В этом, казалось бы, нелепом словосочетании, рождённом детской фантазией, заключался смысл всего того фатального, панического, животного страха, который вероломно завладел неокрепшей психикой маленького, беззащитного человечка, и уже с тех пор не покидал его подсознания, не давал ему нормально расти и развиваться.
Для Анжелы в этом не было ничего - ни удивительного, ни, тем более, смешного. Черногорский уже делился с ней тем больным грузом, лежавшим на нём всю его жизнь.
Всего оранжевая коза являлась ему три раза за его жизнь, и каждый этот эпизод был для него сам по себе, катастрофой. Каждая встреча с этой таинственной, всесильной, злой и беспощадной оранжевой козой, наносила по его душе, его психике, его нервной системе - непоправимые удары, тем самым загодя обрекая ребёнка на духовное и нравственное вырождение. На смерть, о которой Черногорский, вдохновенно и красноречиво, трактовал свой "философский монолог", перед поверженным и связанным врагом.
Первое знакомство Черногорского с оранжевой козой состоялось в раннем детстве, в некоем захолустном российском городке, затерявшемся посреди далёких бескрайних степей.
Как назывался этот городок, Черногорский не помнил. Какое-то типичное, "совдеповское" название. Не то Комсомольск, не то Пионерск, а может быть, Красноармейск, или Октябрьск. Помнил только, что город был ещё и пронумерован числом 99. Этот номер он помнил, и ненавидел всю жизнь, считая это число дьявольским, как для кого-то - 13, или 666.
Лето 1977 г. Город NN-99, РСФСР.
Этого города вы никогда не найдёте ни на одной карте России. Так же, как и Арзамаса-15, Горького-47 (даже сейчас, когда город Горький носит своё старинное, исконное имя - Нижний Новгород, его закрытые спутники продолжают именоваться по-советски: Горький, номер такой-то), и им подобных закрытых городов.
Одиноко затерянный в бесконечных степных просторах, между волжскими равнинами и Уральскими горами, этот городок удивительным образом вмещал в себя целый ряд важнейших стратегических объектов, каковыми не могла похвастаться ни одна столица. В городе находился завод по производству атомного оружия, рудники по добыче стратегического сырья, два военных аэродрома, и огромный лагерный комплекс, объединявший всевозможные колонии всех режимов. Население города составляли рабочие заводов и рудников, которые сами толком не знали, где они работают, и что же именно они делают - им этого знать не полагалось. Ещё военные, обслуживающий персонал, да члены их семей. В общем, сам этот город, всем своим обликом, больше смахивал на лагерь - нечто среднее между расквартированным гарнизоном в тылу врага, и посёлком "ссыльных", где-нибудь на Беломорканале, или Турксибе.
Связи с внешним миром у города практически не было. Туда ходили лишь два автобуса из двух соседних райцентров, до каждого из которых было не меньше сотни километров. И всё же, часть местного населения ежедневно выезжала туда на работу.
Автобусы шли в городок, не оснащённые никакой информацией. Никакие таблички, никакие трафареты не сообщали о том, куда этот автобус едет. Лишь бирки с пресловутым номером 99. Кому надо - тот знает.
Если сесть в этот автобус, уже спустя каких-нибудь полчаса создаётся впечатление, что вы покинули пределы цивилизации. Поплутав захолустными просёлками, автобус, наконец, выходит на шоссе, тянущееся посреди дикой степи, и кажется, ни степи, ни дороге, нет ни конца, ни края. Весной и до середины лета, когда все травы цветут, для пришлого человека открывается удивительная картина девственной природы. Одуряюще пахнут соцветия множества душистых трав, и создаётся неповторимое ощущение раздолья, если даже не сказать большего. Во всё остальное время года, окружающая природа скорее напоминает нечто среднее между стихиями монгольских кочевников, и космическими пустынями, вроде легендарного Кин-Дза-Дза. Вот-вот приземлится пепелац, оттуда выйдет эцелоп, а потом выяснится, что это лишь мираж...
Но вот, посреди степи, сбоку от дороги, высится одинокая кирпичная постройка. Дорога перегорожена металлическими воротами, у которых расхаживают вооружённые часовые. Это - КПП. Проверка документов. Дальше в автобус сядут лишь те, у кого с документами всё в порядке, в противном же случае придётся пройти в специальный кабинет, для беседы. Там придётся отвечать на дотошные вопросы педантичного, угрюмого мужчины, с неприступным каменным лицом, и в форме военного патруля: кто такой? Куда собрались? С какой целью? И так далее...
Но вот КПП позади, и вновь продолжаете монотонная езда по бесконечной степи. Только теперь уже вдоль дороги, справа и слева, тянутся глубокие канавы, а за ними выстроены в ряд аккуратные белые столбики, на которых, зловещей стальной паутиной, плотно натянута колючая проволока. Почти на каждом столбике прикреплена табличка, с надписью - крупными, предостерегающе-красными буквами: "Стой! Запретная зона!". Где-то вдалеке виднеются очертания каких-то построек, постоянно слышен гул самолётов, прочерчивающих над степным раздольем белоснежные нити. Но откуда именно они взлетают, и куда именно они садятся - непосвящённому человеку не определить. Как и вообще, всё в этом городе было скрыто мрачной завесой "совершенного секрета", и эта завеса, эта колючая проволока, незримо наносила свой уродливый отпечаток на всю жизнь всего местного населения.
Но вот, позади и этот жутковатый путь - сорок километров вдоль колючей проволоки, и только теперь уже становится ясным, что это - некое подобие города. Окраина - жалкие, одноэтажные, дощатые и блочные постройки барачного типа; кривые, тёмные, ухабистые улочки, кругом грязно и неухожено. Этакое наследие ГУЛАГа, постоянно напоминающее о не столь уж давнем прошлом. Действительно, в этих окраинных бараках жило много "химиков" и "лимитчиков", которые поначалу были уверены, что не сегодня-завтра, им оттуда съезжать; а потом, в силу всемогущих обстоятельств, так и остались там навсегда, так и пропитались местным духом, который их дети уже впитали с молоком матери, а подросши, становятся той пресловутой "вагонкой", по выражению известного драматурга Щекочихина. И их излюбленным развлечением становятся поездки на "большую землю", в поисках "подвигов". Не в своём же городе драться, да и с кем тут...
Барачная окраина плавно переходит в жилмассив - стандартные микрорайоны однообразных панельных коробок. Все дома, все дворы, все улицы похожи друг на друга, словно гайки, сошедшие с одного конвейера, и лишь приближаясь к центру, можно заметить некоторое разнообразие. Просторные улицы и площади, изобилующие гипсовыми монументами и огромными красными полотнами плакатов; разбитые парки и газоны, вокруг которых аккуратно расставлены двух- и трёхэтажные дома "сталинской" постройки. А, минуя центр, вашему взору откроется уже знакомая картина: микрорайоны, панельные коробки, барачная окраина, колючая проволока...
Вот в этом, Богом забытом городе, окутанном колючей проволокой, и родилась Татьяна Афанасьевна Корсакова, мать Черногорского. Там она прожила почти половину жизни - ходила в школу, вернулась туда после окончания института, и лишь в семьдесят втором, будучи в гостях у бывшей сокурсницы, познакомилась с невысоким, сухопарым мужчиной, чем-то напоминавшим популярного актёра Олега Даля. Это был Пашка, шофёр фургона, то бишь Порфирий Прохорович Черногорский. Скрытный, немногословный, он оказался на удивление умудрённым и проницательным; и молодая женщина - ей тогда уже сравнялось двадцать пять - невольно прониклась к Порфирию чувством. Через три месяца Порфирий и Татьяна поженились, и она перебралась к нему, в Эстонию. В семьдесят четвёртом родился их первенец, Вениамин, а летом семьдесят седьмого, незадолго до переезда из Кивиыли в Таллинн, они решили всей семьёй навестить её родителей, которые так и остались жить в том страшноватом, казённом городе. Да и куда им, в сущности, было оттуда деваться? Тем более, что они и сами оказались там, согласно распоряжениям "сверху": отец работал инженером в одном из учреждений "номер такой-то", мать - в том же учреждении, бухгалтером.
Итак, летом семьдесят седьмого года, семья Черногорских (мать после замужества не стала менять фамилию), приехали в этот городок, в гости к её родителям. И вот, как назло, уже в один из первых дней, с Порфирием произошла беда. Идя вечером из магазина по неосвещённой улице, он наступил на крышку люка. Люк перевернулся, мужчина оступился, и сломал ногу. (Должен заметить, что в тех краях темнеет резко, и достаточно рано: уже в шесть вечера летом там темно, как в полночь). Естественно, после этого случая он уже не мог ходить, и целыми днями сидел дома, проклиная себя - свою глупость и неосторожность, а заодно - и этот неказистый городишко, с его унылыми пейзажами, удушливой атмосферой и безалаберными властями.
