ему было страшно и томно, словно, он голым забрался под кровать, где темно, пыльно и тихо. Изредка из микрофона встроенного в шлем Павлюя доносились голоса покинувших его товарищей. Они спрашивали, как его самочувствие, просили передать приветы родным и близким, а голос очень похожий на голос Рупрехта Бооль Проценко вежливо поинтересовался курсом акций Доу Джонка на Нью-йоркской бирже. Этот вопрос де Фимоз игнорировал.
   А вокруг рыбы пожирали друг друга. Павлюй загрустил и принялся философствовать на тему естественного отбора, и дорассуждался до того, что только европеоидная раса имеет право на существование. Остальные, в лучшем для них варианте, должны обслуживать бледнолицых. Пораженный гениальностью сделанных выводов Павлюй вскрикнул раньше, чем его ударило током. Он решил о своих логических выкладках рассказать в первую очередь Крошечному Ху, а Скачущему Травнику поведать обо всем четвертым.
   Тем временем на глазах де Фимоза рыба-презерватив налезла на тунца Василия и убила его своими ядовитыми внутренностями. Мальчику стало жаль тунца. Тот при жизни был покладист и словоохотлив. Маленькая, сантиметров тридцать, рыба-презерватив, с непомерно раздувшимся брюхом, которое было прозрачным, медленно поднялась вверх и растворилось во тьме, безостановочно переваривая Василия.
   Прошло не мало времени прежде, чем удивленный мальчик пришел в себя. Он вновь принялся размышлять об этом удивительном мире, где жестокий закон жизни так обнажено и тесно переплетается со смертью. Привел его в себя очередной разряд тока и полный фальшивой заботы голос Баланопостидзе:
  -- Как жизнь, бичо?! С тобой еще ничего плохого не случилось?
  -- Ничего, Айгон Айнеонович... а с вами?
  -- Тоже все в порядке. Мне показалась подозрительной могильная мраморная плита с высеченной надписью: " Рыжему от братков ". Я долго ее разбивал, потом копался в грунте, но ни Рыжего, ни Палисикупсера не нашел. Тебе нравится Девтерофлебия Удивительная? - Вдруг спросил юнгу профессор.
  -- Нет. - Слабо улыбнулся Павлюй.
  -- Почему? - задал очередной прямой и откровенный вопрос Айгон Айнеонович.
  -- У нее муж милиционер! - В отчаянии, заламывая руги, горько произнес де Фимоз.
  -- Ну и что? - Сильно удивился ихтиолог.
  -- К любой форме организованной материи я отношусь с предубеждением, - тихо произнес юнга, и без сил повис в своих путах.
   И вновь опустилась тишина. Она была мертвой, но зыбкой. Павлюй вертел головой и в призрачном свете маленького прожектора мелькнула какая-то неясная тень. Де Фимоз постарался зафиксировать на ней свое внимание. И как только это ему удалось, тотчас же, с подавленным криком, он в ужасе и смятении дернулся и затих.
   На расстоянии тридцати метров от возвышенности, на которой к столбу был привязан де Фимоз и дальше, до линии призрачного горизонта все дно лощины было покрыто красноватой метлахской плиткой кирас гигантских крабов. Над этим неровным, будто выложенным пьяным отделочником полом, поднимались неисчислимые клешни. В некоторых из них были зажаты букетики поникших актиний. Другие сжимали трехцветные флажки. Первый краб с веселым задором в подвижных глазах нес в распростертых, передних конечностях туго, без единой морщины натянутый транспарант. На нем белыми, кривыми буквами было намалевано единственное слово: " ДАЕШЬ?" В конце слова, и это испугало Павлюя больше всего, был нарисован черной краской огромный вопросительный знак. Плотная толпа качнулась и по ней пробежала неровная волна и разбилась о подошву возвышенности.
   Первый краб стрельнул бусинками глаз вверх, туда, где находилось кумачовое полотнище, а потом вопросительно перевел взгляд на Павлюя. В этом взгляде вопроса и ожидания было гораздо больше, чем в вопросе написанном на транспаранте. Де Фимоз стоял привязанный, но теснее уз его окутывал страх и черными, навозными мухами роились вопросы. " Чего хотят крабы?! Что даешь?! А главное, кто дает?! Куда они идут? Не взберутся ли они сюда, наверх, к Павлюю?!
   У де Фимоза леденели руки, сжималось сердце, и тут же в голове стали возникать ответы на жужжание навозных мух вопросов:
   " Крабы хотят добраться до него, до Павлюя! Они ищут его, Павлюя де Фимоза! Я Павлюй де Фимоз обязан доказать им преимущество прямоходящих, теплокровных над членистоногими. Рок и судьба вновь преподнесли мне испытание, из которого я должен выбраться с честью! "
   Крабы пошли в обход, окружая возвышенность в тесное живое кольцо. " Ну, вот и все!!!" - подвел черту под их маневром де Фимоз. Членистоногие пошли на приступ. Они строили из себя пирамиду, с широким основанием и каждая живая ступень, воздвигаемая к Павлюю, облегчала дорогу Смерти! Охваченный ужасом он осознал коварство и мощь врага.
  -- Бежать! Бежать!!! - Короткое слово рикошетом отскакивало от внутренних стенок черепа де Фимоза, эхом рождая панику в детском мозгу. Павлюй руками принялся охлопывать себя по бокам. На восьмом хлопке строительство пирамиды было почти законченно. Оставалось максимум два хлопка. Трое крабов устанавливали уже столбики с натянутой между ними алой лентой. Вдалеке появилась бархатная подушечка с серебряными ножницами на ней.
   " Зачем крабам ножницы? У них ведь есть клешни! " - Успел подумать Павлюй, и сию минуту его ладонь наткнулась на рубчатую рукоять пукозвукового пистолета. Как заправский ковбой из запрещенных вестернов, де Фимоз выхватил из кобуры чудовищное изобретение и принялся пукать в сторону образца крабовой архитектуры. Как только мутные, зеленые шары достигли крабов, они принялись дохнуть в страшных конвульсиях, сопровождаемых обильным кровотечением изо рта. Тотчас все строение рухнуло, и членистоногие со сведенными предсмертной агонией ногами кубарем покатились вниз. Павлюй сам того, не осознавая, тихо смеялся и упоенно, как сумасшедший дирижер зигзагами водил ствол пистолета из стороны в сторону. Сверху вниз. Забыв про все. Творя возмездие за свой испуг, за пережитый страх, де Фимоз беспощадно косил вонючим серпом полчища крабообразных, создавая чудовищную, благозвучную симфонию безнаказанного убийства.
   Нескольким крабам удалось вскарабкаться на площадку. Они бросились к столбу с привязанным к нему мальчиком. Быстрыми и ловкими движениями страшных клешней они перерезали веревки, которые приносили такое страдание мальчику. " Зачем они сделали это?! " Павлюй быстро развернулся и принялся за своих освободителей. Крабы выпустили на волю эпидемию смерти. Вскоре все плоскогорье было усыпано мертвыми телами членистоногих. Павлюй окинул торжествующим взглядом долину смерти. Все было кончено! В живых остался лишь один краб. Он быстро, но аккуратно свернул транспарант и, запихав его под мышку, опрометью припустил прочь. Де Фимоз не стал стрелять в спину убегающему, это было не честно. Вместо этого он закричал в след беглецу:
  -- Иди и передай своим! С миром к нам приходите! Дружить, торговать! Но запомните, и детям своим передайте: " Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет! "
   Вкратце оговорюсь, крабы ничего подобного в голове и не имели, за что и поплатились.
  -- Де Фимоз, давай пеленг, песий сын! Послышался в микрофоне голос Жужжалы Большого.
  -- Аа-а-а-ах, - устало отреагировал Павлюй на очередной разряд электрического тока. Спустя минуту появился начальник хлюп команды:
  -- Что у тебя произошло, Павлюй?! - Спросил он у лежащего мальчика.
  -- Крабы... они напали на меня... хотели сожрать!
  -- Ничего не понимаю! Рассказывай по порядку!
   Но рассказывать было некогда. Со всех сторон возвращающиеся поисковые группы требовали пеленгов. Павлюй вынужден был их исправно давать. Через пять минут собрались все. Палисикупсера никто не нашел. Мало того не вернулся из поиска и Турандот Михайлович Гокша. Положение становилось критическим...
   ГЛАВА 3.
   Я ПЯТЬ МИНУТ КАК ИЗ СЕРАЛЯ...
   Неожиданно, снизу послышалось знакомое бормотание и как жирная точка в конце:
  -- Сволочь!
   Словно ударенный, Гокша прочистив горло, закричал, что было мочи:
  -- Палисикупсер! Акакий Моисеевич! Ты ли это, друг сердешный?!
  -- Кто еще мог оказаться в таком дерьме! Я, конечно! А ты кто?
  -- Это я Турандот Михайлович! Гокша! Боже всеблагой, всемилостивый и всемогущий! Мы с ног сбились вас разыскивая. Меня самого завалило.
  -- Как и меня?! Отлично!
  -- Что будем делать?!
  -- Будем рыть туннели навстречу друг другу! Кто знает! Может быть здесь, в этих местах, спустя годы откроют левобережную линию метро?! - Палисикупсер опять нес бред.
  
  
   Ґ.
   Прошло больше часа, прежде чем океанографу удалось откопать из плотного грунта руку пукоинженера. Акакий Моисеевич пылко пожал беспомощную руку друга. Палисикупсеру первым удалось добраться до Гокши. Турандот Михайлович уже продолжительное время был вне себя и вне сознания. Сам почти без чувств Акакий Моисеевич вытащил бездыханное тело из вековой грязи. Палисикупсер предпринял ряд попыток привести пукоинженера в чувство. Все они оказались безрезультатными. Океанограф глотнул гавайского рома и поперхнулся. Отдышавшись, взвалил Турандота Михайловича на плечи и попер горе спасателя прочь из коварного ущелья.
   Титанические усилия, которые затрачивал Палисикупсер для того, что бы жить, теперь сказались. Он потерял смысл и веру. Превратившись в механическую куклу, он прихлебывал какао, и нес, казавшегося мертвым Гокшу.
   Настоящее удовлетворение, такое, какое, наверное, женщины испытывают при пролонгированном оргазме, Акакий Моисеевич испытал лишь тогда, когда с его правой ноги стянули резиновый ботфорт, порядком натерший пятку океанографу. Потом с его плеч сняли намертво вцепившегося Гокшу и Палисикупсер, закрыв глаза, едва не теряя сознания, смог отдаться крепким объятиям друзей...
  
   ГЛАВА 4.
   Г...НО МЕНЯЕТ ЦВЕТ!!!*
   В кунсткамере зоолога стояли склянки. В одной был заспиртован младенец с рыбьим хвостом. В другой банке, время от времени плавал в денатурате Перевязанный Сирф. В данный момент его отсутствие было необъяснимо. Между этими двумя емкостями стояла еще одна стеклотара, при каждом взгляде на которую у великого ученого болело сердце. В банке плавала кроваво-красная, усеянная волосатыми бородавками клешня гигантского краба, отрубленная Гокшой. Рядом с банкой стоял алюминиевый стаканчик с валидолом, а подле него лежала раковина, принадлежавшая новому классу пластинчато-жаберных имени первооткрывателя Баланопостидзе. Этот моллюск сделался навязчивой идеей Айгона Айнеоновича. И даже всей команды. Интерес к таинственной находке подогрелся еще больше, когда талантливый ученый во всеуслышанье объявил, что при всестороннем исследовании строения тела подводного феномена, Крошечный Ху с девяносто пяти процентной гарантией установил пол - женский и нашел во внутренностях моллюска большое количество черной икры. Именно поэтому вес чуда природы казался фантастическим. Цзуй Гу продолжал кропотливые исследования над останками загадочного существа. Большая часть предмета изучения была украдена и сожрана вечно голодной командой Неопущенного. Но то, что съедено не было представляло колоссальный интерес для науки. Крошечный Ху изучил все, что оставалось возможным: пищеварительный тракт и всю систему в целом, с остатками полупереваренной и полуразложившейся пищи. Особенно тщательным образом помощник ученого препарировал аппарат размножения. С помощью логарифмической линейки ему удалось доподлинно установить, что его аппарат несколько больше чем у моллюска, учитывая, что моллюск был особью женского пола. Огромное количество белых кровеносных телец в крови существа, натолкнуло юного ихтиолога на мысль о том, что белые кровяные существа оказались растворенными в воде мирового океана и таким образом, сумели перейти в кровеносную систему зоологического парадокса. Это смелое открытие помогло сделать Цзуй Гу следующий шаг, граничащий с бесстрашием: "Вода мирового океана есть кровь земли, тем более что и по вкусу они почти аналогичны - горько-соленые. Это в свою очередь означало, что вся система мирового океана является ничем иным, как кровеносной системой земли. Что в свою очередь, безусловно, доказывает, что и сама по себе земля есть ничто иное, как животный. Только очень большой".
   Сделав этот научный вывод, в плотную граничащий с безумием, Крошечный Ху запустил в отчаянии трехногий лабораторный табурет в работающий самогонный аппарат. Вырывая жесткие волосы, принялся топтать остатки змеевика. Появление в лаборатории страдающего насморком Рупрехта Бооль Проценко, оказалось весьма кстати. Вместо приветствия вытерев сопли о белоснежный рукав халата Цзуй Гу, не теряя оптимизма, спросил:
  -- Ну, что, Крошечный Ху, совсем ты обалдел среди своей стеклотары?! У тебя такое выражение лица, словно, ты ни на мгновение не прекращаешь испражняться
   Цзуй Гу, как бобровую плотину в половодье прорвал тонкие стенки воспитанности:
  -- Я мучаюсь! Я больше так не могу! Мне надо обратиться к психиатру! Если бы ты знал, Рупрехт, как это невыносимо! Я мечтаю стать нобелевским лауреатом, но пятая графа в паспорте и отсутствие столичной прописки превращает мои мечтания в прах!
  -- Нобелевскую премию?! - Рупрехт закусил удила, словно, строевой конь в ожидании битвы:
  -- О, Цзуй Гу, если это не секрет, а у друзей не может быть секретов друг от друга, над, чем ты сейчас работаешь?
   Зрачки Проценко сузились, голос дрожал, и в нем слышались вкрадчивые жабьи интонации. Выкрашенный в алый цвет чубчик встрепенулся и замер в предвкушении.
   Крошечный Ху горько усмехнулся, с помощью правой руки сложил из пальцев левой сухой, желтый кукиш и показал затейливую конструкцию Рупрехту:
  -- А вот тебе-то я, как раз и не скажу!
   Проценко осторожно перевел тему на другое:
  -- А почему ты с таким пренебрежением относишься к Скачущему Травнику? - Сказал кочегар кочегару.
  -- Однажды я дал ему горсть глимуров, а он их не вернул.
  -- Ну, ты и дурак! Он у всех занимает деньги и никому их не возвращает.
  -- Не такой уж я и дурак, а горсть глимуров для того, чтобы узнать о существе все, не такая большая сумма.
   Рупрехт счел момент наиболее удобным и снова повернул оглобли к заманчивой теме разговора:
  -- Я прошу тебя, Крошечный Ху, скажи мне. Если необходимо мы оформим открытие на меня. У меня все в порядке и с национальностью и с пропиской.
   Цзуй Гу немного поколебавшись начал свой рассказ:
  -- Если помножить ничтожнейшее количество черной икры на миллиарды тонн воды мирового океана, то в ней, в этой помноженной воде окажутся сотни миллионов тонн черной икры!
  -- Вот бы овладеть способом получения этой икры, да сразу расфасованной в стограммовые банки! - Быстро понял, о чем ведет речь Цзуй Гу, Рупрехт Бооль Проценко и сразу загорелся:
  -- Вот это была бы настоящая конвертируемая валюта! Грандиозный, неисчерпаемый фонд Прекрасной Родины! Но ведь, наверняка, эта мысль пришла в голову не только желтолицей обезьяне вроде тебя?! Скажи мне, белый человек уже пробовал делать нечто подобное?!
  -- Ну, разумеется! Неоднократно! Но ничего не выходило! Попытки по сложности производства были нерентабельными. К примеру, для получения миллиграмма черной паюсной икры из морской воды, приходилось тратить пол килограмма натуральной, осетровой. К тому же получаемый продукт был некондиционным. Икринки были раздавленными, напоминали пасту для зубов, и цвет у нее был не черный, а бирюзовый. А уж если говорить о вкусе, то по этой характеристике получаемый продукт был совсем не пищевым. Вот тут-то в моей голове и родилась идея, а что если научить данного моллюска синтезировать черную икру.
  -- Ага, ага! Я, кажется, начинаю кое-что понимать! Говори Гуйчик, говори!
  -- Я не люблю ни молодых матерей, ни то, что они из себя исторгают! - Казалось, что Цзуй Гу мыслями был очень далеко.
   Рупрехт удивленно посмотрел на синайца, потом глаза его лукаво блеснули, и он закричал:
  -- Ура! Я кажется, понял! Понял, черт меня возьми! Замечательно! Гениально! Эти моллюски высасывают из океанской воды черную икру! Мы заставим не мытьем, так катаньем делать это для нас! Мы превратим их в фабрики по производству черной икры! В прекрасные фабрики и светлые заводы! Цзуй Гу, ты должен продолжить работу! Ты не имеешь права бросать ее! Это необходимо нашей стране, нашей Прекрасной Родине, это необходимо!!! На тебе лежит ответственность!.. Я немедленно бегу с докладом к Персивалю Пупко. И не дай тебе божок запороть эту тему!
  -- Рупрехт, я сам все прекрасно понимаю! Мы могли бы построить настоящую крепость из черной икры. Этакий бастион Прекрасной Родины! У меня кончился материал для изучения! Я и так уже два дня без ужина! Проклятая матросня готова переварить всю органику на крейсере! Мне бы хотя бы один экземпляр иметь! И тогда мечта станет явью!
   Рупрехт вытащил из-за пазухи красную книжицу партбилета, потряс ее перед узкими глазами синайца и торжественно произнес лишь одно слово:
  -- КЛЯНУСЬ!!!
  -- Опять у тебя припадок, Рупрехт? - Послышался из-за двери голос Айгона Айнеоновича Баланопостидзе. Все это время завистливый ихтиолог подслушивал в замочную скважину:
  -- Ну, рассказывай! Люблю пред сном слушать твои враки!
  -- Нет, Айгон Айнеонович, я вам не скажу! Идея находится в стадии разработки, но когда я воплощу ее в жизнь, вас повесят в первом же порту.
   Ихтиолог развел руками и изобразил предельную степень изумления, густо замешанную на страхе:
  -- Что я слышу, Рупрехт?! Такой солидный, академический подход! Я запасусь терпением, и буду ждать результатов. А теперь бери своего желтолицего друга под ручку, и катитесь из лаборатории ко всем чертям!
   Проценко и Цзуй Гу откланялись. Тут же раздался стук в дверь исследовательского комплекса. Не дожидаясь разрешения войти, в отсеке появился Турандот Михайлович Гокша. На нем был надет синий махровый халат, а вафельное полотенце небрежно закрывало лицо. В руках пукоинженер держал серые бланки амбулаторных анализов. Баланопостидзе плотоядно ухмыльнулся и с черным дымом и скрежетом потер веснушчатые ладони. В каюте отчетливо запахло серой:
  -- Нуте-с, что там у нас?!
  -- Да господи, боже мой, Айгон Айнеонович! Помилосердствуйте! Откуда ожирение? Какой ревматизм? Какая к черту мочекаменная болезнь?! Пожалейте память моей покойной матушки! Она умерла от саркомы легких!
  -- Ну, вот видите, видите, - слабо отбивался ничего не понимающий Баланопостидзе:
  -- Все ж таки умерла... у вас милый мой дурная наследственность! С такими вещами надо быть поосторожнее!
  -- Хорошо! - невнятно выговорил Гокша и, шаркая шлепанцами, заковылял к двери. Баланопостидзе жег ему взглядом спину. Спина у Турандота Михайловича была костистой, сутулой, с явно проступающими лопатками. Хищным, будто у доисторического ящера гребнем, сильно выпирающими позвонками. Именно этот гребень привел ученого в состояние замешательства и заставил произнести:
  -- В конце концов, я думаю, не так уж это важно, Турандот Михайлович. Может быть, нам удастся обойтись без грязевых ванн и ректального массажа...
   Но Гокша не расслышал последнего. Вытащил из вафельного тюрбана на голове маленький, дамский пистолетик, нервным движением взвел его и, поднеся к левому виску, нажал на спусковую скобу. Сухой щелчок осечки. Разочарованным в жизни жестом Турандот Михайлович откинул непослушный механизм в сторону. Попал в банку с уродливым младенцем. Младенец вывалился на резиновый пол, грязно ругаясь и шлепая раздвоенным рыбьим хвостом по спиртовой, быстро испаряющейся луже. Гокша засмеялся и, насвистывая траурный марш, вышел...
  
   ГЛАВА 5.
   КТО ТАКИЕ БАНДЕРЛОГИ?
   Рупрехт Бооль Проценко с сатанинским смехом пинком столкнул зазевавшегося Цзуй Гу с выходной площадки подводной лодки. Крошечный Ху потеряв опору, нелепо размахивая конечностями, полетел в бездну. Проценко запустил спинной винт и кинулся следом за своей жертвой. У самого дна он настиг бедного синайца, схватил за ногу и потащил наверх. Цзуй Гу, как кукла в консервной банке мог только расширять узкие глаза и осквернять радиоэфир потоками проклятий:
  -- Отпусти меня! Мерзавец! Негодяй! Я тебя порву! Я тебя умерщвлю смертью состоящей из десяти тысяч кусочков! Павлюй де Фимоз не мог остаться в стороне от издевательств над национальным меньшинством, которого по скромным подсчетам на планете насчитывалось всего несколько миллиардов. Поэтому с протяжным воем, будто горящий истребитель он кинулся к Рупрехту:
  -- Пусти, гад, узкоглазого! - Настигнув сцепившуюся пару, он принялся колотить обоих метровым обрезком водопроводной трубы. Наконец отвалтузив обоих, он приказал им следовать за собой. Развеселая троица поплыла обратно. Время от времени, словно руководимые гениальным дирижером они разражались истерическим, мокрым смехом.
   Потом Рупрехт вдруг спросил:
  -- А куда мы собственно плывем.
   На что Павлюй со свойственной ему одному иронией хорошо ответил:
  -- К Палисикупсеру.
   Крошечный Ху растерялся, но нашел в себе силы уточнить:
  -- А зачем?
   Павлюй по-прежнему сберегая эмоции, небрежно бросил:
  -- И ему наваляем.
   Сказал и сделал несколько воинственных взмахов, обрезком трубы. В наушниках их шлемофонов раздался полный тревоги и боли голос:
  -- Слушайте! Слушайте! Де Фимоз, Проценко, Цзуй Гу говорит Неопущенный! Вахтенный начальник ботик лейтенант Монэрный, предлагаю вам немедленно вернуться на подлодку! Требую соблюдения всех статей Женевской конвенции и обращаюсь к вам, как к людям доброй воли. Требую, чтобы вы настроились на волну руководителя научной частью профессора Баланопостидзе! Он шлет вам любовные эпиграммы и просьбы о помощи. Вступите с ним в связь! При возвращении на подводную лодку рассыпьтесь цепью, на расстоянии вытянутой руки друг от друга. И ползком! Слышите меня?! Ползком!
  -- Как же так?! - Встрял в разговор неунывающий Палисикупсер:
  -- Я только что приступил к наиважнейшим, глубоководным исследованиям.
   Ботик лейтенант ехидно засмеялся и вместо аргументированного ответа, зло сказал:
  -- Влипла в историю ассирийская борода! Так ему и надо! Не будет больше про меня девкам в борделе небылицы рассказывать.
  -- Не время балагурить сейчас, ботик лейтенант! Вы на вахте и в обстоятельствах отнюдь не радостных! В рубку не зайти из-за вашего жидкого стула.
  -- Виноват, братиллово капитан вне ранга! - Голос лейтенанта был полон смущения, которое под прессом времени превратилось в озлобленность и под давлением нравственного одиночества вызреет в желание отомстить. Монэрный еще воткнет с разворотом, да по самую гарду, свой кортик в широкую спину Упыря Нетутовича Вия.
   Горе путешественники рассыпались цепью, через минуту к ним присоединился Палисикупсер, и они поплыли в направлении ост-зюйд-ост.
   Следуя в этом направлении, они, наконец, услышали голос Баланопостидзе. Интонации были спокойными и деловитыми:
  -- Животное ослабило хватку. Пытаюсь освободить правую руку и попить какао.
  -- С сахаром?! - Живо поинтересовался капитан вне ранга.
  -- Нет, Упырь Нетутович.
  -- Быстроту ощущаете?! - Продолжал настаивать капитан подводной лодки.
  -- Думаю, приблизительно, скорость равна пятидесяти километрам в час плюс минус два.
  -- Брешет собака! - Прокомментировал последнее сообщение профессора Рупрехт Бооль Проценко.
  -- Профессор, постарайтесь определить направление и как только все соберутся на борту, мы двинем имеющиеся в резерве силы на выручку к вам.
  -- Благодарю капитан!
   Океан снова стал безмолвным, но не надолго. Первым нарушил молчание Палисикупсер:
  -- Айгон Айнеонович, голубчик, что с вами приключилось?
  -- А! Акакий Моисеевич! И ты здесь старая черепаха! Понимаете, какая чепуха приключилась, выпил я с утра кофею, дай, думаю, прогуляюсь в саду горгоний...
  -- Ну и?
  -- Вот тебе и ну! Плыву, наслаждаюсь, по сторонам не смотрю, думаю о вечном, вдруг сверху, как снежная лавина обрушилась...
  -- Брешет. - Опять вставил заученную реплику Рупрехт Бооль Проценко. Но никто не обратил на него внимания. Баланопостидзе продолжал:
  -- Я даже не понял, с какой стороны. В мгновение ока оказываюсь спеленатым по рукам и ногам каким-то необычайно толстым канатом, сантиметров тридцать в диаметре. Шелохнуться не могу, только, как детская игрушка хлопаю глазами и говорю не останавливаясь: "мама, мама, мама"...
  -- Ах, напасть, какая! Кто ж это вас сцапал, Айгон Айнеонович? - С неискренней тревогой поинтересовался Палисикупсер.
  -- Понятия не имею, старая ты калоша! - Почувствовал фальшь Баланопостидзе, но, сломив гордость, продолжил:
  -- Что-то до крайности необычное. Мы, зоологи о таком и думать не смеем! Я даже не знаю, что именно оплелось вокруг меня. Не то все тело, не то какая-то одна длинная и эластичная часть животного. Может быть шея, а может и хвост. Если тело, значит, меня схватил прославленный в морских легендах чудовищный змей. Если не тело то и предположить боюсь:
  -- А если это другая гибкая часть тела? - Подавляя смех, вставил де Фимоз.
  -- Какая?! - Поинтересовался Проценко, принимая игру, затеянную де Фимозом:
  -- На "х" начинается?
  -- Ага, хобот. - Уже откровенно смеялся Павлюй.
  -- Ну, тогда я квалифицирую этого животного, как морского слона. - Серьезно, без тени улыбки сказал Цзуй Гу.
   Палисикупсер тем временем продолжал кудахтать и квохтать:
  -- Ужасно, ужасно! Как вы себя чувствуете, дорогой коллега?!
  -- А ты как думаешь?! Тебя бы на мое место! Тут, вокруг меня толстый слой фосфорицирующей слизи. Такие мысли, сравнения, сопоставления, аналогии, ассоциации и аллегории лезут в голову, что просто не решаюсь сказать... даже вам, мой верный друг.
  -- Говорите, говорите, милый вы мой! Дорогой вы мой человек! За три недели я тут такого понахватался, что смутить меня чем-либо невозможно.
  -- Акакий Моисеевич, я предчувствовал... более того, я был уверен! Какой урожай, какая богатая жатва ожидает меня здесь. Не могу вам передать, друг мой, как я счастлив, что на мою долю выпала честь так близко, так непосредственно изучать это чудовище глубин!
   Ни де Фимоз, ни Цзуй Гу, ни Проценко не посмели, ни вздохом, ни охом прервать патетический бред двух пожилых людей. Крошечный Ху молчал, чувствуя как сухой, колючий комок подступает к горлу. И думал, способен ли он на такое самопожертвование, на такое героическое поведение в столь ужасных, кошмарных обстоятельствах?! Мог ли он, забывая о себе, невзирая на опасности, с таким мужеством и самоотречением, отдаваться науке, делу, которое ему поручено, цели, которую он перед собой поставил?
   Радостное восклицание Баланопостидзе оторвало его от тягостных размышлений, в тот самый момент, когда он сумел ответить на поставленные перед собой вопросы. Коротко, но всеобъемлюще: " Не смогу Я"!
   А Баланопостидзе связался с лодкой и говорил, говорил:
  -- Капитан, направление норд-норд-ост! Ближе к норду, но все-таки чуть-чуть на ост. Капитан, у меня возникло ощущение, что этот обитатель темных глубин обладает, каким-то новым доселе неизвестным науке чувством. Это чувство не подводит его. Он знает о вашем присутствие. Только что он увеличил скорость.
  -- Ах, вот, как?! Вы полагаете, что движущийся предмет, тем более двигающийся быстро и мощно, производит давление на лежащие впереди слои воды. И это давление, передаваясь от частице к частице, от слоя к слою, ощущается даже вдалеке, утонченным чувством водных обитателей?! Так что ли?! - С угрозой спросил Упырь Нетутович.
  -- В самую точку! Вы меня поняли! - Обрадовался Баланопостидзе, а потом:
  -- Капитан! Капитан!
  -- Слушаю!
  -- Слушаю!
  -- С левого борта промелькнул минарет. Мулла призывает правоверных к вечерней молитве.
  -- Бред! - опять влез в разговор Проценко.
  -- Отлично, профессор! Говорите, я записываю. Особые приметы у этого служителя культа есть? Нам бы это очень помогло в поисках вас.
  -- Да, нет, капитан, о минарете, это я так, в шутку. Образно. - Смутился Айгон Айнеонович.
  -- Ах, образно?! Вы шутки взялись со мной шутить?! - разозлился капитан:
  -- Сейчас, как приглашу Скачущего Травника! А потом коллегиальным решением мы прекратим спасательную операцию.
  -- Что вы, капитан! Простите, впредь такого не повторится.
  -- Хорошо, прощаю. Четверо оболтусов поднялись на борт Неопущенного. Через пять минут снимаемся с якоря и идем к вам на помощь.
   Прошло уже четыре часа, как чудовище схватило Баланопостидзе. Капитан не спешил.
  
   Ґ.
   Капитан вне ранга Вий все эти семь часов не покидавший центральный пост, мерно шагал по помещению, заложив руки за спину. Редко он поворачивал голову к экрану монитора, у которого, уронив русую голову на сложенные руки, посапывал и пускал слюнку спящий ботик лейтенант Монэрный.
   Капитан покачал головой и громко продекламировал:
  -- Я заставлен собой, как чердак старой мебелью... Монэрный не проснулся, заговорил Баланопостидзе:
  -- животное несется, часто меняя курс. Очевидно ущелье очень извилистое. Скорость движения значительно снизилась. Он остановился. Кольца разжимаются. Он подбрасывает меня! Я в его пасти...
  -- Власти?! - Услужливо переспросил глуховатый капитан.
  -- Да, пасти, пасти! - разозлился ихтиолог:
  -- Пасть в несколько раз длиннее рта крокодила. Оглушает скрежет огромных зубов... зубы конические, чуть загнуты назад... одного, глазного не хватает... челюсти усеяны правильными рядами... это челюсти гигантского ящера!!! О-ох!
   И тишина...
   Капитан и проснувшийся ботик лейтенант Монэрный стояли рядом, плечом к плечу, на их лицах застыли бескровные, усталые улыбки.
  -- Что случилось? - Спросил ботик лейтенант, глядя в другое измерение.
  -- Оно сожрало его, как библейского Иова. - Ответил капитан и снял треуголку. Ботик лейтенант бросился к микрофону:
  -- Профессор, профессор, отвечайте, что с вами?!
  -- Я съеден. - Подтвердил предположение капитана голос Баланопостидзе, который всем показался знакомым:
  -- Он пытается меня переварить... Ихтиолог замолчал. Монэрный плакал. Капитан взывал в тишину:
  -- Айгон! Айгон! Отзовитесь!
   Ответа не было. По всем щекам команды Неопущенного ползли медленные, горькие слезы...
  
   ГЛАВА 6.
   УЩИПНУТОЕ ЭГО.
   Шли как слепые и каждый идущий сзади, положил руки на плечи идущего впереди. Со стороны знатокам это напоминало картину Питера Брейгеля " Слепые". Впереди вызывающей жалость процессии шел ялик капитан Онри Говорящий. В побелевших от неимоверного напряжения пальцах он сжимал рубчатую рукоятку пукозвукового пистолета. За ним, намертво вцепившись в плечи офицера, громоздился Жужжало Большое. Яркий фонарь, намертво укрепленный на шлеме скафандра, заливал окрестности надоевшим, холодным, голубым светом.
   Шли больше часа. Глухие повороты образовывали сплошной лабиринт. Поисково-спасательной экспедицией начало овладевать ледяное отчаяние.
   Внезапно ялик капитан хриплым шепотом произнес:
  -- Ля бандитос! - И показал грязным пальцем на застывшие стены под высоким сводом пещеры. Все испугано заозирались. По золотым жукам, вкрапленным в стены пещеры, забегали веселые зайцы, порождаемые осветительными приборами.
  -- Ты шо, хлопче, сказивси?! - Пробасил хлюп старшина, а потом почему-то перешел на государственный язык:
  -- Это же березы.
   Каждый из членов экспедиции стряхнул обволакивающий страх и постарался отереть липкий пот, обильно покрывший тела. Оцепенение прошло, и все жизнерадостно загомонили:
  -- И в самом деле, березы!
  -- Как это мы так оплошали?!
  -- Ночью все кошки серы!
  -- Жужжало-то молодец! А вот наш Онри облажался прилично!
   Начальник спасателей скромно стоял в сторонке и застенчиво ковырял слежавшийся грунт океанического дна носком тяжелого ботинка. Подобная фамильярность со стороны подчиненных была не допустима в другой ситуации, но командир понимал, что плохое зрение сыграло с ним злую шутку и в мировосприятии команды, он выглядел сейчас полным козлом. Ситуация по-прежнему требовала от него принятия решений и проявления железной воли. Немного подумав, он сжал остатки мужества в кулак и вызвал по радио Цзуй Гу:
  -- Крошечный Ху, обследовать проходы! Выбрать путь! Ты один из всех нас способен учесть признаки биологического характера.
   Цзуй Гу оттолкнулся от пола и, чертыхаясь про себя, поплыл в левый туннель. Левым туннелем оказалась подводная оранжерея. На рукотворных ярусах ровными рядами стояли керамические горшки с: глубоководными асцидиями на длинных рахитичных ножках, золотых горгоний, морских лилий, печальных астр и воинственных кактусов. На каждом горшке был наклеен желтенький ярлычок с указанием цены. Цены, надо сказать, были умеренными. Но ни это привлекло внимание проницательного микробиолога моря. Все стены, пол и потолок были облеплены моллюсками. Что-то знакомым показалось в абрисах этих раковин с аляповатыми завитушками по краям. Цзуй Гу с помощью ножа отковырнул одну из них от стены и с замиранием сердца, поднес чудовище к стеклу гидрошлема. Крик едва не разорвал маленькие легкие синайца в еще более мелкие лоскуты. Это была она - таинственная и неуловимая, как все мстители Lammelibranchiata cephala Balanopostidze! И их здесь были тысячи, миллионы!!! Здесь их Родина! Возможно, одна из многих! Но где же тогда россыпи черной икры?! Как?! Каким образом этот удивительный моллюск связан с драгоценным деликатесом?! Вдруг лицо Цзуй Гу посветлело. Он улыбался. Пришедшая мысль словно подсвечивала его лицо праздничной Шарбинской иллюминацией. " Я прав! Не в икре дело! " И ему стало стыдно. Жажда наживы вытеснила из головы все помыслы о товарищах, о своем учителе, возможно, уже наполовину переваренном чудовищем. О невинных ребячьих шалостях с Павлюем де Фимозом. Он быстро наполнил раковинами полиэтиленовый мешок с зеленой надписью "Гуномаркет". В пробирку насыпал придонного грунта, а в термос, выплеснув какао, набрал пробу воды. Закончив со сбором, он поспешно устремился назад, к ожидавшим его друзьям. Цзуй Гу выскочил из туннеля, сбив с ног троих из поисковой группы.
  -- Вы, что, Цзуй Гу, с ума сошли?! - Ядовито поинтересовался ялик капитан:
  -- Или, может быть, попотчуете нас очередной сказочкой про огромных подводных ящеров?!
  -- Никак нет, братиллово ялик капитан! Никак нет и...
  -- В самом деле, ходя, что с тобой? - оттеснил плечом командира Жужжало Большое.
  -- Я не ходя! Не ходя я!!! - Как жопонская шимоза взорвался маленький синаец:
  -- Моя насад спесила! Боялася белая господина садерсать!
  -- Ну, успокойся, успокойся! Тебя не было всего пять минут Я раньше твоего возвращения и не ожидал. Видел что-нибудь?! - Прижал маленькое тело к своему, большому хлюп старшина, а сам укоризненно посмотрел на ялик капитана и недовольно покачал головой. Онри смутился и отошел в сторону. С видимым вниманием принялся изучать скабрезные надписи и рисунки, сделанные спасательной командой во время привала, на стенах пещеры. Цзуй Гу немного успокоился и сказал:
  -- Левый проход исключен! Дорога в страну чудовищ направо. Об этом, кстати, и вывеска над входом в правый туннель сообщает. Вон написано, "Б-2 - дорога в страну чудовищ", - обречено закончил Крошечный Ху. Все посмотрели на вход в правый туннель. В самом деле, кривая вывеска недвусмысленно указывала направление пути.
  -- Отлично! Встань в строй... ходя! Вперед братилловы! Соблюдай осторожность!
   Все тронулись, очень переживая о судьбе Баланопостидзе. Перед самым входом в правый туннель ялик капитан скомандовал:
  -- Облегчиться! По мелкому - гадить! По крупному сра...! - Спасатели c удовольствием выполнили приказ.
   Дальше стало идти значительно легче. Стены и пол были густо заплеваны омерзительными, на первый взгляд, комками фосфорицирующей слизи. Крошечный Ху обратил внимание ялик капитана на это явление. Онри Говорящий наклонился, поднял с грунта неряшливую каку и порывистым движением размазал ее по смотровому щитку шлема скафандра Цзуй Гу.
  -- Ну, вот и все! Враг близко. Во время боя не забывать про винт и воздушные мешки. Действовать сообразно ситуации. Не зарываться! Держаться поближе к стенам! Ускоренным шагом вперед марш!
   На немного заполненных воздушных мешках, зажимая между ног пукозвуковые пистолеты, отряд неслышно и быстро двигался вперед. Над аркообразным входом в следующий зал висел транспарант: "Добро пожаловать, гостюшки дорогие!", а чуть ниже, на стене масляной краской написано: "Столовая". Ялик капитан мужественно все это время двигавшийся впереди спасателей, выключил фонарь и громко высморкался. Минуту спустя раздался его голос, вполне уверенный в своей способности отдавать приказы:
  -- Шашки наголо! Сотня за мной, рысью! Арш! Арш! - В минуты опасности в Онри всегда начинало говорить его бело-казачье прошлое.
   Рупрехт Бооль Проценко зажав в редких зубах ленточку бескозырки, невнятно прорычал:
  -- Какая парочка, кобел, да Наталочка!
   А Жужжало Большое не сказал ничего, перехватил половчее пукомет и ласково прищурился.
   В черной мгле. В дали. Показались, огромные, слабо подсвеченные голубым, розовые тела очень больших размеров. Тел было порядка тридцати. Но самым удивительным было то, что одни из ящеров размерами были побольше, а другие совсем наоборот - поменьше. В середине огромной пещеры лежал настоящий исполин. На незваных гостей он смотрел из-под низкого подлобья и изредка сплевывал слизью, сквозь пилообразные зубы.
  -- Цепью братишки! Цепью! - Прошелестел во всех наушниках мира голос ялик капитана. Все радиолюбители замерли у своих радиоприемников, не смея нарушить тревожную тишину ожидания смерти и боли, даже дыханием. И, наконец, снова:
  -- Чувствовать соседа! Стрелять по светящимся целям! Сначала по левым, потом по правым! Себе беру среднего, на дне! Товсь! Цельсь! Пук!!!
   В подводной пещере ощутимо запахло гнилой квашеной капустой. Ящеры забеспокоились. Пукозвуковые пистолеты оказались слишком слабыми. В сумятице очень трудно было попасть вонючей горошиной в жизненно важные центры древних чудовищ. Более действенным оказался крупнокалиберный пукомет Жужжало Большого. Выплевывая целые гирлянды маленьких снарядов, он увеличивал вероятность попадания. Гигант лежавший в центре пещеры и взятый на прицел ялик капитаном, выглядел рассерженным. Он быстро подлетел к потолку и в короткий миг, все увидели, что в морском узле его длинной шеи блеснуло что-то серебристое.
  -- Айгон Айнеонович! Айгон Айнеонович! - В отчаянии заломил руки Крошечный Ху. Одновременно сильная струя слюны, выпущенная реликтом, едва не сбила с ног стоявшего рядом с синайцем Рупрехта Бооль Проценко. Рупрехт невольно взмахнул руками и запел, выпустив изо рта ленточку бескозырки:
  
   Который день! Который час!
   Рождаются жуки,
   И каждый раз, и каждый миг,
   Мечтают о любви!..
   Никто не поддержал его патриотического порыва и не подхватил гимна. Каждый был занят своим делом. Проценко посмотрел по сторонам и не увидел рядом с собой Крошечного Ху:
  -- Братиллово ялик капитан! - Сразу закричал он:
  -- Цзуй Гу запустил винт и исчез! По-моему он дезертир!
   А несчастные животные искали врага и не могли его найти. Вдруг одно из чудовищ плавающих наверху, под потолком пещеры, вытянулось струной, несколько раз дернулось и лениво перебирая ластами, медленно опустилось на дно. Как только туша достигла паркетного пола, последние признаки жизни покинули ее. Пукоснайперская винтовка Персиваля Пупко сидевшего в своей каюте на Неопущенном, промаха не знала. Дурно пахнущий шарик попал ящеру прямо в мозг, если таковой имелся, или в любой другой жизненно важный узел чудовища. Мгновенно перезарядив смертоносное оружие, Персиваль завалил еще одного. Довольно хмыкнул и сказал:
  -- Это вам не блюманже с кольдекремом кушать. - Прямоугольная форма пенсне, придавала безвольному лицу особиста хищное выражение.
   Животные кряхтели и сбивались в плотную кучу. Где-то среди них серебристо мельтешился Цзуй Гу. Ялик капитан не выдержал неопределенности поведения синайца:
  -- Крошечный Ху, ты где?!
  -- Я преследую животное унесшее Айгона Айнеоновича. - Послышался довольный голос Крошечного Ху:
  -- Меня от него все время отпихивают. Приходится непрерывно лавировать. Я отпукал ему одно из ластов и он очень кричит. Держусь подальше о стада, от их прекрасного, призрачного света. Это как Огни Святого Эльма. Не хочу, чтобы они меня заметили.
   Вдруг один из ящеров отделился от общей массы, и голубой молнией ринулось на голос синайца. Сразу же все услышали:
  -- Меня задели! Отбросили!
  -- Надо было не нарушать радиомолчания! - В сердцах упрекнул Крошечного Ху ялик капитан. Он был очень рассержен.
   Ящер переменил курс, резко свернул вправо, бросилось за маленькой человеческой тенью. Пасть монстра была широко разинута. От верхней точки до нижней, в поперечнике достигала двух метров. Ситуация складывалась комичная.
  -- Всем по переднему! Цельсь! Пук! - Поспешно скомандовал Онри Говорящий.
   Спасатели оказались отменными стрелками. Они не только умудрились в сумятице боя попасть в ящера, но и свалили на дно пещеры своевольного синайца. Животные больше не хотели драться. Они построились правильным косяком и намеревались двинуться на юг. Люди по заведенному обычаю удовлетворенно подмигивали друг другу и кивали головами. Жуки эмоций не проявляли. Общую эйфорию победы, в который раз нарушил Цзуй Гу:
  -- Нашел! Нашел! Получай каналья! Получай! Получай! - Жужжало большое недовольно крякнул и со всего маха бросил пукомет наземь. Вскоре появился и сам виновник облома Цзуй Гу. Он волочил за ногу очень сильно избитого Баланопостидзе:
  -- Вот! - Бросил тело перед друзьями запыхавшийся синаец:
  -- Вот он! - Повторил Крошечный Ху, кивнув на все еще живого профессора.
  -- Так это ты его убил? - Ялик капитан не смог спрятать удивления.
  -- Его! А вы кого? - Удивился в свою очередь коварный синаец.
  -- А мы ящеров! Ходя ты узкоглазая! - Вспылил Рупрехт Бооль Проценко.
   Ох, и накидали спасатели плюх глупому азиату. Досталось и профессору. Когда все успокоились, отряд быстро существо за существом покинули пещеру. Жужжало Большое тащил за ноги двух избитых ихтиологов.
   Ялик капитан в последний раз окинул взглядом черное пространство пещеры, арену неслыханной в жизни старой планеты битвы. Потом он запустив винт, обогнал победителей и первым вернулся на борт Неопущенного.
  
