В ванной клокотали, покряхтывали и одновременно насвистывали. Я поморщился:
- Эй, ты, потише там! Не дома плещешься.
- Есть, кэп! - ехидно донеслось из ванной. Ненавижу её.
- И слив мне, волчара, не забивай.
- Угу, - в ванной снова оживлённо заплескались.
"Угу", как же. Забьёт, как пить дать забьёт. Я горестно вздохнул. В прошлый раз я два часа простоял раком, выуживая из труб мокрые комья шерсти. Тогда был день. Зверски хотелось помыться. А за жидкостью для прочистки пришлось бы выйти на улицу. Немного поколебавшись между получасом на солнце и двухчасовым трудом сантехника, я решил не рисковать.
Да, гадостные были деньки.
Всё-таки хорошо, что мы с Катей не часто сходимся. Только если дела припекают, как сейчас, и приходится жить круглыми сутками. Кстати, о времени, сейчас уже рассвет, скоро выезжать, а мы всё ещё даже не поужинали. В моём желудке уже неприятно посасывало. Да и Катерину неплохо бы покормить, после такой-то бурной, наполненной сборами ночи.
Когда довольная Катя вышла из ванной, на сковороде уже аппетитно шипела яичница, в турке пускал ароматную вторую пену кофе, а в стеклянной миске радовал глаз салат - как ни странно, я знаю толк в хорошей еде. Оценив такие старания, бывшая жена чмокнула меня в щёку:
- Германн, ты чудо! Это всё мне?
Я польщено хмыкнул и, не ответив, полез в холодильник за банкой растворимой крови. Готовить я люблю, что есть, то есть, а вот сам в пище неприхотлив. Изобретение американских армейцев меня вполне устраивает. Его единственный недостаток - всегда только первая группа. А это раздражает меня не больше, чем серый цвет мыши - кота.
- Гера, - как то вдруг и неожиданно спросила меня Катя, - как ты можешь пить эту гадость?
Неожиданный Катин вопрос сбил меня с толку.
- В смысле суррогат или кровь вообще?
- Вообще всё это. И как ты докатился до жизни такой? И я тоже? Почему?..
Иногда у Кати такое случается - дневной срыв после ночных напряга и бессонницы. Да и вообще жизнь у нас не мёд и не сахар. Частично из-за этого мы и расстались.
Стараясь не смотреть на Катины беспомощно опущенные плечи, я поставил перед ней еду и, повернувшись в другую сторону, принялся чайной ложечкой, не заваривая, есть из банки сухую, порошкообразную кровь.
Я не слишком люблю, когда мне вот так вот - в глаза - напоминают о том, что я не вполне человек. Обидно. Как-как докатился? Обычно. Как все. И живу не хуже прочих. Во всяком случае, не страдаю насморком и бессонницей.
- Извини, - примирительно сказала Катя.
- Та ладно, - ответил я.
- Это всё нервы, понимаешь?
- Угу, - сказал я, - напряжение, оно самое. А ещё гормоны, перестройка нервной системы туда-обратно.
- Да, - вздохнула Катя. - Как ты думаешь, мы из-за этого расстались?
- Да нет, ты что, - я замахал на неё ложечкой, - всё было просто. Как у людей.
- Думаешь?
- Ага.
- Это хорошо, - почему-то сказала Катя и вновь принялась за еду.
Перекусив, мы ещё раз перепроверили, не забыли ли чего. Катя надела свои привычный наряд - немного мешковатые свитер и брюки, из которых, в случае чего, нетрудно было бы выскочить. Я - глухой чёрный мотоциклетный костюм с непроницаемым стеклом. Пока бывшая подкрашивалась в ванной, я, уже в костюме, настежь раскрыл внутренние ставни. Всегда так делаю перед уходом. Я ухмыльнулся. Говорят, что солнечный свет очень полезен - он выжигает всяческую грязь... и нечисть.
Когда Катя вышла из ванной, я уже был навьючен всем, что мы собрались брать с собой.
- Как я выгляжу?