И вот однажды Татьяна отправилась в один из соседних городов, чтобы там сводить маленького сынишку - не то в цирк, не то в зоопарк. В их "девяносто девятом" культурные заведения считались непозволительной роскошью. В город они вернулись автобусом, около восьми часов вечера, и, держась за руки, не спеша шли по улице, ведущей от городского рынка, на котором располагалась и автобусная станция, к одному из блочных "спальных вагонов". Эту дорогу женщина знала с самого детства, поскольку прожила в этом микрорайоне всю жизнь, и как раз по улице Советской - так эта улица называлась - она ходила когда-то в школу, на рынок, в центр города, где находились единственные во всём городе клуб и кинотеатр. И сейчас, идя по знакомой с детства улице, ведя за ручку маленького непоседливого сынишку, она не испытывала совершенно никакого беспокойства, никакой тревоги.
Они свернули на Пионерский проезд, углубились в массив унылого микрорайона. До дома оставалось рукой подать: лишь свернуть за угол, миновать небольшой пустырь, образовавшийся после снесения старых бараков - теперь с одной стороны была уже огорожена стройплощадка...
И вдруг из-за забора этой самой стройплощадки, вышел мужчина отвратительной наружности. Ростом чуть выше самой Татьяны, обросший, с выдающимися острыми скулами, носом и подбородком, он почему-то сразу внушил ребёнку ужас. Вдобавок ко всему, от него отчётливо разило перегаром, но самое страшное было даже не это. Он вёл на верёвке огромную пятнистую собаку. Глаза собаки горели злобным огнём голодной ярости, а зубы были грозно оскалены. Собака дико рычала, порой срываясь на безудержный лай.
-Какая встреча! Таська-параська! - глумливо засмеялся он, перегородив женщине с ребёнком дорогу. - Надо же! Заблудшая овечка, вернулась-таки в родное гнёздышко!
Когда-то Бронислав Кочубей - так звали этого негодяя - учился с Татьяной в одной школе. И в своё время, он был даже влюблён в девушку, если это можно было так назвать, и пытался по-своему добиться взаимности. Но грубые, пошлые выходки хулигана из микрорайона не вызывали у Татьяны, выросшей в интеллигентной семье, ничего - кроме брезгливого отвращения и презрительной жалости.
-Ты что, парень, очумел, что ли? - ответила женщина. - Иди, проспись!
-Не надо, девочка, так грубо! - продолжал глумиться Кочубей. - Я тут весь вечер под твоими окнами стоял. Серенады пел. А ты вон, какая неблагодарная!
И собака при этом устрашающе зарычала.
-Уйди, по-хорошему прошу! Ты что, не видишь - ребёнок! - в душу матери закрался страх, к великому удовольствию насильника.
-Что, настрогала со своим дальнобойщиком? - рассердился Кочубей, и толкнул женщину к заросшему кустами оврагу.
-Ты, значит, у нас в "плечевые" подалась? С шоферюгами спишь? Значит, мы тебе не мужики. На нас можно внимания не обращать - он столкнул женщину в овраг, а собака тем временем бросилась на ребёнка.
-Помогите! Милиция! - кричала она.
-Заткнись! - рычал тот. - Какая тебе тут милиция, кто тебя слушать будет! Здесь все друг друга знают, все под одним одеялом спят. Лучше не дёргайся, или твой мелкий на ужин моей псине достанется!
Маленький Миня лежал в овраге, в огромных зарослях густой, жирной, ядовитой крапивы, обжигающей всё лицо, руки и ноги, нестерпимой, ноющей болью. Перед собой он видел оскаленную морду собаки, её огромные острые торчащие клыки, на которые, сквозь просвет в чащобе кустов, падал тусклый оранжевый свет фонаря. В луче этого света клыки казались ребёнку оранжевыми, и чем-то напоминали рога. Именно они, а не что-либо другое, внушало ему наибольший ужас.
Иногда ему удавалось вырваться из зарослей крапивы, и тогда его взору представлялось жуткое зрелище: его мать, отчаянно пытаясь сопротивляться, лежала на земле, а этот подонок, навалившись на неё всем телом, и зажимая ей одной рукой рот, совершал какие-то непонятные движения. Разумеется, мальчик ничего не понял, лишь почувствовал, что этот мужчина - враг, который делает его матери что-то плохое. Тогда он напрочь забывал о крапиве, о физической боли, и инстинктивно порывался к матери - и в то же мгновение на него набрасывалась огромная собака, сверкая злобным фосфоресцирующим блеском горящих глаз, и ещё более злыми и страшными оранжевыми клыками. Собака тыкалась мордой в тело ребёнка, отталкивая его обратно, в крапивную яму.
-Оранжевая коза! - кричал он. - Оранжевая коза!
Закончив своё грязное дело, подонок встал, застегнул брюки, отряхнулся, и ушёл вместе с собакой. Едва оправившись от шока, мать вытащила из крапивы сына. Тот захлёбывался в истерике, и кричал только эти два слова. Мать с сыном отправились в местный травмопункт. Там им оказали первую помощь, дали успокоительное, приняли необходимые меры - во избежание всяческих неприятных последствий. В милицию женщина заявлять уже не сочла нужным - задним числом в этом не было смысла. Так же ей не хотелось доводить случившееся до сведения мужа и родителей. Поскольку весть о том, что её изнасиловали прямо на глазах у ребёнка, могла вызвать у пожилых родителей серьёзные расстройства здоровья - особенно у слабой сердцем бабушки. А что до Порфирия, то он уже и без того добрый десяток лет провёл на "зоне", причём опять-таки, по чужой вине. Поэтому женщина ограничилась лишь рассказом о некоей бесхозной собаке, до полусмерти перепугавшей их, покусавшей и загнавшей в заросший крапивой овраг. Мальчик же твердил, как попугай, одну и ту же фразу: "Оранжевая коза!".
Это было его первое впечатление от жизни. Что было до Оранжевой Козы, Черногорский не помнил. Как бы прискорбно это не звучало, но именно с Оранжевой козы началась его сознательная жизнь.
После такого потрясения, ребёнок стал нервным и беспокойным. Во сне его постоянно мучили кошмары, да и наяву - он во всех окружающих предметах умудрялся находить что-то страшное, что преследовало его, и не давало покоя. Он отказывался есть, постоянно плакал и капризничал. Рос он чрезвычайно медленно, намного отставая от своих сверстников. Психически он был крайне неуравновешен. То напрочь замыкался в себе, играя в одиночку в какие-то, одному ему понятные, игры; то наоборот, вдруг проявлял излишнюю активность, беззастенчиво встревая в игры других детей, или даже в разговоры взрослых, и при этом неизменно норовил всё переиначить на свой лад. Вместе с этим, он неожиданно рано стал проявлять интерес ко всему "запретному", и столь же рано стал стремиться к "самостоятельности", атрибутами которой были для него - курение, сквернословие и дальние поездки. Куда угодно, лишь бы подальше от дома. Хоть на автобусе, хоть на велосипеде.
Потому и неудивительно, что уже в шесть лет он крепко сдружился с Геной Фокиным, который был на четыре года старше. Фокин был по натуре такой же бродяга и "нигилист", а курил и сквернословил он уже в открытую, что приводило Миню в восхищение.
Может быть, в такой сильной привязанности маленького Миньки к Фокину, сыграл роль ещё фактор притяжения противоположностей. Миню родители слишком сильно опекали и баловали, Фокин же был практически предоставлен сам себе. Отца своего Гена ненавидел - тот постоянно пил, дебоширил, ввязывался в разные истории, и срывал своё зло на жене и сыне. После скандалов с отцом Гена ходил весь в синяках, и по несколько дней не появлялся дома, или же уезжал к бабушке, которая жила за городом. Впрочем, и мать была не лучше - пила не намного меньше, чем отец, частенько приводила в дом мужчин (в отличие от отца - тот предпочитал "гулять" на стороне), и тогда Генке тоже доставалось.
Известно, что в том возрасте детей чрезвычайно забавляет всё то, что связано с понятиями "писать" (с ударением на первом слоге), или "какать". Поскольку они в этих естественных физиологических процессах (в силу особенностей своей стадии развития, которую Фрейд назвал анальной), видят свой, особый смысл, наполненный особой таинственностью, и в то же время, шутливой иронией. Если послушать, о чём перешёптываются дети тайком от взрослых, при этом загадочно смеясь? Какая тема постоянно затрагивается в их детских "страшилках" и обзывательствах? Но маленького Миню больше забавляла матерщина - опять-таки, в силу своей "запретности" и привилегии взрослых. Услышав такие выражения от детей, взрослые приходили в ужас, детей за эти слова ругали и наказывали, зато сами же эти взрослые, в разговорах между собой, выражались весьма охотно, придавая этим "крепким" выражениям то одно значение, то другое. Впрочем, относительно "первоначальных" значений этих терминов, Миня был просвещён всё тем же Фокиным...
