В одном местечке близ Кузнецкого моста дрались паны. И хоть на сей раз у холопов чубы не летели, нам примечательно не это, а сам предмет спора.
Надобно было отпеть и похоронить одного пана из Мавзолея.
И не то чтобы всем хотелось от него избавиться, просто часть панов, что на общем сборе сидят правее, очень настаивала. А уж кто справа, тот и прав.
Заводилой же у них был Борис, сын Ефима. Посему, раз уж испокон веку инициатива карается на Руси исполнением, чтение у покойника было доверено именно Бориске. Мол, отчитаешь, как в церкви служка, вот тогда мы его и зароем с миром.
Чернявый удалец решением большинства должен был три ночи кряду бдить у тела, оглашая приличествующие случаю главы из «Капитала». Борис жаждал лично забить последний гвоздь в гроб упомянутого пана и легко согласился, хотя «Капитала» с детства не любил, а по вере своей предпочитал псалмы из «Экономикса».
Сочувствующий Борису продавец яблок Григорий отозвал его в сторонку и зашептал, склонив умну голову к уху принужденного добровольца:
— Боря, вот на, возьми кусок мела! Как придешь к телу, очерти окрест себя круг. Обязательно замкни линию! И что бы ни случилось, не покидай круга! Ни ногой!
Гриша так выразительно сверкал разумными очами, что Боря невольно сунул мелок в свой камзол от Версаче, неуклюже поблагодарил яблочника и, подхватив Евангелие от Маркса, был таков.
Войдя в полумрак Мавзолея, и приблизившись к гробу, Борис оторопел: и сейчас мертвый пан показался ему живее всех живых! Тихо икнув, чтец положил «Капитал» на припасенную трибунку, пал на дрожащие колени и очертил круг, как велел Григорий.
Мысленно обратясь с молитвой заступникам Форду и Нобелю, а также преподобному Адаму Смиту, Борис открыл принесенную книгу и начал истовое чтение.
И неожиданно увлекся!..
Часы на Спасской башне пробили полночь. Лампочки в подсвечниках моргнули, как свечи от нечаянно налетевшего сквозняка. Борис испугался и недобрым словом помянул друга Толю, который отвечает за свет.
Тут стеклянная крышка гроба отлетела в сторону, и в гробу сел как есть сам покойный. Лукаво улыбнувшись, он заговорил:
— Что, товагищч, нгравится учение Магса? Оч-чень пгавильное учение и потому вегное!
Борис оцепенел, а пан продолжил свою речь:
— Это у Вас, я гляжу, пегвый том? Отлично! Дайте-ка сюда, я Вам зачитаю одно агхиинтегеснейшее местечко!
Борис деревянными руками сгреб «Капитал», занес ногу над линией и... вовремя остановился.
— Чур меня, чур! — прошептал он. — Во имя приватизации, демократизации, либерализации, деноминации и американской делегации, изыди!
— Никак не могу, батенька! — развел руками огорченный пан. — Жаль, но пгидется позвать на помощь своих товагищчей.
Тотчас из темноты выступили фигуры, облаченные в кожаные куртки, портупеи и штаны-галифе. На головах встречались кепки и фуражки, но большинство оказались без уборов. Некоторые даже без голов.
С воем ветра в трубе мавзолея смешалась нестройная душераздирающая песня «Вы жертвою пали...». Борис содрогнулся. Что делать? Он твердо решил продолжить чтение.
«Товагищи» направились к чтецу, но словно наткнулись на невидимую стену. Бормочущий Борис с облегчением отметил, что фокус с кругом действует.
Дотошные пришельцы тщательно ощупали каждую пядь стены, но щелочки не нашли. Тогда в центр вышел некий порывистый гражданин с выпирающим дубликатом из штанин и произнес страшное магическое заклинание:
— Ваше слово, товарищ маузер!
В руках каждого из вызванных паном существ оказалось по пистолету, и началась пальба. Борис зажмурился и приготовился умереть героем, но не вышло: пули застревали в спасительной стене. Похожий случай был в заморском фильме-сказке «Матрица» о борьбе угнетенного пролетариата с техническим прогрессом.
