"Каждый день из-за моря прибывали корабли. Прилетали всадники, и воздушные повозки, и надутые огнем расписные шары. Огромные, величественные, белоснежные крыламы расхаживали по причалам, как в межсезонье - обыкновенные кричайки".

Кричайки... Чайки... А еще в мире "Варана" есть пластуны: по сравнению с крыламами - как бы "малая авиация", каждая птица способна нести только одного человека, причем недолго, зато умеет садиться на практически отвесные скалы и потом уже передвигаться по ним ползком.

"Они вылетели на пластунах, птицах относительно мелких, способных взлетать только с края скалы - в отвесном падении. <...>За секунду до столкновения с выступом скалы птицы расправили крылья и круто взмыли к зениту. Император свидетель, подумал Варан с закрытыми глазами. Такие фокусы, да со всадником на спине - как эта исполинская пичуга не ломает себе хребет?! Магия, не иначе...

Магия в том мире есть, но она все же применяется не для того, чтобы помогать птицам в полете. Так что здесь налицо если и магия, то лишь фантастики, литературного творчества. А если вспомнить о биологии, то наш земной аналог совершенно ясен: пластуны - это поползни, только увеличенные так, как лишь фантастика позволяет. И перенесенные из леса на прибрежные утесы.

Последнее важно. В данном конкретном случае - даже более важно, чем способ полета и манера посадки. Мы к этому вскоре вернемся.

...А где-то рядом обитают еще и сытухи, совершенно другой вид, не одомашненный. Тут уж не пойдем по простейшему пути, улавливая созвучие с сипухами: те все же совы, а сытуха явно представитель какой-то морской и прибрежной орнитофауны - куртка из ее шкуры тепла и непромокаема, в мире "Варана" иные одеяния просто не могут быть востребованы. При этом сытухи достаточно крупны: нет впечатления, что для изготовления одной куртки или пляжной сумки (есть и такие) нужно добыть несколько особей.

"Налетели сытухи - они всегда налетают осенью, собирают дань с обнажившейся суши. Варан с отцом ходили на охоту, провели ночь на холодном камне с арбалетами наизготовку и пару сытух подстрелили. С победой возвращались домой - будет новая одежда, будут бочки маринованного мяса; к сожалению, сытух нельзя есть иначе, кроме как крепко промариновав. Воняют".

Да, если из пары сытух получается больше одного бочонка мяса - то размеры каждой, наверно, с кабана. А запах... Вообще-то так пахнет мясо, гм, ну уж очень неразборчивых хищников: таких, которые и падалью не брезгуют. Сюда и "сбор дани с обнажившейся суши" вписывается. Бесспорное биологическое соответствие тут отыскать довольно сложно, но скорее всего - что-то вроде фрегатов или поморников в сочетании с... грифами и сипами (не сипухами!). В нашем мире есть так называемый "гриф-индейка", а там, выходит - гриф-чайка, гриф-поморник.

Любопытно упоминание "кричайкиного молока", на котором будто бы вырастают дети-крепыши (таковы повзрослевшие сестры Варана, Лилька и Тоська, ну они и в детстве очень бойкими девчонками были). Впрочем, не "будто бы", а именно вырастают: в том мире это не эвфемизм вроде нашего "птичьего молока:

"Возвращались к дому дойные кричайки - некоторые с приплодом. Появилось молоко. Варан вспомнил вкус сыра".

А вот социокультурное объяснение того, почему кричайки не считаются "высокими птицами" (сытухам-то, наверно, этот путь перекрыт их условным родством с сипами):

"Мать учила Лильку и Тоську доить кричалок. Девчонки, торопливые и неуклюжие, получали то когтем по ноге, а то и клювом полбу. Роптали".

То есть у дойных птиц статус "коровий", даже, может быть, "козий" или "овечий". То есть это не буренушка-кормилица, которая с момента своего появления на свет постоянно находится при человеческой семье, так что с младшими хозяйками у нее обычно полное взаимопонимание - а пусть небольшое, но все-таки стадо, весь летний сезон пребывающее на самовыпасе, там же высиживающее птенцов... И поэтому, кажется, скорее полуодомашненное, чем по-настоящему домашнее.

(Диких летунов при определенных обстоятельствах тоже могли бы счесть "высокими птицами" - но это скорее в варианте беркута, а не... сипа. Которого к тому же добывают на шкуру и мясо. Причем последнее еще и воняет.)

