Узкая, извилистая дорога, пыльная и ухабистая, багряной змейкой опоясывала нескончаемую цепь мрачных и неприступных скалистых гор. По дороге, карабкаясь вверх по крутому склону, поднимался старый ржавый "Икарус" с гармошкой, натужно ревя мотором, и душераздирающе скрипя шасси. За автобусом волочился огромный шлейф густого, чёрного, ядовитого дыма. Сквозь непроглядную пелену плотного белого тумана, покрывающего стёкла липким потом, нещадно палило кроваво-алое солнце. Весь автобус был доверху гружён ящиками с водочными бутылками, наполненными зловонной жидкостью. Упорный трудяга "Икарус" медленно, но настойчиво карабкался в гору, словно муравей на песчаном бархане. За рулём сидел взмокший, измученный, и оглушённый Черногорский, изо всех сил превозмогая предательскую усталость, валящую с ног и не дающую сосредоточиться. Все его органы чувств, казалось, работали против него - ослеплённые пурпурным заревом глаза, заложенные нечеловеческим грохотом уши, затёкшее тело и одеревеневшая кожа. Глаза, нос, рот - всё заливало горячим и смрадным потом, льющимся ручьями изо всех пор, и своим состоянием водитель был подобен своей такой же уставшей и изношенной машине.
Подъём становился всё круче, мотор ревел всё надрывнее, словно моля о помощи, и вдруг случилось непредвиденное.
Раздался оглушительный металлический лязг в коробке передач, сменившийся беспомощным грохотом разбитых шестерней, и автобус медленно попятился задом к краю пропасти.
Правая нога, спасительно жмущая на педаль тормоза, упиралась вместе с педалью в пол, но воздушная система лишь сопела, словно дремлющий дракон. А автобус пятился задом, извиваясь, как змея, и повинуясь уже не водителю, крутившему руль в надежде упереть машину задом об отвесную стену скалы - а лишь закону всемирного тяготения. Хвост автобуса свисал с обрыва, и развевался на нём, подобно знамени на ветру.
А через миг "Икарус", кувыркаясь по крутому каменистому откосу, с диким рёвом и лязгом, безудержно летел в зияющую чёрной дырой бездонную пропасть.
Оглушительный грохот - не то удара, не то взрыва - потряс Черногорского до глубины души, вырвал его, как рукавицу, наизнанку. Перед глазами стремительно проносились картины всей его прошлой жизни - от самого рождения, и вплоть до сегодняшнего дня.
Оправившись от шока, Черногорский с неожиданным для себя удивлением обнаружил, что он находится вовсе не в "Икарусе", а в своём родном красном "Москвиче". И ни в каких не в горах, а в старом квартале города Пяэскюла. В нескольких дворах от дома, где жила Анжела, или нет, Валентина; и что всё это было не что иное, как очередное кошмарное сновидение, мучившее его уже которую ночь кряду.
Он бросил взгляд на кассеты, лежавшие под соседним сиденьем, и его вновь передёрнуло. На тех кассетах и было то, что ещё вчера для него означало расплату со счетами своей прошлой жизни. Он уже считал ту жизнь прошлой - жизнь, наполненную сплошными унижениями, обидами и местью.
...Самой большой слабостью Карапета всегда были дети, и Черногорский это прекрасно знал. Домой к нему он отправлялся наобум - окажись тот дома, его бы ожидала участь Димы. Но, к счастью для Черногорского, того дома не было.
Для большего успеха предприятия, в первую очередь был взят в заложники ребёнок. Подростки набросились на женщин, Черногорский схватил револьвер, и, найдя ребёнка, залепил его рот "скотчем", и приставил дуло к голове. Весь процесс занял считанные секунды. И тогда уже мать Карапета и его жена особо не сопротивлялись, когда Черногорский сказал, что от них требуется - сниматься в порнофильме с малолетними наркоманами, очередными "протеже" Солидола. Им было приказано покинуть квартиру, и спускаться вниз, к фургону. Уже в машине Черногорский, для безопасности предприятия, сделал им уколы. Но это было только самое начало вакханалии, закончившейся каннибальским пиршеством. Женщины, обколотые под завязку фенциклидином, даже не прекращая плотских утех с подростками, с безумным удовольствием созерцали таинство приготовления шашлыка из ребёнка, которого наркоманы живьём проткнули раскалённым шампуром, и развели под ним костёр. А затем женщины сами же и ели это жаркое. Весь процесс мог испортить только сам Черногорский, которого за время съёмок дважды вырвало от омерзения, отчего некоторые кадры получились смазанными и неудачными.
Примерно нечто подобное произошло и с многодетной семьёй Брагиных - столь же дикая и кровавая оргия с участием матери, семерых малолетних сыновей и пяти наркоманов-подростков, была запечатлена на второй кассете.
Лицо Черногорского вновь перекосила гримаса омерзения - в первую очередь к самому себе. К горлу предательски подступила тошнота, всё тело бросило в липкий пот. Он вновь испытал то, что испытал ещё вчера, когда вдруг ему самому стало невмоготу. Когда вдруг он почувствовал себя одновременно безвольной, обезумевшей жертвой - и в то же время гнусным мучителем, нисколько не отличающимся от оголтелых садистов-наркоманов. Когда вдруг его осенила мысль, что это не он властен над теми и другими, а напротив - они сами властны над ним; и его жажда мщения, "диктаторская" поза, витиеватые мудрствования, которым он предавался каждый раз, "командуя парадом" - всего лишь жалкая маска, неумело прикрывающая истинное лицо. Лицо, на которое взглянуть со стороны было бы попросту страшно. И тогда он, охваченный новым, небывалым приступом злобы и отчаяния, решил разом покончить со всем. Он схватил пистолет, которым вершил последнюю миссию Робина Гуда, и стал вершить уже иную миссию. В тот момент он даже не осознавал всего ужасного смысла своих действий, превратившись в зомби, в слепую машину для уничтожения. Так же и сами - и насильники, и их жертвы, одурманенные наркотиками и сексуальным трансом, не успели ничего понять - им всем было просто не до этого, и это ещё больше подхлёстывало злобу и отчаяние убийцы. Он сыпал выстрелами один за другим, словно в компьютерной игре, и остановился лишь тогда, когда увидел, что все участники оргии лежали бездыханными трупами в мрачной глубине подземных катакомб.
К горлу подкатили слёзы - и это ещё больше подхлестнуло его злобу на самого себя. "К чёрту жалость!", подумал Черногорский. - "Нечего жалеть себя. Нечего на всех пенять, искать, кто крайний. Я сам во всём виноват. Сам, один. Больше никто!" - процедил он сквозь зубы, и с силой заехал себе кулаком в челюсть. Тут он усмехнулся: таким, совершенно идиотским способом, колотя себя кулаками по морде, он в молодости пытался воспитывать в себе смелость и нечувствительность к боли. "Ну всё, хорош церемоний" - добавил он, и, приставив дуло к виску, нажал на курок. Но вместо выстрела прозвучал лишь щелчок - обойма была пуста.
"Это судьба" - решил Черногорский. - "Значит, сегодня я свершил суд над прошлым. Значит, Провидение решило, что я должен остаться на Земле. Они все ушли туда, и вместе с ними, туда ушло моё прошлое. Прощай, Черногорский! Прощай, Феоктистов! Значит, не судьба была на свете Михаилу Феоктистову. Значит, не по той дороге шёл. Но, раз патроны кончились именно сейчас, значит, есть ещё шанс. Бог любит троицу, ну, так что же... Третий дубль. Третья роль. Весь мир, в конце концов, огромный театр, и все мы в нём - артисты".
Прокрутив мысленно в голове, как киноленту, весь вчерашний вечер, Черногорский оглянулся по сторонам. Чтобы ощутить сегодняшнюю реальность, осознать, что он - здесь и сейчас, отойти от вчерашних воспоминаний и от ночных кошмаров. Счёты с прошлым сведены, прошлого уже нет. Это осталось где-то в далёком небытие, вместе с кошмарным сном про "Икарус".
"Впереди новая жизнь" - думал он, и его вновь охватила дрожь волнения и тревоги. Почему-то он вдруг почувствовал себя маленьким, беспомощным ребёнком, боящимся сделать шаг, и заблудиться в огромном, чужом, незнакомом мире. Поэтому он всё медлил, не осмеливался выходить из "Москвича" и идти к Анжеле - той самой, которую он, несмотря ни на что, любил всю свою сознательную жизнь, ещё с девяносто третьего. И продолжал любить до сих пор, терзаясь душевными муками.
Именно Анжелой, а вовсе не Валентиной, она ему представилась тем незабываемым летним днём. Но читателю эту историю поведал сам Черногорский, а он умел хранить тайны. Впрочем, об этом ещё речь впереди.
"Я должен расставить все точки над "i". Или пусть отойдёт в прошлое, или... или..." - сказал себе Черногорский, боясь признаться себе в том, что именно в лице этой женщины он видит путеводную звезду, освещающую ему дорогу в будущее. Но он всё не решался. Будто бы какая-то невидимая сила прижала его к сидению, накрепко связав его по рукам и ногам, не давая ему встать, и пойти вперёд.
"Будь оно проклято, чёрт меня подери, но сегодня я вижу, мне это просто необходимо!" - оправдался перед собой Черногорский, доставая пакетик амфетамина и смятую стокроновую купюру. Незаметно для самого себя, он вновь оживился, предвкушая вожделённую понюшку стимулятора.