Поняв бесполезность своих попыток, атакующие взвыли «Интернационал». Они бессильно царапали чудо-барьер, пан летал в гробу по залу, а Борис читал, читал, читал...
Но вот первые петухи пропели старый-новый гимн Александрова! Все исчезли, гроб приземлился, крышка прыгнула на место, а пан погрозил Боре пальцем и заснул как убитый.
Ласково светило молодое восточное солнце, приговоренное вечно умирать на гнилом западе. Борис на негнущихся ногах вышел на свет и заплакал. Безвольно рухнув в поданную отечественную телегу из Нижнего Горького, он поехал отсыпаться.
Вечером Бориса разбудил Григорий, зашедший угостить его яблоками.
— Трудно тебе было, — с видом врача констатировал Гриша. — Нынче еще тяжелее станет: придет к тебе более мощный враг, но ты читай. И знаешь, лучше на этих всех не смотри, мало ли что. И круг-то не забудь очертить. Держи апорт! Ну, удачи.
И был таков.
«Да», — подумал Борис. — «Вечно он так: явится, поучит, а как до дела дойдет — шасть, и нету!»
Придя загодя, Боря нарисовал пожирнее круг, сотворил молитву во имя равенства спроса и предложения и прочих рыночных чудодействий, которых никто отродясь не видывал, и принялся за чтение.
С полночными ударами вновь слетела крышка из бронестекла, и мертвый пан обратился к служке:
— Все читаешь... напгасно. Я жил, я жив и буду жить! Молчишь, контга. Что ж, позовем тяжелую агтиллегию!
Борис упорно читал, поэтому не увидел, как появилась давешняя компания. Она вновь с пристрастием ощупала барьер и, не найдя лаза, приуныла. Но тут к свету вышел страшный усатый дядька в простом мундире. Дядька курил трубку и был другом всех детей.
— Паслюшайте, товарыщ! — обратился он к Борису. — Ви как «Капытал» читаэтэ? Это же сущая пытка! Правда, товарыщ Бэрия?
В полумраке блеснули круглые стеклышки, и раздался леденящий душу смешок.
— Вот и Лаврэнтий Палыч с нами согласэн. Ню-ка нэмэдлэнно иды сюда и извэнись пэрэд товарищэм Лэниным! Видышь, он аж в гробу пэрэвэрнулся! С тобой говорю, вах!
И опять ноги сами было понесли Бориса к пану, но с противоположной стороны донесся голос:
— Не прав ты, товарищ Сталин! Ой, как не прав!
Голос принадлежал лысому мужчине в пиджаке поверх русской рубахи до колен.
— Вы со своим командно-административным методом совсем потеряли связь с народом! Вот как надо. Уважаемый товарищ, послушай! Вот мы с тобой тут импрессионизмом в две руки занимаемся, а на полях Целины кукуруза выгорает!
— Это потому что твой оттэпель плавно перерос в засуху! — пригвоздил Никиту предыдущий оратор.
Борис, как одержимый, читал. Он не видел и не слышал, как передрались преследующие его охотники, как усатый бил трубкой по лысине волюнтариста, как потом их примирил усопший пан, и они совместно пытались выкурить Бориса из круга. Лысый стучал туфлей по всему, что попадалось под руку, и анонсировал показ Кузькиной матери, а усатый пугал лагерями и расстрелом.
Заслышав первые ноты гимна, штурмующие круг сгинули. Мертвый пан зло прищурился и молвил перед тем, как заснуть:
— Ну, товагищч, завтга мы пойдем дгугим путем!
Истощенный Борис поплелся спать. Вечером его снова разбудил Григорий.
— Послушай, — сказал Боря. — Не носи ты мне, пожалуйста, свои яблоки. У меня с них расстройство приключилось. Стыдно сказать где!
— Прости, друг, — ответил Гриша. — Но не бойся, нынче последняя ночь. Она самая трудная, но ты выдержишь. Главное, поимей стыд — не смотри им вглаза! У тебя все получится, удачи!..
