Савченко Пампура Е.И. : другие произведения.

Госпожа Александретта

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ОСТОРОЖНО! Присутствуют насилие, пытки, кровь, война и смерть.


Госпожа Александретта

   Город Коннбрук и окрестности, Двенадцатое королевство
   Осень 1280

1

  
   Алистан отчаянно спешил.
   Он выехал затемно, несмотря на дождь, не слушая робкого нытья трактирщика. Теперь его лошадь, спотыкаясь, тащилась по мокрой дороге - мощёной, но изрядно разбитой после недавнего отступления. Алистан не чувствовал холода; ему хотелось - боги свидетели, как бы ему хотелось!.. - нестись сейчас вперёд галопом, но прибавить ходу на скользких неровных камнях грозило падением, а со сломанной шеей он был меньше всего нужен там, куда направлялся.
   Алистан надеялся, что королевская погоня тоже не сможет сегодня двигаться быстро; хотя бы одной проблемой меньше. Но вот вторая...
   Размышлять над второй проблемой он начал ещё вчера утром. Потом бросил: что толку. Вместо этого стал думать о Мирей, иногда смутно надеясь, что его мысли каким-то образом смогут добраться до неё. Даже если он сам не сможет.
   Он был на этой дороге неделю назад. Вот только тогда это была совсем другая дорога. Ему и в голову не приходило, насколько она состоит из стелющихся по обочинам дымков из придорожных деревень и трактиров, отдалённого стука топора, скрипа старых колёс и беглых взглядов усталых возниц. Люди ушли вместе с армией - так, по крайней мере, хотелось бы думать Алистану - и, казалось ему, почувствовав внезапную свободу, камни и деревья разлепили заросшие мхом веки и открыли внимательные недобрые глаза.
   Иногда он с горечью думал, что должен был знать. Ведь знал же, что отец недолюбливал Мирей. И как её ненавидела мать. И радовался, боясь до дрожи, всё равно тихо и бессовестно радовался, что единокровная сестра не попала в плен одна, что отец ни за что не оставит мать трофеем чудовища. Слишком важной была вторая дочь орнского вельможи на изящном резном троне, слишком дорогое сокровище отдал Империи анклав высокомерных магов в приданое невесте. Земля у Орна в цене. На любовь отца к матери Алистан не рассчитывал, но дипломатия - клей покрепче любви. Из соображений дипломатии придется постараться. Так почему б ему не постараться ради обеих...
   По крайней мере, птицы здесь есть, подумал принц, разглядев среди ветвей пушистый шар из перьев. Сова безрадостно нахохлилась и только моргнула на всадника бледными круглыми глазами.
   "Почему ты ничего не сделаешь? - звенело в памяти. - Там же мама, там...!"
   Король Двенадцатого королевства и владыка Империи усталым жестом остановил сына, прежде чем тот успел выкрикнуть имя и выдать себя.
   "Сделаю. Сейчас не время".
   "Сделаешь что?"
   "Не беспокойся".
   Сова позади недовольно ухнула и взлетела. Алистан остановился, оглянулся на пустую ветку. Лошадь фыркнула и качнула головой. Больше путник не услышал ничего. Королевские всадники - гонцы или рыцари - издалека гремели бы по дороге. Значит, что-то идёт за ним лесом.
   Меч он трогать не стал. Обернулся ещё раз, хмуро окинул взглядом дождливую чащу, зябко укутался в плащ и левой рукой шевельнул поводья. Неровная мокрая дорога отражала искривлённые чёрные деревья и безразличное бельмо неба. Совсем другой, жуткий мир.
   ...Армия отправилась к Коннбруку перед рассветом три дня назад. Наверно, сейчас уже успели добраться. Алистан не знал до последнего; когда узнал, понял, что пускать его следом никто не собирается. И ещё, кажется, понял, почему.
   И поэтому, выбравшись, наконец, из лагеря, он вылетел на дорогу и гнал, не оглядываясь, пока не начался проклятый ливень. И так уже потерял много времени. Кто знает, осталось ли ещё.
   Алистан ехал, глядя перед собой, на голову лошади. Ждал, куда она посмотрит. Слушал, какая ветка треснет в зарослях. Следил, откуда взлетит следующая потревоженная птица. Из складок плаща настороженно высовывал острый нос блестящий болт. Не то чтобы действенное оружие, если там, в чаще, ползёт на свет и звук огромное и мерзкое чудище. Если так - надежда на лошадиные ноги. А вот если человек, или хотя бы что-то на него похожее...
   Сначала Алистан увидел отражение - оно шевельнулось шагах в двадцати впереди, слева от дороги. Пока смотрел, высокая тень выступила из-за ствола.
  
   *
  
   Жози проснулась быстро, как бывало обычно в новом, незнакомом месте. Только через секунду вспомнила, что со страхом смотрит в хорошо знакомый белёный потолок, как будто не узнавая. А ещё через полсекунды разглядела новые трещинки в побелке, появившиеся вчера, и руки сразу похолодели.
   Предутренний свет едва сочился сквозь узкое окно; сумрачная комната полнилась спокойным дыханием счастливиц-соседок. Жози спустила босые ноги на пол и быстро нашарила туфли. Свернула на ощупь косу, спрятала под чепчик. Тихо отворила хорошо смазанную дверь и выскользнула в коридор.
   В последний год работы замковой горничной свеча была ей не нужна - ноги легко запомнили неровности каменных полов, количество ступеней и расстояние до следующего поворота. Зажав край передника в потных ладонях, Жози понеслась по лестнице.
   На кухне было непривычно темно - горел только большой очаг. Старый Берт близоруко прищурился на неё, узнал и невесело усмехнулся.
   - Значит, старуха Уилкс крайнюю нашла, - проговорил он вместо приветствия.
   Жози беспомощно пожала плечами. Он снова улыбнулся, теперь уже сочувственно.
   - Ну, ты не трусь. Раз уж ей нужен наш завтрак, тебя-то она точно не съест. Вот, держи. И - боги с тобой.
   И поднос, и хлопок по плечу широкой ладонью Берта были нелёгкими, но второе хотя бы обнадёживало - совсем немножко.
   "Только бы не уронить", - думала она. Пальцы мерзко, зябко подрагивали. "Боги, прошу вас - я никогда-никогда больше не буду лениться и прятаться в кладовке, когда Уилкс меня ищет - буду работать больше всех, только смилуйтесь!.."
   Балансируя подносом, она взбежала по узкой лестнице, пружиной свернувшейся внутри стены. Остановилась, перевела дух и, толкнув носком незаметную дверцу, уже другим, размеренным шагом ступила в высокий сводчатый коридор. Вместо многих знакомых картин на стенах светлели пустые прямоугольники. Слабо пахло сажей; девушка содрогнулась, вообразив, каково же здесь было вчера, и лихорадочно перехватила накренившийся поднос покрепче.
   Но какова стерва старуха Уилкс!.. Жози хорошо помнила вчерашнее сборище в комнате женской прислуги и сладкий голос старшей служанки: "Ну что ж, если вы вдруг взяли да забыли, чья сегодня очередь, начнём заново - все вместе". И сама высказалась первой - после этого разве что полный тупица назвал бы чьё-нибудь другое имя!..
   "Думаю, Жозефина прекрасно подойдёт", - пропела госпожа Уилкс. Нет, обычно хватало одного взгляда грозной старухи, чтобы любая мигом понеслась исполнять приказание. Но вчера был особый день, и Уилкс знала: прикажи она сейчас - и кто знает, чего ждать от толпы испуганных служанок. А так с неё взятки гладки - это ведь все вместе решили.
   Слова падали в душном воздухе тяжело, как камни, и в каждом она с трудом узнавала собственное имя:
   "Жози".
   "Пусть Жози идёт".
   "Верно. Пусть будет Жози".
   Жози...
   Жози...
   Вот так её и приговорили к смерти. А то и к чему похуже.
   Пустой коридор окончился, и служанка остановилась перед двустворчатой дверью. Поставила поднос на столик справа и ещё раз тщательно вытерла ладони о передник. Протянуть руку и открыть одну из тяжёлых створок она отважилась только через полминуты. Двери, как и всегда, оказались не заперты, и Жози, стараясь приободриться этим фактом, шагнула в покои.
   Леди Аминта фон Бильдерлинг - до недавнего времени Её Величество хранительница Двенадцатого королевства - обычно в это время была ещё в постели. Служанка по привычке тихонько ступала по толстому ковру: потревожив королевский утренний сон, можно было легко заработать пару оплеух. Ей предписывалось оставить поднос на столике у кровати, чтобы приятный запах пищи заставил королеву пробудиться в хорошем настроении, что, опять же, могло сказаться на судьбе прислуги. Девушка решила действовать на прежний лад, хотя Её Величество эту спальню больше не занимала - со вчерашнего ужасного вечера.
   В конце короткого коридора Жози уже от входа видела резной лакированный столик и край пышного малинового балдахина. Ещё десяток шагов - и она быстро поставит поднос и, может, даже выберется отсюда подобру-поздорову, пока...
   Войдя в спальню, служанка встала на пороге столбом. Широкая кровать была пуста, а шёлковые покрывала - аккуратно заправлены.
   Жози быстро отступила назад, но натолкнулась спиной на дверной косяк; поднос лязгнул в руках и угрожающе накренился. Она лихорадочно подхватила заскользившее фарфоровое блюдце и из неудобного полусогнутого положения стрельнула глазами туда и сюда, однако нигде не увидела никаких признаков нового обитателя покоев. В комнатах лежала мягкая, как ковер, бархатная тишина, только в дальнем углу размеренно и сухо постукивали старые напольные часы. Жози уставилась на них в невольном испуге: королева никогда не заводила часов, жалуясь, что тиканье мешает спать. Так они и стояли бесполезным и довольно громоздким куском мёртвого дерева и железа - до сегодняшнего дня.
   Вспомнив, наконец, об оттянувшем руки подносе, девушка поставила его на столик, отдёрнулась, как от ядовитой змеи, и, озираясь, стала медленно пятиться по коридору. По крайней мере, думала она, всё почти закончилось. Осталось только выйти отсюда.
   Шелест опустился на неё сзади, накрыл невесомой липкой паутиной. Чужой и жёсткий звук среди тишины. Как тиканье часов.
   "Шёлковое платье", - подумала Жози отстранённо. - "Небось, только выглаженное... Кто его гладит, интересно?.."
   Вытканные на ковре лозы змеями ползли по кругу, выцветая на ходу. Серый блестящий подол наполовину растворился в липкой серой мгле. Служанка согнулась перед ним чуть не пополам - чтоб не видно было зажмуренных глаз.
   "Сейчас упаду..."
   Пальцев она не чувствовала. Хорошо, что поднос остался на столике.
   "...а интересно всё-таки, кто ей гладил платье?.."
   ...Голос был густой, будто скалкой ударили в самый большой Бертов котёл. Она не сразу поняла, что та говорит. Поняла только, когда чужая ладонь толкнула в плечо.
   - Отойди.
   Стены не оказалось там, где должна была быть. Складки юбки, наоборот, были везде. Тонкие острые иголки высунулись из ковра и впивались в ступни при каждом шаге.
   "Сейчас упаду, сейчас упаду, сейчас упа..."
   - Ваше... Вели... Светлость... Ваше... - голос тоже спотыкался, вместе с ней терял остатки равновесия.
   ...стальные клещи смыкаются на плече, отсекают остатки тепла. Рука леденеет; леденеет сердце. Скользит по ковру туфля... по вытканным лозам... по гладкой чешуе...
   ...и Жози падает в облако. Облако пахнет цветами и мылом.
   ...а потом старуха Уилкс отвешивает ей такую оплеуху, что хоть стой хоть падай. Она и падает - на спину, закрывая руками голову. И думает: ух, и приснится же такое...
   И думает: проспала, неужели проспала?!
   И думает, прислушиваясь к сухому жёсткому шелесту, что это совсем не старуха Уилкс.
   Над ней высокая женщина в шёлковом сером платье - гладком, без украшений. Не старая, просто худая и жёлтая, нездоровая - такое бывает, если долго дышать щёлоком, уж Жози видела. Волосы тоже нехорошие, ломкие и бесцветные. Не седые - видно, от рождения не повезло; или, может, опять же, потравлены чем-то...
   - Проснулась? - говорит. - Вставай.
   Женщина незнакомая. А вот голос - голос знакомый... Не густой, не низкий, это, наверно, сдуру показалось, просто негромкий, грудной. Сказала - и отвернулась, отошла к окну, отдёрнула шторы, отворила - сама. За окном расцветает ясное розовое утро, и на глухом вдовьем платье, на волосах бесцветных ложатся красивые блики. И сама она как будто становится немножко красивее.
   - Воды возьми, на столике. Выпей.
   Собственный голос слушается Жози не сразу.
   - Ваше Вели... чество... - хрипит она, украдкой наблюдая. Прямая серая спина каменеет.
   - Замолчи и пей. Понятно?
   Стакан в руках очень, очень холодный. Вода колышется в гранях. Горло сухое и горячее.
   - Называть меня будете - госпожа Александретта. Никакого "величества", понятно?
   - По... нятно.
   - И другим передай, - спокойно добавила та. - Следующему язык вырву.
   Пальцы вспотели. Служанка медленно, осторожно поставила стакан на поднос. Вода не помогла ни капельки, только ледяным комом осела в желудке.
   - Аминта... ваша королева не завтракает?
   - В-ва... госпожа... она...
   - Завтрак будете приносить в половине шестого, - отрубила та. - Не позже. Не раньше. И никакого вина - чаю; горячего, крепкого. Без сахара.
   - Ча... д-да, госпожа...
   - Уборку пусть делают с пяти до шести вечера. Каждый день. Потом ужин. До этого времени - чтобы в покоях никого не было. Это понятно? - Отвернулась от окна, застыла тёмной брешью в золотом рассвете. - Иначе - пусть пеняют на себя.
   Жози встала на шаткие ноги. Присела, слегка опираясь на край кровати. Заметила примятое покрывало, попыталась одновременно разгладить. Гобелен на стене чуть колыхался от сквозняка. Совсем как живые реяли на гобелене старые, незнакомые уже знамёна.
   - Да, госпожа...
   Выпустит? Если говорит другим передать, может, и выпустит... только бы теперь не разозлить... и не забыть: госпожа, госпожа Александретта... иначе - язык вырвет...
   - Всё поняла?
   - Да, госпожа...
   Та кивнула - вроде бы удовлетворенно.
   - Отлично.
   "И всё? Я могу идти?.. Вот просто так?"
   Голос остановил её на втором шаге.
   - Постой.
   Служанка обмерла.
   - Госпожа?..
   - Ну-ка, садись.
   Покрывало - не сядешь же прямо на покрывало?.. только что разгладила ведь... и ни табуретки рядом, ни стула, а кресло далеко, рядом с часами... за спиной новой хозяйки. Заметалась, заозиралась, потом всё-таки присела на самый краешек. Александретта садиться не стала - застыла над служанкой, загородила свет. Чтобы не упираться носом прямо в серый шёлк, Жози задрала голову. Получилось очень неудобно и глупо.
   - Как тебя зовут?
   О боги, это ещё зачем?! Заколдовать меня?.. Или, может, проклясть?..
   - М-меня? Жози... фина...
   - Жозефина, - повторила та задумчиво. - Хорошо. Ты моя личная служанка?
   - Нет... госпожа.
   - Тогда где она? С ней что-то случилось? Ты её заменяешь?
   "Сказать, что заменяю?.. Точно, скажу, что Уилкс... так ей и надо, корове старой, пусть её на дыбе растянут, плакать не буду...
   ...а ну как она узнает? Вон как смотрит, насквозь меня видит!.. Сейчас совру, и на дыбу - меня..."
   - Нет, госпожа, - пискнула Жози. - Здесь много, э, служанок. Во дворце.
   - Сколько?
   - Ну... пара дюжин, наверно, госпожа...
   - И что, - недовольно осведомилась Александретта, - во дворце две дюжины служанок, а у вашей королевы не было ни одной личной горничной?
   Жози беспомощно хлопала глазами.
   - Я не знаю, госпожа... они по очереди приходили к Её Вели... то есть, э...
   - Не бойся, - бросила Александретта едко, - уж за упоминание Аминты я тебя не убью.
   - Да, гос...
   Ну не скажешь же ей, что Уилкс ввела очередь после ухода Лауры. Вылетела та из дворца без двух передних зубов и без расчёта вдобавок - раз тяжёлое блюдо разбили о неё, то она и виновата...
   Из тех, кто польстился на почётное звание при королевской особе, Лаура была шестой.
   - ...Но здесь надо всё привести в порядок.
   Жози не знала, ей ли адресована последняя фраза и стоит ли как-то на неё отвечать. И что будет, если она ответит.
   - Не прямо сейчас, конечно. Но постепенно я всем вам найду занятие - меньше глазами будете хлопать. Две дюжины служанок, - фыркнула она внезапно, и девушка невольно уставилась, - узнаю Аминту, никакого порядка... Удивляюсь, как она имена ваши запоминала?
   Это что, она меня спрашивает?.. Жози поняла, что так и есть, когда Александретта подняла бровь явно выжидательно.
   - А... она и не запоминала, госпожа...
   - Ясно, - кивнула Александретта. - Ладно, Жозефина. Что ты умеешь? Кроме как завтрак подавать.
   К тому времени мозг Жози онемел, похоже, так же, как её шея. Она просто слушала и отвечала - как могла - и уже ничему не удивлялась.
   - Убирать умею, госпожа...
   - Короче. Разрешаю.
   - Шить умею. Немножко. Штопать. Стирать. Котлы чистить... - запнулась: на чистку котлов - в помощь кухонным - определяли, если сильно провинилась, и признаваться в таком умении хотелось не особенно, - но очень плохо умею. Камин разжигать... ну-у, и...
   - Всё?
   Что ей ещё надо?! Младенцев потрошить?.. Ой, боги милосердные, это ж ужас какой...
   - Госпожа... - голос подводил, пищал и сипел, как треснутая камышовая дудочка. - Я... это... простите... убивать не смогу... боюсь... даже курицу не резала никогда...
   - Ясно, - заключила Александретта сухо. - Буду иметь в виду. Спасибо, Жозефина.
   Жози с трудом припоминала, как ватные колени не подогнулись, какой волной - упругой, тяжкой - вынесло её из бывших покоев королевы. Почему-то не поворачивалась шея и болела спина. Стёрлись из памяти серые от копоти потолки, пятна на месте картин, ступени, двери, встречные. Не изглаживалось только странное слово, как любопытный камешек, что блестит на солнце посреди дороги - не хочешь, а наклонишься, подберёшь.
   Спасибо.
  
