Парфе Александр Васильевич. Липус-Типус

ВНИМАНИЕ! Это коммерческий проект. Представлены только семь глав повести. Цель данной книги – прививание у ребёнка интереса к иностранным языкам. Возможен вариант повести с испанским языком.

Всем заинтересованным в коммерческом использовании данного проекта! Просьба писать автору по электронному адресу parfe@lenta.ru; желательно в теме письма указать латинскими буквами: "Lipus-Tipus", чтобы отличить его от спама. Либо оставляйте в комментарии к этому произведению свои координаты.

Александр Парфе
Липус-Типус

Урок 1. Странная посылка

Если вам придёт однажды посылка с чем-то мягким и коричневым, то не говорите громко: "Липус-Типус!" – иначе с вами произойдёт то же, что случилось со мной и моим другом Генкой. О! это просто ужасная история!

А дело было так...

Моему папе пришла посылка, подписанная нерусскими буквами. Внутри неё что-то перекатывалось. Папа очень удивился. Он протёр очки и прочитал:

From London

Мы с Генкой стояли рядом и с любопытством смотрели на небольшой фанерный ящик со множеством сургучных печатей.

– Ух ты! Лондон! – воскликнул папа. – Лондон – это столица Англии. Жаль, что в школе я учил французский. – Он крикнул маму: – Дорогая, переведи, пожалуйста! По-моему, тут по-английски написано. Что такое "London", я понял. А что такое "From"?

– Столица Франции? – предположил Генка, но папа строго посмотрел на него:

– Учите географию, мой друг. Столица Франции начинается на пэ.

Когда пришла мама, всё сразу стало ясно. Моя мама работает учительницей английского языка. Она ткнула белым от муки пальцем в непонятное нам слово и сказала:

– "From" – это "из". Значит, "From London" будет...

– Из Лондона! – первым догадался папа.

– Вот именно, – обрадовалась мама за папины способности к языкам. – Это означает, что посылка пришла из Лондона. Дорогой, у тебя разве есть родственники в Англии?

– Нет у меня никаких родственников в Англии, – ответил папа.

– Тогда кто прислал тебе посылку? – спросил я.

– Да, кто? – нахмурилась мама. – Тут стоят твои имя и фамилия. И наш адрес.

Папа развёл руками. Ему и самому хотелось поскорей всё узнать. Он взял стамеску с плоскогубцами и открыл крышку посылки. Мы с Генкой сразу сунули туда головы, но папа отогнал нас. Он сказал, что посылка пришла ему, и, если он захочет, то может вообще никому не показывать, что в ней лежит.

В ящике лежала блестящая банка.

– Сгущёнка! – воскликнул Генка и облизнулся.

– Зачем нам сгущёнка? – удивился папа.

– Но это же английская сгущёнка, – обрадовалась мама. – Я сварю её, и мы будем намазывать её на хлеб.

– Но на банке ничего не написано, – пробормотал папа. – Нельзя варить неизвестно что. Тут даже цифр никаких нет.

– Тогда надо открыть её и посмотреть, что внутри, – сказал я.

– Правильно, Лёшка, – согласился папа. – Беги за консервным ножом.

Когда я вернулся, папа тряс посылку, перевернув её вверх дном.

– Странно... – размышляла мама. – Должна же быть хоть какая-то записка от того, кто отправлял посылку!

Но ничего, кроме голой блестящей банки, в ящике не было.

Папу это обстоятельство ничуть не расстроило, он взял у меня нож и вскрыл банку.

Внутри оказалась коричневая масса, похожая на пластилин. Папа потрогал её пальцем. В пластилине образовалась вмятина, а комнату тут же наполнил сильный сладко-горький запах.

Папа подозрительно осмотрел палец:

– Оно не пачкается. Хм, что же это прислали мне from London? И главное – кто этот шутник?

– Кофе с какао, – сказала мама, принюхавшись. – Надеюсь, ты не станешь пробовать эту гадость на вкус?

– Я ещё жить хочу, – ответил папа.

Едва он отвернулся на секунду – Генка сунул в банку свой длинный язык.

– Ты что делаешь! – закричал я, испугавшись за его жизнь.

А Генка сморщился, точно на язык ему попала соль, и вдруг сказал:

– Липус-Типус!

Папа рассердился, схватил банку и выбросил в мусорное ведро.

– Ещё не хватало нам отравить чужого ребёнка! – крикнул он из кухни.

Генкины уши загорелись от стыда, но в глазах не было ни капельки раскаяния. Надо знать Генку! Он ни за что не отступится перед неизведанным.

Выбросив банку, папа успокоился и повеселел. Он стал ходить по комнате и повторять: "Фром Лондон, Фром Лондон". Мама, пробегая мимо, услышала его бормотание и поправила:

– Правильнее говорить не "Лондон", а "Ландан". Так сами англичане говорят.

– Но ведь тут "o", а не "a", – удивился папа, он даже подошёл к посылочному ящику и проверил.

– В английском языке всегда так: видишь одно, а читаешь совсем другое, – засмеялась мама. – Наверно, уже умираете с голоду? Скоро будет готов пирог.

Через минуту она вернулась расстроенная. Внимательно посмотрела на нас с Генкой.

– Кто-то только что слопал весь шоколад. Целую плитку!

– Я не выходил from комнаты, – потупил глаза папа.

– From the room, – поправила его мама. – "Комната" по-английски "рум".

Она написала на столе мучным пальцем, как будто мелом:

the room

– А "the" (з'е) означает, что комната наша, а не чья-то. Здесь звук, которого нет в русском языке – з'. Это как наша "з", только её надо произносить, прикусив язык зубами.

– З'е рум, – произнёс Генка.

– Молодец, – похвалила его мама.

– Опять две "o", которые не читаются, как надо, – рассердился папа. – Как ты смогла выучить этот язык?

– Твой французский ещё трудней, – возразила мама.

– Что-то я не заметил, когда учился.

– То-то у тебя по нему тройка! – Она улыбнулась, а потом, вспомнив о шоколаде, вздохнула: – Ну что, искать виновных, как я понимаю, бесполезно. А я хотела посыпать пирог шоколадной крошкой. Будете теперь есть его белым.

– Белым тоже можно, – сказал я примирительно.

Мне припомнилось, что Генка, вроде бы, выходил куда-то на минуту, когда мама объясняла папе, как читается слово "London". Неужели это он съел шоколад? Вот бессовестный!

Заметив мой осуждающий взгляд, Генка запротестовал:

– Я тоже никуда не выходил from the room, – сказал он. – Мы все тут сидели.

– Мы все не выходили from the room, – кивнул папа.

– Ну хорошо, – улыбнулась мама. – Пойдёмте вместе на кухню, поможете мне принести cups – чашки.

– Капс, капс, капс, – стал повторять прилежный папа.

На кухне нам всем было тесно. Мы кое-как разлили по "капсам" чай и отнесли в комнату. Мама постелила скатерть, поставила вазочку с печеньем, салфетки и пошла за пирогом. Когда она входила с ним в комнату, у неё опять был расстроенный вид.

Она поставила блюдо в центр стола, и мы хором ахнули: от пирога был откушен здоровущий кусок!

– А теперь что скажете? – грозно спросила мама, сделав руки в боки. – Теперь кто из вас from the room?

– Мы все from the room! – пробормотал папа, ничего не понимая. – Потому что мы были на кухне.

– Тогда кто испортил пирог?

– А это можно легко выяснить, – заявил папа. – По отпечаткам зубов.

Он пододвинул к себе блюдо и стал внимательно изучать нагло изувеченный край пирога. Через минуту он сказал:

– Всё ясно! Пирог кусала кошка. Очень маленькие зубы. Такие могут быть только у кошки.

– Но у нас нет кошки, – удивилась мама.

– А форточка на кухне закрыта?

– Вообще-то открыта. Я проветривала там, потому что этот ваш запах кофе с какао был просто невыносим.

– Не наш, а from London, – поправил я.