   ГЛАВА 7.
   ЖОЛЬ.
  -- Дамочки! Дамочки, пожалуйста, потише! - так начал свою лекцию комиссар-капеллан перед расшалившимися обитательницами отсека красных фонарей. Дамы неохотно замолчали и, подобрав мокрые губы, устремили мутные взгляды на ловца человеческих душ. Тот откашлялся и практически без вступления начал:
  -- Голосовой аппарат оратора, как наиболее активно работающий орган особо чувствителен к охлаждениям, к перегрузкам и неумелому пользованию в усложненных условиях публичного выступления. А также чрезмерному злоупотреблению алкоголем и табакокурением.
  -- А ты это ваша милость клиенту скажи! - Вставила ядовитую реплику Навозная Шаровидка и продолжила, воспользовавшись замешательством политинформатора:
  -- Я за последние три смены ни одного трезвого не видела, а уж табачищем прет, что хоть бельевую прищепку на нос вешай, да так и работай!
  -- Ну, село! - Закатила глаза Изменчивая Юлодия:
  -- Село, село и есть! Да это с тобой рядом сидеть, не зажав нос невозможно! Тупая, уродливая дура!
  -- Это я то тупая! - Вцепилась в роскошные волосы Юлодии Шаровидка.
  -- Цыц, бабы! - Быстро надавал тумаков, проходивший мимо кубрика мучительно трезвый Перевязанный Сирф. Женщины подавленные его авторитетом, пристыжено замолчали. Скачущий Травник с сожалением оторвался от иллюминатора и продолжил свое выступление:
  -- Систематический голосовой тренинг, позволяет поддерживать голосовой аппарат в рабочем состоянии...
  -- Да, твой аппарат, что тренируй, что не тренируй, толку никакого! - Опять не удержалась Навозная Шаровидка и тихохонько захихикала в кулачек. Большинство из присутствующих дам, тоже деликатно прятали улыбки в ладошки. Скачущий Травник оказался выше язвительных реплик с мест и продолжил, глядя водянистыми глазами за пределы аудитории:
  -- ... в боевой готовности. Разогревая речеобразующий орган, мы не только тонизируем мышцы речевого аппарата, но и приводим к психофизической настройке весь организм. Подготавливаем его к выполнению предстоящего речевого действа. Настраиваем себя на радостный, творческий акт единения с аудиторией.
   Закончил первую часть политинформации комиссар капеллан под гомерический хохот всех обитателей Неопущенного. Не смеялся только Упырь Нетутович Вий, потому что спал. Скачущий Травник вернулся к иллюминатору и приник к нему лицом. Постояв так несколько минут, он вновь повернулся к проституткам. Лицо его было холодно и светло. Местами обморожено. Зал замолчал, поняв свою несостоятельность перед настоящим оратором. Скачущий Травник чувствовал приближение оргазмического цунами власти над толпой. Толпа боготворила, верила и ждала от него. Он не обманул ее:
  -- Нам вчера, по радио передали письмо, с которым недавно обратилась к молодежи Евстихея Хулиловна Грудей, работница чесально-валяльного завода, передовик производства, секретарь цеховой партячейки. Вот что она пишет молодым: " Сын, ты часто по утрам, едва встав, просишь меня - споем, мамку?! Тебе нравится, нравится могучая, требовательная мелодия Гимна Жуков. А это не песня, сынка!!! А если и поют ее, то, только стоя, или в бою! Поют ее жизнью и сердцем! Поют его люди сделавшие обыденностью вчерашние мечты! Подвиг сделавшие, коллективным служением общему делу! Сказку - былью! Но они, эти люди, не сделали обыденностью ни одного слова из своего партийного гимна. Он звучит и сегодня с прежней страстностью, зовет к новым подвигам! Эти люди, сынка, модернисты! Расти модернистом сын!!!
  -- Интересно, кто у этой дуры муж? - Спросил Перевязанный Сирф, возвращаясь откуда-то, но будучи уже до хрустальности пьяным. Тут же откуда-то выскочило трое в сером, заломили ему руки за спину и поволокли во тьму коридора. Комиссар-капеллан, как ни в чем ни бывало, закончил:
  -- На этом политинформацию считаю исчерпанной. Но дабы поставить политкоректную точку, предлагаю всем присутствующим исполнить наш гимн!
   Все неохотно стали подниматься со своих мест. Петь не хотелось, но рыскавшие среди женщин серые, не оставляли им выбора. Молодцы в сером пристально вглядывались в измученные женские лица, пытаясь запомнить их. Скачущий Травник Молитвенно сложил руки на груди (это удалось ему с третьей попытки) и начал хорошо поставленным баритональным контральто:
  -- Жуки?!!
   Жуки, Жуки, Жуки...
   Жуки, жуки?
   ОНИ!!!
  
   Личинки майского жука
   Рождались у корней!
   Теперь поем мы славу им,
   Приветствуем зверей!
  
   Который день, который час
   Рождаются жуки
   И каждый раз, и каждый миг
   Мечтают о любви!
  
   Они упрямы и горды,
   Они, как ночь в горах!
   Отвага их для всех пример
   И гордость без преград!
  
   Они блестят на солнце так,
   Что ест глаза их свет!
   Жуки свободы трубачи
   И доблести пример!
  
   Жуки непознанная суть,
   Причины смысла, грез,
   Надежд безбрежный океан
   И горечь вдовьих слез!
  
   И этот гимн был сотворен,
   Во славу всех жуков!
   Клянемся мы при свете звезд
   Достойным быть жуков!
  
   Жуки?!!
   Жуки, Жуки, ЖЖЖжжжжуки...
  
   Допеть до конца гимн не удалось, Перевязанный Сирф вырвался от серых, подбежал к Скачущему Травнику и отвесил ему здоровенную оплеуху. Они сцепились. Женщины, испугано визжа, кинулись к выходу, затоптав в панике трех серых насмерть. Персиваль Пупко судорожно перезаряжал маузер, выпустив в след, убегающим две обоймы. Перевязанный Сирф уже дважды успел пожалеть, что вцепился в Скачущего Травника. Тот перешел от дела к слову и проникновенно говорил в ухо Сирфа, явственно дыша старым, жутким подвалом. В этот момент у него было лицо врага:
  -- Мы живем хорошо! - Убеждал он старого алкоголика:
  -- Только сами об этом не знаем! Просто надо об этом постоянно говорить, чтобы все поняли - МЫ ЖИВЕМ ХОРОШО!!! Ты пойми одну простую вещь, жизнь человека определяют привычки. Если ты привык пить коньяк Камю, то сделаешь все, чтобы пить его и дальше. А если пристрастился к техническому спирту, то и менять свои привычки, никакого смысла нет! Поэтому совершенство не в достижении верхней планки, а устранении всех возможных привычек. Да, пойми ты, бродяга, не важно, что ты делаешь, важны обстоятельства, при которых ты это делаешь!
   Перевязанный Сирф чудовищным усилием вырвался из объятий Скачущего Травника, отдышался и сказал ему:
  -- Я не хочу, что бы меня сравнивали! Я не выдерживаю сравнений!
  -- Это как?! - Удивился комиссар капеллан.
  -- А, вот, так! - Рявкнул Перевязанный Сирф, с разворота ударив прилипчивое существо в нижнюю челюсть.
   Перепрыгнув через рухнувшее тело, бросился в коридор. Отобрал у Персиваля Пупко маузер и побежал вслед за бабами. За поворотом из темного тупичка, вытянулась рука и крепко схватила Сирфа за ворот. Рука густо поросла черным волосом. Словно, размазанные наотмашь ладонью, выкрашенные синим губы Навозной Шаровидки, теплым медом прошептали:
  -- Иди ко мне любимый!
   Перевязанного Сирфа вырвало компотом, и он три раза выстрелил в ненавистное лицо. Все три раза попал. Плюнул в удачно пораженную цель и брезгливо произнес:
  -- Женщины, это те же мужчины. Они даже писают. Единственное, что их отличает, это то, что делают они это несколько иначе...
  
  
  
   Ґ.
  
   Перевязанного Сирфа и называли перевязанным, потому что после очередного запоя, его привязывали к ГОП-стоп машине. ГОП - это Главный Обеспечитель Плавучести, по существу важнейший узел во всем Неопущенном. Тем не менее, Перевязанному Сирфу там нравилось.
   В этот раз все повторилось опять. Сирф спал в машинном отсеке, привязанный к шатуну ГОП-стоп машины. В это время через сорок семь переборок от него, в госпитальном отсеке громко смеясь, приходил в себя Айгон Айнеонович Баланопостидзе. Зоолог гладил бороду и, улыбаясь, говорил Рупрехту Бооль Проценко:
  -- Видишь ли, Рупрехт, я, как и Крошечный Ху не люблю ни будущих матерей, ни того, что они из себя исторгают. Тем не менее, возвращаясь к нашему разговору, могу сказать следующее, порука бывает круговая и линейная...
   Подняв голову, Рупрехт посмотрел на больного ученого отсутствующим взглядом, смертельно больной кошки. Посмотрев молча так на ученого примерно с минуту, он перевел зрение, куда-то в параллельное пространство. После ужасного случая с ихтиологом Проценко стал совершенно не узнаваем. Он постоянно накладывал на лицо яркий, вульгарный макияж, а на правом предплечье сделал татуировку: "ПЕТР" и разорванное надвое сердце. Он замкнулся в себе, избегал встреч с товарищами. В свободные часы запирался в своей каюте и его сожитель Крамер не знал, как к нему подступиться.
  -- Я больше так не могу, - прошептал Проценко. Ученый внимательно посмотрел на Рупрехта и, не зная, чем утешить юношу, проникновенно сказал:
  -- Отлично Рупрехт! Прекрасная идея! По своему ты не прав! Ты это все хорошенько обдумай, а на исповеди Скачущему Травнику все и выложишь. Видит бог, я тебя поддержу.
   Казалось, что Рупрехта этот разговор немного успокоил. Он попрощался со своим бородатым другом и ушел из медицинского отсека, фальшиво насвистывая "Соловья" Алябьева.
   В медицинском отсеке появился Цзуй Гу. На руках у него были надеты черные электротехнические, резиновые перчатки. В правой руке он держал чудовищных размеров медицинскую, блестящую пилу, а пальцами левой страшно клацал хромированными стоматологическими клещами. Лицо его лучилось:
  -- Как дела, Айгон Айнеонович? Как мы себя чувствуем? Позвольте ваш пульс! Прекрасно... наполнение очень хорошее. Семьдесят два удара в минуту... жить будете.
  -- Ту, с ума сошел, Крошечный Ху! Мне нужно, как можно быстрее вернуться в пещеру, отпилить голову звероящеру! С капитаном я уже договорился, он не против. Тоже мне врач выискался! Да, я тебя, как муху, газетой!..
   Из кают повыскакивали свободные от вахты неопущенцы. Все с удовольствием прислушивались к сердитому реву маститого ученого и без устали комментировали происходящее:
  -- Ишь, разошелся борода!
  -- И правильно! Сколько можно потакать желтолицым?!
  -- Ага, Обледененные Штанцы Надмении допотакались!
  -- Пушит Крошечного Ху, что твою ушанку!
  -- А, почему мою-то?!
  -- С таким пациентом наплачешься. Говорил капитану, что бокс для буйных нужен, а он только посмеивался!
   На центральном посту управления отдуваясь и не щадя себя, пил чай Упырь Нетутович Вий. Докучливые визги ихтиолога, лишали его душевного равновесия. Он швырнул чашку с недопитым чаем в штурвал, и горестно вздыхая, направился в госпитальный отсек.
   Капитан появился там очень вовремя. На тугой шее морского волка небрежно висело розовое, махровое полотенце. Капитан вне ранга промокнул краешком розового вспотевший лоб.
   Баланопостидзе дико топорщась бородой, сжимая в руке огромный, паталогоанотомический скальпель, наступал на превратившегося в комок Крошечного Ху.
  -- Что у него с лицом?! - Грозно спросил профессора капитан вне ранга.
  -- Да, мухи не доели! - Игриво ответил Айгон Айнеонович, продолжая движение. В медицинский отсек набилась толпа праздных зевак. Всем было очень интересно, чем закончится визит капитана. Команда знала, что разговаривать с командиром Неопущенного более трех минут было очень опасно. На четвертой минуте беседы собеседник или собеседники лишались рассудка. Капитан набил трубку. Тщательно раскурил ее и, выпустив первый столб дыма, сказал:
  -- Есть предложение, провести чемпионат мира по шашкам среди команды Неопущенного.
   Цзуй Гу шлепком распрямился и перебил капитана совсем уж околесицей:
  -- А вот яйцами играть!
  -- Цзуй Гу, что в твоем понимании - красиво? - Спросил на второй минуте разговора капитан. Айгон Айнеонович нервно поглядывал на часы.
  -- Красиво, это когда ты весь в красном! - Быстро нашелся с ответом Крошечный Ху.
  -- Ага! - Подтвердил капитан с таким видом, словно захлопнул дверцу ловушки, с забравшимся внутрь приспособления кроликом:
  -- Сдерите с него кожу! - Закончил он и во второй раз затянулся дымом.
  -- Атанде, братва! - Заорал Айгон Айнеонович и бросился прочь из медицинского отсека. Зеваки, толкая и пихая друг друга, но совершенно беззвучно, кинулись следом.
   Пошла четвертая минута разговора. В отсеке остались капитан и синаец. Крошечный Ху уже начал, безостановочно подхихикивать. Капитан затянулся вновь и, пуская дым, как ни в чем, ни бывало, продолжил:
  -- Видишь ли, Цзуй Гу, я десять минут, как из сераля, там у меня прошло не все гладко. Я готов простить людям многое, до тех пор пока не увижу их воочию. А на таких, как ты я уже насмотрелся в Индокитае. Лопочет, лопочет на своем тарабарском языке, а потом на чистом английском, с оксфордским произношением: "Дай пять долларов!" Хрен тебе, а не деньги!!!
   Цзуй Гу перестал трястись, побелел, как стена госпитального отсека и, потеряв всякую связь с реальностью, упал на пол. Капитан еще раз затянулся, удовлетворенно кивнул большой головой и покинул скорбное место.
  
  
   Ґ и Ґ.
   Неопущенный кривенько, как-то бочком лежал на дне мирового океана. Рыба с гавайским названием Кихикихи Алаихи проплыла мимо, изумленно таращась на творение более совершенного разума. Почтенный член общества борьбы за резвость Турандот Михайлович Гокша, с трудом работая огромными металлическими пальцами на крошечных клавишах старенького Ундервуда, посылал в безбрежные пространства водного и воздушного океанов причудливо громкие звуки второй симфонии Шостаковича. На другом конце беспроволочного телеграфа сидела дрессированная самка шимпанзе, которую все уважительно называли Генриетта Аполлинарьевна Вакансия, и складывала из причудливых звуков, еще более причудливые слова:
   " Я тебя люблю Ешико! Боже, Ешико, как же я тебя люблю!"
  
  
   Ў.
   Вечер на борту Неопущенного прошел в трогательной, душещипающей обстановке. Комиссар капеллан Скачущий Травник слонялся по кораблю и кого трогал, а кого и щипал.
  
   ГЛАВА 8.
   ГЛАЗА БОЯТСЯ, РУКИ МНУТ...*
   Что же случилось? Казалось, что все шло более чем прекрасно. Препарация трупов чудовищных звероящеров дала прекрасные результаты. Пятьдесят ящиков нежнейшей тушенки без грамма жира! Сами ящеры, судя по всему, были последышами видов, властвовавших над мировым океаном миллионы лет назад. Реликты мелового периода! Менялась жизнь, менялась природа, климат, растения и животные. Менялась, в конце концов, философия! Оттесняемые новыми, агрессивными, подстраивающиеся под новые, изменяемые условия организмы, колоссальные звероящеры, цари ушедших эпох постепенно отступали во мглу веков. Ученые думали, что они полностью исчезли с лица земли, оставив о себе лишь сказки о бесчинствах Змеев Горынычей. Но, что же оказалось на самом деле? Уродливая ветвь этих чудовищ забилась в расщелину на дне мирового океана, приспособилась к новым условиям жизни. Выработала в себе способность переносить кошмарное давление. Сформировала в себе железную силу воли. Научилась дышать водным, так сказать, дыханием. Видеть в темноте и подсвечивать последнюю свечением собственной слизи... Сволочи! Разве мало только одного этого открытия, что бы надолго поселить радость в душе?! Радость за себя, за науку?! Радость за Великую Родину, за могучую страну, которая дала своим ученым...
   Так в чем же дело?! Почему все это потеряло свой блеск, свою привлекательность и мимолетное очарование?!
   Айгон Айнеонович Баланопостидзе сделал резкий протестующий жест, снизу вверх, зажатым кулаком, из центра которого сиротливо торчал средний выпрямленный до хруста палец.
   "Нет! Нет! Опять эта идиотская мысль! Это же глупо, наконец! Ну, причем здесь, скажите на милость..."
   Он ненавидел себя в этот момент. Ударом ноги ихтиолог растоптал мирно глотавшую ил голтуорию, за которой должен был наблюдать и снимать показания...
   "Милый Упырь Нетутович! Он несет на себе такую ответственность! За бесценный корабль, за безопасность людей вверивших ему свои жизни. И вот этот великий человек был обманут, другим человеком, которому первый человек больше всего доверял..."
  
   Ґ.
   Пока ученый мучался угрызениями совести, Турандот Михайлович Гокша решил почему-то сбежать с подводной лодки. Желание, на первый взгляд, было странным и необъяснимым. Что-то неведомое влекло его на большое расстояние от Неопущенного. Он не стал глубоко задумываться над причинами своего смутного томления, а просто отдался во власть зова и последовал за его отголосками.
   Заскочил в свою каюту и принялся набивать карманы милыми сердцу безделицами. Жопонскими порнографическими открытками, с подмигивающими девками на них. Различными брелоками, ножами из малого столового набора. Глаза пукоинженера на мгновение задержались на портрете обнаженной, молодой женщины, который висел над койкой Гокши. Инженер вздрогнул и кинулся было к стене, но чудовищным усилием воли заставил сильное тело развернуться и схватить с письменного стола фотографию все той же женщины, но в еще более обнаженном и откровенном виде. Тщательно свернул фотоработу вчетверо и попробовал засунуть ее в боковой карман кителя. Не получилось. Тогда разозлившись, инженер скомкал бумагу и засунул ее в задний карман форменных брюк. Больше не смотря по сторонам, Гокша покинул свою каюту, запер ее, а большой, блестящий ключ проглотил.
   Почти бегом он добежал до хлюп камеры и пристал с расспросами к дежурному водолазу, которым после проверки документов, оказался Нехрущ Июньский:
  -- Какой кислород в скафандре?
  -- Какой, какой! Немазаный, сухой! - Недовольно ответил дежурный водолаз.
  -- Перезарядить! - Отрывисто приказал Гокша:
  -- Поставить жидкий!
  -- Слушаюсь, братиллово пукоинженер! - Неохотно поплелся, исполнять приказание старшего по званию военный моряк.
  -- Как аккумуляторы?! - Вновь проявил живой интерес Гокша.
  -- В порядке, - вынужден был ответить Нехрущ Июньский.
  -- А что в термосе? - Не отставал назойливый пукоинженер.
  -- Какао.
  -- А налей-ка ты мне в него, братец, коньячку.
   Нехрущ Июньский пожал плечами, но просьбу Гокши исполнил, не забыв списать под этим предлогом и для себя бутылочку. Потом он помог облачиться в подводную броню пукоинженеру и пинками запихал его в шлюзовую камеру. Вытер лоб и надолго припал пересохшей ротовой полостью к бутылке КВВК.
   Гокша на десяти десятых хода плыл прочь от Неопущенного.
   ГЛАВА 9.
   АПЭТЭКА!*
   Турандот Михайлович Гокша добрался, наконец, до Айгона Айнеоновича, который в сердцах продолжал избивать уже мертвую голтуорию. Баланопостидзе увидев Турандота Михайловича, вяло поинтересовался:
  -- Зачем вы здесь?
  -- Я искал вас с тем, чтобы рассказать притчу.
  -- Что за чертовщина! Проплыть сорок километров под водой, чтобы попотчевать маститого ученого глупой сказочкой?! Немедленно убирайтесь отсюда! Оставьте меня наедине с моими безрадостными мыслями! - Взревел, взбешенный непрошеным вторжением Баланопостидзе. Гокша не прореагировал на вспышку и спокойно, но с металлическим клацаньем в голосе сказал:
  -- И все-таки я расскажу вам притчу. Она называется "Муха". Жил-был человек. Однажды, как впрочем, и всегда, поздно вечером он устал и лег спать. А летавшая под потолком муха, как только человек выключил свет и уснул, возьми и залети ему в ухо. Через дыру в ухе она залезла на мозг и стала жрать его. Жрала, жрала, да так наелась, что... очень громко рыгнула. Рыгнула она просто оглушительно. Настолько оглушительно, что спящий человек не вынес этого звука и... ОГЛОХ!!!
   Гокша замолчал. Айгон Айнеонович недоуменно смотрел на пукоинженера, потом сухо, едва шевеля губами, спросил:
  -- Вы мне угрожаете?
  -- Не так, чтобы очень, но в сказочке определенно, что-то есть! - весело ответил Гокша и многообещающе подмигнул ихтиологу.
  -- Да как вы смеете?! - Окрысился Айгон Айнеонович. Гордо дернув головой, Баланопостидзе лучом фонаря закрепленного на шлеме выхватил из гнетущей мглы соседнее пространство. Повсюду, сверху, снизу, справа, слева тянулся рыболовецкий трал с застрявшими в некоторых ячейках сети вяло трепыхающимися тунцами. Трал двигался сплошной стеной, окончания которой скрадывались тьмой водной среды. Сеть жадно неслась к людям.
  -- Вниз, старый идиот! - Отчаянно закричал Гокша:
  -- За шляхтецкую честь рубиться до смерти будем на восходе следующего дня, если он для нас наступит!
   Почти вертикально вниз водолазы поднырнули под сеть и погрузились в мягкий пух придонного ила. Турандот Михайлович сделал сальто и с ловкостью цирковой обезьяны выбрался на поверхность. Чуть-чуть слева и на север поднимались клубы легкого ила, в центре этого облака барахтался Баланопостидзе. На высоте трех метров над ними промелькнул металлический трос, венчавший нижнюю часть трала, с прикрепленными к нему свинцовыми чушками груза. Большая часть тунцов апатично взирала на павших перед ними ниц подводных путешественников. Несколько проплывая над Баланопостидзе и Гокшой, внезапно обратили на них внимание, и забились в крепких путах сети. Их полушаровые головы по мере приближения все больше и больше наклонялись вниз, будто, чем-то притягиваемые. Восемь круглых, подведенных тушью глаз уставились на людей с плохо скрываемой ненавистью. Двое из смотревших чудовищ рванулись вниз, к водолазам..., но быстро двигающийся трал увлек строптивцев следом за их товарищами по несчастью.
  -- Что это?!! Что это?!! Что это?!! - испуганно начал причитать Баланопостидзе:
  -- Турандот Михайлович, это ведь тунцы!
  -- Тише вы, идиот! Что вы орете, как на диспуте! Тихо! Тунцы очень не любят, когда их называют тунцами!
   Баланопостидзе сидел на дне и остановившимися от пережитого ужаса глазами наблюдал за удаляющейся сетью. Наконец сиплым от страха голосом он спросил:
  -- Но она движется курсом норд-норд-умберленд, Неопущенный может быть пойман в сеть, как тунец!
   Гокша засмеялся отрывистым, пугающим смехом:
  -- Ну, что ты, что ты, маленький! Пукозвуковые искатели сообщили вахтенному о приближении трала за пятнадцать минут до контрольного времени. Остальное дело техники и сноровки команды.
   Что-то не понравилось, очень не понравилось ученому в лающем смехе, в отрывистых интонациях издаваемых Гокшой. Какие-то смутные ассоциации, как рой мошек в теплый вечер закружили среди отрывистых эротических воспоминаниях о прекрасной Юлдуз. Опять вспыхнула, но с новой силой, старая антипатия, глухое, слепое, картавое недоверие. Айгон Айнеонович захотел послать Гокшу ко всем чертям и броситься в погоню за сетью. Вцепиться в нее руками! Не пускать! Удержать! Разорвать! Но он стоял на дне и глядел в сумрак, туда, где кривенько лежал на бочку, на дне Неопущенный. Туда, куда теперь, может быть, навстречу ему мчится, неся в ромбовидных ячеях смерть, огромная злая сеть. Эта мысль помогла профессору отринуть последние сомнения и набрать на кнопочном номеронаборнике три заветные цифры:"9-1-1". Сейчас же он услышал знакомый до колик сонный голос:
  -- Алло, говорит ботик лейтенант Монэрный. Что, там у вас опять стряслось в семь тридцать утра?!
  -- С зюйда на ост с нордом... - очень тихо с хитринкой косясь на Гокшу, начал Баланопостидзе:
  -- ...несется огромная горизонтально-вертикальная сеть. Она буквально нашпигована издыхающими, но очень агрессивными тунцами. Мы смогли отклониться от нее, вовремя окопавшись в грунте. Боюсь, что вам повторить наш маневр не удастся.
  -- Что?! Вы, что, там с ума посходили?! - Не на шутку переполошился Стасик Монэрный:
  -- Чем нашпигована сеть?!
  -- Тунцами. - Почему-то стесняясь, повторил Айгон Айнеонович. Ботик лейтенант продолжал сыпать вопросами. Двадцать третьим оказался вопрос следующего содержания:
  -- Как далеко вы заметили трал?
  -- Понятия не имею. - Замялся Баланопостидзе, а потом постарался вывернуться:
  -- Я часы утром забыл завести.
  -- Ага! Хорошо! Немедленно заведите! И что бы больше на подводной лодке я вас не видел! Конец связи.
  
   Ґ.
   Выключив телефон, Монэрный позвонил капитану. Минуту спустя Неопущенный переменил курс и теперь возвращался. Не спуская напряженного взгляда с экрана монитора, ботик лейтенант довел весь экипаж до белого каления. В главной рубке появился капитан, он был бледен. Вместо форменного кителя на нем была надета порванная на груди ночная сорочка, а вместо привычного высокого кивера с пышным султаном, голову украшал несвежий ночной колпак с тремя кистями. Ботик лейтенант доложил капитану о сложившейся ситуации. Первое, минутное изумление быстро сменилось паникой. Как, всегда не поднимая опущенных век, Упырь Нетутович заговорил:
  -- Прекрасно, Август Антоний! Где мои легионы? Конница по флангам, пехота в центре галльский легион в резерве. Мы атакуем! - последнее было произнесено еле слышно, одним движением серых губ. Капитан подошел к штурманскому столику и принялся перекладывать лежащие на нем предметы. Продолжалось это более десяти минут, пока Монэрный не понял, что у капитана очередной припадок. Он взял металлическую линейку и ребром сильно ударил по длинным, танцующим пальцам капитана. Тот вскрикнул и, отдернув руку, опрокинул остывший чай в серебряном подстаканнике. Всем телом повернулся к обидчику и женским, утробным голосом сказал:
  -- Иди ко мне любимый! Последний выдох мой тебе! - А потом уже своим голосом продолжил:
  -- Командование принимаю на себя! Дайте тревожный сигнал!
  -- Есть тревожный сигнал! - Восторженно повторил молоденький офицерик и пронзительно завизжал:
  -- И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и!
   По всем отсекам подводной лодки пронесся этот крик. Из коридора донеслось тихое поскрипывание, словно, кто-то шел на цыпочках по навощенному паркету. Затем наступила мертвая тишина. Повернув бугристое лицо к монитору, широко, очень широко, расставив ноги, сложив руки на груди, капитан неподвижно и мощно стоял в освещенном круге. Вдруг закинув голову к потолку, Упырь Нетутович зашелся в диком варварском хохоте. Ботик лейтенант раздраженно посмотрел на него. Но тот мгновенно собрался и даже, словно, ощетинился и сказал так тихо, будто обращался к своей душе:
  -- Охота продолжается?! Превосходно! Но теперь други мои за лицензию вам придется заплатить с лихвой!
   Ботик лейтенант сидел как изваяние, вперив мутный взгляд в выключенный экран. Матовый мертвый экран лишал надежды на завтра.
  -- Левобортовой телевизор за борт и вперед! - Команда капитана прозвучавшая, как гром среди ясного неба, вывела Стасика Монэрного из себя. Его пальцы с наманекюренными ногтями коротко пробежали по клавишам и кнопкам консоли щитка управления и замерли, слегка подрагивая в нервическом ожидании новых распоряжений капитана вне ранга.
  -- Понятно, - сказал капитан, после минуты гробового молчания:
  -- Замечательно, - продолжил он и неожиданно рассмеялся. Ботик лейтенант ожидал от командира чего угодно, только не этого. Он вздрогнул и впал в оцепенение, услышав следующую реплику Упыря Нетутовича:
  -- Они нас хотят поймать в сеть, как бычков! Готовьтесь к маневру, ботик лейтенант! - Властно приказал капитан.
   "Зачем же так?" - но эта мысль исчезла, когда изображение на экране, вдруг ожило, как будто сделав скачок, мгновенно рванулось к подводной лодке. Изображение было верхней частью роскошной блондинки в строгом, сталистом костюме для коктейлей. Она сладострастно облизывала вишневые, полураскрытые губы. Монэрный жутко застонал.
  -- Убрать телевизор в нишу! Носовую пукозвуковую пушку на изготовку! - Монэрный продублировал команду:
  -- Носовая пердунья товсь!
   Из артиллерийского отсека без всякого энтузиазма отозвался командир расчета Мертвоед Четырехточечный:
  -- Да, уж два часа, как готовы!
   Действительно, вся пукозвуковая команда собралась в первом отсеке и уже полтора часа с переменным успехом резалась в очко. Мертвоед Красногрудый уже трижды успел обвинить Мертвоеда Матового в том, что тот передергивает. Мертвоед Темный потянулся за шандалом, но поступившая с мостика команда положила конец назревающей сваре.
   Но и в этот раз Мертвоедов обломили. С мостика поступило очередное безумное распоряжения:
  -- Задробить стрельбу! Разворот на месте, именуемый глупыми обывателями "полицейским" совершить! - Приказал капитан, а потом, подумав, уточнил:
  -- На сто восемьдесят градусов.
   Неопущенный кряхтя и скрежеща металлическими частями, лихо развернулся на месте. Подставляя надвигающейся беде заднюю часть своего могучего тела. А капитан все не мог успокоиться и продолжал отдавать приказанья:
  -- Вперед! Самый полный вперед! Так держать! Только вперед и только так держать!
   Это было нечто сверхъестественное! Все резервы и пресервы были пущены в ход. Команда без зазрения совести выпила все сухое вино и подъела весь шоколад. Окруженный паровой рубашкой Неопущенный летел вперед, как ужасная красная комета, среди холодных безжизненных просторов вселенной. Еще несколько мгновений и серая пелена исчезла. Глаза, привыкшие всюду упираться в стены, жадно пили простор. Впереди лежал чистый, свободный путь среди безбрежных пучин великого океана.
   И вдруг что-то случилось. Ходовая рубка наполнилась неприятным звуком рвущейся материи. Коварная сеть зацепилась за подводный выступ, и ну рваться!!!
  -- Маневр удался! - Удовлетворенно махнул правой рукой капитан:
  -- Они зацепились за подводный риф. Пусть думают, что мы погибли! Двести пятьдесят килограммов машинного масла за борт! Двадцать кубометров сжиженного водорода поджечь и за борт! Личный архив Скачущего Травника туда же! Перевязанного Сирфа аккуратненько связать, и... - разошелся капитан, но его остановил холодный голос Стаса:
  -- Его уже второй день никто не видел. - Монэрный сам того, не ведая спас Сирфа, от гнева капитана. Стасик, в сущности, был человеком неплохим.
  -- Поднять перископ, - немного успокоился Упырь Нетутович.
   Ботик лейтенант приник к окулярам. Перед глазами медленно завращались наркотические радуги. Когда они развеялись, язык Монэрного в два раза превышал объем полости рта. Он увидел небо, которое было порвано на неопрятные серые клочья. В голубую прореху Бог лениво наблюдал ровную, безмятежную гадь соленой воды:
  -- Господи! - Взмолился ботик лейтенант:
  -- Я как грязь вне дороги! Существование мое совершенно ничем не оправдано! В дорожную грязь можно наступить и испачкаться, а каково предназначение грязи вне дороги?!
   Бог безмолвствовал, зато Упырь Нетутович опять смеялся. Отсмеявшись вдосласть, он спросил молодого лейтенанта:
  -- А если я тебе свисток погну?! Есть!!! - Это уже потом и с большим удовольствием, будто убедившись, что все идет, так как он и ожидал:
  -- Три румба, румба, румбу, к весту, к весту, к весту! Так держать, держать, держать! Теперь сочтемся, чемся, чемся! - Приплясывая, распоряжался командир Неопущенного. На горизонте показалось два тральщика. Капитан узнал их. Один назывался Жужуки, другой, который поменьше Шмашда. Государственная принадлежность была очевидна. Такие нелепые названия своим рыболовецким судам, имели обыкновение давать, только жопонские империалисты. Упырь Нетутович взял в руки медный, ярко начищенный рупор, поднес его к губам и заорал:
  -- Пукозвуковая команда, пришел ваш час!!! Этот час решит судьбу Прекрасной Родины! Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за меня, вашего командира, но за государство мне врученное, за род свой, за отчизну. Не должна вас смущать слава врага, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами, своими победами над ним неоднократно доказывали! Товсь! По тральщику Жужуки, цель неорганика! Ниже ватерлинии, сантиметра на два!
  -- Есть товсь! - Гаденько подтвердил Мертвоед Четырехпятнистый, торопливо поглаживая крутой бок пукозвуковой пушки.
  -- ГОП стоп машина стоп! - Приказал капитан, и Неопущенный вздрогнув, застыл на месте, как справная коняга:
  -- Цельсь! Пук!!! - Прокаркал со слюнями Упырь Нетутович, коротко, но яростно рубанув спертый воздух правой рукой.
   Траулер сразу осел, в несколько мгновений набрав огромную порцию воды. Ничто не могло спасти его от жестокого рока. Мощный поток воды сделался полновластным владыкой своей жертвы - великолепного траулера, красы и гордости императорско - восточно-азиатского министерства рыбной промышленности.
   Раздался стук в дверь главной рубки. Вошел главный радист Кузька Хлебный, в руке у него был зажат скомканный лист бумаги, а в глазах застыли слезы:
  -- Разрешите доложить, братиллово капитан вне ранга?!
  -- Что там у вас? - Отрывисто спросил Упырь Нетутович, который все еще был разгорячен схваткой.
  -- Траулер Жужуки тонет! Непрерывно шлет сигналы бедствия. Говорит, что по неизвестной причине левый и правый борта, ниже ватерлинии расползаются, открывая нерегулируемый доступ забортной воды.
  -- Не надо истерик! Пошел вон из рубки!
   Капитан вновь вернулся к монитору. Одинокая приземистая фигура капитана траулера огородным пугалом торчала на мостике гибнущего судна и безостановочно во все стороны отдавала военно-морскую честь.
  -- Понятненько, - проговорил Упырь Нетутович:
  -- Все покинули судно. Пусть теперь за всех расплачивается один этот волчара! Пук! - В очередной раз приказал он мертвоедам:
  -- На полный запах и звук! Пук!
   Капитана вражеского траулера подбросило, раздуло до невероятных размеров и унесло бы попутным ветром, если бы не вездесущие чайки, наделавшие дырок в тугом шаре тела капитана. Это привело к стравливанию воздуха и разрыву жопонской плоти в наиболее тонких местах. Все помещения подводного крейсера наполнились величественной симфонией потрясающей силы. Капитан вне ранга стянул колпак и вытер им вспотевшее лицо. Все было кончено...
  
  
  
  
   Ў.
   Трупы людей и морских животных, словно, ополоумевшие носились во всех направлениях, вызывая циничную усмешку у усугубленного Бога. Итого:9-"у".
  
   ГЛАВА 10.
   НЕ НАДО МНЕ ТВОЕЙ ЛЮБВИ,
   ОНА ПОСТЫЛАЯ, КАК ЛЕД...*
   Отразив коварное нападение Неопущенный, еще неделю ошивался на месте битвы и пожинал страшные плоды победы. Вся команда занималась консервированием тел погибших морских животных и жопонских рыбаков. Кокиха Членовидка Четырехпятнистая превзошла сама себя и сбилась с ног. Путем дегустационных экспериментов ей удалось составить композиционное ассорти, куда вошли бланшированные спинки тунцов и филейные части жопонцев. Все это в легком маринаде с достаточно большим количеством специй. Настоящее яство, для людей понимающих в маленьких радостях жизни. Вся команда жила надеждой о скором возвращении к родным берегам и о том успехе, который будет иметь небольшая, жестяная баночка, с яркой этикеткой, на которой красивым почерком Грязного Хищнеца было выведено: "Ужин Моряка". В редкие минуты отдыха команда с удовольствием перечитывала в седьмой раз засаленную книгу "По прозвищу дверь". Забив до отказа бортовой рефрижератор, подводный красавец крейсер покинул место стоянки, и двинулся дальше.
   А что же наш юный Павлюй де Фимоз? Дни пережитых волнений не прошли для мальчика бесследно. У него поменялись жизненные ориентиры, и произошла кардинальная переоценка ценности, с частичной распродажей жизнеосновополагающих принципов. Теперь он повсюду таскался за корвет мичманом Звонцом Неопушенным. Корвет мичман был настоящим красавцем. Семи футов ростом с шикарными, пышными, рыжими усами, большими ушами и роскошными бакенбардами перед ними. Все в нем было ладно и пропорционально, кроме, пожалуй, бровей. Они на его лице были лишними. Но Павлюя это не смущало, он не на шаг не отставал от своего кумира. Что это была за пара! Вообще у де Фимоза младшего настроение в последние дни преимущественно было светлое и радостное. Два дня назад Упырь Нетутович по секрету сообщил мальчику, что по сведениям Главного военно-морского штаба, отец Павлюя уже совершенно оправился от перенесенных волнений и уже во всю проповедует в одной из сельских глубинок Талдыкурганской автономной области. От радостного известия глаза мальчика закатились так высоко, что Упырю Нетутовичу пришлось, чтобы вернуть органы зрения на место несколько раз, сильно ударить Павлюя чугунным кулаком по лбу. Глаза на прежнее место не вернулись...
   Павлюй в последнее время совершенно разучился ходить. Теперь он порхал по отсекам и коридорам Неопущенного. Это состояние влюбленности, счастья и непрерывного восхищения окружающими. В конце концов, что естественно, привело к совершенно неожиданной развязке. Запершись на целый день в каюте Звонца Неопушенного, куда он не спросив хозяина, перенес свои тапочки, пижаму, зубную щетку и ночной горшок, Павлюй в один присест, ни отрываясь, ни на мгновение от лежащего перед ним листа бумаги, разродился длиннейшей поэмой. В ней он торжественно воспел величие океана, его красоты, его богатства, его таинственную, полную страшных загадок и ужасных тайн жизнь и покорению, собственно, этого монстра отважной командой Неопущенного. Корвет мичман по большому секрету, за бутылкой мадеры выложил Рупрехту Бооль Проценко, Перевязанному Сирфу и кокихе Членовидке Четырехпятнистой, что пацан "совсем с глузду съехал. Что он, то есть Павлюй де Фимоз, постоянно потеет, икает и горит от вдохновения". Весь следующий день команда с тревогой ждала результатов творчества малыша. Но не дождалась. День был страшным и прошел в смутной, волнующей пелене ожидания.
   Поздно вечером, Звонец Опушенный вернулся с вахты. Тихонько как мышь разделся, с твердым намерением лечь спать. Де Фимоз бросил в него сломанное гусиное перо, откинулся на спинку стула, со сладким стоном потянулся и, подмигнув корвет мичману, закрыл глаза. Звонец Опушенный* с ужасом понял, что поэма закончена и ему вместо заслуженного отдыха придется ночь напролет слушать вирши и выступать в неблагодарной роли зависимого от сильных мира сего критика.
   Великий труд окончен и опустошенная, вычерпанная до дна душа творца, жаждет заслуженных лавров и шквала восторженных оваций. Прежде, чем начать чтение своего гениального произведения, де Фимоз взял страшную клятву у впавшего в апатию корвет мичмана о том, что услышанное сейчас должно безоговорочно понравиться и оставить яркий, незаживающий след в душе первого существа услышавшего поэму. Звонец ставший вновь Неопушенным поклялся на подшивке порнографических журналов "Моряку в дальнюю дорогу" и приготовился слушать.
   Павлюй стоя на середине каюты, все больше и больше распаляясь и тряся руками, читал свои стихи. Изборожденное глубокими морщинами, большое и не очень трезвое лицо Звонца Неопушенного находилось в постоянном движении. По нему словно, пробегали произнесенные Павлюем строки. Корвет мичман был вне себя от восторга и прерывал выступления чтеца-декламатора возгласами:
  -- Ох! Ох!
   И было от чего кричать так Звонцу! Поэма начиналась так:
   Член стоит, как у собаки
   Между небом и землей...
  
   А заканчивалась так:
   ... и мощь великая твоя
   Низвергнута прекрасным человеком!
  
  -- Восхитительно! Нет, нет Павлюй, это удивительно и прекрасно, особенно вот эти строки...- Звонец закатил глаза и замогильным голосом продекламировал:
   ... И длань могучая
   Сжав камень мирозданья
   Песок безжизненный
   Насытила водой...
  -- Ты должен... нет! Обязан, напечатать свою поэму в нашей микротиражке! Немедленно, прямо сейчас!
   Де Фимоз зарумянился от удовольствия. Глаза его сверкали. Слава, что и говорить, вещь приятная! Павлюй не выдержал и с визгом, бросился на шею корвет мичмана. Позднее, когда поцелуи и объятия утомили обоих Звонец, пережив потрясение, пускал клубы синего дыма в потолок, задумчиво говорил курлыкающему мальчику:
  -- Да, Павлюй, я ведь сразу понял, что ты сделаешь нечто необычное. У тебя глаза вонять начали задолго до того, как ты взял в руки перо и чернильницу. Ты сходи завтра по утру к Гокше. У него есть печатная машинка, перепечатай свое творение, а то твои каракули никто не разберет.
   Павлюй оживился:
  -- Вот это идея! Спасибо, милый Звонец! Турандот Михайлович мне не откажет. Я сам буду печатать!
   На том и порешили...
  