В "Медном короле" мы видим дальнейшее развитие такого отношения:

"Местные жители разводили кричаек, дойных птиц, чьи перья и мясо ценились не меньше, чем молоко. В заливе, отгороженном Каменной Стрелкой, плавали целые стада, на берегу рядами стояли загоны..."

Да, к дойному и убойному скоту отношение точно будет совершенно иное, чем к трудяге-ослику, рабочему мулу, а тем более благородному боевому коню. Примем второго из них за некий эквивалент пластуна (мулов часто используют как раз в горных условиях), а третьего - за эквивалент крыламы. Впрочем, по габаритам крылама скорее верблюд. Альбатросоверблюд. Неудивительно, что она способна нести до троих человек разом, даже непосредственно в сражении, когда скорость и маневренность особо важны: всадники на крыламах ведут стрелковый бой, причем они арбалетчики, а не лучники (для легкой лучной стрелы, видимо, уж чересчур интенсивно движение воздушных потоков), так что у одного воина будет маловата скорострельность.

Крыламы, как мы уже выяснили, главным образом с альбатросов писаны. А может быть, все-таки с пеликанов? Нет, все же у пеликанов традиционный имидж скорее комический, чем благородно-величественный. Хотя... ведь олуши (чье название тоже вызывает не самые возвышенные ассоциации) куда более сродни пеликанам, чем альбатросам. И взлетает крылама, пожалуй, больше по-пеликаньи, по-олушевски:

Круг любопытных раздался в стороны, кое-кто на всякий случай присел, закрыв голову ладонями. Птица взяла разбег в сторону моря; Варана так трясло и подбрасывало в седле, что он, позабыв приличия, вцепился в плечи его могуществу магу. Добежав до кромки, птица не остановилась и продолжала разгон по водной глади. При этом она сильно и как бы раздраженно била крыльями, и тучи брызг смешались с дождем. Потом крылья перестали касаться воды. Крылама летела, с каждым взмахом поднимаясь".

Довольно неуклюжий взлет с длинным "амфибийным" разбегом, начинающимся на берегу, а заканчивающимся далеко в море. Приземлилась (на вершину башни) она тоже довольно неуклюже, сидящих на ней людей сильно тряхнуло. Что ж, альбатрос приземляется еще более неуклюже, ему вообще нужна идеальная посадочная поверхность, да и взлетает он с большим трудом... но иначе: одного только разгона ему не хватит, нужен сильный встречный ветер, поднимающий огромную узкокрылую птицу в воздух "по-планерному". Так что альбатросу легче тысячу километров над морем проделать, чем осуществить один цикл "взлет - посадка".

А крылама, даже престарелая и под двумя всадниками - летун "всепогодный", в воздух она поднимается за счет взмахов крыльев. О необходимости встречного ветра упоминаний нет, дождь тоже не помеха.

Среди морских птиц много белых, но у большинства из них помечена темным половина крыла или хоть самый кончик. А вот для крылам это порок: только в провинциальной птичне может оказаться одна-другая с такой меткой, да и то все будут знать - мол, порода у нее порчена, да что тут поделаешь, раз уж мелкому князьку не по карману или не по чину чистокровные птицы...

Но оперение у них в любом случае "плавательное", хотя временами птични базируются далеко от моря и воины на крыламах патрулируют небо над горами и пустошами. "Как с крыламы вода" - говорит один из персонажей "Варана". Впрочем, и над сушей это может быть полезно, хотя бы против дождя или тумана: огромной птице противопоказано отсыревать.

Но "Варан" и тем более продолжающий его "Медный король" - поздние романы: их миры словно бы вбирают в себя многие образцы мироустройства, обкатанные в более ранних текстах. Не поискать ли крылам и там тоже, среди современников или даже предшественников "Скрута"?

"Юта маялась, шатаясь по коридорам и глазея с башни на дорогу. Немного развлекли ее немыслимых размеров белые птицы, которые поселились в прибрежных скалах и теперь вели беспокойную шумную жизнь - вопили, ругались, по очереди высиживали птенцов и выдергивали друг у друга перья. Поколебавшись, Юта пошла с вопросом к Арману - тот скупо объяснил, что птицы называются калидонами, избегают людей и поэтому издавна селятся рядом с драконами".