Полночь застала Бориса за усердным чтением последней главы «Капитала».
— Вот помню, был я маленький с кудгявой головой, — обратился к Боре пан с мемуарами. — И бегал, помню, в валенках по гогке ледяной... Бгось читать, когда с тобой говогит вождь миговой геволюции! Чем я тебе досадил? Деда гаскулачил? Бабку пгодгазвегстал? Что молчишь?
— Понимаешь, — сделал ошибку, заговорив с паном, Борис. — Как бы тебе объяснить? Ты — символ реванша, флаг возврата к прошлому. Ты не смейся, но многие верят в бессмертие твоих идей!
— Но газве ты станешь отгицать, что мои идеи живут и побеждают?!
— Они мрут и проигрывают! — вскрикнул горячий Борис. — Вот я дочитаю, и всё — прощай навсегда!
— Не делай этого, товагищч! Неужели ты не понимаешь, что я — уникальнейший экспегимент отечественной науки! Так долго даже килька в томатном соусе не лежит, сколько я! Это же здогово!
— Но не по-христиански!
— Ах! — поморщился пан. — Дешевенькое поповство, гелигиозная мишуга! Ну, дегжись, ставленник Антанты!
И вновь призраки коммунизма напали на Бориса, но, как и в прошлые ночи, их не пустила незримая преграда. Вождь опять летал в своем саркофаге, тараня стену, и неистово выкрикивал апрельские тезисы. Бесчисленные политруки убеждали Бориса вступить в партию, стахановцы звали выпить за очередной рекорд, а знатные доярки обещали многое...
А Борис читал. Читал про кризисы перепроизводства, про врожденный конфликт производительных сил и их хозяев, про борьбу и единство противоположностей.
— Хватит, товагищи! — призвал свою армию к спокойствию нетленный пан. — Мы всё пегепгобовали. Остался последний и гешительный бой. Зовите Лёню!
Призраки расступились, и в зал ввели Лёню. Грузный Лёня, опираясь на двух первых секретарей, выбрел на самую середину.
— Дагагии товарищ-щ-щи! — прошамкал он.
Когда стихли аплодисменты, переходящие в бурные овации, он продолжил:
— Поднимите мне брови!
Секретари и другие официальные лица сообща выполнили просьбу Леонида Ильича.
— Ищи, найди Бориса! — стоя скандировали присутствующие, перекрывая голосами собственные овации.
— А что его искать? Вот он! — сказал Лёня, указав в круг.
— Да!!! Он сделал это! — завопили делегаты этого зловещего съезда и тут же торжественно вручили Лёне еще одну звезду Героя.
При звуке «Вот он!» Борис поднял глаза и увидел Лёню. В это мгновение даже Хакамада казалась ему королевой красоты. Но самое ужасное, он встретился с Лёней взглядом. Круг был прорван.
— Смело мы в бой пойдем... — пели призраки, хватая Бориса за руки белые да вихры черные.
— Ну, что? Попались, товагищч меньшевичок-с? Или бугжуй? Как мне пгикажете вас величать? — потешался пан.
— А давайте примем его в пионеры! — предложила неслыханную пытку какая-то комиссарша.
— Лучше, дарагии товарищ-щ-щи, — предложил Лёня. — Дайте, я его троекратно, как Хоннекера, поцелую!
— Только не это!!! — закричал Борис, но его вражий голос потонул в аккордах утреннего гимна.
Как всё вернулось на круги своя, он не знал и не мог знать. Он потерял сознание. Через двадцать минут он очнулся. Эта человеческая привычка вырабатывалась эволюцией веками.
Единомышленники по сидению справа встречали Бориса на пороге. Он танцевал, сжимая в руках недочитанный «Капитал». Его волосы были тронуты сединой, а глаза блуждали в поисках буржуйской справедливости.
— Я не успел дочитать, — честно признался он...
Вот почему и сегодня все сидят, стоят и лежат исключительно на своих местах, а доступ в Мавзолей временно закрыт. Спокойной ночи!
© S.V.P. 17.12.2000