– Значит, к нам проникла соседская кошка и отъела от пирога, – заключил папа, глаза его горели: он первый раз в жизни выступал в роли детектива, расследующего дерзкую кражу.

– Вот и нашёлся воришка, – вздохнула мама с облегчением. – Но, если честно, я никогда не думала, что кошки любят шоколад. Ведь шоколад тоже кто-то съел!

– Любят! – сказал Генка со знанием дела. – Наш Бориска обожает шоколадные конфеты с ромом.

– Не с ромом, а с румом, – поправил его папа.

– С каким румом? – прыснула мама. – Room – это комната. Конфеты с комнатой?

Мы засмеялись.

– Пап Дим, ром – это такая водка, – начал объяснять Генка непонятливому папе. – Начинку у конфет смешивают с ромом, и они становятся алкогольными. Бориска от них прыгает по стенам.

– Бориска-барбариска, – ответил довольный папа. – Вот и хорошо. Теперь можно поставить точку в этом деле. Давайте пить чай.

Но мама наклонилась и шепнула ему на ухо: "Это очень изобретательная кошка! Потому что она аккуратно развернула шоколад, даже не порвав обёртку..."

Я сидел близко к папе и услышал эти слова. Но ничего не сказал.

Тогда я ещё не знал, что всё только начинается.

Урок 2. Барабашкины страшилки

Не успел никто прожевать и кусочка пирога, как на кухне что-то загремело.

– Крышка с теста упала! – вскричала мама и убежала спасать тесто.

– А почему она упала? – спросил Генка почему-то шёпотом.

– Тесто скинуло её, – ответил папа, отрезая себе кусок пирога.

– Само?!

– Ну конечно, – начал объяснять папа непонятливому Генке. – Когда тесто подходит, оно поднимается из кастрюли и выталкивает крышку. Я раньше тоже этого не знал.

Но тут вернулась мама. Она опять была расстроенная.

– Это ти-пот грохнулся, – сказала она.

– Кто-кто? – Папа чуть не подавился пирогом.

Мама подышала на стекло серванта и написала мизинцем:

tea-pot

– Это заварочный чайник так называется. Он разбился.

Мы все сразу посмотрели на чайник, который стоял на столе. Он был целым и невредимым. Значит, мама говорила про другой чайник, в котором хранился сахар.

– Какие пустяки, – сказал папа. – Он же и так давно без носика был. Видимо, ему не понравилось, что его используют как сахарницу, вот он и покончил с собой. – Но тут до папы дошёл весь смысл трагедии и он пожалел маму: – Наверно, вся кухня теперь в сахаре?

– В том-то и дело, что нет, – как-то загадочно сказала мама. Она присела на краешек стула и посмотрела на всех безумными глазами: – Tea-pot был совершенно пустым!

– Вот и славно, – обрадовался за маму папа. – Надо только смести осколки на совок и выбросить в ведро. Хочешь, я сам всё сделаю?

Он даже облизал пальцы и поднялся из-за стола.

– Нет, спасибо, я уже собрала осколки, – ответила мама.

– Тогда почему ты такая хмурая? Садись, попей чайку. А то Генка с Лёшкой скоро всё съедят.

Мама задумчиво взяла кусок пирога и сказала:

– Дело в том, что утром сахарница была полной.

– Tea-pot, – напомнил папа. – Уж если ты решила научить нас говорить по-английски, то говори tea-pot, потому что так англичане называют сахарницу.

– Нет, – покачала головой мама, – это мы с вами так её называем. Англичане никогда не насыпают сахар в заварочный чайник.

– Ах да, – покраснел папа. – А как у них по-настоящему называется сахарница?

Мама подошла к серванту и написала:

sugar-basin

– Шуга-бэйсн. Sugar – это сахар, а basin – миска. Получается миска для сахара.

Изучая новые слова на стекле, мы продолжили пить чай. Хорошо, что дома у нас был компьютер. Благодаря ему мы уже знали все английские буквы.

– А вот "o", которая читается правильно! – заметил наблюдательный Генка. – Что такое pot, мам Вер?

– Горшочек, – ответила мама. – А tea – это чай. Горшочек для чая.

– Как интересно, – сказал папа. – Сахарница – это миска для сахара, sugar-basin. Заварочный чайник – это горшочек для чая, tea-pot. Эти слова как бы из кубиков собраны.

А мама тяжело вздохнула:

– Ничего не соображаю сегодня. Я точно помню, что насыпала сахар. Полный tea-pot!

– А когда мы наливали tea, sugar ещё был в sugar-basin? – спросил умный Генка, деловито наморщив лоб.

– В том-то и дело, что я не помню, – вздохнула мама. – Пирог сладкий, поэтому я не стала класть sugar в cups.

– Значит, кто-то съел весь наш sugar! – сделал я вывод.

– Кто? – нервно дёрнулась мама. – Опять кошка?

– Пей свой tea, – посоветовал ей папа. – Когда пьёшь tea, хорошо думается.

– А что тут можно придумать? Надо покупать сахарницу.

– Sugar-basin, – вставил я, опередив Генку, который уже открыл рот, чтобы блеснуть своими знаниями.

– Вот именно, – опять вздохнула мама. – Надо покупать new sugar-basin.

– Нью – это, значит, новую? – догадался папа. – Какой простой язык! И зачем только я французский учил?

– А мы ещё ничего не учим в школе, – сказал я грустно.

– В следующем году начнём, – успокоил Генка. – Я буду французский изучать, я уже решил.

– Почему французский? – опешил папа.

– Чтобы два иностранных языка знать.

– Откуда ж два-то? – теперь удивилась мама.

– Английский сейчас, а французский – в школе, – ответил Генка и потянулся за четвёртым куском пирога.

– Какой практичный ребёнок! – засмеялась мама.

Папа улыбнулся, посмотрев на неё. Я тоже радовался, что настроение у мамы улучшилось. Но в этот момент на кухне опять что-то загремело.

– Господи! – подпрыгнула мама.

На кухне гремело не переставая.

– Кажется, у нас в доме завёлся барабашка, – пошутил папа, глаза у него от озабоченности стали круглыми.

Мы все как по команде вскочили и побежали вслед за мамой.

То, что мы увидели на кухне, повергло нас в ужас. Из полуоткрытого шкафчика вываливалась посуда. Мама стояла рядом и едва успевала ловить чашки и тарелки.

– Помогайте! – закричала она.

Она стала передавать спасённую посуду нам, а мы ставили её на стол. Когда весь стол оказался заставленным, барабашка успокоился.

Мама отошла в сторонку и с надеждой посмотрела на папу.

– Дорогой, ты не откроешь шкаф? Я боюсь кошек.

– Без проблем! – ответил он отважно, но не сдвинулся с места.

– Что же ты стоишь, как к полу приклеенный? – начала сердиться мама.

– Сейчас. Только схожу за перчатками.

Папа сходил в прихожую и вернулся в кожаных мотоциклетных перчатках. Генка сгорал от любопытства. Он встал у самого шкафа, чтобы ничего не пропустить.

Храбрый папа осторожно взялся за ручки шкафа и распахнул дверцы. Внутри никого не было. Только стояла одинокая кружка.

– Я же говорил! Это барабашка балуется.

– Какой ещё барабашка? – нахмурилась мама. Она посмотрела на пол, где валялось несколько разбитых чашек.

– В каждой квартире живёт барабашка, – объяснил папа. – В нашей тоже. Просто у него сегодня плохое настроение, вот он и куролесит.

– А шоколад с сахаром тоже барабашка съел?

– Видимо, да.

– Ничего не понимаю! – Мама устало опустилась на табурет. – А почему он раньше не куролесил? Мы столько лет живём в этой квартире...

– А вот это надо у него спросить, – сказал папа. – Но днём ты его не поймаешь. Барабашек только в темноте видно.

Он выставил из шкафа кружку и пошарил на полках руками.

– Я же говорю: никого нет...

Никто не заметил, как выставленная кружка мягко свалилась со стола на пол, но не разбилась, а тихо покатилась в сторону комнаты. Папа снял перчатки, взял совок и собрал все осколки. Потом предложил:

– Пойдёмте доедим пирог. Там ещё много осталось. С этим барабашкой мы совсем заголодаем.

