Антология - книгоиздательский акт, смысл которого в объединении заведомо разнородного, тем более если это антология современных художественных явлений. По каким же признакам объединять? По жанрам? Хронологически? "Современная французская новелла" - антология жанрово-хронологическая. Принцип ясен, а условность все равно неизбежна: выбери мы по одному-два небольших произведения Василия Шукшина, Юрия Казакова, Василия Белова, Андрея Битова, Юрия Нагибина, Надежды Кожевниковой, назови это антологией современной русской новеллы, переведи на французский, что получилось бы? Пестро получилось бы. И все же получилась бы книга, имеющая право на существование: общие тенденции стиля жизни и стиля мышления, общее в писательских настроениях пробилось бы и сквозь пестроту. Общее пробивается и здесь, в разноголосом сборнике французских новелл 70-х годов.

В антологии современной французской новеллы есть душераздирающие катастрофы в парижском метро, хитроумно замаскированные убийства, чудодейственные обогащения и внезапные разорения, даже превращения человека в ясновзорого ангела. Есть и много обыкновенного, будничного, буржуазного. Есть жены, ревнующие своих благоверных к соперницам, есть мужья, умело ускользающие из-под бдительного надзора жен. Есть "он" и "она", познакомившиеся по переписке, полюбившие друг в друге мысли, слог и эпистолярный стиль: недаром же во Франции родилось крылатое изречение о том, что стиль - это сам человек. Антология - книга, в которой в конце концов реализуется требование: пусть всего будет много! И в этом отношении антология современной французской новеллы составлена с полным пониманием дела: много коллизий - от фантастических, сказочных до житейски анекдотических; много и достоверных, почти документальных свидетельств о реалиях нынешней Франции. Много речевых и литературных жанров, которые интенсивно вбирает в себя новелла - жанр агрессивный; жанр, который готов поглотить и кочующую из города в город апокрифическую историю, и газетную статью по вопросам международной политики, и интимное письмо. Даже и посягнуть на роман новелла умеет (роман, перипетии которого повторяются в жизни, соразмеряются с ней: и такое в новелле бывает - например, в новелле Пьера Буля "Ангелоподобный господин Дайх").

Биографические и простейшие историко-литературные сведения о девяти представленных в антологии литераторах - в предпосланном книге предисловии Н.Ржевской. Не стану их повторять. Подчеркну лишь, что о старшем, Андре Дотеле сказано: "род. в 1900 г." А о младшей, Кристиане Барош: "род. в 1939 г." Стало быть, тут едва ли не полвека французской литературы: от поколения, которое в вполне сознательном возрасте встретило первую мировую войну, до поколения, которое не может помнить второй. И выходит, что девять литературных судеб, представленных в антологии, тоже вмещают в себя какое-то множество; значит, принцип "пусть всего будет много" выдерживается в ней до конца. Но следующее требование, представляемое к антологии: многое да будет единым. И оно также добросовестно реализовано.

Есть общность сюжетных, ситуационных мотивов, переходящих из новеллы в новеллу (чураться анализа художественного произведения по мотивам не следует, важно только, чтобы каждый из обнаруженных в нем мотивов не повисал в бесплотном асоциальном пространстве, а отражал и своеобразие жанра, и идеи). Скажем, дорога. "Прогулка в одиночестве" Поля Саватье, "Десерт для Констанции" Даниэля Буланже, "Автостанция "Ландыш" Мишеля Турнье - новеллы, так сказать, о дороге (мотив отличается от любой другой нейтральной детали принципиальной неизымаемостью из художественного высказывания). Самая жизнерадостная дорога - у Мишеля Турнье: современная автострада, два шофера огромного автофургона и девушка, которая повстречалась им, а вернее одному из них, молодому на этой индустриальной дороге. Есть тут ощущение современности, есть и радость, и грусть, не боящаяся показаться сентиментальной: французы, надо сказать, не боятся сентиментальности, да и спасительный противовес ей - ирония - у них всегда наготове. У Турнье дорога мужская. У Кристианы Барош в новелле "Всегда ли равен франк двадцати су?" такая же дорога явлена с детективным оттенком. "Антуан катил по автостраде спокойно, у всех на виду. Болтал со сборщиками дорожной пошлины, пил кофе с шоферней, гонял биллиардные шары". Но это - простак, который частенько фигурирует в детективах: едет он и везет в кузове мешки с награбленными деньгами; деньги же, к полной досаде грабителей, сплошь оказались мелочью, монетками ценою поменьше наших копеек и "двушек". Дорога здесь - типично детективная дорога запланированных или совершенно невинных хитростей, маскировки, погонь. Дорога в "Десерте..." Даниэля Буланже - дорога особенная: она невидима, но в новелле она присутствует неотступно. Ведет дорога из Парижа в Африку и уезжает по ней домой больной африканец-чернорабочий. Это - дорога-греза и дорога-спасительница. И, наконец, дорога-склеп: "Прогулка в одиночестве" Саватье.

