Подполковник Файзуллаев был человеком интеллектуальным, образованным и, что называется, с идеалами. И еще он был военным до мозга костей - в лучшем смысле этого слова, забытом уже в наши дни. Больше всего на свете ему хотелось сделать военную карьеру, причем так, чтобы за нее не пришлось краснеть перед потомками. Поэтому он с воодушевлением принял назначение на должность командира батальона и с долей презрения поглядывал на своих сокурсников, которые предпочли "настоящей" службе пыльное прозябание в штабах.
На протяжении всего неблизкого пути к затерявшейся в неизмеримых забайкальских просторах станции воображение рисовало Файзуллаеву сказочные картины: вычищенные до блеска плацы, сияющая техника, четкие бодрые команды, сытые солдаты, чеканящие шаг под жизнерадостную песню... Даже названия населенных пунктов - Чиндагатай, Могойтуй и даже Цасучей, - казались подполковнику таинственными и завораживающими, как шаманский напев. Правда, был еще и Нерчинск, но о Нерчинске комбат старался не думать.
Действительность разрушила созданный подполковником образ сразу же, как только он ступил на мирненскую землю.
Файзуллаева никто не предупредил, что на мирненском вокзале перрона из бетонных плит хватает только на часть длины поезда - с первого по пятый вагоны, и пассажирам шестого и последующих вагонов приходится с риском для жизни прыгать прямо на окоченевшую забайкальскую землю, или, что еще хуже, в жидкую грязь, равной которой по консистенции и несмываемости нет больше нигде в мире. Желая возникнуть перед будущими подчиненными как можно более эффектно, подполковник сделал широкий уверенный шаг и неэстетично рухнул с подножки, сопровождаемый двумя огромными "оккупационными" чемоданами и сумкой с портативным телевизором.
Подполковника встречали трое: КамАЗ, покрытый многокилограммовым слоем грязи с прорытыми в нем нецензурными словами, сонный и злой сержант в х/б и домашних шлепанцах на босу ногу и субъект в капитанских погонах с глазами, цветом и выражением напоминавшими пуговицы на его же кителе. Сержант стоял, небрежно привалившись к двери КамАЗа и зубами гонял в рту из угла в угол изжеванную спичку. Акробатическое появление нового комбата ровно никакого впечатления на него не произвело, так же, как и на КамАЗ, который продолжал таращить свои подслеповатые, все в мелких трещинках, фары. Субъект с пуговицами суетливо кинулся на помощь и оказался замполитом Шабровым - об этом он сам сказал, радостно пожав сидящему на земле Файзуллаеву руку. Сам Файзуллаев в этот момент, как завороженный, смотрел на сержантские шлепанцы, поэтому неуставных манипуляций со своей рукой не заметил.
Шабров помог подполковнику подняться, отряхнул и заискивающе обратился к сержанту:
- Ну что, Дим, поехали?
Сержант лениво оттолкнулся от кабины, прошаркал к водительской двери и небрежно процедил замполиту:
- Шмотки, что ль, в кузов давайте...
Поминутно кивая и приговаривая "ага, ага", Шабров вскарабкался в кузов и обернулся к Файзуллаеву со словами:
- Вы мне подавайте вещи, а я их тут расположу... - и потянулся сверху за первым чемоданом, явно превосходившим замполита по весу.
Файзуллаев был потрясен той расторопностью, с которой замполит кинулся исполнять приказание сержанта, настолько, что даже не нашел подходящих слов, чтобы поставить обоих на место. Продолжая коситься на сержантские тапочки, он молча протянул свой багаж Шаброву и все так же молча полез в кабину, чувствуя, что брови у него уехали куда-то на середину лба, и вернуть их на место не удается.
От вокзала к военному городку вела новая дорога, гладкая и прямая, как стрела. Глядя на белый бетон, весело бегущий под колеса КамАЗа, Файзуллаев несколько воспрял духом, вертел головой и разглядывал диковинный пейзаж. Хмурый сержант вел машину, отключившись от окружающей действительности, а Шабров болтал без умолку. Нить его обширного повествования подполковник утерял еще при первых фразах, поэтому прислушивался к речи замполита не больше, чем к надсадному кряхтению мотора, и лишь изредка вставлял многозначительное "угу", когда тот делал паузу, чтобы набрать воздуха в легкие. Мысли Файзуллаева были заняты совсем другим. Он уже понял, что реализация его замыслов потребует куда больших усилий, чем он предполагал изначально. Особенно его смущал сержант в тапочках. Но от мечты своей - сделать батальон гордостью дивизии, а может быть, и округа, - подполковник не отказался. Значит так... Перво-наперво строевой смотр. Потом - знакомство с условиями жизни личного состава. После этого.... От размышлений Файзуллаева оторвал мощный толчок. КамАЗ подпрыгнул, лязгнув всеми частями, и вприпрыжку поскакал по явно пересеченной местности. Потрясенный Файзуллаев увидел, что прямую и ровную, как стрела, дорогу строго перпендикулярно пересекает мутный бурный поток около двадцати метров шириной. За несколько метров до края потока бетон обрывался крутым уступом, сменяясь твердыми, как скала, земляными ухабами. На другом берегу потока после таких же земляных ухабов дорога возобновлялась, и словно начерченная по линейке, уходила вдаль, где позади поселковых кривобоких строений уже маячили пятиэтажки военного городка.