Это "Ритуал": фактически первый из "больших" миров Дяченко. Современным пользователям он знаком не только по книге, но и по фильму, однако в фильме как раз калидонов нет, там вообще совершенно отдельный мир, почти не пересекающийся с литературным первоисточником. Кинематографическая фауна достаточно бедна, кроме собственно дракона мы там видим некую странную зверюшку, "фамилиара" Армана, когда тот пребывает в человеческом виде. Для большинства читателей она остается совершенно неузнаваемой - между тем это ай-ай, руконожка, дальний родич лемуров; только ростом не с кошку, как в нашей реальности, а с овчарку. По прибрежным скалам и стенам драконьей башни она карабкается столь же ловко, как взаправдашние руконожки по тропическим деревьям Мадагаскара.

Этого зверька как раз нет в литературном первоисточнике, хотя фауна там разнообразней. Впрочем, сами Дяченко в частной беседе с автором этих строк охарактеризовали ее как "скудную" - но... Но есть основания с ними поспорить, в определенном смысле защитив мир романа от его авторов!

Для этого вернемся хотя бы к тем же калидонам. Тут название нам почти ничего не подскажет (лукавое слово - "почти"!): ну, содержит оно отсылку к двум героям древнегреческой мифологии, один из которых вообще ничем не знаменит, а другой ухитрился в упрощенном виде повторить подвиг Актеона. Тот, как известно, увидел Артемиду в момент купания, за что был превращен богиней в оленя и растерзан собственными собаками; с Калидоном собак не было, поэтому Артемида, застигнутая им при принятии водных процедур, без особых фантазий превратила несчастного эллина в скалу.

К птицам эта ассоциация как будто не ведет. Но если калидоны родственны крыламам, то это само по себе смыкает вселенную "Ритуала" с другими дяченковскими романами, живой мир которых (и, гм, неживой тоже) очень густо населен монстрами высокой фантастичности. О дилогии "Бродячей искры" и "Скрута" мы уже говорили, а косвенно и "Бастард" к этим мирам примыкает... в нем "фауна", правда, представлена в основном квазиживыми ловушками... Но стоп: сперва давайте удостоверимся в родстве кадидонов и крылам.

А оно налицо. Размеры самые подходящие: принцесса прикидывает, что не тяжелее их птенца, то есть на взрослой особи и летать смогла бы. Масть - тоже. И норов вполне чаячий, их крикливость на альбатросов, буревестников, олушей или пеликанов тоже проецируется. А гнездо, выстланное мягчайшим белым пухом (это важно: сейчас увидим!), размером чуть ли не с площадь... что как раз может навеять монахам из "Скрута" мысль о ските.

Пуховая подушка - особенность уже не чаек и не альбатросов: все они растят птенцов в куда более спартанских условиях. А вот для гаг, нырковых уток, она очень характерна! Гагачий пух, легчайший и теплейший, даже сейчас не заменить никакими высокотехнологическими материалами...

Но гаги уже в гораздо меньшей степени летуны, чем пловцы и ныряльщики. Обитатели все той же прибрежной зоны, к которой нас постоянно возвращает тема главы.

Собственно, даже драконы - существа прибрежные. Арман остерегается воды как таковой (и согласно древнему пророчеству, и по чисто практическим соображениям: в воде гаснет драконье пламя, основное его оружие) - но в конце концов этот страх преодолеет, когда надо будет бояться не за себя, а за возлюбленную. Однако полеты над морем мы видим с первых страниц, они являются неотъемлемой частью его жизни.

И, как то часто бывает в творчестве Дяченко, этот "образ жизни" иной раз соприкасается со смертной гранью:

"Сделав круг и убедившись, что островок пуст, он с облегчением стал снижаться. Чем ниже он опускался, тем гуще становились внезапно достигшие его ноздрей волны смрада.

Остров был раздувшимся брюхом исполинской дохлой рыбины; мелкие морские обитатели вспенивали воду вокруг, торопясь полакомиться столь щедрых размеров падалью. Как ни тяжко было Арману, но отдыхать на трупе он не стал - с усилием снова набрал высоту и с упорством безумца двинулся в направлении, указываемом глухим, едва теплящимся инстинктом".