Мы вернулись в гостиную и остолбенели: блюдо было пустым! На нём даже крошек не осталось.

– Все были ин з'е кичин, – сказала мама. – В кухне. Все были в кухне, я точно помню.

Она подошла к серванту и написала:

in the kitchen

Папа засмеялся нервным смехом. Мы-то с Генкой успели поесть, а он остался голодным...

Урок 3. Гадкий пластилиновый человечек

Подкрепившись пирогом, мы с Генкой решили прогуляться. Ему не терпелось рассказать про барабашку ребятам во дворе.

– Захватите ведро, – попросила мама. – Уже переполнилось.

Генка схватил ведро, и мы понеслись.

Мусорка была недалеко. По дороге мы встретили Жорку. Жорка старше нас на целый год, на голову выше и на два пуза толще. Известный во дворе задавака. Из дырки у него в зубах торчала палочка "чупа-чупса".

– Sugar вреден для здоровья, – сказал ему Генка. – От него толстеют.

– Че-е-го? – набычился Жорка.

– Ты что, не знаешь, что такое sugar? – удивился Генка. – Ты же в школе английский учишь!

Жорка вынул конфету изо рта.

– Щас ка-а-ак дам! – Он занёс руку для подзатыльника.

Генка отскочил в сторону, выхватил из ведра консервную банку и тоже замахнулся. Это была та самая "сгущёнка", которая пришла к нам from London.

– Стой! – закричал я, потому что банка была пуста.

Генка тоже удивлённо заглянул в неё. Потом поставил ведро на землю и стал изучать мусор. Подобрав ветку, я подсел к нему. Мы перерыли всё ведро, но того коричневого пластилина, что раньше находился в банке, не нашли.

– Вы чего? – весело спросил Жорка. – Прям как бомжи в мусоре копаетесь!

– Опять барабашка, – сказал я Генке. Он кивнул. – Это он слопал пластилин.

– Но он же горький, я пробовал, – удивился Генка.

– Вы чего? – повторил Жорка, присев рядом на корточки. – Что потеряли-то?

Генка сделал круглые глаза и стал объяснять ему:

– У Лёхи дома живёт барабашка. Он сожрал весь шоколад, все пироги и весь sugar.

– Какой ещё шуга? – спросил Жорка.

– Это так сахар по-английски называется. Лёхина мама насыпала его в tea-pot, ну, то есть, в заварочный чайник, а он оттуда исчез. И сам разбился.

– Ничего не понимаю. Кто исчез, и кто разбился?

– Исчез sugar, а разбился tea-pot, – пояснил Генка. – Сам! Взял и упал на пол in the kitchen. Ну, в кухне, значит. А мы как раз в комнате сидели – in the room – и услышали.

– А-а! – усмехнулся Жорка. – Это кошка. У нас Васька тоже посуду бьёт. Мать говорит, что жить ему осталось недолго.

– Да нет у нас никакой кошки, – сказал я.

– Это барабашка всё вытворяет! – горячо зашептал Генка. – Ты бы видел, как он выбрасывал посуду из шкафа. Лёхина мама еле успевала ловить!

– Да ну? – не верил Жорка. – Врёте вы всё.

– Зачем нам врать? – Генка взял в руки банку. – Вот, видишь, сгущёнку он тоже всю сожрал.

– Да, – кивнул я, – когда папа бросил её в ведро, она была полная.

– Сочиняй больше! – засмеялся Жорка. – Стал бы твой папа целую банку сгущёнки в мусор выбрасывать! – Он повертел пальцем у виска. – Врёте всё.

– Да это не сгущёнка была, – сказал я. – Это Генка так её назвал. Там какой-то пластилин был. Банка пришла в посылке из Лондона.

– В посылке? – переспросил Жорка. Он внимательно посмотрел на банку. – Пластилин лежал в этой банке? И теперь его там нет? Ну, тогда всё ясно!

– Что тебе ясно? – насмешливо спросил Генка.

– Я в книжке читал. Там были Злохвосты и Ляпики. Злохвосты ловили Ляпиков и запихивали их в консервные банки. Они, эти Ляпики, тоже как пластилин были. – Жорка встал и отпихнул банку ногой. – Никто не ел вашу сгущёнку. Она сама вылезла из банки и убежала.

Мы с Генкой переглянулись.

– И потом посуду выбрасывала из шкафа, – добавил Жорка. – А вы говорите – барабашка!

– Липус-Типус... – шепнул мне Генка.

– Бежим! – сказал я.

Мы сорвались с места. Добежав до помойки, вывалили мусор и помчались домой.

– Эй, что с вами? – крикнул Жорка, когда мы пробегали мимо.

– Надо кое-что проверить! – ответил ему Генка.

Мы, как ураган, влетели в квартиру. Сбросили обувь и внимательно заглянули во все углы прихожей.

– Что это с вами? – спросила мама. – Уже нагулялись?

– Мам Вер! – выпучив глаза, прошептал Генка. – Вы ничего подозрительного не замечали?

– Например? – улыбнулась мама.

– Больше ничего не разбивалось и не съедалось?

– Нет. А что случилось? Чумные прямо! Будто гнался кто за вами.

– Пойдём, поищем, – шепнул мне Генка.

Мы прошли в гостиную.

Папа сидел в кресле и читал газету.

– Завтра праздник, – сказал он. – Вы знаете об этом?

– Да, – ответил я. – Твой день рождения.

– Вот и нет! – ухмыльнулся папа. – Мой день рождения, конечно, тоже праздник, но, кроме этого, завтра – День независимости. В этот день Россия стала независимой. Это тоже, можно сказать, её день рождения.

– А тортик будет? – спросил Генка.

– Обязательно. Я закажу в ресторане огромный крем-брюле с мармеладками и зефирками.

Генка шевельнул кончиком носа.

– Надо будет не спускать с него глаз, – сказал он.

– Не понял... – Папа отложил газету. – С кого не спускать глаз?

– С торта. А то барабашка слопает.

Папа нахмурился, вспомнив про недавние безобразия, которые вытворялись в нашей квартире.

– Мы назначим дежурство, – сказал он, понизив голос. – Будем нести вахту у торта.

Пока они разговаривали, я проверил все закоулки в комнате. Ничего подозрительного. Даже под диван заглянул, посветив зеркалом.

– Ты что ищешь? – спросил папа.

– Да так, ничего, – озабоченно проговорил я.

Из гостиной мы прошли в мою комнату.

– Если этот Липус-Типус на самом деле существует, то он сейчас, наверно, спит, – сказал Генка. – Наелся и дрыхнет себе где-нибудь. Вот почему тихо.

– Надо найти его и... – Я замолчал, уставившись на непонятно откуда взявшийся чайник на моем столе. Чайник был без носика. – Tea-pot!!! – заорал я не своим голосом.

– Но ведь он разбился?! – Генка удивлённо посмотрел на меня. Потом подошёл к чайнику и осторожно потрогал его пальцем. – Да, это тот самый tea-pot!

– Вернее, sugar-basin. – Я открыл крышку чайника – он был пустой.

– Надо маме Вере сказать.

– Подожди, – ответил я. – Тут что-то не то...

– Что?

– Этот чайник больше того. Тот был маленький. Да и вообще, он ведь разбился...

Мы, как по команде, отступили от чайника на шаг. У меня даже коленки задрожали. Переглянувшись, мы вышли на цыпочках из комнаты и плотно прикрыли за собой дверь.

– Это он! – прошептал Генка.

– Ты думаешь? – тоже шёпотом спросил я.

– Он же пластилин! Ему ничего не стоит вылепиться чайником!

– А цвет? Чайник же белый!

– Значит, цвет он тоже умеет подделывать.

– Эй, – сказал папа, – о чём вы там шепчетесь? Говорите громче, а то мне не слышно.

Я взглянул на Генку. Он приставил палец к губам:

– Не говори ему. Так надо!

Я тоже решил, что папе ничего не следует рассказывать про Липуса-Типуса. Всё равно не поверит!