Лето 1981 г. Город Таллинн, Эстонская ССР.
-Генка, а что такое - спросил как-то Миня у Фокина, после чего подошёл к нему вплотную, и шепнул на ухо запретное словечко.
Генка посмотрел на Миню - тот стоял, загадочно улыбаясь, и весь сиял от любопытства.
-А это такое дело, когда мужик бабе суёт письку в письку. Только раздетую! - оживлённо объяснил тот, с видом знатока.
-Писька на письку! - простодушно рассмеялся Миня.
-А чего ты смеёшься? - с серьёзным видом подметил Генка. - Я знаю, что взрослые дядьки и тётьки все так делают. Вот вырастешь - будешь тоже так делать.
-Нет, я так никогда не буду. Что я, дурак, что ли? Писька на письку! Может, ещё какашки кушать, или нюхать попку? - расхохотался Миня.
-Ты ещё маленький, не понимаешь. Подрастёшь, вот, как я - тогда поймёшь - заважничал Фокин.
При этом он достал пачку сигарет, и закурил. Совсем как взрослый.
-Неправда, я уже большой! - с обидой прокричал Миня. - Я в этом году уже в школу пойду, и меня сразу в октябрята примут. Ты ведь тоже октябрёнок!
-Вообще-то я уже давно должен быть пионером. Только я на второй год остался - ответил Фокин.
-Вот и не говори, что я маленький! - запальчиво сказал Миня. - Я всё равно скоро тебя догоню! Дай покурить!
И именно благодаря Фокину, Черногорский вновь встретился со своим всесильным врагом - Оранжевой Козой.
...Однажды Фокин заговорщически предложил Мине:
-Минька, хочешь посмотреть, как мужик и баба...
Оставшееся слово он прошептал ему на ухо.
-Хочу! - ребёнок загорелся любопытством. Ему не терпелось удостовериться, что же из себя представляет этот таинственный процесс, о котором все так повально - и дети, особенно старшие, да и взрослые тоже - втихаря перешёптываются.
-Тогда пошли, посмотрим. У меня дядя Вася попросил сорок копеек. Он купил себе пива, и меня тоже угостил. И он мне по пьянке сказал, что мой папик ходит к нему с одной бабой, и даёт ему на пиво или на водку, чтобы он ушёл. А пока дядя Вася ходит, они там с ней...
И Генка опять шепнул что-то Мине на ухо.
-А дверь у него на гвоздь закрывается, и замка у него нет. Пошли, посмотрим! - оживлённо тараторил Генка, чрезвычайно польщённый таким панибратством со стороны едва знакомого взрослого.
-Куда пойдём - к дяде Васе? - смутился Миня.
-Ну конечно! - воскликнул Гена. - Выноси велик, на великах быстрее! Тут недалеко!
...Мальчишки занесли свои велосипеды в подвал двухэтажного дома, затем поднялись на второй этаж, и подошли к двери. Генка мастерски, словно бывал там чуть ли не каждый день, просунул руку в щель, зиявшую на месте былого замка, и повернул пальцем гвоздь. Они зашли в квартиру.
Фокин показал пальцем на дверь, из-за которой доносились стоны, после чего прильнул глазом к большой замочной скважине. Миня стоял рядом, сгорая от нетерпения, и какого-то странного, непонятного волнения, граничащего со страхом.
-Ну, как? - толкнул он в бок Генку.
-Смотри! - Генка отошёл от скважины, и его место занял Миня.
...Честно говоря, Миня себе этот процесс представлял совершенно по-другому. Он ожидал увидеть мужчину, вывалившего наружу свой орган мочеиспускания, и размахивающего им туда-сюда; и женщину, занятую тем же самым, поскольку ребёнок был уверен, что "писька" у всех одинакова - и у мужчин, и у женщин (а иначе - чем писать?). Он ожидал увидеть, как он и она стукаются своими хоботками друг об друга, и при этом мочатся - так его детский разум воспринимал словосочетание "писька в письку". И ожидал, что это будет зрелище забавное и смешное.
То, что предстало перед его взором, едва он заглянул в скважину, повергло его в лихорадочный шок.
На диване, лёжа на спине, обнажённая женщина оглушительно кричала, а Яков Фокин, навалившись на неё всем телом, совершал какие-то непонятные движения, и при этом грубо тискал её тело руками.
И мальчишку ударило. Ведь когда-то точно так же на спине лежала его мать! И точно так же на неё наваливался тот неизвестный враг, который при этом двигался примерно так же, и хватал её руками!
Кроме того, из Генкиных рассказов Миня был прекрасно осведомлён, что за тип его "папик" - Генка всегда отзывался о нём презрительно, и никогда не называл его "отец", "батя" или "папа". Минька знал, что тот - злой, жадный, и всё время пьяный, одним словом - враг! И теперь он убедился в этом воочию.
Из увиденного Миня сделал собственный вывод: женщина кричит от боли, зовёт на помощь, а дядька Яшка, выходит, её бьёт или душит, или даже убивает!
-Генка, какие письки! - заорал Миня. - Он её убивает!
Дальше Миню не мог остановить уже никто и ничто. Увидев стоявшую в углу коридора кочергу, он стремглав бросился в угол, схватил её обеими руками, и, ворвавшись в комнату, стал бить мужчину кочергой по спине, при этом истошно вопя:
-Ты фашист!
Пронзительно завизжала от страха женщина, выскользнула из-под мужчины, и забилась в угол. Ей ещё не доводилось видеть бешеного ребёнка лет трёх-четырёх (именно на столько и выглядел Миня), с розовой пеной на губах, и с железной кочергой наперевес. Вслед за Миней, в комнату вбежал взволнованный Генка, видимо, желая остановить внезапно разбушевавшегося друга.
Женщина что-то быстро затараторила, при этом стала поспешно собирать всю свою одежду, после чего опрометью выскочила из комнаты, оставив маленьких мальчиков один на один с разъярённым самцом.
Фокин-старший был до безумия пьян, кроме этого, он ещё накурился конопли, и поэтому не соображал абсолютно ничего, кроме того, что ему "обломали кайф". При этом его совершенно не останавливало то, что этими непрошеными гостями оказались дети, десяти и шести лет. Даже то, что один из них был его родным сыном.
Первые удары принял на себя Генка. Ударив сына несколько раз ногой, насильник переключился на Миню. Он выхватил у него из рук кочергу и отшвырнул её прочь. Дальше случилось непоправимое.
Ударив ребёнка несколько раз, безумец схватил его за ноги, и сорвал с него штаны.
Миня почувствовал жуткую, нестерпимую боль во всём теле. Особенно жгло что-то сзади. И тут же насильник сам завопил от боли, и отшвырнул Миню прочь, схватившись за свой окровавленный член.
Миня, в страхе и ужасе, посмотрел на своего обидчика. У Якова Фокина в руке было нечто большое, рыжее и острое. Оно выглядело страшно и угрожающе. Чем это было на самом деле, ребёнку не могло даже прийти в голову. Да, он бывал с отцом в бане, знал, что у взрослых мужчин "письки" больше, чем у мальчиков. Но что они бывают такими, мальчик не знал, и наверное, не смог бы даже в это поверить. В этом зловещем предмете ребёнок узрел совершенно другое.
-Оранжевая коза! - закричал он.
А через мгновенье чужие руки схватили его за уши, и "оранжевая коза" ткнулась ребёнку в лицо. Он хотел закричать, но не смог. Затем он почувствовал, как у него крошатся зубы, и за этим последовала удушающая боль в горле. Он непроизвольно, крепко стиснул зубы, и вновь услышал душераздирающий крик...
И потерял сознание.
Очнулся он в кровати - дома у бабушки Фокина. Бабушка обхаживала его, ставила травяные компрессы. Генка ходил по квартире, весь в йоде и пластырях.
-Он его укусил! - услышал Миня Генкин голос.
И опять провалился в забытье.
-А её больше не будет? - спросил Миня, когда вновь проснулся.
-Кого - её? - не поняла бабушка.
-Оранжевой козы! - разрыдался мальчик. - Это была Оранжевая Коза!
-Не будет, не будет - утешала его бабушка. - Выгоню я оранжевую козу.
Хоть Генка и рассказал бабушке, что "папик" сотворил с Миней, и какой участи чудом избежал он сам, всё же та никак в толк не могла взять - что же это за "оранжевая коза".