   Ґ.
   Де Фимоз младший провел очень беспокойную ночь. Задолго до побудки был уже на ногах. После завтрака держа под мышкой кипу бумаг, Павлюй топтался у двери ведущей в каюту Турандота Михайловича. Несколько раз, ударив носком ботинка в красное дерево, Павлюй прислушался. За дверью было тихо, как на рыбьем погосте. Вдруг дверь внезапно распахнулась, Турандот Михайлович, в роскошном сером, с красными разводами халате, без должной радости взирал на раннего визитера. Павлюй смутился.
  -- Чего тебе? - Недовольно спросил Турандот Михайлович.
  -- Братиллово старший пукоинженер, - по складам произнес дерзкий юнец.:
  -- Я тут накрапал одну вещицу... гениальную поэму. Мне бы хотелось воспользоваться вашей печатной машинкой, чтобы увековечить ее в нашей микротиражке... - подумав мгновение, де Фимоз не к селу ни к городу добавил:
  -- По совету друзей.
   Лицо Турандота Михайловича разгладилось. Он улыбнулся и с лукавыми горошинками в голосе сказал де Фимозу:
  -- Валяй Павлюй! Нельзя отказывать поэту! А вдруг ты прославишься и в своих мемуарах выведешь меня, как своего злого гения и гонителя, и еще окрестишь душителем муз! Прошу, проходи и работай!
  -- Спасибо, Турандот Михайлович! Я знал, что вы не сможете мне отказать, из боязни иметь осложнения с моими многочисленными, высокопоставленными поклонниками.
   Павлюй уже не чинясь, прошел в каюту, с грохотом отодвинул стул и уселся за старым, громоздким "Ундервудом".
  -- Надо же, какая рухлядь! - Сказал Павлюй, начиная печатать:
  -- Таких уже и на свалке не найдешь.
   Все то время, которое Павлюй печатал, он без устали критиковал пишущую машинку пукоинженера. Кроме того, иногда, в его разговоре мелькали не лестные отзывы о жене Турандота Михайловича, а равно и его матери. Гокша терпел, терпел, но, в конце концов, не выдержал и взорвался:
  -- Это вовсе не печатная машина, а портативная рация! А моя жена милая и очаровательная, молодая женщина! Примерно то же самое могу сказать и о своей матери.
  -- Угу, угу, - небрежно согласился Павлюй, колотя пальцами по клавишам.
   Желваки непрерывно играли на мужественном лице Турандота Михайловича, грозя порвать тонкую кожу. Лицо Гокши вспухло, как ушибленное колено. Противный мальчишка саркастически улыбнулся и вновь лукаво угукнул.
  -- И еще я хочу сказать тебе, - продолжил Турандот Михайлович окончательно сбитый с толку поведением мальчика:
  -- Лучше быть активным членом, чем безактивным участником!
  -- Угм, - Вновь издал гадкий звук мальчуган.
   Старший пукоинженер закатил глаза, и произнес последнюю за текущий день фразу:
  -- Если отец - козел, то и от его сына молока вряд ли дождешься!
   Еще два дня после этого Гокша и де Фимоз не замечали друг друга и находились в натянутых, как струна отношениях...
  
   Ў.
   В это самое время, когда Павлюй выстукивал на западающих клавишах ундервуда свою бессмертную поэму и ссорился с Гокшой, в другом конце коридора в каюту капитана тихонько постучал Айгон Айнеонович Баланопостидзе.
  -- Здравствуйте, дружище! - Вальяжно встретил ученого капитан, поднимаясь к нему навстречу. На капитане был надет белоснежный китель, расстегнутый совсем по домашнему:
  -- Садитесь, милости прошу! Нет, нет! Не сюда! Ко мне на колени, так вам будет удобнее. Профессор примостился на круглом колене капитана. Чтобы ни сорваться с него ему пришлось, обхватить могучую шею Упыря Нетутовича руками. Капитан вне ранга улыбнулся, блеснули клыки:
  -- Я давно хотел поболтать с тобой, ученый, вот так вот, запросто, накоротке, по свойски.
  -- Я весь в вашем распоряжении, - заикаясь и трясясь от страха, промолвил ихтиолог. Капитан погладил лысую голову профессора и начал:
  -- Слишком много жестокого опыта я получил от жизни в последние дни. Не так страшна встреча с врагом, как необъяснимость и неожиданность его появления. Мало того, враг знает о нас все. О нашем маршруте он узнал достаточно заблаговременно. Он знает, в какой точке нас ждать, и успевает подготовиться к встрече. Когда непредвиденное случается один раз, это случайность. Повторение, уже система. А система опасна систематическим повторением непредвиденного.
   Баланопостидзе замутило, но он сумел справиться с собой и выпихнул, буквально выдавил из себя смелое предположение:
  -- Тогда... тогда... как же это?! Неужели?! Неужели это может быть?!
   У профессора захватило дух, он побледнел.
  -- Что вы хотите этим сказать? - Не поднимая век, равнодушно спросил Упырь Нетутович.
   Айгон Айнеонович громко сглотнул и, набравшись решимости, промолвил:
  -- Я... я не знаю, Упырь Нетутович, может это иметь значение или нет, но считаю своим гражданским долгом, сообщить вам, что неделю назад, я со всей подробностью и тщательностью, на которую способен, в туалете...
  -- В гальюне, - поморщившись, вяло поправил профессора капитан.
  -- Да, да, извините, в гальюне, на дверце третьей кабинки, у меня в тот день, как раз были проблемы с пищеварительным трактом...
  -- Не отвлекайтесь, - капитан начал хмуриться.
  -- Извините, так вот на этой дверце я изобразил маршрут движения Неопущенного с указанием всех остановок и глубоководных станций, а так же секретный код связи с Главным военно-морским штабом Прекрасной Родины.
  -- Иди, ты?! - Удивился капитан вне ранга.
  -- Правда, правда. Но неужели это может иметь значение, Упырь Нетутович?! - Спросил Баланопостидзе и как на икону воззрился на мертвое лицо командира.
   Капитан долго молчал, выстукивая короткими пальцами ритм "Гимна Жуков" на полированной столешнице. Наконец он вздохнул и поднял на зоолога руку. Мельком глянув на лицо капитана, ихтиолог прочитал на нем, как в открытой книге, живую ненависть и холодное презрение. Упырь Нетутович опустил руку и сказал:
  -- Вне зависимости от последствий, Айгон Айнеонович, вы совершили антиобщественный поступок. Тебе сволочь, я доверил государственную тайну, а ты разбазарил ее в сральнике!!!
   Слова капитана звучали с подчеркнутой суровостью и были наполнены необычайной силой. Баланопостидзе окончательно сник, сполз с колена капитана и замямлил, стоя перед ним на коленях:
  -- Я все понимаю. Я не ищу себе оправданий. Сегодня вечером, после поверки, я вскрою себе вены...
  -- Не будем пока об этом говорить, - перебил его Упырь Нетутович:
  -- Я, конечно, доложу обо всем Главному штабу и по прибытию в порт приписки вас, без сомнения, повесят. Но до этого радостного события еще уйма времени. Мне очень важно, мерзавец, чтобы ты не забывал, что находишься на военном корабле, и ты обязан следить за каждым словом, каждым движением, даже сидя в гальюне, на толчке! Внимательно следите за всем, что делается вокруг вас. Если вы заметите, что-нибудь подозрительное, немедленно докладывайте либо мне, либо Персивалю Пупко. Знаете его? Он наш особист.
   Баланопостидзе отрицательно покачал головой. Капитан досадливо поморщился, но счел необходимым уточнить:
  -- Ну, такой, маленький. Верткий. Ходит вечно в сером, на ногах... красные ботфорты. Гадит всем и вся и везде.
   Айгон Айнеонович обрадовано закивал, вспомнив внешность человека, о котором шла речь. Капитан тем временем заканчивал свое выступление:
  -- На всех нас, партийных и беспартийных, людях и жуках модернистах лежит огромная ответственность. Я вас больше не задерживаю, профессор! - Упырь Нетутович пинком вышиб неслуха за пределы капитанской каюты.
  
   Ў.
   Оставшись один, из потайного ящика стола капитан вытащил небольшую картотеку. Поставил перед собой. Перебрал находившиеся в ней высокие, из плотной, толстой бумаги карточки, и вытащил одну из них. На карточке вверху, круглыми, черными буквами было напечатано:
   ЛИЧНЫЙ СОСТАВ ЭКИПАЖА ПОДЛОДКИ НЕОПУЩЕННЫЙ.
   И под этой надписью стояла другая, набранная более мелким шрифтом:
   ГОКША ТУРАНДОТ МИХАЙЛОВИЧ.
   Дальше сверху вниз шли короткие отпечатанные строки. Рядом с ними от руки, чернилами ответы.
   Капитан погрузился в чтение. Он старался не пропустить ни одного слова, ни одного ответа. Давалось ему это с большим трудом.
      -- ФАМИЛИЯ, ИМЯ, ОТЧЕСТВО:
   Турандот Михайлович Гокша.
      -- ДОЛЖНОСТЬ:
   Главный, а когда и старший инженер пукозвуковых установок.
      -- ВОЗРАСТ:
   64 года, 10 месяцев, 13 дней.
   Упырь Нетутович взял зеленый карандаш, перечеркнул цифру "13" и сверху, написал "14".
   4.ПАРТИЙНОСТЬ:
   ВМП (ж) с 19..года.
   На полях напротив этой надписи капитан снова написал "14", а после приписал - дней. Потом продолжил чтение.
   5.НАЦИОНАЛЬНОСТЬ: сомнительная.
   6.ЗВАНИЕ: пукоинженер второго ранга.
   7.ОБРАЗОВАНИЕ: Клуб "Умелые ручки".
   8.ПРЕДЫДУЩЕЕ МЕСТО РАБОТЫ:
   Приемщик стеклотары в палатке на Одинцовском рынке. Одновременно доцент стратосферных полетов.
   9.НАХОДИЛСЯ ЛИ ПОД СУДОМ ИЛИ СЛЕДСТВИЕМ. ИМЕЛ ЛИ ВЗЫСКАНИЯ?
   Нет.
   Подумав, опять на полях капитан желтым карандашом написал: "Будет, будут".
   10.ИМЕЛ ЛИ НАГРАДЫ? КАКИЕ, ЗА ЧТО?
   Кавалер ордена "Замужества " третей степени - за смелость.
   Медаль "Замкнутого пространства" - за самоизоляцию в кабине общественного гальюна Неопущенного.
   Красным карандашом и напротив этой надписи капитан поставил хитренький значочек.
   11.ВЛАДЕЕТ ЛИ ЯЗЫКАМИ?
   Свободно - говяжьим, со словарем - свиным, с трудом - языком жаворонков.
   12.БЫВАЛ ЛИ ЗА ГРАНИЦЕЙ? ГДЕ, КОГДА, ЗАЧЕМ?
   Четыре раза, в Жопонии. Цель командировки неизвестна.
   Капитан опять прервал чтение. Что-то шептал, высчитывая какие-то цифры. Рука Упыря Нетутовича потянулась к черному карандашу, но в последний момент отдернулась от него, как ужаленная. Капитан так ничего и не приписал напротив этой строчки. Следующим пунктом в учетной карточке был:
   13.ИМЕЕТ ЛИ РОДСТВЕННИКОВ ЗА ГРАНИЦЕЙ? ГДЕ, КТО, степень родства?
   Да, в Жопонии. Жена - Ешико Хахахаха и ее слепой дед известный в определенных кругах под именем Токоненадо.
   Капитан вновь взял красный карандаш и нарисовал напротив два восклицательных знака. Увлекшись, нарисовал там же забавную рожицу.
   14.ИМЕЕТ ЛИ НАУЧНЫЕ ТРУДЫ:
   Да, был опубликован в научно-популярном журнале "Секс, как забава". Статья называлась - "Спроси меня как".
   15.ПОДПИСЬ:
   Широкими размашистыми, печатными буквами было написано:
   Г О К Ш А .
   Достав из стола белый лист бумаги, капитан, покусав не заточенный конец карандаша быстро написал следующее:
   ТЕЛЕГРАММА: Тетя захворала. Срочно приезжай. Не знаю, как быть с лечащим врачом. Я все помню. СТРОГО СЕКРЕТНО. ПУ ВМС ПРЕКРАСНОЙ РОДИНЫ. Всем привет!
   Командир подводного пукозвукового красавца крейсера Неопущенный капитан вне ранга Упырь Нетутович Вий.
   Дописав, командир подлодки достал из того же ящика книгу шифров и через несколько минут, шифрограмма превратилась в несколько однообразных цифровых строчек:
   11111 11111 11111 11111 11111 11111 11111
   2.
   По телефонному вызову в каюте капитана спустя мгновение появился старший радист Кузька Хлебный.
   Картотека и книга уже были надежно убраны в потайное место, и пронырливому радисту не удалось выяснить причин беспокойства командира.
  -- Строго секретно, Кузька! - Сказал капитан, передавая правой рукой сложенный впятеро лист глянцевой бумаги. Левой в тот же миг, как только шифровка оказалась в руках Кузьки, поджег телеграмму.
  -- Есть строго секретно, братиллово капитан вне ранга! - Отрапортовал прощелыга, поворачивая бумагу и так и этак, чтобы огню было удобнее пожирать тайну.
   В глубокой задумчивости капитан, до блеска начищенным ботинком превратил горстку пепла лежащую на полу в прах.
  -- Короче, сам знаешь! Передашь им на словах мои наилучшие пожелания.
  -- Слушаюсь, - поклонился радист и покинул каюту капитана, спеша в радиорубку.
  
   ГЛАВА 11.
   У ЗЕМЛИ ДЫШАЛА ГРУДЬ.*
   Скачущий Травник не доверял Турандоту Михайловичу Гокше. Главный пукоинженер казался комиссар капеллану личностью темной и подозрительной. Руководимый своими сомнениями пастырь душ человеческих ни на мгновение не упускал из виду Гокшу. Эти сомнения терзали его нематериальное начало, ничуть не меньше, чем терновый венец физическую оболочку Спасителя. Несколько ночей Скачущий Травник даже провел под кроватью пукоинженера, с затаенным дыханием прислушиваясь к звукам, издаваемым спящим человеком. Звуки казались подозрительными, а подозрения вся более усугублялись. Тогда комиссар капеллан решил сменить тактику. Вместо того, чтобы следить за мерзавцем, он решил застигнуть Гокшу врасплох. Комиссар капеллан появлялся в самых неожиданных местах. Он подкрадывался к Турандоту Михайловичу и протяжно выдыхал ему в ухо: "У-у-у-у-ух". Несмотря на неоспоримые достоинства этого метода борьбы и выведения на чистую воду Глубоко Законспирированного Врага, прогресса все не было. Нет, Гокша, конечно же, пугался. Бледнел, хватался за сердце, а один раз даже упал в обморок, но признаваться в своей преступной связи с жопонскими империалистами, явно не спешил. Комиссар капеллан не был новичком в борьбе с врагами. Проведя две бессонные ночи, он выработал принципиально новый способ выявления измены. Теперь он, словно, не замечал пукоинженера, но время от времени, в самый подходящий, с его точки зрения, момент, подходил к Гокше и ласково глядя в глаза, задавал разные вопросы.* Ответы Гокши он тщательно фиксировал в книжечку. Если подозреваемый отказывался отвечать, ставил прочерк. Под каждым таким прочерком Скачущий Травник требовал у Турандота Михайловича подписаться. Прочерками и подписями Гокши под ними Скачущий Травник извел семь записных книжек. Только заведя восьмую, на тридцать второй странице он записал следующее:
   " На вопрос: Кто вы, Гокша? Подозреваемый ответил: Моя профессия пришелец. Не ушелец, а именно пришелец, то есть при... приближение, присоединение и в конечном итоге близость. И еще, хочу вам сказать, братиллово комиссар капеллан, мой индивидуализм, который не дает вам покоя, означает, быть не стадом и не пастухом. Быть самим собой!"
   Комиссар капеллан провел еще одну бессонную ночь, склонившись над записной книжкой. Глядя на записанный ответ Гокши, глазами потерявшего все английского кокер спаниеля. Лишь под утро написал под размашистой подписью Турандота Михайловича: " вялотекущий, прогрессирующий, необратимый распад личности".
   Едва дождавшись утра, Скачущий Травник подстерег Турандота Михайловича, когда тот выходил из своей каюты. Прикосновением указательного пальца ему удалось остановить пукоинженера. Скачущий Травник грозно сдвинул брови и, погрозив все тем же указательным пальцем, грозно предупредил затаившегося врага:
  -- Мой бронепоезд стоит!
   Гокша покивал головой и, освобождаясь от вцепившегося безумного пророка, сказал:
  -- Мне, конечно, все равно, а вот Вредной Черепашке эта новость, возможно, вернет веру в вас.
   Это был подлый удар, коварный и неожиданный Скачущий Травник безвольно опустил руки. Его лицо морщинами потекло вниз, а брови по этим морщинам быстро добрались до корней волос и спрятались там. Гокша тем временем скрылся за поворотом, ведущим в столовую. Комиссар капеллан воровато огляделся по сторонам. Убедился, что вокруг никого нет и, подобрав полу сутаны, дал волю слезам. Все еще рыдая, он пал на колени и обратился к своему небесному руководителю:
  -- Я хотел прожить вечную, исполненную алкоголя жизнь, а что получил взамен? Я больше так не могу!
   Комиссар капеллан действительно не мог. В самом низу желудка, большим, осклизлым камнем тяжело ворочалось похмелье. Скачущий Травник плюнул желчью вслед пукоинженеру, кряхтя, поднялся с колен. Отряхнулся. Поправил полы сутаны и поплелся в часовню, опохмеляться.
  
   Ґ.
   Спустя два часа достигнув равновесия между больным организмом и вечно страждущей душой, комиссар капеллан, изрядно покачиваясь, держал путь в сторону отсека красных фонарей. Спрятавшийся в стенной нише Павлюй, услышал и унюхал, как дышащий водкой и луком Скачущий Травник прошел мимо, бубня под нос:
  -- Весь сотканный из комплексов и боли,
   Иду по улице, заплеванной дождем.
   Я мог бы умереть на поле боя,
   Но поле с трупами, заключено во мне самом...
  
   Через пятнадцать минут Скачущий Травник достиг переборки, за которой начинался отсек Красных фонарей. Потея от натуги, он откатил шлюзовую дверь, и вошел в убежище плотски страждущих. В размытом красном свете три девушки быстро шли вперед, значительно опережая слухи. Комиссар капеллан бросился за ними вдогонку. И догнал бы, если бы не трезвый и злой Перевязанный Сирф, который поставил почтенному пастырю ножку. С протяжным воем, старик рухнул на пол.
  -- Братиллово комиссар капеллан, вы не могли бы налить мне, немного выпить, для спасения моей грешной души? - Все еще вежливо попросил Перевязанный Сирф. Глаза Скачущего Травника затуманились слезой, и он уже жалея о возможно сказанном, ответил:
  -- С мной-то ты договоришься, а вот сумеешь ли договориться со своей совестью?!
   Перевязанный Сирф ошеломленный доводом заместителя командира лодки по воспитательной работе, покачнулся. Закрыл правую половину лица левой рукой. Тяжело вздохнул и прошел сквозь поднявшегося офицера, как сквозь стеклянную витрину. Звеня и гремя битым стеклом.
   Сердобольные проститутки, привлеченные шумом вернулись, имея твердое намерение, помочь престарелому проповеднику.
  -- Бабоньки! - Размазывая кровь по лицу, воззвал комиссар капеллан:
  -- Нам надо провести демонстрацию! Мы должны показать всем злопыхателям, жаждущим низвергнуть мир в хаос, наше единство и готовность дать отпор. На вас, жен, матерей и сестер Прекрасная Родина возложила особую миссию! Вы утешаете моряков-подводников оторванных от твердой почвы под ногами и опущенных почти на самое дно мирового океана...
  -- Неопущенных, - поправила Скачущего Травника Изменчивая Юлодия.
  -- Неопущенных, - легко согласился комиссар капеллан:
  -- Готовы ли вы пойти за мной?! Готовы ли вы на подвиг самопожертвования, ради осуществления мечты?!
  -- Мели Емеля, твоя неделя, - подтвердила свою готовность на все циничная Навозная Шаровидка.
  -- Погодите, девоньки! - Вступила в разговор более покладистая Вредная Черепашка:
  -- Что делать-то надо? Да не вихляйся, ты! - Одернула она возмутителя спокойствия в рясе. Тот потупил постные глазки и гнусаво произнес:
  -- Я вам транспаранты дам. На них лозунги начертаны. Лозунги отвечают настроению момента. Вы наденете свою рабочую одежду, чтобы показать единение со всеми трудящимися, и по главному коридору, плечом к плечу, пройдем мы, давая отпор реакционерам всех мастей!
  -- Я голой работаю! - Опять влезла Навозная Шаровидка:
  -- И потом, каким это местом, нам профессионалкам надо давать отпор твоим реакционерам, никак в толк не возьму?!
   Скачущий Травник покраснел и еще более потупил глаза. Потом, сглотнув липкую слюну, едва слышно произнес:
  -- Любым. Но главное, аргументировано и бескомпромиссно!
  -- Да, ладно, девки! Что от нас убудет? Вишь, как старый распалился! Того и гляди, его кондратий хватит! Пошли, что ли раздеваться?! А ты, пень, тащи свои транспаранты. - Положила конец спорам восхитительная в своей нетленной красе Изменчивая Юлодия, которая готова была изменить всем, кроме Прекрасной Родины. По этому в определенных кругах ее не без оснований подозревали в бисексуализме.
   Когда проститутки ушли готовиться к демонстрации, Скачущий Травник сладко потянулся и сказал:
  -- Хорошо, когда вокруг тебя так много красивых женщин! Ты долго выбираешь, кому отдать предпочтение и в результате остаешься, верен своей жене.
  
   Ў.
   Зрелище было феерическое. Голые проститутки с транспарантами, возглавляемые раздетым Скачущим Травником, который тоже счел за лучшее обнажиться, чтобы ни выделяться из толпы, продефилировали по главному коридору, под приветственные и восторженные возгласы команды Неопущенного. Некоторые из членов команды тоже попытались раздеться и присоединиться к шествию, но капитан вне ранга Вий запретил. Все смотрели на героев очень внимательно и сочно обсуждали особенности физиологического сложения участников показательной акции. На лозунги никто, кроме Турандота Михайловича внимания не обратил. И зря! Таинственная красота женского обнаженного тела и правдивая притягательность раздетого Скачущего Травника не должны были отвлечь команду от смысловой нагрузки манифестации. Комиссар Капеллан нес в каждой руке по молотку, время от времени ударяя ими, друг об друга, извлекал из плотной среды полный тревоги короткий звук. Женщины старались идти в ногу, но из-за разной длинны ног у каждой особи, это им удавалось плохо. Навозная Шаровидка, как и все остальные несла два транспаранта. На том, что она держала в левой руке было написано: " Семеро одного убьют!", а в правой сжимала текст следующего содержания: " За двумя зайцами погонишься, если сможешь!" Вредная Черепашка держала в руках: "Не ломайте шапок, а закидывайте ими!" и "Без окон, без дверей железный огурец полный народу, не спустит супостату позору!" Она была лесбиянкой! Да. На ее правом предплечье синела татуировка, состоящая из двух странных слов и одного неопределенного предлога: " Сами с усами". Изменчивая Юлодия кроме двух транспарантов в руках, на которых было написано, соответственно: "Без труда не убьешь и петуха!" - на левом. На правом: " Гусь и свинья - братья на век!", имела еще скромную табличку не способную закрыть грудь впечатляющих размеров. На табличке было написано синим: Семь раз отмерь, один испей!" А чуть пониже спины, прямо на теле, фиолетовой помадой, наспех выведено:
   "Не знаешь броду, выпей всю воду!"
   В принципе, только на эти два призыва большинство команды и обратило внимание. Сочтя всю демонстрацию, очередным, протокольным мероприятием по профилактике пьянства и алкоголизма. Это подпортило общее благостное впечатление от увиденного. Итог подвел Перевязанный Сирф. Он совершенно не к месту процитировал Упыря Нетутовича Вия:
  -- Сделать это, все равно, что пытаться перебить шелабанами всех синайцев. - Сказал он и задорно подмигнул Цзуй Гу.
   Капитан приказал посадить всех участников несанкционированной демонстрации на три дня под арест, на хлеб и водку, чтобы другим не повадно было.
   Таким образом, итогом кипучей деятельности комиссар капеллана по выведению на чистую воду Турандота Михайловича Гокши, вышла боком для всего экипажа Неопущенного. Целых три дня они вынуждены были, пользоваться услугами: вечно грязной кокихи Членовидки Четырехпятнистой и занудной знахарь колдуньи первой категории Лептуры Желтой.
   Когда Скачущий Травник отсидев свой срок, вышел с чистой совестью на свободу, неизвестные в страшных масках устроили ему темную, отправив неумеху на три недели на госпитальную койку.**
   Турандот Михайлович Гокша торжествовал.
  
  
   ГЛАВА 12.
   "СТОИТ ЕРЕМКА В КРАСНОЙ ЕРМОЛКЕ?"*
   После несомненной победы над Скачущим Травником Турандот Михайлович радовался недолго. Щуплый мальчуган Павлюй де Фимоз со своими, на первый взгляд, детскими вопросами, не давал пукоинженеру прохода. С всеобщим любимцем экипажа Неопущенного надо было разобраться в кратчайшие сроки. Нерешительность, колебания в данном вопросе неминуемо грозили провалом. Гокша с терпением паука принялся ждать подходящего случая. И случай, как это часто с ним бывает, не замедлил проявиться. На очередной, подводной стоянке четыре человека покинули гостеприимный борт Неопущенного и погрузились в океанские пучины. Айгон Айнеонович Баланопостидзе, Турандот Михайлович Гокша, Жужжало Большое и вездесущий, маленький нахаленок Павлюй де Фимоз. Сердце подсказывало пукоинженеру, что его час пробил. На первой, контрольной точке кинули на морского, кому с кем идти. Добровольно таскаться по дну океана с Павлюем не хотел никто. Несчастливый жребий, с помощью Гокши выпал на долю хлюп старшины. Гокша приступил к реализации своего коварного плана. Как только две фигуры, одна большая, другая маленькая скрылись в призрачной дали, он зашел за спину профессора, и со всей силы опустил на апоплексический затылок ученого саперную лопатку. Ихтиолог коротко вскрикнул и бережно поддерживаемый давлением воды, легонько, как перышко, опустился на грунт. Турандот Михайлович тихонько включил винт и направился следом за мальчиком и хлюп старшиной, по еще не успевшим остыть следам. Коварный мерзавец гнусно ухмылялся. Пока, для него все складывалось благополучно.
  
  
   Ґ.
   Оставшись одни Жужжало Большое и Павлюй запустили пукозвуковые, ранцевые двигатели и заскользили в направлении - то север, то юг, то восток. Отплыв на достаточно большое расстояние от контрольной точки, они выключили двигатели и опустились на дно. Тут же их окружили хороводы разноцветных, затейливых, гавайских рыбок. Уху Веке Уиуиа и Ало-и-лои, а так же Лау-Рала--А-Пуаа взялись за плавники и причудливым серпантином то всплывали вверх, то слегка погружались в пучины. Тюлень Станислав, возмущенный вторжением в свою ареалу, поспешил с докладом к секретарю всеокеанского совета безопасности. Морская выдра Наталья, брошенная Станиславом, не выдержала и пяти минут разлуки с любимым. Вся высохла и тихо сдохла, упав на дно рядом с Павлюем, который с вздохом, тут же придал бренные останки горемычной морскому дну.
   По дну, на водорослевом паласе ползали мелкие паразиты, гниды и вредители. Увлеченно занимаясь охотой и собирательством, хлюп старшина и юнга долго блуждали среди хаоса "Млечного пути"? Взбирались на отмели, на нагромождения скал, заглядывали в жуткую, полную неприличных тайн темноту подводных пещер и гротов.
   В результате де Фимоз разревелся и капризно заявил хлюп старшине, что он голоден. Пока голод не будет утолен, дальше Павлюй не сделает ни шагу. Жужжало Большое, тоже порядком подустал от подводных мытарств. Его огромное тело требовало очередной порции съестного, поэтому он кивнул головой и сказал:
  -- Согласен. Неплохо бы найти уютный уголок и с комфортом перекусить.
   Де Фимоз с призрением посмотрел на огромное существо:
  -- Интересно узнать, откуда это у потомка навозоедов такая тяга к уюту и манерности?! А, впрочем, и в самом деле, совсем не плохо посидеть, этак, не чинясь. Без выкрутасов, тем более, кажется, дождь начинает накрапывать. - Де Фимоз подержал перевернутую тылом ладошку, потом рассмотрел ее в свете лобового фонаря и закончил:
  -- Вот кстати и пещерка, кажущаяся мне весьма уютной. Осмотрим ее, да там же перекусим, и передохнем.
  -- Слушаюся, ваше высоко благородие! - Заюлил поставленный на место хлюп старшина.
   Пещера оказалась небольшим гротом, не превышающим четыре квадратных метра по площади. Два башенных фонаря осветили подводное пристанище обворожительных океанских наяд, которые судя по всему использовали это помещение в качестве отхожего места. Повсюду на полу лежали и стояли окаменелые кучи дерьма, вперемешку с увядшими голтуориями. К стенам грота морскими ежами были прибиты морские же звезды.
  -- Ну и чепуха! - Прокомментировал хлюп старшина, засовывая пукопистолет в кобуру:
  -- Отдохнуть, поглотать какао здесь будет недурственно. Садись хлопчик, располагайся. - Опять скатился до панибрата Жужжало Большое.
   Павлюй хотел вновь укоротить фамильярного плебея, но не успел. У входа в грот, снаружи появилась долговязая фигура пукоинженера Гокши. Поверх скафандра на нем была надета белая хламида с перевернутыми лазуритовыми крестами. Молча, игнорируя обитателей подводного грота, он свалил из-за плеч поддон шлакоблоков и большую лохань с раствором цемента. Мурлыча под нос какой-то жопонский марш, принялся неторопливо закладывать вход в пещеру. В уверенных и ловких движениях пукоинженера был заметен профессионализм и многолетний навык. Стена получалась гладкая и ровная. Раствор был крутой, и шлакоблоки схватывались мгновенно.
  -- Что вы делаете, Турандот Михайлович?! - Вежливо поинтересовался де Фимоз.
   Пукоинженер ему не ответил, чтобы ни быть узнанным по голосу. Спустя два часа небольшой вход в пещеру, внутри которой находились два путешественника, был полностью замурован. Гокша довольно постучал рукояткой кельмы по рукотворной стене. Еще раз придирчиво осмотрел все швы и стыки. Сверился с карманным уровнем. Стена стояла строго перпендикулярно океанскому дну. Турандот Михайлович удовлетворенно угукнул и запустив двигатель, медленно поплыл с места преступления.
  
   Ў.
   Как только последний шлакоблок затмил собой просторы мирового океана Жужжало Большое, словно, обезумел. Одним немыслимым прыжком он очутился на ногах и кинулся к замурованному выходу. Первое мгновение хлюп старшина беспомощно стоял и озирался перед высокой, глухой стеной плотно закупорившей вход в пещеру. Потом начал орать:
  -- Мы заперты! Попили кофейку, маленький гавнюк! - В следующее мгновение с налитыми чугунной злобой кулаками он бросился на сжавшегося в маленький комок де Фимоза. Дав волю ярости и отчаянью он отошел от тихо постанывающего в беспамятстве мальчика, обратно к стене:
  -- Эта стена без сомнения рукотворная! Но кто мог ее сложить так аккуратно и тщательно за столь короткое время?! Только каменщик высшего разряда способен на такое, но среди экипажа Неопущенного нет ни одного каменщика!!! Вот в чем штука-то!
   Павлюй шевельнулся при этих словах, попробовал, что-то сказать, но не осмелился, боясь привлечь внимание грозного великана.
  -- Ни щели! Ни просвета! Точно по заказу! Подводный склеп на две персоны! Одна самого, что ни наесть благородного происхождения, вторая поскребыш народного дна. Социальная справедливость способна восторжествовать только в царстве мертвых! - С этими словами хлюп старшина налег всем телом на стену и принялся давить на нее. Хитиновый покров его из фиолетового стал багровым, по всему телу вздулись толстые, как канаты жилы и сухожилия. Колонноподобные ноги крошили гранитный пол, но стена не поддавалась титаническим усилиям колосса. Вдруг морда гигантского жука зарозовела и хрипло дыша он сполз по стене на дно пещеры. Павлюй воспользовался беспомощным положением своего гонителя и подлетев к распростертому телу отыгрался на нем ногами за все притеснения и унижения.
  -- Надо иначе! Иначе надо! - Приговаривал он, колотя бездыханное тело. Наконец Жужжало очнулся и вежливо поинтересовался:
  -- Как иначе?
  -- А вот так! - Ответил Павлюй и позвонил Айгон Айнеоновичу:
  -- Алло, алло, профессор! Вы меня слышите?!
  -- Слышу генацвали. Что у вас случилось, бичо?!
  -- Нас замуровали в подводном гроте, Айгон Айнеонович!
  -- Как, кто, где, почему? - Кинул в мальчишку пригоршню вопросов профессор.
  -- Ни на один из поставленных вами вопросов я не могу ответить в настоящее время не разгласив военную тайну! - Гордо и непреклонно ответил де Фимоз.
   Тяжелое молчание воцарилось в подводном гроте. Тревога и тоска увеличивались в геометрической прогрессии. Лежащий на дне пещеры хлюп старшина продолжал терзаться вопросами:
  -- Как же так могло случиться?! Почему я ничего не заметил? Раз, два и мы замурованы! И все это время я как идиот смотрел в стену!
  -- Так вы, Жужжало, не видели, как замуровывали вход? - Тихонько поинтересовался мальчик.
  -- Нет, а что?
  -- А, я как раз видел.
  -- Ну и что?
  -- Когда все это началось я видел, а может быть мне показалось...
  -- Ну, говори же, Павлюй, чего тянешь?!
  -- Мне показалось, что за всем этим стоит никто иной, как Турандот Михайлович Гокша.
  -- Ну, что ты такое говоришь Павлюй?! Как тебе не стыдно? Откуда здесь мог появиться пукоинженер?! Да еще так быстро возвести каменную кладку?!
  -- Померещилось тебе с испугу! - В диалог влез глухой и все еще глумливый голос Турандота Михайловича.
   Павлюй вздрогнул и закрыл глаза:
  -- Возможно, - тихо ответил он.
   А Жужжале Большому становилось все хуже и хуже. Кислорода ему не хватало. Павлюй сидел на корточках рядом с головой гиганта и с интересом наблюдал за происходящими с хлюп старшиной изменениями. Морда жука искажалась страданием. Он открывал и закрывал огромные жвала, вкусовые щупики едва шевелились. Фасеточные глаза затягивала серая пелена. Разверзнутый зев искал воздух, но именно его уже и не было.
  -- Прощай, хлопче, помираю,... скажи им... чтобы были бдительными... я любил их...
   "Ну и пусть!" - Думал Павлюй: "Я и без него. Нормально..."
   Жужжало Большое бредил:
  -- Проклятая! Посмотрим! Покажу!
   "Это он о своей жене" - догадался де Фимоз. Ноги гиганта согнулись в коленях и уперлись в стену. Плечи втискивались в маленькую щель на противоположной стене. Огромная лапа нашарила на пульте управления рычажок с надписью кислород и перевела его на максимальное положение.
   "Зачем? Ускорить конец?" - Подумал Павлюй: "Есть все-таки в некоторых плебеях возвышенное, героическое отношение к смерти! Настоящий самурай!"
   Вдруг ужасный, полный яростного гнева и вызова рев сотряс стены подводной пещеры и оглушил оцепеневшего от ужаса мальчика.
  -- Ы-ы-ы-ы-ы - выл гигант сквозь оскаленные жвала.
   Прижавшийся к стене Павлюй смотрел во все глаза и не верил им. Казавшаяся монолитной стена начала крошиться и покрываться трещинами. В его наушниках роем назойливых звуков бились вопросы товарищей:
  -- Павлюй, что случилось?! Почему, так страшно орет Жужжало?! Ты что причиняешь ему боль и страдания?! Павлюй, Павлюй!!! Да, отвечай же!
   Но де Фимоз отринул от себя внешний мир. Снизу живота и вверх по пищеводу он собрал всевозможную волшебную энергию це-гун и с пронзительным визгом, легшим на рев Жужжало, как альты на басы, он кинулся к проклятой стене:
  -- Кия-я-я-я-я! - И с коротким выдохом ткнул указательным пальцем в смертельную преграду. Стена дрогнула... качнулась... рухнула! Выход был открыт! Открыт был и вход!
   "Надо было металлической арматурой крепить!" - Горестно подумал Турандот Михайлович Гокша.
  
  
   Ў и Ў.
   Словно рой сорвавшихся с неба звезд неслись к Павлюю со всех сторон огоньки лобовых фонарей. Де Фимоз опустил онемевшую руку с зажатым пистолетом. Он устал отстреливаться и решил покориться судьбе. Пусть будет, что будет! Огоньки росли, множились и вдруг завертелись вокруг мальчика в бешеном танце. Ослепляя его и разгоняя окружающую мглу.
   Мириады звезд налетели словно буря. В один миг десятки рук подхватили тела хлюп старшины и юнги. Через минуту карательная экспедиция стремительно мчалась в открытый океан, туда где их ждал Неопущенный на глубине в двести тридцать семь метров...
  
  
   ГЛАВА 13.
   ПОДОБЬЕМ БАБУЛЬКИ!
   Ялик капитан Онри Говорящий нажал зеленую кнопку на центральном пульте управления и с протяжным стоном оторвал маленький штурвал с метрической шкалой на ребре. Неопущенный, как-то развязано задрал нос и буравя стальным брюхом воду, устремился вверх. На глубине триста метров ялик капитан пристроил сломанную запчасть на место и подводный красавец крейсер выпрямился в своем движении строго параллельно ровному будто закатанному в асфальт дну.
  -- Ой, ой-ой-ой! - Ужаснулся появившийся в главной рубке Павлюй де Фимоз. Океанограф Акакий Моисеевич Палисикупсер даже крякнул от удивления и оторвал тяжелую голову от консоли управления. Потом с досадой пожал плечами и вновь уронил часть тела на прежнее место. Доказывая что все процессы в природе существуют согласно схеме: оторвал - пристроил на прежнее место.
   В этот момент дверь в главную рубку с грохотом сорвалась с механических полозов и рухнула на пол. В рубке появился капитан вне ранга. Отрывисто дернув головой, он поздоровался сразу со всеми присутствующими, и не говоря ни слова прошел в радиорубку, плотно притворив за собой дверь.
  -- Радиограммы из Политуправления нет? - Задал он привычный в последние дни вопрос, пускавшему сделанные из слюней пузыри, вахтенному радисту Кузьке Крестоносному.
  -- Как не быть?! Вчера еще пришла. - Сказал радист, протягивая капитану листок с шифровкой мокрый и липкий от слюны. Капитан сломал лист о колено, завернул обломки в носовой платок и спрятал остатки секретной депеши на голове под кивером.
   Все так же молча капитан вернулся в свою каюту, где разделся до совершенного гола. Сел за стол, сложил перед собой обломки радиограммы из центра, достал из потайного ящика стола непристойную книжечку шифров и сверяясь с ней, но большей частью по памяти принялся дешифровывать тайное послание. Он долго переводил цифирь радиограммы в более привычные слова. Дойдя до конца с выражением досады на лице откинулся на спинку стула. Потом потянулся, снял с вешалки кивер, нахлобучил его на голову. Очень низко, так, что и без того лопоухие уши оттопырились просто до неприличия. Закончив эти манипуляции, капитан сложил руки на груди. Подумал, вновь склонился над расшифровкой и прочитал текст уже не отрываясь до самого его окончания. Вот, что там было написано:
   "Определенно сказать ничего не можем. Все может быть. Пейте настойку валерианы и сократите количество визитов к Изменчивой Юлодии. Гокша опознан нами ни как человек, но как чудовищная птица. Будьте осторожны! Анус Великий".
   Упырь Нетутович поигрался со своим красным карандашом, потом выпустил его из рук, нервически выбрался со стула и заходил по каюте разговаривая вслух:
  -- Вот и изволь делать заключения!
   Капитан ходил все быстрее и быстрее, все чаще и чаще натыкаясь на многочисленные предметы обстановки каюты.
  -- Генерал, да, да... этот генерал очень подозрительный субъект... а тут еще красавица внучка! Самая подходящая зацепка для вербовки, тем более, что Гокша страдает приапизмом. И все это при огромной любви Турандота Михайловича к тесному нижнему белью и красивым женщинам. Внимание капитан! Будьте осторожны капитан! Что делать капитан?!
   Собеседников посвященных в тайну рядом не было, поэтому Вию пришлось отвечать на свои вопросы самому:
  -- Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка это флаг корабля! Обыск?! Но почему из всего состава экипажа за вычетом потерь, составляющего теперь немногим более сотни существ, именно у него, у Гокши?! Орденоносец... обида... (Капитан почувствовал смущение, неловкость и затухание эрекции). Ведь, в сущности, нет никаких оснований. Никакого повода! Ну и что же?! Лучше маленькая обида одному человеку, чем риск огромного несчастья с сотней существ! С Неопущенным! Несчастья для всей страны! Для Родины... для РОДИНЫ - НЕСЧАСТЬЕ!!!
   С крепко зажатыми кулаками и суровой складкой в уголках большого рта, капитан принялся натягивать лосины салатного цвета...
  
  
  
   Ґ.
   Красный квадрат, так в обиходе именовалась кают компания, был полон народу. В дальнем углу маленький джаз банд непрерывно наяривал популярный в этом сезоне фокстрот: "Любовь крутили гамадрилы, а получился человек. Потом пытались человеки, но путного не вышло ничего..." Повсюду искрилось и плевалось газовыми пузырьками шампанское. Лоснились от пота лысины и голые женские спины. Дубовый Пестрый Клит и Длинноногий Арлекин - лучшие танцоры в экипаже Неопущенного, лихо отплясывали "русского". Выделывая необыкновенные па, выбрасывая такие коленца, что у всех присутствующих начались приступы морской болезни.
   Де Фимоз ходил среди отдыхающих и где тайком, а где и воровато допивал из бокалов спиртное.
  -- Славный мальчуган! - С теплой улыбкой сказал сбежавший из госпитального отсека на передовую Скачущий Травник. Цзуй Гу кивнул. Вдруг Крошечный Ху заметил, что радость исчезла с пьяного, перепачканного шоколадом лица мальчика. В глазах Павлюя промелькнул настоящий, неподдельный страх и лицо стало белым под толстой коркой коричневого лакомства. Какое-то безотчетное чувство беспокойства стиснуло сердце синайца и, перехватив очередной взгляд де Фимоза, он быстро посмотрел направо.
   В углу стоял Гокша. Цзуй Гу бессознательно нашел руку комиссар капеллана и приник к ней губами. Чуть насупив кустистые брови, Скачущий Травник пристально разглядывал пукоинженера. Тот клеился к Лептуре Желтой, но в один момент отвернулся от своей собеседницы и через головы танцующих бросил мрачный, полный ненависти и злобного огня взгляд на де Фимоза, спрятавшегося под стол. Цзуй Гу крадучись добрался до де Фимоза, вытащил его из-под стола и приобняв за плечи, подвел к мягкому пуфику. Чтобы посадить мальчика, пришлось приложить усилия. Синаец прикоснулся губами к нежному ушку мальчика и вкрадчиво спросил:
  -- Что с тобой случилось, голубчик? Чего ты, вдруг, так испугался?
   Павлюй крепко приник к Крошечному Ху и закрыл глаза. Потом встрепенулся и широко распахнул их:
  -- Он злой... злой, нехороший человек! Бяка! Он до сих пор не может мне простить. Такой пустяк! И ведь я же извинился перед ним!
   Павлюй надул губы и в штаны. Выдавил из голубых глазенок слезы.
  -- Кто?! - Спросил Цзуй Гу, моментально загораясь обидой и возмущением исходившими от мальчика.
   Павлюй молчал.
  -- Турандот Михайлович? - Тихо, но настойчиво продолжал допрос синаец.
   Комиссар капеллан выхватил из-под сутаны ракетницу и выстрелил в танцующих оранжевой ракетой. В кают компании резко установилась тишина. Скачущий Травник глухо и безапелляционно заявил:
  -- Ша! Концерт закончен! Резво разбрелись по шконкам! А не то... - И принялся сноровисто вставлять новый сигнальный патрон в ракетницу. Все сломя голову кинулись прочь из помещения. В красном уголке остались только двое, комиссар капеллан и Цзуй Гу. Некоторое время, держа друг друга за руки и не пересекаясь взглядами, они молча сидели. Наконец Скачущий Травник сказал:
  -- Я думаю, Крошечный Ху, что за всем этим стоит Еремиц Голан. Он известен, как завзятый бретер. В качестве жертвы он не пропустил ни одной дуэли.
   Цзуй Гу медленно провел свободной рукой по жестким, черным, как вороново крыло волосам. Булькнул горлом и сказал:
  -- Отдайте решение этого вопроса мне на откуп, и я доведу его до экстаза!
  -- Не надо до экстаза! Доведите хотя бы до ума! Почему так: если умственное развитие заторможено, сексуальное значительно опережает любое другое. Говорит ли это о том, что недоразвитые более приспосабливаемый, а значит и более прогрессивный вид сущего?!
   В красном уголке появился уборщик Стафлин Пахучий, и заговорщики заткнулись.
  -- Братиллово комиссар капеллан, разрешите приступить к приборке и помывке помещения? - Должным образом, что странно, обратился Стафлин к офицеру. Тот кивнул, Стафлин Пахучий обернулся во тьму коридора и закричал:
  -- Залетай братва!!!
   Вся чистоль команда бурым потоком устремилась в кают компанию. Стафлин Рыжий без излишней суеты принялся собирать пустые бутылки и складывать их в синюю авоську. Стафлин Береговой побежал по переборкам, обрушивая на пол стенды с фотографиями передовиков производства. Стафлин Пушистый ползал по мебели, собирая собой пыль. Стафлин Пахучий дезодорировал и озонировал плохим воздух. Стафлин Великолепный спал. Стафлин Волосатый щурил глаз и причесывался у зеркала. Стафлин Падальный ползал по полу, что-то подбирал с него, засовывал в рот и кушал. Комиссар капеллан поднялся, галантно помог встать Крошечному Ху и сказал:
  -- Пойдемте ко мне. Эти уроды здесь окопались надолго!
   Крошечный Ху с готовностью покивал головой, но было видно, что его мысли были заняты чем-то другим. Уже на выходе из кают компании он остановился и озвучил свое предположение:
  -- А, может быть ему, просто мальчики не нравятся?
  -- Ну и что?! - Быстро отреагировал Скачущий Травник:
  -- Это ведь не повод! Мне они тоже не нравятся.
  -- Да?! - Синаец с нескрываемым интересом рассматривал комиссар капеллана:
  -- Ну, это мы еще посмотрим...
   КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.
  