   *
  
   Королева вскинулась от звука, воспалёнными глазами моргая на дверь. Ещё секунду назад оттуда, дробя дерево в труху и выкрашивая камень, на неё неотвратимо надвигалась осадная башня.
   Качая тяжёлой головой, она не могла поверить, что всё-таки заснула.
   Не было никакой башни. Только Александретта.
   Фигура в сером шелестящем шёлке остановилась напротив кресла.
   - Здравствуй, Аминта, - уронила она. Так роняют камень - скупым движением запястья, чтобы поверхность пруда не колыхнулась.
   - Чтоб ты сдохла, - устало прохрипела королева.
   Колдунья наклонила голову, будто и впрямь обдумывала такую перспективу.
   - Увы, - заключила она ровно. - Ты первая.
   Королева задохнулась, так и не выдавив смех из сухого горла.
   - Всегда мечтала, - каркнула она, - на это посмотреть.
   Кресло Аминты стояло посреди голого гладкого пола. Кроме него и двери, в комнате не было ничего: ни стола, ни стула, ни окна. В стенах виднелись неровные дыры там, где с них сорвали железные гнёзда для факелов. Свет проник в комнату вместе с Александреттой и висел над её головой. От него блестели гладкие тонкие волосы колдуньи, а у подола растеклась тень, заливая чёрным полированные плиты. Королева и рада была бы не смотреть на неё, но больше здесь смотреть было некуда. Спина ныла. Аминта безуспешно попыталась откинуться в кресле. Она всегда терпеть не могла такие - прямые, жёсткие, невыносимо похожие на пыточные орудия. Это сестра их любила...
   "А в тронном зале сейчас стоят эльфийские стулья", подумала она с неожиданной острой горечью, - "на которые всегда можно грациозно откинуться. Если эта тварь их ещё не сожгла...".
   - Хочешь убить, - со злостью бросила она, - давай, убивай прямо сейчас. Ну, что молчишь?
   Колдунья неподвижно высилась над ней, как огромная шахматная фигура.
   - Боишься, - разом припечатала Аминта, усилием вскидывая голову. - Всегда боялась - с детства... и теперь боишься. Поэтому я замужем за Стефаном, а не...
   Грохот дробью раскатился по комнате и смолк, рассыпавшись тихим частым поскуливанием. Оглушённая Аминта не успела понять, где верх, где низ и почему так холодно одной щеке и горячо другой. Не успела обрадоваться, что взломала, наконец, каменное спокойствие колдуньи. Маленький, бритвенно-острый каблук щёлкнул по полу рядом с носом королевы. Крохотная каменная щепочка заплясала по плитам, но ткнулась в тёмно-красную лужицу и затихла. Серый шёлк прошелестел по лицу и бабочкой вспорхнул со щеки. Аминта и не подумала взглянуть вверх. Она смотрела только на блестящую лужицу и всхлипывала всё чаще.
   - Мне плевать на Стефана, - сообщила колдунья спокойно. - Отрекись от моего города.
   Не смотри. Королева отчаянно зажмурилась. Кровь. Кровь, кровь, кровь, кровь...
   Она всегда боялась крови, и сестра это знала.
   - Н... нн... нет.
   Мучительно болела рассечённая скула. Щель в двери за спиной колдуньи дышала тьмой. Королева не заметила, когда и как в неё просочились другие тени. Быстрые, тихие. Голодные.
   - Нет... - шептала она. - Нет. Нет.
   - Отрекись, - мягко повторила Александретта. Голос, витавший где-то по ту сторону сжатых век, жутко походил на материнский. - Я ведь не убью тебя, пока не отдашь мне мой город.
   Аминта не слушала: всё повторяла и повторяла без конца одно и то же короткое слово, выталкивая из себя вместе со всхлипами. Только бы не видеть кровь. Только бы не слышать голоса умершей матери...
   - Ну что ж, - шёлк снова зашуршал и отодвинулся, мимолётно задев ладонь. Зато придвинулись те, другие. - Как пожелаешь, сестра.
  
   *
  
   Эрон ехал с четверть часа, прежде чем стихли за спиной шум и говор лагеря. На первый тревожный знак наткнулся ещё через полчаса.
   Лес был нехороший: тихий, душный, пустой. Тяжёлое небо висело над острыми верхушками елей, глухо стонало далёким громом и никак не могло разрешиться новым дождём; а под набрякшим хвойным подолом что-то словно притихло и затаилось.
   Сначала забеспокоилась лошадь. К тому моменту, как слева затрещали ветки, Эрон уже знал, куда смотреть. А потом почуял и запах.
   Животное неровно, слабея, билось в развороченном подлеске, месило копытами густую, напитанную чёрным грязь. Прямая тропа, тоже меченная кровью, уводила от жертвы вглубь. Всадника видно не было. Лес молчал вокруг тяжким, зловещим молчанием - верный знак, что хищник далеко не ушёл.
   Только продравшись через кусты, охотник увидел запутавшиеся в ветках ветвистые рога.
   Дальше ехал быстро. Тучи не расходились, сумрак понемногу густел. Надежда оставалась на дождь - ночных тварей он точно разгонит, да и ошалевшие в запустении волки по норам попрячутся. Кроме того, добыча его в этот раз была того рода, что от ливня и сырости обязательно скроется на ближайшем постоялом дворе. Если доедет, конечно.
   Ветер поднимался, свежел. Оно бы и хорошо, да только в неудачную сторону дул - от охотника прямо вперёд. Хмурились по сторонам нелюдимые ели, хмурилось над головой меркнущее небо - будто чужая, враждебная земля, а не свои, имперские владения; будто к ночной нежити больше, чем к живому путнику привыкла.
   Стук копыт впереди услышал уже под вечер. Теперь уж догонять не спешил, прислушался. Странно шёл тот, другой конь - медленно, никуда не торопясь, да ещё как будто прихрамывая. Ещё прежде, чем неладное почуяла его лошадь, Эрон понял: не живой там человек.
   ...Они стали возвращаться в лагерь вечером после отступления - по одному, по двое, понурив головы, еле ковыляя. Поначалу их и правда принимали за своих. Эрон помнил их почти так же хорошо, как ту, самую первую тварь. Мёртвые воины на мёртвых конях не противились и вместе с лошадьми равнодушно погибали во второй раз - как будто смирившись с поражением. Наверно, этим и напоминали так сильно живых.
   Всадник виднелся впереди чёрной кособокой кляксой. Трусил себе и трусил, сонно склонясь набок. Эрон уже знал, куда целиться; знал и не беспокоился, что мертвец обернётся на шум. Главное, чтоб не учуял.
   Упрямиться труп не стал - когда в основание шеи хрустнул болт, куклой завалился вперёд и вбок, скатился, глухо бухнув о булыжники. Эрон опустил арбалет и тронул поводья - объехать. Живая лошадь идти не хотела, топталась на месте, пофыркивала тихонько, позвякивала, переминалась с ноги на ногу. Мёртвая неуверенно покачивалась на негнущихся ногах, неторопливо, как столетняя сосна, клонясь вправо. Смутно обрисовалась в сумраке вытянутая, облезлая чёрная морда; и вдруг ощерилась, как будто треснула - до самых ушей - серой зубастой щелью.
   Наккелави бросился стремительно - только метнулся в глазах текучий чернильный росчерк. Шарахнуло о булыжники, белыми искрами брызнуло в глаза, жидким багровым железом - в лицо; визгом, с хрипом пополам, ударило в уши. Челюсти щёлкнули, мотнули в сторону - хрустнула кость - щёлкнули снова, наощупь разыскивая горло, и встретили руку.
   Эрон выстрелил, не дожидаясь, пока они снова сомкнутся. Челюсти раскрылись ещё шире, а потом нижняя оторвалась и вдребезги разлетелась о брусчатку. Он успел выкатиться из-под туши, ещё не зная, цел ли; только потом услышал крик лошади.
   Облегчение мелькнуло и сгинуло. Остаться пешим на такой дороге - едва ли лучше, чем пострадать самому. От мертвеца или двух отобьёшься, от пяти спрячешься; а вот от других, хитрых и быстрых тварей - не уйдёшь.
   Возвращаться назад, искать там нового коня - упустить время, потерять цель. А цель сегодня не та, какую можно потерять. Найдут, не забудут. Да и не так уж безопасно поворачивать назад - вполне можно встретить что-то, что уже увязалось следом.
   Идти вперёд - не догнать; снова - упустить; и в придачу самому, скорей всего, погибнуть. Пистолет разряжен, небольшой арбалет придавило при падении, ложе треснуло; бесполезный. А мечом отмахаться - шанс небольшой.
   Эрон вздохнул и выпрямился. Хорошо бы знать, который сейчас час - но в такую погоду пойди, угадай... Впереди должна быть развилка; дорога на захваченный Коннбрук поворачивала влево. Если пешим срезать дорогу через лес - и если удастся ни с чем серьёзным не встретиться - беглеца можно попробовать обогнать - или, может, хотя бы застать под крышей, в той стороне, кажется, была таверна.
   О том, что будет, если тот напорется на тварей на повороте, Эрон рассуждать не стал. Проверил меч, подобрал сломанный арбалет, повесил на пояс - мало ли.
   Труп своей лошади он оставил посреди дороги - надеялся, что твари с округи соберутся на запах и отвлекутся от него. Он знал, что крик умирающего животного привлечёт их ещё вернее - но оставить её живой так и не смог. Втайне охотник всегда надеялся, что в конце его жизни - когда он, должно быть, сам будет лежать вот так где-нибудь в лесу - найдётся кто-то, кто сделает то же для него.
   На дорогу он выбрался грязным и вымотанным, но живым и здоровым; возможно, благодаря дождю. Лес хранил хмурое молчание. До таверны оставалось немного - вперёд по дороге маячил мокрый указатель. Эрон уже собрался пройти дальше и проверить там, когда услышал цокот. Прошлись по загривку ледяные пальцы недавней памяти: вдруг - снова?.. Но звук рассыпался вдоль мшистых обочин чисто, часто, тревожно - живой, привычный звук спешащего всадника. Эрон выступил из-за дерева.
   Алистан, старший принц и наследник Двенадцатого королевства, не сразу распознал в нём человека - вздрогнул и качнулся было назад. Охотник поднял руку.
   - Добрый день, Ваше Высочество.
   Юнец ответил не сразу - поджал губы то ли презрительно, то ли неуверенно. Дёрнул правым локтем, но за оружие хвататься пока раздумал.
   - Чего тебе надо? - спросил вместо приветствия. Стрельнул глазами Эрону за спину; за разбойника, что ли, принял? Какие сейчас, в такой-то близости от Коннбрука, разбойники?..
   - Я от вашего дядюшки, графа фон Раске. Проводить вас.
   - Не надо провожать, доеду.
   - Не доедете.
   - Это ещё почему?
   - Опасно здесь одному, - заметил Эрон с бесконечным терпением. - Коннбрук близко. А в Коннбруке - сами знаете, что и кто сейчас.
   - Знаю, - лязгнул принц. - Туда и еду.
   Охотник вздохнул.
   - Я знаю про вашу матушку, - ответил негромко. - Но вот так, в одиночку, её не спасёшь.
   Что-то дёрнулось у принца в горле при упоминании королевы - рванулось наружу, но так и осталось невысказанным.
   - Мне всё равно, - ответил он.
   А парень, кажется, упорный. Или до безумия, до белого блеска в глазах любит свою мать - или втемяшились в голову героические сказания.
   - Ну что ж. Давайте хотя бы до таверны пройдёмся. Ночью ехать нельзя, да и дождь. А утром... - он неопределённо качнул головой, - там разберёмся.
   Что-то искрой высверкнуло во взгляде принца, какое-то непонятное, болезненно-настойчивое напряжение; но тут же увяло, пропало бесследно; парень подобрался в седле - с неприязнью и вроде бы даже царственным презрением.
   - Отойди, - уронил ровно. - Я всё равно поеду.
   Ну что ж, решил Эрон.
   - Не поедете.
   - Поеду. - Помолчал. - Надо будет - и тебя...
   - И меня - что? - поинтересовался охотник.
   - Отойди. По-хорошему. Пожалуйста. Ты меня всё равно не догонишь.
   - Догоню, - не согласился Эрон и взвесил в руках останки арбалета. Мальчишка и не сообразил, где ему. - Вот подстрелю сейчас вашего коня - тогда точно догоню.
   Принц не ответил. Надулся, но коня, в конце концов, придержал.
  