-А ты, Генка, тоже хорош гусь! Тоже мне, разведчик какой нашёлся. Штирлиц чёртов. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Ещё и ребёнка за собой тащишь. Видишь, что с ним из-за тебя стряслось? - ворчала бабушка. - Посмотреть, посмотреть... Нечего ему смотреть. Время придёт - сам и насмотрится, и наделается. А теперь не знаю, что с ним станется. Может, инвалидом на всю жизнь будет, или блаженным каким-нибудь. Уже, видишь, разум помутился. Что за оранжевая коза такая?
-Не знаю - робко ответил подросток.
И всё же пресловутая Оранжевая Коза явилась Черногорскому в третий раз. И произошло это в тот же вечер.
...Миня сидел в туалете, когда вдруг услышал хлопанье двери, и странный шум в коридоре. Это явился тот самый вурдалак Яков Фокин, сын бабушки и отец Генки. Он был по-прежнему невменяем.
-Ты что же это, ирод? - закричала на него бабушка, едва тот переступил порог. За что меня Господь покарал таким отродьем? Мало того, что ты не работаешь, живёшь нечестно, у меня - и то воруешь! Мало того, что пьянствуешь, кутишь, полынь свою проклятую куришь! Мало того, что ты по всяким курвам таскаешься, и со всяким отребьем знакомство водишь! Ты на кого руку поднял? Ты что с дитём невинным сотворил? А что теперь из него выйдет? Как тебя ещё земля носит, сволочь!
-Захлопнись ты, калоша старая! - заплетающимся языком промямлил тот, и, оттолкнув мать, дёрнул ручку двери туалета.
Они - насильник и его жертва - вновь встретились лицом к лицу. Насильник опешил, не понимая, что бы всё это значило, а Миня попросту впал в оцепенение, насквозь парализованный страхом. Яков менялся в лице - теперь от него можно было ожидать всего, чего угодно.
-Никакой ты мне не отец! - закричал вдруг Генка.
Тот в ответ промычал что-то нечленораздельное, растопырил руки. Дальше уже просто не выдержала бабушка. Она схватила огромный кухонный нож с деревянной ручкой, порыжевшей от овощей и крови с мяса, и замахнулась на сына.
-Оранжевая Коза! - закричал Миня, увидев нож.
-Убью - не грех! - отчеканила бабушка. - Грех, что породила на свет Божий такую тварь! - прикрикнула она, решительно шагнула навстречу сыну, и с силой вонзила ему нож прямо под сердце.
-Оранжевая Коза! - забился в истерике Миня. - Оранжевая Коза!Оранжевая Коза! - истошно кричал он, и ещё долго не мог успокоиться...
Воскресенье, 15 августа 1999 г.
8 часов 50 минут.
-Знаешь ли, Анжела - тяжело вздохнул Черногорский, всё ещё погружённый в свои мрачные воспоминания о детских потрясениях - я ведь до сих пор боюсь этой Оранжевой Козы. Для меня эта Оранжевая Коза - это, скажем так, олицетворение той грубой и безрассудной силы, которая вслепую разрушает и попирает все мои устои. Которая сметает меня с моего пути, и вот так вот, загоняет в ту зловонную яму, заставляя меня лишь покорно всё терпеть, и безропотно подчиняться. Как это было в первый раз, с собакой. Потому что, стоит мне хоть мало-мальски воспротивиться её диктату, сделать хоть малейшую попытку как-то поставить себя, отстоять свою честь, достоинство, свои интересы - я от этого окажусь в ещё более униженном, более зависимом, более плачевном положении. И Оранжевая Коза нанесёт мне новый, сокрушительный удар, приняв тот облик, в котором она являлась мне в последующие разы. Член и нож. Бесчестие и смерть. Вот почему в детстве я лишь терпел, когда меня били, унижали и оскорбляли.Когда надо мной издевались и надругались - вытирали об меня ноги, мочились мне на лицо. Я боялся, что если я начну сопротивляться, то станет ещё хуже! И, даже уже будучи взрослым... Да, я изо всех сил рвался, чтобы стать сильным. Я перевернул горы металла, я... Да что там говорить! Я был уверен, что я теперь силён, и неуязвим для Оранжевой Козы. Но жизнь рассудила иначе. Потом были - Дима, который тогда, у Лерки-подстилки. Ну, ты помнишь, когда мы с Вадиком...
Анжела согласно кивнула.
-Этот Дима, Заур, потом - Маринка с Гошей, Вован... Умом я понимал, что физически я был их сильнее. Ну, кроме Вована, конечно. Но страх меня парализовывал, и я ничего не мог с ним поделать. И поэтому я так покорно им повиновался, я попросту боялся воспротивиться. Боялся, что вдруг они, так или иначе, разозлятся ещё больше, и сломают меня окончательно. Растопчут, и обесчестят, как в детстве. Сделают меня пидором, и калекой, который никогда уже не восстановится. И поэтому я готов был терпеть всё, что угодно, только не это! Готов был соглашаться на всё, лишь бы они от меня отстали!
-Вот это, Миша, и есть твоя главная ошибка. Ты отрешился от прошлого, ты начал новую жизнь, ты решил стать сильным. А ведь помнишь, ты мне сам говорил, чем тебя привлекал атлетизм? И что, в твоём понятии, сильный человек? Только для тебя это так и остались всего лишь слова. Что сильный - это тот, кто может победить себя. А ведь победить себя - это не только поднять сегодня больше, чем вчера. Победа над собой - это преодоление своих слабостей, своих комплексов, своих стереотипов. Ты должен победить эту Оранжевую Козу, должен преодолеть свой страх! Сковывает - не сдавайся! Нервничаешь - соберись! Угрожают - переводи всё в шутки, или отвечай тем же самым. Бьют - отбивайся, как можешь. Заставляют что-то делать против твоей воли - не соглашайся! Да, это будет трудно. Но именно это и будет победа над собой. Это будет, как бег против ветра, как плавание против течения. Но только тогда ты сможешь по-настоящему себя уважать. И тогда никто впредь не сядет на твой хребет, потому что с тобой они не будут чувствовать себя такими крутыми. Ты ведь сам говорил мне, что только там "крутизна", где их боятся, и ковром перед ними стелятся.
-Знаешь, мне порой кажется, что вся моя жизнь - это сплошная ошибка. Сплошные дебри. Чего ни коснись - везде всё не то.
-Не надо, Миша! - решительно наступала Анжела. - Ты опять накручиваешь себе в голову, что ты неудачник. Ты искал себя, пробовал разные пути, ошибался, затруднялся, но это не повод себя казнить, и жалеть самого себя. Конечно, ты пережил очень тяжкие травмы. Но ты же всё осознал, в конце концов. Если сам не можешь, или сомневаешься - обратись к психологу, чтобы преодолеть свой этот внутренний страх. Только не плыви по течению, не иди по линии наименьшего сопротивления. А то ты не мог, или не хотел преодолеть себя, потому всё так и получилось. Ты поступал так, как привык поступать ещё в детстве. Ты привык пасовать, трусить и подчиняться - и не соизволил переломить свои детские привычки. Вот поэтому из всех своих историй, ты всегда выходил с максимальными потерями, и тем самым сохранял себя на том же уровне, каким ты был в детстве. Ты не желал сломить свои детские психологические комплексы, а напротив, каждый раз давал им новую пищу. И из-за этого они ещё больше стали осложнять твою жизнь. Ты дошёл до того, что в твоей - я подчёркиваю, в твоей собственной жизни, от тебя самого уже вообще ничего почти не зависит. Ты сам собой уже не распоряжаешься, ты во всём уповаешь и надеешься на других. А это и есть детскость. Это и делает тебя ребёнком. Осознай себя, реши, что тебе нужно - пусть не в жизни, пусть хотя бы на ближайшее время. И освободись от двух вещей: оранжевой козы и Фокина. Только тогда ты обретёшь своё лицо, кем бы ты себя не называл. Не в имени соль.
-Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж - твёрдо сказал Черногорский. - Или что? Тебе в западло то, что случилось со мной в детстве? - он сорвался на крик.
-Твоё детство я сейчас не трогаю. Хотя, насчёт этих твоих подвигов, я всё же скажу несколько слов. Твои эти дурацкие способы мести - это тоже трусость, и бегство по линии наименьшего сопротивления. Конечно, с женщиной или с ребёнком справиться куда уж легче, чем со взрослым парнем. И в довершение всего, это тоже твой чисто детский бзик, и опять-таки, с подачи Фокина. Должна сказать, я была крайне разочарована, когда узнала, что ты снова занялся этой гнусностью. Этим ты вернул себя назад, в детство. Как бы ты себя ни оправдывал, на кого бы ты не ссылался.