Мы набрались храбрости и, открыв дверь, заглянули в комнату.

Чайника на столе уже не было!

– Удрал... – прошептал Генка.

Мы вошли в комнату и осмотрелись.

– Там! – вскрикнул Генка, ткнув пальцем в угол за столом.

В углу лежал мяч. Обыкновенный мяч. Мой мяч. Но весь ужас был в том, что сейчас мяч валялся под диваном – это я знал точно. Но самое главное – у этого мяча были глаза! Глаза нахально смотрели на нас, помаргивая.

– Эй! – топнул я ногой. – Ты кто?

Вдруг мяч подпрыгнул и, оказавшись на столе, превратился в пузатого пластилинового человечка тёмно-красного цвета. Человечек прошёлся по краю стола, потом провернул голову на плечах, будто это была мигалка пожарной машины, и сипло проворчал:

– Ху а ю!

Урок 4. Сердитый иностранец

Мы так испугались этого толстого карлика, что сразу выскочили из комнаты и захлопнули за собой дверь.

– Вы что бегаете туда-сюда? – спросил папа.

– Сейчас будем обедать, – вошла в гостиную мама. – Можно прямо здесь, раз уж стол не убрали. Мойте руки, дети.

– Мам, – спросил я, – а что такое "ху а ю"?

– "Кто вы", – ответила мама.

Она написала на стекле:

Who are you?

– Я смотрю, вы серьёзно взялись за английский! – похвалила она. – Who – это "кто", а you – "вы". А вот are – это "есть", в русском языке это слово обычно не используется. "Who are you?" – это как бы "кто есть вы?"

– Значит, он спросил нас, кто мы такие! – понял Генка.

– Кто спросил? – удивилась мама.

– Липус-Типус, – ответил Генка, но я ткнул его локтем.

– Это ваша новая игра? – засмеялась мама. – Давайте живо мойте руки, сейчас будем кушать. Это и читателей касается, – обратилась она к папе.

– Ты иди, а я потом, – шепнул мне Генка. – Я буду сторожить, чтобы он не выбрался из комнаты. Представляешь, что он может натворить, если вырвется на свободу?!

Это было разумно. Мы с папой помыли руки, а потом я встал у двери, чтобы Генка тоже смог сходить в ванную.

– Какие-то вы сегодня загадочные, как шпионы, – сказал папа. – Хоть бы рассказали правила игры. Я тоже хочу играть в шпионов.

– Это не игра, – серьёзно сказал я.

Папа понимающе кивнул и больше ни о чём нас не спрашивал.

Мы подпёрли дверь стулом, а сами сели за стол так, чтобы дверь была перед глазами. Если Липус-Типус попытается открыть её, мы это сразу увидим. Родители сели спиной к двери и лицом к телевизору. Нас это устраивало.

– Опять террористы взорвали бомбу, – вздохнула мама, разливая суп по тарелкам. – Дим, давай переключим на другой канал. Не могу я смотреть такое.

– Сейчас. Только узнаем, сколько жертв. – Папа выловил из своей тарелки мясо и стал жадно жевать его.

Мне показалось, что дверь чуть-чуть дрогнула, будто её толкнули с той стороны. Я взглянул на Генку, но он ничего такого не заметил. Наверно, почудилось.

– Мам, – спросил я, – а как сказать по-английски "Я Алёша". Ну, например, если меня спрашивают: Who are you?

– Май нэйм из Алёша, – ответила мама. – Буквально: "Моё имя есть Алёша".

Она взяла салфетку и кончиком ножа написала на ней:

My name is Alyosha

– My name is Genka, – сразу сказал Генка.

– А my name is papa, – поспешил добавить папа.

– Нет, – улыбнулась мама, – твоё имя не "папа", а "Дмитрий".

Мы засмеялись.

– Дмитрий Олегович, – уточнил Генка, а мама сказала:

– "Папа" по-английски будет "дэди":

daddy

– Надо всё это в блокнот записать, – решил я.

– Сначала съешь суп, – посоветовала мама. – Между прочим, "суп" по-английски так и будет:

soup

– Только здесь "у" чуть-чуть длиннее звучит: "сууп".

– А я уже съел soup! – похвастался папа, беря в руки газету.

Мы с Генкой тоже быстро управились с содержимым своих тарелок и встали из-за стола.

– Далеко не уходите, – попросила мама. – Сейчас принесу tea с конфетами.

– Tea – это чай, – задумчиво проговорил папа.

– Мы в комнате будем, слова английские запишем, – ответил я маме, подбирая со стола исцарапанную ножом салфетку.

Генка убрал от двери стул, и мы осторожно проникли в комнату, будто это была вражеская территория. Первым делом взглянули на стол. Ни мяча, ни чайника на нём не было. Но зато стояли две одинаковые лампы! Хотя нет, если присмотреться, то у ламп можно было найти отличия. Одна из них стояла на середине стола, куда лампы обычно не ставят, и у неё не было шнура.

– Это он! – прошептал Генка.

Мы подошли к лампе и заглянули под её абажур. Вместо электрической лампочки мы увидели страшную рожицу с закрытыми глазками. Липус-Типус спал!

– Что будем делать? – спросил я шёпотом. – Может, запихаем его в какую-нибудь банку?

Но Генка вместо ответа взял и нажал кнопку на лампе. Лампа с визгом подскочила! Перекувырнувшись в воздухе, она слепилась в бесформенный комок, комок упал на стол и растёкся фиолетовой лужей. В луже мы увидели злые глаза и кривой рот.

– Who are you?! – спросил рот.

– My name is Genka, – ответил Генка.

– My name is Alyosha, – сказал я.

Глаза и рот стали подниматься из лужи, превращаясь в круглую голову с хохолком. У головы появилась шея, потом плечи, а лужа становилась всё меньше. Наконец перед нами опять стоял сердитый человечек, на этот раз не красный, а фиолетовый.

– My name is Lipus-Tipus, – сказал человечек.

Мы с Генкой переглянулись. Вот здорово! Мы разговаривали с иностранцем и всё-всё понимали!

– Липус-Типус! – Генка прямо подпрыгнул от радости.

Но человечек нахмурился. Мы почувствовали резкий запах горелого сахара.

– Ай эм хангри! – сказал человечек.

– Что-что? – не понял Генка.

– Ай эм хангри! – громче повторил Липус-Типус и топнул ножкой.

– Кто говорит, что голодный? – услышали мы мамин голос в гостиной.

Я выскочил из комнаты.

– Кто сказал "ай эм хангри"? – повторила мама. – Это означает "я голоден".

– Это я сказал...

– Но мы же только что съели по тарелке супа! – удивилась она, а потом спохватилась: – А откуда ты это узнал, Алёша?

– Из учебника вычитал, – соврал я.

– Умница, – похвалила меня мама и взглянула на папу: – Дорогой, твой сын делает успехи в изучении английского языка.

– My name is daddy, – отозвался папа из-за газеты.

Мы с мамой улыбнулись. Английский папе давался со скрипом.

– Мам, – спросил я, – а как сказать "подожди"?

– У'эйт. – Мама взяла нож и вторую салфетку. – Здесь "у" очень краткая, почти не читается.

wait

– Спасибо!

Я вернулся в комнату.

Липус-Типус сидел на столе, раскинув ручки и ножки в стороны. От него уже так пахло горелым сахаром, что Генка зажимал себе нос. Пришлось срочно открыть форточку.

Увидев меня, человечек с трудом приподнял ручку и сказал слабым голосом:

– Ай эм хангри!

– Wait! – сказал я ему.

Липус-Типус вздохнул, слепил ручки на тощем животе и упал на спину. Генка покачал головой.

– Подохнет, – сказал он. – Надо его срочно покормить чем-нибудь. Лучше мясом. От мяса быстро сытость приходит.

– Эх, – расстроился я, – сразу бы знать! Можно было из супа выловить.

– Пошли, может, конфетку ему принесём.

– Сейчас. – Я достал из стола блокнот с карандашом. – Будем всё записывать, а потом запоминать. Надо же нам с ним как-то разговаривать!