2

  
   Алистан подъехал к ограде медленно, правя коленями, руки держа на виду. Помнил, как настороженно выглядывал в щель трактирщик, как загораживался старым тяжёлым самострелом и как щетинились двери и окна - за неимением железа - тускло поблёскивавшими смолёными кольями.
   В этот раз ничего не было - ни грозных окриков, ни кольев. Безвольно распахнулись тяжёлые ворота. Трактир был тёмен и пуст.
   Сначала обошли двор. Эрон зажёг фонарь и отдал принцу; арбалет забросил за спину, достал из-за пояса короткий одноствольный пуффер, зарядил, засунул обратно. Почти без звука вынул клинок.
   Алистан шёл чуть позади, светил из-за плеча, оглядывался. В смоляной непогожей ночи лоснились посреди двора маслянистые лужи. Конюшня сгорбилась слева - хмурая, целая, тихая. Справа двухэтажный дом запрокинул в дождливое небо, как слепое лицо, неосвещённый фасад. Алистан поднял фонарь, пригляделся - и вздрогнул, краем глаза уловив мерцающий огонёк справа: свет слегка мазнул по стеклу в верхнем окне.
   - Стёкла, - шепнул. - Целые...
   Охотник кивнул впереди - зашуршал кожаный воротник.
   - Крови нет. Теперь дом.
   - Нет... Слушай...
   - Идите слева. Светите.
   Алистан ни на грош не верил в блеф с арбалетом. Мало ли, попадёшь или нет, да ещё на скаку - так и убить недолго. Не стал бы охотник рисковать такой ценной добычей. И сейчас вполне можно было бы здесь не сидеть, а ехать к Мирей. Но тогда - тогда пришлось бы убить охотника. Он, конечно, пёс и простолюдин, да и сволочь порядочная - и всё-таки...
   Дом скрипел, стонал и шуршал; казалось, все его обитатели прошлой ночью такого шума не издавали. Половицы понемногу - шаг за шагом - выползали из мрака и стелились под ноги - длинные, гладкие, ровные. В меру исцарапанные, без зловещих чёрных пятен. Густым духом влажной земли и лежалого лука дышал неглубокий погреб. На смутно белеющих стенах кухни примостились дремлющие сковороды. Закрытые двери бессмысленно пялились деревянными бельмами. Эрон проверил каждую; больше половины оказались запертыми.
   Они остановились в центре главного зала.
   - Странно, - пробормотал Эрон. - Светите, руку не опускайте. И слушайте.
   - Может, - прошептал Алистан, - они сами ушли?
   - Может, и сами.
   - А вещи оставили... потому, что думали вернуться? Кто бы их здесь украл...
   - Угу, - скупо ответил охотник.
   - Пойдём отсюда.
   - Куда?
   - Ну... в лесу переночевать можно. Ты же как-то ночевал.
   - Здесь никого нет, - пожал плечами Эрон. Вроде бы уверенно. - Не бойтесь.
   Фонарь беспокойно качнулся, дрогнул огонёк, юркими крысами рассыпались по углам бесшумные тени.
   - Всё равно. Мало ли что здесь случилось. Как будто... на кладбище.
   - В этих краях, - заметил Эрон, - сейчас куда ни сядь - везде кладбище. А здесь хотя бы стены. Идёмте.
   Принц молча развернулся и пошёл первым.
   - Вы куда это? - раздалось позади. Алистану почудилась усмешка.
   - К себе, - буркнул он. Лучше бы вообще не отвечал. - В лучшую.
   - В лучшую - это, конечно, хорошо бы, - протянул за спиной тюремщик - невидимый, но, несомненно, втихую глумящийся. - Только мы с вами будем на втором этаже.
   Тут Алистан не выдержал.
   - Это почему ещё?
   Мина у охотника, оказывается, была вполне равнодушная - пожалуй, и придворный позавидовал бы.
   - Потому.
   Принц плавно отступил, освободил дорогу:
   - Ну, показывай, куда.
   Тот не двинулся.
   - Вы идите. Я скажу, куда.
   Ну ничего, решил принц, это всё ненадолго.
   Второй этаж - ещё не смертельно: всего-то два полных человеческих роста, считая от подоконника. Пленник молчал, считал повороты, думал о том, где лежит его седло и долго ли придётся возиться с воротами. О Мирей не думал - но твёрдо себе пообещал, что к этому предмету вернётся вскоре.
   - Проходите, - сообщил охотник. - Направо.
   - Зачем?.. Это что, чулан?
   - Почему. Комната. Сейчас ужин принесут.
   Алистан вздохнул. С сомнением обошёл кровать и присел на край. По пути не упустил случая выглянуть в окошко. Ничего не увидел, кроме сырого месива, сдобренного подступающей ночью; снова начинался дождь. Значит, опять придётся тащиться, да ещё в потёмках. Пролезть в окошко было, пожалуй, можно - если сначала снять плащ и пояс и бросить на землю.
   Ставня здесь не было. Охотник оглянулся, поморщился, потом расстегнул свой плащ и завесил проём, заткнув края за углы пыльной рамы.
   - Дождь, Ваше Высочество, - это хорошо. Он нежить отгоняет. Тех, что послабее да поглупее.
   Затрещал фитилёк. В белёсом воске тёмными комками запеклись крупные мотыльки. Похоже, подсвечник не чистили, по крайней мере, с лета.
   Алистан промолчал.
   - Не верите?
   Пожал плечами.
   - Не верите.
   - Я никого не видел.
   - Повезло вам, значит. Я вот без лошади остался.
   Принц не утерпел - глянул осторожно. Врёт? Пугает?..
   - Мертвецы, что ли, загрызли?
   Нехорошо прозвучало, слишком дерзко. Но Эрон вроде и не заметил - поправил свечу, покосился в окно. Не догадался ли?..
   - Наккелави. Встретил на дороге, не сразу сообразил. А он за вами шёл, между прочим.
   Принц помнил это старое слово. Детское слово, тайное; шёпотом уроненное на ковёр перед камином, поспешно сунутое под подушку, пока слуги не увидели. Жуткое слово.
   - Это зубастая лошадь?
   - Ну да. Зубастая. А на окошко вы зря так смотрите - наккелави по стенам не лазают.
   - А... мертвецы?
   - А мертвецы - лазают. Но эти, скорее, в дверь будут ломиться. Помнят ещё.
   - А, - принц смотрел на огонь, чтобы не коситься на дверь, - понятно.
   Эрон подтащил умывальный таз, с хрустом разломал один из двух оставшихся стульев и стенную полку. Старое дерево горело ровно, тепло и тихо. Ночь в окне сгустилась, будто собралась в тугой комок рядом с чужим ярким пятнышком, свернулась кошкой и приготовилась слушать.
   Алистан придвинулся к огню, звякнул ножнами, не глядя поправил.
   - Неделю назад всего здесь ехал. Ничего этого не было... тварей этих.
   Эрон молчал.
   - Здесь люди были. Жили... и ничего.
   - А они, Ваше Высочество, везде живут - и ничего.
   - Откуда их столько взялось? Я про тварей. Неужели с ведьмой пришли?
   Охотник смотрел в огонь. Ответил не сразу.
   - Кто-то, наверно, и пришёл. Наккелави - скорей всего, здешний. Недосмотрели в своё время, не добили, вот он и перебился. Твари они норовистые, слушаться никого не будут - даже, наверно, некроманта. А мертвецов по лесам всегда много. Да и на кладбищах, скажу вам, со всеми обрядами хорошо, если половина похоронена...
   Принц нахмурился. Почему-то показалось в этих словах ему что-то обидное. Как будто он, Алистан, в чём-то виноват.
   - И, потом, она не ведьма.
   - Что?.. Почему?
   - Ведьма в каждой деревне есть. Живот лечить или парня приворожить - это к ней. - Охотник вздохнул. - И дитя нерождённое убить, если уж кому очень надо - это тоже к ней.
   - И часто они... вот так, убивают?
   - Да нередко.
   - А много вы их - казнили?
   Эрон моргнул.
   - Я? Да ни одной, зачем мне.
   - Не справитесь? - протянул Алистан.
   Охотник усмехнулся - сухо и невесело.
   - Да нет, не в этом дело. Ну, скажем, казню я эту ведьму, или деревенские сами справятся - от этого животы болеть и девки гулять не перестанут...
   Алистан фыркнул на простонародное словечко, но потом наказал себе не обращать внимания.
   - А вот Александретта не ведьма, животы лечить не будет, да и не сумеет, наверно. Она некромант: может следить, чтобы мёртвые почём зря не бродили, чтоб в лесу тварей не разводилось. Ну, или наоборот - это уж... знаете, зависит.
   Ночь ворохнулась за окном, то ли вздрогнула, то ли наоборот, ближе придвинулась, предвкушая.
   - Не надо её... по имени.
   - А какая теперь разница. Она вот, всего день верхом ехать. Значит, накликали уже.
   - Ничего мы не накликАли.
   Эрон промолчал.
   - Я, кажется, понял, - вздохнул Алистан. - От ведьмы тоже толк может быть, верно?
   Охотник пожал плечами.
   - А от этой - одно зло, - выплюнул принц. - Ни проехать, ни пройти, ни переночевать... Лошади эти зубастые. Я думал, это сказки всё, попугать на ночь. И в городе, наверно, тоже... то же самое. Или хуже... Я боюсь того, что в городе, - признался он.
   - Правильно боитесь, - серьёзно согласился Эрон.
   Алистан угрюмо размышлял, глядя в пол. Размышлял он о весьма неприятном предмете.
   - Хорошо, что отец вовремя опомнился.
   - Это в каком смысле, Ваше Высочество?
   - Да знаешь ты, в каком, - зло проговорил принц. - Все знают. Если б он женился не на маме, а на этой, - мотнул головой, словно отбросил с омерзением гадкую мысль, - кто знает, что стало бы с королевством.
   - А что бы стало? - спокойно спросил Эрон. Алистан скривился - правда, что ли, так глуп или снова паясничает?
   - Убила бы всех. Ей же мертвецы нужны, разве нет?
   - А зачем?
   - А зачем похищать мою мать? Мучить её?! Из зависти. Из мести. Потому что она злобная тварь!
   Эрон неопределённо фыркнул.
   - Что? - взвился Алистан. - Ты не согласен?!
   Охотник лениво потянулся к костру, сунул несгоревшую доску поглубже.
   - Что ж вы тогда один сделаете? - поинтересовался, глядя в огонь. - Против такого-то чудовища.
   - Спасу их.
   - Она и вас убьёт.
   - Всё равно.
   - Всё равно? Так вы спасти хотите - или отомстить?
   Алистан молчал, катал на языке неприятные, нехорошие слова. И проглотить мерзко, и не выплюнешь. Не рассказывать же простолюдину - про всё: про отца, и про мать. И про Мирей. Потому что тогда его точно придётся убить.
   Принц устроился в сухом углу у окна, зевнул, потом встряхнулся и стал ждать. Снаружи сеялся на пустую дорогу дождь; терпели по обочинам хмурые сосны и тайком качали на кончиках иголок тяжёлые капли.
   "Завтра на рассвете я поеду дальше", подумал он про себя. Но вслух ничего не сказал.
  