Через минуту он был уже бодр и решителен, и его мозг был всецело поглощён новыми идеями.
"Все сомнения долой!" - улыбался он, потирая ноздрю. - "Я иду к любимой женщине. Я откроюсь ей весь, целиком и полностью. Я признаюсь ей, я сделаю ей предложение, я женюсь на ней! В конце концов, у нас есть деньги, которые Андрей должен был привезти туда, а уж он-то не обманет. Не должен обмануть. У меня будет новое лицо, новое имя, и мы навсегда отсюда уедем, чтобы строить с ней нашу жизнь..."
Убедив себя в неотвратимости столь радужной жизненной перспективы, он достал из-под заднего сидения старый мобильный телефон. Тот самый, посредством которого он держал связь с домом.
"Козлов у них был. Надо успокоить мать!" - благородно, как ему казалось, рассудил Черногорский, пребывая в уверенности, что его складные речи мать воспримет, как правду, а не как очередной виток лжи и оправданий. Без колебаний, он набрал номер.
-Мама... Здравствуй, мама, это я, Миша.
-Миша!!! - в трубке послышались рыдания матери. - Ты... - она всё никак не могла подобрать нужных слов. - Где ты? Что с тобой? Почему мы о тебе до сих пор ничего не знаем?
-Мама, я же звонил. Что случилось, почему ты плачешь?
-Где ты? - мать сорвалась на крик. - Сколько ты можешь врать нам? Что это всё за небылицы - про Норвегию, про Финляндию? Ты был всё время в Таллинне, или, по крайней мере, в Эстонии, и за два года не удосужился хоть раз приехать домой! Скажи, чего ты боишься? Отец и так тебя узнал!
-Мама, милая, ты можешь успокоиться? Я знаю: к вам приезжала полиция, наговорили на меня с три короба, что я и есть этот самый монстр, о котором в газетах пишут. Но, скажи мне, неужели ты сама могла поверить, что я на такое способен? Тебя просто запугивали...
-Ой, Миша, не делай из меня дурочку. Думаешь, я такая наивная, в неведении счастливом пребываю? Способен! Ты на многое способен! Ты ещё с детства привык прикидываться слабеньким и уродливым, с которого нечего взять. А потом исподтишка делал такие гадости, что аж волосы дыбом встают! А как чуть что, так ты опять: ох, я несчастный, ах, я бессильный, почему меня все обижают, почему ко мне все так относятся...
-Мама, к чему эти разговоры? Зачем отклоняться в далёкое прошлое? Сейчас ведь всё уже давно по-другому...
-Далёкое прошлое? А почему полиция приходит к нам в дом, и припоминает нам твоё это прошлое? А Марина? А этот, как его там... Или Андрей твой ненаглядный? И почему в этом деле, все и всё кажет именно на тебя? Начиная от каких-то типов, с которыми ты ещё в школе враждовал? Ты ведь не можешь жить спокойно, тебе же везде нужно врагов искать. И опять здесь эта Марина! Вспомни - как ты дённо и нощно кричал, грозился её убить! И Андрей - ты же говорил, что с ним где-то работаешь! И что это за мерзкие истории - с женщинами, с детьми - тебе что, мало того, что было?
-Мама... То, что я кричал со зла, ещё не значит, что я действительно собираюсь это сделать. Ну, подумай сама: зачем я из-за какой-то идиотки, буду ломать себе всю жизнь? А с Андреем я не работал - просто он меня тут как-то пристроил через свои связи. А сейчас мы с ним разошлись, как в море корабли - он не тот человек, кому я мог бы доверять. Здесь меня, самым наглым образом, подставили. Кто-то из тех, кого я хорошо знаю. Может, кто-то из бывших друзей, может, даже и Андрей к этому причастен. Я, когда узнал, что мне приписывается этот Фредди Крюгер, я даже не столько перепугался, сколько удивился. Кто-то знал о моих прошлых слабостях, и решил на этом сыграть. Я ничего этого не делал, Богом клянусь!
-И что же ты теперь собираешься делать? - мать немного успокоилась, её горе, отчаяние и родительская злость мало-помалу сникли, уступив место более конструктивному, даже классическому, вопросу: что делать? И, тем не менее, её голос дрожал от волнения.
-Собирать доказательства своей невиновности. И, когда они у меня будут, только тогда я смогу спокойно вернуться домой. Тогда пусть приезжает, какая угодно, полиция. У меня будут и документы, и свидетели того, где я был всё это время. Да, я и в Таллинн приезжал тоже. Но вовсе не за тем, чтобы делать какие-то гадости, и не затем, чтобы мстить какой-то ещё Марине. Что мне Марина? - воскликнул он, и сделал небольшую передышку, словно собираясь с духом. Наконец, решился: - Короче, мама. Можешь меня поздравить. Когда я вернусь домой, я буду не один.
-С кем же ты будешь? - устало, и в то же время настороженно, спросила мать.
-Мама, дело в том, что... - бойко начал Черногорский, и тут же осёкся.
"Я женюсь!" - хотел было сказать он, поскольку сам в тот миг был уверен именно в таком исходе. Но вдруг его осенило, как же могут быть совместимы положение нелегального беженца, скрывающегося ото всех и вся, и женитьба. И он раздумал так говорить, решив, что мать ещё сильнее шокирует такое заявление.
-У меня есть девушка. Мы знакомы уже очень давно, и... И все эти старые, детские прибабахи, мне абсолютно не нужны! Может, мне кто-то даже завидует. Кто-то хочет не дать мне жить. Чтобы я не был счастлив, чтобы я вернулся к старому. И использует против меня, моё же прошлое. Тем более, что эта женщина тоже знает обо всём не понаслышке.
-Что же это за женщина? - недоверчиво спросила мать. Её это, по меньшей мере, удивило.
-Я пока ничего говорить не буду! - воскликнул он в ответ. - Не всё сразу... Ладно, мама. За меня не тревожьтесь, со мной всё нормально. Скоро увидишь меня, мама. Обещаю! Целую тебя, милая матушка! Отцу привет...
Миша выключил телефон, не в силах сдержать слёз. Он опасался, что телефон уже прослушивается, и его подозрения целиком соответствовали действительности. Сказанная им наспех фраза, чтобы утешить мать, тоже оказалась пророческой: мать его увидит уже очень скоро. Не пройдёт и суток...
Он спрятал телефон под заднее сиденье, и осторожно вышел из машины. Оглянувшись назад, он вновь удивился: перед тем, как ехать сюда, в Пяэскюла, он даже не переставил номера на машине. На бампере так и красовался номер 687SHT!
-Вот это да! - присвистнул он. - Как я только ещё доехал - пронеслось у него в голове.
Хоть он и ехал-то безлюдными просёлками, но ведь, учитывая нынешнее положение вещей, когда к этому "Москвичу" приковано больше народного внимания, чем даже к Чечне или Югославии - ведь любой случайный прохожий, мог стать роковым. Или оказалось напротив - меньше знаешь, крепче спишь? Кому кто скажет, что видел - и тут же сам окажется добычей Фредди Крюгера, ведь у страха глаза велики!
Так размышляя, он минуту постоял в оцепенении. Потом он всё же подумал: "Да и чёрт с ним, с "Москвичом"! Всё равно отсюда уже не на нём поеду. А дальше пусть Андрей сам разбирается. Всё равно, ни Феоктистова, ни Черногорского больше нет!".
И он решительно зашагал - знакомыми до боли, уютными дворами и переулками, мимо маленьких деревянных домиков. Ухоженных и обветшалых, утопающих в зелени садов, и совсем открытых, стоящих посреди двориков. Пахло свежими дровами, мокрой травой и листвой деревьев, как всегда после дождя. Но все прочие ароматы флоры перебивал терпкий, стойкий запах жгучей крапивы.
Издалека слышалась шумная возня чаек и бакланов, что создавало иллюзию близости моря. Черногорский усмехнулся себе под нос - уж он-то прекрасно знал обиталище этих птиц. Он толкнул калитку, и вошёл во двор, всё так же озираясь по сторонам.
По двору расхаживал, подняв трубой хвост, большой чёрный кот. Увидев незваного гостя, он ловко запрыгнул на подоконник.
Со сладким замирание сердца, Черногорский подошёл к двери одноэтажного деревянного домика. Он вновь ощутил мальчишеское робкое волнение, словно подросток, собирающийся на первое свидание. Переминаясь с ноги на ногу, он стоял перед дверью, не решаясь нажать на кнопку. Наконец, он пересилил свой страх...
Дверь открыла она сама - Анжела, или, как читателю уже привычно, Валентина. Открыла сразу, даже не спрашивая, "кто". На ней была короткая, прозрачная ночная рубашка без рукавов, бесстыдно обнажающая все соблазнительные прелести её цветущей плоти, её созревшей, прекрасно оформившейся, женственной фигуры. От неё сразу пахнуло неповторимой свежестью, необъяснимой словами, повергающей в восторг и трепет сердца поэтов, да и вообще, мужчин. В ней удивительно гармонировали - и юность, и зрелость: Черногорскому сразу припомнилась излюбленная классическая цитата насчёт "шарма", и в то же время обращала на себя внимание нежная, как у девочки, кожа, игривый розовый румянец на щеках, и, конечно же, глаза. Серо-голубые, выразительные, волнующие - созданные величайшим из художников. Самой Природой, или - самим Богом, если угодно.