Когда мы вышли и уже закрывали за собой дверь, я просунул голову в комнату и посмотрел на человечка, думая, что тот уже умер. И ужаснулся: хитрый иностранец, выпятив крепкий толстый животик, стоял на столе и показывал нам язык! Глаза его были закрыты, поэтому он не узнал, что я подсмотрел за ним.

– Тащи стул! – прошептал я, захлопнув дверь.

Генка удивился. Мы снова подпёрли дверь стулом.

– Он же еле дышит, – сказал Генка. – Зачем стул?

– Еле дышит?! – усмехнулся я. – Что-то я этого не заметил!

Урок 5. Хитрый сладкоежка

Мама принесла чай, и я спросил, положив перед ней блокнот:

– Мам, а как сказать "Хочешь конфетку?"?

Мама написала:

Would you like a sweet?

– У'д ю лайк э су'ит? – прочитала она.

Генка наморщил лоб, стараясь запомнить такое длинное предложение.

– Sweet – это конфета? – спросил он.

– Да, но про остальное пока не спрашивайте, всё равно я не смогу сейчас объяснить. Просто запомните эту фразу, и всё.

– А можно, мы in my room попьём наш tea? – попросил я.

– Можно, – улыбнулась мама, посмотрев на папу. – Только не разлейте, а то весь пол в квартире будет стики.

– Какой будет пол? – не понял папа.

– Sticky, – написала мама в блокноте. – Это значит "липкий".

– Какое смешное слово, – ответил папа.

– Sticky floor – стики фло, "липкий пол", – написала мама ещё одно слово. – Здесь звук "о" читается длинно.

– Ну правильно, там же две "о", вот поэтому и длинно, – заметил папа тоном профессора.

Мы взяли по горсти конфет и пошли с чашками в комнату.

Липус-Типус лежал на столе и жалобно пищал:

– О-о! А-а! Пуа Липус! Пуа Типус! Ай эм со хангри, со хангри!

– Бедненький! – сказал Генка. – Жив ещё? Сейчас мы тебя покормим.

– У'от? – Человечек одним глазом посмотрел на него.

Я записал в блокнот всё, что он наговорил, а потом сказал:

– Липус-Типус, would you like a sweet?

– Йес, йес, – прошептал человечек, тяжко вздохнув.

Он открыл второй глаз и жадно посмотрел на мои руки. Генка хотел дать ему конфету, но я остановил его:

– Не спеши. Мне кажется, никакой он не голодный.

– Да ты что! – возмутился Генка. – Он еле шевелится от слабости!

– А это мы сейчас проверим...

Развернув одну конфету, я откусил кусочек и стал жевать. Липус-Типус встревожился. У него задергались ручки и ножки. Наконец, он сел и, нахмурившись, уставился на меня.

– Гив ми! – сердито сказал он.

Генка взял карандаш и записал:

giv mi

Липус-Типус с любопытством заглянул в блокнот.

– Стьюпид! – вдруг выругался он.

Отобрав у Генки карандаш, человечек зачеркнул всё, что тот написал, а рядом нацарапал корявыми буквами:

~~giv mi~~

give me!!!

– Give me a sweet! – потребовал Липус-Типус, он протянул к конфете жадную лапу.

– Дадим? – жалобно спросил меня Генка. Ему очень хотелось покормить этого хитрющего пузатика.

– Дадим? – повторил за ним Липус-Типус.

Мы засмеялись.

– У'отс фани? – спросил человечек. – Give me a sweet! Ку'икли!

– Ладно, покорми его, – разрешил я. – А я сейчас вернусь.

Записав все слова, я побежал к маме.

– Стьюпид! – крикнул я, вбегая в комнату. – Мама, что это за слово?

– Ой, как ты меня напугал! – ответила мама. – Ведь ты обозвал меня тупицей! Stupid – значит "глупый". Дай-ка блокнот, я запишу.

Она взяла мой блокнот и всплеснула руками:

– Ох, сколько ты новых слов выписал! Poor – пуа, это значит "бедный, несчастный". What – у'от, это означает вопрос "что?". Give me – "дай мне". Quickly – ку'икли, "быстро".

– А что такое У'отс фани?

– What's funny – "Что смешного?" Откуда ты это выписал, сын?

– Из учебника, – опять соврал я.

– Но ведь в учебнике должно объясняться, какое слово что означает. Почему же ты у меня спрашиваешь?

– Так надо, – загадочно ответил я и побежал обратно в комнату.

Там я увидел разлитый на столе и на полу чай и весёлого, совершенно счастливого Генку, кормящего Липуса-Типуса конфетами.

– Что вы натворили? – ахнул я. – Ведь теперь весь floor будет sticky!

– Sticky floor? – спросил Липус-Типус, разжёвывая конфету. – Why? Посему?

– Я учу его говорить по-русски! – с гордостью сказал Генка. – Он уже выучил слова "почему" и "ещё"!

– Посему sticky? – повторил Липус-Типус.

Я полистал блокнот и, подумав, слепил такую фразу:

– Tea on the floor! Sticky! Потому что ты чай пролил, балда! Понял?

– Балда! Понял! – ответил человечек и взглянул на Генку.

Генка засмеялся.

– Мне этот Липус-Типус нравится! – сказал он.

– Не этат Генка нрависа! – ответил ему человечек и состроил смешную рожицу. – Дай кафету! Да-а-ай! Quickly!

Генка развернул конфету и протянул человечку. Липус-Типус взял её губами и, прищурившись от удовольствия, начал жевать. Я улыбнулся, вспомнив, как мы кормили пони солёным хлебом. Лошадка точно так же брала из рук хлеб.

– Кафета нрависа! – сказал Липус-Типус, прожевав конфету. – Дай иссё!

– Последняя! – ответил Генка, разворачивая последнюю конфету.

– Пасленяя! – радостно повторил человечек.

– Вот балда! – сказал я. – Он решил, что это какое-то хорошее слово.

– Ничего, скоро он по-русски научится говорить! – сказал Генка.

– Для этого придётся купить целый грузовик конфет, – ответил я.

– Гузавик кафет! – согласился со мной Липус-Типус, и его рот вновь слепился в безобразную улыбку.

Урок 6. Пластилиновая ночь

День России запомнился нам с Генкой как самый кошмарный праздник. Но о нём я расскажу в следующей главе, потому что перед этим на наши бедные головы свалилась ещё Длинная Пластилиновая ночь.

А было это так...

Генка часто оставался у нас ночевать, потому что его мама работала на заводе по сменам, они с моей мамой были подруги с детства. Генка старше меня на три месяца. Когда он родился, моя мама нянчилась с ним, как со своим собственным сыном, поэтому он считает себя полноправным членом нашей семьи.

В ту ночь Генкина мама не работала, но он всё равно позвонил ей и сказал, чтобы она не ждала его. Ну ещё бы! Он не мог даже на ночь оставить Липуса-Типуса без своей драгоценной опеки.

Перед самым сном мы полчаса провозились с коробкой из-под ботинок, пытаясь сделать из неё конуру для Липуса. Но наш труд оказался напрасным. Липус-Типус устроил себе гнёздышко в моём портфеле, совершенно проигнорировав коробку, хотя её дно мы выложили мякой ватой. Когда стемнело и весь дом затих, он залез в портфель, зевнул и, прикинувшись учебником, сладко захрапел.

– Самостоятельный! – с гордостью сказал Генка.

Мы почистили зубы и тоже легли. Я сначала думал, что ни за что не усну. Под дребезжание трамваев я, почему-то, засыпаю хорошо, но под этой ужасный храп, с присвистыванием, – так думал я, – уснуть просто невозможно. Да ещё Генка. Он через каждую минуту спрашивал громким шёпотом: "Ты уже спишь? Слушай, я забыл, а как будет по-английски быстро?" Я ему отвечаю: "Quickly". А через минуту он опять: "Спишь? А как будет глупый?" Я говорю: "Stupid". А он: "Правильно!" – и так двадцать раз. Но потом Генка затих и засопел. Я повернулся на другой бок и тоже незаметно для себя уснул.