   *
  
   Жози виновато протиснулась в кухню, но увидела только спины. Все сгрудились на одном конце большого стола. В середине колыхался выдающийся зад старухи Уилкс, но сегодня засветить по нём со всей силы ногой совершенно не хотелось.
   Не просто так они там собрались.
   Жози уцепилась за косяк. Хотела уже шмыгнуть обратно - как будто её здесь и не было - но Вик уже оглянулся.
   - А, это ты. Иди глянь, что тут такое.
   Они стояли перед большим кухонным столом все, молчаливые и чёрные, будто караул - старуха Уилкс, кухарки, повара; втёрлись в толпу с десяток горничных и лакеев, из тех, что в покои допускались. Со стороны очага доносился шум, но какой-то осторожный, как мышиная возня. Видно - там тоже слушали.
   Только Марка не было. А вчера он ещё был.
   На столе выстроились аккуратные круглые столбики - чёрные с одного бока, блестящие с другого, где поставили свечу. Вик смотрел на них так заворожённо, как будто священная лампада вдруг затеплилась перед ним сама по себе.
   - Это что? - шепнула Жози.
   - Не видишь? Деньги.
   - А откуда?
   - Эконом сегодня принес, - Вик незаметно пожал плечами. Кто-то сзади всё равно заворчал, что его толкают. - Для нас.
   - Не поняла. Нас что, рассчитывают?..
   - Да нет... вроде как плата.
   - Да какая плата, - азартно встряла с другой стороны грудастая Лейна. - Взятка нам. От этой самой. Чтоб не отравили. И правильно, - весомо качнула головой вторая кухарка; вместе с головой у неё так же весомо качнулись другие части тела. - Потому что наш труд тоже надо ценить. А то вот бывает...
   - Так это правда, что ли?! - Младший Берт - сын Большого Берта - оттолкнулся от стола, звонко хлопнув по дереву ладонями. - Тьфу. Ни монетки у неё не возьмем, вот и всё! Выбросить его надо. Поганое это серебро. Проклятое. - Развернулся и направился прочь.
   - Ну и не надо, - пропела вслед ему Лейна. - Нам больше достанется...
   - Значит, так. - Уилкс вынырнула из толпы и одним взглядом раздвинула чужие бока. Вокруг неё сразу образовался просвет. Оглянулся от дверей встрёпанный Младший. - Деньги эти никто не трогает. Как лежат, так пусть и лежат. Тут девяносто серебряных, я до единой сосчитала.
   - Девяносто!.. - ахнул кто-то за спиной Жози.
   Уилкс сразу прищурилась.
   - Руди. А ну-ка поди сюда.
   Кто-то нервно хохотнул, когда долговязый Руди вытянулся по левую руку от старшей служанки. Она указала на стол.
   - До полудня чтоб с места не сходил. И глаз не спускал с монет. А то мало ли что, - она многозначительно сверкнула глазом на толпящихся в полумраке слуг. - В полдень я приду, заново пересчитаю. Если надо будет, Берт тебя сменит. - Она повернулась и ловко цапнула Жози за локоть. - Ты. Пойдём.
   В комнате Уилкс девушка не бывала ещё ни разу. Смотреть всё равно было не на что - света старуха не зажигала, ощупью затолкала Жози в тёмный угол, заперла дверь, подёргала и только потом придвинулась следом.
   - А теперь скажи-ка мне, Жозефина - ты что-нибудь об этом знаешь?
   Жози замотала головой. Уилкс подбоченилась.
   - Врёшь ведь.
   - Н-нет. Не вру.
   - Я всех спросила, кого знаю, - задумчиво проговорила старшая служанка. - И кухонных, и комнатных, и дворовых. Никто её вчера не видел. А ты у неё - там - целый час ошивалась, ну-ка рот закрой, я уже всё-о знаю. Да ещё беседовать с нею вздумала. А после этого - вот что с утра пораньше. Да Их Величества нам и пятой части этого... - она прервалась, кашлянула - видно, чтоб не сказать лишнего. - Значит, не знаешь ничего.
   - Не знаю, - пискнула Жози.
   Уилкс недоверчиво покачала головой.
   - Ох, Жозефина, - протянула она угрожающе, - что-то ты темнишь. Обманываешь меня, - старуха надвинулась на неё в темноте, сгребла за воротник и вдруг грянула в самое ухо: - Обманываешь?!
   - Не-ет, нет!! - ворот больно впился в шею, а вторая рука госпожи Уилкс уже раздирала свёрнутую на затылке косу.
   - Душу ей продала, стерва?!
   - Ай!.. - Жози вырвалась - треснул воротник - и с размаху влетела в стену. Дальше отступать было некуда; девушка сжалась в углу, упёрлась в кладку лопатками и приготовилась, если Уилкс снова полезет, не щадить. Всё равно, что та вдвое тяжелее. Ну, а потом...
   Старуха бросила тряпку на пол и плюнула в сердцах.
   - Вот дрянь... Из жалования у тебя вычту. А то его у тебя теперь больно много.
   Из стылых камней по спине расползалась противная дрожь. Первыми свело шею и горло, поэтому Жози молчала, чтоб не блеять овцой.
   - Значит, так, умница, - сумрачно продолжила госпожа Уилкс. Ну, хотя бы больше не кричит... - Пойдёшь и завтра к ней. Завтрак отнесёшь, всё как полагается.
   - Не пойду!..
   - Рот закрой! - взорвалась Уилкс. - Поговоришь с нею, раз ты ей такая подруга. И проследишь. Куда ходит, что делает. Где что хранит.
   - Не пойду! - отчаянно выкрикнула Жози ей в лицо. - Вам туда идти страшно, а меня каждый день туда посылать?! - Дрожь всё туже сжимала горло. - Сами идите! Не пойду... Вы же - старшая!.. А выгоните... и уйду! Зато живая...
   Старшая служанка недобро фыркнула в потёмках.
   - А чего тебя гнать, - ответила она. - Я лучше расскажу в казарме про деньги - и про то, кто их заработал, понятно? Может, они тебя спросят, - она ещё хохотнула, - в укромном уголке, как они добываются. Предателей везде хватает. Вот только сама думай - будешь ты потом живая или нет.
   Жози онемела.
   - Всё, - сварливо крикнула Уилкс, - разговор окончен! Завтра на рассвете - чтоб тут была! Твоя хозяйка рано встаёт...
  
   *
  
   Зеркало висело на каменной стене прямо напротив кресла королевы. Шар мертвенного света плавал между креслом и стеной, чуть выше головы Аминты, чтобы лучше видеть.
   Глаза - опухшие, покрасневшие - ей оставили.
   Зеркало повесили после ухода Александретты; с тех пор оно безмолвно, безжалостно наблюдало за пленницей. С тех пор королева сидела крепко зажмурившись, постоянно ощущая мучительный, настойчивый соблазн разлепить веки, поднять голову и посмотреть.
   Кресло пытало её по-своему, такое же твёрдое и неподатливое. В камере постепенно холодало. Аминта давно перестала шевелиться, закоченев в неудобной согнутой позе. Зеркало бездумно глядело в пустоту поверх её склонённой головы.
   Когда по коридору мерно защёлкали острые каблуки, пленница вздрогнула и инстинктивно распахнула глаза.
   Александретта аккуратно и плотно прикрыла за собой дверь.
   - Что-то случилось, Аминта? - осведомилась она.
   Пленница кусала губы, давя жалкий, постыдный гортанный вой. "Какая же ты королева... как корова на скотобойне!.."
   Приказ лёг на грудь прохладной тяжестью:
   - Посмотри на меня.
   Аминта вспомнила про зеркало и отчаянно замотала головой.
   - Посмотри, - раздалось рядом, гораздо мягче. Она загораживает проклятое стекло, подумала королева и медленно, всё ещё всхлипывая, подняла голову.
   Взгляд колдуньи впился в лицо - острый, как загнутая игла, и такой же безразличный.
   - Ты мне не рада - констатировала она, будто разглядывала распятую лягушку у себя на столе. - Хочешь что-нибудь сказать?
   Аминта молчала, сжимая губы. Мелко дрожал подбородок.
   - Ты знаешь, это невежливо, - заметила Александретта устало. - Но, если хочешь, я уйду.
   Уйди, молила королева, извиваясь на железном крючке её взгляда. Уйди, пожалуйста, умоляю тебя, уйди, оставь меня, не мучай меня, уйди!..
   - Как пожелаешь, - пожала плечами колдунья. Зашуршал подол, заскрипели петли. Аминта опасливо глянула в спину колдунье - и увидела щель в двери.
   - Нет!..
   Александретта обернулась, чуть придерживая ручку.
   - Что, прости?
   Те, по другую сторону, извивались за дверью - предвкушали.
   Подбородок дрожал сильнее прежнего, когда Аминта выговорила, закусывая губы:
   - Не уходи.
   - Прости. У меня нет на тебя времени.
   Застонали петли.
   - Не надо! - взвизгнула Аминта и вытолкнула из себя, пока не исчезла с глаз прямая серая фигура, похожая на шахматную ладью, пока не вползли в комнату те, другие - или пока не очнулась гордость и не раздавила стальной хваткой горло:
   - П-пожалуйста.
   - Пожалуйста, - задумчиво повторила та. - Хорошо. Ты хотела выполнить мою просьбу?
   "Просьбу, ха".
   Железные глаза сверлили темя.
   - Сначала... отпусти, - проговорила королева. Голова была пуста, как вылизанный котёл. Она смутно догадывалась, что не понимает, что говорит. Просто выла от боли спина, глухо бухало в левом виске, цветными искрами взрывалось в глазу. Хотелось думать, что ведьма разозлится и убьёт её - за наглость. Тогда можно будет избавиться от проклятого кресла...
   - Ладно, - проронила Александретта.
   Аминта не удержалась на ногах - рухнула на спину в кучу бурой трухи. Лёжа на спине и вволю дыша, никак не могла понять, что жива. Что можно просто растянуться на холодном гладком каменном полу и...
   Осадная башня снова нависла над ней. Молчала. Ждала. Внезапный стыд не дал встретить её взгляд, грязной тряпкой лёжа под ногами; заставил оторваться от желанного пола, снова согнуться, упереться кровящими ладонями и встать.
   - Коннбрук... - Прервалась, попыталась сглотнуть. - Это моё приданое.
   Молчание.
   - Я не могу его просто так отдать. Он теперь не мой...
   Молчание. Голос королевы подраненной бабочкой порхает под потолком. Стыд разгорается внутри, но страх леденит сильнее. Страх просачивается из едва заметной щели, которую колдунья оставила между косяком и дверью.
   - Отрекись.
   - Я не имею права. Сандретта. Сестрёнка. Ты же должна была...
   - Отрекись.
   - Ты думаешь, я этого хотела?! - с горечью выплюнула Аминта. - Идти замуж за него, когда ты ему отказала?! Отдавать ему наши земли!.. Знать, что он тут же... В день свадьбы, представляешь?.. - она утёрла слёзы. - Вместо первой ночи... я его ждала, пока не заснула. А он...
   Королева плакала. Слова, крики и стоны разбивались о поверхность тонкой башни - точь-в-точь шахматной ладьи - и крошкой осыпались на пол. Наконец Аминта затихла.
   - Я не могу, Сандретта, - прошептала она, виновато подымая взгляд. - Город принадлежит Стефану.
   Колдунья покивала.
   - Ладно. Как скажешь.
   - Стой!.. Не надо... больше... пытать... пожалуйста.
   Александретта обернулась, остановила взгляд на сестре.
   - Хорошо, - заключила она.
   Чёрные тени пролились в дверь. Не обращая внимания на истошный визг Аминты, колдунья обратилась к ним:
   - Если не пересечёт круг - не трогать. Пересечёт - даже пальцем - можете продолжить. Оставите в живых.
   "Круг", соображала опустошённая пленница. "Какой ещё круг?.."
   Линию на полу она заметила, уже коснувшись пальцами ног. С другой её стороны стояло чудовище - совсем рядом, ухмыляясь в лицо. Она ахнула и отшатнулась.
   В очерченном кругу можно было стоять и - если съёжиться и прижать к груди колени - сесть.
   - Сандрет... та...
   Дверь захлопнулась.
  