- А.... А моста что, нет? - брови комбата поползли еще выше.
- Мост там, - махнув рукой на запад, исчерпывающе ответил замполит, - Там другая дорога, объездная, и мост там. Только он железный, старый, нам через него не переехать. А здесь еще не построили.
И в самом деле, на берегу Турги имелись очевидные следы того, что какие-то попытки построить мост кем-то предпринимались. В стороне от дороги возвышался могучий холм песка, под которым на боку лежал почти новый бульдозер.
Пока Файзуллаев переваривал новую порцию краеведческой информации, сержант Дима привычно направил КамАЗ в реку, и тяжелая машина медленно поползла к другому берегу, переваливаясь на неровностях каменистого дна и вздрагивая под напором течения. Подполковник хотел еще что-то спросить, но на очередном ухабе, подпрыгнув на сиденье, прикусил язык и решил оставить все расспросы на потом.
К противоположному берегу КамАЗ подобрался уже порядком развернутым по течению, поэтому на сушу вылезал боком, как краб. И снова под колеса побежал белый ровный бетон, подтягивая к машине офицерские пятиэтажки. Шабров, войдя в роль экскурсовода, давал пояснения.
- Это вот школа, вот тут магазин, хлеб часто бывает, а это у них сельсовет...
- Что это???!!!! - закричал вдруг Файзуллаев таким голосом, что бывалый сержант от неожиданности изо всех сил надавил на тормоз, и машина с визгом остановилась, спугнув двух греющихся на солнышке псов подозрительной наружности.
- Сельсовет, - испуганно повторил Шабров, вскарабкиваясь на сиденье, с которого слетел при резкой остановке.
- Нет, вот это - что??? - уже тише спросил Файзуллаев, тыча пальцем в небо над сельсоветом, где на флагштоке вяло шевелилось непонятное полотнище.
Шабров долго разглядывал флаг глазами-пуговицами и наконец пришел к заключению:
- Черт его знает... Вылинял, что ли... - но было видно, что сам он этой версии не очень доверяет.
Сержант, с удовлетворением наблюдавший растерянность офицеров, облокотившись на баранку и подперев голову рукой, выплюнул спичку и снисходительно объяснил:
- Да китайский это... С первого апреля уж висит, - и посмотрел на наблюдательного комбата с любопытством, в котором сквозило некое уважение.
Файзуллаев, перешагнувший уже все мыслимые пределы человеческого изумления, выпрямился на сиденье, сложил руки на коленях и кивком дал сержанту знак трогаться, пообещав себе до конца пути смотреть строго перед собой и ни на что не обращать внимания.
И это обещание он сдержал. Поэтому не видел ни лежащих у дороги автомобильных остовов, ни приветственной стелы на въезде в военный городок, на которой был изображен счастливый до дебильности солдат без машины, но с рулем в руках, и яркая красно-черная надпись двусмысленно гласила: "На исправной машине - в добрый путь".
Подполковник позволил себе осмотреться по сторонам только когда машина остановилась окончательно, да и то лишь после осторожного Шабровского "Приехали!".
КамАЗ стоял перед трехэтажным зданием казарменного вида. Фасад его был выкрашен в легкомысленный желтый цвет, украшен низкой дверью, обитой полопавшимся черным дерматином и намалеванной масляной краской по трафарету на куске фанеры вывеской. Из вывески следовало, что здание является гарнизонной гостиницей с благородным названием "Байкал".
- Вот пока... Вы тут пока отдохните с дороги, - пыхтел Шабров, вытаскивая из кузова файзуллаевское имущество под равнодушным взглядом сержанта Димы, - а после обеда я за вами зайду... В батальон пойдем.
Предвидя потрясения, которые могут подстерегать его в батальоне, Файзуллаев согласился, что предварительно необходимо отдохнуть. Хотя бы побриться. Поэтому он беспрекословно двинулся за замполитом в обшарпанную дверь, где тут же уронил фуражку, зацепившись ею за притолоку.
Место, которое в других гостиницах обычно называется холлом, представляло собой маленькую комнатку, оклеенную обоями в цветочках устрашающих расцветок и украшенную многочисленными картинками с изображениями котят в бантиках и девушек в шляпках. Из мебели в комнате присутствовал порядком вытертый диван, конторский стол в пятнах чернил и многочисленных следах от стаканов, помятый электрический чайник и женщина неопределенного возраста. Женщина неторопливо и со знанием дела пила чай из блюдечка. Она, пожалуй, с чрезмерной любезностью улыбнулась Шаброву и медленно сфокусировала взгляд на Файзуллаеве. Ее глаза были жирно подведены черным снизу, а верхние веки были раскрашены в фиолетовую гамму так, что подполковнику в первый момент показалось, что на женщине надета карнавальная полумаска.