- Дорогая, ты прекрасна.
- А ты - смешной.
- Спасибо, милая. - Я улыбнулся под шлемом и поправил лямку свисающего с плеча нежно-розового рюкзака.
Мы спустились во двор. Аккуратно заперли дверь небольшого двухэтажного домика на отшибе. Побросали вещи на заднее сиденье моего внедорожника. Я уселся на место водителя, Катерина - рядом со мной.
Не успел я завести мотор, как:
- Слушай, а может, я поведу?
- Зачем? - И действительно, зачем я спросил, если знаю ответ?
- Потому что ты ползаешь как черепаха.
- Я знаю. Именно поэтому я и поведу.
- Но ведь сейчас уже почти шесть!
- Да.
- Что "да"!? Что "да", я тебя спрашиваю!
- "Да" в смысле: "Да, милая-дорогая-любимая, ты прелестно водишь, но мне совершенно не улыбается по кусочкам отклеивать себя от придорожного дерева под ясным утренним солнцем".
На этом Катя не остановилась и ещё немного попыхтела, но уже без напора, чисто по инерции. Тем более что я тоже не хотел опоздать и вёл вполне приемлемо. К тому же при въезде в город появились неизбежные пробки, и почти половину дороги мы радовались, если вдруг обгоняли удивительно быстроногих в тот день пешеходов.
От безделья Катерина вместо того, чтобы рассматривать прекрасный, почти летний урбанистический пейзаж, принялась по третьему кругу выяснять, всё ли мы взяли.
- Фотоаппарат! Фотоаппарат ты взял?
- Естественно.
- Ну, рюкзак я сама вижу... Бант?
- В твоей сумке.
- Пенал?
- Оба в рюкзаке.
- Дневник?
- Там два варианта: мой и твой, посмотрим, какой ей понравится больше.
- Она любит Наруто, как и все остальные дети!
- И как ты, - я надеялся, что после такой реплики моя уже не благоверная оскорблено замолчит. Зря.
- Ха! Альбом?
- Да. И палитра. С кистями и красками.
- Тетради?
- Весь набор, включая нотную, в папке; с циркулем, с линейкой, со спортивным костюмом, с пластилином и стеком, цветной бумагой, цветным картоном, набором цветных же карандашей; пластмассовой чашкой, маленьким полотенечком, ластиком, запасным пакетом документов, зеркальцем, запасом денег "на непредвиденное", пузырьком духов, "чтоб всё как у больших", посеребрённым кинжалом "на всякий пожарный" и точилкой для карандашей. Ах, ну да, и еще с маленьким сюрпризом. - До сих пор мне страшно вспоминать копеечку, в которую влетел этот сюрприз. - Милая, я ничего не забыл?
- Видеокамеру! Господи, всё опять как в то её выступление, когда ты пришёл без фотика.
За прошедшие с тех пор полтора года Катя попрекала меня этим раз сорок - почти в каждую нашу встречу.
- Камера в синей сумке на заднем сиденье.
- А-а-а... ну тогда всё хорошо. - Удовлетворённая Катя оставила меня в относительном покое и принялась звонить по телефону какой-то своей подруге. Слушая её, я благославлял доктора Белла, здорово облегчившего жизнь мужьям говорливых жён.
***
Когда в четверть восьмого мы подъехали к школе, нашей дочки Анюты ещё не было. Её бабушка, она же Катина мама и моя тёща, Аделаида Константиновна, только-только вывела Аню из дому и по телефону обещалась быть через пять-десять минут.
Мы припарковались, затерявшись среди машин съехавшихся на первое сентября родителей. На их фоне мой автомобиль выделялся разве что запредельной тонировкой. Катя вышла поговорить с учителем, а я остался сидеть в салоне, слушать музыку и разглядывать разнокалиберных детей и их родителей. Я расслабился и предвкушал тот момент, когда моя дочь, сбрызнутая капелькой маминых духов, с огромным бантом, с уморительно серьёзным и ответственным лицом, изо всех сил размахивая звонком, прокатится на плече выпускника.