-А вот здесь я готов с тобой поспорить! - воскликнул Черногорский: как-никак, был затронут его любимый конёк.
-Да, косвенно к этому Фокин тоже имеет отношение - продолжал он. - Когда меня начали повально чмырить, я лишь терпел, и ограничивался тем, что Фокин везде ходил, и за меня заступался. Но вот, меня в очередной раз унизили и потоптали сверстники. Я шёл со школы домой, весь в слезах. Потом приехал Фокин. Я всё ему рассказал, и мы пошли искать моих обидчиков. И вдруг видим - сидит в песочнице трёхлетний брат одного из них. И тут Фокин мне и говорить: иди, отпинай этого щенка! Чтоб не повадно было. Для него, сказал Фокин, старший брат - пример; он наверняка ему подражает. Братик, наверное, уже перед ним похвастался, как он Миню-Светика отпинал и зачмырил, а этот сосунок теперь доволен, смеётся: ах, какое чмо этот Миня-Светик! Вот подрасту - тоже его морщить начну! И ещё Фокин добавил: а если бы того старшего братца кто-нибудь в три года придушил, как крысу, сделал бы тот мне что-нибудь? Вот тогда я и завёлся. Уже сам Генка меня оттаскивал, когда мои ноги и вся песочница были багрово-красными от крови. И, должен признаться, когда я это сделал, я испытал какое-то удивительное облегчение. Даже, я б сказал, моральное удовлетворение. Так и пошло. Меня чмырили - я мстил.
-Этот Фокин просто поиздевался над тобой, двенадцатилетним сопляком. Захотелось ему покуражиться - вот он и насоветовал тебе, а ты всё это принял за чистую монету. Более того, ты даже сейчас эту заурядную издёвку Фокина исповедуешь, как свою жизненную позицию. Тебе что - и вправду двенадцать лет?
-Нет, тут дело вовсе не в Фокине! - оскалился Черногорский. - Каковы были мои первые впечатления от жизни? Как меня встретил окружающий мир? Я плачу миру тем же, чем он наградил меня. Чтобы они сами ощутили всё то, что я ощутил на своей собственной шкуре. Да, я каждый раз терзался сомнениями: а вправе ли я так поступать? Я изучал историю подобных деяний, я перерыл гору всевозможной литературы, и каждый раз убеждался: да, вправе. Только так можно всех их поставить на место. Кстати, о Диме. Я убил его. Но, прежде чем его убить, я излил ему свою душу, чтобы он хоть понял, какую кашу он заварил. Послушай-ка кассету!
-Миша, я прекрасно знаю, что может быть на этой кассете - ответила Анжела с лёгким раздражением. - Самое обыкновенное самооправдание, как бы оно ни звучало. Выходит, тебе просто нравится оставаться бестолковым и беспомощным мальчишкой, и молиться на своего Фокина, в том или ином лице. Нашёл ещё, чем хвастаться. Убил Диму! Что - живого его так боялся, что ли? - женщина уже начинала негодовать.
-Это он убил Катиного ребёнка! - резко сказал Черногорский. - И всё-таки, послушай кассету. А мне в туалет надо.
С этими словами он вставил кассету в магнитофон, и чуть ли не вприпрыжку, выскочил в коридор.
-Знаешь, что я тебе на это скажу? - сузила глаза Анжела, когда спустя пятнадцать минут Черногорский вернулся в комнату, лихорадочно переминаясь с ноги на ногу, и потирая ноздрю. - А разве только вот что. Не то существенно, что случилось. Прошлого, как ни старайся, всё равно не вернёшь, и не перекроишь по-новому. И надо не мести искать задним числом, а принимать меры, чтобы впредь подобного не повторялось. А ты занял совсем другую позицию: отомстил - и всё в порядке, будто б ничего и не было. Значит, тем самым ты позволяешь каждой сволочи глумиться над собой, кому как вздумается, и уже заранее настраиваешь себя на то, что ты и в дальнейшем каждый раз будешь безропотно подставляться. Лишь бы потом переждать время, и отыграться на ком-нибудь слабом и беззащитном. А то, что он там кому-то кем-то приходится, это просто предлог. А кстати, тебе самому никогда не приходило в голову, что эти женщины, оттого что рядом с ними такие подонки, страдали ещё больше, чем твой Черногорский? Что тем, что они таких любят, они уже наказывают себя - самой тяжкой, самой лютой и мучительной казнью, которую только можно придумать? А девки, которые с такими ухарями гуляют - они их не любят. Они всего лишь ими пользуются, катаются на их горбах, и тем самым их наказывают за их спесь и апломб. Так, может, всё таки стоит провести грань между женщинами и ублюдками, а не мешать зерно с навозом?
-Хорошо - медленно, но тяжеловесно произнёс Черногорский. - Давай тогда обратимся к истории. Подобные методы испокон веков служили, так сказать, секретным оружием у различной власти.
-Которая и лопалась, как мыльный пузырь, вместе с этим своим оружием - парировала женщина.
-Откуда, к примеру, пошёл термин "вандализм"? - рассуждал Черногорский. - От племени вандалов, вождём которых был, как известно, Карл Первый, впоследствии - император франков. Именно они разрушили Римскую империю...
-Раз уж пошла речь о Древнем Риме, то эта империя сама изжила себя - возразила Анжела. - У них и своих таких Карлов хватало, только никто их почему-то не помнит. Да и франки твои тоже что-то не слишком долго продержались.
-Приведу ещё один любопытный пример. Знаешь, откуда пошло выражение "ё... твою мать"?
-Совершенно идиотское выражение - категорично отрезала девушка.
-У этого идиотского выражения весьма занимательная история - с воодушевлением разглагольствовал Черногорский. Как всегда, в своём репертуаре: уж как если сядет на своего любимого конька, так ничем его уже не остановишь. - В шестнадцатом веке родственник французского короля, граф Фернан Палеруа, что в переводе на русский язык означает "некоронованный", женился на наследнице польского престола принцессе Марии, и, таким образом, воссел на польский трон, как король Фердинанд Первый. Именно в его правление польские шляхтичи пользовались наиболее сильной властью, и наибольшими привилегиями. Как в России опричники при Иване Грозном. И вот, при Фердинанде Первом, существовал свой кодекс, и за измену родине, или за клятвопреступление, полагалось опозорить весь род. Для этого хватали мать преступника, или его жену, и делали её паннустыльженкой - она публично совокуплялась с псом на центральной площади города, под улюлюкание толпы. После этого весь род считался обесчещенным, их потомки занимали в обществе такое же положение, как, например, в Индии неприкасаемые. Так на свет и появилось выражение "пёс ё... твою мать", что означает нечто вроде "ты человек низшего сорта". Затем слово "пёс" как-то само собой исчезло.
Анжела с ироничной, даже несколько брезгливой, ухмылкой смотрела на вдохновенно декламировавшего Черногорского. С одной стороны, её привлекала эрудиция и широта взглядов Черногорского, с другой - раздражало то, что все его познания и устремления были обращены в одну сторону - на поиски оправданий для своих мерзких делишек.
-Или взять другого монарха - продолжал Черногорский. - Тоже шестнадцатый-семнадцатый век. Филипп Первый, чьё правление отметилось таким же наивысшим расцветом инквизиции, и католической церкви в целом. Он объединил под собой почти всю Европу, организовал крестовые походы с целью захвата колоний, и распространения своей королевской и духовной власти на территорию всего мира. Его скандально знаменитая фраза: "Хочешь уничтожить врага на корню - растопчи грудь, которая его вскормила!". Жён и матерей изменников и вероотступников закапывали в землю так, чтобы из земли торчали груди, и по ним должен был пройти целый строй солдат. Кто отказывался исполнять приказ, сам переходил в ту же категорию, а стало быть, этим он обрекал своих женщин на растерзание.
-Как солдаты сами не зарубили такого чокнутого короля - вставила реплику Анжела, слушая Черногорского в пол-уха.
-Однако и Филипп Первый был в этом отнюдь не оригинален. Эту идею он привёз из Африки, куда направлял один из своих крупнейших крестовых походов. И в одном из туземных племён, существовала своя, веками устоявшаяся древняя магия, переходящая из поколения в поколение. Вот, например, процедура "холохологбо", на избавление от вредного воздействия, и укрепления физических сил и психики. Если в результате чьего-либо воздействия ты истощился - как я, вон, из-за этого козла Шувалова похудел на тридцать четыре кило! Значит, надо пресекать корни супостата. Как, если оторвать Антея от матушки-земли. Для этого надо изловить мать обидчика, отсечь ей груди, разрубить на двенадцать частей, изжарить на костре, и, кажется, в полнолуние, раздать эти куски двенадцати бездомным собакам. Тогда вся сила врага перейдёт к тебе! И это - древняя африканская магия!