  
  
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
   А РОДИНА ...АЛА*
   ГЛАВА 1.
   А РОДИНА ...АЛА.**
   Ботик лейтенант Монэрный мучался похмельем и угрызениями совести. Создаваемый этими двумя ощущениями резонанс в неокрепшей душе молодого военного, вынудил его с самого утра заняться поисками комиссар капеллана. Лицо Стасика в этот момент было очень мускулистым, мышцы проступающие на нем были рельефны и угрожающи. Издалека казалось, что это и не лицо вовсе, а торс могучего физкультурника. Страдание, отображаемое на лице военного моряка, выражало лишь одно - ему очень хотелось исповедоваться.
   После часа безрезультатных блужданий ботик лейтенант отыскал Скачущего Травника в общественном гальюне, расположенном в отсеке красных фонарей. Престарелый пастырь был странен. На его лице плотно сидел кожаный намордник. Шею туго перехватывал черный ошейник с длинными, блестящими латуневыми шипами. Сверкающие черным, тесные кожаные трусишки выгодно подчеркивали огромный живот политработника. Шнурованные, высокие, на шпильках сапоги окончательно формировали досуг комиссар капеллана. Но не это смутило молодого офицера, к причудам Скачущего Травника на Неопущенном давно привыкли. Монэрного шокировала поза почтенного старца. Комиссар капеллан стоял на четвереньках перед чудовищным, во всю стену, зеркалом и злобно порыкивал и полаивал на свое отражение в нем.
   Ботик лейтенант вежливо кашлянул, деликатно прикрыв рот ладошкой. Двусмысленность ситуации волновала его. Скачущий Травник через зеркало посмотрел назад, где с ноги на ногу переминался Монэрный. Смущения за кожаными лямками намордника было не разглядеть. Комиссар капеллан раскатисто рявкнул на Монэрного:
  -- Поверни анфас в степь!!!
   Пока ботик лейтенант озирался, пытаясь отыскать степи, Скачущий Травник нашел свою рясу. Поднялся с пола, вытер мокрые колени, отряхнул ладони и промокнул губы и все это одним движением, словно, делая крестное знамение. Накинул рясу на покатые плечи и уже привычным, проникновенным голосом обратился к Монэрному, простирая к нему свои руки. Перехватив изумленный взгляд молодого офицера, комиссар капеллан посмотрел на тыльную сторону своих ладоней. Там явственно проступали кроваво-черные стигматы. Потупив взор Скачущий Травник сухо поплевал на ладони и принялся оттирать сочащиеся гноем раны о сутану.
  -- Что тебе, сын мой?
  -- Отец мой, я искал тебя, дабы исповедоваться. Отпусти мне мои грехи, ибо все мы грешны!
  -- Конечно, сын мой! Я ведь вроде телефона, для связи с всевышним. Поднял трубку, раскаялся в своих грехах и ну, дальше бесчинствовать. Садись вон, в ту кабинку, я сяду в соседнюю. Чем не исповедальня?!
   Скачущий Травник широким жестом пригласил Монэрного в кабину туалета, закрыл за ним дверь, а сам подобрав полы рясы, взгромоздился на фаянсовый унитаз в соседней кабинке, откашлялся и произнес:
  -- Слушаю тебя сын мой.
   Монэрный откашлялся в свою очередь и принялся исповедоваться:
  -- Отец мой, как никогда, как никогда, я близок к возрасту Христа...
   В своей кабине Скачущий Травник брезгливо сморщился, а ботик лейтенант вдохновленный отсутствием реакции отца настоятеля, вдохновенно продолжал:
  -- ...моя вера в Бога давно крепка и материальна. Я совершенно уверен в том, что он существует. Но все чаще и чаще я задумываюсь над вопросом, а знает ли Бог о моем существовании?!
   Комиссар Капеллан беззвучно сплюнул на тонкую перегородку, отделяющую его от молодого идиота и замер в ожидании. Но продолжения не последовало. По всей видимости Монэрный закончил жалкий перечень своих преступлений перед Богом. Комиссар капеллан был в игривом настроении и решил не формализировать ритуал:
  -- Видишь ли, сынок, иногда, чтобы решить проблему для начала ее надо создать. Взять, к примеру, меня, я знаю про эту чертову жизнь все! И как предают, и как предавать...
   "Вот ведь уежище! Я ведь к нему совсем не за этим! Дал бы просто опохмелиться!" - тоскливо подумал Стасик. А Скачущего Травника несло:
  -- Жизнь, сынок, совсем не такая радужная, какой она предстает нам на порнокассетах! А любовь с телевизором не самый страшный грех из всех возможных. Скажем про тебя, вот ты большую часть времени проводишь в главной рубке с капитаном вне ранга. Чем вы там занимаетесь? По судну уже поползли нехорошие слухи и домыслы! Люди недоумевают, а недоумение порождает волнение. Необходимо нам, как офицерам положить конец грязным инсинуациям!
   Ботик лейтенанта отчетливо мутило. Он с большим трудом поспевал мыслями за словами комиссар капеллана. Пауза в речи Скачущего Травника, позволила ему это сделать и, подавив очередной приступ тошноты, с трудом разлепляя клейкие губы, он сказал:
  -- У нас с ним чисто мужские отношения. Они напрочь лишены сексуальной подоплеки. Я отношусь к Упырю Нетутовичу, как к наставнику и командиру...
  -- Эгм, эгм, - сказал комиссар капеллан:
  -- Слово произнесенное, - дым! Записанное, - камень! Причем, иногда, за пазухой. Мне, а значит и Спасителю, очень бы хотелось знать о нашем добром командире ВСЕ! На тебя, сын мой, возлагается священная миссия записывать все, что говорит Упырь Нетутович, и передавать мне. А уж дальше, моя забота, как сделать все сказанное нашим капитаном, известным Богу. Запомни, сын мой, если ты одерживаешь маленькие победы, то и поражения можешь потерпеть только небольшие!
  -- Да, я хотел бы... - справился с собой ботик лейтенант:
  -- Но, тут есть одна небольшая проблема...
  -- Какая, сын мой? - насторожился комиссар капеллан.
  -- Братиллово комиссар капеллан, я неграмотный.
   Скачущий Травник задумался, мысли все как на подбор были безрадостными. Спустя несколько минут, он разозлился и сказал:
  -- Похвально, ботик лейтенант! Я доложу о ваших успехах своему руководству. Считаю своим долгом, напомнить вам о судьбе Персиваля Пупко. Он осмелился вступить в интимную связь с законом и где он теперь этот Пупко?!
  -- Где? - Заинтересовался Монэрный.
  -- В цугундере! Связанный козлом, отдыхает уже трое суток. Все понял?! - Угрожающе закончил комиссар капеллан.
  -- Так точно! Вот только, как насчет моего греха сомнения и гордыни?
  -- Я тебе их уже отпустил! Ступай с миром, или у тебя есть ко мне еще что-то?!
  -- Спасибо, ваше святейшество! А как насчет того, чтобы похмелить, ой, простите! Причастить меня церковным вином? - Вкрадчиво поинтересовался Монэрный.
  -- Изыди Сатана!!! - Взревел комиссар капеллан и что было силы ударил кулаком в фанерную перегородку.
   Ботик лейтенант, горько сожалея о потерянном в пустую времени, кинулся прочь из гальюна. Скачущий Травник кряхтя, скинул с себя рясу и вновь встал на четвереньки. Стасик Монэрный в дверях чуть не сбил с ног, входящего в отхожее место капитана Неопущенного. Упырь Нетутович задумчиво повернул голову вслед убегающему офицеру, постоял мгновение и решительно вошел в гальюн. Скачущий Травник перед зеркалом приглаживал растрепанные патлы потными ладонями. Капитан опустил забрало и глухо, из-под него приказал:
  -- Иди сюда, кожистый валик!
   Комиссар капеллан поднялся с колен, четко, совсем по военному развернулся и сделав три строевых шага, замер, вскинув руку к все еще охваченной намордником голове, бодро отрапортовал:
  -- По вашему приказанию прибыл, братиллово капитан вне ранга! В свободное от должностных обязанностей время, зашел в гальюн, дабы справить естественные надобности!
   Капитан схватил комиссар капеллана за складки сутаны и очень близко притянул к себе. Из-под причудливой решетки забрала несло овечьим сыром, кровью и луком. Скачущему Травнику не в первый раз стало по настоящему жутко, а капитан густо дыша смертью, зашипел в разгоряченное лицо пожилого пастыря:
  -- Естественные нужды, говоришь?! Опять офицеров вербуешь, гадина?!
  -- Никак нет, ваше высокоблагородие! - Честно и преданно смотрел Скачущий Травник в холодную, железную маску:
  -- Юнец зашел исповедоваться. А я с тем здесь и поставлен, чтобы на души больные, исстрадавшиеся и ничтоже сумнящиеся, лить бальзам и елей Слова Божьего!
  -- Ну, я тебе сейчас... - договорить до конца свою угрозу, а уж тем более воплотить ее Упырь Нетутович не успел. Из розового динамика раздался бархатный голос ялик капитана Онри Говорящего:
  -- Капитану вне ранга Вию, срочно прибыть в главную рубку! Нештатная ситуация! Повторяю...
   Повторения Упырь Нетутович слушать не стал, он рывком освободил руки от Скачущего Травника, метнув последнего в зеркало и в полголоса бормоча военно-морские словечки, стремительным шагом покинул злосчастный гальюн.
  
  
   Ґ.
   На капитанском мостике царило смятение. Кто-то молился, кто-то тихо плакал, кто-то дрался, пытаясь всучить кредитору расписки, вместо наличных денег. Всех присутствующих в рубке, как всегда превзошел Баланопостидзе. Он пристроился напротив капитанского самовара и брился. Когда капитан, подобно неуправляемой божьим промыслом шаровой молнией ворвался в главный отсек, первым делом он сорвал с головы тяжелый шлем и лязгнув забралом запустил его в ялик капитана Онри Говорящего. Промахнулся на какие-то миллиметры. Отметив в памяти место падения головного убора, капитан накинулся с упреками на Айгона Айнеоновича:
  -- Что это ты здесь устроил?! Даже у куцего отрезка и то, два конца есть!
   Баланопостидзе выбривая правую щеку, спокойно ответил капитану:
  -- Видите ли, мон шер, наличие растительности на лице мужчины, являет собой непочатый край для самосозидания и реконструкции. Хочешь растительность эту выращиваешь, а не хочешь, так сбрей ее. Всего делов!
  -- Да, что у вас здесь происходит?! - Капитан все еще не мог обрести спокойствие и рассудительность после стычки в общественном гальюне со Скачущим Травником.
  -- Братиллово капитан вне ранга, нас затерло айсбергом! - Обречено объяснил ситуацию Акакий Моисеевич Палисикупсер. Упырь Нетутович, как-то сразу сник и замямлил:
  -- Так... гм... плохо... гм... очень плохо... гм...
  -- Да уж чего хорошего! - Откровенно веселился Баланопостидзе.
  -- Что же делать?! - Впал в очередное отчаяние Онри Говорящий.
   Капитан сел в центре рубки на свой любимый, вращающийся стул и сказал:
  -- Не мешайте мне! Я буду думать.
   Потянулись долгие, томительные часы ожидания, безделья и тревоги. Непрерывное, звенящее гудение моторов мешало спать и надеяться экипажу Неопущенного, всем, кроме больного ответственностью Упыря Нетутовича Вия.
  
  
   Ў.
   Цзуй Гу совсем не спал. Что-то непонятное, какое-то смутное, лишенное четких границ беспокойство неотступно донимало его. Он слонялся по кораблю и его хищный нос раскачивался в такт его шагам. Крошечному Ху очень хотелось. С кем-нибудь поговорить, поделиться своей тревогой, но вся команда избегала приближаться к маленькому синайцу, после того, как он провел ночь в каюте комиссар капеллана. Это было ошибкой весь экипаж Неопущенного перестал воспринимать Цзуй Гу всерьез. Только юный Павлюй де Фимоз с детской непосредственностью никак не мог распрощаться со своей былой привязанностью к плосколицему существу. Крошечный Ху вспомнил об этом и направился на поиски мальчугана. Он нашел его в радиорубке. Павлюй сидел верхом на Кузьке Хлебном и что-то быстро записывал в толстую тетрадь. Увидев Цзуй Гу, де Фимоз смутился и быстро спрятал тетрадь за спину. Вахтенный радист недовольно заугукал во сне.
  -- Что ты делаешь, маленький белый мальчик? - Подозрительно поинтересовался синаец.
  -- Да, вот... ищу не вдохновенья, но печали. Ты к Кузьке? Он на вахте, подо мной.
  -- Вижу, - хмуро буркнул Крошечный Ху и уселся на огромный приемник "Спидола".
  -- Так, что же, все-таки у тебя в тетради? Дневник ведешь? Обиды свои записываешь?! - Зло усмехнулся Цзуй Гу.
   Павлюй посинел от стыда и едва слышно сказал:
  -- Да...
  -- А братиллово капитан вне ранга знает о твоем почине? - Надменно продолжил допрос настырный синаец.
  -- Упырь Нетутович?! Зачем же?! - Испугался маленький враль:
  -- Я об этом никому не говорю! И тебя о том же прошу, не говори об этом никому, даже Скачущему Травнику.
   Упоминание имени комиссар капеллана бросило тень на желтое лицо синайской национальности:
  -- Я-то не скажу! Будь уверен. - Почему-то легко согласился Цзуй Гу. Де Фимоз почувствовал подвох. В голосе Цзуй Гу явно звучала подлая подоплека, которая не замедлила тут же облачиться в словесную форму:
  -- Но капитану ты обязан рассказать обо всем сам! И перед возвращением Неопущенного в порт приписки, должен будешь отдать свой дневник капитану, а он его уничтожит. Разве тебе не известно?! Таков порядок! Это правило обязательно для всех неопущенцев!
  -- Неужели? - Растерялся Павлюй:
  -- Но, зачем же? Я не знал?
  -- Ты, что, совсем идиот?! Нет, я думаю здесь другое! На нашей подлодке все совершенно секретное! Даже система спуска воды в гальюне! Вдруг в своем дневничке ты занимаешься описанием секретных штуковин с нашего Неопущенного?! Я даже очень четко и ярко могу себе представить, как все это будет выглядеть, - ты будешь стоять на коленях перед чрезвычайной тройкой. Лупать подведенными ресницами. Давить из телячьих глаз слезы и говорить, что тетрадь ты потерял! Или у тебя, ее украли, или какими-то другими, тебе неведомыми путями твои записи оказались в руках ВРАГА... Даже ты, своими куриными мозгами должен понимать, что ВРАГ всегда и всюду следит за нами! За всем, что делает наша Прекрасная Родина. За нашими вооруженными силами! За нашей армией и флотом!!! За заводами и фабриками! За мужчинами и женщинами! Стариками и детьми! Капиталисты и империалисты всех мастей спят и видят только одно, - как бы половчее напасть на нашу великую страну! Уничтожить наших защитников! Отнять наши бескрайние угодья! И мою, мою дачу на сто семидесятом километре от Столицы! Они мечтают посадить нам на шею капиталистов и помещиков, чтобы весь наш народ непокладая рук горбатился на них, получая одну копейку с заработанного рубля! Что бы опять в Нашу Прекрасную Родину вернулись, - нищета, безработица, холод, унижение и рабство! Надо всегда помнить об этом де Фимоз!!! Нельзя ни на секунду забывать, что мы со всех сторон окружены врагами!
  -- А, сейчас не так? - Почему-то спросил де Фимоз у Крошечного Ху.
   Павлюю еще не приходилось видеть подобного припадка у обычно молчаливого и покладистого синайца, который словно не слыша вопроса, продолжал сидеть на транзисторном приемнике, размахивать руками и орать:
  -- Эти враги подсылают к нам шпиенов, что бы выведать наши секреты! Они рыщут по многострадальному телу нашей Прекрасной Родины. Подкупают разных негодяев и склоняют на свою сторону сомневающихся, чтобы воспользовавшись благоприятной ситуацией, те начали взрывать наши фабрики, заводы, ремесленные мастерские и профессионально-технические училища! Убивать, подло, из-за угла наших кустарей одиночек! Разрушать мосты и электростанции! Уничтожать пути сообщения и коммуникации! Выкрадывать планы нашей обороны и наших крепостей! Чертежи самых лучших наших самолетов, пушек, броненосцев, подводных лодок! Воровать портреты самых лучших наших людей и передовиков производства...
  -- Я ничего не буду больше записывать о Неопущенном! - Заорал де Фимоз, срываясь со спины Кузьки Хлебного и бросаясь к Крошечному Ху. Мальчик обнял оратора, приникая выкрашенной в желтое головой к груди синайца:
  -- Ничего, никому, даже тебе! Даю тебе честное слово! Я сам сожгу свои записи, чтобы ни утруждать Упыря Нетутовича!
  -- Хорошо! Надо быть очень бдительным, Павлюй! - Синаец устало отпихнул от себя мальчика:
  -- Надо быть не просто крайне осторожным во всех своих действиях, но и следить, очень внимательно наблюдать и присматриваться, к тому, что делают другие существа вокруг тебя! К примеру, ты видишь, что существо совершает что-то странное, непонятное или непозволительное. Фотографирует, что-то возле нашей крепости, подозрительно возится у себя в штанах, или подолгу шатается у одного и того же места с бревном на плече, около железнодорожного моста, охраняемого часовым. Или таясь, выносит бумаги из военного учреждения. Какие-нибудь странные вещи. Или, что уже вообще возмутительно, справляет нужду на доску почета сверх секретного предприятия, а у тебя в голове, - ЩЕЛК!!! Команда - насторожись, Павлюй! Примечай! Незаметно, осторожно наблюдай. Если ничего не понимаешь, ищи помощи и совета у взрослых братиллов, которые более опытны, чем ты в подобных вещах. Если уж дело явно гнило подкрадывайся сзади и обушком! По темечку! По темечку ВРАГА!!!
   Цзуй Гу замолчал. Павлюй тоже молчал, промакивая испарину батистовым платком:
  -- А может быть мне вообще отрубить руки?! - Неуверенно предложил мальчик после паузы.
  -- Нет, зачем же? - Неуверенно пожал плечами Крошечный Ху:
  -- Записывай в свой дневник все, кроме того, что может повредить нашей Прекрасной Родине.
  -- А что может повредить нашей Прекрасной Родине? - С надеждой поинтересовался де Фимоз.
  -- Все! - Отрезал Цзуй Гу. Павлюй в ужасе отшатнулся, а Крошечный Ху улыбнулся и плавно перевел разговор в другое русло:
  -- А что у тебя с Турандот Михайловичем Гокшой?
  -- Я не знаю, Цзуй Гу. - Потупил взгляд де Фимоз:
  -- Он почему-то рассердился на меня.
  -- Турандот Михайлович? - Медленно переспросил узкоглазый идиот:
  -- Та-а-а-ак... почему же он на тебя рассердился? Мне казалось, что прежде у вас были очень неплохие отношения. Вы, по-моему, даже дружили. Ведь так?
  -- Да! - Оживился де Фимоз:
  -- Он объяснял мне машины. Забавно шутил со мной. Играл в разные игры. Но после случая в Сральнасовом море его, словно, подменили. Но это просто недоразумение...
  -- Рассердился?!! - Вскричал синаец:
  -- За что?!!
  -- Ну, я ведь уже сказал, что это было недоразумение. Он ошибся.
  -- Хорошо, пусть ошибка, - нетерпеливо перебил мальчика Цзуй Гу, уже не способный сдерживать волнение:
  -- В чем заключалось это недоразумение?! Что произошло между вами?!! Говори! Говори! - Тряс он де Фимоза за плечи.
  -- Я нашел клочок бумаги, туалетной, с какими-то надписями. Он как коршун напал на меня. Вырвал бумажку и так же, как ты сейчас, принялся трясти меня!
  -- Ну, ну, что было там написано?!! - Синаец тряс мальчика все сильнее. Де Фимоз выглядел совершенно измученным.
  -- Там было написано, что-то про кефир, - наконец вытряхнул признание синаец.
   Он выпустил де Фимоза и замер, нацелив нехороший взгляд в переносицу мальчика. Губы его посерели, скулы заострились и грозили исколоть в дыры тонкий кожный покров желтого цвета. Павлюй закрыл лицо руками. Крошечный Ху забормотал:
  -- Кефир... кефир... Сральнасово море... больше ничего...
  -- Да, больше ничего! Я все очень хорошо помню, Цзуй Гу! - Осмелился вставить капризную реплику Павлюй.
  -- Ты больше ничего не помнишь, Павлюй? - Тихо спросил Крошечный Ху:
  -- Больше ничего из того, что случилось в тот день?
  -- Не-а, - беззаботно помотал головой мальчишка. Цзуй Гу, будто ураган сорвался с места, подхватил мальчонку, мгновенно, на вытянутых руках дотащил его до ближайшей переборки и начал стучать об нее де Фимозом, приговаривая чужим голосом:
  -- А бомбардировку забыл?!! Забыл, что в тот день стоянку Неопущенного бомбили?!! Гад! Гад! Кат!!! Сифилитик!!! Палач!!! Идею пачкаешь?!! Меня пачкаешь?!!
   Краска залила лицо мальчика. Ему было больно, страшно и обидно. Потом его лицо начало бледнеть. Он передернулся всем телом, пытаясь найти себе оправдание:
  -- Я... я был болен, - с очень большим трудом произнес он.
   Цзуй Гу отбросил мальчика, как сломанную куклу, направился было к двери, но, неожиданно, точно, вспомнив о чем-то, повернулся к харкающему кровью и мокрому от страха мальчику:
  -- И еще, заруби себе на носу, - БУДЬ НАЧЕКУ!!! Примечай, наблюдай осторожненько, незаметно. Если увидишь, что-нибудь подозрительное, не подавай виду. Обещаешь?!
  -- Хорошо, - прошептал разбитыми в кровь губами де Фимоз.
  
   ГЛАВА II.
   А РОДИНА СР...
   На третий день ледового плена команда забеспокоилась. Собрался стихийный митинг. После часа криков, шума и драк выбрали делегатов, чтобы выяснить ситуацию у капитана. Но депутаты идти отказались. Принялись искать добровольцев и еще после получасовой драки единственным, избитым добровольцем оказался Айгон Айнеонович Баланопостидзе. Его крепко накрепко связали и закинули в капитанскую рубку.
   Капитан вне ранга Вий сидел на своем любимом, вращающемся стуле намертво принайтованом к полу. Второй день Упырь Нетутович с видимым удовольствием, в седьмой раз перечитывал "Елену в мехах" Леопольда фон Захер Мазоха. В двух метрах от любимого капитана на коленях стоял ялик капитан Онри Говорящий. Все то время, которое капитан посвятил чтению любимой книги, его заместитель держал у виска взведенный револьвер. Со всех сторон обуянный страхом он собирался с духом для сведения счетов с жизнью. Айгон Айнеонович с трепетом в сердце рассматривал напряженную сцену, пытаясь понять, скрытый подтекст увиденного. Особенно поразило нестойкого ученого то, что капитан читал книгу основоположника мазохизма в издании для слепых и вверх ногами. Трепетные пальцы возбужденно пробегали по выпуклостям очередной страницы. С уголка губы на не очень свежую тельняшку капитана, свешивалась сладострастная ниточка влаги. Упырь Нетутович очень медленно поднял голову, словно пытаясь сосредоточиться на визитере. Потом его губы улыбнулись:
  -- А это вы, мон ами! Вот и сейчас я вспоминаю, что меня часто упрекают в излишней идеализации людей. Нет, могу возразить всем с полным на то основанием. Я не идеализирую людей! Просто отношусь к ним лучше, чем они есть на самом деле. - С этими словами капитан метнул причудливое издание в голову связанного ихтиолога. На подводной лодке установилась абсолютная тишина. С ее установлением еще больше усилилось чувство беспокойства, наполнявшее все отсеки Неопущенного. На душе маститого ученого стало совсем уж нехорошо.
  -- Ты сам преступник! Раз предполагаешь у всех наличие преступных намерений! - Гордо сказал ученый и повел крепко связанными плечами.
  -- Вы думаете?! - Продолжал улыбаться Упырь Нетутович.
  -- Уверен! - хотя, если судить по выражению лица и интонациям голоса профессора, Айгон Айнеонович не был уже уверен ни в чем.
  -- Ну, что вы стушевались?! Я просто репетирую начальственное пренебрежение к подчиненным. - Продолжая улыбаться, но уже устало и вымученно, поднялся с места Упырь Нетутович.
  -- А-а-а-а, понятно, - облегченно протянул Баланопостидзе, но что-то мешало ему.
  -- Ну и что вас привело ко мне? - Напомнил о цели визита Упырь Нетутович. Айгон Айнеонович с большим трудом собирал мысли. Голова болела так, что хотелось смыть лицо. Наконец из разноцветного мельтешения мыслей и обрывков эротических образов выплыла фраза, которая отчасти могла объяснить появление ихтиолога в капитанской рубке:
  -- Будучи, некоторым образом, уполномочен и делегирован командой Неопущенного, я пришел к вам, чтобы выяснить каково положение дел?
  -- Это мятеж, - спокойно сказал капитан корабля, набивая трубку.
  -- Ну что вы, что вы!!! - Отпустившие было страхи вновь вернулись к профессору удесятеренными:
  -- Команда просто хочет помочь вам вытащить лодку из ледяного плена.
  -- Интересуются они!!! - вспылил Упырь Нетутович:
  -- Вот вы вначале сделайте, а потом уже, только потом, мы найдем причину. Идите и отремонтируйте седьмой сральник главного выхода! - закончил командир совершенно спокойно, но почему-то вставил в слово сальник букву "р". Кстати, 99,8 процента мужчин живут с женщинами, потому что считают себя гетеросексуалами. Если бы не давление этого комплекса все могло быть совсем иначе.
   Баланопостидзе вынужден был извинившись, откланяться.
  
  
   Ґ.
  -- Фантазия должна быть ограниченна рамками дозволенного! - Начал свое выступление перед замершей командой Айгон Айнеонович. В толпе нестройно загалдели. Такой подлости от ученого мало кто ожидал.
  -- Братцы! - слезливо закричал Скачущий Травник:
  -- Кислорода в лодке осталось на два дня!
  -- Заткнись, система пищеварения! - обидно обозвал комиссар капеллана Айгон Айнеонович:
  -- Кислороду и вправду мало осталось! Поэтому, как ученый и руководитель научной частью экспедиции, вижу выход только в одном... - Баланопостидзе сделал театральную паузу, а потом резко, словно, холодной водой из ушата, выплеснул в толпу свое предложение:
  -- Надо перебить всех жуков! Их на корабле больше, чем людей. Это, как раз тот случай, когда существо симбионт должно пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти хозяина. Паразитов, допустим, надо давить!
  -- Это, кто ж, это паразит?! Это кого ж, надо давить?! Это, кто ж, доминирующий вид?!! - подбросил пару, тройку полешек в разгорающийся костер народного гнева Скачущий Травник.
   С ним, после недавних событий произошли очень сильные изменения. Он теперь не просто ходил, а перемещался по отсекам подводной лодки. Движения его были упругими и уверенными. Какими-то, в своей напряженности, каучуковыми. Казалось, каждый шаг сопровождался скрипучим и резиновым звуком - "епс-с-с". Скачущий Травник научился чередовать ноги. Епс-с-с правой ногой. Епс-с-с - левой. Головой в сторону - епс-с-с! С некоторыми из членов экипажа Неопущенного, ненароком видевших комиссар капеллана со стороны, случались нервические расстройства. А острый на язык, Перевязанный Сирф обронил, как-то, мимоходом, по поводу Скачущего Травника: "Уходящий в танце". Многие из неопущенцев, за глаза, так и называли Скачущего Травника.
   Комиссар капеллан ободренный всеобщим вниманием, бросал в лицо Баланопостидзе обидные слова, густо перепачканные липкой слюной. Айгон Айнеонович не успевал уворачиваться и стоял весь, с ног до головы, заплеванный нелицеприятными словами и мокрыми производными слюнных желез комиссар капеллана.
  -- Обними себя сам, борода!!! У жуков размер легких в три раза меньше, чем у людей. Людей надо перебить! Из-за людей вся экология нарушена и неприятности все, тоже из-за них! Был бы капитаном жук, вряд ли бы мы сейчас куковали в центре айсберга. - Скачущий Травник перевел дух, а Перевязанный Сирф, воспользовавшись паузой, прокомментировал:
  -- Это, братилловы, плевок в вечность! Готов поставить свою бескозырку на кон, наш капитан сегодня поужинает комиссар капелланом! --Скачущий Травник услышав про ужин, мгновенно переключился на другое:
  -- Домой хочу! На Прекрасную Родину вернуться! Уйду я отсюда! Чужой я здесь! А дома хорошо! Вечером вывожу свою собаку, на ужин. Накормлю ее первым встречным и на горку, на звезды смотреть. Благодать!
  -- Что ты, как Иван Пырьев в одноименном фильме! Давай о деле! - Прервал обильно ностальгирующего комиссар капеллана Персиваль Пупко:
  -- Кого резать будем? Жуков или людей?! - Задал он беспокоящий всех вопрос. Команда разделилась на два лагеря и со злобным любопытством поглядывала друг на друга.
  -- Что делать?! - опытный оратор комиссар капеллан Скачущий Травник вновь овладел вниманием аудитории. Аудитории подобное насилие над ней нравилось:
  -- Капитану позвонить и испросить у него приказаний!
  -- Верно!!! - закричали жуки:
  -- Правильно!
  -- В самом деле! - согласились люди:
  -- Упырь Нетутович не жук и не человек, поэтому, кому, как ни ему взять на себя обязанности третейского судьи.
   На том и порешили...
  
  
   Ў.
  -- Что делать? Как освободить Неопущенный из самого центра чудовищной льдины?! Как устранить угрозу позорного, бессрочного плена в этом ледяном корыте?! - Спрашивал Упырь Нетутович свое отражение в зеркале. Отражение командира хмуро улыбалось. С необыкновенной силой капитан только теперь прочувствовал всю огромную обузу ответственности, которую он несет перед страной. Ответственность за многие никчемные жизни прекрасных детей его Родины, которые она вверила ему. Ответственность за великолепный корабль, который она доверила ему. Ведь корабль был материальным сгустком гениальных научных и технических идей, далеко опередивших свой век. А еще материально-техническая база. И с бухгалтерией далеко не все в порядке!
   Бессвязные мысли, безнадежные, фантастические, порой просто нелепые планы, проносились перед ним, но тот час отбрасывались. Телефонный гудок вот уже полчаса вызывал капитана к аппарату. "Какое самое лучшее коммуникативное средство?" - спросил себя капитан, и мгновенно нашелся с ответом - "Водка!"
  -- Ну, что там у вас?! - раздраженно спросил у черной, эбонитовой трубки капитан вне ранга.
  -- Позвольте доложить, братиллово капитан вне ранга? - Робко начал заместитель комиссар капеллана по воспитательной работе, агитатор Прыгающий Пребрежник.
  -- Ну, - устало разрешил капитан вне ранга.
  -- При очередном осмотре полыньи мною и моим секретарем Удивительной Девтерофлебией...
  -- Это еще кто такая?! - перебил доклад капитан.
  -- Я ее на последней стоянке подобрал. Помыл, научил делопроизводству, комиссар капеллан в курсе. Он сам иногда прибегает к ее помощи...
  -- Короче! - недовольно поморщился Упырь Нетутович:
  -- Потом разберемся с вашей секретаршей. Что там с полыньей?
  -- Находясь в полынье, мы заметили, что уровень воды в ней повысился на пару сантиметров. Над полыньей устойчиво держится паровое облако.
   Капитан внезапно оживился:
  -- Туман понятен, - быстро сказал он:
  -- Идет быстрое испарение воды на морозе, а вот повышение уровня воды.., что по этому поводу думает братиллово Палисикупсер Акакий Моисеевич?!
  -- А ничего не думает! У меня вообще, когда я на него смотрю, появляется ощущение, что он задарма кушает свой хлеб. Переводит, так сказать, добро на дерь... - закончить Прыгающий Пребрежник не успел, потому что капитан перебил его:
  -- Ах, да! Ну, конечно, конечно! - капитан застыл у аппарата. Опущенные веки отбрасывали глубокие тени на прекрасное лицо. Почти бессознательно, начисто забыв, о решении вопроса по поводу судьбы Удивительной Девтерофлебии, как загипнотизированный Упырь Нетутович, бубнил:
  -- Да, конечно... конечно... лед тает... теплая вода... так... так, - оранжевый цвет лица быстро сменился на полузадушенный, фиолетовый:
  -- Все в порядке, братиллово Прыгающий Пребрежник. Больше ничего не хотите мне рассказать?
  -- Да, вот, братиллово капитан вне ранга, жена у меня больна. У нее неоперабельная простуда...
  -- Ну и славно! Всего вам наилучшего! - Выключенный нетерпеливой рукой аппарат чуть не спрыгнул со стола.
   Капитан бросился к своему отражению в зеркале и страстно его расцеловал. "Вот, наконец, решение вопроса! Настоящее, действительное! Как это сразу не пришло в голову?! Пушка и наклал!!! Ой, простите! Пушка и накал! А, еще заставить всю команду писать на лед! Ведь температура мочи, всяко выше температуры льда! Дать всем мочегонного и это комплексное решение позволит через насколько дней освободить Неопущенный из ледового плена. Ура!!! Выход Найден"!
   Хотелось по мальчишески плясать. Хотелось коньяку с шоколадом, а потом хорошую сигару! Хотелось любви без извращений и понимания без границ. Хотелось кричать на весь мир о победе духа над плотью! Да, мало ли чего еще хотелось...
   Но, словно, одним движением невидимых нитей Упырь Нетутович придушил радостное возбуждение. Спокойными, размеренными шагами, застегнув, почему-то, все пуговицы на мундире, кроме трех отсутствующих, Упырь Нетутович подошел к столу. Сел. Взял в руки карандаш и, несмотря на катастрофическую нехватку времени, погрузился в воспоминания...
  
   ГЛАВА III.
   ДАВ...
  -- А, если я тебе усы вырву по волосинке?! - вскинулся на Скачущего Травника капитан. Тот молча пожал плечами. Удовлетворенный Упырь Нетутович продолжил:
  -- И так братилловы, представленные мною на ваш суд расчеты дают однозначную и не терпящую расхождений мнений картину, - капитан повел тяжелым подбородком в сторону комиссар капеллана, тот набычившись молчал:
  -- Если у кого-то имеются возражения, вопросы, милости прошу, - улыбнулся капитан, пристегивая к рукоятке именного маузера кобуру из красного дерева.
   Желающих задавать вопросы не обнаружилось. Капитан устало сел, продолжая выискивать стволом старинного пулеметателя возможных оппонентов. Ни одно существо из командного состава подводной лодки, собранных капитаном для обсуждения своего проекта не пошевелилось и не произнесло ни звука. Длительное и изматывающие молчание воцарилось в главной рубке. Казалось, что все спали и видели один и тот же кошмарный сон. Напряжение возрастало. Каждый из присутствующих боялся взвалить на себя тяжелое и страшное бремя первого слова. Наконец комиссар капеллан, словно, проснувшись вздохнул, оглядел всех и торжественно произнес:
  -- План гениальный!!! Гениальный! Гениальный, потому что ясен и прост даже для меня, полного профана во всем, что не касается преферанса.
  -- Ничего лучшего уже и не придумаешь! Наш отец-командир, как всегда на высоте! - Поддержал Скачущего Травника Айгон Айнеонович:
  -- Что касается меня, руководителя научной части, я полностью и целиком, в малейших деталях поддерживаю план капитана вне ранга.
  -- Да, тут вообще обсуждать нечего! - Заорал Турандот Михайлович:
  -- Совершенно прав комиссар капеллан, план прост и гениален, как божий день. Я даже не считаю нужным проверять расчеты!
   Упырь Нетутович благосклонно кивал, но маузера из рук выпускать не торопился.
  -- План великолепен! Нам нельзя терять драгоценного времени! Мы должны, как можно скорее приступить к его реализации! - Закричал, вскакивая Онри Говорящий.
   Длинный ствол командирского пугача бдительно дернулся, пресекая энтузиазм молодого офицера. Ялик капитан от греха залез под стол и там затих. Капитан до сих пор сидевший неподвижно, с закрытыми, по обыкновению глазами, незряче прицелился в Турандота Михайловича Гокшу, и уже в следующее мгновение вытянувшийся в струнку пукоинженер, звенящим от волнения голосом говорил:
  -- Мне остается только поздравить себя и всю команду Неопущенного с тем, что мы работаем на такой подлодке, как это чудо техники Прекрасной Родины и под началом такого находчивого и изобретательного капитана, как наш многоуважаемый и любимый Упырь Нетутович Вий.
   Капитан вне ранга удовлетворенно улыбнулся и благосклонно кивнул. Сразу же за этим движением он перевел ствол маузера на Палисикупсера Акакия Моисеевича. Подводный геолог даже не счел нужным вставать, и сразу перешел к сути вопроса:
  -- Упырь Нетутович, дело и так ясное. Мнение командного состава Неопущенного не имеет никакого значения. Я думаю вас необходимо наградить правительственной наградой, а всей команде вменить в обязанность ежеминутно брать с вас пример. Пора приступать к осуществлению вашего гениального плана. Промедление смерти подобно!
   Капитан вне ранга был явно доволен, но почему-то, счел необходимым еще раз обратиться к собравшимся, подняв пистолет на уровень груди Баланопостидзе:
  -- Я очень прошу, если у кого-то есть малейшие сомнения или хотя бы простой вопрос, заявите об этом! - Палец на спусковой скобе заметно побелел и дрожал от напряжения.
   Присутствующие замотали головами, как коровы в жаркий полдень на лугу. Сквозь это молчаливое коллективное движение в главную рубку неожиданно ворвался хор густых и низких мужских голосов. Как будто издалека, неудержимыми, победоносными волнами вливались в каюту величественные звуки гимна жуков.
  -- Что это?! - Недоуменно, но зловеще спросил капитан комиссар капеллана.
  -- Репетиция к сегодняшнему вечеру. Прыгающий Пребрежник взял на себя смелость подготовить команду к чествованию своего командира. - Таков был тихий ответ Скачущего Травника.
  -- А! - проговорил Упырь Нетутович, улыбаясь:
  -- Вероятно, вечер придется отменить.
  -- Ваше сиятельство, мне кажется, что концерт, который вы организуете вместо этого вечера, доставит команде неизмеримо большее удовольствие. Особенно, если в финале будет повешен Прыгающий Пребрежник. Я тут осмелился уже и приказ составить, - достал из черной папки белый лист бумаги комиссар капеллан осторожно пододвинул его к капитану. Упырь Нетутович в очередной раз милостиво кивнул. Не читая, широко подмахнул смертный приговор. В левом, верхнем углу меленькими буковками, наискосок написал: "Не возражаю. Привести в исполнение после ужина". Потом вновь обратился к высокому собранию:
  -- Братилловы, позвольте считать, что ваше мнение о плане положительное. Возражений, как будто бы не было?!
  -- Правильно! Верно! Ничего возразить нельзя! - послышались нестройные голоса.
  -- Отлично! - капитан казалось был искренне рад:
  -- Предлагаю к исполнению следующее: Персивалю Пупко, со своими держимордами собрать всю свободную от вахты команду в гальюне первого отсека. Лептуре Желтой и главному лечиле Трупоеду Черному подготовить большой запас мочегонных средств и незамедлительно начать поить ими экипаж Неопущенного. Сейчас полдень, после обеда, в тринадцать часов тридцать минут ботик лейтенанту Монэрному привести команду и все механизмы в боевое, походное положение. В четырнадцать часов по авральному сигналу, всему экипажу быть на своих боевых местах, согласно расписанию. Корпус подлодки держать на пару. В четырнадцать часов десять минут подводная лодка под моим командованием приступит к прорыву из ледяного плена. В дальнейшем руководствоваться только моими распоряжениями. Объявляю совещание закрытым!
  