А в полдвенадцатого ночи мы проснулись. Липус-Типус громко стонал. Генка вскочил, как ошпаренный.

– Лёха! – позвал он меня. – Ты слышишь?

– Ага, – говорю.

– Это он от голода... Бедненький!

– Да ложись ты, не вскакивай, – сказал я. – До утра ещё долго.

Генка лёг, но уснуть мы уже не могли. Мы лежали в темноте и прислушивались к стонам Липуса-Типуса. Таким же противным голосом скрипела Генкина раскладушка – Генка ворочался, ему было жалко пластилинового человечка. К полуночи комната так пропахла горелым сахаром, что мы не вытерпели и на цыпочках пробрались на кухню. Раздобыли съестного и стали кормить Липуса-Типуса. А он оказался таким привередой! Печенье только лизнул, от хлеба отвернулся, а ветчину даже нюхать не стал. Зато шоколадные конфеты сожрал все, какие были – Генка едва успевал их разворачивать. Я думал, он ему пальцы откусит.

– Он от них добрым делается, – заметил Генка.

– Это ж сколько надо пихать конфет в этого проглота, чтобы он всё время добрым был? – невесело усмехнулся я.

– Не так уж и много! – защищал обжору Генка. – Он слопал всего полкило, не больше.

Липус-Типус благодарными глазками посмотрел на своего защитника и повторил гнусавенько:

– Пойкило, ни бойсе!

Хитрый пластилин толстел и рос прямо на наших глазах. Кулёк конфет, который мы ему скормили, добавил человечку пять сантиметров роста. Генка даже замерил. Пока его дружок жевал первую конфету, он его, как лягушку, растянул на столе и приложил линейку. А когда кулёк опустел, он снова растянул обжоркина вдоль линейки, прихлопнул ему животик и сказал:

– Пять сэмэ! Если бы я так быстро рос, я бы уже следующим летом мог в пожарное училище поступать!

После этого мы часа три проспали нормально. Но ближе к утру Липус-Типус опять разбудил нас, устроив спортивную пробежку по комнате.

– Кто это топает? – спросил я, с трудом разлепив веки.

Я зажёг лампу, растолкал Генку, и мы вместе стали наблюдать за человечком, вытворявшим невероятные трюки. Липус-Типус с разбегу залетал на стену и бежал по ней до потолка, там он превращался в парашютик, планировал вниз, и всё повторялось. Время от времени он менял маршрут и бегал кругами по столу или по подоконнику. Если бы дверь не была плотно закрыта на сложенную вчетверо газету, он бы не ограничился одной нашей комнатой.

– Во даёт! – восхищённо шептал Генка. – Наверно, к Олимпиаде готовится...

Я полистал словарик, которым запасся ещё с вечера, и сказал бегуну:

– Stop! Успокойся, а то весь дом перебудишь!

К нашему великому удивлению человечек и правда остановился. Он забрался на стол, сел возле пустого кулька из-под конфет и тяжело вздохнул:

– Кафетка... Гузавик кафет!

– Ничего себе запросы, – сказал я. – Вот тебе и полкило! Если ему через каждый час по полкило конфет давать, он вырастет в мамонта!

– А что, – отозвался Генка восторженно, – это же классно! У нас будет наш собственный мамонт!

– А ты представляешь, как он будет топать? – усмехнулся я. – Да он до первого этажа провалится!

Липус-Типус слушал нас, нахмурившись. Он смотрел то на меня, то на Генку, то снова на меня. При этом он постепенно делался фиолетовым. Я давно заметил, что цвет человечка менялся от его настроения. В добром расположении духа Липус-Типус принимал светлые тона зелёного или розового, а когда на него нападала злость или обида, цвет смещался к фиолетовому или красному.

– Ура! – вдруг тихо вскричал Генка. – Вспомнил! У мам Веры старые карамельки есть. Я знаю где. Идём?

Плотно закрыв за собой дверь, мы пробрались на кухню.

– Она хотела из них варенье сварить, – шептал мне Генка. – Варенье, это, конечно, хорошо, но сейчас гораздо важнее накормить Липуса-Типуса. Если он подохнет, я не переживу.

Генка приставил к столу табуретку, залез на стол и дотянулся до верхней дверцы шкафа, где у мамы хранилась всякая всячина. И вдруг, когда он открыл дверцу, стало совсем темно.

– Опять кто-то свет оставил на кухне, – услышали мы недовольное папино бурчание в коридорчике. Затем хлопнула дверь туалета, и папа прошлёпал тапками в спальню.

Выключатель находился в коридорчике, поэтому папа не заметил нас с Генкой в глубине кухни. Мы подождали минуту, а потом я тихонько включил свет.

– Давай быстрей! – зашипел я на Генку.

Генка пошарил на полке и достал большую коробку из-под кофе.

– Вот они! – шепнул он весело и передразнил Липуса: – "Гузавик кафет"!

Мы на цыпочках вернулись в нашу комнату.

Пластилин лежал на столе и не дышал. Я-то был уверен, что он притворяется, но Генка закудахтал:

– Ой, бедненький! Пуа! Лежит, страдает... Сейчас мы тебя накормим. Смотри, что мы принесли! Кафетки!

Липус-Типус открыл один глаз и с большим интересом покосился на коробку в руках Генки. Затем он поднялся и облизнулся.

– Sweets! Кафетки! – промычал он чуть слышно.

– Сейчас, сейчас, потерпи немножко. Фантики у этих конфет плохо отдираются... Это ведь карамельки.

– Камельки! – обрадовался обжоркин.

– Да ты ему прямо с фантиками дай, – посоветовал я. – Он и так проглотит.

– Дай! – с готовностью кивнул Липус-Типус.

– Не-е, – обиделся Генка за своего дружочка, – так нельзя. Может заворот кишок случиться.

У него было завидное терпение. Он по целой минуте разворачивал одну конфету, а пластилиновый проглот уничтожал её в доли секунды, повторяя после каждой: "Камелька!" Долго смотреть на это я не мог и стал помогать Генке. Через полчаса от карамелек осталась груда мятых бумажек.

– Камелька! Найс! Кла-са-та! – сказал Липус-Типус и, с трудом дотащившись до портфеля, свалился в него и захрапел.

– Good night! – сказал я, вздохнув с облегчением. Мама часто говорила мне эту фразу, и я знал, что "Гуд найт!" – это по-английски "Спокойной ночи!" – Давай спать, Генка. Уже почти утро.

Мы с чувством выполненного долга легли в свои постели и моментально уснули.

Урок 7. Крем-брюле

А утром – опять стоны! Липус-Типус вылез из портфеля, сел на краю стола, свесил ножки и запричитал:

– I am so hungry! So hungry!

Мы стали думать, где добыть конфеты. И тут папа принёс торт. Мы так обрадовались!

– Сегодня настоящая праздничная погода, – сказал папа. – Солнце такое яркое. И небо голубое. На улице музыка играет.

– После завтрака идите гулять, – велела мама нам с Генкой. – Нечего в четырёх стенах сидеть. А теперь – быстро умываться, и за стол.

Но вместо этого мы закрылись в комнате и стали думать, как незаметно накормить Липуса-Типуса тортом. Вдруг Генке пришла в голову замечательная идея.

– Слушай, Лёха! – сказал он. – Сегодня праздник, верно?

– Ну, праздник, – кивнул я.

– Надо же одеться как на праздник! Ну, белая рубашка там...

– Ну да. Только у тебя ведь нет белой рубашки.

– Речь не обо мне. Главное у тебя есть! Нам и одной рубашки хватит.

– Что ты задумал? – спросил я с любопытством.

– А то. К белой праздничной рубашке всегда полагается галстук! Просёк?

– Но у меня нету галстука...

– Нету, так сделаем! Липус-Типус нам на что?

– Ты что, хочешь повесить себе на шею этого обормота?! – воскликнул я.