-Я не понимаю, для чего ты мне это всё рассказываешь. Ты думаешь, я переменю своё мнение, и буду считать, что творя такие мерзости, ты вершишь справедливый суд истории?
-Я хочу, чтобы ты просто поняла суть... Теперь, что касается процессов над жёнами. Здесь более прочих преуспел Советский Союз, в особенности же Берия. Кстати говоря, именно Берия провёл в стране тюремную реформу, после которой и возник, до сих пор существующий в тюрьмах, кастовый строй, и низшей кастой, неприкасаемыми, стали "петухи". То есть - акты мужеложства совершались уже не в силу вынужденного воздержания, а с целью унизить человека. Лишить его человеческого достоинства. И, согласно замыслу Берии, в эту касту автоматически попадали все те, кто совершал сексуальные преступления, или занимался беспределом. Вот этот мой способ мести, путём расправы над членами семьи - это тоже считается беспределом. Причём вот что любопытно: если нечто подобное сотворит обычный человек с улицы - то он сразу "петух". А на государственном уровне существовал целый институт перевоспитания "врагов народа" - именно путём такого воздействия. Был даже специальный Алжир - Акакьевский лагерь жён изменников Родины, и Охламон - которые принимали карательные меры в отношении их детей, а попросту - пытали и убивали. Как говорится, что позволено Юпитеру - то не позволено быку. Quod licet Jovi - not licet bovi!
-И ты теперь возомнил себя Юпитером? - скептически подметила Анжела.
-Нет, в данный момент я имею в виду Сталина и Берию! - быстро ответил Черногорский. - Или взять того же Пола Пота - так он вообще упразднил понятие "семья", потому что где есть семья, там возникает, в той или иной форме, собственность. С шести лет детей разлучали с родителями, и отдавали на воспитание в соответствующие учреждения. В четырнадцать лет перед подростком стояло две дороги: либо крестьянином, либо "красным кхмером" - солдатом, надзирателем, политработником. Для этого надо было выдержать особый экзамен, и знаешь, в чём он выражался? Его приводили к его же родной матери, и он должен был её изнасиловать. Не мать, так сестру. Это означало полный отказ от каких-либо других уз, кроме партийных. Как гласило их учение? Наша семья - народная коммуна, все спим с теми, с кем партия прикажет. Мужей и жён не выбирали, а их назначали местные власти, по приказу свыше: кто с кем будет жить. И солдаты следили за тем, чтобы браки не оказывались фиктивными. А если для кого-нибудь кровные узы значили больше, то тогда вступал в силу принцип: "На плантациях крапивы..."
-Да замолчи ты, наконец, слушать тошно! - оборвала его женщина. - Я тебе уже всё сказала, что на самом деле эта твоя месть из себя представляет. А все эти твои исторические дебаты - это жалкие поиски самооправдания. Потому что так тебе легче, не надо ничего менять, не надо себя преодолевать. Покорно подставился - и вволю отыгрался. И нечего тут ссылаться на всяких знаменитостей. Тебе эту идею подал Фокин, а никакой не Пол Пот, и не Берия. Но, если ты так уж горишь желанием разобраться в этой своей теории, то давай посмотрим. Кем были в жизни все эти великие гении, которыми ты так восхищаешься? Вспомни Тиля Уленшпигеля - кем был король Филипп Первый? Чем он противопоставлен Тилю? Тем, что Тиль был нормальный, здоровый мужик, а Филька был жалкий дистрофик, неудачник и параноик, который боялся всех и всего, и женщин в частности. Нравится? Или взять того же Берию, который тоже был неудачником, и на которого не смотрела ни одна женщина, до тех пор, пока он не стал кремлёвской шишкой. Да и тогда женщины, если и шли к нему, то совершенно из других соображений, вот он и жаждал компенсации. А про твоего любимого Пол Пота я вообще не говорю. Кастрат - он и есть кастрат, в комментариях не нуждается. То есть, сами они в своей реальной жизни были отщепенцами, вырожденцами, несостоявшимися людьми. И они это прекрасно понимали, даже более того - их внутренняя самооценка была ещё сильнее занижена. И, чтобы доказать самим себе, что они что-то всё же значат, они и рвались к власти. Причём не к естественной, человеческой власти - роли лидера, организатора - а к извращённой, основанной на манипуляции и попирании. Неужели и ты к тому же стремишься? Миша, кем ты себя возомнил? Вождём жертв насилия? Ты с таким апломбом говоришь о глобальном переустройстве мира, а сам как будто не замечаешь, что начинать нужно с себя. Перестань играть роль жертвы!
-Мне просто нужна женщина - упавшим голосом ответил Черногорский. - Женщина, которая меня поймёт.
-Пока ты не изживёшь в себе свою эту козу и Фокина, пока ты так и будешь всеми силами цепляться за своё детство, у тебя так и не будет женщины. Ты до сих пор не хочешь расставаться с детством. О какой женщине может идти речь?
-Я говорю о тебе. Я хочу быть с тобой - монотонно процедил Черногорский.
-Миша, я сегодня помогла тебе разобраться в себе. Надеюсь, ты меня поймёшь правильно - не сейчас, так попозже. Это всё, что я могу для тебя сделать. Теперь я ещё хочу дождаться Андрея, чтобы окончательно разобраться в этом деле. Не нравится мне всё это - устало проговорила она.
-Что? - машинально спросил Черногорский.
-Вся эта комедия, которую он затеял с твоим красным "Москвичом". Да даже этот самый чемодан. Самый настоящий цирк.
-В каком смысле? - удивлённо спросил Черногорский, вытаращив глаза на собеседницу.
-Я сейчас ничего не скажу. Вот когда он приедет, тогда и поговорим. Чтобы за один раз всё выяснить, и расставить по своим местам. Не надо мне тут недомолвок.
Некоторое время сидели молча. Молчание становилось Черногорскому в тягость.
-И всё-таки - робко сказал он, положив свою руку на руку женщины. - Дай мне ещё один шанс. Только тебе я могу доверять всецело. Только с тобой я смогу почувствовать себя по-настоящему мужчиной.
-Миша, давай, не будем. Я тебе уже всё разъяснила. Только ты сам сможешь себя вылечить. Только ты сам сможешь расстаться с детством. А что до последней твоей фразы, то она вообще звучит глупо и нелепо. Я, например, уже говорила - всегда чувствую себя женщиной, не важно, где и с кем.
-У тебя ещё всё впереди, я надеюсь - ответила Анжела.
Тут она встала, и подошла к окну. С окна спрыгнул кот, потёрся об ноги женщины, громко мяукнул и направился в кухню. А за окном затормозила тёмная машина. Увидев эту машину, Анжела внезапно оживилась.
-Андрей приехал - мрачно сказал Черногорский.
-Нет, это не Андрей - ответила она, и направилась в коридор, к двери. Тут она резко обернулась, и спросила Черногорского:
-Как меня зовут?
-Ты чего, Валь? - усмехнулся тот. Уж это правило он помнил прекрасно, впрочем, даже без посторонних Анжела далеко не всегда позволяла так себя называть.
Раздался щелчок открываемой двери, после чего из коридора послышались тихие голоса. Черногорский понял, что приехал её жених, или кем он там ей приходится. И он вновь затерзался муками ревности. Он искоса взглянул в коридор, и увидел своего соперника. То был молодой парень, лет двадцати двух, ростом на голову выше самого Черногорского, довольно крепко сложенный (впрочем, сам Черногорский, когда "качался", был сложен ещё мощнее). У того были короткие тёмные волосы, одет он был в брюки защитного цвета, и тёмную рубашку с короткими рукавами. Черногорский видел, как они обнимались и целовались, и это мучило его ещё сильнее. Они о чём-то тихо шептались между собой, и Черногорский, как ни силился, не мог разобрать, что они там говорили. Вскоре девушка вернулась в комнату, парень проследовал за ней.
Теперь Михаил мог разглядеть этого Павла получше. Да, этого парня вполне можно было назвать симпатичным. В нём чувствовалась сила и уверенность, сочетающаяся с резвостью и жизнерадостностью юности, а взгляд его выражал прямоту, искренность, и даже некоторое простодушие.
"Просто хороший парень" - сделал свои выводы Черногорский. - "Очевидно, он всю жизнь вращался в своём немногочисленном кругу, и всегда был именно хорошим парнем. Горьким опытом он не умудрён, не довелось ему пережить таких ударов и падений. В общении открыт, любит произвести впечатление - судя даже по его рукопожатию. В чём-то он ещё максималист, сделки и компромиссы - не его стезя. Свою Вальку, то бишь Анжелу, он обожает, может, даже и идеализирует, и верит в её непогрешимость. Хотя что-то здесь не так. Что-то он волнуется, и, скорее всего, из-за Андрея. Потому что если он сейчас с ним схлестнётся, то Андрей его просто съест".