Тут, правда, поневоле вспомнишь другой исполинский труп, уже не рыбо-, а птицеподобный, по которому карабкается, перебираясь через пролом в гати, Варан. Ситуация как бы вывернута наизнанку: вместо моря - болото, мертвец крылат, а главный герой бескрыл (поэтому он, в отличие от дракона, вынужден ступить на разлагающуюся тушу: опасность ему грозит прямо здесь и сейчас, а не в конце слепого полета), вместо Армана - Варан... Но столь далекие противоположности, как известно, сходятся, дополнительно подчеркивая глубинное родство миров!

Да и технологический уровень, видимо, сходен, хотя это совсем уж отдельный вопрос. Или отдельный, но не совсем?

В мире "Ритуала" есть пушки, пускай особой роли они не играют - но ведь и в начале "Варана" упомянута одинокая пушечка, кажется, старая и малонадежная (ее выкатили было против лжеплотогонов-пиратов, но так и не применили), однако она есть. Причем главное - где именно она отыскалась: отнюдь не в замке князя, а в деревне поддонков! В дальнейшем, правда, тема огнестрельного оружия вообще забыта, пока на страницах "Медного короля" оно вдруг не явилось в биологическом варианте яйцекладущей твари огневухи: "Когда треснет скорлупа - выйдет огненная тварь на свободу, и станет служить тебе три дня и три ночи, подчиняясь словам и желаниям. Ей не страшны ни стрела, ни клинок...".

Что ж, такие "биотехнологии" тоже имеют отношение к бестиарию. И, как следовало ожидать, они проявляются в области не только оружия, но и прибрежного мореходства:

"Черный силуэт лодки скользил по залитой светом воде. Лодка была не гребная и не парусная - колесная. Громче всего были удары лопастей по воде, потом Развияр услышал поскрипывание вала и неразборчивую песенку. <...> Почти всю лодку занимало колесо, откуда смотрели на Развияра две пары желтых глаз. <...> Завертелся барабан, сперва медленно, потом все скорее. Внутри бежали бок о бок темные звери, Развияр не мог их как следует рассмотреть. По сторонам лодки зашлепали лопасти. <...> Огромные ездовые крысы, запертые в колесе, знали и выполняли команды 'Фру' и 'Ну'". ("Медный король")

Бывают в этом мире лодки и другого типа: гребные лопасти не по бортам, а за кормой, барабан же вместо ездовых крыс вертят "грузные пятнистые существа со складчатой шкурой - шлепуны" (как потом выясняется, рептилии... хотя вообще-то они больше похожи на амфибий вроде жаб). В любом случае плавсредства на таких вот крысошлепунных моторах выглядит абсолютно фантастически, да, пожалуй, таковыми и являются: в нашем мире только единожды, лет двести тому назад, возникал прототип сходной конструкции, причем наземной (повозка с барабаном-колесом, внутри которого бежала пара собак), разумеется, так и оставшийся техническим курьезом.

Однако менее буквальный прототип обеих лодок узнается мгновенно. Это водяной велосипед. Работающий, конечно, не на крысином, а на человеческом ходу - и предназначенный для прибрежных вояжей.

Опять прибрежная зона... Именно она, а не океанские дали, все время возникает в творчестве Дяченко. Она - и ее странные обитатели:

Обитатель затормозил, будто налетев на невидимую преграду. Длинные глубокие борозды остались в песке; мгновение длилась неловкая пауза. Арман смерил нового знакомца взглядом, размышляя, можно ли его съесть - тот прочел это в свирепых глазах под костяными щитками. Вряд ли Арману удалось бы преодолеть свое отвращение настолько, чтобы попытаться скушать обитателя скал - однако тот, смятенный и разочарованный, поспешил вернуться в свое укрытие. Створки камней сомкнулись с раздраженным стуком захлопнувшейся двери".

Тут мы снова не можем даже приблизительно определить принадлежность "обитателя скал" к какой бы то ни было категории живых существ. Он похож одновременно и на диковинную рептилию (пускай не такую впечатляющую, как дракон), и на моллюска, и на членистоногое - ту же сколопендру, хотя языка у нее нет и слюни она не роняет... Пожалуй, даже на какого-то неимоверных габаритов червя-паразита, вдруг перешедшего к хищничеству.

Отдаленно он напоминает и малую версию того ужасного монстра, из-за которого драконам положено бояться воды: "Юкка приходит из моря, и дети его, и внуки, и правнуки явятся из пучины... Береги свой огонь, и да защитит он тебя от ужасного Юкки, и от детей его, и внуков". Тот, правда, более спрутообразен и является не из глубин прибрежных скал, а непосредственно из морских глубин (но все равно прибрежных!).