– Нет, мне не поверят. Я сам обормот, – усмехнулся Генка. – Галстук повесишь ты. Когда мы сядем за стол, ты и накормишь незаметно Липуса.

Идея была хорошая, я даже немного позавидовал светлой Генкиной голове. Ведь за столом и настоящий галстук часто в тарелку залазит, что уж говорить про Липуса-Типуса!

– Но как объяснить этому пластилину, что он должен вылепиться галстуком? – спросил я.

– Без проблем! – сказал Генка. – Ты только узнай, как будет по-английски "галстук", а я его уговорю. Раз плюнуть!

Мы пошли в ванную умываться, и по дороге я выспросил у мамы всё, что нам было нужно. Как и все другие английские слова, слово "галстук" оказалось коротким и звучным. Мама записала в моём блокноте:

tie

Это лёгкое слово я сразу запомнил. Чтобы его произнести, нужен всего один слог: "тай".

– Мне нравится английский язык, – сказал Генка. – В нём такие слова короткие! Чем короче слово, тем меньше надо времени, чтобы его запомнить.

Ещё я спросил у мамы, как будет звучать фраза: "Ты должна стать красавицей". Праздник ведь! Она засмеялась и записала в блокнот:

You must become a beauty

– Ю маст бикам э бьюти, – прочитала мама написанное. – Спасибо, Алёшенька, за заботу. Я надену своё лучшее платье.

– Бессовестный, – промычал папа, шелестя свежей газетой, – кавалеры дамам такие замечания не делают.

– Но я же учу английский, – оправдался я.

– Ничего страшного, – заступилась за меня мама. – Задавай любые вопросы, Алёша. Папа просто любит поворчать.

Мы с Генкой загадочно переглянулись и скрылись в комнате.

– Куда вы опять? – крикнула мама. – Живо за стол! Я сделала ваши любимые голубцы с мясом.

– Мам Вер, мы сейчас! – откликнулся Генка.

Генка сразу догадался, для чего я просил маму стать красавицей. Мне даже не пришлось объяснять ему. Он заглянул в мой блокнот, потом подошёл к Липусу-Типусу, лежавшему на столе дохлой тряпочкой, ткнул в него пальцем и спросил:

– Hungry?

– Yes, I am! – ответил бедняжка чуть живым голосом. – Very, very hungry!

И он начал причмокивать губами – видимо, чтобы нам понятней было, что он совсем умирает с голоду.

– Значится, так... – сказал Генка. – You must become a tie! Ясно тебе? – И он обрисовал пальцем петлю вокруг своей шеи.

– I must become a tie? Йасна тибе? – страшно удивился Липус-Типус и даже привстал слегка на локте.

– Yes, yes! – кивнули мы ему.

Не знаю, как там у Генки, но у меня от радости заколотилось сердце. Пластилин понимал нас! Мы говорили с иностранцем на его родном языке, и он всё понимал, это было видно по его глазам!

– Если ты, шоколадное тесто, вылепишься прямо сейчас галстуком, уже через минуту будешь кушать торт и конфеты! Ясно тебе? – добавил Генка уже по-русски. Он почему-то был уверен, что Липус-Типус понимает его даже так.

– Кафеты! – завопил Липус-Типус. – Йасна! Йасна! Yes! Yes!

Он откинулся назад и расплющился на столе. Ноги его слиплись вместе и стали удлиняться, а руки обхватили голову сверху, вдавили её в плечи и сами тоже слепились, превратившись в ленточку. Пластилиновая голова проделала несколько ужасных гримас, убирая внутрь щёки и нос, и через три секунды вылепилась в форме галстучного узла. Ещё через секунду по всему плоскому телу человечка пробежала разноцветная рябь, так он подбирал узор, и вот перед нашими глазами на столе лежал красивый бордовый галстук в белый горошек.

– Ух, ты! – вырвалось у меня.

– Нормально, – спокойно сказал Генка. Он был горд за своего подопечного.

На узле галстука открылись два глаза. Они моргнули и снова спрятались.

– Эй, эй! – нахмурился Генка. – Больше так не делай! А то мама Вера упадёт в обморок.

Я нашёл в шкафу белую рубашку, которую надевал на первое сентября, она была мне коротковата, но её ещё можно было заправить в брюки. Когда я оделся и подошёл к столу, чтобы взять галстук, тот вдруг сам подпрыгнул, петлёй перекинулся через мою голову и затянулся на шее.

– Ай! – только успел я вскрикнуть.

– Порядок, – сказал Генка. – Хороший галстук. Good tie!

Он поправил мне воротничок, отошёл на шаг, полюбовался, поднял кверху большой палец, и мы пошли в гостиную, где мама уже в пятый раз звала нас к столу.

– Господи! – воскликнула мама и упала на стул. – Отец, посмотри на своего сына!

Папа отложил газету.

– Замечательно, – сказал он. – Я ведь тоже в галстуке. Что тут удивительного?

– Это так неожиданно... – ответила мама. – Какой уже большой у нас сын!

Она подозвала меня к себе и поцеловала в макушку. Галстук приклеился к её красивому розовому платью, но я быстрым движением руки отодрал его, и мама ничего не заметила. От мамы сладко пахло ванилью, и Липус-Типус, видимо, принял её за торт...

– Постой! – вдруг сказала мама. – А где ты взял этот галстук?

– Это я из дома принёс, – мгновенно придумал ответ Генка. – Ко мне дядя... э-э... дядя Ваня приехал, я у него и одолжил.

– Это так неудобно, – засмущалась мама. – Дим, надо будет завтра же пойти в магазин и купить сыну галстук! Лучше два, чтобы Гена не одалживал у дяди его вещи.

– У меня дурной вкус, я не смогу выбрать галстук, – пробормотал папа.

– Но себе же ты купил как-то.

– Я надеваю его только дома.

– Не спорьте, – попросил я. – Мы с Генкой сами купим себе по галстуку.

– Без проблем! – сказал мой друг. – Я на свой вкус не жалуюсь.

Мы сели за стол. Генка занял место специально напротив меня, чтобы в случае чего дать мне знак, если что-то пойдёт не так.

– Пап Дим, – спросил он, – а сколько России лет?

– О! Она ещё очень молода, – ответил папа, расправляя на коленях салфетку. – Новая Россия, я имею в виду.

– А ещё какая есть, старая? – удивился Генка.

– Ну конечно. Наша страна своими корнями уходит в далёкое-далёкое прошлое. В то прошлое, которое...

Тут мама поставила в центр стола большую салатницу, доверху наполненную горячими ароматными голубцами, и папа проглотил язык. У меня тоже засосало под ложечкой.

Вдруг я увидел, что Генка строит мне рожи, пытаясь сказать что-то. Он глазами показывал мне на грудь. А я и забыл про Липуса-Типуса! Наверно, пластилин у меня на шее опять решил посмотреть на мир вокруг. Я наклонил голову и скосил вниз глаза, но галстучного узла мне не было видно. Хорошо, что всеобщее внимание было отвлечено на блюдо с голубцами. Тогда я упёр руку локтём в стол и положил на неё подбородок, чтобы закрыть Липуса-Типуса. Но неожиданно услышал слабый писклявый голосок:

– Тэйк эу'эй ё ам! Ай кант си энисин!

– Убери руку, я ничего не вижу, – машинально перевела мама и обвела всех удивлённым взглядом. – Кто это сказал? Чистое английское произношение!

– Я ничего не слышал, – сказал Генка и заморгал испуганно.

– Я тоже, – нетерпеливо кашлянул папа. – Дорогая, положи мне три голубца. Находился с утра, есть хочу, как волк.

– Нет, я определённо слышала чей-то голос! – нахмурилась мама. Она, как дирижёр, стояла с двузубой вилкой в руке и рассматривала потолок, будто голос донёсся оттуда.

Я попробовал её успокоить:

– Наверно, опять барабашка.

Всё-таки барабашка стал уже почти членом нашей семьи, а если показать маме какого-то Липуса-Типуса, то она уж точно упадёт в обморок.

– Только не барабашка! – заволновался папа. – В прошлый раз я из-за него остался с пустым желудком.