-Павлик, тебя покормить? - интонацией заботливой жены спросила Анжела-Валентина, и Черногорский про себя отметил, что его такие проявления раздражают.
-А сколько времени? - всполошился Черногорский. - Часов шесть?
-Ну да - шесть! Десятый уже! - ответила девушка. Она включила телевизор, и зашагала в кухню. По телевизору шёл концерт звёзд российской эстрады.
-А я повторяю вновь и вновь - не умирай, любовь!
Черногорский остался в комнате, вдвоём с Павликом. Тот скучал, лениво поглядывая то в окно, то по сторонам, и Черногорский вновь ощутил некоторую растерянность. Он опять оказался не в своей тарелке. В то же время, он испытывал некоторую благодарность по отношению к Анжеле - телевизор несколько разряжал обстановку, тишина была бы совсем тягостной.
-Ты куришь? - он протянул Павлу пачку сигарет.
-Не курю - равнодушно ответил Павел, даже не глядя на Черногорского.
-Да ладно, брось ты обижаться - сказал Черногорский, закуривая. - Уж я Вальку знаю чуть ли не со школы. Мы хорошие друзья. Именно друзья. Или что - мужчина с женщиной не могут быть друзьями?
-А на что мне обижаться? - искренне удивился Павел. - Тем более я знал, что вчера или сегодня вы придёте. Валюша мне сказала. А ревновать - только нервы себе портить. Уж в ней-то я уверен.
-Я тоже так считаю - согласился Черногорский. - Мы с ней даже много раз обсуждали эту тему. Хотя у неё всегда были свои, у меня свои...
-Ну значит, тебе легче - улыбнулся Павел. - А твоя-то не ревнует? Или она не знает, где ты?
Почему-то Черногорский воспринял это, как издёвку. Ему казалось, будто по нему должно быть сразу видно, что у него нет, и не может быть никого. И он сам уже настолько с этим свыкся, что воспринимал это за аксиому.
-А со своей-то я как раз разбежался - ответил он. - Так что ревновать меня некому.
-Значит, снова тебе легче - улыбнулся Павел.
-Это чем же? - недоумевая, спросил Черногорский.
-Ну, раз вы разбежались, значит, вам не так-то уж хорошо и жилось. Или как - вместе тесно, порознь скучно?
-Без понятия - вяло ответил Черногорский. Бодрое и весёлое настроение Павла казалось ему наигранным.
-Правильно. Возвращаться - плохая примета.
-А мне и возвращаться некуда. Я вообще теперь предпочитаю не оглядываться, головой не вертеть. А то, чего доброго, радикулит ещё схвачу - злобно съязвил Черногорский.
-Значит, ты у нас беспечный ездок! - попытался пошутить Павлик.
-Об особенностях моей езды история предпочитает умалчивать - резко ответил Черногорский, и, хищно прищурившись, посмотрел Павлу в глаза.
-Слушай, Миша, у тебя что - нервы не в порядке, или с головой проблемы? - сказал Павел, смотря в глаза Мише. - Да ты, никак, под кайфом! - воскликнул он. - Вон, зрачки какие! Да пропади оно... - и он раздражённо махнул рукой.
Тут в комнату вошла хозяйка, с двумя дымящимися чашками кофе.
-Павлик, не горячись. Ничего он не под кайфом. Я с наркоманами не общаюсь.
-А что ж он такой дёрганный тогда? - буркнул Павел. - Да ты на его глаза посмотри!
-У него неприятности, он сильно переживает. Кстати, скоро Андрей должен приехать - сказала девушка.
И она, и Черногорский, обернулись при этом на Павла. Тот, услышав такую новость, сперва аж рот раскрыл от удивления. После чего побледнел, заметно сник, и занервничал, хоть и старался изо всех сил не показывать виду. Но это волей-неволей, бросалось в глаза. "А что, разве он здесь ещё не был? Я-то думал, он уже уехал!" - читалось на лице Павла, когда он, услышав о скором приезде Попова, разинул рот.
-Ну, приедет, так приедет! - проворчал Павел. - Только зачем тебе всё это надо? Приключений, что ли, захотелось поискать?
-У нас серьёзный разговор - строго ответила она. - И я тебя об этом ещё заранее предупреждала.
-Неужели после всего того, что было, у тебя ещё могут быть с ним какие-то дела? - недовольно хмурился Павел.
-Нет, я с ним дел не веду - спокойно ответила Анжела. - Но одно дело, как выяснилось, затронуло меня лично. И теперь я должна с этим разобраться. Расставить все точки над "i", и показать этому Попову, где на самом деле его место.
-То есть что - он тебя подставил? - театрально воскликнул Павлик.
-Нет, меня никто не подставлял. Просто обстоятельства так сложились.
-Что это за дело хоть? - с едва заметной дрожью в голосе, спросил Павлик.
-Одна очень старая история, которая почему-то всплыла наружу - так же невозмутимо ответила женщина. Из всех троих присутствовавших, лишь она одна неизменно сохраняла спокойствие, достоинство, и даже оптимизм. Остальные явно нервничали. Только если Черногорскому действительно было, чего всерьёз опасаться, то Павла могла тревожить лишь предстоящая встреча с Поповым.
-Тогда пообещай мне, что это твоя последняя старая история - пропыхтел Павлик. Он подошёл к девушке, заглянул ей в глаза, обнял её за плечи. - У нас ведь теперь всё по-другому.
-Павлик - мягко ответила она - я никогда не могу быть уверена за других. Поэтому обещать ничего не буду. Только ты за меня не волнуйся. Во-первых, я никому гадостей не делала, поэтому бояться мне абсолютно нечего. Во-вторых, какова бы ни была история, всё решится путём обычного разговора, и не более того. Ну, и в-третьих, таких историй у меня в жизни было не так-то уж и много, поэтому и всплывать уже практически нечему. Но из каждого правила бывают исключения, поэтому я обещать не рискую. Скажу лишь то, что на нас с тобой это никак не отразится.
Черногорский молча курил, глядя на эту странную, как ему казалось, пару.
"Нет" - думал он. - "Плохо ему эта роль удаётся. Вон, как услышал про Андрюху, так аж челюсть отвисла. Теперь то строгого папочку играет: неужели у тебя с ним может быть! Обещай, что это последний раз! то вообще, как молодая борзая: а что, он тебя подставил! А она ещё его успокаивает, и увещевает, как мама. Хотя что уж тут... Она уже взрослая, сама во всём разберётся, а я... а я..."
Закончив свою фразу, девушка поцеловала Павла в губы. Тот обнял её, прижал к себе, стал целовать её лицо. А Черногорский сглотнул слюну от досады, и с силой раздавил окурок в пепельнице.
И тут за окном послышался шорох приближающейся машины. Шорох стих, затем щёлкнула дверь, пропищала сигнализация, и раздался стук в дверь. Черногорский даже и не стал подходить к окну - он и так знал, что это может быть только Попов.
-Давай, я открою - вызвался Павлик.
Попов прошёл в квартиру, не обратив на Павлика никакого внимания. Даже не удостоил его взглядом - просто молча прошёл мимом него. Вытерев ноги об щётку в коридоре, он с видом хозяина, прошёл прямо в комнату. В левой руке он держал какой-то журнал в глянцевой обложке, свёрнутый в трубочку.
-Вот что, молодой человек! - подскочил к нему Павел. - Существуют же какие-то элементарные правила приличия!
-И только ради того, чтобы мне это сказать, ты весь из себя напрягаешься, бегаешь за мной по всей квартире? - презрительно усмехнулся Попов, меря Павлика ледяным, высокомерным, пронзительным взглядом. - Да, согласен - кивнул он. - Правила существуют. Вот и старайся их придерживаться. Ты понял меня?
И Попов заглянул Павлику прямо в глаза, сверля его взглядом. Тот похолодел. Попов внушал ему ужас, который крылся в его дьявольской изворотливости, необыкновенной прозорливости и коварной непредсказуемости. Казалось, Попов видит его насквозь, и знает наперёд все его ходы.
Наконец, Попов отвёл глаза от Павлика, и обратил свой взор на женщину.
-Здравствуй, Анжела! - сказал он.
-Лучше зови меня так, как зовут меня все. Ты, помнится, сам мне всё это устроил.
-И всё-таки, я предпочитаю называть вещи своими именами - авторитетно изрёк Попов.
-Но только я тебе не вещь! - отрезала она.
-Здорово, Андрюха! - протянул ему руку Черногорский, и тот охотно пожал её.
-Это что ещё тут за балаган? - сердито прокричал Павел. - Что ещё за Анжела?