   *
  
   Иногда Эрону снился тот, самый первый раз.
   Позже он видел много разной жути. Видел стены, сочащиеся кровью, и борозды на дверных косяках, куда можно было засунуть большой палец. Видел в чаще повешенных на собственных кишках. Видел бледных жадных червей, что заводятся в заброшенных подземельях.
   В тот, первый раз ему было семь. Тварь, что явилась за его матерью, пришла без жадного рта и когтистых лап. Она явилась в густом переплетеньи веток, листьев, иголок, поманила и - всё...
   Мамину смерть в народе издавна звали - счастье.
   Разумный человек увидит среди ветвей янтарный огонёк, плюнет и отвернётся. Только совсем отчаявшийся, или дурак, или ребёнок - пойдут следом. Легко парит над землёй огонёк, как будто пушинка по ветру - да только поймать его трудно. О тех, кому случилось этот огонёк догнать и в руки взять, в каждом селе рассказывали: вот был у знакомого дед, а у деда двоюродный дядя, так друг его счастье поймал, и что ни захотелось ему - оно дало... Рассказывали и о тех, кто вслед за счастьем ушёл, да и не вернулся больше. Только где тот удачливый двоюродный дядя жил, да на ком был женат, да где его друг - показывать отчего-то тушевались, а после тех, других пустые могилы на кладбище всегда были - хочешь, иди, смотри...
   ...Эрон знал, что больше всего счастье любит детей. Поэтому не медлил - бежал, искал, звал: вдруг ещё недалеко ушло, вдруг услышит, маму оставит и назад повернёт, к лучшей, молодой, лакомой добыче... Но показывались пока только листья да ветки - мокрые от росы, хлёсткие. Дымка поднималась от земли и испуганно расступалась под его башмаками. В свои семь Эрон был быстрым и ловким; уж он-то догонит, он-то схватит!
   Первым счастье заприметил старый Колфер. Зачем трепаться стал - непонятно. Если сам хотел тайком подкараулить, так помалкивал бы себе и поджидал; а если дела до него нет - чего другим сердце бередить?..
   Мама была не счастлива. Мальчик спал чутко и слышал, как она плачет. Отец тоже был не счастлив, но он за тварью из леса никогда не пошёл бы - отвесил бы со злости затрещину, если поблизости будешь отираться, а потом отправился бы к Колферу и с ним напился, вот и всё. Наверно, оно ему не нужно было - счастье. А маме...
   В ту, последнюю ночь она не спала, но и не плакала. Молчала, повернувшись к бледнеющему окну. И Эрон тоже молчал, уткнувшись лицом в стену. А наутро в постели было пусто, и во дворе было пусто, только полз по земле зябкий туман да блестели на кромке забытого ведра нездешние золотистые песчинки.
   Эрон бежал - и думал, что он не туда бежит, что счастье обмануло его и уплыло по другой тропе, и теперь его никак не нагнать... А потом капля росы сверкала в глаза - холодным хрусталём, а не колдовским янтарём, но он обманывался, он щурился, и озирался, и бежал дальше, и задыхался, и повторял, что попросит, когда найдёт, когда поймает...
   "Верни, верни маму!"
   ...В этот раз Эрон не успел её увидеть. Проснулся в поту, услышал последнее потрескивание углей в чёрном тазу. И ещё что-то услышал. С улицы.
   Плавно поднялся, подобрался к окну с противоположной от конюшни стороны. Плащ лежал на полу. В окно, беспечно открытое, задувал ночной сквозняк.
   Он уже знал, что внизу не нежить - конь бы её учуял и уже поднял шум. И вряд ли там кто-то чужой - не то место и не то время, чтобы по ночам в одиночку шататься.
   А больше, кроме Его Высочества, быть там некому.
  

3

  
   Алистану снилась Мирей, и она была на него сердита.
   - Нет, - она яростно мотала головой, - я тебя не понимаю. Почему? После всего, что мы с тобой...
   Спиной она опиралась на голую каменную стену, и это тоже её явно раздражало. Слева было окно или ещё какой-то источник света - Алистану так и не пришло в голову посмотреть - и свет играл на атласном рукаве её платья. Локоть был в пятнах тёмной грязи.
   - Почему?! - всплеснула руками Мирей. Голос её надломился. - Почему ты вернулся - за нею?!
   Принц моргнул. Ничего не понимаю, хотел сказать он. О чём ты говоришь, хотел спросить он. Но понимание уже вползало в него, вкрадчивое и холодное. Он проник в Коннбрук, обитель некроманта. Он смог вызволить оттуда одну из пленниц. Выкрал из-под носа у чудовища и потом крылся.
   Одну.
   Неужели...?!
   - Мирей, подожди, - Алистан задыхается, тянется, - я тебя вытащу. Я тебя тоже...
   Лицо Мирей съёживается.
   - Ах, значит, меня тоже?!
   - Мирей...
   - Будь она проклята, - плачет сестра. Плачет любимая. - Отняла тебя. Стерва. Стерва...
   Алистан тянется и никак не может дотянуться.
   - Я убью её, - кричит он. - Вот увидишь, я убью Александретту и верну тебя!
   Мирей мотает головой, плачет, отстраняется.
   - Это всё она! Не Александретта - твоя мать!.. это она тебя отобрала... И ты - ты...
   Алистан проснулся; в комнате было темно, душно, глухо и гулко бухало в горле сердце. Он лежал, постепенно привыкая к тому, что всё - не взаправду. Что любимая плакала и обвиняла - не взаправду, что она по-прежнему ждёт его в Коннбруке; может быть - глядит в окно, может, прижимает руку к груди, где под одеждой на цепочке - тонкое золотое колечко. Мирей обещала ему: когда он, наконец, наберётся смелости и скажет отцу, она наденет кольцо и станет носить открыто.
   Алистан перевернулся на бок. Край таза светился оранжевым и дышал теплом, а над краем виднелось тёмное неподвижное пятно. Охотник спал. Принц затаил дыхание, прислушался - точно ли спит, не притворяется? - потом медленно, осторожно выдохнул, подтянул под себя ноги и поднялся.
   Первым делом он отцепил от рамы плащ Эрона и медленно опустил на пол. Ночь лежала за окном красновато-сизая, мутная от сырости и тихая. Алистан решил, что до дороги как-нибудь доберётся, а по дороге уж точно проедет.
   Осторожно, чтоб не звякнул, подобрал пояс, высунулся с ним в окно... В последний момент раздумал бросать: загремит, разбудит как пить дать. Помедлил, неуверенно примеряясь рукой то к поясу, то к гнутому гвоздю, забитому в угол рамы. Потом вздохнул, зажал пояс в зубах и перебросил через подоконник ногу.
   Расстояние он рассчитал верно, спрыгнул мягко, но всё равно затаился, присев под стеной и прижав к себе меч; однако ночь благосклонно молчала, и принц выпрямился, застегнул пояс и направился к конюшне. Уже по дороге подумал, что у охотника остался пуффер; стрелок из Алистана был не ахти какой, но оружие - дело полезное... Однако не карабкаться же из-за него обратно по стене.
   Свет зажигать он не стал; лошадь нашёл в темноте по мелким, настороженным звукам - дыханию, шороху, постукиванию. Частью по памяти, частью на ощупь разыскал седло. Сумки, к сожалению, остались наверху; принц мельком припомнил, что в них было - одеяло, еда, одежда, - и молча с этим простился. С фонарём тоже. В конце концов, вряд ли это уже пригодится - Коннбрук меньше чем в дне пути. И Мирей. И Александретта.
   Осторожно ступая, Алистан направился через пустой двор к воротам.
  
   *
  
   Жози знала, что ей нельзя здесь быть.
   В царствование Стефана и Аминты старые подвалы заперли, опечатали, да так и оставили. Что здесь делали до того, и подавно никто не знал. Но камень здесь был совсем другой: шершавый, будто чем-то выеденный или вымытый волнами; чешуёй шипел под кожаной подошвой, царапал осторожные пальцы.
   Фонарь с собой не взяла, по ступеням сползла, нащупывая каждую носком. Поднос - вовремя, минута в минуту, как наказано - оставила в покоях госпожи Александретты. Там он, наверное, и остывал теперь, под мерное тиканье напольных часов. Или Александретта, вопреки своей педантичной привычке, выпила чай в спешке и ушла по своим неизвестным делам.
   Коридор полнился странным смутным шёпотом. Жози остановилась, придержала юбки, убедилась, что звук был эхом её собственных шагов - или, может, его источник остановился вместе с нею.
   После завтрака девушка осталась у высоких двойных дверей. Стояла, сжимала руки в карманах фартука. Слушала. Смутно скрипели половицы. Звучали далёкие шаги. Никто сюда не придёт, думала она, чтоб успокоить дыхание. Кто здесь ходит?.. сейчас-то? А и пройдёт - скажу, посуду жду, скажу, госпожа приказала... скажу...
   Так она стояла, и слушала, и думала, пока не услышала другой звук. Очень чёткий. Что-то тяжёлое отодвинулось в бывших покоях королевы. Потом снова задвинулось. Жози быстро кивнула сама себе - раз, два, три раза - и потянула на себя золочёную ручку.
   Короткий коридор с ковром из лоз был пуст. Служанка проскользнула на цыпочках, не задерживаясь. Она знала, что комната тоже пуста.
   Сегодня окно закрыто, шторы задёрнуты, и постель, напольные часы, бесконечные гобелены на стенах неподвижны и погружены в полумрак, одинаковые в своей дрёме посреди дня. Но Жози помнит, как один из них чуть трепетал от сквозняка. Она отодвигает его и толкает простую и довольно узкую чёрную дверь.
   По доброй воле Жози и близко бы к этой двери не подошла. Да только Уилкс сказала - прибьёт, если не выследить... Дверца подалась без скрипа, без шороха - видно, госпожа Александретта хорошенько смазать приказала - и Жози, хватаясь за косяк, как в ночную воду, опустила ногу на первую ступеньку.
   ...Ожил и затрепетал впереди золотой огонёк, пробежал по неровному полу, по острой тёрке стен; высветил поворот - направо. Кто-то плакал там, говорил и снова плакал тихо и жалобно - и Жози заспешила на человеческий голос, не оглядываясь назад, в шёпот и мрак. И так уже знала, что она бродит тут не одна.
   Живой огонь горел перед дверью. Изнутри невесомой пыльцой сеялся совсем другой, нездешний свет - мертвенный и холодный, как голос Александретты.
   - Отрекись. Прошу в последний раз.
   - Постой! Мы же договаривались!..
   Другой голос. Молодой, хрипловатый, злой.
   Знакомый.
   - Помолчи, - спокойно ответила колдунья.
   - Но ты же обещала... мы с Алистаном...
   И поперхнулась, ахнула. А потом Жози услышала новый звук - тихий, ломкий, старческий. Не сразу поняла, что это смех.
   - Зачем ты меня сюда привела? - зазвенел молодой голос. - Чтобы посмеяться, да? Чтобы она посмеялась?
   - Помолчи. Пусть твоя мать скажет.
   - Да она мне не мать!..
   Руки служанки окостенели на косяке, будто холодной водой окатило пальцы. Не отрывая рук, она придвинулась, приблизила лицо к самой щели между дверью и стеной, прямо под железной петлёй. Пахнуло сырым камнем, старым деревом и свежим железом.
   Александретта возвышалась посреди квадратной комнатки, спиной к двери. Леди Мирей виднелась в дальнем углу. Бледная и разъярённая, прямая как палка - эту позу знала вся дворцовая прислуга - Мирей, тем не менее, шаг за шагом пятилась прочь от колдуньи и безжалостного резкого света.
   Третью Жози узнала не сразу. Та сгорбилась прямо на холодном полу и смеялась тихо и жутко, роняя из кровавого рта розовую слюну.
   - Вот, значит, как, - проскрежетала эта последняя и вытерла губы рукавом. - Вот... - запнулась, сморщилась, - и сына... и власть... одним махом?
   - Он меня любит, - скупо, гордо уронила Мирей.
   Аминта только сплюнула на пол, пытаясь достать до падчерицы. Мирей подобрала подол.
   - Это твой ответ? - спросила колдунья бесстрастно.
   Пленница молчала, прятала под заскорузлыми волосами остатки лица. По спине у Жози расползался холод. Слова льдинками звякали по гладкому полу.
   - Это твой ответ, сестра?
   ...А потом лёд взорвался и разлетелся по комнате каскадом звонких лезвий.
   - Будьте вы прокляты!! - завизжала королева. - Обе!.. Прокляты!..
   Мирей отшатнулась, бледней обычного. Жози зажала голову в ладонях; ладони горели, как будто обмороженные; голова, напротив, горела, как обожжённая; и предплечья тоже горели от вцепившихся в них чужих пальцев.
   - Будьте... - королева уже выдыхается, сипит, давя из себя напоследок: - Стервы...
   Жози кричит, когда крохотные лезвия впиваются в руки, в ноги, в шею. Но кричит она недолго.
  
   ...Во сне Жози видела высокую башню в облаках.
   - Жозефина, - сказала ей башня, - проснись.
   Почему-то вспомнился недавний потолок с новыми трещинами в побелке. Такой знакомый, родной старый потолок. Здесь его нет - только туман и лицо, тоже смутно знакомое...
   - Просыпайся, - говорит башня, и вдруг оказывается, что это госпожа Александретта.
   У Жози жар; она никак не может выпутаться из проклятого сна, где всё не так. Она знает - самым краешком сознания - что лежит у себя в комнате, и белёный потолок никуда не делся, и шёпот за ширмами никуда не делся, ей даже слышно сейчас, как где-то там шушукаются... Она помнит, что надо вставать, что сегодня у Уилкс для неё важное поручение, и если она снова проспит и не выйдет к сроку, то Её Величество... то Уилкс... то кто-то...
   - Пей, - говорит башня; Жози с готовностью ищет губами твёрдый край чашки, но в рот отчего-то тычется пустая ладонь.
   - Хочешь жить? - колоколом гудит с башни. - Тогда возьми.
   В этом сне всё навыворот, всё не так...
   Питьё противное, тёплое и солёное, во рту сухо, как в очаге Большого Берта. Она глотает и закрывает глаза. Сейчас бы поспать. Но куда там. Нужно к Уилкс... или нет, не к ней, нужно к госпоже...
   ...Жози подскакивает на чужой кровати. Александретта невозмутимо сидит в кресле перед камином. Руки на коленях, под ладонями - уголок кожаного переплёта. Свет перетекает по складкам серого платья. Ни одна из них не шелохнётся - от жёсткого шёлка ни звука, ни шелеста. Служанка тоже молчит - вспоминает и не может вспомнить, а спросить...
   - Боишься? - подсказывает колдунья. И простое слово холодным камнем ложится на грудь. Только холод этого камня неожиданно приятен для горящего в лихорадке тела.
   Чего бояться-то - теперь уже. После того, как побывала в подвалах, замурованных при Стефане. После того, что увидела.
   Жози медленно вздыхает - одна эта крохотная задержка перед грозными очами госпожи кажется ей, прежней, глупой, верхом наглости - и выхрипывает:
   - Не... боюсь.
   Свет от камина дрожит на серых, выцветших ресницах. Или это сами ресницы движутся?..
   - Хорошо, - кивает Александретта.
   И от этого "хорошо" Жози холодеет, несмотря на жар. Что это - "хорошо", приговор?..
   - Меня казнят? - спрашивает она. Глупый, ненужный вопрос, да сказать больше нечего.
   Александретта поднимает бровь.
   - Зачем тебя казнить, - отвечает она, - ты что, не помнишь? Ты уже умерла.
   Странный ответ звучит ещё глупей вопроса - пустым, плоским звоном отдаётся в голове, как будто голова - это обёрнутая полотенцем кастрюля. Если она умерла, то почему тогда...
   ...Александретта вздыхает и встаёт. Платье приходит в движение, заполняет воздух бликами и шелестом.
   - Ну что ж, - замечает госпожа - отдыхай. До семи часов, как раз стемнеет. Потом приходи в южную башню. Раз уж ты сама выбрала.
   ...почему тогда...?
   - Что... выбрала?
   Александретта откладывает книгу на каминную полку. Левая ладонь у неё отчего-то обмотана платком.
   - Жизнь, девочка, жизнь. Думала, я просто так тебе её отдам?
   ...почему...?
   ...Жози засыпает.
  