Ну и, конечно, смыкающиеся, как раковина, скалы заставляют подумать о каком-то магическом компоненте: в других дяченковских мирах есть так называемые "скальные черви", способные по приказу хозяина выгрызть из камня хоть целый замок, вот только отдать такой приказ может лишь великий маг. А еще возникает ассоциация с кинематографической версией "Ритуала", в которой замок-башня, где живет Арман, представляет собой распахнутые створки... нет, не раковины, а пасти, челюстей с гребенкой каменных зубов. Потому что этот замок, да и большая часть острова (в экранизации обиталище драконов расположено там), представляет собой небоскребных размеров окаменевший драконий череп.

Как это соотносится с ростом самого Армана и его непосредственных предков - вопрос отдельный.: они в драконьем воплощении соизмеримы с крупными динозаврами. Обладателю черепа, в окаменевших полостях которого свободно умещается родовое пристанище таких драконов, похищать принцесс было бы не легче, чем Арману коллекционировать инфузорий.

С чем еще возникают ассоциации? Например, вот с этим:

"Одинокая скала поднималась над водой каменным островом. Лодка Развиярова спасителя подошла к нему перед рассветом, когда небо серело, теряя звезды. Вблизи слышно было, как трещит и воет пламя в прозрачной чаше маяка. <...> Маяк был костяной. Не то иголка исполинского морского ежа, не то прямой бивень, а может, зуб. Высокий, изнутри полый. <...> Жилищем служила пустая раковина огромного моллюска, закинутая на остров давно забытым штормом. Раковина стояла, как раскрытая книга переплетом вверх. Ее темные створки, поросшие мхом и засыпанные пеплом, служили скатами крыши".

Это опять "Медный король". И опять - сочетание детской зоркости и взрослой мудрости, при котором мир, огромный, таинственный и удивительный, бурлящий разнообразной жизнью, открывается везде. Ближайшая лужайка или роща за ней ничем не хуже далеких инопланетных джунглей. А морская литораль с ее рачками, ракушками, хитиновыми или известковыми иглами, башенками, домиками и убежищами - не хуже любого из магических миров...

В одном мгновенье видеть Вечность,
Огромный мир - в зерне песка,
В единой горсти - бесконечность,
И небо - в чашечке цветка.
(Уильям Блейк)

Но все-таки - почему прибрежные воды, а не открытый простор далеких морей?

Почему в "Армагед-доме" дальфины хотя и откладывают яйца в океанских глубинах, доступных разве что батискафу, но когда из них вылупляются чудовищные личинки-глефы - эти глефы выходят на берег, сея вокруг себя смерть? При этом дАльфины выглядят как стопроцентные дЕльфины, разве только, может быть, несколько крупнее привычных афалин (но меньше гринд) - и ничего в их облике не предвещает такой трансформации, действительно странной для мира, фауна которого в общем-то почти не отличается от нашей...

Почему в повести "Зоопарк" мы в общем-то вольны в выборе между самыми разными животными и долгое время даже кажется, что основное внимание сосредоточено на обитателях суши - но потом самые драматические сцены все-таки разворачиваются в "водном секторе". И даже не знаешь, что производит большее впечатление: "очеловечивание" крокодилов, от которых этого ждешь гораздо меньше, чем от более "близких" нам обитателей клеток, пушистых и теплокровных - или загадочный эпизод, когда движения одного из повелителей зверей в бассейне вдруг заставляют невольно подумать о локомоции плывущей рептилии, а на лице у него вдруг проступает типично крокодилье выражение...

(A propos: достоверно описать "нечеловеческое" плаванье более чем непросто. Для этого нужно очень гдубоко понимать механизм плаванья вообще. И отнюдь не только теоретически.)

