Как уже ранее упоминалось, в жизни Вениамина Черногорского - или же Михаила Феоктистова - был короткий период "просветления". Который можно было назвать относительно спокойным, стабильным, и даже благополучным. То было время - начиная с окончания школы, и до того злополучного лета 96-го, когда его угораздило связаться с Мариной Романовой.
Читателю уже известно, что постоянно сопровождало Миню-"Светика" в школе - этот период его жизни Козлов и Надежда Поликарповна весьма досконально проанализировали в своей беседе; а также - какие особенности характера Черногорского послужили причинами таких подростковых кризисов.
"Но ведь я был всего лишь ребёнком. Что я реально мог сделать?" - заявил Черногорский по окончании школы. В последний раз, выйдя из того здания, он смачно плюнул на дверь, подразумевая под этим "ритуальным" плевком, окончательный и бесповоротный разрыв с прошлым. С каким-то сопливым мальчиком Миней - жалким, бессильным, вонючим психом, ничтожеством, который ничего не может, ни на что не годен, и более того, нисколько не приспособлен к реальной жизни, и нуждается, как мимоза, в тепличных условиях.
"Это был не я. Это был Миня какой-то. А я - Миша!" - вот так Черногорский отрешился ото всей своей прежней жизни, словно вырвал из старой тетради испорченные страницы, и начал писать заново.
Конечно, кое-что в жизни ему изменить удалось. Даже в том же ПТУ таких проблем, как в школе, у него не было. Там он не был ни изгоем, ни посмешищем, ни "мальчиком для битья". И такие явления, как "сбор дани" (когда отбирают стипендию или карманные деньги), "шустрёж" (когда "подписывают" кого-то что-то делать в свою пользу - например, стрелять сигареты) - хоть в училище и бытовали, но Черногорского они прошли стороной. Не говоря уже о ролях "обиженного". Там он был обычным парнем, занимая нейтральное положение между "неформалами", "спортсменами" и "пофигистами", которым "всё до балды". Кто-то его уважал, находил общение с ним интересным; другим он, напротив, внушал некоторую неприязнь. Но, во всяком случае, с ним все здоровались за руку, а не хлопали по плечу или по щеке. Что уже означало, что его принимают за человека. Конечно, пару раз были кое-с кем трения, но это были мелочи. И ровным счётом ничего не значили.
Появились друзья - в первую очередь, Андрей. С ним Миша мог, во-первых "расслабляться" на пару, не опасаясь, что это выйдет после боком; а во-вторых - интеллектуально общаться, своеобразно реализовывать свои творческие способности. Особенно это проявилось, когда над их компанией взял шефство сам Чингисхан, оценивший по достоинству не только Мишины потенциальные способности, но даже и некоторые его конкретные "проекты". В компании Миша был тоже ценен - умел хорошо рассказывать, играл на гитаре, пел, даже сам пробовал себя в написании стихов, а бывало, и историй. Одним словом, у него были основания считать себя полноправным, достойным уважения, человеком.
Он занимался атлетизмом, и за три года превратился из худосочного подростка в плотного, "накаченного" парня. И, толкая от груди штангу в сто двадцать килограмм, выжимая с плеча двухпудовую гирю по полсотни раз, шутя ворочая гантелями по тридцать-сорок килограммов, он ощущал себя сильным. Что ж, физически он был весьма силён.
Казалось, у этого здорового, спортивного, толкового и одарённого молодого человека, пробивающего себе дорогу в жизнь, познающего окружающий мир, и идущего по пути познания, совершенствования и самореализации, не было уже и вправду ничего общего с тем школьником Миней. С жалким, затравленным и гнусным типом, который сперва перед всеми унижался донельзя, а затем лишь исподтишка творил всякие мерзости. Гадкие, низкие и отвратительные.
Трудно, даже невозможно, было представить себе этого мощного атлета, стоящим на коленях перед шпаной. Так же трудно было и представить его в обществе всяческих олигофренов, наркоманов и прочих паразитов, в отношении которых ныне популярен термин "отморозок".
Он мог так спеть под гитару, что женщины невольно плакали, тронутые пленительной мелодией, проникновенными стихами и его искренней, душевной манерой исполнения. И вряд ли кому могло прийти в голову, что этот самый человек сможет цинично, хладнокровно и с маниакальной одержимостью, самым изощрённым образом, и при этом чужими руками - калечить и надругаться над женщинами и детьми.
И Миша со временем успокоился. Он, по крайней мере сознательно - уважал себя; и был глубоко и искренне убеждён, что его подростковые проблемы, во всей красе проявившиеся в школе - сугубо детские издержки, что всё это безвозвратно прошло, и уже больше никогда ему ничего подобное не грозит. Это был не он.