   *
  
   Мирей озиралась, стоя у стены. Колдунья ушла, прошелестела мимо и не оглянулась даже; а без Александретты ей сразу стало очень неуютно. Каменный мешок полнился мерзким бледным светом; где-то рядом - она знала - бродили на свободе твари-людоеды.
   И ещё была Аминта; конечно же, Аминта. Оставаться рядом с нею вот так, должно быть, довольно гадко.
   Соплячка не разглядела, как расправлялись со служанкой - иначе бы уже жалким скулящим комком корчилась на полу. А вот Аминта разглядела - в ту самую щель, напротив которой её так предусмотрительно усадили. Интересно, кто догадался подослать сюда глупую девку - ушлая ли старуха Уилкс расстаралась, или ещё какой, неизвестный заговорщик?.. Некоторое время королева развлекала себя этим вопросом. Потом повернулась к Мирей и встретила её взгляд, чёрный и острый. Хищный.
   "Он меня любит".
   Ведьма тебя обманула, девочка. Не надейся, она не вернётся теперь, не спасёт тебя от твоего истинного лица. Может, она же и следит за тобою через светящийся шар или проклятое зеркало, следит и ждёт, как ты будешь теперь держать лицо.
   "Он - меня - любит"... Ну надо же.
   Взгляд Мирей твердеет. Она думает о том же. Руки сжала, чтоб не тряслись, но локти беспокойно ёрзают по камню. Тебя обманули, девочка, привыкай. Алистан далеко, а Александретта тебе не помощник.
   В пустом каменном мешке совсем нет оружия. Кресло - и то пропало. Только очерченный мелом круг, и шар, и зеркало, и нежные девичьи пальчики.
   Пачкай руки, принцесса, пачкай, полукровка, а не то снова станешь никем.
   Падчерица не отрывает взгляда, но не придвигается. Что ж тебя смущает, деточка? Белый ли круг, который вполне может оказаться ловушкой?.. Подозрительный ли шорох за дверью - кто знает, может, твари там, сидят и ждут, когда ты двинешься с места?.. Или, может, тебя пугает бесцветный взгляд изувеченной старухи, который отразит твоё личико, прежде чем ты воткнёшь ногти мачехе в глазницы?
   Думаешь, Александретта подарок тебе оставила? Или - проверку? Ну-ну, думай дальше. Александретта тебе не помощник. Никто тебе не помощник.
   Мирей не движется. Кажется, что подбородок у неё дрожит. В комнате тихо; только что-то шуршит совсем рядом. Только позже Аминта понимает, что смеялась.
  
   *
  
   От дверей до середины двора было пять шагов. Разговаривать Эрон не стал; поздно разговаривать. Пока он преодолел эти пять шагов, принц успел обернуться, запрыгнуть в седло и хлестнуть поводьями. А вот утвердиться в седле не успел: когда охотник потянул поводья на себя, соскользнул на другую сторону и звучно шлёпнулся в растоптанную грязь.
   Глядя на это, Эрон испытал что-то вроде злорадства.
   - Ну, поднимайтесь, Ваше Высочество, - спокойно сказал он.
   Беспокойно фыркала взбудораженная лошадь, мотала мордой. Принц лежал на спине тихо и неподвижно. Охотник подошёл ближе и наклонился над телом.
   - Что такое? Ушиблись?
   Мокрые пальцы ухватили запястье.
   - По... моги, - прохрипел принц.
   "Этого не хватало..."
   - Так, - сухо бросил охотник. - Успокойтесь. Успокойтесь, понятно? И скажите, где болит?
   - Я... не знаю...
   Неуклюжий королевский щенок всхлипывал, лёжа навзничь на земле. Дождевая вода собиралась в ямке на его мокрой трепещущей шее.
   - Да успокойтесь!..
   - Я... не...
   - Сейчас я посмотрю.
   Эрон присел над принцем, осторожно расстегнул плащ и колет. Рука, нога или рёбра - ещё ничего: в седло усадить можно, зато покладистей станет. Хуже всего, если спина... тогда никуда отсюда не двинешься; а здесь, одни, без еды, без лекарств...
   Глупый щенок. Глупый, неуклюжий...
   Рука рванулась из-под колета - не птицей вспугнутой, а злющей гадюкой. Сначала показалось - просто ударила в бок, оттолкнула; но, когда перехватил руку, пальцы мазнули по горячему, мокрому.
   - Ах ты, с-сучий... - прошипел Эрон ошеломлённо.
   Рука с ножом дёрнулась ударить ещё, но охотник держал. Обмякшее тело неожиданно изогнулось под ним, сбросило. Эрон перекатился, но подняться уже не смог: боль натянулась стальной цепью, рванула впившимся в тело крюком и бросила в сторону.
   Принц медленно, осторожно поднялся на ноги. Что-то два или три раза судорожно звякнуло у него в руках, потом беспомощно упало наземь.
   Нет, решил Эрон. Не уйдёшь.
   ...Когда его схватили за лодыжку, Алистан отчаянно пытался устоять. Не вышло: ноги заскользили, он завалился набок и снова рухнул в грязь. Попробовал отползти, освободить ногу, попробовал побольней пнуть обидчика. Пальцы - как тиски - держали крепко.
   - Не. Двигайся, - выплёвывал Эрон. - Сломаю... нахрен.
   Постепенно, таща за собой боль, он смог подняться на колени. Щенка надо оглушить, очень надо - но для этого нужна вторая рука, а без неё никак, без неё он упадёт. Вдобавок ко всему, было жарко, душно; трудно дышать. А ведь ещё грузить мальчишку на лошадь - как я его подниму?.. - ещё ехать... и ещё, потом...
   ...ещё...
   ...он ткнулся головой в холодное, вязкое, мокрое, и это было облегчением. Потом лицо обдали брызги - принц, спотыкаясь, ковылял прочь, чавкая по грязи четырьмя... нет, двумя... нет...
   ...а потом была темнота.
  

4

   Летом с городских стен видны были маки. Алистан помнил - тысячи маков, как тысячи алых бабочек, трепетали на ветру.
   Летом.
   ...Город угнездился среди побурелых трав и хмурился на новый недобрый лес, выросший за ночь на знакомом краю старого. Тревожно шевелились на прямых тонких стволах острые железные верхушки.
   Он знал, где найти взглядом знакомый шатёр. Показалось, мелькнула даже широкая отцовская спина. Алистан набрал в грудь воздуха, приготовился окликнуть. Так и не окликнул.
   Армия молчала, единым замёрзшим взглядом уставясь на парапет. Принц прищурился.
   Там, за тёмным обрезом стены - почти ровной, странной, пустынной. Двое?..
   ...нет. Трое.
  
   *
  
   Жози бежит по коридорам и постоянно на кого-то натыкается. Этим утром замок полон чужих, незнакомых серых лиц. Подвалы открыты, и твари вышли в город; поэтому живые - из служебных пристроек, из окрестностей - здесь. Для них тоже открыли двери - война...
   Не глядя, служанка отталкивает их с дороги и бежит, бежит, бежит. Грязь на ковре - на ней оскальзываются с непривычки босые ноги.
   Перед рассветом Жози очнулась на собственной кровати одетой в чистое, свежее, но босой; своих туфель так и не нашла. Да и до них ли теперь.
   Люди старыми полупустыми мешками лежат на ковре в главном коридоре; некоторые - прямо под светлыми прямоугольниками, где раньше были картины. Девушке недосуг пробираться между протянутых ног. Она сворачивает налево. По счастью, у потайной двери никого нет; да и откуда им узнать про узенькую лестницу, что пружиной свернулась внутри замковой стены. Жози проскальзывает внутрь и бежит вниз. Камень ступеней удивительно шершавый, оказывается.
   Она знает, куда ей надо - к кухонному выходу, потом через двор и в подворотню, а дальше по улице, как по спице колеса, до самой крепостной стены. Она не думает, зачем, и не думает, что будет делать дальше. Просто знает, что там, на стене, стоит высокая женщина с серым лицом и серыми волосами, и что очень, очень надо успеть.
   Откуда знает - неважно, неважно, неважно...
   Во внутреннем дворе сырая солома, разлитый жир и густой лошадиный дух. Но лошадей нигде нет. С просевшего козырька крыши над головой капает вода пополам с пылью и прелью. Дальше, за козырьком, над городом висит низкое набрякшее небо.
   В подворотне Жози наталкивается на пропавших лошадей и кричит, выдавливая крик сквозь прижатые ко рту пальцы. В городе удивительная тишина, крик раскатывается, звеня, далеко по улицам. Надо успеть, а до другого выхода бежать и бежать, поэтому она пробирается вдоль стены на цыпочках, чувствует, как струится между пальцами ног тёплое и вязкое, и на той стороне поскорей отворачивается прочь.
   Под хмурым серым небом почему-то сразу начинает щипать глаза. Из туч на город сочится едкая кислая морось. Жози на бегу вытирает лицо рукой, смотрит на пальцы и вздрагивает - почему-то они все в крови. Юбка тоже в крови, а уж про ноги и говорить нечего.
   Во рту терпкий, кислый вкус предательства. В голове пусто, как-то особо не думается. О чём тут думать - не Её же Величество она бежит сейчас спасать от позорного плена. И не ворота тайком открыть. Продалась колдунье, что уж тут думать. За серебро на деревянном столе. За колдовской напиток, дарующий жизнь. Может, ещё за крохотный, но нестерпимо блестящий бриллиантик, походя брошенный в пыль - "спасибо"...
   Он сказала бы себе, что не может свернуть, но это ложь. Она сказала бы, что чья-то чужая воля, будто на поводке, ведёт её к воротам, но это тоже ложь - по крайней мере, отчасти. Она сказала бы себе, что теперь у неё нет выбора, и дорога ей, проклятой - или на плаху, или вслед за Александреттой... но не знает, что сама себе на это ответит.
   На баррикаду она натыкается на втором перекрёстке. Вокруг никого: ни людей, ни кошек, ни крыс. Где-то сбоку журчит вода; вдоль по улице стелется преддождевая хмарь. Жози не знает, как это обойти; не знает и что на другой стороне. Но решает лезть. К этому времени щиплет не только глаза; лицо, руки, голые грязные щиколотки. Жози остервенело чешет руку, потом хватается за набросанные вещи и карабкается. Оскальзывается, падает, лезет снова. Перебирается на ту сторону, оставляя за собой скользкие красные следы.
   Лицо горит нестерпимо, слезятся глаза. Жози забивается под какой-то навес, приваливается к стене и отдыхает в темноте, пока успокаивается воспалённая кожа. Срывает промокший фартук и оборачивает вокруг головы, прежде чем юркнуть дальше по улице. Мокрая ткань прилипает к щекам, но приносит не боль, а облегчение. Жози бежит и думает, что дело не в сырости. Или не только в ней. Ей больно от дневного света.
   У крепостной стены тихо: девушка слышит это издалека. Под стеной, в караулках, под навесами, движение только угадывается. Жози чувствует тех, кто сгрудился там; уже не боится - просто обходит.
   На стене движутся силуэты; она различает негромкий, надорванный плачущий голос, не узнаёт его и задирает голову. Трое в капюшонах; один - на коленях; у кого под плащом - серое жёсткое, словно сталь, платье?.. кто из них - Александретта?..
   ...Жози очень странно: ей кажется, что она слышит, как летит стрела. Оттуда, из-за стены. Камни опрокидываются над головой, узкая лестница беззвучно рушится вниз, хотя нет, на самом деле это она сама летит по лестнице наверх. Но стреле не нужны лестницы, стрела всё равно быстрее; когда камни остаются внизу, под ногами, Жози видит, что не успела. Одна из фигур валится на камни, и служанка кричит, кричит, кричит, не думая о том, кто её теперь услышит. Кричит, пока одна из фигур - в сером плаще - не оседает около упавшего.
   - Госпожа... госпо...
  
   *
  
   Королева хрипела, хватала холодный воздух. Хваталась за камень, хваталась за стянутый на груди чужой плащ. Замёрзнуть боялась?.. или упасть?..
   Мирей наблюдала поодаль. Стоять рядом с мачехой ей было мерзко, рядом с колдуньей - чего уж тут таить - страшновато. Но остаться нужно было - остаться и увидеть.
   С парапета видно далеко, а вот слышно не очень. От этого особенно жутким кажется пустой город. До рассвета на улицы выползли мертвецы; как рыбы, копошились между ослепших, онемевших домов, стаскивали скамейки, лотки, повозки в мерзкие груды бесформенного мусора. Между ними изредка стелились другие, быстрые и бесформенные тени. С рассветом мёртвая армия сползлась куда-то к стене, и Мирей перестала их видеть; но всё время вспоминала, что они где-то там, под ногами...
   Далёкий, смутный рокот доносился от опушки, где расположилась армия. Серела грязная мощёная дорога, шагал по ней - быстро, деловито, - одинокий человек. Ранним непрошеным снегом лежали на плечах гладкие волосы.
   Мирей сморщилась: она рассчитывала, что придёт Стефан. Потом покосилась на колдунью: та бесстрастно смотрела вниз, через парапет. Молчала. Рядом ободранными почерневшими пальцами вцепилась в камни пленница. Надрывно, с присвистом дышала. Молчала.
   Человек внизу остановился и поднял к серому небу белое лицо. Негромкий его голос Мирей услышала ясно.
   - Сандретта. Разреши войти.
   Капюшон плотной серой шерсти шуршит на голове колдуньи. Она медленно наклоняет голову. Мирей ступнями чувствует тяжёлый толчок, и ворота приходят в движение.
   - Райнер! - кричит Аминта. - Райнер, помоги мне!..
   Беловолосый человек медленно поднимается по каменной лестнице. Поднимается, осторожно ведя пальцами по стене, когда может, наверно, взлететь на парапет и даже не вспотеть. Мирей молчит, смотрит, отмечает.
   Аминта рвётся ему навстречу, заламывает руки, спотыкается, молит:
   - Райнер... помоги... меня предали... Райнер...
   Замолкает.
   Райнер Киллан смотрит на неё, видит, каменеет. С немым вопросом, возмущённым и недоумевающим, ищет взгляд колдуньи. Но говорит - спокойно и ровно - всего лишь:
   - Здравствуй, Сандретта.
   Серое лицо поворачивается навстречу белому.
   - Здравствуй, Райнер.
   Мирей боится шевельнуться: слишком важный разговор вот-вот удастся подслушать, слишком опасный для некоронованной, незаконнорождённой мошки: заметят - раздавят. Мирей примерзает к камням и готовится слушать и запоминать.
   - Сандретта. Послушай. - Маг вздыхает. - Хотя о чём я: слушать ты не будешь.
   Холодные губы морщатся, мнутся. Это ещё что?.. неужели - улыбка?..
   - Тебя же вроде бы убить меня посылали, - замечает Александретта, - а не разговаривать.
   - Ну... всё сложнее.
   - Райнер, - всхлипывает Аминта. - Райнер...
   - И что же предлагает мне Стефан?
   - Я тебе предлагаю, - быстро, горячо говорит маг. - Уходи. Время ещё есть.
   - А Стефану, значит, нечего мне сказать?
   Маг качает головой - медленно, безнадёжно. Мирей молчит, ждёт.
   - Уходи. Пожалуйста. Ты не понимаешь: Стефан разрушит город.
   - Посмотрим.
   ...Армия колышется, шепчет, подспудно волнуется. На фланге - там, где расположились лучники - неровно, неуверенно месят грязь сотни кожаных башмаков. Чавкает удивлённая земля. И никто не слышит, как скрипят под привычной рукой - совсем рядом - дерево и вощёный лён.
   Мирей тоже этого не слышит. Да и не до того ей.
   - Предали... - шепчет королева. Злой ветер сечёт по губам, выжимает кровь, с корнем вырывает слова. Киллан медлит - справляется с собой.
   - Отпусти её.
   Александретта отвечает устало - как будто уже повторяла это:
   - Нет.
   - Отпусти. Хватит.
   - Почему?
   - Пойми, - убеждает Киллан, - Стефан не будет её спасать.
   - Я знаю, - соглашается колдунья. Мирей чувствует, как внутри топлёным воском расплёскивается торжество. Не зря мёрзла в подземелье, не зря рисковала. Мачеха здесь так и сгниёт, и поделом ей. А вот она...
   Аминта вскидывает растрёпанную голову.
   - Что?.. - бормочет бессвязно. - Стефан не будет?.. Что ты говоришь? Райнер?..
   Маг смотрит с жалостью - но не на пленницу:
   - Тогда зачем ты?..
   - И ты ещё спрашиваешь.
   ...На фланге - там, где расположили лучников - влажная морось начинает лезть в глаза и оседает на ресницах. На тетиве тоже оседает, но стрелка это не волнует. Он успеет до того, как отсыреет тетива, до того, как дождливое марево размоет перед глазами зубцы парапета. Позиция у него так себе, но там, наверху, почти пусто, никто не мельтешит, и в кого стрелять - хорошо видно.
   Мирей этого не видит. Да она и не смотрит за стену.
   - Сандретта. Ты ведь отказалась тогда от свадьбы.
   - Это был мой город, - скрежещет осадная башня, надвигаясь. - И сейчас мой.
   - Это было приданое королевы.
   - Нет. Моё.
   - Когда ты отказалась от Стефана, ты...
   Её ответ стальным болтом лязгает о камни. Первым болтом, предупредительным.
   - А почему отказалась - помнишь?
   Райнер стоит перед ней, смотрит под ноги. Как будто это он виноват.
   - Я знаю, - говорит мягко. - Я знаю, что делал Стефан. Он и с Аминтой так же поступал. Спроси её, легко ей было или нет.
   Аминта плачет. Александретта молчит. Мирей улыбается. Стальное остриё среди мокрых ветвей указывает точно в цель.
   - А всё-таки, - говорит колдунья тихо, печально, - ты меня предал, Райнер.
   Лучник этого не слышит - он слышит только, как щёлкает тетива. Мирей слышит, но не понимает, озадаченно моргает красивыми карими глазами, слезящимися на ветру. Райнер вздрагивает.
   - Чт...?
   И падает.
  

5

  
   ...Мирей видит, как падает Райнер. Улыбка - пламя на ветру - дрожит и колеблется на её лице. Она уже поняла, что произошло непоправимое, что скоро весь мёртвый город и живое хмурое войско под городом, и высокая тонкая женщина на стене, и широкоплечий мужчина во главе войска - всё придёт в тяжеловесное, неумолимое движение, но ещё соображает, раздавит ли оно её саму, Мирей, или нет. Она не движется, боясь потревожить камень, который увлечёт её за собой. Пальцы её впиваются в края плаща, зубы её впиваются в нежные розовые губы.
   ...Александретта видит, как падает Райнер - и надламывается тонкая серокаменная башня, и рушится перед телом, и дрожат руки, шарят по синему жилету и путаются в белых прядях.
   - Райнер... - срезанной камышиной по ветру, одинокой трубой над пустым морем, - ну зачем ты, Райнер?.. Зачем?..
   ...Стефан видит, как падает Райнер - и твердеет широкоскулое лицо. Король валуном возвышается на разъезженной дороге, среди втоптанной в грязь травы; не смотрит на стену, не смотрит вокруг - смотрит в моросящий дождь перед собой и как будто тяжко думает. Мокрые бока, руки, плечи скользят мимо него и исчезают в зарослях, не задевая.
   - Годфри, - роняет король.
   Сбоку движение - неразличимый в сером плаще, кто-то бежит, исчезает, потом появляется и, наконец, застывает у левого локтя. Стефан молча ждёт, пока стихнет суета. Пока не послышится у локтя негромкое, без всякого выражения:
   - Ваше Величество.
   Тяжёлое, как камень. Стефан знает этот голос.
   - Говори, - велит он. - Что с миссией Райнера? Он вернулся?
   Король молчит о том, что видел. Он хочет знать, что скажет слуга. Он хочет знать, что слуга видел.
   - Ваше Величество. Мастер Киллан не вернулся с миссии.
   Король смотрит в дождь перед собой. Потом кивает.
   - Ясно.
   Слуга снова кланяется - и снова, чтобы только не поднимать глаза. Но вялое, будто ленивое движение королевских пальцев как-то замечает.
   В мокром мареве колышется листва и мелькают руки, плечи и блестящие бока. Стефан не знает, где скрылся стрелок - он настоял на том, чтобы этого не знать, и сейчас старается не гадать, какая из тусклых серых фигур только что исполнила его приказ.
   - Ваше Величество?
   - Райнер просил дать ей шанс, - отвечает король. - Мы его дали.
   ...Жози видит, как падает Райнер - мельком, ей всё равно, что станет с беловолосым незнакомцем. Она мчится вверх по ступеням не к нему - мчится к надломленной башне, к сгорбленной серой женщине.
   - Ну зачем ты, Райнер? - спрашивает госпожа Александретта. - Зачем? Ведь это - меня...
   Она не понимает. Только новые глаза Жози острей, чем у Стефана, острей, чем у его сына, она видит яснее, чем его незаконнорождённая дочь, хотя та стоит в двух шагах; она видит так же ясно, как стрелок, хотя тот скрывается в лесу за стеной. Кроме него, она, наверно, одна знает, что он не промахнулся.
   ...Алистан видит, как падает Райнер. А ещё он видит на стене Мирей - гибкое деревце на скале над штормовым морем. И именно ради неё - в этот момент он готов себе признаться, что не ради города и не ради матери - он продирается сквозь дождь и выкрикивает, раз за разом, одно и то же короткое слово. Ветер, словно равнодушный взгляд, сечёт лицо.
   Стефан оборачивается нехотя. Хмурится. Молчит. Алистану плевать.
   - Отец! Что они делают?
   Холодные капли падают на пылающее лицо.
   - Что ты делаешь?!
   Стефан молчит. Алистан вытирает сбегающий по лицу дождь. Щёку царапает холодный край рукавицы.
   - Что значит - "не вернулся"?
   Отцовский плащ на спине напитался водой и потемнел, но на мокрую тряпку похож не стал. Ткань дорогая, хорошая.
   - Отец. Ты слышишь меня?
   Король устало поводит плечами под мокрым плащом. Выпрямляется.
   - То и значит. Не вернулся. Хватит глупых вопросов.
   - И... что мы теперь будем делать?
   Стефан молчит. Алистан смотрит вперёд. Взгляд скользит по мокрым стволам, по мокрым плечам и упирается в далёкие стены.
   - Там же... там мама!
   - Она знала, что её ждёт, - заметил Стефан сумрачно.
   Вокруг них всё двигалось, поднималось и плыло, грохотало и чавкало в грязи, и только король оставался недвижимым на месте. Алистану отчаянно хотелось ухватиться за него.
   - Ты что - разрушишь город?..
   - Я его освобожу, - ответил Стефан. - И верну.
   - Но там же...
   - Ваше Величество! - жужжит и жалит крик откуда-то спереди. - Ваше Вели...
   И король отворачивается прочь, бросив - как монетку в грязь:
   - Уйди.
   Армия приходит в движение.
  

6

  
   - Стой!! - кричит Алистан. - Подожди, отец, не надо!!
   Стефан не слышит. Стефана уже нет - кругом чужие плечи. Из-за плеч уже не видно даже стены и трёх маленьких фигурок наверху. Он смутно помнит, в каком направлении они были. Смутно помнит, какая из них - Мирей. За плечами мелькает только серое бельмо неба - сначала пустое, потом - в редких чёрных чёрточках. А потом чёрточек становится всё больше.
   Над стеной взмывают стрелы.
   И Алистан кричит, кричит и рвётся, и понимает, что не ему успеть за стрелами, что разве что Райнер успел бы за стрелами, но Райнера нет, ведьма его убила, и теперь...
   Плавно и медленно стрелы опадают на поле перед стеной. На опушке слышен невнятный удивлённый возглас. Потом ещё один. Алистан пробивается вперёд, но куда там.
   Потом кричат уже слева - резко, предупреждающе. Плечи подаются, толкают вправо. Что-то большое, грузное ползёт сквозь ряды. В той стороне стонут горла, стонет под тяжестью земля. А с другой стороны - издали, спереди - ахает другая, широкая нечеловеческая глотка, и мгновенно сереет дождливый лес, сереет море чужих плеч, и вот уже совсем не видно ни плеч, ни короля, ни леса, ни опушки.
   Алистан вытирает рукавом слёзы. Ему всё кажется, что он видел крохотные фигурки там, на обрезе.
   Где король? Где Мирей?.. Снова ахает пушка.
   - Пропустите!..
   Он толкает, скользит, во что-то врезается. Бранится, отталкивает, мучительно моргает, снова отталкивает и скользит.
   - Да пропустите же!.. Я!! Приказываю!!
   Кашляет. Всё в дыму.
   Где-то там, на стене, умирает Мирей. Чужим плечам всё равно.
   Сталь в руке скользкая, холодная. Сталь выжимает дождевую влагу из стёганой перчатки в ладонь.
   Мирей.
   Серое железо перед глазами, серое железо на плече и потемневшая красная котта. Дальше - мгла, не видно. Да и плевать, что там. Сталь рубит красное там, где оканчивается серое. Так легче, красное не воспротивится. Алистан отталкивает и шагает. А потом рубит следующего и шагает ещё раз. Всё просто.
   Мирей.
   И вот тогда чужие плечи - нечувствительные к слезам, глухие к приказам, будь ты хоть сын короля - подаются перед ним. Перед сталью - подаются. Ряды накрывает мертвенное молчание. Следующий шаг Алистан делает уже свободней. Солдаты провожают глазами его серое лицо.
   Он не знает, где Стефан, но остальные, кажется, сами расступаются перед ним в нужном направлении. Красный шатёр остаётся в стороне - над морем голов величаво проплывает золочёный наконечник шеста. Мир ясен и мягок, словно масло.
   "Это ты отнял её. Не колдунья, не мертвецы, не злые чары. Ты, отец, и мама".
   Стефан оборачивается - не на шаги, не на окрик. Оборачивается на накрывшую его тишину. Молчит.
   Алистан тоже молчит. И не останавливается. Кровь мешается с водой и стекает на раскисшую землю.
   Мирей, - рукоятью, наотмашь.
   Мирей!.. - кромкой.
   Мирей!! - остриём.
   ...Слева снова тянет серым дымом. Справа ещё видно королевскую стражу. Алистан понимает: у них была секунда, чтобы понять, кому они служат - королю или его короне. И они уже решили.
   Вот теперь пора приказывать.
   - Прекратить, - несётся по дымному ветру. - Остановить! огонь!! сейчас же!!
   Во главе красных котт Алистан вырывается из леса. Стены - не видно, всюду дым, и в дыму копошатся серые фигуры. Свои, чужие - не ясно. Что там? Где город? где стена? целы?..
   В правой руке Алистана меч, в левой - корона. То и другое красно, то и другое он подымает, как оружие.
   - Александреттааааааааа!
   Крик тонет в дыму. Алистан задыхается.
   - Мы отдадим!.. Отступим!.. Мирей! Освободи - Мирей!..
   Дым мокрыми клубами уплывает по ветру.
  
   *
  
   Когда подтянули пушки, поле перед стеной затянуло окончательно. Оказывается, не очень-то и зрелищное дело - война. Вообще непонятно, как они там, внизу, друг друга различают. Только у Жози теперь другие, зоркие глаза. Теперь она видит всё.
   Когда пустили стрелы, колдунья и глазом не моргнула. Колыхался на ветру жёсткий серый шёлк - и вместе с платьем колебался над стеной воздух. Интересно, почему те, внизу, не видели. Острия путались в серых складках, застревали, переворачивались и падали. Служанка следила за этим с непонятным злорадством.
   Первая пушка ударила в стену, и Александретта вскинулась. Напряглись, распрямляясь, складки, край ткани пополз вниз, прикрывая камни. Следующему ядру нечего и стараться.
   Только следующее прошло над стеной, над их головами, чуть задело барьер и ухнуло в город. Взвизгнула Мирей, припала к грязным камням. Осадная башня из серого шёлка не шелохнулась, но волны вокруг неё растеклись, разрослись, как будто масло расплескали по воде. Жози запрокинула голову.
   Второе ядро отскочило и разлетелось осколками где-то внизу, под стеной. Мирей осторожно, через плечо, оглянулась. Королева не шелохнулась: так и сидела, повесив голову и растрепав по ветру остатки волос.
   Третье ударило в стороне от ворот; и сразу - с другой стороны - четвёртое. Леди Мирей поморгала и начала медленно подниматься. Весь дорогой атлас на груди - в серых разводах; в разводах мягкое розовое лицо. Уже почти не вздрагивает, рукавом вытирает щёки; поблёскивает внимательными глазами. Видно, тоже заметила: в ворота ни одна пушка не целит. Почему? Всё ещё надеются спасти?.. или?..
   Следующее ядро проходит высоко; служанка снова поднимает голову, и зябкий холодок просачивается в живот: а ну как рухнет сейчас - прямо на головы?..
   Нет; не рушится - отскакивает в сторону, в поля за стеной, и там взрывает липкий фонтан земли. Но по осадной башне - неподвижной, непоколебимой башне из серого шёлка - проходит мелкая дрожь. Совсем незаметная; Мирей её не видит - видит только Жози.
   Налетает ветер, хлещет дождём. Вместе с ним налетает гул. Дым клубится под стеной. Стена цела; её чуть задело только то, первое ядро. Цел и город - вяло, чадно горит где-то в одном месте.
   Целы ворота, и человеческим фигуркам на парапете опасаться, вроде бы, нечего. И стену, и ворота, и город охраняет всего одна башня: именно в неё приходятся все удары. И только Жози видит, как по ней ползут трещины. Вот - вздрогнула, будто в живот ударили, но тут же выпрямилась. Вздрогнула снова.
   Молчат закрытые ворота, молчит за воротами, в узком запертом колодце, армия мертвецов. Их бы выпустить, заставить открыть ворота -добрались бы до вражеских рядов, а там и до проклятых пушек. И осталось бы Стефану убраться куда подальше... Так почему не повелит Александретта, не прикажет, собственной волей, словно петлями из проволоки, не потащит на врага?.. Жози хлюпает носом, понимает: дождь. Пока льётся с неба едкий дождь, мертвецы безвольно останутся на месте; станутся в укрытии и другие, быстрые, голодные твари, пока не зайдёт над головой невидимое солнце. Не хватает у Александретты воли, чтоб пересилить их боль; а если ещё нажать, если подхлестнуть - тогда не придётся ли ей забыть о пушках?..
   До предела натянулись складки призрачного шёлка, до зеркальной гладкости, на разрыв; того и глади - треснет где-нибудь, разойдётся - и тогда...
   ...что тогда?
   Что-то происходит внизу, под стеной. Между залпами слышно - кричат. Что кричат?.. откуда - так близко?.. Под свой же огонь попадут!.. Или?..
   Жози опирается на парапет, свешивается, смотрит. Только поэтому - не видит. Не успевает.
   - Мирей! - кричат внизу.
   Стефанова дочь вскидывается, жадно глядит во мглу. А потом - разом, как кошка - всем телом, клубком ярости бросается в спину Александретте. Башня подламывается посерёдке, серый шёлк шуршит о парапет. Жози оборачивается, тянется, хватает - но платье скользкое, но камни мокрые. Но - поздно.
   Вместо Александретты в руках остаются обвисшие, растрепавшиеся кудряшки Мирей. И Жози не спешит их отпускать.
   - Ах ты, дрррянь...- рычит она со злым, горячим наслаждением. Ей вспоминается разбитая вазочка и густое вишнёвое варенье, ползущее вниз по стене. Тогда её, Жози, в первый раз секли. Вспоминается, как медленно Мирей облизывала нежные свои розовые губки - а потом быстрым движением грохнула злосчастную вазочку о стену. Посмотреть на наказание не пришла - но Жози бы поспорила, что та тихонько наблюдала откуда-нибудь из высокого окна. Наблюдала и облизывала губы.
   Теперь густое, красное ползёт по серым камням парапета. Мирей не кричит, почти не вырывается - мотается в руках грязной тряпкой. Жози вспоминает - драить котлы на кухне было у Уилкс особым наказанием: попробуй отскреби почерневший жир у внутреннего края - а попробуй, не отскреби!..
   Жози с омерзением бросает мерзкую тряпку, остервенело оттирает тёплое, маслянистое - фартуком, юбкой, чем угодно - и только потом смотрит на руки. Смотрит под ноги. И, как будто увидела крысу или змею, задохнувшись, подбирает испачканную юбку.
   Мирей не шевелится.
  
   *
  
   Аминта пробуждается от знакомого голоса.
   Ещё плещется вокруг тягучий белёсый сон. Ей дурно, голова горит, и она никак не может из него выкарабкаться. Но кто-то зовёт, кто-то знакомый.
   Стефан?..
   Холодно.
   Мучительно жарко.
   Она открывает рот, чтоб позвать в ответ, но губы спекла твёрдая корка. Горло сухое, ресницы слиплись. Воды. Где-то на столике возле кровати служанка всегда оставляет кувшин с водой...
   Что ей снилось, она вспоминать не хочет. Не будет. Не скажет. Стефан разозлится, если она снова заговорит о сестре. Не дело. Не стоит. Но тяжело в груди, тяжело в горле, ещё горит лицо и хочется, чтоб родной, ласковый голос сказал - да что ты, милая. Не было никакой войны. Не было никакой темницы. Ну, сама подумай, как же я мог бы тебя оставить?..
   Знакомый голос кричит снова. Надсаживается. И это не Стефан.
   Руками Аминта раздирает слипшиеся веки. Ладони мокрые; вода; откуда вода?.. Лицу больно от пальцев. Боль ворочается в голове, шипастым хвостом застревает в горле. Наконец королева открывает глаза.
   Дождь.
   Стена.
   Серое платье.
   Тяжкое, холодное отчаяние - комом в животе. Нет Стефана - оставил, отрёкся ещё тогда, оставил игрушку спятившей сестре. Откупился от давней измены, теперь, наверно, думает, что чистым уйдёт. Что Александретта его не тронет, ха...
   Но - голос. Был ведь - голос. Где же?.. чей?..
   За стеной - немой многоголосый шум. Не разобрать, не узнать, не окликнуть. Неспешно надвигается тень глухого серого платья.
   Голос...
   ...был?
   Прошу... пожалуйста... пусть только голос!.. пусть - ничего больше! пусть последнее, что перепадёт - до того, как с концами накроет последняя серая тень - будет хотя бы иллюзия родного голоса!
   ...Он кричит; теперь, кажется, не ослышишься, не ошибешься. Кричит, выкликает за стеной чьё-то имя. Не Стефан; молодой, звонкий, неокрепший ещё голос.
   Сын. Алистан.
   Как же это - он тоже здесь?.. Пришёл - за нею?.. И как получилось, что он - там, прямо под стенами? Если подошёл так близко, значит, больше не будет пушек?.. значит, войско Стефана там, совсем уже рядом?.. Наше войско... теперь снова будет - наше... её - и сына. А Стефан... ну что ж, а Стефан...
   Больше королева ничего не может - слишком она устала. Она закрывает лицо руками, тихо, благодарно плачет и ждёт. А потом ветер доносит до неё имя, которое выкрикивает сын. Доносит и бросает смятым на камни, и оно мокрым комком докатывается до её колен.
   "Мирей".
   Аминта моргает в белёсую пустоту, не понимая и не веря. Она не видит, как исчезает в пустоте край серого платья, как растворяется в дыму её многодневный кошмар. Она слушает, слушает, слушает, как будто ещё надеется что-то услышать, но голос Алистана уже потонул в ровном вязком болоте шума.
   Армия освободителей входит в город.
  
   *
  
   Эрон слышал, как мимо шли люди, и кричал до хрипоты, когда понял, что не успеет - как бы медлительны они ни были, - доползти через скользкий мокрый двор до мощёной дороги.
   Не докричался. Только раздразнил боль, и та, обозлённая, впилась в живот.
   Когда он снова пришёл в себя, ещё больше посерели вокруг дождливые сумерки. Темно в глазах - или и правда проспал до самого вечера?.. Тихо шуршал дождь по лужам, по крыше - уже сонно и вполсилы; Эрон как мог успокоил рваное, неровное дыхание и прислушался. Не слышно было людей - видно, давно ушли в сторону города. Не слышно и зверья - сидит по норам, пережидает дождь - или, может, от чего другого попряталось...
   Кровь, кажется, уже не шла. Он пощупал рану руками, но руки ничего не чувствовали - одежда набухла влагой вся целиком, пойди определи, где дождь, где кровь. Широкое крыльцо было всё в тех же пяти шагах; он понемногу развернул тело в ту сторону, переждал звон в ушах, потом дотащил себя до ступеней и поднял на первую, потом и на вторую. На пороге остановился: забираться в глубину дома и умирать там в одиночестве не было смысла, а здесь не дуло и не капало - и было видно двор.
   Где-то через полчаса дождь закончился; по лесу вкрадчиво расползалась тишина. Потянуло стылым сквозняком, и Эрона начало трясти. Меркли остатки света, казалось, откуда-то из-за спины, из недр покинутого дома во двор течёт темнота. Он подумал о фонаре, но фонарь остался в комнате на втором этаже. И о костре тоже подумал, но совсем мельком.
   Порох безнадёжно отсырел, арбалет сломался ещё вчера. Эрон высвободил меч и прислонил к косяку рядом с собой. Потом поудобней опёрся о дверной обрез, снял промокшие перчатки и растёр онемевшие руки. Ноги оставил в покое - всё равно больше не встать.
   Он знал, что где-то в чаще уже начали просыпаться ночные твари. Скоро какая-то из них первой придёт сюда.
   Стемнело. Странная, настороженная тишина всё ещё висела над лесом. Дрожь постепенно унялась, забрав с собой остатки чувствительности. Эрон сидел и думал, как хорошо было бы сейчас уснуть. Ему было, пожалуй, почти приятно теперь.
   Если б не глубокая мшисто-мягкая тишина - так бы с концами и уснул, не услышал бы. Кто-то шуршал по подлеску - далеко, кажется, аж по ту сторону дороги - кто-то небольшой, неловкий и напуганный. Кто-то живой, решил Эрон.
   Шорох близился со стороны города. Охотник поднял тяжелеющую руку и положил на рукоять. Не кричал, не звал - ждал. Скорей всего, одинокий дезертир пробирается обратно - только всю дорогу от Коннбрука так не пробежишь: далековато, дыхания не хватит. Значит, бежит от чего-то, что поближе Александретты - и, как назло, прямо сюда...
   Девушка вывалилась из кустов, прошуршала мягкими туфлями по дороге; перед воротами застыла, настороженно, как зверь, наклонила вперёд голову, потом протянула руку. Ему показалось, что она принюхивается. Потом шмыгнула носом, подобрала юбку и зашлёпала во двор.
   Сначала Эрон на неё едва взглянул - ждал то, другое, что идёт следом за ней. Но потревоженные кусты встряхнулись, брызнули хрустальными каплями - и успокоились.
   Кровь - пятнами - на юбке, на фартуке; грязными потёками - на пальцах, на костяшках. Тонкие мокрые пряди - чёрными трещинками - по щекам. Чепец обвис и набряк дождём; видно, были под ним заколки, да потерялись. Только во дворе он разглядел, что не было на ней никаких туфель: только босые, облепленные глиной ноги.
   Горожанка; уж не из самого ли Коннбрука?.. и хватило же сил сюда добраться...
   Он молчал, поглубже задвинувшись в проём, но девушка увидела его сразу. Раз смутившись перед воротами, она больше не колебалась: пробежала через двор, вспрыгнула на крыльцо и уже там и то ли на колени бухнулась, то ли рухнула, не устояв - прямо перед ним. И тут не испугалась, не вздрогнула - как-то сразу вся обмякла и припала к нему, мокрому, грязному, такая же грязная. Как будто сюда и стремилась.
   Пахло от неё кровью и лесом. Держалась, маленькая, не отпуская от себя остатки мужества, пыталась не заплакать - но мучительно морщилось в сумраке белое лицо. Эрон подумал, что вдвоём им обоим, пожалуй, станет теплее.
   - Ты... кто? - буркнула она ему в грудь.
   Он пожал плечами - какая разница. В животе снова просыпалась боль, и ему хотелось уснуть, прежде чем она примется за него всерьёз.
   - Не бандит?..
   - Нет.
   Уткнулась в кожаный жилет, затихла. Эрон тоже дремал - или медленно погружался в забытьё - поэтому не сразу понял, что девушка не дышит. Вздрогнул: понял. Меч лежал рядом во мху, но обе руки оказались заняты...
   - А ты, - прошептал он совсем тихо, - кто?
   Услышала. Медленно, тяжело вздохнула - и затихла снова.
   - А я Жози.
   Больше ничего не сказала. Совсем стемнело. Эрон понял, что больше ничего и не скажет.
   А потом она спросила:
   - Ты хочешь жить?
   Он не помнил, что ей ответил.
  

?

2015 - 2018

  
  
  
  
  
  
  
  

45

  
  
  


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"