"Он шел долго, чутьем угадывая дорогу, ибо разглядеть ее уже не мог... Однажды ему показалось, что он нашел дорогу... Он... отказался от мысли найти дорогу..." "Он" безымянен. Вместо имени и фамилии, как бы на руинах их, торчит только буква: мсье В. Он потерял дорогу. Дорогу теряют и в "Весеннем ледоколе" Андре Дотеля: дорога исчезла под водами весенних разливов, и остался от нее один "большой крест". Под ним, под его перекладиной проплывает лодка двоих, ищущих путь в неожиданном море: "Тут, наверное, произошел какой-нибудь несчастный случай, это, должно быть, нижняя дорога в Рилли". Но там дорогу все же находят. В "Прогулке..." мсье В. ее безнадежно теряет. И не хочет найти. В. - маньяк. В антологии вполне хватает безумцев, и мсье В. в причудливой их компании должно принадлежать почетное место: В. бежит. Ему шестьдесят пять лет, он одинок, и бежит он от угрозы покушений на его одиночество. Жизнь для него стала пыткой. Пыткой вниманием. Чуткость к господину В. окружающих граничит с назойливостью. Назойливость эта вполне безобидна, но новелла построена на несоответствии между заурядностью житейских явлений и истошной реакцией героя на заурядное: бежать, спасаться! Спасаться от участливых слов. От соглядатаев, реальных и мнимых. От всех! Бежать через всю страну, укрыться в заброшенной гостинице: "Кажется, он остался в гостинице единственным постояльцем". И все-таки: бежать дальше. В горы. Однако вездесущие люди шныряют и здесь: прохожий-горец походя улыбнулся В. И тогда остается одно: потерять дорогу, зарыться в сугроб, уснуть и не просыпаться уже никогда. Прямо-таки древнерусская "Повесть о Горе-злосчастии", только добрый молодец достиг пенсионного возраста, а в роли Горя, повсеместно преследующего его, - обыкновенные люди, в меру участливые, а в меру, может статься, докучливые.

Дорога - мотив, порождающий другой мотив антологии: одиночество. Победа над одиночеством, но чаще - триумф одиночества. Вовсе не хочу сказать, что французы не умеют общаться. Еще как умеют! И все же общее впечатление от антологии: книга печали, скорби, потому что тяготение одного человека к другому постепенно ослабевает: человек размагничивается, он перестает притягивать к себе окружающих.

В одиночку можно спасаться. В одиночку можно и спасать человечество, предсказывая парижанам неминуемую катастрофу в метро. Вот рассказ того же Поля Саватье - "Уцелевший": дорога может быть и подземной, и по этой подземной дороге за годом год мечется еще один "он" в ожидании вычисленной им катастрофы. Этот "он" - странная модификация человека из подполья Ф.М.Достоевского: у Достоевского - циничное равнодушие к судьбам рода людского; у Саватье, напротив, - отчаянные попытки спасти парижан. Но крайности причудливо сходятся: подполье, и в индустриализованном подполье, в метро, - маньяк-мономан. Он вопиет. Он предупреждает, ему не внемлют. "Уцелевший" - новелла-притча, и сюжет ее откровенно условен: одиночку-провидца принимают за... виновника катастрофы. "Его обезглавили в тот день, когда под Сеной вновь заработало метро. Он и сам уже не был до конца уверен в своей невиновности".

Понятно, конечно: писатель, как говорится, сгущает. Но дорога и как бы распятые на ней одиночки - это все-таки мотив, объединяющий антологию. Тут все куда-то едут. Куда-то мчатся, бредут - и все или обретают одиночество, или, кто как может, преодолевают его. "А главное дело их жизни - это они сами. А другие? Они для этих людей ничто, или пока еще ничто, или уже ничто" (Кристиана Барош, "Часы"). "Человеческое сообщество - это, в сущности, порядочная мерзость" (ее же "Некогда в наших комнатах..."). "Говорят, что нет лучше соседей, чем те, что сидят по своим комнатам" (Поль Саватье, "Лучик"). Разумеется, сии сентенции изрекаются не от имени самих писателей, а от имени их героев. Писатели-то с одиночеством полемизируют, и мотив одиночества в антологии производен от нависшего над писателями вопроса: как преодолевать одиночество? Но одиночества - гидра, спрут: рубят его, разят, а оно, тускло глядя на отважных подвижников тарелками глаз, глазищ и даже, сказал бы я, буркал каких-то, подкрадывается сзади, с боков, отовсюду.

Разрыв - уход в одиночество. Но разрыв двоих, ожидаемый, инспирируемый скучающими приятелями, не состоялся: двое угрозу одиночества отодвинули (Франсуаза Саган, "Разрыв по-римски"). Забавно и поучительно не состоялся и разрыв двоюродных братьев в "Весеннем ледоходе" Дотеля. Более того, то и дело в антологии люди обретают друг друга, сходятся, вступают в необъявленные кооперации по борьбе с одиночеством: в "Часах" Кристианы Барош женщина-мстительница, в одиночку воздавшая возмездие немцу-эсэсовцу, находит себе друга в рассказчике, таком же, как она, одиноком герое, в прошлом узнике Бухенвальда. Ищет друг друга молодежь. Дружат дети, хотя одиночество уже уставило свои глаза и на их светлый мир.

Идет борьба с одиночеством. Идти-то она идет, только все-таки... Там, где говорится об одиночестве, - и смелее, и достовернее. Там, где об одолении одиночества, - как-то более традиционно, неизобретательно, даже робко. Одиночка изощрен, хитроумен; его бегство от людей обосновано хотя бы свирепыми афоризмами: зло отточенный афоризм может обосновать любые нелепости поведения человека. Одиночка - идеолог. А те, кто борется с одиночеством, склонны к фатализму. Не знаю, есть ли у французов что-нибудь аналогичное нашему "кривая вывезет". Но упование героев на традиции, на инстинкт, то есть, в общем-то, на спасительную "кривую", то и дело проглядывает во французской новелле 70-х годов.

Впрочем, хорошо, что проглядывает. А как дальше дело пойдет, покажет французская новелла 80-х годов ХХ века.