  
  
   Ґ.
   Пальцы ботик лейтенанта Монэрного играли на многочисленных клавишах, кнопочках, рычажках, маховичках и финтифлюшечках полкового, походного органа, сложнейшую симфонию разворота подводной лодки, почти на месте, в ля минор.
  -- Поднять накал до двух тысяч градусов! - отдал приказ, командир не отрывая от закрытых глазниц мощного бинокля. С помощью оптического прибора капитан делал вид, что наблюдает карту:
  -- Подготовить носовую пушку! - послышалось сквозь свист и улюлюканье, очередная команда капитана:
  -- На полную мощность ПУК!!!
   А в первом гальюне было не протолкнуться. Команда усталая, возбужденная до крайности, продолжала с кровью делать свое дело. Никто не мог сейчас думать о койке в каюте, об отдыхе, о сне. Прыгающий Пребрежник незнающий своей судьбы, дирижировал мочеиспусканием команды. Бурный поток пенящейся, желто-бурой, горячей жидкости не иссякал ни на мгновение. Десятками, опорожняя свои пузыри, члены Неопущенного, уступали место следующим героям, и так далее. Свободные от работы использовали короткие минуты отдыха только лишь для того, чтобы принять очередную порцию мочегонного. Люди изнемогали, но не сдавались. Жуки отказывались уступать людям. Система канализации уже не справлялась с потоком мочи и команда Неопущенного стояла в ней по колено, но упрямо продолжала писать. К счастью выше уровень страшной жидкости подниматься не успевал.
   В гальюн ворвался Жужжало Большое и сходу раскрыв ширинку, принял участие в общем, созидательном труде, крича на весь Неопущенный:
  -- Хо-хо-хо-хо!!! Подлодка! Так яж волна к бису пидледка?! Вона ж ни пидледка, а истинно сквозьледка! Хо-хо-хо-хо!!!
   В избытке восторга он тряс своего бледного Крамера, выжимая из него последние капли.
  -- Сквозьледка!
  -- Браво, Жужжало!
  -- Правильно говоришь братиллово!
  -- Подлодка! Сквизьписьлодка!!! - Визжал, заливаясь слезами уже давно опустошивший свой мочевой пузырь Павлюй де Фимоз.
   Рупрехт Бооль Проценко отошел в угол и в изнеможении опустился на корточки. Уровень мочи достиг его груди. К нему подплыл Павлюй:
  -- Ну что, Рупрехт?! Как поживает твой микрометр?!
  -- Все! Больше не могу! Был микрометр, да весь высох! - горестно ответил Проценко.
   Дверь в гальюн с грохотом, на роликах откатилась в сторону и в помещение заглянула румяная физиономия ялик капитана Онри Говорящего:
  -- Братилловы, - громко сказал он, собирая усталое внимание неопущенцев:
  -- Капитан приказывает разойтись по каютам. Отдыхать! Спать! Аврала нет, но авральные обстоятельства остаются. Отдыхать! Отдыхать!!! Живенько, братилловы!!!
  -- Сколько мы прошли по льду, братиллово ялик капитан?! - Озвучил интересующий всех вопрос Рупрехт Бооль Проценко.
  -- Почти метр! - гордо отрапортовал Онри Говорящий. Экипаж преисполнился оптимизма. Едва это произошло, как два громоподобных сотрясения ударили по Неопущенному, в направлении с носа на корму. Пол в гальюне резко накренился и все находившиеся в помещении, покатились к передней переборке густо и плотно перемешанном клубке живых тел. Электричество погасло. Прекратились все звуки, кроме плеска, производимого барахтающимися в моче существами. Потом лодка прыгнула назад, и пол в отсеке выровнялся.
   Живой, мокрый клубок откатился от переборки, и в тишине слышны были только приглушенные проклятия, стоны, пыхтение жуков и бульканье производимое де Фимозом, находившимся в самом низу под массой навалившихся на него тел...
  
   ГЛАВА IV.
   УП...
   Первый и самый сильный удар застал капитана, когда он играл на белом, комнатном клавесине. Причем Упырь Нетутович давил исключительно на черные клавиши, отчего мелодия приобретала исключительно шотландский колорит. Удар доселе невиданной силы бросил капитана, что было мочи о пюпитр. Морской волк заверещал, как крыса с прищемленным хвостом, а обрушившаяся вдруг тьма, стала неоспоримым свидетельством прихода судного дня. Капитану было чего бояться. Грешки за ним водились. Мгновением позже он услышал звук систематически бьющегося стекла, чавкающие и хлюпающие звуки. Потом густую отрыжку и наконец тихий человеческий стон.
   "Мессия! Явился! Спаситель, прости грехи мои тяжкие! Грешен я, но не доброй волей, а только прихотью начальства и уставом внутренней службы!" - длинным табуном злых мустангов пронеслось в голове, спрыгнуло в главную рубку и тотчас же скрылось во мгле коридора. Как только затихли эти звуки, он вскочил на ноги. Захлопнул крышку клавесина, покачнулся на покатом полу и, задыхаясь от боли в обиженном сердце, бросился в красный угол к иконе Николая Чудотворца. Однако на ходу успел громко распорядиться:
  -- Задний ход! На десять десятых с половиной!
   Уже в углу, стоя перед чудотворной иконой и неразборчиво бормоча слова полузабытой молитвы, капитан услышал прерывистый, как лай и тихий, как шорох сурка в степи ответ:
  -- Есть... задний ход.
   Мощный рывок всем корпусом судна вновь едва не сбросил капитана с колен, но он успел встать на четвереньки. Капитан выхватил из бокового кармана кителя серные спички с зелеными головками. Несколько раз промахнулся в непроглядной тьме. Наконец, засветил лампаду у иконы. Пропал туман в глазах. Вся обстановка каюты рывком заняла свои места. Отвернувшись от иконы и сверившись со своей памятью, капитан отдал очередной приказ:
  -- Стоп машина!
  -- Есть, - оборвался шепот ответа.
   Капитан с интересом принялся искать того, кто разговаривал с ним все это время. Какого же было его изумление, когда у щита управления, с залитым кровью лицом, с налитыми злобой глазами, он обнаружил стоявшего на коленях ботик лейтенанта Станислава Монэрного. Его руки тянувшиеся к кнопкам и лампочкам были, словно, грозным напоминанием всем. Упырь Нетутович бросился к молодому офицеру, желая лишь одного, опустить эти руки, такие худые и страшные. Но ботик лейтенант все тянул и тянул свои конечности к кнопочкам, клавишам и маховичкам пульта управления Неопущенным.
  -- Стену... - прошептал он, опуская голову в щель между щитом управления и переборкой.
  -- Что с тобой мальчик? - ласково, но нетерпеливо спросил Упырь Нетутович.
  -- Ботинки... жмут очень... не могу... больно.
  -- Интенданта! Интенданта!!! - завопил капитан вне ранга. Дверь, скрежеща, отъехала в сторону и в главную рубку, почти незаметно пританцовывая, ворвался ялик капитан Онри Говорящий.
  -- Весьма кстати Онри, - спокойно сказал командир:
  -- Поменяйтесь с ботик лейтенантом обувью.
  -- Но у меня, братиллово капитан вне ранга, мокасины от Гуччи.
  -- Ну, тогда смените нашего общего друга на вахте. Он страдает. Ему больно.
   Вдвоем они подняли раненного Монэрного и привязали его ремнями к чудом оказавшемуся в главной рубке стоматологическому креслу. Затем, потирая грудь и морщась от предвкушения, капитан подошел к столу, и включил микрофон в общекорабельную сеть. Во все отсеки подводного крейсера понеслась ясная и четкая отборная военно-морская брань.
  
  
   Ґ.
   В момент удара в ГОП-стоп отсеке происходила драка. Турандот Михайлович Гокша бился насмерть с пукоинженерной командой. Навозник Обыкновенный, Скарабей Священный, Медняк Фауста, Усач Радде, Усач Готча и Сфекс Зубастый подстрекаемые Рогачиком Скромным, напали на старшего офицера, мотивируя вопиющее нарушение воинской дисциплины тем, что "Песнь Волхвов" в исполнении Перевязанного Сирфа, намного приятнее воспринимается, чем та же песнь, но в исполнении человеческого баритона. Старший пукоинженер отбивался и отстаивал общечеловеческие ценности, как мог. А именно, большим, блестящим, разводным ключом. Трое из семи нападавших отказались от своих убеждений и просто лежали под трубами теплопровода, вяло поругивая консерватизм рода людского. Усачу Радде хитрым приемом удалось выбить разводной ключ из рук Турандота Михайловича и обонятельными щупиками узнать вкус пота пукоинженера. Они сцепились, и в этот момент произошел первый удар. Под потолком хлопая и жужжа, загорелись огненные шутихи, а все свободное от тел пространство заполнилось яркой пылью конфетти и докучливым, мешающим движению спиралями серпантина. Усач Радде вскрикнул от боли, когда колено Гокши врезалось в его несуществующий пах. Турандота Михайловича ударило сразу и во все тело, превратив его в одну большую, пульсирующую болью гематому. Уже лежа на полу, он дотянулся до ручки граммофона, несколько раз крутанул ее и опустил иглу звукоснимателя на черную, блестящую поверхность грампластинки. После непродолжительного потрескивания машинный отсек заполнил густой бас Федора Михайловича Шаляпина поющего о том, что: "Блоха ха-ха! Ха-ха-ха-ха! Блоха!!!" - песня, чрезвычайно унижающая личное достоинство инсектов.
   С полу под звуки бравурной музыки медленно поднялся Усач Готча, маленький и жалкий, с безжизненно повисшей правой верхней лапой. При взгляде на пену, пузырившуюся у жвал жука, Гокша почувствовал небывалый наплыв отваги, оптимизма и ненависти:
  -- маску, перчатки, чернила и бумагу! - вскричал он в страшное, сморщенное лицо жука. Жук засуетился и быстро нашел требуемое. Надев маску большого тигра и пожаростойкие перчатки, Гокша замер, услышав до колик знакомый и властный голос капитана:
  -- Да, вы что там все оху...?! Я вот сейчас прошвырнусь по отсекам и таких всем пиз.. накидаю! А, ну быстро, чаю мне на капитанский мостик!!! Мгновенно! Повторять не буду! - Застыв на месте жуки и люди жадно вслушивались в этот голос, в эти слова, возвращавшие встревоженным сердцам спокойную уверенность и стойкую надежду.
  -- Живем, отродья! - Весело вскричал Турандот Михайлович, отрясая грязь с колен:
  -- Все за мной! Сыграем в орлянку со смертью! Маэстро, музыку!
   С этими словами Гокша ринулся вдоль по коридору к ГОП-стоп машине, на ходу колотя кувалдой по трубопроводу. Мягкое олово гнулось и рвалось. Турандот Михайлович решил, во чтобы то ни стало отремонтировать все, что успеет прежде чем окружающие окончательно поймут, что он спятил.
   Жуки разобрали оставшиеся инструменты и нехотя поползли вслед за начальником, методично круша все, что не успела сломать авария и пропустил суетливый Гокша. Через десять минут из конца машинного отсека, стоя перед портретом капитана вне ранга, пукоинженер стирая с лица глумливую улыбку докладывал:
  -- Братиллово капитан вне ранга, все исправления произведены! Потери: семь жуков пукоинженерной команды. Мы погибали, но дело свое делали! Почему они все-таки, так не любят Шаляпина?
  -- Что, уже? - послышался удивленный голос капитана, потом он зевнул и сказал:
  -- Великолепно, братиллово пукоинженер! Выражаю вам благодарность за быструю и слаженную работу в критический для всей страны миг!
  
  
   Опа!.
   Рупрехт Бооль Проценко, Персиваль Пупко, Могильщик Изыскатель и Могильщик Погребельный шли строем по главному коридору, методично и аккуратно добивая раненых альпенштоками. Сразу за ними перемещались знахарь колдун 1-ой категории Лептура Желтая, главное лечило Трупоед Черный и Цзуй Гу в белых халатах и делали все, что могли чтобы оказать экстренную помощь добитым. Если помощь была уже не нужна, то со слезами на глазах, они выписывали свидетельства о смерти и заполняли стандартные бланки похоронных извещений.
   Спасти удалось только Перевязанного Сирфа. Оставшиеся в живых члены экипажа добирались до микрофонов и присоединялись к хору выживших, которые мрачно и стойко тянули "Гимн жуков".
   А в это время на капитанском мостике Упырь Нетутович на чем свет стоит распекал научную часть экспедиции. Два маститых ученых Айгон Айнеонович Баланопостидзе и Акакий Моисеевич Палисикупсер стояли перед капитаном, шмыгали носами и не осмеливались поднять мокрые глаза на капитана.
  -- Что, черт возьми, происходит?! Я вас спрашиваю?! Мало того, что вы сеете смуту среди членов экипажа, так еще и не в состоянии дать научный прогноз, возможным последствиям моего плана! На черта мне на борту такие ученые, которые только и делают, что играют в подкидного дурака на раздевание. В глаза смотреть! Отвечать!
   Палисикупсер потерял сознание и повалился на пол. Более отважный Баланопостидзе попробовал аргументировано ответить на вопросы капитана:
  -- Когда по вашему приказу Неопущенный принялся топить лед сверху на него свалилась куча окаменевшего дерьма мамонтов. Эта куча и произвела сокрушительный удар по корпусу подводной лодки.
  -- Это я и без вас знаю! Что делать с этим дерьмом?!
  -- Предлагаю выслать оставшихся в живых жуков, пусть они съедят это окаменевшее дерьмо. Не все, но многие из них считают фекалии травоядных деликатесом.
  -- Это мысль! Заодно получается экономия продуктов для ужина.
   Капитан повернулся к микрофону и отдал соответствующие распоряжения. Жуков пинками выпроводили за борт и под прицелом пукозвуковой пушки заставили пожирать каменный навоз. Не обошлось без перегибов, большинство жуков Неопущенного навоза не любили, но в критической ситуации, разбираться с пищевыми привязанностями разных видов было недосуг. Поэтому дерьмо пришлось жрать всем жукам без исключения, даже Скачущему Травнику. Многие пытались сослаться на отсутствие аппетита, но капитан был неумолим. Через два часа тонны мамончачьего дерьма были съедены подчистую.
   После возвращения жуков на борт, капитан отдал команду пукозвуковой пушке, начать стрельбу по льдине. Жукам было плохо, почти у всех присутствовали признаки пищевого отравления и переедания. У троих Айгон Айнеонович, после некоторого колебания констатировал ботулизм. Капитан махнул на ученого ручкой и сказал:
  -- Пустяки, пустяки! По врагам Прекрасной Родины двести двадцать тысяч килоциклов! ПУК!!! На полную мощность!
   И как только пушка заработала, грохот чудовищного взрыва прокатился по туннелю и сразу же, словно, выплюнутая великаном подлодка сделала гигантский скачёк и полетела вперед. Едва устояв на ногах от неожиданного рывка, капитан повернул голову к товарищам и вскрикнул басом:
  -- А-а-а-а-а!!!
   Темная пелена, застилавшая все, схлынула. Привычный светлый простор раскинулся повсюду. И тут и там, везде шныряли изумленные рыбы, колыхались недовольные медузы, устало аплодируя щупальцами.
   Окаменев от изумления, капитан не своим голосом закричал:
  -- Мы в свободной зоне!!!
   Всем не терпелось, всем хотелось возможно быстрее, покинуть это злосчастное место. Уйти подальше от мрачной ледяной тюрьмы, в которой им угрожала жалкая участь позорных пленников на долгие и долгие годы. Поэтому не став тянуть кота за хвост, быстро повесив в кают-компании Прыгающего Пребрежника, Неопущенный взял курс на север. Будто вырвавшаяся на свободу пичуга, стремглав полетела к необъятным просторам мирового океана...
  
   ГЛАВА V.
   ГАД...
   Упырь Нетутович и Скачущий Травник помирились. Трудности не случайно создаются богом, чтобы люди в лихую годину испытаний сплотились вокруг имени ЕГО.
   Капитан и комиссар капеллан пили чай. Беседа, происходящая между ними, преимущественно касалась женщин и способов подледной рыбалки. Разговор получался легким и ни к чему не обязывающим. Чай в свою очередь был крепким и темно вишневым по цвету. Баранки оказались с маком и хорошенько просушенными. Все было мило и вполне идеалистично до тех пор, пока капитан вне ранга не спросил, надкусывая очередное хлебобулочное изделие:
  -- Милый друг, давно хотел спросить вас. Мне часто доводилось видеть на моем судне загадочного субъекта по имени Перевязанный Сирф, кто он по профессии?
   Скачущий Травник смутился и поперхнулся чаем. Справившись с собой, он осторожно ответил:
  -- Мистик, - мгновение подумав, будто взвешивая все за и против, на невидимых чашах небесных весов, добавил:
  -- Еще по совместительству он работает моделью.
  -- Моделью чего? - оживился командир Неопущенного.
  -- Ну знаете, подиум, макияж, неделя высокой моды, дефиле, конструкторы одежды, дизайнеры и тому подобное...
  -- Ага! Так он, что голубой? - сделал странное предположение Упырь Нетутович.
  -- Нет, нет, что вы! По моим сведениям он биполярен. - быстро отмел недомолвки комиссар капеллан.
  -- Вы хотите сказать бисексуал? - попытался внести ясность капитан.
  -- Как вам будет угодно, - льстиво улыбнулся Скачущий Травник.
  -- М-да, - допил чай Упырь Нетутович, и тут совершенно неожиданно для замполита задумчиво сказал:
  -- Ночь, запутавшаяся в кустах, иногда страшно и неожиданно хрустит сухими ветками.
   Комиссар капеллан стушевался, и не зная, что сказать, подлил себе чаю в стакан. В дверь капитанской каюты тихохонько поскреблись.
  -- Да, да! - весело откликнулся Упырь Нетутович.
  -- Разрешите войти? - в образовавшуюся дверь проникла бородатая морда Айгона Айнеоновича Баланопостидзе.
  -- Проходите, проходите. Чаю не предлагаю, ибо знаю, что вы уже позавтракали. По какому вопросу к нам? - пригласил на середину капитанских апартаментов великого ученого капитан. Баланопостидзе уныло затряс головой и сказал:
  -- Очень, кстати, что я застал вас обоих в одном месте. Я действительно уже позавтракал и по устоявшейся традиции, почистив зубы, зашел в общественный туалет...
  -- Гальюн, - устало, в который раз поправил штацкого морской волк.
  -- Да, да, извините. В гальюн. Я каждое утро захожу в гальюн, чтобы прочитать последние новости, оставляемые матросней на переборках. Некоторые не только пишут, но и рисуют. Весьма неплохо. Можно почерпнуть много нового в гинекологии и простатологии, а еще там оставляют телефоны, а под ними сообщают о своих самых сокровенных желаниях...
  -- Короче! - поморщился капитан вне ранга, сам вчера написавший свой номер телефона и самое свое сокровенное желание на двери третей кабинки.
  -- Да, да, извините... каково же было мое удивление, изумление и негодование, когда обследовав все кабинки, в каждой, на каждом сливном бачке, я прочитал одно и то же слово, - Баланопостидзе хотел сделать эффектную паузу, но лицо капитана уже рябило от непрекращающихся мышечных спазмов, вызванных, кажется, раздражением. Айгон Айнеонович счел за лучшее ни каких пауз не делать и быстро произнес слово:
  -- Дочь! Представляете, на каждом сливном бачке, ядовито розовой губной помадой одно и тоже слово - "ДОЧЬ!"
  -- Возмутительно! - взорвался комиссар капеллан.
  -- А, я о чем битых пять минут талдычу?! - покладисто отозвался Айгон Айнеонович:
  -- Представляете, заходишь утром, после завтрака в туалет, пардон, в гальюн. Настроение самое, что ни наесть радушное и благодушное, и что же там видишь?!! Циничное, грубое, я бы даже сказал, жестокое напоминание о далеком, любимом доме, о горячо любимой жене и приемном сыне, - Баланопостидзе краешком всклокоченной бороды промокнул раскосые, абсолютно сухие глаза.
  -- Подумаешь! - не согласился Упырь Нетутович:
  -- И вообще, по какому праву вы врываетесь ко мне без доклада?! Пойдите прочь! - закричал Упырь Нетутович.
   Здесь следует немного приоткрыть завесу тайны, которая вывела нашего бравого ученого из себя. Дело в том, что Упырь Нетутович написав номер своего телефона и сокровенное желание на двери, не остановился на достигнутом. Не удержался и взгрустнул. Грусть подвигла написать его на каждом сливном бачке, розовой помадой загадочное слово -"ДОЧЬ". Здесь следует обратить внимание еще на один момент. К чести Упыря Нетутовича ни сыновей, ни дочерей у него не было. Да и сам он был кем-то вроде Синей Бороды. Жен своих он не любил, но был жутко сладострастен и ленив, поэтому, чтобы не бегать постоянно к проституткам, он женился. Пресытившись очередной супружницей, отправлял ее на небеса и все начиналось по новой. Таких жен у него было сорок три. Сорок четвертая жена ждала свое чудовище из дальнего похода, наряженная в пояс верности и тщательно запертая в узкой келье даосийского монастыря, распложенного на одной из труднодоступных скал Тибетского хребта. А теперь пусть мне кто-нибудь объяснит, какая связь существует между сорок четвертой женой капитана и тем, что он пометил сливные бачки загадочным словом - "Дочь"!
  
  
   Ґ.
   Айгон Айнеонович был очень раздасован результатами разговора состоявшегося с капитаном вне ранга. Но нет худа без добра. Ихтиолог решил воспользоваться опалой для сбора разных представителей океанской флоры и фауны в изобилии мечущихся за бортом Неопущенного. Чтобы скрасить подводную экскурсию и не проводить ее в полном одиночестве ихтиолог собрал небольшую команду. Естественно членами очередной экспедиции стали старожилы такого рода мероприятий Павлюй де Фимоз, Цзуй Гу, Хрущ Мраморный и Нехрущ Июньский. Двое последних стали членами отважной группы, потому что были профессиональными водолазами, но за все время плаванья еще не разу не покидали борт пукозвукового крейсера. В последнюю минуту, в компанию напросился Турандот Михайлович Гокша, который хоть и был любителем, но по уровню мастерства стоил четырех профессионалов. Вслед за пукоинженером, размахивая удостоверением офицера спецслужбы, в состав экспедиции вошел Персиваль Пупко. Впрочем, в экспедицию его взяли не потому, что он был сволочь и очень злопамятная сволочь, а потому что он в настоящее время был каптером, а отказать столь почтенному должностному лицу причин не нашлось. Возглавил экспедицию при полном молчании всех ее участников Айгон Айнеонович, единственный кто не каким способом не мотивировал своего участия в ней.
   В шестнадцать часов тридцать семь минут подводная лодка зависла на глубине в триста метров, почти у самого дна океана. Метрах в двух от последнего. В выходной камере собрались все участники похода. Пятеро из семерых разнаряженные в громоздкое подводное оборудование уже скрылись за мощными створками шлюзовой камеры. Турандот Михайлович и Айгон Айнеонович продолжали танцевать знойное, аргентинское танго. Шлемов на них еще не было. Дежурный матрос Скрытоглав Зверобойный носился за ними пытаясь закрыть страшные, распаренные лица гидрошлемами. В тот момент, когда ему почти удалось напялить шлем на голову Гокши, в водолазный отсек быстро вошли комиссар капеллан Скачущий Травник и повешенный накануне агитатор пропагандист Прыгающий Пребрежник. По всей вероятности на всем протяжении своего нелегкого пути они вели какой-то оживленный диалог. Последняя фраза уже наполовину размытая, тускнеющим красным пятном вплыла вслед за неожиданными визитерами. Присутствующие прочли ее и, естественно, пришли в ужас. Фраза была следующего содержания:
  -- Я за ранее был против этого педикюра!.. - Скачущий Травник пристально оглядел последних, оставшихся в отсеке, потом сосредоточил взгляд на портрете Ешико Сашугава, который был приколот булавкой к груди пукоинженера Гокши. Глядя прямо в глаза прекрасному изображению очаровательной жопонской женщины, сказал:
  -- Был я год назад в Дерьмании, по обмену. Познакомился там с одним шульцманом. Так вот он, выпивая бутылку, сорока трех оборотистого Вер Вульфа, превращался в настоящего зверя...
   Эта фраза в воздухе почему-то не высветилась. А Скачущий Травник без всякой паузы, продолжая сосредоточенно смотреть на Ешико, спросил Скрытоглава Зверобойного:
  -- Ну, как? Кончаете?! Вы нам нужны! Капитан вне ранга приказал проверить склад водолазного имущества. Возможны крупные хищения!
   У Скрытоглава вслед за головой спрятались и вечно вытаращенные глаза. Из-под панциря плаксивым, но бойким голосом дежурный матрос доложил:
  -- Сейчас освобожусь, братиллово комиссар капеллан, осталось два последних шлема надеть.
  -- Ну, ну, кончайте с ними спокойно. Не торопитесь, у нас есть еще тридцать секунд, - ласково подбодрил матроса Скачущий Травник.
   Прыгающий Пребрежник, черная, страшная борозда на шее которого была повязана желтым, шелковым платком, подошел к Турандоту Михайловичу и, синея лицом, удушливо и хрипло проговорил:
  -- Какая масса вещей у вашего пояса.
   И принялся неживыми лапами перебирать - пожарный топор, запасной фонарь аварийной остановки, сетку пружинного сачка. Открыл когтем патронташ со щитком управления, заглянул во все его щели, под крышечку и снизу. Отстегнул электрические перчатки, растянул их и тоже заглянул внутрь. На его морде читалось явное неудовольствие, результатами осмотра, поэтому, попятившись, он обеспокоено сказал:
  -- Можете себе представить, я ни разу не выходил из подводной лодки! Все некогда! Хозяйство, жена, дети, суетливые мелочи. Ордера, выписки, расписки, доносы и сертификаты... эх! Жаль! Меня ведь повесили. Вы же понимаете, что в моем теперешнем состоянии, даже мечтать об этом не приходится.
   Произнося все это, Прыгающий Пребрежник нарезал круги вокруг впавшего в отчаяние Турандота Михайловича. Гокша с плотно закрытыми глазами не отрываясь следил за мертвым агитатором. За его лапами и фальшиво упрощенной физиономией. Потом пукоинженер не разжимая белых губ, чревовещательским способом очень дерзко сказал:
  -- Значит, так хотел, сволочь!
   Скрытоглав Зверобойный уже обрядил Баланопостидзе и волоком оттащил его в шлюзовую камеру. Быстро вернулся и на цыпочках подобрался к раздраженному пукоинженеру, держа в высоко поднятых лапах шлем. Подмигнул фасеточным глазом Прыгающему Прибрежнику и сказал:
  -- Разрешите, братиллово упокой агитатор?
  -- Пожалуйста, пожалуйста, - как-то мелочно засуетился мертвый пропагандист. Потом подобрался к дорожному кофру пукоинженера, склонился над ним и начал воровато в нем рыться, рассовывая по карманам наиболее приглянувшиеся вещицы. При этом проклятая гадина глухо, словно извиняясь, бормотала себе под нос:
  -- Ну, тут я ничего не понимаю. Это по научному ведомству. Кончили Скрытоглав? Приходите скорее, мы будем ждать вас на складе водолазного имущества.
   Спустя двадцать минут семеро смелых рассекали закованными в серебристое телами непроглядную толщу соленой воды. На двадцать первой минуте Турандот Михайлович глухо стукнул себя ладонью по лобовому отсеку скафандра. В том самом месте, где за сталью скрывалось высокое чело, и позвонил по телефону руководителю экспедиции:
  -- Айгон Айнеонович, голубчик, совсем забыл! Мне необходимо поставить на третьей дюзе пукореактора свою визу. Жизнь забавна игра! Улететь, улететь... солнца пьяного глаз, так зовет! Так манит! Наплевать! И ударив - взлететь... но простит ли земля мой убогий порыв?! Не взлетая, попробовать сесть?!
  -- Конечно, конечно, друг мой! Делайте то, что должно, а мы вас подождем!
   Турандот Михайлович совершил разворот на месте и, буравя воду, полетел обратно к Неопущенному. В голове его звучал хор престарелых ангелов. В сплошной тьме, едва слышно отдуваясь, он плыл вокруг корпуса подлодки, чуть касаясь его рукой. Подплыл к корме и нащупал выходное отверстие центральной дюзы. На лице его была нарисована усталая и вымученно вежливая улыбка опытного проктолога. Осторожно, стараясь не задевать металлом рукава за металл дюзы, он просунул руку в отверстие. Рука до плеча погрузилась в еще не остывшее нутро камеры внутреннего сгорания. Долго, совсем не управляемая смысловыми импульсами мозга производила там какую-то утомительную работу. Наконец рука вернулась. Пальцы крепко сжимали небольшую коробку в форме куба. В глазах пукоинженера вспыхнула радостная искра узнавания. Он раскрыл кубический кожух и бросил его не дно. В его руках оказалась хорошо всем известная, малахитовая шкатулка с запасными частями к старому Ундервуду инженера. Всю поверхность шпиенского контейнера покрывали бугорки, прыщички, кнопочки и шишечки с прикрепленными к нему короткими, изогнутыми стерженьками, числом не более трех и моточком тонюсенькой, так ярко блестящей проволочки. Гокша спрятал ящичек на груди, под портретом обворожительной Ешико и громко крича истинное имя Айгона Айнеоновича, понесся в темноте глубин, среди загорающихся то там, то тут разноцветных огоньков подгулявших придонных обитателей.
  
  
   Еще Ґ.
   Наконец Турандот Михайлович догнал подводных экскурсантов и оживленно включился в разбойное ограбление подводной сокровищницы. Все отнеслись к его возвращению холодно и настороженно. Чтобы скрыть неловкость пукоинженер заискивающе сказал Баланопостидзе:
  -- Да, вы бы посмотрели, Айгон Айнеонович, какой чудесный экземпляр стомиса попался мне! Без длинного детородного придатка, под нижней челюстью.
  -- Без гонады? - сдержанно ответил противный ихтиолог:
  -- Все же прошу вас, будьте холоднокровны. А тебя Цзуй Гу попрошу пристально следить за этим энтузиастом изучения подводных тайн! - Последнее Баланопостидзе отмахал пальцами перед смотровой щелью ничего не понявшего синайца. На всякий случай он кивнул головой, больно ударился лбом о стекло, и торжественно произнес:
  -- Хорошо, Айгон Айнеонович!
   Но хитрый пукоинженер усыпил бдительность членов экспедиции, пронзительно закричав:
  -- Ах, черт побери! Что за рыба?! Какая красотища! Прямо абажур!
   Естественно, никакой рыбы перед Гокшой не было и в данный момент он занимался чистой воды надувательством:
  -- Промах! Ну, нет, красавец, не уйдешь! Пропал! Потушил бортовые огни стервец! Теперь не найдешь, конечно...какая жалость братилловы! Совершенно не известная рыба! Круглая и глазами - хлоп, хлоп!
   Все скептически пожали плечами, а Турандот Михайлович продолжал самозабвенно врать, ломаясь и кривляясь, разыгрывая банальный до пошлости спектакль:
  -- Ага! Опять появилась! Теперь не упущу!
   Потом Гокша запустил винт на полную мощность и припустил на восток, время от времени лениво приговаривая:
  -- Посмотрим... врешь... не уйдешь! Увиливаешь от ответственности?! Не поможет! Не спасет... ага! Вот дьявол разноцветный! Увернулся!
   Все пили какао и ухмылялись, понимая смысл игры затеянной пукоинженером.
   Удалившись на большое расстояние, Гокша отключил все телефоны, связывавшие его с внешним миром. Быстро вытащил малахитовую шкатулку, водрузил ее на колени, достал длинные вязальные спицы и судорожно принялся вязать детскую рукавичку. Время от времени он отвлекался от своего захватывающего занятия и нажимал на большой бугорок в центре шкатулки. За окошечком справа от бугорка медленно ползла бумажная лента, а из-под металлического пальца Гокши в пространство и время летели загадочные слова, полные мышечной боли и затаенной надежды:
  -- Ешико! Ешико! Ответь мне! Ведь это я!!!
   Сеанс радиосвязи длился десять минут. Гокша был возмущен! Ешико требовала от него невозможного - РАЗВОДА!
  -- Я не обязан! Это уже слишком! Пошли вы все к черту!
   Тяжело дыша, Турандот Михайлович закрыл глаза. Его лоб покрывали крупные капли пота. По лицу, как давеча у Прыгающего Пребрежника разливалась мертвенная синева. Под скулами шевелились похожие на огромный флюс желваки. Отдышавшись, Гокша включил телефону и с третей попытки дозвонился до Баланопостидзе. Турандот Михайлович принялся бессовестно врать великому ученому:
  -- Мне стало плохо! Голова болит! Тошнит и пучит. Я потерял сознание! Сейчас лежу на дне и не знаю, как мне быть. Я в отчаянии!
  -- Ага, ага, - сказал Баланопостидзе:
  -- Цзуй Гу, голубчик, вы не могли бы найти нашего досточтимого Турандота Михайловича и доставить его на Неопущенный?!
  -- Холосо хозяина! - Радостно отозвался Крошечный Ху и поплыл на протяжный стон Гокши.
   Вскоре все вернулись на борт подводного пукозвукового крейсера. Баланопостидзе направился в госпитальный отсек, а де Фимоз, Цзуй Гу и Персиваль Пупко пошли в каюту комиссар капеллана, в которой застали и Прыгающего Пребрежника.
  -- Ну что?! - нетерпеливо, прямо с порога спросил комиссар капеллана Персиваль Пупко.
  -- Да, что! - угрюмо и нехотя ответил Прыгающий Пребрежник:
  -- Ничего! Не напутал ли ты там, малец?! - с этими словами он подошел к Павлюю и влепил ему оглушительную затрещину.
   Павлюй контужено помотал головой, растерянно переводя взгляд задумчивых, больших, серых глаз с Персиваля Пупко на Прыгающего Пребрежника и обратно.
  -- Да, в чем дело, в конце концов! - взорвался Крошечный Ху:
  -- Расскажите, что вы нашли?!
  -- Ничего не нашли! Два билета на пригородный автобус. - Помолчав, Скачущий Травник добавил с досадой:
  -- Капитану страшно обидно! Боится, не опоздаем ли мы?! А то еще хуже, раньше времени спугнем. Говорит, что Павлюй ребенок еще. Мог и ошибиться. А мы вот доказывали, что надо немедленно убедиться! Досадно до черта! Да, и команда сомневается. Вчера вон этого, повесили! - кивнул комиссар капеллан на Прыгающего Пребрежника:
  -- А сегодня кого вешать будем?! - помолчав, - возможны эксцессы!
  -- Как же я так мог ошибиться, - заревел в голос де Фимоз.
  -- Нет! Не может быть! - гневно заорал Цзуй Гу:
  -- Павлюй правду сказал! Правду!!! Вы потом сами убедитесь, только не будет ли поздно?!
  -- Не волнуйся, Крошечный Ху, - спокойно заметил, прилегший на койку Скачущий Травник:
  -- Я вполне с вами согласен. Мы не спустим с него глаз! На этот раз он нас перехитрил! Ну, что же?! Посмотрим, кто будет смеяться последним! - и, выдержав нарочито театральную паузу, комиссар капеллан громко и хрипло рассмеялся.
  
  
  
  
  
   Еще, еще Ґ.
   Раздвинув малиновые шторки у открытого иллюминатора, подхватив щеки ладонями, как деревенские кумушки, за столом сидело четверо. Они пили какао и иногда перебрасывались короткими, как мысль лилипута, фразами. Айгон Айнеонович, де Фимоз, Цзуй Гу и бортовой самописец, так называемый черный ящик. Он был сделан из авральной команды в составе: Карапузика Одноцветного, Карапузика Двупятнистого, Карапузика Четырехпятнистого. Все четверо любовались чудачествами подводного мира. Из всех четверых делом был занят только самописец, который делал стремительные и непонятные наброски уведенного во внешней среде. Беспечные обитатели океанских глубин отличались миролюбивым нравом и покладистым характером. Поворачиваясь и так, и этак они давали созерцателям исключительную возможность, рассмотреть себя как следует со всевозможных сторон. Возгласами восторга и удивления встретили наблюдатели дефиле кругломордых золотых мокрух с блестящими пурпурными телами, которые заканчивались куцыми хвостами с затейливо завязанными на них ярко желтыми, пышными бантами. Мокрухи постоянно оправлялись в воду, загрязняя и без того не девственную стихию. Рыбы утопленники несуетливо расправляли подбрюшные плавники похожие на несвежие банные простыни. Они развешивали их на длинных, заостренных как журавлиный клюв, костяных челюстях своих товарок. Рыбы бандиты вызвали бурю восторга у обычно сдержанного бортового самописца. Карапузики долго и в унисон ухали. Было от чего. Разнаряженные, как балаганные шуты они показывали путешественникам пистолеты с куцыми стволами и яростно размахивали едва тронутыми ржавчиной стилетами. Рыбы корзинки, закованные в окостенелый панцирь, спекулировали подарочными наборами, изготовленными местными кустарями. Удивленно путешественники смотрели на рыб гнилозубов с их застывшими на мордах кровожадными улыбками. Скоропеи с длинными иглами, больше похожие на больших, пьяных ежей, то и дело бросались на обшивку Неопущенного, сознательно причиняя красавцу крейсеру нестерпимую боль. Толстые губошлепы открывали в изумлении свои пасти, а потом с громким "ХЛОП" закрывали мясистые губы с неумело закрашенными помадой гнилостными пятнами разложения. Ну и, конечно рыбы попугаи со своими хамоватыми выкриками по поводу боеготовности Неопущенного, не могли оставить равнодушными никого.
   Среди этих неожиданных красок и сумасшедших форм в коих нашла выражение буйная фантазия подводного владыки Посейдона, спокойно, как парашюты с обрезанными стропами, медленно опускались вниз фекалии. Пульсировали световым кодом, предупреждавшим об опасности, маленькие краминно-красные медузы. Они пасли тучные стада велелл окрашенных в режущий глаз ультрамарин.
  -- Вероятно, ни человеку, ни жуку никогда не полюбить всех подводных обитателей, - сдавленно, со всхлипом сказал ихтиолог Айгон Айнеонович:
  -- Этих участников пестрого хоровода любви и жизни, так щедро, так расточительно измазюканых природой.
   Бортовой самописец, состоявший из трех разноточечных Карапузиков, высунув языки, тщательно записали на разлинованной бумаге новое и неожиданное для них слово - размазюканых.
   Вдруг хаос красок и форм исчез, будто смытый водой из ведра. Перед иллюминатором появилось подразделение боевых, черных дельфинов. За спинным плавником каждого из них был приторочен вещевой ранец с НЗ и тремя килограммами сыра "Атлет". Они окружили подводную лодку и, словно, играясь, делали вид что хотят прикрепить свои смертоносные рюкзачки к корпусу Неопущенного. Расталкивая дельфинов, к иллюминатору пробилась большая рыбина с глумливым и много чего обещающим выражением правого глаза. По серебристо-синему, сильному телу пробегала неразборчивая строка телетекста. Путешественники напрягли зрение. Как ни старались прочесть написанное не смогли. Но дельфины, судя по всему, прочитали и резко прыгнули в разные стороны, прячась за расстоянием.
  -- Неужели эта неприятная, гадкая рыба смогла испугать боевых дельфинов?! - изумился Павлюй.
  -- Это рыба наводчик. Значит где-то здесь, поблизости плавает акула по имени Матрена, - испуганно ответил на вопрос мальчика Баланопостидзе.
   Наводчик плыл рядом с иллюминатором и гадостно подмигивал правым глазом, будто говоря: " Сейчас, сейчас, ребята! Все будет!" Потом быстро исчезла, чтобы спустя три минуты вернуться, таща в зажатых зубах конец медного провода. На другом конце провода, в тугой петле лениво трепыхалась пятиметровая, белая акула. Вокруг ощеренной башки была повязана красная в белый горошек косынка. Акула была медленно подтащена к самому стеклу и уставилась в него своими маленькими, тупенькими глазками. Большая, густо усеянная осколками бутылочного стекла пасть, ощерилась в приветливой улыбке.
  -- Чего она хочет?! - хором закричал бортовой самописец.
   Акула легла на бок и показала всем заинтересованным сторонам свое грязное, необъятное брюхо. На толстой шкуре отчетливо проступали следы зарубцевавшихся пролежней и глубокие рытвины целюллита.
   Наводчик вдруг забеспокоился. Подлетел к своей спутнице и принялся хлестать ее своим разобранным хвостом прямо по рылу. Акула в свою очередь тоже махнула хвостом и припечатала скандалиста к круглому боку Неопущенного, оставляя от своего верного поводыря неопрятное пятно, с несколькими прилипшими чешуйками. В следующее мгновение она взметнулась, как обезглавленная курица, залепила хвостом по иллюминатору, так, что приникшие к стеклу наблюдатели от неожиданности стали быстро и мелко икать.
  -- Тише! - первым отикался Цзуй Гу, знавший несколько секретов тибетской медицины:
  -- Прислушайтесь! - зловеще воззвал он. Все застыли, напряженно подавляя икоту.
  -- Что же это, братилловы?! - тревожно спросил бортовой самописец. Никто не ответил ему. Все продолжали слушать тишину, пытаясь распознать в ней угрозу, и продолжали бороться с икотой.
   В густых, молочных сумерках вод, мимо окна пронеслись смутные тени, странно неподвижных рыб с раскрытыми ртами и вытаращенными глазами. Шесть черепах головы, которых безжизненно свешивались вниз на длинных шеях, неслись следом за тенями. На панцирях белой краской были нарисованы порядковые номера.
  -- Трупы!!! - закричал ихтиолог. Все вздрогнули и от неожиданного испуга перестали икать:
  -- Пепел и алмаз! - продолжал неистовствовать Баланопостидзе и уже спокойно, едва слышно, одними губами прошептал:
  -- Извержение подводного вулкана.
   Неопущенный резко затормозил, и его немного занесло, но размеренное гудение и система антиблокировки тормозов сделали свое дело, выравнивая подлодку точно по курсу.
  -- В центральном посту, вероятно, уже заметили это, - горестно вздохнул Цзуй Гу:
  -- Жаль, если капитан решит уйти отсюда, чтобы не подвергать Неопущенный неоправданному риску.
  -- Не думаю! - смущенно улыбнулся Айгон Айнеонович:
  -- Капитан руководствуется в своих поступках не здравым смыслом, а категориями совсем другого порядка. Так что, думаю он не упустит возможности подвергнуть Неопущенный необоснованному риску.
   Подлодка продолжала нестись вперед.
  -- Уж будьте покойны, - довольно потирая ладошки, мурлыкал Баланопостидзе:
  -- Упырь Нетутович не упустит своего шанса! Неопущенный идет таранить вулкан!!! Очень интересно! Замечательно интересно, кто выйдет победителем?! Ставлю три к одному, победит вулкан!
  -- А это опасно? - хором спросил бортовой самописец.
  -- Конечно, опасно! - продолжал радоваться Айгон Айнеонович:
  -- Еще, как опасно!
  -- Ну, тогда я ставлю один к пяти, - сказали Карапузики и добавили:
  -- На Упыря ставлю, на Упыря!
   В каюте было совсем темно, но Баланопостидзе огня не зажигал.
  -- А, это действительно опасно? - онемелыми губами спросил де Фимоз.
  -- Об этом позаботится капитан. Можешь не сомневаться. Делай ставки! - подтвердил Крошечный Ху.
  -- Подождите! - закричал, как раненый жертвенным скальпелем авгур Баланопостидзе:
  -- Скоро вы увидите феерическое зрелище в этой, будь она проклята, подводной среде! Если только у Упыря кишка не тонка.
   Неопущенный по диагонали упорно полз к жерлу подводного вулкана. Все члены экипажа сделали свои ставки и теперь с трепетом ожидали развязки этой необычайной игры.
  -- Лава извергается и застывает на склонах вулкана! - орал ихтиолог в ухо оглохшему Павлюю:
  -- Рождение острова! На наших глазах растет новый, вулканический остров! Понимаешь ли ты это?! - Баланопостидзе сошел с ума от восторга.
   Страшная дрожь пронизала все существо де Фимоза, когда он обернувшись, увидел перед собой эту пугающую фигуру и глаза, полные ярости и угрозы, мрачные, глубоко запавшие от бессонницы глаза. Де Фимоз едва нашел в себе силы, прошептать:
  -- Айгон Айнеонович, ну зачем вы так? Ведь мы можем погибнуть!
  -- Конечно, мальчик мой! Но все мы когда-то умрем! Надо стремиться сделать это весело и задорно, напевая! А, кстати, как тебя зовут, мальчик? - ласково закончил Баланопостидзе. Де Фимоз не был готов к этому вопросу, поэтому едва понятно промямлил:
  -- Федя-я-я.
  