Черногорский, которому впервые за долгое время довелось так, воочию, увидеть эту девушку, не скрытую ни одеждой, ни косметикой, отметил про себя, что он ещё больше ей восхищается. Ещё более глубокий и осмысленный взгляд, лицо, да и, что греха таить, налившиеся зрелостью красивые формы. Перед ним стояла молодая, но всё же - уже совершенно взрослая женщина, перед которой он вновь ощутил себя пацаном, несмышлёнышем, недорослем, даже не знающим, с чего начать разговор.
Увидев на пороге Черногорского, Анжела (будем и в дальнейшем называть нашу героиню так, равно как и Черногорского зовём Черногорским) - смутилась. Она испытала неловкость, и даже он заметил это. "Наверное, она кого-то ждёт!" - догадался он. - "Кого-то другого, не меня. Кого же?" - терзался Черногорский, беспокойно переминаясь на месте.
-Привет - начала женщина, видя явное замешательство гостя. - Проходи, Миша, проходи - сказала она, спокойным и приветливым голосом.
-Привет - тихо молвил Черногорский, и поцеловал её в щёку. И тут же отпрянул - в голове промелькнула уже заученная мысль: "а что мне теперь за это будет?".
Она снисходительно улыбнулась, и эта улыбка была совершенно непроизвольной. Ей не хотелось обидеть этого несчастного юношу, совсем не хотелось над ним смеяться. Ей было его по-человечески жалко, но не той презрительной жалостью свысока, которой жалеют юродивых или опустившихся. Нет, несмотря на совсем ещё юный возраст (а она была ровесницей Черногорскому), Анжела была уже взрослой и мудрой женщиной; и она искренне сочувствовала молодому человеку, так и не научившемуся держать себя перед людьми. Так и не осознавшему себя человеком, мужчиной, личностью.
Тот же, напротив, стоял, потупив взор - его глаза бегали то вниз, то по сторонам. Он боялся смотреть на неё. Боялся, что она упрекнёт его в непорядочности, увидев, с какой жадностью он пожирает глазами её тело. Её округлые плечи, её стройные, и в то же время, налитые, ноги, её роскошную грудь, полную и упругую, соблазнительно выглядывающую в вырезе сорочки. Он стыдился всего этого. Он боялся поднять глаза, боялся заговорить, даже сам не понимая, чего же именно он боится.
Естественно, она это прекрасно понимала. Поэтому она и решила, что разумней будет не сразу набросить халат, как она подумала в самый первый момент, а напротив - подбодрить парня, чтоб он почувствовал себя "в своей тарелке", чтобы поборол стеснение. И она взяла инициативу в свои руки.
-Андрей оставил мне тут передать кое-что - невозмутимо сказала она. - Ты ведь сам его попросил завезти портфель сюда?
-Да, мы договорились - нервно прошептал Черногорский. - Кстати, а ты не заглядывала вовнутрь? Что там такое, в этом чемодане?
-А зачем мне проверять чужие вещи? Это ваши с ним дела. Что хотите, то и храните. Я не любопытна.
-А вдруг там бомба? - буркнул он.
-Значит, будем смотреть фейерверк - парировала девушка. - Послушай, Миша. Зачем ты мучаешься? Это ведь некрасиво - ты говоришь со мной, а смотришь то на пол, то на стены. Смотри уж на меня, чего стесняться? Знаю, я тебе нравлюсь. И ничего в этом зазорного нет. Нравлюсь - смотри, любуйся на здоровье. Меня ты этим не смутишь.
-Дело не только в чемодане - скороговоркой проговорил он, теперь уже пожирая женщину глазами. - Мне надо с тобой поговорить - он сглотнул слюну. - Поговорить, посоветоваться, объясниться! Уже давно надо! Просто, я больше никому не могу так довериться. Ты - единственная, кому я доверяю, на все сто процентов! А остальным я не верю. Я разочаровался! Я обманулся! Я вновь зашёл в тупик! Всё валится из рук, я ничего опять не могу в этой жизни. Силы иссякли, и я уже...
-Миша, ты просто устал. Тебе надо отдохнуть. Отключиться. Отойти от всего этого - успокаивала его Анжела.
-Да нет - нервно мотнул головой он. - Не отдохнуть. Какой отдых, к шутам? Я принял другое решение. Сама судьба дала мне знак. С этой жизнью покончено. Со всем покончено. Жребий брошен, мост сожжён - возбуждённо тараторил он.
-Как понять - со всем покончено? - она сказала это с нотками недоумения, хотя для неё ничего удивительного в его разговорах не было. Она вполне ожидала от него чего-либо подобного.
-С прошлой жизнью. С прошлым окружением. С прошлыми делами, прошлыми проблемами. Будет всё по-другому. Другое имя, другой облик. Другие люди, другие страны. Только один вопрос остался у меня нерешённым.
-А говоришь - силы иссякли, зашёл в тупик - рассудительно ответила женщина.
Она на миг подняла руку, чтобы поправить волосы, и Черногорского снова бросило в дрожь, глядя на неё. Он то краснел, то бледнел.
-Для такого решения, Миша - как ни в чём не бывало, продолжала она - требуется немало и силы, и воли, и решимости. Это не каждый сможет.
-Можно закурить? - вздохнул Миша.
-Пожалуйста - пожала плечами она.
-Ты знаешь, Анжелка... Тебе может казаться, что я тут просто так, стою и выкобениваюсь, бросаю громкие слова на ветер. Я тебе многое уже рассказывал и о себе, и о своей жизни, и ты знаешь, кем я был в детстве, и какова была моя тогдашняя позиция в обществе. И у меня уже однажды было такое - когда я решил всё перечеркнуть, и покончить разом с прошлой жизнью. Я сменил всё, что только можно было сменить, и даже то, что нельзя. Вениамин Черногорский стал Михаилом Феоктистовым. Но всё же... Ты сама знаешь, что было дальше. Ты сама прекрасно видишь, чем всё это кончилось. Грубо говоря - от чего ушёл, к тому и вернулся. Моя вторая попытка с треском провалилась! Теперь дальше так продолжаться не может. Я должен вновь начинать всё сначала. Андрей мне тут...
-И о какой же тогда новой жизни ты можешь ещё говорить, если в первую очередь, опять киваешь на Андрея?
-Он только косвенно имеет к этому отношение - поправил Черногорский.
-К чему? Чтобы ты одел новую маску? Чтобы изменилась опять какая-нибудь внешняя атрибутика, а суть и смысл оставались прежними? Неужели опыт Феоктистова тебя ничему не научил? Феоктистов был лишь внешний образ. Лишь роль, которую ты играл с переменным успехом. И при этом, как ни тяжело тебе будет это признать, но ты продолжал оставаться Черногорским, который всего лишь играл в какого-то Феоктистова.
Она говорила спокойно, рассудительно, без тени высокомерия или демагогизма. Но всё же слова, произнесённые этой великолепной, очаровательной, неотразимой, воистину совершенной - с его точки зрения - женщиной, вонзались Черногорскому стрелами в сердце.
-Уж не хочешь ли ты мне сказать, что у меня вообще, ровным счётом ничего не получилось? - огрызнулся он.
-Зачем же так утрировать? - с лёгкостью парировала она. - У тебя получилось. У тебя как раз получилось то, чего ты хотел. А ты хотел как раз вот этих внешних атрибутов, из которых ты и создал себе образ Феоктистова. Ты хотел накачаться - и ты накачался. Ты хотел стать эрудированным - и ты им стал. Ты хотел заняться музыкой - ты овладел гитарой. У тебя было много товарищей, тебя любили в компаниях. И ты решил, что ты всего достиг. Ну, пусть не всего, но всё же... Ты полагал, что причинами твоих школьных неурядиц было именно это - слабое физическое развитие, и ограниченность. Но это были вовсе не причины, а всего лишь сопутствующие детали. Но ты упустил главное. Ты ни разу не задался вопросами: а что за человек, что за личность этот Черногорский? Каков его характер? И какой личностью ты видишь Феоктистова. Какой у Феоктистова характер, и в чём его коренное отличие от Черногорского. Именно - личность и характер, а не внешний вид, не увлечения, не привычки. Вот потому всё так и получилось. Сменился облик, сменилась обстановка, а нутро твоё осталось прежним. А когда ты попал в другую ситуацию, напоминающую твою прежнюю среду - и весь твой Феоктистов лопнул, как мыльный пузырь. Потому что он и был мыльным пузырём. Не было у твоего Феоктистова никакого остова, не было хребта, не было надёжного, прочного стержня, на котором бы держались все его внешние достоинства. Основание осталось прежним - Черногорский. И, как тут не крути, не верти, а всё равно. Покрутишься, повертишься - и на круги своя.
-То есть, ты хочешь сказать, что в моей жизни уже всё потеряно? - недоумевающе воскликнул Миша.
-Зачем так говорить? Это лишь банальные, громкие фразы. Ты сначала сам для себя реши: чего ты вообще в жизни хочешь. А потом уже и думай, чем и как этого добиться. Реально это, или нет. Конечно, что-то уже потеряно. Но ведь жизнь кончается не завтра!
-Чего я хочу? Хочешь честно?