Не отрывая пристального взгляда от Файзуллаева, Натуся пошарила в ящике и извлекла оттуда ключ, по размерам вполне подходящий к амбарному замку. Затем она выдвинулась из-за стола и протянула ключ подполковнику одновременно с рукой для поцелуя. Ключ был украшен потрепанной веревочкой, а рука - ярко-красным маникюром двухмесячной давности. Файзуллаев принял ключ и не сразу понял, что следует делать со всем остальным. На выручку пришел галантный Шабров. Перехватив Натусину лопатоподобную кисть, он громко чмокнул ее в основание большого пальца и успокоил:
- Это комбат наш. Новенький. Он ненадолго здесь - максимум на недельку.
Подполковник хотел было спросить, что означают загадочные слова "ненадолго здесь", но почувствовал, что эта незнакомая, чуждая ему жизнь, в которую ему пришлось окунуться после суеты и блеска большого города, эти странные отношения между странными людьми полностью парализовали его волю и решимость. Поэтому он ничего не сказал, и мысленно поблагодарив Шаброва за проявленную находчивость, отдался на волю обстоятельств и замполита.
Способность как-то контролировать свои мысли и поступки вернулась к Файзуллаеву только тогда, когда Шабров, цепляясь чемоданами за косяки, водворил его в так называемый номер и тысячу раз повторив, что вернется после обеда, оставил в одиночестве.
Обстановка номера состояла из железной кровати, покрытой полосатым видавшим виды матрацем, зеркала на стене, стола, стула и одинокого потрескавшегося стакана, на дне которого нашли свой конец две или три мухи. Постельного белья на кровати не было.
Файзуллаев немного постоял, переминаясь с ноги на ногу, посреди номера в размышлениях - идти ли на поклон к ужасной Натусе или обойтись как-нибудь так. Полученная за годы учебы в академии привычка к комфорту взяла верх, и подполковник, держась за стену, чтобы не упасть на лестнице, где не хватало половины ступеней, побрел на первый этаж.
- Белье? - удивилась Натуся, - А у вас разве нет?
Опешивший Файзуллаев залепетал что-то про контейнер, который должен вот-вот приехать и про квартиру, которую он вот-вот получит... Презрительно поджав губы, Натуся вновь пошарила в столе и извлекла еще один ключ, украшенный вместо веревочки тяжелым проволочным кольцом.
- Двадцать шестой номер, третий этаж, - мрачно пояснила она, подтолкнув ключ через стол в сторону Файзуллаева, - Там в углу лежит. Выберете, какое почище.
До подполковника, обрадованного, что ему вновь удалось избежать необходимости целовать Натусе руку, не сразу дошел смысл сказанного.
Подойдя к дверям двадцать шестого номера и подержавшись за дверную ручку, Файзуллаев махнул рукой и двинулся обратно к себе.... На полпути передумал, снова пошел в двадцать шестой и взялся за ручку. Но опять передумал. Пометавшись так несколько минут, новоиспеченный комбат принял в конце концов решение - белье, "которое почище" взять, но спать на нем в одежде.
Оказавшись вновь в своем номере, Файзуллаев бросил выкопанное из кучи в углу двадцать шестого белье на кровать, сел рядом и долгим задумчивым взглядом уставился на один из чемоданов. Там, на самом дне, была припрятана литровая бутылка "Абсолюта" припасенная на случай знакомства с дивизионным начальством. Гипнотизируя чемодан, подполковник вспоминал все виденное за сегодняшнее недолгое утро: сержант в тапочках, дорога без моста, китайский флаг над сельсоветом... Потом внезапно вскочил, открыл чемодан, с какой-то лихорадочной решимостью выкинул из него все содержимое и извлек бутылку. Конечно, принципы подполковника Файзуллаева не позволяли ему в первый же день на новом месте службы появиться перед подчиненными в нетрезвом виде. Собственно, Файзуллаев вообще не пил. Но принципы как-то подозрительно легко сдались перед фразой, которую подполковник сказал сам себе:
- Но это же в первый и последний раз!
Вытряхнул покойных мух из стакана, протер его углом наволочки, найденной в двадцать шестом номере, налил почти до краев и подошел к висевшему в углу зеркалу. Зеркало было мутным, волнистым и местами выщербленным, поэтому отражение в нем страдало флюсом и сильно косило на один глаз. Но в целом на подполковника смотрел оттуда довольно интересный поджарый мужчина лет тридцати пяти, с едва наметившейся благородной сединой на висках и томными тенями под глазами.
Файзуллаев осторожно чокнулся со своим отражением. Спугнутый звоном стекла, из-за зеркала метнулся упитанный таракан и скрылся за отклеившимся краем обоев. Слышно было, как на скамейке под гостиничной вывеской Натуся кому-то рассказывает, обильно матерясь, о своем продолжительном и запутанном конфликте с какой-то сучкой-Веркой.
Подполковник двумя глотками осушил стакан и невесело улыбнулся своему косоглазому двойнику: