Давно я не окунался в такую темень. В полночь на окраине Мейсон-Сити глаза мои различали предметы не более, чем глаза слепца c мешком на голове. Я не видел Эдди, но слышал его прерывистое дыхание.
Груз, взваленный на плечи, быстро превратил моего упитанного товарища в задыхающегося астматика. Он любил бахвалиться своей силой и сам вызвался нести сейф. Сейф -- это сказано слишком громко. Обычный металлический ящик, который вместился в просторную дорожную сумку. Хотя весил он, конечно, не менее ста фунтов.
Выходя вторым, я прикрыл за собой дверь. От свежего воздуха, а может и от сознания того, что мы выскользнули из мышеловки, где нас в любую минуту могли прихлопнуть, дышать стало легче.
-- Быстрее переступай ножками, это тебе не пиво хлестать, -- шипел я на Эдди. У меня появилось желание ткнуть его в бок, как ленивого мула. -- Мы должны пройти раньше, чем проедет трамвай.
Только трамвайный путь и проходящая рядом с ним дорога отделяли нас от старенького "Плимута". Пикап Эдди мы загнали в заросли заброшенного парка. С дороги он не был виден. А если бы кто и заметил, то какое ему дело, чем люди занимаются ночью в машине.
Но, как назло, из-за поворота показался трамвай. Это громыхающее чудовище напоминало наполненный светом аквариум. В полумиле отсюда находилось трамвайное кольцо для разворота и на этом отрезке, как правило, трамвай бывал пуст. Разве что парочка малолетних бандитов с крашеными чубами забыла выйти где им положено, и теперь возвращается вкруговую. К утру, сдавая смену, водитель трамвая обязательно обнаружит вспоротое сиденье и автографы на спинках кресел.
Фирму, которую мы только что накрыли, обнаружил мой старый друг Патрик. Контора "Купиподешевле-продайподороже" занималась благотворительностью. Ее хозяин, кореец Кун, в совершенстве владел искусством уходить от налогов. Судя по финансовым отчетам, на довольствии у него числился весь Мейсон-Сити. Если б и правда на бесплатные обеды уходило столько, сколько он писал в отчетах, -- все городские бродяги давно бы лоснились от жира, как мой друг Эдди.
Шмотки, которые он якобы вручал малоимущим, не поддавались учету. Какой инспектор мог отыскать, к примеру, Джека Сизого Носа, которому пожертвован свитер из ангорской кошки? В графе "Домашний адрес" у этого бродяги значилось: "под третьей вокзальной скамейкой". Патрик неделю работал у них Санта Клаусом на рождественские праздники и разобрался в этой механике. В таких конторках в особом почете шелестящая наличность, которая имеет способность приходить и уходить, не оставляя следа в финансовых отчетах.
Законопослушных налогоплательщиков подобные штучки возмущают, нас же с Эдди -- наоборот. Я лично не против эмигрантов с востока,ведь многие из них прижимисты и экономят на сигнализации. Этот Кун зажилил деньги даже на настоящий сейф, и вышел из положения, приварив железный ящик к трубе отопления. Правда, замок в этом ящике составлял не менее половины его веса. Пришлось отрезать дюймовую трубу в двух местах вместе с ящиком. Благо, что сейчас лето, и вода в системе отсутствовала.
Пятнадцать минут моей праведной работы -- и деньги в металлической упаковке у Эдди на горбу.
-- Переждем трамвай, -- за два захода в перерывах между сопеньем выдохнул Эдди.
-- Не торопись -- я остановил Эдди, -- кажется, еще кто-то едет. Мрак на дороге рассеялся светом фар. Хотя мы не попадали в их лучи, холодок беспокойства пробежал по спине. Машины стремительно приближались в нашу сторону. Еще минута, и они промчатся мимо.
Я мысленно читал экспромтом сочиненную молитву: "Сохрани и помилуй!" Но, видимо, Господь счел ее слишком короткой и пропустил мимо ушей. Раздался скрип тормозов, и фары-искатели повернулись в нашу сторону. Включились мигалки и сирены, захлопали двери машин, а лучи мощных прожекторов шарили по кустам, разыскивая нас. Бежать было бессмысленно: мы были отрезаны от парка и прижаты к зданию за нашей спиной. Да и какой из Эдди бегун.
Не знаю, что на меня в ту минуту нашло, возможно, я все-таки был услышан на небесах.
-- Бери сумку и спокойно иди дальше, -- скомандовал я Эдди.
Эдди, переступая на ватных ногах, щурясь от бьющего в глаза света, вышел из кустов. А я... а я достал свою зажигалку -- копию кольта 45 калибра -- и приставил ее к спине Эдди. Так мы и появились перед "фараонами". Эдди -- с огромной сумкой на горбу, и я -- с пистолетом в руках, ведущий пойманного грабителя!
* * *
По делу об ограблении фирмы "Нортон" я проходил как свидетель. Более того, страховая компания поощрила меня тысячью долларов за поимку преступника.
О моем перевоплощении в добровольного кэпа Эдди сообразил только в участке. Он метал в мою сторону яростные взгляды и от бессильной злобы стирал до корней свои желтые зубы. Я же, войдя в роль, развалился в кресле и охотно давал показания. Впрочем, сигарета в моей руке слегка дрожала. Но это объяснимо: обезвредить громилу-грабителя в одиночку, да еще темной ночью -- дело нешуточное.
-- И вас не смутило, что грабитель мог быть вооружен? -- поинтересовался инспектор.
-- Да, я опасался этого! Но на моей стороне была инициатива. Я первый заметил его. Сразу же, как только он вышел из двери.
-- И каковы были ваши действия?
-- Я громко крикнул: "Стоять на месте, а то пристрелю!" От испуга этот малый наложил в штанишки и чуть было не отбил себе ноги, уронив сумку.
Эдди, слушая такие речи, испепелял меня глазами. Но стоило инспектору повернуться к нему, он начинал мычать что-то нечленораздельное и утвердительно кивать головой. Год назад он освободился из тюрьмы в Шрифпорте, где, помимо прочего, осваивал азы юриспруденции. Так что он понимал, если сдаст меня, то получит срок вдвое больший, за участие в групповом ограблении. В деле прибавится пара статей и придется съесть пару лишних тонн тюремной баланды.
Одним словом, из этой истории я вышел сухим. Хорошо, что у моего "Опеля" за день до этого полетел амортизатор и он находился в ремонте, а машина, к которой Эдди волок сейф, оказалась его. Хорошо и то, что у меня нет глупой привычки во время работы лапать предметы руками. Помогло, конечно, и то, что я до этого не привлекался, а значит, моя физиономия отсутствовала в их картотеках. К тому же я был старостой в местной церкви "Истинных последователей Христа", где немного "пощипывал травку" на божьей ниве. Но приход был маленьким и, сами понимаете, общинных денег на приличную жизнь не хватало.
Эдди получил четыре года -- он не был вооружен, действовал в одиночку, во всем раскаялся, и наскреб бабки на приличного адвоката.
Этот бестия-защитник давил слезу из членов суда, напирая на крошечного сынишку, старенькую мать и на убитую горем молодую жену. Судьи, конечно, не хлюпали носами, но пару лет Эдди скостили. Если бы не первая судимость, Эдди вообще мог бы отделаться пустяшным сроком.
Вскоре через дружков Эдди передал мне письмо.
"Дорогой Джино! Когда ты читаешь это письмо, то знай, что я думаю о тебе. Точнее, о том, что я сделаю с тобой, как только выйду отсюда. В первый же день я вытряхну твой скелет из твоего тщедушного тела. Ты проклянешь тот день, когда решил ткнуть в мою спину свою паршивую зажигалку. Я вспомню все твои кривлянья перед инспектором и выбью твою мерзкую душу из сектантского тела.
Почему я должен сидеть четыре года в компании педиков вместо тебя? Разве не ты придумал обобрать корейца? Разве не ты распинался, что там нет никакой сигнализации? Не ты ли пилил трубу, когда я стоял у входа? Не ты ли взвалил мне этот ящик на спину? И за то, что ты оказался дохляком, а я пронес ящик всего несколько ярдов, мне теперь сидеть четыре года?! Я все время представляю, как ты потираешь свои худые ручонки и радуешься, как ловко подставил дружка. Но так просто это тебе не сойдет!!! Ты позавидуешь кошке, попавшей под автомобиль!!!
Мне стало известно, что ты начал сколачивать капиталец на поимке собственных друзей. Если не отдашь Сильвии тысячу долларов, полученные за мою голову, и не поможешь ей перекантоваться до моего освобождения, я перестану быть козликом отпущения. Я объясню подробнее, почему это церковный староста среди ночи оказался за моей спиной с зажигалкой в руках. Заодно раскрою все твои махинации с общинными деньгами. Конечно, лет семь -- это не четыре года, но зато я их проведу в компании с другом. Мне тебя здесь так не хватает, что кулаки прямо зудят!
Хорошенько подумай над письмом, а я закругляюсь... Пойду отвоевывать для тебя койку. Без мордобоя здесь никто своего не уступит.
До встречи. Эдди".
Господи, как зависть способна изменить человека! Мой лучший друг, с которым мы провернули столько дел, которого я знаю лучше собственного отца, превратился в откровенного вымогателя.
Пришлось навестить Сильвию. Этот боров, чего доброго, исходя желчью, и вправду может сболтнуть лишнего.
Эдди с Сильвией снимали двухкомнатную квартирку в доме возле почтамта. Недавно у них родился малыш Никки. Ему было полгода. Сильвия не работала, присматривала за ребенком. Впрочем, Эдди тоже не работал. Не называть же работой то, чем мы с ним занимались по ночам. Сильвия была на двенадцать лет моложе Эдди, а внешне, так вообще могла сойти ему за дочь. Не знаю, что она нашла в этом толстяке.
Сильвия стояла в дверях в коротком халатике и не собиралась меня впускать. Она присутствовала на суде и слышала, как я храбро арестовывал ее муженька. Представляю, как она удивилась моему визиту. Эдди не делал тайны из своей профессии, и Сильвия была в курсе наших дел. Частенько втроем мы ломали голову -- куда сбыть краденое. Случалось, иногда Сильвия помогала нам в этом.
-- Разреши войти. Я тебе все объясню.
Помедлив, Сильвия с неохотой отступила в сторону. Никки возился в манеже. В комнате было чистенько, уютно. Бедный Эдди -- пришло мне в голову, -- представляю, как он перенес смену интерьера. Впрочем, и моя квартира была похуже этой. Хуже не в смысле размеров, а в смысле порядка. Убирать у меня некому. Я холостяк. Щетка для полов, приобретенная три года назад, выглядела так, словно ее только что принесли из магазина.
Без долгих вступлений я выложил деньги на стол: "Здесь тысяча долларов. На первое время вам хватит. А дальше что-нибудь придумаю. Я буду помогать вам, пока Эдди не освободится. В некотором смысле он отсиживает и за меня. Я его должник и позабочусь о вас".
Через год Эдди разрешили свидание со мной, поскольку я усиленно спасал его заблудшую душу и даже несколько раз посылал христианские брошюрки. По мнению тюремного начальства, я благотворно влиял на осужденного и помогал наставить его на путь истинный.
Проходя по гулкому тюремному коридору, я впервые искренне поблагодарил Всевышнего за то, что меня минула чаша сия и поправил значок с распятием на лацкане пиджака.
Когда я вошел в комнату для свиданий, то не узнал Эдди. За столом сидело его костлявое подобие. Куда исчезло сытое брюхо, куда девалось сало в два пальца на лбу? Ничего от прежнего Эдди. Только взгляд. Тот самый взгляд, которым он испепелял меня во время следствия и на суде. Видимо, христианское всепрощение так и не нашло места в его огрубевшем сердце. Как только дюжий охранник оставил нас вдвоем, я плюхнулся на стул.
-- Кажется, здесь тебя обжирают...
Эдди долго молчал и с интересом рассматривал мой новый, с иголочки, костюм.
-- А ты, я вижу, пошел на поправку. Вывел глистов что ли?
-- Нет. Просто прихожан прибавилось после того, как я в темное время, в одиночку... Одним словом, волей божьей...
-- Прекрати эту болтовню, иначе я вцеплюсь тебе в глотку!
-- Не сердись, Эдди. Я по привычке. Когда часто проповедуешь -- поневоле входишь в роль.
-- Как там Сильвия и Никки? От нее ни слуху ни духу?
-- У них все нормально. Я позаботился, и они ни в чем не нуждаются.
-- Почему она не отвечает на мои письма?
-- Видишь ли, Эдди, -- я долго ерзал на стуле, -- как бы тебе это все объяснить. Даже не знаю, с чего начать... Одним словом, четыре года -- это приличный кусочек жизни. Сам понимаешь, четыре года, особенно, когда тебе всего лишь двадцать лет...
-- Ближе к телу, -- у Эдди хрустнули побелевшие суставы сжатых пальцев.
-- Эдди, успокойся. Это так банально... Она полюбила другого чело-века...
-- Кто он?!
-- Эдди! Я не виновен. Я все это время заботился о твоем малыше. Он уже ходит и так забавно лопочет. Эдди, ты меня знаешь, я ведь не бабник. У меня и в мыслях ничего подобного не было. Но Сильвия так привязалась ко мне. Видит бог, я ей здорово помог в трудную минуту. Не знаю, как это все получилось. Эдди, что хочешь, то и думай, но знай -- мы любим друг друга.
Эдди не бросился к моему горлу. Он, наоборот, разжал кулаки и криво усмехнулся.
-- Я знал, что все кончится именно так. Сначала ты помог мне избавиться от большого срока, а теперь помог Сильвии скоротать одиночество.
-- Эдди, а разве не так? Разве тебе было бы легче сидеть семь или восемь лет вместе со мной. Разве было б лучше, если бы к твоей жене наведывался какой-нибудь телеграфист? Разве было бы лучше?
Эдди повертел головой из стороны в сторону:
-- Нет, не лучше. Но почему я? Почему я должен сидеть, а ты спать с моей бабой?! Ведь я же мог поступить так же, как и ты!
-- Мог, Эдди, мог! И сейчас бы ты пришел ко мне в камеру. И я бы сказал тебе только спасибо.
-- Но почему же я не сделал этого? Почему не приставил пистолет к твоей спине?
-- Не знаю, Эдди, -- я развел руками.
Что я мог ответить ему? Да и не только ему, а и всем тем нищим, пьяницам и калекам, всем, у которых не сложилась жизнь под этим несправедливым и равнодушным небом. Сказать, что у меня оказалось на одну извилину больше, чем у них? И теперь я в приличном костюме, а они роются в мусорном ящике. Или -- что они не прочли какую-то книгу и пропустили в школе на один урок больше, чем я?
Нет, конечно. Просто так случилось. Так случилось, черт побери!