Он лихорадочно уставился на Анжелу, она лишь вопросительно, с ободряющей улыбкой, кивнула головой: мол, говори, не бойся, смелей!
-Анжела, я... Я люблю тебя. Люблю, уже давно, люблю, всей душой. И я... я хочу быть с тобой. Стань моей женой! Это... это мечта всей моей жизни!
И тут он пал перед ней на колени, взял её руку, припал к ней губами, другой рукой обняв её за колени.
-Конечно, мне приятно, что ко мне так относятся. Но, с другой стороны, мечта мечтой, а ты взгляни по-настоящему: как ты вообще себе это представляешь?
Его вновь охватило недоумение.
-Вот так и представляю! - прокричал он, срываясь на визг, поскольку превозмогать свой страх, стоило ему громадных усилий. - Хватит вокруг да около! Выходи за меня замуж!
-Миша, встань, пожалуйста - спокойно ответила женщина. Она невольно сконфузилась, ощутив столь неожиданный, безрассудный порыв Черногорского, его горящий взгляд... Реакции не последовало. Тогда она сама шагнула в сторону, высвободившись, после чего подошла к платяному шкафу, достала с полки джемпер, и надела его.
-Я попросила тебя встать - повторила она.
Черногорский вновь залился краской стыда и неловкости.
-Миша, садись на диван - снова невозмутимо, как будто ничего и не было, сказала Анжела. - Я сейчас принесу чай, попьём чайку.
-Я не возражаю - улыбнулась она, и зашагала в кухню.
Он лихорадочно поспешил за ней.
-Так мы отклонились от темы! - воскликнул Черногорский. - Ты, значит, спрашиваешь, как я представляю себе нашу семейную жизнь. Честно говоря, меня это удивляет. Как будто ты первый день со мной знакома.
Он резко повернулся к ней лицом, сверля глазами её глаза. Она лишь недоуменно повела ресницами, и уголки её губ на мгновенье приподнялись в легкой, спонтанной улыбке.
-Что же тебя удивляет? - простодушно спросила она.
-Меня... - сконфузился Черногорский, и тут же замялся, словно подыскивая нужные слова. - Меня удивляет то, что мы с тобой столько лет уже знакомы, столько лет уже дружим, и ты, наверное, прекрасно помнишь, как мы с тобой подолгу, вот так, сидели и беседовали по душам. И о философии, и о литературе, и о музыке. И о любви, и о жизни - в том числе, и о семейной. Неужели ты не помнишь, как мы с тобой рассуждали о том, какова должна быть семейная жизнь, и на чём должны строиться отношения между мужчиной и женщиной? И ведь, наши взгляды на это полностью совпадали! Неужели ты забыла те слагаемые любви и счастья? Вот так я и представляю семейную жизнь. На основе взаимного равноправия, уважения и доверия. Искренность, доброта, взаимопонимание. И ещё, как ты сама говорила. Любовь - это, когда ты хочешь, чтобы твоему любимому человеку было хорошо, и это становится необходимо тебе, как воздух! Или что, теперь тебе для счастья нужно что-то другое? А это - так, был юношеский идеализм? - разгорячённо декламировал Черногорский.
-Миша, не надо так волноваться. Успокойся, ты уже начинаешь заговариваться! Скажи лучше сразу: можно ли любить человека, которого ты не знаешь?
-К чему ты это? - опешил он.
-Да всё к тому же - с лёгкой грустинкой в голосе, ответила Анжела. - Я просто говорю с тобой по душам. Философствую с тобой о любви и смысле жизни. Как мы это делали в старые добрые времена.
-Ну, если так разобраться - уже более спокойным тоном ответил Черногорский - то, можно влюбиться. Можно увлечься. Но любить по настоящему - это просто нереально. Это будет любовь к какому-то придуманному образу, который ты видишь в объекте своего обожания.
-Вот и ты, выходит, любишь волшебную фею из сказки собственного сочинения. Только почему-то ты видишь эту фею во мне. Если судить по твоим же словам.
-То есть, ты хочешь сказать, я тебя совсем не знаю? - с обидой и удивлением пробасил Черногорский.
-Ты сам это заявил. Только что. Когда сказал, что не знаешь, какие у меня представления о любви, семье и счастье, и прибавил ещё что-то насчёт юношеского идеализма.
-Просто ты сама мне так заявила: как я себе представляю. Неужели ты не помнишь, как мы много рассуждали об этом...
-Одно дело рассуждения, Миша, - ответила девушка - а другое дело действительность. Да, ты хороший парень. Я тебя уважаю. Но подумай: смогу ли я тебе полностью доверять? Мне не нужно от тебя ни исповеди, ни покаяния. Ты сам прекрасно всё знаешь. И равноправия у нас с тобой тоже не получится, если учесть некоторые твои особенности. А если уж совсем начистоту, без этих деликатных недомолвок - мне пришлось бы постоянно брать на себя роль матери. А мне это совсем не нужно. Да и ты в роли мужа-младенца, вряд ли чувствовал бы себя комфортно. Скорей, наоборот - твои комплексы и фобии ещё больше усугубятся, и, в конце концов, ты меня возненавидишь. Вот, чайник кипит!
-Что за чёрт! - всплеснул руками Черногорский. - Я что, Богом проклятый, что ли? Почему, чёрт побери, каждая женщина, каждая девушка, кого б я не встречал - все заявляют в один голос, одно и то же: что я ребёнок! Что Наташа заявила, что я ещё мальчик, и для нормальной женщины неинтересен. Не готов, не созрел, видите ли! Что Ольга эта с Пайде - заявила, что мне и думать об этом ещё рано. Теперь и ты туда же. Так скажи мне, ты ведь умная, умеешь грамотно излагать свои мысли - что всё это значит? От какой болезни мне лечиться? Наташа мне этого объяснить не могла - говорит, чувствует это интуицией. Так, скажи мне ты - что говорит тебе твоя интуиция? В чём причина такого восприятия меня со стороны прекрасного пола? В частности - почему ты считаешь меня младенцем? Ведь я, в конце концов, давно уже не маленький мальчик! Или что - я какой-нибудь умственно отсталый, вроде той же Марины, или Мурата?
-Пошли, Миша, в комнату, поговорим - вздохнула Анжела, взяв в руки две дымящиеся чашки. Чай она приготовила, пока Черногорский громогласно и импульсивно читал свой гневный монолог.
Они прошли, сели на диван. Черногорский опять закурил.
-Ты хочешь разобраться сам в себе - с оттенком горечи сказала женщина. - Только зачем говорить явную несуразицу, какой ты умственно отсталый. Уж, с чем-с чем, а с интеллектом у тебя всё в порядке. Ты умный, начитанный, грамотно мыслишь, трезво рассуждаешь. Воспринимаешь всё анализируя, на всё имеешь точку зрения, которую ты можешь ясно изложить, и обосновать. С тобой интересно беседовать - неторопливо говорила она, но он её перебил:
-То есть, я умный только на словах, и только там, где меня ничего не касается. Одним словом, теоретик, а живём-то мы не теоретически. А на практике я тогда кто? - скороговоркой выпалил он.
-Миша, ты говорил об уважении, о доверии, о понимании - спокойно продолжала она, время от времени припивая чай. - Зачем же ты меня перебиваешь, не выслушав до конца, да ещё цитируешь Андрея? Это с его точки зрения ты теоретик. Если ты сам того же мнения, то к чему весь этот наш разговор? Я вообще не говорю ни о теории, ни о практике. Я говорю о человеке, о личности, о степени развития.
-Говори... - обречённо выдохнул Черногорский.
-Как ты наверняка знаешь, человек растёт и развивается в трёх основных направлениях: физически, интеллектуально, и духовно. Психологически. Физически - ты вполне нормальный мужчина. Правда, в последнее время ты опять исхудал, но это уже другой вопрос. Это уже здоровье, а не развитие. Интеллект у тебя тоже зрелый, можно сказать - высокоразвитый. А вот с психологией уже намного сложнее. Некоторые особенности твоей личности, скажем прямо, тормозят твоё духовное развитие. И поэтому психологически - ты ещё подросток. Грубо говоря - ребёнок.
-И в чём же это выражается? - запальчиво спросил Черногорский.
-Чтобы ты понял, я начну издалека. В тот самый день, когда мы с тобой познакомились, когда мы гуляли с тобой по городу, и ты всячески за мной ухаживал - ты знаешь, я сразу поняла, что ты раньше никогда ничего подобного не делал. Ты никогда не встречался с девушками, и совершенно не знал, как себя вести. И это сразу бросалось в глаза. Даже тот парень тебе об этом сказал. А я отнеслась к этому совершенно спокойно - что ж, всё в этой жизни когда-нибудь делается в первый раз, и разве это так важно, в каком возрасте ты отправился на своё первое свидание? И я принимала все твои ухаживания, без всякого смущения, и тем более - иронии. Но я чувствовала в тебе какое-то непонятное внутреннее напряжение, скованность, беспокойство. И я поняла: ты боишься. Что ж, для первого раза это естественно, и вообще, как мне показалось, ты очень застенчив. Тогда я первая заговорила с тобой, заговорила так, как обычно разговаривают между собой парни, друзья. Чтобы ты мог со мной общаться, так же свободно, как если бы ты общался со своим другом. И, скажу честно, ты мне понравился. В тебе есть те редкие качества, которых нет сейчас у многих. Ты добрый, искренний, бескорыстный. Ты ценишь дружбу и добрые отношения. Ты обязательный, не соришь обещаниями на ветер. Ты по-своему одарённый - ты прекрасно поёшь, и играешь на гитаре. Ты умеешь выслушать, понять другого человека, поставить себя на его место. И всё же, чего-то тебе не хватало, а что-то, наоборот, мешало, сводило на нет все твои достоинства. Сначала я подумала, что это всё застенчивость. Что ты просто стесняешься сам себя. Даже взять меня за руку, обнять или поцеловать - да, тебе этого хотелось. С другой стороны - ты и этого боялся, и даже тяготился. Но ты так же боялся и ударить в грязь лицом, и поэтому всё-таки проявлял ко мне внимание.
Она сделала небольшую паузу. Черногорский сидел, не шелохнувшись, бледный, как каменная стена.
-Как Том Сойер с Бекки Тэтчер - еле слышно, прошептал он.
-Да, ты знаешь - очень схоже. Ты чего-то панически боялся, и порой закрывал этот свой страх показной бравадой, репликами невпопад: ведь даже, проводив меня до дома, тебя угораздило спросить меня, есть ли у меня выпить. И вот тогда я почти всё и поняла. Поняла, что это вовсе даже не застенчивость. Что просто я имею дело с ребёнком, сверстником Тома Сойера.
-В чём же это выражалось? - спросил Черногорский.
-А чем, по-твоему, дети отличаются от взрослых? Давай уж пофилософствуем, разберёмся во всём до конца.
-Дети живут больше чувствами, чем разумом. Руководствуются по большей части, сиюминутными порывами, чем объективной реальностью. Дети за себя не отвечают, за них должен отвечать кто-то - монотонно отвечал Черногорский, словно твердя заученный урок.
-Ну, насчёт первых двух, я с тобой не вполне согласна. Чувства и эмоции есть не только у детей.
-Но у детей они играют главенствующую роль, а у взрослых всё-таки контролирует разум - и Черногорский внезапно замолк.
-Странные ты вещи говоришь, Миша! Ты имеешь в виду что-то вроде "ни за что не пойду к врачу, они делают больно", или "купи шоколадку, а то в садик не пойду"? Ну, хорошо. А я кто, по-твоему - ребёнок? - Анжела говорила уже с лёгким юмором.
-Да нет, почему ребёнок? - удивлённо хмыкнул тот. - По идее, взрослая... Или что, это шутка? - он вытаращил на неё глаза.
-Ну вот, значит, я взрослая - рассудила она. - Так вот, когда я, например, занимаюсь любовью, я отбрасываю все мысли в сторону, и руководствуюсь лишь одними своими чувствами. Разум работает до того - чтоб позаботиться о предохранении, и вообще, как говорил Гамлет, быть или не быть. Или ещё пример. В прошлом году я ездила в Италию. Это тоже был сиюминутный порыв, а не стратегический план. Мне просто захотелось съездить на неделю, и отдохнуть, и я поехала.
-С кем, если не секрет? - огрызнулся Черногорский.
-С туристической группой - улыбнулась в ответ женщина. - Ладно, речь не об этом. Так объясни, почему же дети за себя не отвечают, почему им требуется опёка?
-Анжелка, ну ты, честное слово, как учительница в школе! - раздражённо буркнул Черногорский. - Что ты цепляешься к каждому слову?
-Миша, я понимаю, тебе обидно, и неприятно. Но, во-первых, я хочу, чтобы ты сам всё понял, а не я тебе это сказала. А во-вторых, ты сам меня попросил. Попросил помочь разобраться в себе. Или, если не хочешь - давай, закругляемся.
-Нет... - прошептал Черногорский, и его бросило в жар. - Прости... Так что - почему дети за себя не в ответе? Потому что они неразумны, беспомощны...
-Вот, именно это я и имела в виду - заключила Анжела. - Ребёнок, в отличие от взрослого, беспомощен в окружающем мире, и ему необходимо за что-то держаться. Сначала за мамину ручку и "что такое хорошо, что такое плохо". Потом - за дворовых лидеров, и "я такой, как все". Общаясь со мной, ты постоянно в себе сомневался. Боялся, что ты всё делаешь неправильно. Боялся моей реакции - что я тебя оттолкну, отвергну, обвиню в том, что тебе только одного надо. И ты испытывал явный дискомфорт - ввиду отсутствия поддержки со стороны. Скажу больше - ввиду отсутствия Андрея, которого тебе в тот день так не хватало, чтобы спросить: а так ли я? А как надо? Это я поняла уже вечером, у меня дома, когда ты выпил, и начал рассказывать всё о том, какой у тебя классный друг Андрей, и какие у вас замечательные тусовки. И при этом, не без гордости, заявлял, что все девчонки от него без ума. И я с ужасом поняла, что всё твоё ухаживание за мной, было, вольно-невольно, лишь подражанием Андрею, который в этих вопросах был для тебя образцом, эталоном... А оставшись наедине со мной, ты вновь ощутил свою беспомощность - ты боялся даже заговорить. Я взяла инициативу в свои руки - пригласила тебя танцевать. Честно скажу: в тот день я действительно всего хотела. Может быть, не всего сразу, в первый день, но я ждала иного развития событий. Я ощутила в тебе незаурядную личность, человека, близкого мне по духу. Ещё нас роднило то, что мы оба были одиноки, и оба что-то в жизни пережили.
-Да и я, когда был знаком с тобой первый день, а как разговорились, так такое чувство было, будто с садика друг друга знаем! - подтвердил Черногорский.
-Но, тем не менее, этот день завершился тем, что ты напился до беспамятства, и всё равно, охваченный паникой, оттолкнул меня, сказал "мне пора", и, сломя голову, помчался к Андрею за советом. И я с лёгкостью тебя отпустила, хоть и могла продолжать дальше. Например, попросить остаться. Или даже - подойти, обнять и поцеловать. Но я бы никогда себе такого не позволила - это было бы уже совращением.
-Сама ведь говоришь - в жизни всё когда-нибудь делается в первый раз - проворчал Черногорский.
-Дело ведь не в этом. Ведь, почему секс уже традиционно считается занятием для взрослых, а всяческие заигрывания с детьми, и даже слишком вольное просвещение их на эту тему, уже считается и аморально, и даже преступно? Дело ведь не в физиологии, а именно в психологии. В духовном развитии. Ведь духовная зрелость подразумевает и культуру взаимоотношений полов. Где секс - один из невербальных способов общения, на самом близком и самом тонком уровне. Это естественное выражение чувств, имеющее под собой природную основу, и цель его та же: достичь гармонии духа и тела, укрепить союз двух людей, двух начал; и, в конечном итоге, дать начало новой жизни, новому поколению. К этому пониманию надо прийти, до этого надо созреть. Если же в половые отношения вступает незрелый человек, то он, ещё не постигший сексуальной культуры, усвоит только чисто физиологическую сторону. Для него станет главным не доставить радость любимому человеку, а только удовлетворить свой инстинкт. Более того, он никогда не научится любить. Достигнув зрелого возраста, такой человек уже пресытится обычным сексом, ему захочется какой-нибудь "клубнички". Вот так и появляются на свет педофилы, свингеры, и прочие извращенцы. Особенно гадко это проявляется, когда взрослая девушка, или женщина, совращает мальчика. А в нашем случае так оно и получилось бы - заключила она, и потом, вздохнув, добавила: - Даже дядя с девочкой, и то не так страшно. Потому что, сам знаешь. Маленькие девочки читают любовные романы, романтические истории, в то время, как их ровесники листают порножурналы.
-Ладно, с этим днём мы разобрались. Но ведь, сколько лет с тех пор прошло! - с досадой процедил Черногорский.
-А что за эти годы существенно изменилось? Хотя, если честно, несмотря на такую развязку, чем-то ты мне в душу запал. И ведь, были и после этого моменты, когда я снова пыталась подбирать к тебе ключи. Но ты неизменно отвечал на это нелепейшими, ребяческими выходками, ещё почище той, что в первый раз. И тогда я сделала вывод - что, несмотря на все свои достоинства, ты ещё ребёнок. И я просто не смогу ждать, когда же ты, наконец, повзрослеешь. А ты, к сожалению, эти мои выводы только подтверждал, и неоднократно.
-И чем же? - хмыкнул Черногорский.
-Не одним, так другим - задумчиво ответила Анжела.
-Хорошо, а кто же тогда для тебя настоящий мужчина - Андрей, что ли?
-Ну вот, ты опять про Андрея. Хотя мне кажется, что ты решил разобрать всю хронологию по порядку.
-В том плане, что во второй раз мы встретились именно там? - отчеканил Черногорский.
-И это вышло не без твоего участия! - заметила девушка. - Хотя, что в этом 93-м? Я и сама была ещё молодая, много чего не понимала, вот и поверила этому Андрею. А он - сам знаешь, прирождённый актёр. Смог меня очаровать. Не скажу, чтобы я от него голову потеряла, и готова была бежать за ним на край света, но доверять - я ему доверяла. Мне с ним было хорошо. Потом я стала чувствовать, что он меня обманывает, но мне просто не хотелось в это верить. Ещё и ты вдобавок, исправно выполнял свою роль, когда приходил ко мне "пофилософствовать" - она сделала акцент на этом слове - а сам выпытывал, что у меня на уме, и шёл, докладывал Андрею. А заодно и мне всякие сказки рассказывал, какие у него там важные и срочные дела. А он в то время хаживал налево.
-И ты из-за этого на меня сердишься? До сих пор? - с недоумением спросил Черногорский, совсем сбитый с толку.
-Нет, почему... Это я потом уже тебе простила. Сочла, что ты обиделся на то, что у тебя не получилось, а у него получилось, вот потому он и был для тебя ближе и значимей, чем я. Но всё равно, такая роль тоже не к лицу взрослому мужчине, не так ли? Всё же я, наконец, убедилась, что этот Андрюша держал меня за дуру, хоть он тоже говорил и об уважении, и о доверии, и обо всём, чём угодно. И всё-таки, это оказалось для меня своего рода школой. Научилась определять истинную ценность искусства, о которой ты говорил в первый день нашего знакомства.
-Когда артист поёт песню, а ты слушаешь, слушаешь - ба, это ж про меня! - воскликнул Черногорский.
-Нет, наоборот. Когда поют тебе, и вроде для тебя, а на самом деле, это просто песни - выразительно ответила Анжела, оглядывая собеседника удручающим взором.
-Ты всё опять, вокруг да около 93-го! - вновь всполошился Черногорский. - Вроде, с этим мы разобрались, но неужели...
Он запнулся, не зная, что сказать в своё оправдание.
-Неужели, Миша, неужели - всё так же невозмутимо, с тонким налётом грусти и горечи, ответила Анжела. - Не терзайся, Миша. Ты ни в чём не виноват. Просто ты остался самим собой. Каким ты был и в 93-м, каким и был до этого, всю свою жизнь. И это твоё право, даже не только право. Каждый может и должен быть сам собой. Но я тебе это уже говорила. Были у меня такие моменты, когда я сама надеялась, рассчитывала на тебя. Когда мне нужен был именно такой человек, как ты - отзывчивый, душевный, понимающий. И я взывала к этим твоим качествам, взывала к твоему разуму, мне нужна была твоя мужская поддержка. Но ты оказался ребёнком, и поступал всегда так, как поступают в таких случаях дети. Если уж совсем начистоту, ты поступил подло, ты сделал мне больно, когда шёл на поводу у своего Андрея. Нет, я не сержусь на тебя, я прекрасно понимаю, что ты этого не хотел, у тебя и в мыслях не было того, чтобы причинить мне зло. Но - так получилось. Нечаянно. Как это всегда бывает у детей.
-Что ты имеешь в виду? - удивлённо вытаращил глаза Черногорский. Он был совсем обескуражен, уже и впрямь чувствовал себя ребёнком.
-То, что было потом - вздохнула Анжела. - После России. Когда я уже стала Валей.
Черногорский многозначительно покачал головой. Он прекрасно знал, о чём речь. О том, о чём самой женщине было вспоминать горько и обидно.
Декабрь 1993 г. - февраль 1995 г.
В тот зимний вечер, как раз Черногорский был в гостях у Попова. Андрей был настроен особенно мрачно, выглядел тоскливым и подавленным, говорил мало и неохотно. И, как бы Миша ни пытался поднять другу настроение, Попов его почти не воспринимал, замкнувшись в своём, одному ему доступном, мире.
Вдруг заиграл музыкальный звонок. Попов тяжело вздохнул, встал с дивана, и прикрыл дверь комнаты, где они сидели с Черногорским. После чего раздались щелчки открывающейся двери, и Черногорскому послышался голос Анжелы - расстроенный и возбуждённый, готовый вот-вот перейти в рыдания.
-Андрей, не надо - говорила она. - Ни к чему эти лишние сентименты, мы не в мексиканском сериале. Позволь мне забрать свои вещи, и на этом разойдёмся. Тихо, мирно, без эксцессов.
-Анжела, успокойся. Не нервничай, расслабься. Похоже, эксцессы начинаются уже с твоей стороны - мягкими, утешающими интонациями, увещевал Андрей.
-Со своими нервами я как-нибудь сама управлюсь - колючим голосом ответила она. - И расслаблюсь тоже, когда уйду отсюда.
-Посмотри на себя со стороны. К чему такая поспешность и категоричность? Вчера одно, сегодня другое. В конце концов, ты взрослый человек. Давай с тобой сядем, и спокойно всё обсудим.
-А раз я взрослая, то и решать за себя буду я сама. А ты, будь добр, прими всё, как есть, и не ломай мне тут комедию. Мы и так с тобой наговорились за глаза и за уши. Говоришь ты красиво, очень красиво. Только лучше я буду ходить теперь в театр, и слушать эти красивые речи там. Ты меня обманывал, держал за дурочку, и что бы ты при этом не говорил - грош всему этому цена. Не знаю, чего ты хотел этим добиться, мне теперь уже не важно.
Затем они прошли в комнату, где сидел Мишка.
-Привет - взволнованно сказал он, чувствуя ком в горле.
-Что, вся компания в сборе? - ядовито усмехнулась Анжела. - Привет, малыш! - это было уже сказано в адрес Черногорского. - Что, сидим, и дискутируем о дружбе и взаимопонимании? Да, Миша, друг ты хороший. Ты и мне был хорошим другом. Просто я не знала, кто для тебя я, а кто он. Как ведь у вас считается - нет более тяжкого греха, чем променять лучшего друга на какую-то там девчонку?
-Абсурд какой-то - растерянно произнёс Мишка.
-Тебе что, двенадцать лет, что ли? - резонно заметил Андрей.
-Да хватит уже тебе притворяться, разыгрывать, незнамо что! Ему - да, двенадцать! Навряд ли больше, потому что бегать вот так ко мне, слово в слово пересказывать те басни, которые вы тут вдвоём придумываете, а заодно выпытывать, что я о тебе думаю, бежать к тебе, докладывать, и сочинять новые сказки! Да, в двенадцать лет это вполне естественно. А в твоём возрасте, Андрюша, это просто смешно и нелепо. Так что сидите, и травите свои басни друг другу. Я вам не дурочка наивная.
-Послушай... - начал было Попов.
-Хватит! Уже наслышана! Ты просто бабник, обманщик и аферист. Да даже аферистом тебя назвать язык не поворачивается. Самовлюблённый фигляр, вот ты кто! А ты, Миша, просто ребёнок, бестолковый и невоспитанный. Начитался своих детективов, и возомнил себя Шерлоком Холмсом. Больше мне вам и сказать нечего. Впрочем, я всё равно вам не нужна, так что ничего вы не теряете. Кроме своей игры, которую вы сами же и придумали. Один - в Джеймса Бонда, другой - в Пинкертона. Ничего, новую придумаете.
-Анжела, ты сама сейчас ведёшь себя, как девчонка. Как можно - взять всё сразу, и разорвать? У нас, в конце концов, есть кое-какие общие проблемы, и я не могу допустить, чтобы...
-Были общие! - оборвала Анжела. - Теперь это мои проблемы. В покровительстве не нуждаюсь. По крайней мере, в твоём, и всех тех, возле кого ты подвизаешься. Всё, Андрей. Мне пора. И ты, Миша, будь здоров.
-Обязательно буду! - пытался отшутиться Миша. Но его цитата из Высоцкого так и не нашла одобрения. Андрей и Анжела вышли в коридор, дверь комнаты закрылась.
-Открой мне - послышался из-за двери голос девушки.
-Что ж, раз ты сегодня не в духе, не вижу смысла настаивать - ответил ей Попов. - Хотя, поговорить нам с тобой всё-таки надо.
-Риторикой ты будешь заниматься со своим Мишей. Нате вам, чтоб не скучали! - и она достала из сумочки бутылку водки.
-Что, с ума сошла, что ли?
-Обидно, да? Ударил перед ним в грязь лицом? А ведь он всегда считал тебя таким неотразимым, что прямо ни одна перед тобой не устоит!
-Причём здесь вообще Мишка?
-Это ты у него, или у себя спроси - при чём он здесь. А мне пора. Всё, Андрей. До свидания.
-До свидания - подчеркнул он. - Но не "прощай".
-Это уже понимай, как знаешь.
Дверь за девушкой закрылась, и в комнату вернулся Андрей с бутылкой водки.
Хоть Андрей по-своему и переживал разрыв с Анжелой, частенько её вспоминал, и при этом всегда подчёркивал, что она - особенная женщина, яркая личность с тонкими душевными качествами, незаурядным умом, и, что греха таить, она потрясающе красива и сексуальна - всё же Черногорскому порой казалось, что не так-то уж Попов и горевал. Он по-прежнему продолжал встречаться то со Светкой, то с девушками и дамами из чингисхановских кругов, и уже совсем скоро у него появилась Жанна - роскошная дама, с шикарными формами, под стать супермоделям из "Плейбоя". По сравнению с Анжелой, та действительно смотрелась эффектнее - может, ещё и в силу возраста. Анжеле, как и Мише, едва исполнилось девятнадцать, а новой невесте Попова уже тогда было полных двадцать четыре. Мише она, в отличие от душевной и свойской Анжелы, казалась какой-то отчуждённой, надменной особой, сошедшей с экрана и снисходительно поглядывающей на окружающих. Хоть Жанна не давала ни малейшего повода так думать. А в Попова она влюбилась по уши, и это сразу бросалось в глаза.
Ну, а Анжела, чувствуя себя глубоко оскорблённой и обманутой, разочарованной в любви и дружбе, переживала сильную депрессию, усугублённую тяжким ощущением одиночества. Её теплоту, её искренность поругали, втоптали в грязь, и она чувствовала себя облитой этой грязью с ног до головы, как бы она не старалась быть выше всего этого. Ощущение это становилось невыносимым, и ей хотелось отмыться, избавиться, бежать от всего того, что связывало её с игравшим на всех её струнах Поповым, и так нелепо предавшим её доверие другом Мишей.
Вскоре после этого, она стала встречаться с одним своим старым знакомым. Она его знала уже несколько лет - он был моряк-подводник, сверхсрочник Советской Армии, их воинская часть дислоцировалась в Палдиски, там он и жил. Звали его старинным русским именем, ныне редким - Емельян. Он был другом и соседом жениха одной Анжелиной подруги.
До этого они не были даже и друзьями - просто знакомыми, и при этом далеко не близкими. И вот, как раз той холодной зимой, (а зима с 93-го на 94-й в Эстонии была очень суровая), однажды вечером, они случайно встретились в Старом городе. Разговорились...
Теперь уже Анжела давно не задавалась вопросом, что же её побудило тогда так довериться, открыться, сблизиться с этим бравым моряком Емелей, рослым широкоплечим детиной с тугими рыжеватыми усами. То ли одиночество стало настолько уже в тягость, то ли её привлекало чувство защищённости, испытываемое ей рядом с этим человеком. То ли этот простой и жизнерадостный парень казался ей прямой противоположностью её прежнему окружению. Они вскоре сошлись, и уже весной он сделал ей предложение. По времени это примерно следовало сразу за женитьбой Попова на Жанне, но для Анжелы и её избранника, это ровным счётом ничего не значило, зато другое событие - завершение вывода советских войск из Эстонии - было уже весьма значимым обстоятельством.
Мичмана Емельяна Ивановича Трофимова, должны были перевести аж в Советскую Гавань, на Тихий океан - продолжать там свою службу, но он принял другое решение. Решил списаться на гражданку, на берег, и начать новую жизнь с молодой женой, у себя на родине. Написал родителям, те не возражали, напротив, были рады: ждём с нетерпением. Будущее представлялось ему простым и ясным: родная семья, жена, работа в родном посёлке, где он до армии прожил всю свою жизнь, где знал наизусть каждую кочку, где всё было таким знакомым, родным, своим в доску. И он собирал чемоданы, ходил по инстанциям, оформлял документы, с радостным нетерпением: скорей бы, наконец, домой. Жена, однако, его восторга не разделяла - предлагала подумать, взвесить, обсудить другие варианты. Емеля же, пребывая в эйфории опьянённый ощущением счастья, не хотел ничего даже и слышать. Домой - и всё!
Черногорский помнил тот летний день, когда Анжела с мужем уезжали из Таллинна. Как он примчался на вокзал, узнав об их отъезде от Попова, в аккурат за пять минут до отправления. Возбуждённый, взволнованный, весь красный и потный от бега и от принятой "для храбрости" бутылки портвейна, он бежал по перрону, заглядывая в окна поезда, и, наконец, увидел её мужа. Тот стоял у тамбура, кажется, пятого вагона, и прощался с бывшими сослуживцами.
-Она там? - тяжело дыша, выпалил Черногорский.
-Третье купе слева - улыбнулся тот.
Миша опрометью бросился в то самое купе, там и застыл, как вкопанный.
-Это тебе! - он протянул ей букет роз, который был у него в полиэтиленовом пакете. - Дарю. Счастливо. Будь... - дальше он не выдержал, и разрыдался.
-Спасибо тебе, Миша! - она пожала ему руку, и поцеловала в лоб, как маленького. - Лучше иди, не мучай себя. Удачи тебе!
Миша, в растерянном оцепенении, постоял какие-то мгновения посреди купе. Но слёзы душили его, и он, боясь быть осмеянным, круто развернулся, и побежал прочь. В тамбуре, столкнувшись с Емельяном, он пробормотал "пардон", тот в ответ лишь засмеялся. А Миша выскочил из вагона, и застыл на перроне, словно ожидая чего-то.
Поезд тронулся, медленно проплыл вдоль перрона, и, едва-едва набирая скорость, удалялся прочь от вокзала. И тут Черногорский прыгнул вниз, на рельсы, и побежал вдогонку за поездом. Он бежал за ним, и ревел, словно труба тепловоза, бежал изо всех сил, будто бы силясь его догнать, но поезд неумолимо набирал скорость. Дружно перестукивались сотни колёс, и оглашали округу суровые железнодорожные гудки, а Черногорский всё бежал и бежал вслед за поездом. Пока не выдохся, и не упал.
Опасения и сомнения Анжелы оказались вовсе не напрасными. В этом ей пришлось убедиться уже сразу после приезда.
Они жили в рабочем посёлке, и хоть от этого посёлка, что до Москвы, что до Питера, было всего каких-то несколько часов езды, но это была всё же провинция, с укоренившимися нравами и традициями, характерными для российской "глубинки". Впрочем, об этом в своё время писали ещё и Салтыков-Щедрин, и Чехов, и Гоголь, а взять кого посовременнее - да хоть Трифонов, хоть Шукшин, хоть Шаламов. Выбор - за читателем.
Анжеле и в детстве довелось немного пожить в России, но только в крупных городах - областных центрах, а большую часть жизни она всё же прожила в Таллинне. И потому первое впечатление от новой родины у неё было такое, будто бы она попала в какое-то старое советское кино о послевоенных временах. Их приезд отмечался весьма радушно - бражничали все родные, все соседи, и Анжеле почему-то показалось что все "ожидания с нетерпением" и радости встречи лишь тем и ограничатся. Что здесь ей рассчитывать будет просто не на кого.
Уже в первый день выявился разительный контраст между ней и местными женщинами всех возрастов - те бадьями глушили самогонку, выражались "по-матушке" под стать мужикам, что весьма характерно проясняло их мировоззрение. Они смотрели на мир чисто "по-советски", как ими было впитано с молоком матери, а тем так же передано от бабушек, потому что иной подход был бы просто непрактичен, и даже невозможен. То есть - с позиции грубого, бытового материализма. То есть, все думы, в конечном итоге, сводились к тому, где зашибить лишнюю копейку, не гнушаясь практически никакими средствами, как бы похитрее концы с концами свести. А все радости жизни ограничивались, по большому счёту, выпивкой да телевизором. Ну, и ещё грибы-ягоды, у некоторых - охота-рыбалка, да и то это - скорей, для желудка, чем для души.
Захмелев, мужчины стали спорить о политике, но больше всё-таки о футболе. Благо дело, главным событием того лета был чемпионат мира. Особенно много восторженных откликов было в адрес Олега Саленко, забившего за матч с Камеруном целых пять голов. Ну, а женщины - те принялись самым откровенным образом сплетничать.
Анжела загрустила, почувствовав себя здесь чужой и одинокой. Но - тут же взяла себя в руки. В конце концов, жить ей не с соседями, и даже не с роднёй, а с мужем, а уж с ним они доселе всегда друг друга понимали.
Самым главным бичом в посёлке была безработица. У Анжелы к тому времени за плечами было кулинарное училище, и масса всевозможных курсов - начиная от кройки и шитья, и кончая секретарём-референтом и бухгалтером малого предприятия. Многое что приходилось в жизни усваивать. Только ни по одной специальности для неё работы не нашлось: все места в посёлке были заняты, да и держались за них, как утопающие за соломинки, зная, что с потерей работы теряются все перспективы мало-мальски достойной жизни. А работать самостоятельно - например, печь пирожки, или "вещички перешивать", по меткому выражению из знаменитого фильма - она не могла. В посёлке чем-то подобным и так промышляли все, кому не лень; и Анжеле дали понять сразу: на чужой каравай рот не разевай. Всё же, хоть и с трудом, но ей удалось устроиться на рынок, и, хоть она первое время и чувствовала себя там неуютно, она не имела и тени презрения или высокомерия к окружавшим её людям. Она прекрасно понимала, что если всё существование человека занято вопросом хлеба насущного, то ему уже будет не до поэзии, и не до философии. Главное, как считала для себя Анжела - это выжить, приспособиться к новым условиям, и при этом остаться самой собой.
Её же, напротив, невзлюбили. "Интеллигентка", "дармоедка", "белоручка" - это были, пожалуй, самые лестные эпитеты в её адрес. Впрочем, новое лицо всегда становится объектом повышенного интереса, и поэтому немудрено, что о ней сразу стали распространяться всевозможные сплетни. Сама она не придавала этому значения - до поры, до времени.