   Еще, еще, еще Ґ.
   Не делал ставок только Турандот Михайлович Гокша. На протяжении всего опасного предприятия он стоял, засунув голову в приоткрытую дверь главной рубки, но нельзя сказать, что ажиотаж и возбуждение последних часов его не коснулись. Коснулись и еще как!!! Главный пукоинженер закрыл глаза. Когда он их открыл, из рубки неизвестно как исчезли Упырь Нетутович Вий, ялик капитан Говорящий и Акакий Моисеевич Палисикупсер, а извержение вулкана уже час как закончилось. На месте дежурного офицера свернувшись удобным клубком, тихохонько посапывал ботик лейтенант Монэрный. Турандот Михайлович полностью распахнул дверь, и оживленно улыбаясь, вошел в помещение:
  -- Ну, что скажешь, Стасик? - весело обратился он к едва заступившему на вахту Монэрному:
  -- Хороша картинка? Я глаз закрыть не мог, любуясь этим волшебным зрелищем!
   Монэрный туго соображая, все-таки сумел найтись с ответом:
  -- Да, да, Турандот Михайлович, спектакль великолепный! Подождите мгновение, я только занесу в вахтенный журнал координаты этого безумного пиротехника.
  -- Ха-ха-ха-ха! - деревянно рассмеялся Гокша:
  -- Не самое плохое определение ветров в желудке Плутона.
  -- Ха-ха-ха-ха! - горным эхом отозвался ботик лейтенант:
  -- А кто это - Плутон?
   Турандот Михайлович махнул рукой и спросил, как бы, между прочим:
  -- и в самом деле, каковы наши координаты?
  -- А, черт его знает! Болтаемся, как дерьмо в проруби невдалеке от Южного Тропика. - Весело ответил Монэрный, захлопывая вахтенный журнал. Гокша нахмурил брови и, глоссируя, сказал:
  -- Вот вы, Монэрный, будто гипертрофированная задница, единственным жизненным устремлением которой, мягко выражаясь, является обмазать все сущее экскрементами. Именно, поэтому все сущее определяется вами одним словом - дерьмо, которое вы в зависимости от обстоятельств произносите с разными интонациями.
  -- Зачем вы так, - нисколько не обиделся Монэрный. Несколько минут к ряду Гокша молча и не мигая, смотрел на молодого офицера. Мотая головой потом, сославшись на большую занятость, стремглав вылетел из главной рубки.
   В коридоре Турандот Михайлович устремился было по направлению к машинному отсеку, но на мгновение замер. Опять помотал головой, потом встрепенулся. Резко развернулся и большими скачками рванулся в свою каюту. Плотно закрыв дверь, он быстро разделся, приговаривая:
  -- Так нельзя... надо расслабиться... подумать о приятном. Набраться сил, в конце концов!
   Раздевшись, он погасил свет и лег в гамак. Долго не мог ничего с собой сделать. Потом сделал и уснул. В темноте слышны были его вздохи. Он часто поворачивался с боку на бок, оттуда на живот. Сон его был тяжел, потен и тревожен. Через четыре часа Гокша почувствовал себя заново рожденным. Плотно перекусив в столовой, насвистывая фривольный мотив, Турандот Михайлович с просветленной душой шел по главному коридору. Перебив в ледовом плену почти всю пукоинженерную команду, чувствовал небывалый подъем, но почти все вахты ему приходилось нести самостоятельно. Он заглянул в главную рубку и улыбнулся. На дежурстве опять, как он и рассчитывал, был вечный вахтенный офицер ботик лейтенант Стасик Монэрный.
  -- Доброй ночи, Стасик! - приветливо окликнул он несчастного.
  -- Спасибо, - буркнул тот.
  -- Какие дела?
  -- Дела как кусок жидкого дерьма, - неохотно отозвался уставший вахтенный:
  -- Идем к дому.
  -- Приветствую от всей души! Сердце так и телепается, как испуганная пичуга!
  -- Дело понятное, не у вас одного, - Стасик был явно не в духе и разговаривать не хотел.
  -- А который теперь может быть час, - не отставал Гокша.
  -- Без четверти два.
  -- Ну, прощайте, Стасик! Вы же знаете, пукоинженерная команда почти вся перебита. Оставшиеся Рогачик Скромный и Сфекс Зубастый здоровы только колбасу жрать, а как специалисты полное ничто!
  -- Прощай дерьмо! - ответил Монэрный, который в последнее время все больше и больше стал походить на задницу.
   Выйдя из главной рубки, Гокша спустился в машинный отсек. Прошел по всем находящимся в его ведении камерам. В камере баллонов с веселящим газом он задержался. Один из баллонов работал и пукоинженер приложился к нему. Глубоко вздохнул и принялся тихонько хихикать. Гокша подготовил к работе соседнюю емкость с газом, очевидно, не надеясь на автоматическое переключение. Небольшие порции веселящего газа постоянно циркулировали по вентиляционной системе, поддерживая в команде высокую степень боевой готовности. То же самое, но к баллону он не прикладывался, Турандот Михайлович проделал и в соседней камере, где были расположены баллоны с горчичным газом. Почему эти баллоны были на Неопущенном, еще предстоит выяснить правительственной комиссии. Гокша вытащил из кармана изящную шахматную доску, надел на лицо ватно-марлевую повязку, а на руки натянул асбестовые рукавицы. Взял молоток и клещи и пошел в отсек газопроводных труб. В отсеке Гокша пробрался в угол и занялся системой сигнализации. Сигнализатор он накрыл шахматной доской, вокруг расставил затейливо вырезанные фигурки, преимущественно обнаженных женщин. Пукоинженер придирчиво оглядел дело своих предательских рук, потом удовлетворенно кивнул, убедившись, что как бы не было плохо, сигнализация все равно будет показывать - хорошо. Покончив с этой кропотливой работой, Гокша громко высморкался, и достал из другого кармана плоскую металлическую коробку с обмотанной вокруг нее запутанной канителью разноцветных проводов. Из коробочки приглушенно доносился мат и строгое ритмичное тиканье часового механизма. Гокша установил часы на без четверти четыре утра, а под моток проволоки подсунул большой спичечный коробок. Еще раз все внимательно осмотрев, предатель, покинул камеру.
   В раздевалке он сел на табуретку и впервые за месяц осмелился взглянуть на свои часы. Они упрямо показывали три часа тридцать минут. Сосредоточенно глядя на мертвые стрелки, Турандот Михайлович утирал обильно выступающий пот. Отсчитав три минуты, Гокша сорвался с места, бросился к кнопке приводящей в действие систему открывания дверей в отсеке и нажал на нее. Дверь открылась. Он посмотрел вперед и снова нажал на кнопку. Дверь закрылась. За этим занятием Гокша провел еще две минуты, а потом, когда дверь оказалась в закрытом положении, сломал открывающее устройство в газопроводном отсеке. Потом быстро соединил гибким садовым шлангом баллон с веселящим газом с резервуаром в котором находился газ горчичный. Еще через три отсчитанных минуты емкость с горчичным газом начала тонюсенько подхихикивать. Когда баллон с горчичным газом заливался уже вовсю, Турандот Михайлович нажал рубильник, который был в состоянии обездвижить ГОП-стоп машину. Машина ГОП сделала стоп, и дальше Неопущенный двигаться мог только по инерции. В это время Гокша уже ворвался в главную рубку. Спихнув спящего ботик лейтенанта Монэрного на пол, он кричал ему прямо в ухо:
  -- Стасик! Дюзы не работают! Что-то плохое с ними приключилось! Дайте мне пропуск на выход за борт, уж на месте-то я разберусь в чем там дело! - самое интересное, что в этот момент Турандот Михайлович и в правду думал, что сможет разобраться со всем на месте.
   Его нешуточное волнение передалось и Монэрному. Вахтенный офицер быстро выписал пропуск и с поклоном передал его Гокше. Через мгновение подлый предатель был уже в выходной камере:
  -- Живо, братиллово Щелкун Кроваво-Пятнистый! - бросился он к дежурному матросу, издали размахивая пропуском:
  -- Одеваться! Авария какая-то!
  -- Есть одеваться! А, это, братиллово пукоинженер, авария-то серьезная?! Может и мне того, этого с вами, пока не поздно с корабля, по добру по здорову?! - лязгая жвалами отозвался Щелкун помогая Гокше обрядиться в подводные доспехи.
  -- Да, не боись! Со скафандрами все в порядке? - успокоил труса предатель.
  -- Можете не сомневаться! Мы строго за этим следим! - прощелкал Щелкун.
   Пукоинженер стремглав бросился в шлюзовую камеру. Он приплясывал от нетерпения. Наконец открылись широкие, как врата ада двери, откинулась выходная площадка и Гокша включая пятую, метнулся в подводную тьму. В двухстах метра от Неопущенного Турандот Михайлович выключил двигатель, достал подзорную трубу и уставился на суровый силуэт Неопущенного. В то же мгновение из тьмы сверкнул яркий, длинный столп пламени, раздался оглушительный взрыв. В свете яркого огня, окруженная облаком раскаленного пара огромная тень подлодки заливисто хохоча, исчезла, рванувшись носом вниз, в ужасную пучину океана...
  
   ГЛАВА VI.
   МЫЧ...
   "Боже, зачем все это?!!" - Гокша уже двенадцать часов, как оторванный поплавок с бешеной скоростью носился среди волн. Безуспешно, с мертвящим холодом в сердце и резью в глазах смотрел по сторонам. Скафандр под воздействием соленой воды и яркого, жаркого солнца, сел и немилосердно жал огромное тело пукоинженера. Прозрачный шлем превратился в стеклянный колпак обычной лампочки накаливания. Разогретый солнцем, он раскалился до бела и малейшее прикосновение к нему открытым участком кожи лица, вызывало мгновенный и болезненный ожог второй степени. Чтобы избежать теплового удара Турандоту Михайловичу приходилось то и дело погружаться в холодную воду на несколько метров. В течение коротких, упоительных минут он освежался, потом запускал винт на полную мощность и как пробка из шампанского вылетал из воды на несколько метров вверх, бешено вертя головой, надеясь увидеть спасение.
   Зря! Зря он пил коньяк, видя падающую в бездну, хохочущую подводную лодку. Похмелье, не излечимое в этих обстоятельствах похмелье, железными обручами боли стягивало обожженную голову. Хотелось полтавского борщу с пампушками, небольшое количество сливовицы и спать. Но не сейчас ни в будущем, и Турандот Михайлович, это понимал, ему не едать борщу по Полтавски и не пить сливовицы. Если бог даст ему спастись, до смертного одра ему предстоит вкушать суши и пить противно подогретую саке. Что особенно бесило, так это микроскопические порции и первого и второго. Предаваясь столь безрадостным мыслям, Турандот Михайлович обратил внимание на то, что к ним добавилась еще одна, но более безрадостная. Запас питьевой воды неумолимо подходил к концу. Наверное, именно так пытают в аду предателей Прекрасной Родины. Был великий соблазн открутить шлем и вдоволь напиться соленой океанической водицы. "Сойдешь с ума?! Что ж такого, часом раньше, часом позже! И какая разница, каким его вытащат из воды жопонцы - мертвым или живым, но хохочущим и испускающим пышные шары пены изо рта?!"
   Духота в скафандре изнурительна. Голова в горячем тумане. Мысли заблудились и тонут в ржавой трясине боли. "Надо чаще опускаться под воду, иначе совсем конец. Но можно пропустить... и что тогда? Нет, это ужасно! Надо искать! Быть на поверхности, это единственный шанс на спасение!"
   День медленно догорал, с ним умирала и притупленная надежда. Умрет день, умрет с ним и Гокша. Ночь сулила спасительную прохладу, но эта прохлада грозила обернуться вечно холодным саваном смерти и забвения. Турандот Михайлович приник растрескавшимися губами к водопроводной трубочке. Сделал маленький, расчетливый глоток, которого едва хватило на то, чтобы смочить полость рта и гортань. Гокша нырнул в воду. Раскаленный шлем яростно зашипел, охлаждаясь. Хотелось остаться в этих спасительных объятиях прохлады, но пугала безвестность. "Вдруг в этот момент над серой поверхностью океана пронесется гидроплан, разыскивающий его?! Пилот улетит, поставив жирный, черный крест на карте, на этом квадрате. Поиск произведен, объект не обнаружен. Крест, который нарисует пилот на карте, будет единственным надгробным памятником над бездонной могилой, в которой время сотрет в тлен даже самое имя Турандот Михайловича Гокши".
   Гокша разогнался и взлетел над поверхностью. Опять ничего и никого! До заката оставалось всего четыре часа. Потом солнце сядет, спрячется за горизонтом. На океан опустится черное покрывало. Ужас!
   "Зачем нужна была эта цепь предательств, измен?! Для чего он принес в жертву команду Неопущенного?! Ешико! Ешико!!!" Откуда-то из темного марева памяти выплыло красивое, высеченное из мрамора, надменное лицо. "Зачем он не связал ее и не увез на Прекрасную Родину?! Проклятый, слепой старик! Чертов Тольконенада! Мерзкий Мясаниэда! Опутал мишурой, канителью, шелком и капроном! Ешико ждала развлечений, нарядов, богатой и широкой жизни. Одна операция по увеличению детородного органа обошлась в круглую сумму! Какой прок от него сейчас?! Да и в обычной жизни, одни неудобства. Вечно приходиться привязывать его к животу, иначе просто ходить невозможно! Ешико хотела бездельной, праздной жизни. Ей бы все лежать на полу в розовом, шелковом кимоно и творить эти свои занудные, чайные церемонии. Нет, нет, она бы ни за что не бежала с ним на его Прекрасную Родину! Кем бы она стала на ней? Экзотической проституткой?! За разрешение трудовой деятельности ей бы пришлось постоянно ублажать жирных и потных комиссаров, причем бесплатно! Ешико! Ешико!!! Он любил ее! Он не мог бы расстаться с ней! Знает ли она там, на своем кладбище, где он теперь, что с ним?! Он умирает за нее! Зачем... зачем ей это было нужно?!"
   Гокша терял сознание и, теряя его, начинал думать о себе отстранено и во втором лице. Остановившимися глазами Гокша смотрел вперед, сквозь хлещущие в него волны. В их трепещущейся, переливающейся пелене он увидел возникающие из тьмы глубин, встающие, как призраки, фигуры и лица людей и жуков. Лица жизнерадостные, смеющиеся, увлеченно работающие бровями и усами. Всего лишь несколько часов назад живших с ним в уютных отсеках Неопущенного. Вот восхитительный Упырь Нетутович мучительным усилием пытающийся поднять непослушными пальцами тяжелые веки. Вот лысый, толстый, сексуально озабоченный комиссар капеллан. Вот Рупрехт Бооль Проценко с вечно торчащим, набриоллиненным и выкрашенным в зеленое хохолком на темени. Вот простодушный, туповатый, пребывающий в веной ажитации Акакий Моисеевич Палисикупсер. Павлюй... Павлюй! Вечно путавшийся под ногами маленький негодяй. Мерзавец! Вот скуластый, с завитыми пейсами за ушами ботик лейтенант Стасик Монэрный. Дурак! Кретин!!! Службы не знает! Болван! Щеголь пустоголовый! Выпустил из подлодки... попался, как карась на уду. Ведь наверняка существовал приказ за номером В-243, капитана о том, чтобы не выпускать его, Гокшу за борт! Если бы этот простофиля не выпустил его, все могло бы быть по другому! Хотя нет... чудовищный механизм хохочущей смерти был запущен. Веселящий газ должен был начать свою суровую работу с мгновение на мгновение. А вот и солнце уходит! С ним уходит во тьму! В гибель его, Гокши жизнь!
   Потом совсем уже запутавшись, Гокша вдруг вспомнил изречение древнего жопонского философа: "Смешно не то, что ты поскользнулся! Смешно то, что тебе пришлось упасть".
   Он сделал еще два глотка воды, а потом пришло удушье. "Это конец! Кислород на исходе! Нет! Нет!!! Пусть ветер! Пусть хлещут волны! Надо попробовать, не взирая на опасность захлебнуться, утонуть!!!"
   Гокша развязал первый - розовый бант на груди. Усталая рука медленно перебралась ко второму - голубому, скреплявшему шлем со скафандром. Пальцы принялись теребить затейливый узел. Сознание ускользало и краешком самым, его кончиком Турандот Михайлович услышал слабое жужжание. Оно неслось с края океана и заполняло голову Гокши нестерпимым зудом. И все... сознание окончательно соскользнула в бездну океана.
  
   Ґ.
   Кто-то назойливо бормотал над правым ухом. Турандот Михайлович постарался прийти в себя. Получилось. Он еще боялся открыть глаза, но вполне сносно понимал иностранную речь:
  -- Лейтенант Хебанебабабава, выносим благодарность за удачную рекогносцировку. Именно, ему выпала высокая честь поиметь удачу.
   Один из стоявших вокруг койки карликов резко согнулся в поясе и гортанно и низко выкрикнул:
  -- Йокато!!!
   От этого ужасного крика Гокша пришел в себя окончательно и открыл глаза. Увидев это карлик в золотом кителе, стоявший на тумбочке, благожелательно улыбнулся и помахал присутствующим ручкой. На его широком желто-коричневом лице дико смотрелась черная, причудливая татуировка. В его кое-как расставленных раскосых глазах, спрятанными за темными линзами больших, роговых очков, яркими искрами блистало безумие. Он был доволен собой и окружавшими его уродцами:
  -- Ну, и задал ты нам жару, мерзавец! - ласково подмигнул он Турандоту Михайловичу:
  -- Мало того, что мы полудохлого вперли тебя на борт нашего буксира, но ведь надо было еще вытащить тебя из скорлупы твоего ореха! А потом делать тебе в течение часа искусственное дыхание, рот в рот. Первое сделал наш электрик Якудникомо Айндзинунагава. Правда, развязанный тобой розовый бант, подтолкнул нас к открытию, как тебя разоблачить. Но на это ушли драгоценные часы. Потом пришел черед нашего лекаря, и очкарик весело кивнул в сторону напыщенного, но очень маленького толстяка. Тот выпустил из тонких губ большой, бурый пузырь, на девяносто семь процентов состоящий из слюны. Гокша невольно вытер губы, содрогнувшись от омерзения, представив, как это крошечное чудовище прикасалось к его губам своей присоской. Стоявший на тумбочке оратор, упиваясь собой, продолжал говорить:
  -- Я очень рад нашей новой встрече Гокша-сан. Весь мой буксир в вашем полном распоряжении. Встреча со старым другом всегда овеяна ароматом цветения войлочной сакуры, так говорят в моей стране.
   Потом капитан Мясаниэда, а это был именно он, задумался, поискал глазами иллюминатор и, глядя в бесконечную, сливающуюся синеву, грустно сказал:
  -- Что-то я сегодня, целый день, говорю, говорю, а удовольствия от этого не получаю.
  
   С этими словами он спрыгнул с тумбочки, сделав двойное сальто. Мягко, как кошка приземлился на пол каюты и ровным голосом сказал:
  -- Ну, Турандот Михайлович, не будем мешать. Отдыхайте, набирайтесь сил, а поцелуи, объятия и серьезные разговоры, все завтра, после обеда.
   Гокша закрыл глаза и молча отвернулся к стене... и уснул.
   А капитан Мясаниэда сидел в своей каюте и грустно вспоминал веселые денечки, проведенные вместе с Турандот Михайловичем. После его ареста на территории Прекрасной Родины спеси и дурости у капитана императорского флота поубавилось. Что и говорить, а в контрразведке умели ставить на место. Потом под смех чекистов его пинками выставили за пределы Прекрасной Родины. Какой позор!!! Только морщинистая рука Микадо сумела остановить ритуальный меч, готовый совершить сипуку. Рука императора упала на пол, а сам он морщась от боли, отправил капитана Мясаниэду на борьбу с Неопущенным. Рук у Микадо больше не осталось и поэтому малейший промах или просчет капитана, вел к мучительной смерти среди крови кишок и не до конца переваренного ужина. Могли быть еще и экскременты, но об этом бравый моряк предпочитал не думать.
   Мясаниэда зябко повел плечами и поднес к губам остывшее уже саке. А просчет был, и еще какой! В самое ближайшее время капитану необходимо было исправить ошибку, чтобы избежать катастрофических последствий. Капитан Мясаниэда откашлялся и выпил еще. Стало полегче и он вернулся к любимому занятию, поливать засохший три года назад бансай. Вдруг противное пищание приемника оторвало его от дела. Импульс подбросил капитана на месте и бросил к хромированным наушникам. Мясаниэда едва успевал перекладывать мышиный писк морзянки на более понятные иероглифы. "Шифровка из главного военно-морского штаба" -думал капитан, махая кистью, изредка окуная ее в причудливую чернильницу до краев наполненную кровью иноземцев.
   Когда прозвучало последнее "пик", Мясаниэда достал томик хойку и принялся раскодировать шифрограмму. После часа кропотливой работы лишняя шелуха тайны обвалилась и на новом листе тончайшей, рисовой бумаги в самом центре, большими буквами оказались написанными два коротких слова:
   Не тот!
   Правая рука капитана непроизвольно потянулась к ритуальному мечу. Левая почесывало место будущей страшной раны на животе. Глаза снова и снова пробегали по короткой строчке, столь лаконичной, сколь немногословной бывает только смерть. Взяв себя по обыкновению в руки, Мясаниэда со стоном повалился на узкую койку и без кошмаров проспал до обеда следующего дня.
   На следующий день в три час пополудни Мясаниэда в сопровождении двух самураев, закованных в латы, вошел в каюту Гокши. Капитан безапелляционно и грубо растолкал бывшего пукоинженера и колко глядя ему в глаза, коротко сказал:
  -- Жизнь, это усилие! Каждодневное.
   Турандот Михайлович в долгу не остался и сочащимися кровью губами ответил:
  -- Я умышленно сделал окружающий меня мир маленьким. Потому что только в этом окружении я не могу потеряться.
   Мясаниэда величаво кивнул и сказал, сосредоточив с большим трудом взгляд на переносице экспукоинженера:
  -- Это не является уважительной причиной, это называется - "твоя проблема", решить которую должен ты сам.
   Турандот Михайлович закрыл лицо руками, а Мясаниэда продолжал:
  -- вчера, вечером я получил шифрограмму из главного штаба. Прочти ее!!! - и бросил в лицо Гокши скомканный лист бумаги.
   Присутствующие не выказывая нетерпения и напряжения, ждали три часа, за которые Турандот Михайлович перевел и прочитал послание. Когда смысл написанного до него дошел, он прямо на глазах жопонцев поседел.
  -- Саами, - смог сказать он еще спустя полчаса. Что в переводе с финно-угорского означало - "жаль".
  -- Вам, жаль! Вам жаль!!! - забрызгал слюной Мясаниэда, и не снижая тона, продолжил орать:
  -- По вашей милости недобитый Неопущенный лежит на дне океанском. Наш глубокозаконспирированный герой-разведчик находится в нем, а вы лежите здесь и упиваетесь куриным бульоном и славой!
  -- Что, значит, лежит на дне океанском?! Да, я собственноручно взорвал ходовой отсек и пустил в жилые помещения веселящий газ! Они там все, давно поподыхали от смеха! - возмутился Турандот Михайлович.
  -- Неть! - снова закричал ужасный жопонец:
  -- Мы должны быть на сто процентов уверенны, что все сказанное вами, правда!
  -- Так, что мне принести вам доказательства со дна морского?! - продолжал упорствовать предатель.
  -- Вот именно! Кроме того, вы должны доставить нам живым или мертвым жопонского резидента!
  -- Неужели на лодке, кроме меня был еще один предатель?! - ужаснулся Гокша.
  -- Это вы предатель, а он разведчик, профессиональный шпиен! Кумир нации! - отрезал капитан Мясаниэда.
  -- Как же мне удастся подтвердить вам гибель Неопущенного? - пошел на попятный Турандот Михайлович.
  -- Вот, раба Божия, - несколько смягчаясь, повернул голову капитан Мясаниэда к своим спутникам.
  -- Пукки, - согласно древнему обычаю кивнули те.
  -- Сами, вы козлы! - окрысился Гокша в совершенстве владевший финским.
  -- Это все слова, - отрезал Мясаниэда:
  -- По инструкции главного военно-морского штаба мы обязаны полностью удостовериться в гибели Неопущенного. Мы должны иметь самые убедительные доказательства и ждали лишь вашего выздоровления и вашей помощи, чтобы получить их.
  -- Послушайте, как же все это вы собираетесь осуществить?! - в отчаяние воскликнул Гокша:
  -- Мясаниэда вам же должно быть знакомо чувство сострадания и милосердия?! Вы же тоже чей-то отец!!!
  -- Чей-то! Чей-то!!! - опять вышел из себя командир жопонцев:
  -- Твой я отец! - сказав это, капитан Мясаниэда показал Турандоту Михайловичу язык, весь покрытый черными, чернильными пятнами.
   Гокша вновь зарыдал, а карлик подкрался к нему, забрался с ногами на постель и принялся гладить и укладывать всклокоченные волосы Турандота Михайловича. Мясаниэда очень ласково говорил Гокше:
  -- Ну, ну, сынка! Не стоит так переживать. Мы наденем на тебя скафандр, твои удивительные доспехи. Глубина в предполагаемом месте гибели Неопущенного, крохотная, каких-то три тысячи метров. Привяжем тебя за пояс крепкой, капроновой веревкой и бросим за борт нашего буксира. Когда ты опустишься на дно, мы дадим самый малый вперед и потащим тебя за собой. Квадрат за квадратом мы исследуем весь океан и найдем нашего героя разведчика и неоспоримые доказательства гибели проклятого Неопущенного.
   Гокша уже смирился со своей сыновей участью, но все еще всхлипывая, сказал:
  -- Но, папа, там ведь темно и сыро и страшно! И совсем, совсем ничего не видно!
  -- Ничего, сынок, в нашем распоряжении есть прекрасные металлоискатели. Они очень компактные, а удобный апликатор помогает практически безболезненно разместить его внутри черепной коробки, среди мягких тканей мозга. Как только на расстоянии шести метров от тебя окажется большая металлическая штуковина, он зазвонит и завибрирует так, что твои барабанные перепонки обязательно лопнут. Прибор настолько совершенен, что ты можешь даже спать, но боль находки непременно разбудит тебя. - Мясаниэда ласково взлохматил прилизанную челку Гокши.
  -- Но... - начал было Гокша, но капитан сделал хитрый знак пальцами своим сюзеренам и те, гремя доспехами, накинулись на несчастного Гокшу.
   Попытка сопротивления была подавлена в зародыше с помощью секретных приемов самурайской борьбы. Не способный двинуть даже пальцем, Гокша временно стал сторонним наблюдателем и невольной жертвой процедуры проводимой жопонцами. Металлоискатель точь в точь походил на железнодорожный костыль, под шляпкой которого была привязана промасленная и гадкая на вид веревка. Гокша в ужасе замычал, представив себе, как эта ржавая железяка разместится среди мягких тканей его мозга. Но что-то менять было уже поздно! Мясаниэда приставил костыль к переносице Гокши и обухом боевой секиры, отвратительно хэкая, вогнал прибор в голову Турандота Михайловича. Бывший пукоинженер орал, но боли не чувствовал.
  -- Полноте, полноте! Друг мой! Все уже позади. И клянусь И-исудзура Махамарива, это была последняя неприятность, случившаяся в вашей жизни. - Жопонец нежно похлопал потной ладошкой разгоряченный лоб Турандота Михайловича, а потом хищно улыбнулся и спросил:
  -- Вы, милейший, собственно, за луну или за солнце?
  -- За солнце, - едва смог произнести Гокша.
   Мясаниэда меленько закивал, продолжая улыбаться, скороговоркой произнес:
  -- За пузатого жопонца! - спрыгнул с кровати и на кривеньких ножках побежал к столу. С ловкостью цирковой обезьяны, в мгновение ока оказался верхом на нем.
  -- Вас наградят! А последней остановкой на жизненном пути воина, согласно буси-до, является сипуха, способная кровью смыть позор и бесчестье.
   С этими словами назойливый жопонец рухнул на колени, вытащил несоизмеримо большой с его ростом самурайский меч, кендо и одним, плавным движением вспорол себе живот. Хрипя и дергаясь в конвульсиях, повалился на бок и, пуская кровавые пузырики по всей каюте, с последним вздохом проговорил тихохонько:
  -- Найди его, Турандот, найди!
   Сейчас же один из закованных в самурайские доспехи, подскочил к умирающему Мясаниэде и выхватив меч, с криком:
  -- Апэтэка! - отрубил своему военноначальнику голову.
   От всех этих воинственных ритуалов Гокшу вытошнило на подушку. Вытерев меч шелковым платком, и ловко заправив его в кожаные ножны, самурай подошел к Гокше, и жестом пригласил его следовать за собой. Турандот Михайлович вздохнул, но счел за лучшее подчиниться.
  
   Еще Ґ.
   Закованный в скафандр, как великан, среди малорослой команды буксира, Гокша маленькими шагами направлялся к трапу. Крошечные жопонцы бережно поддерживали его под локотки. Перед самым трапом мимо Гокши, торопливо прошел капитан Мясаниэда, торопливо следующий в противоположном направлении. "Странно. Только что я видел его в своей каюте, на столе, среди столовых приборов. Мертвым. Без головы" - подумал, но не удивился Турандот Михайлович. Ему водрузили на голову стеклянный колпак шлема и туго привязали его голубым бантом к воротнику скафандра. Подталкиваемый и понукаемый злобными карликами, привязанный за пояс к буксиру, Гокша принялся медленно спускаться по трапу в пучину океана. Когда он погрузился в нее почти по пояс, свешивавшиеся с борта жопонцы вдруг перестали в него плеваться. Потом замахали руками, и что-то безголосо залопотали на своем певучем языке. Гокша понял, что его погружение откладывается. Он поднялся на борт буксира и первым, с распростертыми объятиями его встретил капитан Мясаниэда. С Гокши сняли колпак и Мясаниэда, уже не улыбаясь, сказал ему:
  -- Наш пеленгатор, минуту назад засек шифрованную радиопередачу из квадрата Зю-123. Передача была произведена из неподвижного объекта и расшифровке не подлежит. Нам необходимо использовать эту ситуацию полностью и незамедлительно! И опустить, наконец, хваленый Неопущенный! Ваше мнение уважаемый Турандот-сан?
  -- Неужели мое мнение имеет какое-либо принципиальное значение? Вы ведь все равно бросите меня за борт?! Скажу только одно, если Неопущенный вернется к родным берегам, единственным и полновластным властителем дальневосточных вод будет он. Только он! И никто другой! И покончим на этом!
  -- Очень хорошо! Я доволен, что по этому вопросу мы имеем одинаковое мнение. До подхода к контрольной точке, заприте этого урода в шкафу! - последнее относилось к многочисленной команде буксира столпившихся вокруг, и слушавших диалог с открытыми ртами, из которых обильно текла слюна удивления.
   Получив приказ желтолицая свора, радостно улюлюкая, потащила Гокшу в трюм.
   Через три минуты буксир ощетинившись многочисленными жерлами пушек, тронулся с места и вздымая высокие зеленовато-синие волны, почти зарываясь в них носом, понесся на юго-восток, по беспредельным просторам пустынного в этот час океана.
   ГЛАВА VII.
   ОР...
   Океанические течения очень непостоянны, хотя среди обывателей широко распространенно мнение совершенно противоположное. Ширина, глубина, плотность часто меняются лишь по капризу людей начальственных и ответственных за это.
   У Южного Тропика, где подводную лодку Неопущенный настиг коварный и предательский удар, едва заметно движение боковых, замирающих струй Южного экваториального течения, направляющегося к юго-востоку. Однако, не было бы ничего удивительного, если бы сторонний наблюдатель, обладающий даром пронизывать взором толщи океанской воды, заметил бы здесь, на глубине порядка трех тысяч метров от поверхности, огромный силуэт, съедаемый расстоянием и превращаемый им в иголку, довольно быстро увлекаемый в противоположном, юго-западном направлении. В первую минуту, такому идиоту, со столь необыкновенными зрительными способностями показалось бы, что он видит перед собой безжизненные останки какой-то рыбы, с изуродованным, почти начисто обрубленным хвостом. Однако приняв успокоительного и присмотревшись, он должен был бы признать свою ошибку. Трудно допустить существование рыбы без глаз, пасти и в металлической шкуре. Естественно, человек с нестабильной нервной системой, наделенный фантастической остротой зрения, по логике должен иметь и столь же утонченный слух. Тогда прислушавшись, он вне всякого сомнения, он услышал бы стук и хохот в чреве железной рыбы. Как тут не вспомнить библейского Иова и не возблагодарить Господа за явленное этому олуху чудо?!
   Одним, двумя словами, Неопущенный явственно обнаруживал признаки насыщенной событиями внутренней жизни.
  
   Ґ.
   Капитан вне ранга Вий проснулся не от взрыва. Его за несколько секунд до катастрофы выдернул из сна распространившийся по всем отсекам корабля нечеловеческий, гомерический хохот. Упырь Нетутович проснулся и в непроглядной темноте попытался определить природу неожиданного явления, но не успел.
   Первый, носом вниз, скачок подлодки выбросил командира из-под балдахина над постелью. Швырнул сквозь распахнувшийся полог к ногам восхитительной Удивительной Девтерофлебии. Эта дамочка после повешения Прыгающего Пребрежника перешла на службу секретарем к командиру Неопущенного. Удивительная Девтерофлебия, словно, не замечая случившегося, подкрашивала помадой и без того яркие губы. Когда тело капитана с глухим стуком ударилось о ее ноги, она удивилась, что было для нее характерным и спросила у мычавшего от боли Вия:
  -- А, это ты, милый? Извини, я вся замученная своими сексуальными проблемами, совершенно забыла о своем долге.
   Резкая боль, которую почувствовал капитан при ударе о ее ноги, в черных шелковых чулках не помешала ему, почти бессознательно ухватиться и крепко держаться за восхитительные формы Удивительной Девтерофлебии. Это спасло его от дальнейших ударов и ушибов, которыми грозила лихорадочная качка подлодки. Его секретарь, покончив с губами, как ни в чем небывало начала подкрашивать ресницы. Безумные колебания подводного агрегата никоем образом не сказывались на качестве производимой ею работы.
   Стеная и хрустя битым хрусталем, Упырь Нетутович поднялся, чмокнул в щечку, ласково хлопнул по округлой попке своего аппетитного секретаря, осторожно вышел в коридор. В полной темноте, с вытянутыми вперед, слепыми руками, капитан устремился в направлении главной рубки, истошно при этом крича:
  -- Братилловы! Спокойствие!!! Все, кто в состоянии по местам! Включайте все, что можете!
   Ответом ему был громкий смех. Вдруг вдали, у двери засверкали огни, это трое спускалися в люки. Все три силуэта сильно качало от смеха. Капитан глубоко вдохнул несколько разряженную тьму и тоже громко засмеялся. Хохочущим он добрался до центрального поста и засветил лампадку у иконы Николы Чудотворца. В неровно танцующем свете он увидел картину полного и вопиющего разрушения. Почти все лампочки сигнализации были умышленно перебиты. Деревянный табурет чудовищным усилием был забит всеми четырьмя ножками в главный ходовой экран. Большой, блестящий гаечный ключ, пробив предохранительное стекло, почему-то застрял в одном из контролирующих внутрикорабельное давление приборов. На клавиатуру управления кто-то нагадил жидким. Главный гирокомпас, будто пережеван и выплюнут голодным, но разборчивым великаном. В стороне, возле стола в безжизненной позе, на боку спал ботик лейтенант Стасик Монэрный. Посапывавшего офицера прикрывала географическая карта полушарий, сбившаяся неаккуратным комком в ногах вахтенного. Щеки и грудь, едва прикрытая разорванной тельняшкой, густо покрывали свежие, глубокие царапины. Было очевидно, что во сне Стасика мучили кошмары, и он от страха разодрал свое роскошное тело в клочья.
   Не поднимая век, Упырь Нетутович охватил всю эту ужасную картину. Заметив стоявший на столе беспроволочный радиоаппарат, бросился к нему. В сердцах швырнул уцелевшее коммуникативное приспособление о переборку и удовлетворенно крякнул. Потом громко, что было силы так, что его услышали мертвые в самых отдаленных отсеках Неопущенного, закричал:
  -- Слушать мою команду! Капитан в центральном посту! А, я кто? И, где я?! В центральном посту, а значит я капитан. Итак, слушать мою команду! Всем заметившим проникновение забортной воды, незамедлительно приступить к выливанию оной. Приготовиться к генеральной приборке! Контрольное время через пятнадцать минут! О потерях в личном составе докладывать лично мне! Похоронной команде приступить к погребению героев! Все! Приступить к исполнению!
   Через час после взрыва состоялось короткое собрание экипажа. Скачущий Травник провел политинформацию, сообщив уцелевшим о последних событиях в мире. Дал им единственно правильную оценку. Потом слово взял капитан. Долго, с аппетитными интимными подробностями он рассказывал о прелестях Удивительной Девтерофлебии. Команда уже не смеялась, а давилась липкой слюной зависти и вожделения. Капитан вошел в раж, но комиссар капеллан, деликатно кашлянув, тактично напомнил Упырю Нетутовичу о цели собрания. Капитан вне ранга вспомнил все и сказал в заключении:
  -- Ага! Всему экипажу немедленно приниматься за наведение должного порядка во всех отсеках Неопущенного. Если там надо чего подремонтировать - подремонтируйте! Лампочка перегорела, замените лампочку. Проявите хоть какую-нибудь инициативу! Не ждите, что я приду и ткну вас носом в неполадку! Устраните все сами. Все должны помнить, что речь идет не только и сколько о спасении подлодки, сколько о том, что она обязана быть на своем посту в точно назначенные правительством сроки. Работа, понятно, предстоит колоссальная. За время круиза мы порядком подзасрали нашу посудину. Но она должна быть и будет двадцать третьего августа в Нерчинском остроге!
   Его вера, его энергия и непреклонная решимость передались каждому участнику собрания. Загорелись глаза, и исчезла необходимость в аварийном освещении. Оживились лица, но никто больше не смеялся. Один за другим, сменяя друг друга люди и жуки, выступали вперед, сталкивая и стаскивая предыдущих ораторов с трибуны и, призывали к беззаветной работе. Клялись, что не пощадят ничьей жизни для спасения подлодки и для ее появления в порту приписки в срок.
  
  
   Еще Ґ.
  
   Наибольшие трудности по ремонту подводной лодки выпали на долю чистоль команды. Надо сказать, что за время похода редко кто видел эту часть экипажа Неопущенного за выполнением своих должностных обязанностей. Обычно Стафлины крутились рядом с камбузом рассыпая восторги и комплементы кокихе Членовидке Четырехпятнистой. Руководимые Стафлином Рыжим они, как волна разбегались по углам и закоулкам камбуза и хорошо поставленными голосами пели оды кокихе. Членовидка от подобного обращения франтоватых усачей таяла и млела. Кормила их с рук сладкими булочками смоченными в теплом молоке. Cтафлины стали сонными и рыхлыми, постоянно рыгающими субъектами. Авария на подводной лодке нарушила привычный Стафлинам уклад жизни, вызывая раздражение и совершенно объяснимое желание саботировать приказы вышестоящего командования. Поэтому несколько дней почти вся команда, чихая, сморкаясь и чертыхаясь, лазала со свечами по самым темным и пыльным углам, выгоняя оттуда Стафлинов. Стафлины упирались и поэтому экипаж вынужден был бить их шлепанцами. Наконец удалось собрать в главном коридоре: Стафлина Рыжего, Стафлина Берегового, Стафлина Пушистого, Стафлина Пахучего, Стафлина Великолепного, Стафлина Волосатого, Стафлина Падального. Сверившись со списками, выяснили, что Стафлинов среди личного состава Неопущенного больше нет. Окруженные со всех сторон вооруженным шлепанцами экипажем, чистоль команда стояла и дрожала. Капитан вне ранга Вий обратился к ним с краткой речью:
  -- Сынки! Знаете в чем основная разница в образе мысли между мужчиной и женщиной?! Мужчина, разговаривая с женщиной, думает: "Я должен ее трахнуть!" А женщина во время этого диалога думает: "Бог мой, он может меня трахнуть?!" Или не думает об этом совсем! Я хочу, что бы вы научились думать, как мужчины! В любой ситуации для вас приоритетным должно быть слово - ДОЛЖЕН! Идите и уберите весь хлам!
   Понукаемые со всех сторон жестокосердными конвоирами, Стафлины без видимого энтузиазма и воодушевления принялись за наведение порядка.
   Комиссар капеллан Скачущий Травник поспевал всюду: бодрый, энергичный и веселый. Он спешил на помощь всем, кто в ней нуждался и помогал страждущим всегда одной и той же фразой:
  -- Важно не само по себе обладание, важно стремление обладать! - и подмигивал сразу двумя глазами. Но нуждающихся в помощи было слишком много и утешать всех комиссар капеллан не успевал. Поэтому он решил поставить процесс утешения на поток и прибегнул к помощи средств массовой пропаганды. Скачущий Травник затеял выпуск газеты, под странным для постороннего глаза названием: "За мир во всем мире!" Составление газеты, редактирование, подборка материалов, верстка, тиражирование, художественное оформление и распространение, все было делом рук комиссар капеллана. Газета распространялась плохо, так как, несмотря на большое количество обнаженной натуры, экземпляр стоил астрономических денег. Команда предпочитала платить наличные за живую натуру в отсеке красных фонарей, а не за бумажное, пусть и глянцевое изображение голого комиссар капеллана в разных позах. Но Скачущий Травник продолжал работать непокладая рук. Прочитав популярное издание "Маркетинг и ты", он почерпнул из него много нового. В частности узнал о значении рекламы при распространении товаров. Отныне каждый раз команду Неопущенного в четыре часа утра будил, раздававшийся из микрофона в центральном посту, через репродукторы, во всех отсеках подлодки, голос принадлежащий комиссар капеллану. Скачущий Травник читал анонсы очередного номера газеты, который ничем не отличался от предыдущего. Сообщались сводки о проделанной работе. Отмечались успехи чистоль команды и Стафлина Падального в частности. Не проходила и часа, чтобы Стафлин Падальный снова и снова не падал. Указывались недостатки, всегда одни и те же. Декламировалось злободневное стихотворение, и читался насущный фельетон, звавший к борьбе и победе.
   Этого утреннего часа все ждали с ужасом. Как только из динамиков начинал плыть голос комиссар капеллана, все поднимались, зевая и почесываясь, расползались по работам.
   По несколько раз на день проходил по отсекам и камерам Неопущенного и сам капитан вне ранга Вий. Он прислушивался к звонким ударам молотков, скрежету и визгу инструментов, шипению электродов. Работающие матросы, видя его довольную улыбку, плевались и в полголоса чертыхались. Иногда в этой атмосфере кипучего, вдохновенного труда капитан вдруг не выдерживал. Сбросив с себя китель, на час-другой пускался в пляс, перед бригадой занимавшейся какой-либо наиболее тяжелой работой. С нескрываемым чувством сожаления отрывался он от танца, чтобы закончить осмотр и успеть еще, сплясать перед раненными в госпитальном отсеке. Прежде всего, он подходил к шконке неподвижного, обложенного льдом ботик лейтенанта Монэрного. Долго, с каким-то немым вопросом смотрел на его мертвенно-бледное лицо с нелепыми, подрисованными каким-то шутником, черными усиками. Каждый раз, в сердцах плюнув, капитан принимался допытываться у Баланопостидзе: выживет ли лейтенант? Придет ли в себя?! И каждый раз не получив вразумительного ответа, капитан закатив глаза, тихонько начинал петь: "Со святыми упокой". Капитана, который внешне казался спокойным, уверенным и веселым терзала и съедала одна мысль, - что случилось с Турандотом Михайловичем Гокшой? Его исчезновение не могло быть простой случайностью. Тем более сразу после его пропажи на Неопущенном прогремел коварный взрыв диверсии. Кто же мог сделать это, кроме самого Гокши?! Стало быть сделано это было нарочно!!! Кто-то сознательно устроил взрыв! Это Гокша сбил с толку доверчивого ботик лейтенанта Стасика Монэрного и заставил срочно, забыв о приказе выдать контрамарку на выход за пределы Неопущенного. Бедный, бедный обманутый ботик лейтенант! Что же ждет его, если ему удастся выкарабкаться? Петля под бой барабанов?! Но с другой стороны в аварийном журнале написано: "Срочно! Незамедлительно!" Так кричат только при неожиданной, быстро налетающей грозной опасности. В такие моменты требуется инициатива, принятие мгновенного, единственно правильного решения. В такие моменты, как и в моменты интимной близости нельзя думать о формальностях, о духе и букве устава, прятаться за служебные параграфы, звать на помощь! Разве мог Стасик подумать, что его обманывают?! Разве мог он подозревать в предательстве главного пукоинженера?! Капитан нахмурился, потом его усталое лицо расправилось, и он выдохнул одно лишь слово:
  -- МОГ!!! - и это уже не просто легкомыслие! Это непростительная, преступная беспечность! Как смел он, ботик лейтенант военно-морского флота Прекрасной Родины позволить себе подобную недисциплинированность?! Такое пренебрежение основными правилами службы на военном корабле в наших исключительных обстоятельствах?!!
   Поседев немного, уже ни о чем не думая, капитан вне ранга опять в слух вынес страшный приговор:
  -- Все равно повешу!
   Атмосфера в отсеках корабля все больше накалялась. Работа получила характер непрерывной, яростной атаки на непримиримого врага. Сводки о ходе работ выслушивались с таким же напряжением и волнением, как сообщения с полей сражений. Каждый раз крики "УРА" и туш патефона, который в честь победителей заводил комиссар капеллан, служили аккомпанементом под который проигравшие накидывались на побежденных. На пятый день перманентного аврала усталость взяла свое и скоро на подводной лодке воцарилась тишина, изредка прерываемая сладкими стонами из отсека красных фонарей. Жужжало Большое единственный вахтенный спал, напевая себе под нос любимую песню:
  -- Рэвэ, тай стогне Днипр шировкой...
   Был, был момент, когда утихло и это мерзкое мурлыканье. В эти краткие минуты подводная лодка едва ощутимо содрогнулась от мягкого и тихого толчка, но тотчас же успокоилась. Жужжало проснулся, и продолжил пение, ничего не заметив.
  