-На, попросвещайся - хмыкнул Попов, небрежно бросив ему журнал.
-Журнал для мужчин, 1995-й год - зачитал Павлик. - Ага, вот. Анжела! Смотрим...
Открыв нужную страницу, парень просто ошалел. В середине журнала красовались фотографии его Валентины - в нижнем белье, в купальнике, вообще обнажённой. Фотографии, запечатлевшие довольно пикантные моменты из жизни молодой женщины - как она загорает, потягивается в постели, принимает душ, переодевается... Кроме того, у неё был броский макияж и модная причёска, волосы были крашены светло-жёлтым, а её формы уже и тогда впечатляли... Надпись гласила: "Не удивляйтесь, господа! Перед Вами - не модель Плейбоя, и не звезда Голливуда. Не искусственно взращённая на "фабрике звёзд" ходячая реклама, и даже не пресловутая "мисс". Это - очаровательная девушка Анжела, которая живёт где-то рядом с нами, как все, ходит на работу, в магазины, в кино, на вечеринки - и ничто человеческое ей не чуждо. Она любит жизнь, и смотрит в будущее с улыбкой. Полюбите её и вы...".
-Так ты что? - прошипел Павлик. - Выходит, ты ещё снималась в каких-то студиях, и Анжела - что-то вроде твоего псевдонима, так?
-Нет, не так. Ни в каких студиях я никогда не была, а раз уж на то пошло, то Анжела - это не псевдоним. Это моё настоящее имя.
Несмотря ни на какие повороты событий, женщина удивительным образом сохраняла равновесие.
-То есть как? - опешил Павлик. - Значит, я с тобой уже третий месяц встречаюсь, и даже не знаю, как тебя зовут? Как дурак - всё Валя, Валя...
-Меня все так называют - ответила Анжела.
Павел же её совсем не слушал.
-Чего тогда стоят все эти разговоры? Уважение, доверие, взаимопонимание? Духовная близость, родство душ, что ещё? Выходит, всё это время ты всё это время просто пудрила мне мозги, и выдавала себя совершенно за другого человека? Да о какой любви, о каком доверии тогда может идти речь, если я, получается, вообще тебя не знаю! - кричал он.
Попов сидел в кресле, широко расставив ноги, и его губы были чуть приподняты снисходительной, высокомерной ухмылкой. Он покуривал свою излюбленную сигарку "CafИ CrХme Noir". Черногорский тоже закурил, но только сигарету "Кэмел". Он беспокойно переминался с ноги на ногу - ему эта катавасия с Павликом была отвратительна. Попов же чувствовал себя хозяином положения, впрочем, Анжелу нисколько не интересовало, что он чувствует. Зато Павлик её разочаровал.
-Говоришь, ты вообще меня не знаешь? - выразительно спросила она, изображая показное удивление. - А хочешь узнать? - театрально произнесла, и тут же сменила тон на иронический. - Вот, видишь, Андрюша сидит? Спроси у него, пусть он тебе расскажет.
Попов исподлобья посмотрел на Анжелу.
-Ты что, издеваешься, что ли? - взорвался Павел.
-Нет, Павлик. Я не издеваюсь. Просто я смотрю и вижу, что ты сегодня пришёл вот к нему - она снова кивнула на Попова - а вовсе не ко мне. Мы с тобой какое-то время встречались, общались, наблюдали друг за другом, проводили много времени вместе - и теперь ты заявляешь, что всё это была пудра на мозги, и что ты меня совершенно не знаешь. Зато пришёл совершенно посторонний человек, которого ты и видишь-то впервые в жизни, сказал всего одно слово - и для тебя это целый конец света! Он швырнул тебе этот дурацкий журнальчик, и ты сразу бросился его листать! Значит, этот человек тебе больше внушает доверие, чем я. Что ж, это твоё право. Только обидно было смотреть, как ты унижался с журнальчиком-то с этим.
-А ведь я доверял тебе! - сквозь слёзы прохрипел Павлик. - Я, как последний идиот, тешил себя иллюзией, что и ты со мной искренна! Что и ты со мной откровенна! Я надеялся, что у нас с тобой и будут такие отношения, о которых мы говорили! А выяснилось - я даже ничего не знаю о твоём прошлом. Да что о прошлом - как тебя зовут, я и то не знаю! Во что я теперь могу верить? Как я могу после этого тебе доверять?
-Ну-ка, успокойся, возьми себя в руки, нечего тут сопли распускать! - повысила голос Анжела. - Ты сейчас слышишь только самого себя, и никого вокруг не замечаешь. Оттого ты и упиваешься своей этой обидой, и не хочешь даже подумать чисто логически. Давай рассудим: мы с тобой третий месяц встречаемся. Даже не живём вместе, а только встречаемся. Естественно, мы ещё знаем друг друга мало. А вот скажи мне: ты бы стал едва знакомого человека посвящать во все подробности своей биографии? Или, как бы ты расценил, если бы тебе кто-то стал сразу излагать всю свою подноготную? Наверняка б ты подумал: либо дурак человек, либо врёт он всё.
-Какие подробности? Какой подноготной? Если я элементарно - даже имени твоего не знаю! - не унимался Павлик.
-Ты знал то имя, каким меня называют все. Я уже пять лет вынуждена пользоваться чужим именем. И это была очень сложная и запутанная история. Но рано или поздно, я бы тебе её рассказала. А я с тобой в самом деле, была искренна и откровенна. Если сейчас ты это ставишь под сомнение, я не стану тебе ничего доказывать. Решай сам - кому доверять, а кому нет. Просто не стану же я сразу пересказывать всю свою жизнь. Да и сама я о тебе знаю далеко не всё. И я не тороплю тебя - пройдёт время, мы лучше узнаем друг друга, и соответственно, больше друг другу откроемся. Ведь такие отношения - действительно искренние, близкие, гармоничные - они никогда не возникают просто так, на пустом месте. До этого уровня отношения должны созреть, к этому надо стремиться, но не стоит торопить события. Потому что невозможно любить человека, которого ты не знаешь. Влюбиться можно, но влюблённость - это ещё не любовь.
-Так объясни мне, в таком случае, откуда у тебя два имени - сердито проворчал Павлик. - А заодно расскажи, как твои фотографии в журнале оказались!
-Не говори со мной в таком тоне! - урезонила его женщина. - Я тебе не прислуга, и отчитываться перед тобой не стану. Ты всё равно меня не слушаешь, всё своей обидой упиваешься. А фотографии пускай останутся на совести того, кто их туда отправил!
-Валя... Или Анжела, как тебе больше нравится - Павлик сменил тон. - Ты извини, для меня это была такая неожиданность, такой буквально шок. Так расскажи, почему ты не та, за кого себя выдаёшь!
-Что ж, если вам это так интересно - вздохнула она. - Ребята-то в курсе насчёт отдельных деталей, но в общем и целом, картины не знают.
Попов взглянул на неё, улыбнулся себе под нос.
-В девяносто третьем году в Таллинне стали пропадать молодые девушки - начала Анжела. - В основном, конечно, девицы лёгкого поведения: "клофелинщицы", "динамистки". Потому что все путаны тогда работали под Чингисханом, и никто не осмеливался промышлять "дикарём". А кто продолжал гулять сам по себе - тех стали отлавливать, и продавать в рабство. В основном, в Африку, в Турцию, и в арабские страны. Во главе этого предприятия стоял всё тот же Чингисхан, а непосредственными исполнителями были, можно сказать, все, кому не лень. Это были не только охранники или водители из его фирм, но и...
-Одним из них был я - подал голос Черногорский.
-Ты даже ко мне приходил, и хвастался, как ты мстишь всяким стервозам, от которых ты сам порядком настрадался, да ещё и получаешь за это деньги от самого Чингисхана, и не такие уж маленькие - продолжала Анжела. - Миша даже описал мне всю технологию процесса. Сначала девушек оглушали хлороформом, тут же делали укол, а потом вели в машину, при этом приговаривая что-то вроде "вот дура, опять нажралась". Девушек отвозили на дачу, где их в таком состоянии держали, вплоть до погрузки в контейнеры. А контейнеры грузили уже в трюмы. Но, кроме "клофелинщиц" и им подобных шалав, стали пропадать и нормальные девушки. Один такой случай коснулся меня лично.
Черногорский и Попов обернулись на Анжелу. Но если Черногорский явно нервничал, то беспокойство Попова совсем не бросалось в глаза. Это было даже не беспокойство, а скорей, удивление - что-то в этой истории для него было действительно новым, или просто он не желал ворошить прошлое, делать его достоянием чужих людей?
-Пропала моя близкая подруга - Анжела продолжала свой рассказ. - Имя я называть вам не буду, это совершенно ни к чему...