Почему русалки, почти одинаковые, вдруг появляются в столь не сводимых друг к другу произведениях, как роман "Долина совести" и повесть "Соль", а еще, кажется, лишь чуть-чуть не появляются в рассказе "Я женюсь на лучшей девушке королевства", который вроде уж точно совсем не о том? Да, они для разных целей в повествование введены и на самом-то деле "одинаковость" их обманчива: в рассказе одна из робких претенденток в королевы всего лишь пытается спрятаться под водой, забыв, что не умеет дышать жабрами, в повести это реальные существа, фантастический компонент мира, во всем остальном совпадающего с нашим, а в романе все иначе:

"Свет в стеклянных залах постепенно стал гаснуть, зато внешние фонари разгорелись ярче. Анжела вскрикнула и схватила Влада за руку; он увидел сперва огромный, с широченным плавником рыбий хвост. Успел удивиться - ну и здоровенная рыбина! А потом на него взглянуло со дна тонкое девичье личико в окружении зеленоватых, развевающихся в воде волос. Девушке было на вид лет пятнадцать-шестнадцать; она медленно плыла навстречу Владу, лопасть ее хвоста размерено двигалась, тонкие прозрачные кисти волнообразно покачивались, будто в танце. Русалка подплыла вплотную к стеклянной стенке, прижалась к ней ладонями, подбородком и грудью; Влад только теперь заметил крохотные носовые фильтры с подсоединенными к ним тонюсенькими трубочками".

Иначе-то иначе, но сами герои романа не всегда могут этой инакости поверить:

"Русалки танцевали, хвосты их были до того натуральны, что Влад выпучил глаза. На секунду поверилось, что носовые фильтры были всего лишь наваждением, что тот, кто построил подводный дворец, в состоянии был завести себе и русалок в аквариуме".

А ведь совсем рядом плавают большие стаи ярких рыб (среди них есть и роботы, сквозь прозрачную оболочку которых видно, как работает микромоторчик и вертятся разноцветные шестеренки), величаво фланируют медузы, в гуще их щупалец бесстрашно пристроились мальки, морская черепаха прижалась к стеклу страшной харей...

И это мы только о фауне говорим (впрочем, и окрестный антураж "в кадр" неизбежно попадает: у берега грандиозного, как морской залив, бассейна покачивается на волнах почти настоящая галера, глубоко под поверхностью маневрирует небольшая субмарина, и участникам банкета остается только гадать, настоящая она или игрушечная). А если бы заговорили о других проявлениях моря - то их и не сосчитать. Мирное и ласковое, безжалостно суровое, глубокое и мелкое, на поверхности и в подводных гротах, совсем у кромки прибоя или вдалеке от берега... но берег где-то должен быть.

Условно говоря, фантастика Дяченко удаляется от него на дистанцию пловца, а не яхтсмена и тем более не капитана трансокеанских линий. И в толщу воды уходит на глубину, доступную ныряльщику, в крайнем случае аквалангисту, а не командиру субмарины или жабродышащему Ихтиандру.

Впрочем, субмарины и условно жабродышащие, как видим, тоже есть - но они вроде бы действуют в одной глубинной категории с такими дайверами.

А все просто. Плаванье, в том числе подводное, и чудеса подводного мира - один из как минимум трех важнейших сюжетообразующих элементов в творчестве супругов Дяченко. Через Сергея Дяченко. Кроме него назовем еще психиатрию (тоже через Сергея) и театр (это уже через Марину).

Это цитаты из интервью к 20-летию выхода романа "Ритуал". Можно процитировать и другое интервью, входящее в цикл "О счастье", опубликованный на страницах журнала "Мир фантастики" в 2017 году:

"Сергей Дяченко: Путешествия - это волшебное зелье для писателя. Моя страсть - море. Чувство невесомости, которая испытала Юта на спине дракона, знакомо мне с детства. Только я парил не в небе, а в морских глубинах. В "домаринкин" период я побывал на всех морях Советского Союза, нырял с морскими львами на Севере, наслаждался подводными красотами теплого и прозрачного Японского моря... Черное море я знал как свою собственную квартиру.

Марина Дяченко: В одном из интервью я как-то вспоминала - муж научил меня нырять и ориентироваться в парижском метро..."

Трехмерность и невесомость. Полет дракона, полет крыламы, полет крылатого конекрокодила Фиалка, "безлошадные" полеты магов... легенда том, как верные жены летают на праздник к королеве цветов, а под ногами неверных палуба воздушного корабля, естественно, проламывается...

Между прочим, вспоминается и летающая повозка-планер, в которую запряжены все те же крыламы. Очень редкое для фантастики средство передвижения - ну так ведь мало у кого из фантастов есть такие навыки и такой опыт:

"Марина Дяченко: Удивительно было видеть, как мощно плавает мой муж - особенно "дельфином", с какой скоростью он тащит эту самую шлюпку, как ныряет в глубине, будто тюлень, откровенно наслаждаясь".