Гораздо большим худом оказалось то, что муж её после переезда, сразу и резко, переменился. После нескольких неудачных попыток найти постоянную работу, он всё же нашёл возможность приработка - ходил на близлежащую товарную станцию, разгружать вагоны, с несколькими местными мужиками. Такая "халтура" им выпадала, в среднем, раз в неделю - иногда почаще, а иногда и пореже, а на вырученные деньги (не на все, конечно) - сразу же "отоваривались". Отказаться он не смел - там это почиталось за смертельную обиду, тем более, что хоть эту халтуру - он и то, получил только благодаря им. И бывший бравый моряк запил: то на радостях, после успешно сделанной работы, то с горя, тоски и безысходности: как дальше жить? Он чувствовал сильную, неизгладимую вину перед женой - что не может ей обеспечить достойной жизни. Что вовсе не для этого он её сюда привёз. Что совершенно по-другому он представлял себе жизнь у себя на родине, откуда он уехал в восемнадцать лет, по призыву в армию, а точнее - во флот. Тогда ещё был Советский Союз, и вообще, всё здесь было по-другому: весь посёлок, как одна семья... И, чтобы забыться, утопить свою эту вину, и чувство никчемности, чувство крушения всех надежд, и тщетности всех порывов - он пил. Брал себя в руки, прекращал, ходил по окрестностям, искал работу. И, после очередных неудач, снова пил.
А родня, да и соседи тоже, хотя какое им дело, казалось бы - во всём винили её. Довела, мол, мужика. Такой видный парень был, и вот...
Анжела много раз говорила с мужем. Предлагала уехать, поискать работу в том же самом Питере, или даже в Москве, снять комнату где-нибудь в пригороде. Предлагала даже перебраться в Таллинн. Но такие предложения вызывали лишь бурю со стороны возмущённой родни: "Хочет на шею сесть, взять прутик, и ездить, погоняя". А сам Емельян, разрываясь между женой и родителями, в конце концов, опять в очередной раз напивался.
Неизвестно, как бы это дальше продолжалось. Может быть, искания бывшего подводника и увенчались бы успехом, и он нашёл бы себе какую-нибудь работу - всё же лучше, чем маяться, как неприкаянному. Может быть, в конце концов, плюнул бы на всю свою родню, и уехал бы, вместе с женой, куда глаза глядят - в Питер, в Москву, да хоть в Сибирь! Или даже пошёл бы на поклон к своему бывшему начальству, попросился бы обратно, на подлодку, и жила бы сейчас Анжела, как у Хемингуэя в романе - в моряцкой хижине, на берегу океана. А муж её, Емельян Трофимов, дослужился бы до капитана...
Но события развернулись иначе. Худшее даже предположить было трудно.
Сама ситуация была банальна. Выражаясь милицейским жаргоном - бытовуха, из разряда таких, какие "по пьянке" случаются сплошь и рядом. Кто-то с кем-то повздорил, а там пошло - "наших бьют", что, по провинциальному обыкновению, переросло в "стенка на стенку". Завязалась жестокая, кровавая, всеобщая свалка, целой толпы обезумевших, озлобленных на всех и вся, до беспамятства пьяных мужиков. Дрались все, чем попадя, и никто из дерущихся не понимал, с кем и из-за чего он вообще дерётся. А с поля брани уже и разъехались, кто куда. Один - прямёхонько в морг, двое - с тяжкими травмами в реанимацию, а уж остальные - известно, куда. Среди последних был и мичман запаса Емельян Трофимов.
А тем временем, Анжела ждала ребёнка. Они с мужем надеялись, что, может, таким образом, удастся сблизиться с его родителями.
Вышло же совсем наоборот. Случай с Емельяном поставили в вину Анжеле: мол, не уберегла, совсем сгубила мужика. За этим последовал ещё один удар: внезапное увольнение.
"Я чё, тебя нанимала для того, чтобы ты сразу в декрет ушла? Ишь, хитрая какая! Не прошла испытательный срок - да, и вали вон отсюда!" - сказала ей хозяйка, едва узнав об Анжелином положении. А на дворе уже стояла холодная, грязная, слякотная осень 94-го.
И пуще прежнего, начались мытарства. Дальние поездки на "попутках" в города, поиски, хотя бы разовой, работы. Унижения, просьбы, домашние укоры. И вновь она себя почувствовала покинутой и одинокой. Её родная мать, вышедшая в очередной раз замуж, и уехавшая с новым мужем за границу, не написала ей ни строчки. Так же из старых друзей и знакомых о ней почти все забыли. Или, может, не знали, поскольку все разъехались...
Оля, которая была ей когда-то, как старшая сестра - будучи старше на четыре года, практически заменяла четырнадцатилетней девчонке мать: та в то время лечилась от алкоголизма. Теперь у ней самой уже муж и дети. Эвелина - та самая, которая пропала, и, после этого случая, тоже предпочла уехать из Таллинна. Маша, с чьим отцом тогда и связалась Анжела. Хотя помнит ли она, кому она оставляла свой адрес? Да, она просила передать, но передали ли? Но вот однажды, ей всё-таки пришло письмо из Таллинна. От Черногорского.
Беда никогда не приходит одна, и Анжеле пришлось испить эту чашу до дна. Началось всё со слабости и озноба. "Простуда" - решила она. Но ни аспирин, ни домашние средства не помогли. Что ж, вызвали врача. "Грипп" - поставила диагноз врач. Выписала парацетамол. А спустя три дня, молодую женщину без сознания, увезли на "скорой". Сей вирус оказался вовсе не гриппом, а менингитом, и его последствия были весьма плачевны. Анжела потеряла ребёнка.
"Как нам теперь людям-то в глаза смотреть? Мало того, мужика извела, так ещё и ребятёнка загубила, окаянная!" - передала ей в больнице медсестра слова свекрови. И женщина поняла, что в тот дом она никогда больше не вернётся.
Но в день выписки её ждал небывалый сюрприз. Во дворе больницы стоял тёмно-синий "Фиат".
-Садись. Отвезу, куда надо - сказал Попов, слегка нервничая.
-Как ты здесь оказался? - Анжела была потрясена до глубины души.
-Очень просто. Ты опять скажешь, что это детские игры, что Мишка бегает, и мне наушничает. Но просто это самое лучшее, что Мишка смог для тебя сделать. Так, куда едем?
-На почту - тяжело вздохнула Анжела. - Мне надо позвонить одной знакомой, по междугороднему.
-А зачем тебе почта? У меня вот, что есть - Попов показал мобильный телефон. - Если хочешь, звони этой своей знакомой. Хотя я предлагаю немножко другое.
-Что же ты мне хочешь предложить? - прошептала она. - И вообще, зачем это тебе надо?
-Не надо - парировал Попов. - Думаешь, я рисуюсь перед тобой? Играю в благородство? Да мне это даром не нужно. Мне всё равно, что ты обо мне думаешь. Считаешь меня сволочью - ну и считай, Бог с тобой.
-А ты повзрослел, Андрей - грустно вздохнула девушка.
-Это мелочи. Мне, понимаешь, ничего не надо. Если мне что-нибудь надо, я сам себе всё это организую. А вот тебе - надо. Я же всё знаю. Что ты у какой-то этой знакомой, хочешь занять денег. Так возьми лучше у меня. И скажу даже больше: после всего того, что случилось, тебе здесь просто нечего делать. Тебе срочно надо оформлять бумаги - и в Таллинн. Хотя, если ты туда поедешь, тебе никакие бумаги оформлять не надо будет. Вот, смотри. - Андрей открыл папку, в ней лежала целая стопка документов. Наверху стопки лежал "серпастый, молоткастый" советский паспорт.
-Что это? - не поняла Анжела.
-Открывай, смотри - кивнул Попов.
С ленивым любопытством, девушка открыла паспорт, и тут же ахнула, увидев свою фотографию.
-Михайлова, Валентина Ивановна - прочитала она. - 28 июня 1972 года. Что это, зачем?
-Чингисхан умер - пояснил Попов. - Грохнули его.
-Ну, и что? У меня есть знакомые, с которыми Чингисхану пришлось считаться.
-Там это не прокатит - нахмурился Попов. - Чингисхан, может быть, и считался. Зато такие люди, как Генерал и Ферзь, те ни с кем считаться не будут. Я тебя не пугаю, не напрягаю. Просто, для всех лучше будет так. Вышла девушка Анжела замуж, уехала неизвестно куда, и ни сама носа в Эстонию не кажет, ни ей уже никто не интересуется. А потом, если вдруг окажется всё нормально, организуем ей возвращение. То же самое ты сможешь спросить у этих своих знакомых.
-То есть, ты предлагаешь мне бросить всё, и ехать в Таллинн, мол, здравствуйте, я ваша тётя Валя? - недоумевала Анжела.
-Сперва съезди-ка к своему бравому старшине в лагерь, на свиданку. Поговорите, решите, как жить дальше. Если нужен развод, так сразу, прямо и оформите. А хочешь ждать его - так жди, это твоё право. Только ты его ждать сможешь и в Таллинне.
-А что, больше вариантов нет? - покачала головой Анжела. - Если ты такой всемогущий! Ты пойми, насколько это тяжело будет - жить под чужим именем. Ещё и старше, выходит, на целых два года. Было б мне лет пятнадцать - ой, как была б рада! Когда я была угловатым страшилищем, и никто не мог толком разобрать, мальчик я или девочка.
-Может быть, и есть. Но что ты предлагаешь? В Москве - там и своих, вот таких вот, полно. И каждый час приезжают целые вагоны, со всех концов России, в призрачной надежде найти себе место под солнцем. Да только в жизни всё не так, как в кино. Питер - может быть, масштабы немного поменьше, а так, всё суть то же самое. А в остальных городах по России - там я никто, и меня никто не знает. И я не могу дать никакой гарантии, что там не окажется всё так же, как здесь. Поэтому Таллинн - самый надёжный вариант, как ни крути.