   ГЛАВА VIII.
   СП...
   Много лет назад, в конце девятнадцатого века доктор Ганс Гольдшмидт разработал химическую реакцию, которая впоследствии получила его имя. Сущность этой реакции заключалась в том, что если смешать окись железа, окалина, порошок ржавчины, и т.п. с порошком алюминия и смесь эту поджечь, то алюминий в процессе горения отнимет у окиси железа кислород, восстанавливая тем самым чистое железо, а сам окислится, образующаяся при этом избыточная тепловая энергия расплавит железо, а полученная окись алюминия всплывет на поверхность в виде шлака.
   Вот эта смесь окиси железа с порошком алюминия и носит название термита. С тех пор, как реакция Гольдшмидта стала известной, она долго применялась лишь для получения некоторых простейших ферросплавов и, особенно при сварке рельсов.
   Особенно замечательным в процессе термитной реакции являются необычайно высокие температуры, которые вырабатываются в ходе ее. Уже при восстановлении алюминием железа получается огромная температура в 3500 градусов, разумеется, по Цельсию. При этой температуре расплавляются практически все известные мне металлы, а таковых я знаю четыре. Реакция же вольфрам-алюминий развивает температуру в 7500 градусов, т.е. выше солнечной на 1500 градусов и протекает настолько бурно, что вольфрам испаряется.
   Зачем я все это написал? - задаю себе вопрос с тревогой и недоумением. И к ужасу своему найти сколь нибудь вразумительный ответ не в силах. В данный момент я с несдерживаемым удовольствием, съел бы большой бутерброд с маслом и красной икрой.
   Рано утром водолазная бригада собралась у шлюзовой камеры. Молча курили и плевали на пол. Приказ капитана был однозначный: "Выйти за борт и все там отремонтировать!" После пятой папиросы Жужжало Большое решился и нажал на кнопку, открывающую шлюзовые двери. Внешняя дверь не открылась.
  -- Вперед, чертовы дети! -Неистовствовал капитан. Срывая ногти и портя оборудование, водолазная команда пыталась открыть двери.
  -- Почему?!! - в отчаяние закричал Жужжало. Если бы он знал истинного виновника происходящего, гонору у него бы поубавилось. Прошлую ночь он распевал свои любимые народные песни. Голос у Жужжалы был сильный, но неприятный, поэтому нет ничего удивительного в том, что большая подлодка передернулась всем своим прекрасным телом от отвращения и влекомая этим движением устало привалилась боком к базальтовой скале, практически намертво запечатав водолазный выход. Когда дознались до истиной причины случившегося, в пасть хлюп старшины, по приказу капитана, загнали рулон ваты, а сверху замотали все медицинским пластырем не жалея. Петь Жужжало отныне больше не мог, но в разговорах принимал непосредственное и активное участие, мыча и бешено вращая глазами. Всем членам ремонтной бригады под дулом пукопистолета предложили выползать во внешнюю среду через торпедные аппараты. Потом волоком кантовать Неопущенный на ровное, безопасное место и намертво привязывать раненый корабль к колышкам вбитым в грунт.
   Капитан вне ранга рвал и метал в главной рубке. Его укачало. По его приказу вызвали Акакия Моисеевича Палисикупсера. Увидев ученого, Упырь Нетутович немного успокоился и поделился с подводным геологом своими опасениями:
  -- Мы не можем определить наши координаты. Осторожность нам не помешает. С наступлением ночи поднимитесь на поверхность, осмотритесь. Если заметите какое-нибудь судно, вежливо поинтересуйтесь, особо не привлекая к себе внимания, местом нашего расположения. Вежливо! Слышите меня?! Вежливость это универсальный ключ к любым дверям. Если сочтете нужным возьмите кого-нибудь из команды. Их тут много на борту без дела шастает.
  -- Благодарю! С вашего позволения я не буду брать с собой лишнего, кроме Павлюя. Люди должны работать, а де Фимоз у них только под ногами путается, кроме того, он отлично владеет абордажным топором. В наших обстоятельствах подобные навыки не кажутся мне лишними. - Ответил Акакий Моисеевич.
  -- Хорошо! Только не злобствуйте там особо, - улыбнулся капитан на прощанье, а когда дверь за Палисикупсером затворилась, пожал плечами и себе под нос сказал:
  -- Голубые такие же люди, как мы. Только педятся по другому.
  
  
   Ґ.
   Много рыб встретилось на их пути. Павлюй безошибочно узнавал их и называл по именам. Многие рыбы узнавали и его, приветливо кивали в ответ. Пожилой океанограф без видимой причины одобрительно и благодушно бормотал:
  -- Павлюй, не забывай чередовать ногу левую правой, а то не ровен час, упадешь.
   Через полчаса изнурительного марша по дну океана, Павлюй забыл о наставлениях престарелого ученого и перепутал ноги. Споткнулся, упал и вытащил что-то из ила.
  -- Акакий Моисеевич, а смотрите-ка, что я нашел, - сказал он, протягивая Палисикупсеру странную вещицу.
   В руках океанографа оказался грубый, примитивной работы, но совершенно ясно оформленный гребень. С отвращением Палисикупсер отбросил от себя находку и брезгливо сказал:
  -- Обсидиановый гребень. Расческа из чистого вулканического стекла.
   Павлюй на коленях добрался до отброшенной принадлежности и тщательно обтерев ее, спрятал в поясную сумку. Хотя Палисикупсер не потребовал от него объяснений, де Фимоз счел за лучшее попробовать оправдаться:
  -- Хочу Айгону Айнеоновичу подарить. Ему, как раз хорошо таким будет бороду расчесывать.
   Палисикупсер скептически покачал головой, но промолчал. Двинулись дальше. Еще через полчаса внезапно остановились. Палисикупсер резко повернувшись к Павлюю, закричал испуганному мальчугану прямо в лицо:
  -- Туземное каноэ! - Де Фимоз заозирался. А Акакий Моисеевич оттолкнувшись от дна и, как чертова сороконожка вскарабкался на обломок базальтовой скалы.
   Обломок был странным. Со всех сторон идеально отшлифованные грани и на нем, словно, на пьедестале высеченная из гранита туземное каноэ. Длинное суденышко, с характерно изогнутым носом. Украшенное замысловатой, фантастической резьбой. Очевидно этот странный памятник был надгробным камнем, какому-нибудь туземному вождю. Но подводных исследователей не смутили досужие предрассудки обывателей. С молотками на перевес они кинулись крушить примитивный памятник искусства и варварство спустя час принесло свои плоды.
   Новоявленные вандалы смеясь и нечленораздельно выказывая удовольствие, доставали из-под груды каменных обломков находку за находкой. В могиле находились, семь улыбающихся человеческих черепов и два собачьих, деревянные скульптурные композиции, изображавшие мужчин и женщин в момент соития, преобладали однополые мотивы. Два стеклянных шприца с бурой жидкостью внутри. Бутылка Баккарди, правда, пустая. Рыболовные крючки, тетрадь по математике ученика седьмого класса. Ученик был нерадивым и среди отметок преобладали неудовлетворительные. Тетрадь попав в руки Палисикупсера произвела на него неизгладимое впечатление. Приникнув к развороту практически вплотную смотровым щитком, с безумными, почти вылезающими из орбит глазами, он вглядывался в длинные ряды алгебраических символов. Потом вдруг заплясал на месте, громко крича:
  -- Кохау! Кохау ронго-ронго! Кохау ронго-ронго рапануи!!! Аваи-каи кой, кой!!!
   Павлюй де Фимоз готов был потерять сознание, глядя на это безобразие. Но откричавшись Палисикупсер, перешел на человеческий язык:
  -- Понимаете ли вы, молодой человек, что это, значит, позвольте вас спросить?! Нет, нет! Вы не понимаете, что это значит! Вы не понимаете, потому, что вы идиот, молодой человек!
   Павлюй за время своего путешествия насмотрелся и наслушался всякого и поэтому проигнорировав "идиота", спросил напрямую:
  -- Хорош выеживаться! Толком объясни, что это значит! - и подумав, добавил:
  -- Старый козел!
   Старый козел насупился и ничего не ответил дерзкому молодому поколению. Обиженные друг другом, они двинулись дальше. Спустя несколько минут океанограф зло нарушил молчание:
  -- Я уверен, что нам еще предстоит встреча с Аху! Тогда и посмотрим, как ты запоешь!
   И скоро они, действительно, увидели Аху. В полном молчании, зачарованные, закинув головы, они не сводили глаз с нескольких гигантских статуй. Который безмолвно, в мрачном и грозном спокойствии возвышались над путешественниками метров на двадцать. В лучах фонарей были видны их странные головы, украшенные каменными тюрбанами, похожие на огромные двухметровые котелки. Срезанные назад узкие лбы. Длинные, вогнутые носы. Глубокие, пустые и черные глазницы. Тонкие и строго сжатые губы и острые подбородки делали из каменных изваяний настоящих инопланетных уродцев.
  -- Политбюро, - опознал Павлюй.
  -- Рапануи! - опять забормотал на тарабарском Палисикупсер:
  -- Древний Вайгу! Смотри де Фимоз! Смотри! Запомни это навсегда!
   Низко, в пояс поклонившись идолам, они продолжили свой путь. Еще спустя час Павлюем была обнаружена большая, подводная пещера. У входа Павлюй быстро написал специальной, подводной краской: "Здесь был Павлюй". Неутомимый Палисикупсер увлекал Павлюя все дальше и дальше. Де Фимоз не выдержал молчания океанографа и осмелился задать вопрос:
  -- Где, это мы находимся, почтеннейший?
  -- Это, - сделал широкий жест руками Палисикупсер:
  -- Остров Рапануи! Таинственный остров капитана Немы! Слыхали ты, что-нибудь об этом островке?!
  -- Нет, впервые слышу, - признался Павлюй без особой охоты.
  -- Ну, ты и кретин! А, название Вайгу, тебе ни о чем не говорит?!
  -- Никакой Вайги я не знаю! - Насупился Павлюй, который очень не любил, когда его называли нехорошими словами.
  -- Не понимаю, решительно не понимаю, чему вас только учили в ваших прославленных гимназиях?! Или, как их там, колледжах, что ли?!
  -- У меня был гувернер, Варфоломей Никандрович.
  -- Болван, твой гувернер, - разозлился Палисикупсер, на уже четыре года, как умершего учителя:
  -- Не знать, не слышать об острове Рапануи или Вайгу, или Пасхи! Чудовищно!
  -- Хорош орать! - Пресек вопли океанографа матеревший на глазах де Фимоз:
  -- Сразу бы сказал, что это остров Пасхи, а не кудахтал бы! Я тебе и объяснил, что это крохотный остров, затерянный в Тихом океане.
   Де Фимоз хотел подавить ученого хамством и эрудицией, ссылаясь при этом на высокопоставленных покровителей:
  -- Мне об этом рассказал Персиваль Пупко.
  -- Идиот, в обязанности которому вменялось превращать детей в таких же идиотов, как и он сам! Как хорошо, Павлюй... - Палисикупсер вдруг вспомнил, что Персиваль Пупко начальник особливого отдела Неопущенного, сразу сменил тон:
  -- ... что ты вырвался из этой фабрики невежд, тупиц и ханжей! Поступишь в нашу школу, и весь мир раскроется перед тобой во всей красе и правде!
   И Палисикупсер прочитал Павлюю трехчасовую лекцию об острове пасхи, при этом вместе со словами из его рта вылетали ошметья эпилептической пены. Я не осмелюсь приводить здесь его рассказ, потому что в нем бредового вранья было больше, чем во всей работе политотдела за год. Перескажу лишь окончание лекции об острове Пасхи, которую провел океанограф перед спящим де Фимозом.
  -- ... и, когда юный антифашист, которому от роду было всего четыре года, подкрался к самой трибуне, с которой орал бесноватый фюрер и глядя на него яркими, как звездочки глазами, спросил Адольфа: " Герр Гитлер, вы дурак?" Штурмовики налетели на мальчонку и унесли его из зала. Дальнейшая судьба маленького героя никому не известна! Вот так! Нам пора в путь, уважаемый и благонамеренный воспитанник колледжа Святого Петрика в Квебеке.
  -- Я бы хотел поскорее забыть об этом, - тихо заметил де Фимоз:
  -- А, вы мне напоминаете!
  -- А... гм-м... гм-м... да, упрек справедливый. Ну, прости, старика! Больше не буду!
   Еще на подходе к подводной лодке они увидели капитана вне ранга в белоснежном кителе. Он задумчиво стоял уперев большой лоб в стекло иллюминатора. Стекло выгнулось, но еще держалось. Почувствовав присутствие посторонних, он тихо спросил:
  -- Где мы, Акакий Моисеевич?!
  -- У подножия острова Рапануи! - Счастливо отрапортовал океанограф.
   Капитан нахмурил брови и поднял ученого не смех. Потом сбросил на палубу Неопущенного странным предложением:
  -- Может вечером распечатаем желтый кокон?
  
   ГЛАВА IX.
   ПУГ...
   Залитый ярким, синим, кварцевым светом, капитан сидел в своей каюте и убивал микробов. Опущенные веки скрывали темные, глухие очки. Капитан не думал. Этому мешал собравшийся в его каюте политотдел в составе: Скачущего Травника, умерщвленного агитатора пропагандиста Прыгающего Пребрежника. В Помещении стояла тишина, изредка нарушаемая тихим треском погибающих под ногтем капитана микробов. Зачем все собрались никто не знал.
  -- Братиллово капитан вне ранга, разрешите обратиться? - начал есть глазами страшное лицо Упыря Нетутовича, в очередной раз нарушивший субординацию Прибрежный Попрыгун. В предыдущий раз подобное нарушение стоило ему жизни. Капитан вне ранга дернулся, будто его страшно ударили и вскинул подбородок на мертвого пропагандиста и шевеля правой бровью, спросил:
  -- Почему у всех повешенных стрегуляционная борозда на шее, а у этого идиота она на лбу?! - Разящий, как стрела вопрос был адресован Скачущему Травнику, непосредственному начальнику мертвого агитатора. Комиссар капеллан подобострастно искривился, приник мокрыми губами к большому уху капитана и вкрадчиво объяснил:
  -- На лбу, Упырь Нетутович, это у него от фуражки, как вы совершенно верно, изволили заметить, борозда. А та, что была на шее была загримирована, чтобы не смущать.
  -- Ага, - согласился с объяснением Вий и прежде, чем вновь впасть в кому не терпящим возражений голосом распорядился:
  -- Исправить!
   Что исправить члены политотдела у капитана уточнять не осмелились. На цыпочках вышли, плотно задвинув дверь в капитанскую каюту.
  -- Что исправить?! - Тихим шепотом, но уже в состоянии близком к истерике, заметался Прыгающий Пребрежник. Комиссар капеллан грустно улыбнулся:
  -- Ты находишься в том возрасте, когда еще не приходится сравнивать настоящее с уже прошедшим. Когда это сравнение оказывается не в пользу настоящего, а в прошлом уже ничего не изменить. Вечным остается только искусство. Задачей любого вида искусства является, доставлять людям четыре вида удовольствия - сексуальное, сексуальное, сексуальное и еще раз сексуальное. И в заключении меленький личный совет, с нашим капитаном надо жить по принципу, лучше вечером дать, чем потом всю ночь страдать.
   Скачущий Травник горестно махнул рукой и медленно пошел к носовому отсеку, бросив через плечо плачущему пропагандисту:
  -- На завтра, в час дня назначаю стихийный митинг.
   В животе комиссар капеллана страшно и жалобно кричала съеденная за обедом курица. Прыгающий Пребрежник смотрел в снулую спину шефа, этого умудренного жизнью старика. То, что он видел пыталось реставрировать полу размытую картину из далекого детства. Усилия по восстановлению воспоминаний успехом не увенчались. Мертвый агитатор вздрогнул и вновь заплакал. Неработающее сердце тяготило, словно булыжник из построенной пленными шведами мостовой. Судорожно хотелось схватить несколько глотков воздуха, но истлевшие легкие не могли этого сделать. Он взял больную шею руками. Глаза его закатились, изо рта выполз черный язык, Прыгающий Пребрежник зашатался, судорога пробежала по всему его телу, свалила на пол, он еще немного поскреб ногами и, наконец, умер совсем.
   Клянусь! Больше о нем не упомяну ни разу!!!
   Упырь Нетутович тоже взгрустнул и выключил электрический, медицинский прибор. Какая-то безвольная апатия укрыла мужественное лицо капитана, как полотенцем. Неизвестно почему и о чем, он подумал: "Наша Прекрасная Родина, тот же Неопущенный, она скорее утонет, чем изменит курс. Я совершенно бессилен. Я ни чем не могу помочь и мне нечего предложить. Я могу только ждать, что скажет талантливый, но очень молодой Бог! Именно, из-за возраста и таланта Спаситель весьма не последователен, а скорее непредсказуем самим собой. Тело корм для червей, душой питается тот, кто смотри сверху, или тот, кто крадется снизу".
   Погруженный в эти невеселые, безрадостные мысли, Упырь Нетутович медленно надевал брюки. До замутненного сознания из вне пытался дошуметься стук, визг инструментов, радостная и возбуждающая симфония труда, возвращающая к жизни парализованный, болью организм подводной лодки.
   Капитан любил слушать. Ему нравился жизнерадостный гам воробьев, купающихся в пыли и устраивающих гладиаторские бои за щедро брошенное семечко подсолнечника. Капитану нравилась кровь. Вот и теперь, посидев немного с тяжелыми штанами и мыслями, он, наконец, застегнул первые и отогнал от себя вторые, очередным выпуском газеты "За мир во всем мире!" Поднялся и посмотрел на часы, до сих пор показывающие время взрыва, двадцать минут третьего. Над гладкой поверхностью океана поскальзывалась темная, жирно-влажная тропическая ночь. Небо, как асфальт покрытый плевками, заполнено звездами. Волны тихо бьют о берег, давясь собственной болью. Берег густо уставленный каменными истуканами тщетно силился вспомнить былое.
   Капитан встряхнулся. Штаны опять сползли, но вместе с этим движением исчезло и наваждение. Встряхнулся еще раз и поборол в себе желание, пойти и посмотреть, как идут работы, которые должны закончиться через час. Упырь Нетутович вздохнул, аккуратно разделся, повесил форму на спинку стула. Быстро юркнул под одеяло и закрылся с головой. Затих...
  
   Ґ.
   Нгуара-а-Магуара Хара стоял в своем ветхом каноэ и плевал в темное небо. Капли слюны не долетали до него. Подхваченные легким бризом, падали на лицо рыбака теплым, ночным дождем. Далеко, в темноте слабо светилась маленькая, дрожащая точка. Это жена Нгуары-а-Магуары Хары, Анастасия развела на уединенном, пустынном берегу костер, чтобы хозяин очага мог легко найти свою женщину. Кроме того, она доваривала в котле ногу племянника, приехавшего погостить из города к любимым родственникам. Но мяса уже не хотелось. Племяш был суховат. Очень хотелось ушицы. Это желание и погнало немолодого рыбака на промысел. Рыбак вздохнул и снова плюнул в небо. Небо отплюнулось мокротой. Ему вспомнилась Анастасия. На маленьком теле его жены всего было в избытке. Огромные, широко распахнутые глаза. Чудовищных размеров нос. Жутко большие уши. Всеобъемлющий, алчущий рот. Четыре руки и две ноги. Молочные железы при перемещениях она вынуждена была держать всеми руками.
   Клева не было. Не помогал даже, сделанный из берцовой кости, съеденного на прошлой неделе отца, священный крючок. А может все дело было в наживке? Ее Нгуара-а-Магуара Хара забыл на берегу. Теперь приходилось заниматься ловлей раков и крабов. Несколько раз забросив сачок, рыбак поднял на борт пару десятков членистоногих. Но этого было мало, катастрофически мало! А ведь надо думать и о еще не съеденных родственниках. Чем набить их ненасытные утробы?! Несомненно, Аху-аху-аху-тата-татана, очень злой дух строит козни старому рыбаку!
   Вдруг Нгуаре-а-Магуаре Харе пришла в голову мысль. Попав в необитаемое себе подобными место она, быстро рванулась и унеслась прочь. Опытному рыбаку и ныряльщику, могучему охотнику в рассвете сил стало стыдно. Он решился. Каноэ увлекаемое отливом уносилось все дальше и дальше в океан. Рыбак бросил сеть в него. Веревка стала разматываться. Нгуара-а-Магуара Хара стал загибать пальцы, перечисляя Богов, слабо надеясь на их помощь в промысле:
  -- Меа-Кахи-На-Калахе, бог, покровительствующий всем рыбакам, набей мою сеть до отказа! Маке-Маке-Красные-Маке, бог яиц морского ласточка, не я ли тебе, с риском для жизни добывал и приносил в жертву яйца этого самого ласточка?! Помоги мне накормить моих проглотов! Хава-Ту-У-Таке-Таке-А-Не-Хо-Таки-И-Не-Наки - ты, великий яичный бог и супруга твоя, досточтимая Вие-Хоа-Но-Не-Нова-А-Така-Что-Не-Здорова! Сделайте, что-нибудь, е-мое! Кушать хочется!!!
   Рыбак вспотел загибая пальцы. А веревка все разматывалась и разматывалась. Оставалось совсем немного. Вдруг она резко дернулась и провисла.
  -- П-дец! - Вспомнил имя главного Бога всех рыбаков Нгуара-а-Магуара Хара.
   Сеть за что-то зацепилась. Придется нырять! А если акула?! Это было бы очень неприятно. В прошлую встречу, будучи пьяным, рыбак выбил ей в потасовке два зуба. Но острый нож за поясом, в сердце холод, в глазах смерть! Авось обойдется?
   Он набрал во все места побольше воздуха и прыгнул за борт. Достаточно долго ему не удавалось преодолеть большую плотность соленой океанской воды и погрузиться. Только выпустив излишки воздуха, ему удалось сделать это. Рукой нашел веревку от сети, ухватился за нее и принялся медленно спускаться ко дну. И вдруг, его раскосые глаза, ставшие круглыми, увидели нечто такое, от чего дрожь суеверного страха пробежала по всей водной глади поверхности океана.
   Далеко внизу, в самых его пучинах сияло нечто огромное. Рядом с освещенным кругом копошились, отдаленно похожие на людей серебристые существа. Глаза рыбака были вытаращены и поэтому очень хорошо он сумел рассмотреть двоих из них. Один стоял, широко расставив ноги, тряс кулаками и выкрикивал неслышные страшные слова. Второй, очень большой, сумел выпростать из железного рукава серебристой одежки руку, просунуть ее под ворот круглого колпака, надетого на голову и отстранено ковырял в носу, изредка вырывая из ноздрей длинные, рыжие волосы.
   Трепеща от священного ужаса, пуская пузыри изо всех отверстий мужского организма, рыбак рванулся вверх, стараясь ничего не видеть и не слышать. Но ужасная картина до конца дней будет преследовать бедного Нгуару-а-Магуару Хару. Особенно, тот, рыжий любил являться в предутреннем сне. Смотрел на рыбака и все так же вырывал из больших ноздрей рыжие, курчавые волосы.
   Как добрался до берега, Нгуара-а-Магуара Хара не помнил. И жена его Анастасия, которую он привык называть Коко, в отчаяние и ужасе выла с ним всю ночь. Утром пришли родственники и соседи. Узнав о причинах неадекватного поведения почтенной супружеской пары, присоединились к вою.
   Пронырливый колдун выяснил обстоятельства дела, естественно, воспользовался ситуацией в своекорыстных целях. Ходил по острову, делал всем в лицо: "у-у-у-у", недельным перегаром и говорил, что увиденное Нгуарой-а-Магуарой Харой, есть ничто иное, как последнее предупреждение всем вероотступникам, забывшим старых богов и их распорядителей на земле. И загибая пальцы, перечислял все необходимое, чтобы разрулить конфликтную ситуацию с Богами. Перечисленными оказались: два галлона рома в неделю, треть недельного улова, пять десятков яиц, тоже в неделю, и любую женщину племени, по выбору шамана, каждую ночь, чтобы ублажать богов пением и ритуальными танцами. Разумеется, в обнаженном виде, в хижине колдуна. Жители деревни посовещались, потом поторговались с колдуном, но тот был непреклонен и пошли на уступки Богам.
   Но, уже получив первое жертвоприношение, шаман не дожидаясь ночи нарезался так, что рассказал о происходящем местному Робинзону Крузо.
   Тот, не будь дурак, уже вечером связался с информационным агентством и передал им, за соответствующее вознаграждение, сенсационные новости.
   Через два дня, два собкора агентства высадились в шортах на острове. Пару раз нырнули в месте указанном старым колдуном. Которого, оказалось, звали Те-Хаха-Хаха и полностью убедились в достоверности полученной информации, о чем немедленно сообщили во все масс медиа, став практически мгновенно миллионерами.
   В пятистах километрах к северо-западу от острова, маленький, с резиновым лицом, похожий на обезьянку, жопонский радист с буксира Ямомомтодамомото, несшегося на всех парах в юго-западном направлении, за утренним кофе, с интересом прочел заметку во вчерашней "Саднит Таймс". Немного поразмышляв, он все-таки дал прочитать статью капитану Мясаниэда, получив сто процентные гарантии о возвращении газеты.
   Все встало на свои места. Капитан Мясаниэда пребывал в приподнятом настроении. Он даже стал выше ростом. Ровно на два сантиметра. Скоро, по его мнению, все должно было закончиться!
  
  
   Ў.
   Упырю Нетутовичу очень не понравилась суета поднятая вокруг маленького острова мировыми информационными агентствами. Появилось огромное количество туристов слетевшихся на остров, как мухи на г...но. Дельтапланы, парапланы, виндсерфинги, катера, шхуны, скутеры, водяные мотоциклы. Проститутки всех мастей и полов. После долгого перерыва островок задышал полной грудью. Индустрия туризма реанимировала умирающий каменный обломок, заброшенный в мировой океан. А тут, еще эта очень неприятная история с Гокшой.
   Капитан вне ранга вскинул исполненное гневом лицо на поясной портрет пукоинженера в золотом багете:
  -- Итак, ваше заключение?! Кто мог это сделать?! - тихо спросил Упырь Нетутович у улыбающегося изображения.
  -- Только Гокша! - Бодро ответил масло - красочный Турандот Михайлович.
  -- Да, только он, - по прежнему тихо согласился капитан. Прослезившись, задумчиво продолжил:
  -- Что же мне теперь делать?
  -- Хранить полное молчание о вашем нечаянном открытии, - застенчиво предложило изображение.
  -- Послушайте-ка, то что вы говорите очень похоже на бред типа: бегал, бегал и убегал. Ехал, ехал и уезжал. Лежал, лежал и долежал! Исходя из этой аналогии, я вам и говорю: ты вот, висишь, висишь и довисишься! Пшел вон отседова! - С этим криком капитан вне ранга подлетел к портрету, сорвал его со стены и в несколько могучих ударов превратил его в хлам, об угол белого, все еще концертного рояля.
   Изображение перестало смеяться.
  
  
   Еще Ў.
   Вот уже шестнадцать часов капитан в тяжелейшем раздумье расхаживал по центральному посту и тихо, но гадко фундел. Назойливые туристы в аквалангах уже не просто стучали в иллюминаторы, пытаясь привлечь к себе внимание команды Неопущенного, чтобы заполучить автографы, а вооружившись колюще-режущими инструментами, потихоньку растаскивали могучий, подводный крейсер на сувениры.
   Скачущий Травник подрастерял свой энтузиазм и теперь слонялся по Неопущенному, расклеивая объявления типа: "Кремация на дому" и свой внутренний телефон. К его радости несколько номеров из бахромы внизу объявлений были оторваны, но никто ему еще не позвонил. Комиссар капеллан постучал в главную рубку. Не дождался ответа, но преодолевая боль вошел. Остановился, нежно провожая нервическую фигуру капитана глазами, туда и обратно. За полу кителя Скачущего Травника белыми от напряжения пальцами цеплялся Павлюй де Фимоз.
  -- Что же делать?! - Вскричал в отчаяние капитан. Павлюй неподвижно стоял лицом к стене. Он хотел повернуться, что-то сказать, но язык залип между зубами и отказывался сказать хоть слово капитану. Наконец, неимоверным усилием воли де Фимоз оторвал язык от частокола зубов, повернулся к капитану и произнес:
  -- Разрешите мне, братиллово капитан вне ранга?
  -- Ну, тебе-то что прыщ гадский?! - брезгливо отозвался капитан.
  -- Прошу прощения, ваше высокопревосходительство, не прыщ гадский, а принц датский, - досадливо морщась, поправил политрук капитана:
  -- Извините, Упырь Нетутович, я читал медицинскую карту мальчика. Ему поставлен диагноз - публичное одиночество. Отсюда и это прозвище - прыщ, простите принц датский, в смысле Гамлет.
  -- А, каковы симптомы этой болезни? - живо заинтересовался капитан.
  -- Симптом был один, - охотно объяснил Скачущий Травник, отдирая от себя липкие руки де Фимоза:
  -- Днем, в общественном месте, а именно на вокзале, при большом стечении народа, он занимался мастурбацией.
  -- Ну, у меня не то, - облегченно вздохнул Упырь Нетутович:
  -- Так-то, а ты говоришь - псих, псих! Ну, что ты хотел сказать, принц датский? Только, вот не надо всех этих вступлений, быть или не быть.
  -- Не буду, честное модернистское! - обнадежился оказанным доверием Павлюй.
  -- Мы, когда с Акакием Моисеевичем ходили на разведку. Нашли большую пещеру. Там можно спрятать Неопущенный.
  -- А, кто это, Акакий Моисеевич? - нехорошо насторожился капитан вне ранга.
  -- Да, Палисикупсер же! Океанограф! - весело напомнил Скачущий Травник:
  -- Он болен своей гениальностью, точно так же, как некоторые люди страдают запором!
  -- То-то, я смотрю на него, издалека, кажется творчески подвыпившей личностью, а в близи присмотришься, пьяный хам и только! - вспомнил капитан вне ранга, а потом перевел внимание на де Фимоза:
  -- Точно, пещера большая?! Только не врать! Вранье наказывается!
  -- Большая, огромная! За полчаса на 531 доедем!
   С просветленным лицом, словно умывшись росой, капитан бросился к мальчику и обнял его.
  -- Мальчик мой, ты вестник радости! Этакий купидон! - и ущипнул де Фимоза за пухлую, розовую щеку. Увидев, что синяк остался, довольно закончил:
  -- У кого есть расписание 531? Немедленно выезжаем!!!
   Оказалось, что этот маршрут закрыли за нерентабельностью. Пришлось тащить Неопущенный на канатах, как это делали в свое время бурлаки на Волге, волоком по дну. Само собой бурлаками оказались Стафлины.
  
   Ґ.
   Около полуночи Неопущенный спокойненько висел под сводом пещеры, словно, большая, концертная люстра. Туристов частью перебили, оставшихся в живых разогнали. Теперь можно было довести начатое дело до конца, без помех.
  
  
  
  
   ГЛАВА X.
   БЕЖ...
   Холодная испарина покрыла лоб капитана, когда в ночной тишине, в своей каюте, на спеленатой сном подлодке, он вдруг пришел к выводам. А, к выводам он пришел так. Летела птица. И налетел на птицу порыв сильного ветра. Подхватил. Закрутил птицу да, как шваркнет о телеграфный столб клювом. Упала птица. Лежит на земле. Думает. Правым полушарием: "Ну, люди и гады!" Вывод капитан, подумав, сделал такой, не суди по малому, да и по большому не суди тоже! Больше капитан вне ранга ничего придумать не смог. Драгоценные часы короткого отдыха уходили в этих тревожных размышлениях, почти не замеченными. Побудка застала капитана с воспаленным от бессонницы лицом. Он вышел из своей каюты, охваченный жгучим беспокойством и принялся разгонять по работам людей и насекомых, еще не успевших размять после сна свои короткие тела. Он испытал истинное наслаждение, когда команда недовольно бурча расползлась по местам. Капитан стоял в центре главного прохода и всем мешал. Пытавшийся проскользнуть мимо капитана Перевязанный Сирф был схвачен командиром и вынужден выслушать короткую реплику начальника:
  -- Я сам знатный хойкуист, и вот, что я тебе скажу! Мне лестно, что близкие мне люди уважают, ценят и любят меня. Лестно вдвойне, потому что сам к себе ничего подобного я не испытываю.
   Перевязанный Сирф сплюнул незрячему капитану под ноги и спокойно поинтересовался:
  -- Я могу идти?
  -- Конечно, конечно! Скорее, скорее! Напрягите все силы, все остатки сил. Мы совершенно не имеем резерва времени. Через полчаса приходите в мою каюту вместе с комиссар капелланом, Баланопостидзе, ялик капитаном Говорящим, корвет мичманом Звонцом Неопушенным и Рогачика Скромного прихватить на забудьте. Выпьем поболтаем душевно. А всем остальным скажу только одно, мы еще скружим хороводы на развалинах их городов! - и капитан погрозил кому-то кулаком.
  -- Ладно, - снова сплюнул Перевязанный Сирф и освободился от левой руки капитана.
   Несмотря на сомнения Упыря Нетутовича, в назначенное время в его каюте собрались все приглашенные. Капитан обманул их радужные надежды. Не было никакой выпивки, никаких душевных разговоров. Начал Упырь Нетутович бодро и деловито. Удивительная Девтерофлебия стенографировала:
  -- Братилловы! Парадокс в том, что наш народ не умеет с достоинством жить! Единственное, что оправдывает наше существование, мы умеем с достоинством умирать! К вам, профессор Баланопостидзе, маленькая просьба. Ботик лейтенант Монэрный, этот пособник предателя Гокши, до сих пор валяется на больничной койке. Голубчик, очень вас прошу, добавьте в какао, что-нибудь из медицинского арсенала. Этакое возбуждающее, чтобы взбодрить юношу. Премного меня этим обяжете. Испытайте на ботик лейтенанте. Если он взбодрится и не двинет кони, добавьте этот препарат в термосы всех работающих. Это возможно?
   Айгон Айнеонович задумчиво рылся в бороде, тихонько напевая:
  -- Хмэли, хмэли, хмэли нэ сухмэли, - потом вытащил руки из волосьев и игриво ответил:
  -- Канэчна! Тем более, что у больного всего-навсего лепра. У Стасика поднялось все, включая температуру. Почему не попробовать?! Сделаем!
  -- Вот и прекрасно! - обрадовался капитан, тут же переводя внимание на Удивительную Девтерофлебию. Та продолжала увлеченно чиркать в блокноте:
  -- Малыш, ты не можешь себе представить, какое эстетическое удовольствие получает мужчина общаясь с красивой и умной собеседницей противоположного пола. Положительные эмоции не поддаются цифровому исчислению. У меня все братилловы, по местам! - все еще бодро закончил капитан, под аккомпанемент тихого стука в дверь его каюты.
  -- Войдите! - испуганно вскрикнул капитан.
   В образовавшуюся щель, как дым просочился радист Кузька Хлебный. Натурализовавшись, он потряс какой-то бумаженцией и запищал, краснея лицом от натуги:
  -- Весьма срочно! Правительственная! Молния! Двойной тариф!!!
   Капитан выхватил из рук радиста бланк и подбежал к столу. Порылся в верхнем ящике стола. Вытащил коричневую картонку с прямоугольными вырезами, между которыми были написаны слова.
  -- Не вижу! Ничего не вижу! Голубчик, сделайте одолжение, прочтите! - протянул он картонку и бланк Перевязанному Сирфу. Тот взял предложенное и принялся читать телеграмму:
  -- Намна. Молния. Правительственная. Капитану подлодки Неопущенный Вию У.П. Комиссар капеллану С.Т. Начальнику научной части экспедиции Баланопостидзе А.А.
  -- ШЛЕМ... СЛЕДИМ...УВЕРЕНЫ... УВЕРЕНЫ... ВПИШЕТЕ... ОКАЖЕТСЯ...
   У тех присутствующих, у кого были лица, они вытянулись. У тех, у кого на лицах были брови, брови поползли наверх. У кого не было ничего, просто недоумевали. Капитан брызгая слюной от нетерпения, закричал:
  -- Да, не так! На текст телеграммы, сверху, наложите картонку так, чтобы в прорезях показались слова. Это же шифровка! Неужели непонятно!
   С третьей попытки, общими усилиями удалось приспособить шифровальную таблицу к тексту и хором прочитать декодированное послание, которое на первый взгляд выглядело следующим образом:
   " Шлем героическому экипажу подлодки Неопущенный горячий привет! С восхищением следим за вашей неутомимой, великолепной борьбой с враждебной стихией и последствиями коварной измены. Мы твердо уверены в благополучном исходе вашей экспедиции. Мы уверены, что в историю борьбы за изучение и овладение таинственными глубинами океанов, вы впишете новые славные страницы, что в грозный час испытаний, подлодка окажется на своем посту у берегов прекрасной Родины для защиты свободы и дальнейшего процветания нашей П.Р."
   Имена подписавших телеграмму потонули в буре восторженных криков. И, слава Богу! А все, тем временем орали:
  -- Мы придем в срок! Мы оправдаем доверие! Мы победим! Победим!
   Капитан положил руки на плечи комиссар капеллану. Сжал руки и сжал плечи:
  -- Ну, конечно! Скачущий Травник, братиллово дорогой! Конечно, и скорее! Скорее! Марш, марш!!!
   Он повернул комиссар капеллана за плечи и коленом придал ему нужное направление, к выходу из каюты. Когда Скачущий Травник оказался вне, капитан повернулся к оставшимся и конфиденциальным шепотом сообщил им следующее:
  -- Друзья мои, мы не решили последний, но жизненно важный вопрос. Электроэнергия на пределе. Запасы наших аккумуляторов иссякают. Все проводники и полупроводники сгорели. На складе трагическая пустота. Выход один - хитиновый покров насекомых служит отличным проводником электрических зарядов. Нам необходимо спустить заряжающие устройства на большую глубину, приладить к ним высушенные тела убитых насекомых и наполнить запасы электричества. Вам остается одно, решить, какую из команд Неопущенного обречь на гибель во славу Прекрасной Родины? Именно, поэтому я и выставил отсюда эту бабу в штанах. Нашего горячо любимого комиссар капеллана.
  -- Не, ну, надо как-то отблагодарить героев! - сказал Перевязанный Сирф.
  -- Конечно, конечно, - легкомысленно согласился капитан вне ранга:
  -- Всем павшим героям мы присвоим орден "Сутулого" третьей степени, посмертно. Правда, один на всех. Больше у меня нету.
  -- О, это дело! - обрадовался Перевязанный Сирф, нашедший с подачи капитана компромисс со своей совестью и тут же предложил кандидатов на подвиг:
  -- Стафлинов заглушим, больше некого. Тапками забьем, в духовке высушим.
  -- Согласен, - авторитетно поддержал Перевязанного Сирфа Баланопостидзе, но тут же добавил:
  -- Есть одна проблема, у них чутье на неприятности. Боюсь, окажут активное сопротивление.
  -- Ну, это не проблема, - вмешался капитан:
  -- Пусть кокиха, которая их так любит, растворит в теплом молоке, которым она их поит пару, тройку синайских карандашей для борьбы с инсектами. Их можно одолжить у Крошечного Ху. Стафлины впадут в кому и тут же на них напустим Мертвоедов, вооруженных шлепанцами. Они доведут дело до логического конца. Возражения? Дополнения? Замечания? Предложения?
   Таковых ни у кого из присутствующих не оказалось. Упырь Нетутович привычным жестом отряхнул руки, будто, стряхивая с них кровь невинных, и по старушечьи заголосил:
  -- К делу, к делу, к делу!
  
  
  
   Ў.
   В двенадцать часов возбужденный до невозможности радиограммой, Рупрехт Бооль Проценко просто так бежал по коридору. Ему казалось, что текст был полон не слов, а необыкновенной музыки, которая до сих пор, причиняя боль, звучит в его голове. Он бежал по трапам и отсекам, напевая, что-то веселое и радостное. И всюду он слышал, то тихое мурлыканье, то громкое пение. Всюду он видел сверкающие глаза, непроизвольные улыбки.
  -- Мы победим, Рупрехтушка! - звенел ему в след крик Навозной Шаровидки.
  -- На три часа раньше! - ответил, смеясь Рупрехт и помчался дальше.
   Он нашел Мертвоеда Четырехточечного около камбуза. Тот стоял, устало опираясь плечом о косяк. В глубине пищеблока раздавались смачные шлепки, густо сдобренные соленным военно-морским лексиконом. Мелькали в дыму тени Мертвоеда Красногрудого, Мертвоеда Матового, Мертвоеда Темного. Они переходили от одного Стафлина лежащего на полу к другому и били, били неподвижные тела тапками!
  -- Ну, как?! - весело и задорно спросил Рупрехт Бооль Проценко Четырехточечного.
  -- Кончаем, - устало ответил тот:
  -- Сейчас Стафлина Пахучего добьем и всю чистоль команду в духовку, на медленный огонь. Через час с Павлюем можешь выдвигаться. Иди, доложи командиру, а я что-то устал. Мне еще эту дуру кокиху успокаивать. Может еще, и утешать придется.
   Рупрехт присмотрелся и увидел в дальнем углу камбуза Членовидку Четырехпятнистую, которая, закрыв лицо грязным полотенцем, вздрагивая сдобными телесами, тяжело переживала свое предательство, ласковых и любвеобильных Стафлинов. Рупрехт Бооль Проценко зло улыбнулся и побежал докладывать капитану
  -- Спасибо за службу, сынок! - ласково отозвался на доклад Упырь Нетутович:
  -- Найди Павлюя. Часок отдохните, хлебните какао, Баланопостидзе вам приготовит и в путь! В путь! Промедление смерти подобно!
  -- Рады стараться! - ответил Рупрехт и побежал искать де Фимоза.
   Через час, готовые они стояли у дверей шлюзовой камеры. У Проценко в руках было четыре авоськи с банками аккумуляторных батарей. Де Фимоз держал овощную сетку со ссохшимися телами Стафлинов. На грудь Стафлина Великолепного был навинчен орден Сутулого третьей степени с мечами.
   Тем временем темп работ на подводном корабле все нарастал и нарастал. Немало помог этому делу, и руководитель научной части профессор Баланопостидзе. Он придумал новую комбинацию витаминов и химических элементов, смешивая их с недавно открытым веществом ЛСД-12. Всю эту адскую смесь ихтиолог щедро добавлял в какао. Работа кипела и бурлила. Каждые два часа Айгон Айнеонович собственноручно поил команду "Живой водой". Потом следующие два часа бегал по судну с энтомологическим сачком и ловил одуревших от галлюциногена насекомых. Жуки гонялись повсюду за розовыми слонами и камуфлированными жирафами.
   Рупрехт Бооль Проценко и Павлюй де Фимоз достигли заданной отметки на глубине четырех тысяч пятьсот шестидесяти трех метров. Установили батареи, приладили к ним мертвых Стафлинов и почему-то стали ждать наполнения аккумуляторов электрической энергией. Они перекусили какао, с медицинскими добавками Баланопостидзе. Их потянуло на откровения. Де Фимоз спросил у Рупрехта:
  -- А, что тебя ждет по возвращении на Прекрасную Родину?
   Рупрехт заливисто засмеялся и ответил:
  -- Я либо сдохну за колючей проволокой концентрационного лагеря, либо стану его комендантом!
   Эта мысль пришлась Павлюю по душе, и он тоже весело засмеялся. Все так же смеясь, они похоронили в придонном иле ставших ненужными Стафлинов. Взвалили на плечи, заряженные аккумуляторные батареи (это, очевидно, произошло потому, что на разных глубинах разная плотность воды, из-за чего батареи и зарядились). Продолжая хохотать они возвращались на Неопущенный.
  