Сам акваланг (и, отдельно от него, мощное профессиональное плавание стилем "дальфин"... мы хотели сказать - "дельфин"!) в произведениях Дяченко появляется редко, разве что в "Армагед-доме" и "Соли" читатели его видят, но ощущают... Да где только не ощущают!

Прежде всего, конечно, в тех "измерениях моря", которые позволяют наслаждаться подводными красотами... особенно красотами подводных пещер (впрочем, о пещерах разговор особый, он еще впереди). Прибрежные скалы, неприступные бухты, застывший массив потухшего вулкана...

"С одной стороны полуостров Осий Нос, с другой - Кремышек. Дважды в год у гребня бурлит вода, страшно бурлит и срываются камни. Вода то опускается, обнажая норы глубинных гадов, то поднимается опять... <...> В книге про путешествие на Осий Нос были страницы о морских гадах - хапуне, всееде, морском крючнике, о донном драконе, в просторечии называемом Утробой. Развияр ослабел, представив, как в глубине моря под ним открываются горящие глаза и разворачиваются крючья, хоботы и щупальца".

Это снова "Медный король".

"Подводный дворец был выстроен из стекла и прозрачного пластика. Все залы, не похожие друг на друга расположением и формой, просматривались насквозь из любого места и напоминали не то причудливую люстру, не то вереницу воздушных пузырьков, так и не добравшихся до поверхности. В центре каждого зала помещался неправильной формы аквариум, полный водорослей и рыб. Ощущение реальности трусливо капитулировало - синее, серебристое, люди, рыбы, блики, пузыри, вода и суша спутались, будто комок водорослей".

Это "Долина совести", в целом сухопутная.

"На набережной горели огни и бабахали фейерверки. Уличные торговцы собирали товар с широких столов: ракушки, поделки, ожерелья, якобы нанизанные вручную русалками на дне, а на самом деле изготовленные толстыми тетками здесь же, в чуланчиках сувенирных магазинов".

Это "Соль". Не в таком ли подводном дворце обитают русалки? Мы этого так и не узнаем, мы вообще почти ничего не узнаем об их жизни в естественных условиях - кроме того, что их дом на дне. Зато узнаем кое-что другое:

"Вы знаете, что русалку невозможно поймать в открытом море? Вернее, ее нерентабельно ловить в море - затраты намного превышают выручку? <...> Вы видели русалок в неволе? Вот, скажем, ваш сосед напротив, у него такой высокий забор и такой уютный особняк. И, конечно, бассейн. Вы можете поручиться, что у него не сидит в бассейне русалка на цепи?"

А вот "Трон", где почти все действие происходит на таинственном чудо-острове где-то в южных морях. И хотя растущие на нем девочки в воде бултыхаются довольно неумело, они невольно думают о том месте, где живут - и оно само по себе вступает в игру:

"- А может быть, это остров растет?! А может, мы вообще на ките живем... Был такой случай - жили люди на острове, а он оказался большой рыбой, она проснулась, и..."

Продолжать можно если и не до бесконечности, то очень долго...

Погружения в Японском море, конечно, тоже оставили свой отпечаток, часть рифов, осьминогов и китообразных - оттуда; но важно отметить, до чего же весом черноморский, крымский вклад! Впрочем, это уже добрая традиция в отечественной фантастике, включая и кинематографическую: знаменитый советский фильм "Человек-амфибия" был снят именно в крымских подводных бухтах, причем самое время вспомнить, что за некоторое время до этого сам Уолт Дисней, в чьем распоряжении были бы все красоты Карибского моря, отказался от этой экранизации из-за сложности подводных съёмок, так что когда до Голливуда дошли слухи, что "русские на своей допотопной технике решили осуществить этот проект" - там просто не поверили.

Наверно, мы слишком отвлеклись. Хотя, может, и не слишком: по воспоминаниям главного оператора "Человека-амфибии" Эдуарда Розовского они с режиссером Сергеем Чеботаревым пришли к мысли о работе над этим фильмом не на берегу моря, а... высоко в горах, сидя на вершине утеса, нависшего над почти трехкилометровой пропастью одного из кавказских ущелий. Невидимое с высоты дно ущелья было закрыто морем облаков, а над ними, невесомо кружась в трехмерном пространстве, далекими точками проплывали крыламы... то есть в данном случае орлы.

Вот такие бывают странные сближения!