Он отобрал у мамы двузубец и положил себе на тарелку три голубца, потом покраснел немного и положил ещё один.

– А можно мы начнём с торта? – спросил Генка. – А потом, на сытый желудок, можно и пару голубцов проглотить...

– Нет-нет, – запротестовала мама. – Я всё утро готовила голубцы – для кого?

– Нафмальмые люти так не делфают, – сказал папа с набитым ртом.

Мама положила нам на тарелки по голубцу, и я, взяв в руки вилку, уже забыл и про торт, и про пластилин на своей шее. От голубца исходил такой аромат, что я готов был проглотить его целиком. Но мясо внутри было горячим, и мне пришлось бороться с голубцом, разделывая его вилкой на небольшие кусочки.

Вдруг конец галстука прыгнул мне на тарелку. Я увидел, как у него открылся маленький жадный ротик. Ротик всосал в себя крошку мяса, пожевал и с силой выплюнул. Крошка стукнулась о салатницу и отскочила в папину тарелку.

– Мад! – громко сказал галстук.

Папа дёрнулся, будто его ужалила пчела, а мама поперхнулась.

– Алёша, это ты сказал "грязь"? – Она удивлённо посмотрела на меня. – Это ты про еду?

Я почувствовал, как краснеют мои уши.

– Нет, я не про еду. Я... я задумался. Голубцы очень вкусные, мама.

– Пожалуйста, не плюй больше в мою тарелку, – попросил папа.

– Но кто-то же сказал "мад"! – Мама опять посмотрела на потолок.

– Мам Вер, а как пишется это слово? – как ни в чём не бывало спросил Генка и положил перед ней мой блокнот с карандашом.

Мама написала:

mud

– Как же я люблю английский! – сказал Генка. – Такое коротюсенькое словечко!

– Между прочим, – пробурчал папа, немного обидевшись за русский язык, – по-нашему слово "грязь" тоже неплохо звучит.

– Полностью согласна, – кивнула мама.

После этого галстук вёл себя прилично. Иногда Генка сигналил мне о том, что Липус-Типус распахнул свои любопытные глазёнки, и тогда я закрывал его рукой.

Наконец с голубцами мы покончили, и мама поставила на стол чайник и чашки, а папа внёс в комнату красивый белый торт, выложенный сверху кусочками фруктов. Хорошо, что мы подняли шум, зааплодировав папе, иначе все услышали бы, с каким восторгом завопил галстук. Он чуть не слетел с моей шеи, рванувшись навстречу торту, но я вовремя прижал его к груди. Это ему совсем не понравилось.

– It hurts! – выругался Липус-Типус.

Я взял карандаш и записал то, что услышал: "Ит хётс!" Что бы это значило? "Дурак!"? Или "Пошёл вон!"? Как бы это узнать у мамы...

– Пап Дим, а что такое "брюле"? – спросил Генка.

Папа занёс над тортом блестящую лопаточку и замер в таком положении.

– О чём ты?

– Ну... Торт ведь называется "крем-брюле", да? "Крем" – это понятно, а вот "брюле"...

– А! Вон ты о чём... – сказал папа, любовно разглядывая кружочки киви на торте, похожие на зелёные половички.

– Да-да, именно об этом, – хихикнула мама. – Вспоминай свой французский! Ведь это слово пришло в наш язык из Франции.

– А может, мы сначала съедим торт? – предложил папа, жадно облизнувшись. – А то, пока я буду вспоминать, он растает.

– Растает?! – воскликнули мы с Генкой хором.

– Ну конечно. Это же торт-мороженое!

– Ух ты! – обрадовался Генка. – Мам Вер, а как будет "мороженое"?

Мама написала:

Ice-cream

– Айс-крим, – прочитала она. – Как видите, тут тоже "крем" есть. А вот ice – это "лёд".

– "Ледяной крем"! – выпалил Генка.

– У нас скоро будет "ледяной чай", если мы будем разглагольствовать, вместо того чтобы есть этот замечательный торт, – сказал папа.

– Да, – согласилась с ним мама.

Она взяла у папы лопаточку, разрезала торт и разложила куски по тарелкам. Генка, как всегда, сравнил свой кусок с другими и остался доволен: его порция оказалась самой большой. Мама улыбнулась ему. Она знала, какой Генка сладкоежка.

А я взглянул на свой кусок и нахмурился. Наверное, мама забыла, кто из нас её родной сын! Моей порцией не наелся бы даже котёнок, такая она была малюсенькая... Но тут я почувствовал, что галстук стал тяжелее. Я потрогал его – он был толстый и такой холодный, что у меня от него замёрз живот. Пока я тянулся за ложечкой, мой кусок торта совсем исчез!

– Алёша, не ешь так быстро, – сказала мама, – а то горло заболит.

– Не у меня... – проворчал я.

Мне было обидно. Крем-брюле я даже ещё не попробовал, а тарелка уже пустая. А Генка уплетал за обе щёки!

– Мама, можно мне добавки? – спросил я.

– Боюсь, как бы ты не заболел.

– Не заболею! Я буду медленно есть.

Мама положила мне ещё порцию. Теперь я был умнее. Я прижал Липуса-Типуса животом к столу и взял ложку. Галстук пытался вырваться на свободу, он пыхтел и тужился, но я держал его крепко. Я хотел успеть отъесть от куска хотя бы половину. В конце концов обжоркин на моей шее утихомирился. Я спокойно доел торт, допил чай и кинул победный взгляд на Генку. А тот корчил мне страшные рожи, он подмигивал и указывал головой куда-то в сторону. Я посмотрел туда и чуть не вскрикнул: на столе, очень близко от блюда с крем-брюле, стояла незнакомая тарелка, она не просто стояла, а чуть заметно продвигалась к торту, будто её тянули за невидимую ниточку. Я пощупал себе шею – галстук исчез!

Мама с папой разговаривали и не замечали приближения врага. Я посмотрел на Генку. Может, он придумает что-нибудь? Нельзя допустить, чтобы Липус-Типус добрался до блюда! И Генка придумал.

– Мам Вер, я себе ещё отрежу, можно? – спросил он.

– Только маленький кусочек, – разрешила мама, не поворачивая головы.

Генка схватил лопатку, откромсал от торта хороший кусок, положил его на "незнакомую" тарелку и забрал её к себе. Тарелка сразу же свернулась в шар и тихо заурчала. Мои родители так увлеклись беседой, что и этого тоже не заметили. Я поймал очень довольный Генкин взгляд. Этот взгляд так и говорил: "Смотри, Липусу мороженое понравилось даже больше, чем шоколад!"

А потом случилось ужасное. Шар в руках Генки вдруг превратился в мяч и подпрыгнул высоко вверх.

– Ой! – вырвалось у Генки от неожиданности.

Мама и папа повернули к нему головы. И в этот момент мяч упал прямо в блюдо с тортом! Холодные брызги крема ударили во все стороны. Папа сидел ближе всех к блюду, и его лицо превратилось в сплошную белую кляксу. Мама пострадала меньше, но её платье было теперь насовсем испорчено. А мы с Генкой отделались испугом, хотя и очень большим. В следующую секунду раздалось громкое "хлюп!", и всё, что оставалось на блюде, перешло внутрь мяча. Липус-Типус, кажется, наелся. Сильно увеличившийся в размере мяч вразвалку подошёл к краю стола, тяжело плюхнулся на пол и укатился в мою комнату.

– Гена! – рассердилась мама. – Что ты натворил?! Кто же играет за столом с мячом!

– Здорово... – проговорил папа, счищая с себя крем вместе с брюле и отправляя эту массу в рот. – Замечательный получился праздник!

Комментарии: 49, последний от 10/07/2010. © Copyright Парфе Александр Васильевич (parfe@yandex.ru) Размещен: 14/03/2005, изменен: 14/03/2005. 70k. Статистика. Глава: Детская Сказочные повести		Ваша оценка:
Аннотация: ВНИМАНИЕ! Коммерческий проект.

Парфе Александр Васильевич : другие произведения.

Липус-Типус