   ГЛАВА XI.
   ЭТО ЕСТЬ НАШ ПОСЛЕДНИЙ, НО РЕШИТЕЛЬНЫЙ ВОЙ...
   Километрах в десяти от корабля их встретил Жужжало Большое и что-то невнятно забурчал о приказе капитана вне ранга. Одурманенные юноши ничего не поняли, но приняли старшину в свою компанию. Они хлопнули по рукам и обнялись. Павлюй предложил станцевать сиртаки. Все с радостью согласились. Положив руки на плечи, они стали замысловато плести ногами. Их головы то опускались подбородками на грудь, то резко вздымались вверх. В одно из таких движений Жужжало Большое удивленно пробасил:
  -- А, це шо такэ? - По инерции мужественного танца они сделали еще несколько пластичных па.
   Метрах в десяти над ними и в шестидесяти метрах влево, в сине-зеленых сумерках вод скользнула огромная, черная тень. Под брюхом тени были различимы какие-то бородавки с торчащими из них куцыми жерлами. Тень двигалась без усилий, будто скользя по растопленному на сковороде маслу. Ассоциация была совершенно не случайной, потому что штуковина напоминала собой огромную сосиську.
  -- Гляди-ка, а к норду еще одна! - обрадовался де Фимоз, сам не зная чему.
  -- Это подводные лодки! Я узнал их! - сокрушенно произвел опознание НПО* Жужжало Большое.
  -- Что за базар? - Послышался в наушниках голос ялик капитана Онри Говорящего.
  -- Ничего не понимаем, братиллово ялик капитан! - хором ответили три глупца:
  -- Две подводные лодки на траверзе пещеры. Следуют малым ходом к острову. Расстояние между объектами сто двадцать три метра. Плывем за ними, чтобы рассмотреть их получше.
  -- Удачи! А, я пока дам сигнал тревоги. - И в узкие пространства шлемов гидрокостюмов ворвался, рвущий перепонки крик Говорящего.
   Проплыв еще несколько десятков метров, отважная троица прилегла за подводным валуном и хлюп старшина донес на Неопущенный:
  -- Братиллово ялик капитан, тут от этих подлодок не протолкнуться! Кроме того, вижу прямо перед собой три темных пятна на поверхности. По очертаниям характеризую их, как днища двух эсминцев и буксир-флагмана. Короче, влипли мы, братишки!
  -- Говорит капитан Неопущенного! Братиллово хлюп старшина, не паникуйте! Возьмите себя в руки! Всплывите над подлодками и пристально, не мигая, наблюдайте за ними. Время от времени докладывайте на центральный пост. Мы с нетерпением будем ждать ваших сообщений.
  -- Есть, следить и докладывать! - Совладал с помощью служебного долга над ужасом Жужжало Большое. По-прежнему в густых и все так же темно-зеленых сумерках враждебных вод, три серебристые тени вели хитрую игру со смертью.
  
  
   Ґ.
   За полчаса до описываемых событий ботик лейтенант Монэрный сдавал вахту ялик капитану Онри Говорящему. В дальнем углу главного поста, на вертящемся стуле предавался редким раздумьям капитан вне ранга Вий. Рядом топтался Баланопостидзе, рассказывая анекдот, с еще большей бородой, чем у него самого. Айгон Айнеонович волновался, суетился, подхихикивал и брызгал липкой слюной на белоснежный китель капитана. Анекдот был закончен, и ихтиолог умоляюще посмотрел на спящего руководителя. Баланопостидзе сбежал с работы. Его руки были коричневыми от шоколада, борода являла собой зрелище ужасающее. Кроме того, профессору очень хотелось в туалет. Но еще больше ему хотелось выслужиться перед Упырем Нетутовичем. Поэтому, игнорируя собственные естественные нужды, он торчал сейчас перед командиром. Сцена получалась затянутая, бестолковая и какая-то жалкая. Ботик лейтенант Монэрный чувствовал гнетущее душу смущение, за поведение маститого ученого. Стасик сдал вахту и потихоньку покинул центральный пост. Воровато оглядываясь, он пробрался в хлюп камеру. Монэрному очень хотелось искупить и загладить свою вину перед Прекрасной Родиной и по возможности сделать это кровью. Увлеченный геройскими мыслями, он совершенно не заметил, что некто маленький тайно следует за ним, в точности копируя каждое его движение. Присутствие некто выдавало только злое сопение. В шлюзовом отсеке Монэрный быстро натянул на себя водолазное снаряжение. Тихонько прикрыл за собой шлюзовую дверь и выбрался в бескрайние просторы океана. Злобное существо неотступно следовало за ним, ни на мгновение не выпуская молодого офицера из вида.
   Ботик лейтенант на скорости пять десятых хода плыл на глубине шестидесяти трех метров. Настроение у Стасика было приподнятое, близкое к радостному. Ну, еще бы капитан сегодня первым заговорил с ним, похлопал по отечески по щеке, улыбнулся. За такого командира умереть, святая награда! Нет, Монэрный не забыл своей вины! Своего преступления. Ботик лейтенант выпустил изо рта струйку ртутных эллипсов, отработанной, дыхательной смеси, которая, весело шевелясь и блистая, устремилась вверх. Монэрный проследил за их движением. Волнение стиснуло горло Стасика. Он с усилием и отвращением проглотил слюну, скопившуюся во рту. Конечно, он ответит. Он готов полностью ответить, по всей, так сказать, строгости, перед Родиной за свой проступок! Проступок, ха-ха-ха! За проступок, нет милый мой, не за проступок! И Монэрный ударил себя по лицу. За преступление! За тяжкое преступление! Ботик лейтенант вспомнил смеющееся лицо Турандота Михайловича Гокши, когда воспоминание стабилизировалось, приобрело, четкие очертания у Стасика опять перехватило дыхание, стали непроизвольно сжиматься и разжиматься кулаки. Он еще раз ударил себя по прочному шлему гидрокостюма.
   Стасик заглушил мотор и завис на месте, бездумно глядя в мокрые сумерки перед собой. Вдали и вблизи, повсюду носились как очумелые, то смутные, то четкие силуэты подводных обитателей. Неожиданно, почти на пределе видимости, наверху показалась странная тень очень длинная и худая. Сердце лейтенанта тревожно забилось.
  -- Человек! - чуть не крикнул Стасик, но не крикнул, потому что перед его глазами все вдруг завертелось.
   Кровь ударила в голову и затуманила пораженный эмболией мозг. С потускневшим от боли сознанием, не думая, Монэрный врубил винт на десять десятых и ринулся вперед, и вниз. Стасик настигал тень. Еще мгновение и Стас нажал на красную кнопку. Яркий луч света ударил в шлем беглеца и высветил резкие черты лица. Ботик лейтенант хрипло вскрикнул. В этом хрипе было все и ярость, и смертельная ненависть, и возможность отмщения, и неизбывная тоска по Прекрасной Родине, и Машеньке:
  -- Гокша! Турандот Михайлович! Можно вас на два слова? Буквально?!
   Окликнутый, ослепленный ярким светом, возмущенно озирался. В тот же момент со скоростью болида на него налетел ботик лейтенант, схватив за руки, чуть повыше запястий. Гокша приветливо кивнул, и сразу же с хищным клекотом ударил Стасика ногами в живот. Обезболенный ненавистью Монэрный продолжал обнимать предателя.
  -- Да, что вы, в самом деле?! Белены объелись?!! - возмутился гад.
   Противники очутились лицом к лицу. В правой руке предателя сверкнуло хищное и кривое оружие - консервный нож.
   " Смерть!" - мелькнуло в голове ботик лейтенанта. Но смерть не властна над героями! Ботик лейтенант выхватил из набедренной кобуры свой консервный нож. Он опоздал! Было уже поздно! Часов восемь, вечера. Сквозь розовый туман лейтенант почувствовал, как сильные руки Гокши деловито и размеренно вскрывают плавными движениями его подводную кирасу. Стасик затрепетал, но Турандот Михайлович жестами показал ему, что ни хочет ничьей смерти.
   Вдруг, что-то, снизу, разметав сцепившихся, как бомба, схватила контуженного Монэрного и увлекла его за собой. Серая тень, сделав сальто, подкралась к Стасику и плюнуло в красное лицо ботик лейтенанта смертельным ядом жизненной правды. Монэрный ойкнул, вспомнил новый год у бабушки, и пелена нежизни сковала его холодным сном могилы.
  -- Нет! - запоздало закричал Гокша.
   Маленькая, серая тень быстро скрылась за подводной горушкой. Ботик лейтенант вихляясь, как кинутый в воду медный пятак, медленно опускался на дно.
   Гокша дернулся к Стасику, желая только одного, помочь, спасти, облегчить! Честолюбиво думая о возможной награде "За спасение утопающих", он совершенно потерял связь с реальностью. И вновь раздался крик изумления и ярости:
  -- Гокша?! Гад!!!
  -- Взять его и доставить на Неопущенный! - зло-весело распорядился Упырь Нетутович.
  -- Есть, взять! - сквозь стиснутые до хруста зубы, подтвердил понимание важности момента Жужжало Большое.
   Ну, естественно, они сцепились. Упомянуты были все живущие и уже почившие в бозе родственники враждующих сторон. Пробежались по общим знакомым. Легко прошлись по личностным характеристикам друг друга. Выяснение отношений грозило затянуться и перейти в банальное противостояние идеологий, окрашенной личной неприязнью к объекту противостояния. Все, как всегда испортил де Фимоз, закричав:
  -- Консервный нож! - это был первый звук членораздельного, человеческого голоса в эту ночь. Остальные понимали друг друга без слов. Близко, совсем близко от дерущихся, тихо колеблемое струями взволнованной воды, покачивалось, закованное в раскуроченный скафандр тело ботик лейтенанта, с напряженным выражением лица.
  -- Насмерть, гадюка?!! - в неописуемой ярости взревел Жужжало Большое, как ДТ-100.
   Маленькие, бездонные глаза холодно и уверенно сверлили черные, пылающие глаза противника и не пропустили мимо внимания трепещущую тень страха, мелькнувшую в них. Кому, какие глаза принадлежали в сумятице и толчее схватки определить было невозможно. Рупрехт Бооль Проценко и Павлюй де Фимоз поколачивали маленькими кулачками спину Гокши, словно помогая ему откашляться. В третий раз со звоном столкнулись колпаки шлемов. Вдруг откуда-то сверху, с протяжным криком: " Ки-я-я-я!", будто камень с горы появился очередной участник баталии:
  -- Цзуй Гу! - восторженно узнал союзника де Фимоз:
  -- Дружище, мне наконец, удалось решить извечный вопрос о том, что же первично - форма или содержание. Путем долгих экспериментов и эзотерических изысканий я установил, что даже gavno, написанное готическим шрифтом выглядит очень достойно! Это, безусловно, говорит о торжестве формы над ее содержанием!
   Но Крошечный Ху не реагировал. Опустившись на дно, Цзуй Гу принял боевую стойку, в которой легко была узнаваема синайская школа цыпленка. Нанес два режущих удара, провел маваши гири, и метнул три голыша, попавшие точно в центр шлема Турандота Михайловича. Тот охнул и осел на дно неопрятной кучей грязного белья. Сразу все четверо накинулись на предателя и принялись шнуровать его, как армейский ботинок. На лице мертвого Монэрного по-прежнему было написано недоумение. Павлюй не удержался, подплыл к павшему герою и дернул его за рукав. Стасик улыбнулся, но потом на его лице опять всплыло глупое непонимание.
  -- Да, хватит тебе! - непонятно кому сказал, отдыхающий после битвы Цзуй Гу.
   Жужжало Большое глубоко вздохнул, посмотрел на окружающих, а потом, охая и зевая, сказал:
  -- Братиллово капитан вне ранга, враг схвачен! Отправляю его на подлодку.
   Посмотрел на Гокшу и спросил устало:
  -- Сам дойдешь? - предатель упрямо мотнул головой, отказываясь.
   Прошло с минуту, когда донесся подчеркнуто спокойный голос Упыря Нетутовича:
  -- Мы, видели все! Вы мужественно исполнили свой долг! Благодарю вас! Изменник Родины, диверсант взорвавший нашу подлодку. Предатель сбежавший к врагам модернистского человечества, понесет заслуженную кару! Цзуй Гу, де Фимоз, Проценко - молодца! Так держать! Крошечный Ху, одна просьба. В следующий раз поаккуратней с голышами. Все-таки врагов надо брать целехонькими. Возьмите тело героя и предателя и доставьте на Неопущенный. Братилловам Жужжале Большому, Проценко и де Фимозу пройти над подозрительными подлодками в секторе НС-57, а затем вернуться на базу. Только не спрашивайте, зачем! Вероятно, скоро нам придется вступить в очередную схватку с коварным врагом.
   Очевидно, нервы капитана были на пределе и он сорвался, не выдержав накала. Последние слова сопровождались стоном и рыданиями. Потом щелчок тумблера и на океанском дне установилась зыбкая, теребящая душу тишина. Установилась она там до поры до времени...
   Ў.
   Три друга молча плыли на запад. Первым дал оценку произошедшим событиям хлюп старшина:
  -- Вот, гад-то!
   Остальные двое промолчали, прекрасно в этот раз, понимая, кто гад, и что Жужжале необходимо выговориться. Так ни слова не говоря, они проносились над строем вражеских подлодок. За истекшее время вражеские субмарины сблизились и теперь узкоглазые подводники крепко держались за руки, образуя оковы смерти вокруг Неопущенного.
  -- Эй, капитан! - Закричал неожиданно хлюп старшина в микрофон.
  -- Слушаю, друг мой! - голос капитана был по-прежнему подозрительно дрожащим.
  -- У меня с собой три гранаты и моток стального троса. Я подвешу к винтам по гранате. Винты намотают на себя тросы, а потом, как шарахнут лопастями по гранатам!
  -- Осторожно, хватит на сегодня жертв! Я не хочу первым разжигать кровавую свару. Пусть это сделают они. Я остаток своих дней хочу прожить в ладу со своей совестью! Возвращайтесь домой, друзья!
   Де Фимозу очень не понравилось пацифистское настроение капитана. Но начальник, есть начальник. Рупрехт Бооль Проценко покорившись судьбе, тихо сказал:
  -- За нами следуют боевые дельфины жопонских ВМФ.
   Дельфины весело курлыкая в ультразвуковом диапазоне, следовали за водолазами на расстоянии сорока метров. К спине каждого из вестников смерти была приторочена большая, жестяная банка со сливовым джемом.
  -- Братиллово капитан вне ранга, стая боевых дельфинов следует прямо за нами. Они заряжены смертью по самое донельзя! - хладнокровно доложил хлюп старшина.
  -- Да, вижу, вижу я! Телевизора я не выключал! Жду выпуска последних новостей, - досадливо отозвался Упырь Нетутович, прихлебывая зеленый чай.
  -- Боевые действия можно считать начатыми?! - неистовствовал хлюп старшина.
  -- Да, начаты... неприятелем, - нехотя согласился капитан вне ранга.
  -- А, ну, хлопцы, намнем лица этим супостатам, морским млекопитающим! - обрадовался Жужжало Большое.
   Дельфины приблизились, щеря в доброжелательных улыбках острозубые пасти.
  -- Разделиться! Каждый к подлодке супротив себя! Под киль!
   Друзья стрелами возмездья понеслись к обозначенным целям. Жужжало оглянулся и успел заметить, что все дельфины, подняв веселые морды, разделились на пары и кинулись вслед за водолазами. Скрежеща металлическими скафандрами, герои пролезли в узкие щели между днищем подлодок и их килями. Глупые дельфины устремились следом. Зазоры были небольшими и дельфины ударились банками о корпуса подлодок. Шесть взрывов, один за другим потрясли окрестности. Три чудовищных по размерам столба пламени, сопровождаемые огромными пузырями, как прутки об колено разломили врагов, строго пополам. Дельфинам было все равно, кого взрывать. Главное безнаказанно творить вакханалию насилия вплоть до полного уничтожения.*
   Прочистив легкие от копоти, они вынырнули на поверхность, и радостно пересекая границу между небом и водой, грациозными скачками понеслись к горизонту.
  -- Братиллово капитан вне ранга, троих мы ухайдакали! - доложил хлюп старшина на Неопущенный.
  -- Видел! Восхищен! Горжусь знакомством! С нетерпением жду встречи! - капитан был неожиданно лаконичен. Потом раздался голос ялик капитана Онри Говорящего:
  -- Враг приведен в замешательство! Он собирается отступить. Носовая пукозвуковая установка вступила в бой. Возвращайтесь в пещеру, а то зацепим!
  -- Есть, возвращаться! - хором откликнулось поколение героев.
  
   Еще Ў.
   Вся команда уже знала о приключениях отважной троицы. Никто не обратил на них внимания, однако, все приветствовали героев вздернутыми вверх руками и лапами. У каюты ботик лейтенанта Стаса Монэрного, в которой лежали прикованные кандалами к батареям центрального отопления тела самого Монэрного и Гокши, в полной экипировке стоял, покачиваясь Перевязанный Сирф. Одна винтовка у ноги, вторая через плечо. Кортик на левом боку, пукозвуковой пистолет в белой, парадной кобуре на правом. Небольшая станковая митральеза ощетинилась жерлами стволов во все стороны. Лицо Перевязанного Сирфа было каменно сурово. Он холодно, не узнавая, смотрел на приближающихся весельчаков. С какой-то особой, неожиданной повелительностью, свойственной военным, караульным насекомым, несущим боевую вахту, он приказал:
  -- А, ну, прими влево!
  -- Ну, чего ты, чего?!! - сжал кулаки и двинулся на караульного хлюп старшина.
  -- Да, оставь ты его! Пойдем! Пусть им! - повисли на плечах Жужжало Большого Проценко и де Фимоз.
   Они прижались к стене и обошли дверь, не сводя с нее пристальных глаз. Видя сквозь нее жалкую и ненавистную фигуру изменника и убийцы.
   В центральной рубке промакивая мокрое и плохо загримированное лицо, Упырь Нетутович выслушал раппорт хлюп старшины. Бросил скомканный платок и порывисто пожал руку Жужжале Большому:
  -- Поздравляю! Родина и я не забудем ваших славных боевых заслуг!
   Капитан пожал руку и Проценко:
  -- Спасибо, Рупрехт! Спасибо, дорогой мой человек! За то, что ты есть! За то, что я есть! За то, что все мы, есть!
   Наконец, дошла очередь и до де Фимоза. Он стоял, как заправский моряк, проглотивший якорь. Мальчик бледнел и краснел, а капитан не видя его, поискал руками. Нашел плечо мальчика и сильно сжал. От такого внимания со стороны командира Неопущенного Павлюю захотелось пройти на руках по палубе центрального поста, но железные пальцы капитана удержали юношу от опрометчивого поступка. Мертвые губы, сквозь казавшуюся милой улыбку, произнесли:
  -- Спасибо и вам, де Фимоз! Наконец-то вы вели себя по-геройски! Весь наш ВМФ и вся Наша Прекрасная Родина скоро узнают об этом! Вольно, братки! - весело скомандовал капитан. Тихо смеясь, он привлек Павлюя к себе, обнял и расцеловал, оставляя на лице мальчика серые разводы, блестящей слизи:
  -- Павлюй, милый мой мальчик! Ты-ы стал достойным сыном Прекрасной Родины. И сможешь стать дочерью ее, если захочешь!
  -- Хочу! Хочу, братиллово капитан вне ранга! Я буду ей дочерью! Я буду служить с вами! Я буду учиться у вас! Я стану вашей верной женой и боевой подругой!
   Взволнованные и испуганные этим странным порывом мальчика, все застыли, словно, завороженные. Наконец, капитан нашел слова и попытался сгладить некоторую двусмысленность возникшей ситуации:
  -- Ты будешь Павлюй, кем захочешь! И в любом своем воплощении ты будешь достоин Нашей Прекрасной Родины!
   Упырь Нетутович пожевал губами, лицо его сморщилось, как печеное яблоко и точно так же почернело:
  -- А, Стасик-то...
   Но сдержался и не дал волю слезам. Конец аудиенции был скомкан, капитан шмыгая носом, вялым голосом приказал:
  -- По местам, братилловы! Могу сообщить вам напоследок. Враг обращен в бегство! Уничтожены сто тридцать восемь подводных лодок, пятьдесят три эсминца, один авианосец, один буксир и столица жопонской империи зла! Спастись удалось только боевым дельфинам, но без сливового джема они не представляют стратегической опасности. Сейчас у них гастроли в батумском дельфинарии. Потом Монако и Будапешт. Завтра Неопущенный отправляется к родным берегам. Ура братилловы!!!
  
   ГЛАВА XII.
   УСТ...
   Вдохновленные встречей с капитаном и почувствовав зверский голод трое героев, напевая гимн жуков, направились в столовую.
   Не пройдя и половины главного коридора, друзья услышали впереди себя приглушенную ругань, грохот тяжелых шагов, бряцанье оружия, клацанье затворов. Визжащие звуки, издаваемые выхвачиваемыми из ножен шашками. Раздвинулись тяжелые двери. Прозвучала отрывистая, похожая на лай команда и тот час же за этими страшными звуками в коридоре появилась грузная фигура Скачущего Травника с плутоватой улыбкой на лице. Высоко вскинутая голова комиссар капеллана, заметив героев, скомандовала:
  -- В сторону! - едва они успели встать лицом к стене, упереться в нее лбами, широко расставить ноги и закинуть сцепленные в замок руки на затылках, как за комиссар капелланом появился Пестряк Отшельник и Притворяшка Вор, тащившие за ноги до отвращение знакомое тело Турандота Михайловича Гокши. Подбородок изменника был плотно прижат к груди. Вокруг закрытых, запавших глаз, образовались темные круги. Бритая, с оттопыренными ушами голова, глубоко ушла в плечи. Когда его тело поравнялось с Павлюем, замершим у стены, он мельком поднял глаза и дернул мальчика за штанину. Павлюй встретился взглядом с предателем. Жалкая, рассеянная, как будто заискивающая улыбка, мелькнула на лице Гокши и вмиг исчезла. Конвойная команда остановилась перекурить. Де Фимоз воспользовался случаем и спросил у бывшего пукоинженера:
  -- Вы шпион?
   Гокша еще больше втянул голову и замысловато произнес:
  -- Я не могу ответить на этот вопрос с исчерпывающим откровением, потому что правда звучит слишком фантастично. Поэтому я попробую ответить на него, наиболее правдоподобно солгав - нет.
  -- Что, нет? - не понял Павлюй.
  -- Нет, я не шпион! Я жертва обстоятельств, - неохотно расшифровал свое объяснение Турандот Михайлович.
   Конвоиры подняли ноги Гокши с ковровой дорожки и потащили его дальше. Молча, прилипнув к стене, друзья постарались проводить глазами это печальное шествие.
  -- перетаскивают гада из общей камеры на ледник, в кладовку, - с гримасой отвращения сказал Жужжало Большое:
  -- Чтобы воздух не портил! И хорошо делают. Я бы эту гадину еще раз увидев, просто-напросто голову отодрал бы.
  -- Ну, это ты брось, хлюп старшина! - сурово ответил Рупрехт Бооль Проценко:
  -- Не разводи демагогию! Дисциплину забываешь! Что, такое честь офицера у нас на фронте быстро объясняли!
  -- Ах, спасибо, научил! Только тебя и ждал, чтобы дисциплине обучиться! - огрызнулся хлюп старшина.
   В столовой разругавшуюся команду поджидал неприятный сюрприз. На сдвинутых столах, покрытых прозрачной пленкой, лежало завернутое в белоснежную простыню, в тихом спокойствие тело Стасика Монэрного. С груди мертвого ботик лейтенанта по обе стороны свисал расшитый крестом рушник. Голова Стасика не могла найти себе покоя на черной шелковой подушке. Лицо, обожженное ярким и горячим светом от близко поставленной настольной лампы, недовольно хмурилось. У изголовья, опять в полном боевом оснащении, стояли зареванные Мертвоеды.
   Набив Мертвоедам морды и своротив тело в красный уголок, помирившиеся друзья с аппетитом пообедали. Обменялись последними новостями и свежими анекдотами. Беседа бы текла и дальше в непринужденной обстановке, если бы за дверями столовой не начался шум. Шум свидетельствовал о приближении похоронной церемонии. Наспех пришлось навести прежний порядок в столовой и поторопиться занять самые лучшие места в первом ряду.
   Принесли гроб оббитый пестрым ситчиком и переложили в него тело ботик лейтенанта.
   Церемония началась. Появление на сцене капитана вне ранга было встречено овацией. Раскланявшись, капитан произнес траурную речь.
  -- Не случайно говорят - путь к сердцу командира, лежит через сердце его жены. Вот, меня часто упрекают в необоснованной жестокости по отношению к своим бывшим женам. Да, я вдовец! Но, почему я вдовец? Да, потому, что этот человек, который лежит перед нами в гробу, протоптал целую автостраду к моему сердцу, через сердца моих бывших жен. Я хочу спросить у собравшихся, любили ли вы Стасика так, как любил его я? Нет, вы его не любили! На каждом шагу, вы упрекали его в совершении тяжкого преступления. Да, он виноват в том, что был небдителен и сексуально распущен. Это привело его почти на грань предательства! Будь он жив, он бы неминуемо понес заслуженную суровую кару, но своей мужественной борьбой с вражьей силой...
   Тут, кто-то из присутствующих откашлялся и пошевелился. Нарушителем дисциплины оказался сам покойник. Разомкнув синие губы, он бесцеремонно встрял в отрепетированный спектакль траурной церемонии:
  -- Да, крутил я на хрену, вашу вражью силу!
   Капитан был опытным воякой, повидавшем на своем веку всякого, поэтому пропустив реплику покойного мимо ушей, он продолжил как ни в чем ни бывало:
  -- Лежащий здесь, во многом искупил свою вину перед Прекрасной Родиной. А, как он вел бортовой журнал?! Сказка!!! Поэма! Он набивал его словами, как турист набивает походный рюкзак своими же завтраками. Еще слабый после перенесенного ранения и психосоматического шока, он умудрился погибнуть славной смертью героя! И Родина, и все его товарищи, прощают ему проступок, допущенный по молодости и отсутствию выдержки! Светлых снов тебе, боевой друг!
   Следующим взял слово комиссар капеллан. Опираясь рукой на холодный лоб павшего героя, он заговорил о самом насущном:
  -- О хлебе! Не смотря на происки врагов, задача поставленная перед экипажем подлодки партией и правительством будет выполнена! Порукой тому является безграничный энтузиазм и решимость, с которыми вся команда и все научные работники, непокладая рук и не смыкая глаз, не разгибая спины работают сейчас над восстановлением воинской и общегражданской дисциплины на судне! Результаты этой работы, буквально, только что почувствовала на своей шкуре вражья сила...
  -- Да, вертел я вашу вражью силу... - опять встрял Стасик в ход печального мероприятия.
   Все опустили голову, пряча улыбки, но Скачущий Травник закончил:
  -- Враг будет чувствовать их и впредь, когда только пожелает!
   Пришло время прощаться. Капитан приблизился к гробу и с глубокой скорбью склонился над открытым, спокойным и приветливым лицом ботик лейтенанта. Упырь Нетутович остался доволен результатами. Склонился еще ниже и поцеловал Стаса в губы. Губы Монэрного дернулись и он робко ответил на поцелуй отца командира. Потом целовать мертвого героя кинулась вся команда. Покойный едва успевал отбиваться и вытирать мокрое от слюны лицо.
   Торжественная часть траурного митинга закончилась выступлением виновника мероприятия. Он сел в гробу и обратился к собравшимся:
  -- Братилловы, - сказал он:
  -- В последнем своем слове, хочу обратиться к вам с просьбой. Не хороните меня здесь. Я хочу упокоиться навеки в родной земле. Мне кажется, я это заслужил?! А, чтобы я не был бесполезным балластом на борту Неопущенного, готов взять на себя обязанности штатного приведения. Клянусь и обязуюсь ревностно исполнять свои должностные обязанности. Я буду тщательно пугать и с максимально точной вероятностью предсказывать погоду. Братилловы, выполните последнюю просьбу военного моряка, с честью сложившего голову, неся беззаветную службу Прекрасной Родине! - сказал и опять пристроился в гробу.
  -- Ну, как, братилловы, пойдем на встречу? - Уныло обратился капитан вне ранга к экипажу. От лица команды выступил Перевязанный Сирф:
  -- А, что ж?! Пусть пугает и предсказывает, раз ему этого охота! Мы, то бишь, команда, супротив ничего не имеем! Нехай!!!
   Капитан безвольно развел руки и траурный митинг был закончен. Все разошлись по отсекам, живо обсуждая очередной фортель выкинутый Стасиком Монэрным.
  
   Ґ.
   В подводном гроте заканчивались последние приготовления к отплытию Неопущенного. Жужжало Большое собирал окурки и затирал плевки. Приказ Персиваля Пупко был категорическим: " Ни в коем случае не оставлять никаких, даже малейших следов, пребывания Неопущенного под водой".
   А следов было много и они были разными. После убийства оправданного и вынужденного Стафлинов, тяжкое бремя приборки внутренних помещений корабля и среды его окружающей, взвалила на свои плечи водолазная команда. Хлюп старшина вымел мусор из последнего, дальнего угла подводной пещеры и загрустил. Хрущ Мраморный хлопнул его по плечу и вежливо поинтересовался:
  -- Ну, и как тебе этот моцион "Окружающая пятница", командир?
   Хлюп старшина сделал неопределенное лицо. На подъемной площадке появился ялик капитан. Он обратился к застывшим внизу водолазам:
  -- Приборка закончена?
  -- Так точно! - отозвался Жужжало Большое.
  -- Поднимайтесь, начинаю перекличку.
   Каждого проходящего мимом ялик капитан тыкал пальцем и присваивал соответствующий порядковый номер:
  -- Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять...
   Людей и насекомых было много, всего восемнадцать существ. Вскоре перекличка была завершена:
  -- Все на лицо! - расписался в ведомости ялик капитан.
   Задраили люки и все заняли свои места, согласно штатному расписанию. Капитан вне ранга Вий набил последнюю перед стартом трубочку. Именно в этот момент радист Кузька Хлебный перехватил жопонскую радиограмму. В ней, открытым текстом сообщалось: "Два часа назад командир буксира капитан имперского флота Тошугава Мясаниэда не перенеся бесчестья пораженья, в который раз учинил над собой харакири. В чем ему с сердечной дружбой и любовью помог лейтенант Тольконемодо. Командование остатками императорского флота, а также продюссирование гастролей боевых дельфинов возложил на себя лейтенант Сунь-да Вынь-де. Хоть и вуйтнамец, но человек неплохой".
   Упырь Нетутович выпуская густые клубы сизого дыма, думал о том, что логически рассуждая на вверенном ему корабле может оказаться еще ни один шпион и предатель. Совсем неплохо бы, было вывести всех этих паразитов на чистую воду. А, потом покончить с ними одним ударом. Капитан выбил трубку. Положил сильную руку на рычаг с красной стрелкой и перевел его в положение "от себя" до упора. Педалью газа добавил оборотов, отжал сцепление и Неопущенный едва ощутимо тронулся с места.* Выйдя на оперативный простор, капитан включил пятую скорость и подводный крейсер понесся без устали и без отдыха. Стремительно и неудержимо рассекал он подводные толщи, не взирая на чудовищное давление. Неопущенный нес в себе нетерпеливое счастье ожидания, радость приближения.
   Все новые и новые тысячи миль растекались, скрываясь позади, неминуемо приближая всех к развязке.
   Ў.
   Исчез хлюп старшина Жужжало Большое. Все почему-то думали, что забыли его в подводной пещере, когда он потерял сознание. Однако очевидцев тому не нашлось. Упырь Нетутович и Баланопостидзе резались в жопонского дурака, вяло обсуждая последнее происшествие, связанное с исчезновением хлюп старшины. Баланопостидзе набрав девяносто восьмое очко, горько спросил:
  -- Неужели мы его оставили? Нужно вернуться, пока еще есть надежда! Человек за бортом! Але, але, Упырь Нетутович! Мы не можем бросить его беззащитным, на верную, мучительную смерть!
   Капитан сдавая карты, ответил на это:
  -- Можем! И еще как! Вы забываетесь Айгон Айнеонович! Двадцать третьего августа, в восемнадцать нуль нуль, Неопущенный должен всплыть у пирса Нерчинского острога! И он всплывет там! Точно в указанный срок, даже если мне придется перебить всю команду и застрелиться самому. Родина ждет свою подлодку! Правительство и партия ждут свою подлодку! Подлодка пойдет своим курсом в строгом соответствии с графиком!
   На этом разговор закончился. Капитан выиграл очередной кон.
  
   Еще Ў.
   Павлюй ходил с красными глазами, как кролик альбинос. Ушел друг... ушел добродушный великан, покоривший сердце мальчика своей сверхчеловеческой силой, простотой своей незлобивой! Мужеством своим!!! Каждым шагом, поступком он вел де Фимоза за собой по пути никем незамеченного и никому ненужного героизма в повседневной, обыденной жизни, в работе. В бою с природой и с врагами!
   И оставшись один в своей каюте, Павлюй вспомнил его.
   И падая лицом на подушку, Павлюй представлял его.
   И содрогаясь в неслышных, разрывающих сердце рыданиях Павлюй скорбел о нем.
   И с кем бы не встречался он в это время, со всеми разговаривал о нем. И сам не сознавая того, он был благодарен каждому за то, чего не сознавал сам.
   Он не чувствовал себя одиноким в своем горе. Его боль сливалась и растворялась в общем, потоке любви и горя.
  
  
   ГЛАВА XIII.
   А, РОДИНА ЗВАЛА?!
   Ночь с 22 на 23 августа выдалась незабываемой, с полным грузом ничем не омраченного счастья. Упырь Нетутович не доверял оживленным проливам, разделявшим коренные жопонские острова.
   Почти никто на Неопущенном не мог заснуть в эту последнюю ночь похода. Родина радостно летела навстречу. Вставала из вод океана, поднималась из нее все выше и выше во весь свой нешуточный рост. Прекрасная, она отряхивала со своих ослепительных полушарий клочки неопрятной, серой пены.
   Отделенные от нее стеклами иллюминаторов все вдруг почувствовали с небывалой остротой тоску по Прекрасной Родине, твердой и упругой, как весенний, убранный цветами сад!
   Родина? Родина! Родина!!!
   Страна счастья и радости. Страна высоко поднявшего свою усатую голову человека и жука! Как не рваться к тебе от всех красот заморских стран?! Как не стремиться к тебе всеми фибрами напряженной души - к тебе, к твоим тучным ничейным полям?! К твоим мощным фабрикам и заводам? Красивым, узорным городам?! Веселым, полупустым деревням?! Вдали от тебя и под толщами вод океанов, всюду чувствуешь врага, зажавшего под железной пятой миллионы братьев и особей и сестер этих братьев и особей! Они лишены радости жизни, света генетической науки, умелого скальпеля лоботомиста! Лишены познания мира! Лишены счастья бесплатно-принудительного труда!
   Как не любить тебя Родина и не поплатиться за это?! Тебя, вырвавшую с корнем своих детей! Тебя, излупившую их шелковым знаменем модернизма?! Построившую на их костях новый, ликующий мир, для возрожденных в труде человека и жука!
   Родина! Родина! РОДИНА!!! Единственная и испепеляюще лучезарная! Страна счастья и радости! Весенний, цветущий сад!
   Так думал комиссар капеллан, справляя естественные надобности в гальюне. Мыслительный процесс был напрямую связан с физически болезненным запором, но запор никоем образом не сказывался на скорости мысли Скачущего Травника.
  
   Ґ.
   Скачущий Травник пригладил взъерошенную шевелюру перед зеркалом и спросил у своего двойника:
  -- Должен быть второй! Нутром чую измену! Кто он?!
   Отражение погрозило пальцем, развернулось и ушло во тьму. Комиссар капеллан направился в радиорубку. Расцеловался с Кузькой Хлебным, тот польщенный вниманием столь высокого начальства, дал прочитать ему последнюю радиограмму из Нерчинского острога:
   " Ждем! Не забудьте! Поздравляем всех! Желаем!"
   Подписана радиограмма была:
   " Главный Командир!"
   Неопущенный всплывал. Вся команда разнаряженная в белоснежные мундиры, столпилась у выхода с чемоданами. Наконец стрелка глубиномера замерла на отметке "0". Прозвучала команда:
  -- Открыть корпусную крышку! Отодвинуть люк!
   Повсюду грузные линкоры. Огромные, строгие крейсера. Тучи, буквально, тучи эсминцев, подлодок, заградителей, тральщиков, буксиров, джонок, плотов и надувных матрацев. Все с флагами и орущими экипажами.
   Команда Неопущенного вылезала на верхнюю палубу и строилась белыми рядами под палящим солнцем.
  -- Еще не все! Еще не все! - закричал, выпрыгнув на палубу Скачущий Травник:
  -- Есть еще один жопонский шпиен, враг и растлитель!
   Над акваторией повисла гробовая тишина. Вдруг, среди мертвого безмолвия с треском лопнула крышка гроба, стоявшего тут же, неподалеку, и поднялся мертвец. Стас Монэрный заметно осунулся с того момента, когда команда Неопущенного попрощалась с ним на траурном митинге. Зубы его страшно ударялись ряд о ряд. В судорогах задергались его губы, и, дико взвизгивая, понеслись заклинания. Вихорь прошелся по палубе, попадали некоторые члены команды. Полетели сверху вниз разбитые стекла окошек. Двери сорвались со своих петель, и в панике забегала по палубе команда. Страшный шум от крыл, и от царапанья когтей наполнил все вокруг. Все лежало и носилось, отыскивая шпиёна. У Скачущего Травника вышел из головы последний остаток хмеля. Он только крестился, да читал, как попало молитвы. И в то же время слышал, как нечистая сила носилась вокруг него. Обмахивая крылами и касаясь мерзкими хвостами яйцекладов. Не имел он сил разглядеть их, видел только, как стояло, покачиваясь, какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в чащобе. Сквозь сеть волос смотрели страшно два глаза, подняв немного брови вверх. Над ним, трепеща от порывов легкого ветра, полоскался розовый, воздушный шар, с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионьих жал. Черная земля висела на них комками. Все искали шпиена, высматривали, выискивали и не могли увидеть его.
  -- Приведите Вия! Ступайте за Упырем Нетутовичем!!! - раздались слова мертвеца.
   И, вдруг, опустилась на все тишь. Послышались вдали волчьи завыванья и скоро раздались тяжелые шаги, слегка приглушенные резиновой оболочкой корпуса Неопущенного. Скачущий Травник осенил себя крестным знамением и быстро нарисовал круг себя смыкающуюся черту. Взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого мужика. Весь он был в черной земле и слизи. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его присыпанные землей руки и ноги. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь и норовя ухнуть в соленую бездну. Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасом заметил Скачущий Травник, что лицо на нем было железное. Его привели под руки и поставили прямо перед экипажем Неопущенного. Комиссар капеллан едва узнал в этом макияже капитана вне ранга Упыря Нетутовича Вия.
  -- Поднимите мне веки! Не вижу! - сказал подземным голосом Вий, и все скопище кинулось, поднимать ему тяжелые веки. Когда веки подняли, Упырь Нетутович поискал взглядом по палубе, словно, воспитанное существо ищущее место, куда бы плюнуть. Да так, чтобы нанести минимальный вред общественному достоинству. Не найдя такого места, он перевел зрение на членов команды, и оглядев всех досконально, слегка покраснев лицом от смущения, закричал:
  -- Вот он! - и уставил железный, негнущийся палец на Цзуй Гу.
  -- Лови ходю! - все, сколько не было кинулись на синайца, недоумевая, как им раньше не приходило в голову, что Крошечный Ху внешне очень похожий на жопонца и есть жопонский шпиен.
   Коварный разведчик отбился хитрыми приемами и прыгнул, закрутившись в воздухе, в воду. Короткими саженками он уверенно поплыл в сторону милой своему сердцу страны убегающих на запад туч. В след ему несколько раз гукнули из пукозвуковой пушки. Но больше, так, для острастки...
   И последнее.
   Порядок и тишина были восстановлены. Команда вновь замерла вытянувшись во фрунт. Капитан вне ранга Вий с открытыми и привязанными ко лбу веками, стоял и недоумевая озирался вокруг. Экипаж грянул первый куплет гимна жуков:
   ЖУКИ?!!
   Жуки, жуки, жуки
   ЖУКИ, ЖУКИ?
   ОНИ!!!
   Вдруг Упырь Нетутович замахал руками и, перекрывая команду Неопущенного, закричал:
  -- Какой-нибудь идиот отдаст уже концы?!! Выбрать якорь!!! Долго нам еще болтаться на траверзе Крунштата? Через пятнадцать минут нас ждут в Нерчинском остроге, а нам еще два океана проплыть надо!!!
   Команда разбрелась без всякой охоты исполнять приказания неугомонного капитана, который отличался редким умением, испоганить любой праздник.
   А НЕОПУЩЕННЫЙ И В САМОМ ДЕЛЕ ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ БЫЛ ПРИВЯЗАН К КНЕХТАМ КРУНШТАТСКОГО ПРИЧАЛА...
                -- СИВЕРСКИЙ.
  
   ПАРФЕНЕНКО РОМАН БОРИСОВИЧ.
   * В названиях насекомых первое слово - звание, второе имя собственное. Иногда это не так. Когда именно и почему не знает никто.
   * В данном случае вообще не понятно, какое из трех слов, чем является.
   * Свое выступление Упырь Нетутович сопровождал очень интенсивным и выразительным сурдопереводом. В результате две челюсти у троих присутствующих на совещании оказались сломанными.
   Тимоха это не одно и тоже с якутом Тимохой. Это совсем другой, и вовсе не якут, но тоже неплохой оленевод.
   * Рядом прошел маленький черный пуделек. Он был очень горд. На его шее свободно болталась медаль "За спасение утопающих". Павлюй смутился и потерял собачку из виду.
   * Вместо точек, по требованию вставляется ..АВ..
   * Поговорка сексуально угнетенных, таиландских массажисток.
   * В переводе с жопонского означает "АТАКА!"
   * Старинный, бульварный романс. Слова Украшенного Трупника.
   * По поводу Звонца, с утра он, как правило, Неопушенный, а ближе к ночи, почему-то становился Опушенным.
   * Просто красивый образ.
   * Например: однажды Скачущий Травник спросил Гокшу: "Ваше любимое занятие?", а тот секунду подумав, ответил: "Засыпать".
   ** Но слава и там настигла комиссар капеллана, она догнала его и ударила в затылок. Тут же подлетело двое журналюг и ну пиарить по черному лежащего ветерана.
   * Загадка. Отгадка - ПАЛАЧ.
   * Хочется сделать чтение действием интерактивным, даже взаимотворческим. Поэтому в названии каждой главы, вместо точек перед ...ала, читатель может вставить две приглянувшиеся ему буквы из любого известного ему алфавита. А может быть, кто-то рискнет и вставит три буквы...
   ** Автор вставил в название первой главы буквы: "жд", читатель волен, поступить по своему усмотрению.
   * НПО - неопознанный подводный объект.
   * Таково определение террора (См. учебник История Отечества за 8 класс).
   * Здесь необходимо напомнить читателю, что Упырь Нетутович ничего не видел из-за вечно опущенных на глаза век.
  
   46
  
  
   122
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"