Но ведь ещё тогда, когда за этим отроком в последний раз, громко хлопнув, закрылись школьные двери - его наставница, Надежда Поликарповна, предвидела, что радоваться рано. Да, что-то изменилось. Что-то ещё изменится. Вроде бы взялся за себя. Но это лишь видимость, оболочка, дабы не сказать - мишура. Потому что стоит Черногорскому попасть в любое, мало-мальски затруднительное положение, как всё вернётся на круги своя. Там, где надо будет, переступив через себя и свои старые установки, проявить своё "я", постоять за себя, за свои интересы; принять важное решение, противостоять чужой воле, чужому влиянию, давлению или агрессии, проявить жизненную стойкость, выдержку, инициативу - там он поведёт себя абсолютно так же, как вёл себя в детстве. Чтобы не брать ни за что на себя ответственности. Безвольно и малодушно подчиниться, чтобы потом все свои жизненные неудачи списывать на "кого-то" или "что-то".
Родители Черногорского вроде бы и взяли на заметку это предостережение, но им совсем уже в это не верилось, скорей даже - не хотелось верить. Вплоть до самого 96-го. А сам юноша счёл такой прогноз всего-навсего личным предрассудком Надежды Поликарповны. И, хоть сперва он и обиделся, что о нём так скверно думают, потом он просто выбросил это прочь из головы. Видать, ситуаций подходящих не оказалось. Не довелось ему держать испытаний на прочность. Хотя два маленьких "теста на вшивость" на его долю перепало. И хоть, сами по себе, эти эпизоды вряд ли что могут значить, но уже даже и они полностью подтверждают правоту мудрой учительницы. Доказывают - что и то, что происходило чуть позже, в 96-м, было не случайной, ставшей роковой, глупостью - но явлением совершенно закономерным.
Осень 1994 г. - весна 1997г.
И чёрт его дёрнул зайти в этот день к Вадиму Зайцеву?!
Сколько раз Черногорский уже убеждался в одной и той же элементарной аксиоме: если уж ты что-то для себя решил, то стой на своём, держись своего курса, не иди на компромисс с самим собой. Потому что, где допустишь слабинку, пойдёшь на уступки, типа "да ладно уж, пусть..." - там и забудешь вообще, что тебе надо, и, в конечном итоге, окажешься "нагружен" проблемами совсем другого рода. Так же вышло и на сей раз.
И на тот вечер планы у него были совсем другими. Последний день аврала на работе совпал с днём зарплаты. Три месяца Миша вкалывал с утра до вечера, как папа Карло, заливая эти чёртовы бетонные плитки, и постоянно дыша цементной пылью и парами кислоты, которой он промывал формы. Теперь же, когда заказ предприятия был выполнен, рабочий день стал длиться только до четырёх часов, как у всех белых людей, а не "как управитесь", Миша решил опять вернуться в атлетический зал. И в тот вечер он намеревался как раз пойти купить абонемент, а заодно - и протеинов. А то больно скис он за последние три месяца, как ему казалось...
С работы Миша шёл вместе с товарищем, который как раз жил в том же микрорайоне, что и Вадим Зайцев, и там же, неподалёку, находился и этот самый зал. В этом направлении Миша и шагал, проводив своего товарища по работе. Но, увидев свет в окне у Вадима, почему-то передумал.
"И чего мне сегодня в зал-то идти?" - решил он. - "И так устал, как собака, какие занятия? Идти надо со свежими силами, чтобы уж поработать на полную катушку. А так - только издевательство одно... Зайду-ка я лучше к Вадику. Отдохнём, поболтаем, пивка попьём...".
Так рассудил Черногорский, и свернул с намеченного пути.
Их взаимоотношения уже складывались более-менее ровно. Заваруха вокруг "рыжей" Светки исчерпала себя и забылась - по крайней мере, о ней старались не упоминать. И теперь Вадик был даже рад его видеть.
-Здорово, Михайло! - приветствовал он его, улыбаясь. - Ну, чего, как оно? Проходи...
-Да чего, всё работа, работа - пожал плечами Черногорский. - Ни на что больше не остаётся ни времени, ни сил, ни желания. Ещё хорошо, хоть такая есть. Уж лучше на бетонном, чем грузчиком в продтоварах...
Так они непринуждённо пообщались где-то минут пять, после чего единогласно выдвинули грандиозный проект. Что надо бы чего-нибудь сообразить...
-Куда - на скамейку пойдём, или к Олегу во двор забуримся? - спросил Черногорский, уже почувствовав, что дело пахнет явно не пивом.
-А чего нам одним куковать - оживлённо ответил Вадик. - Пошли, я тебя с девчонками познакомлю. А то, что ты маешься - подруги у тебя нет, по бабам не ходишь, так и свихнуться недолго.
-Да всё не до этого было - уклончиво ответил Черногорский, но предложение Вадика всё же принял.
По дороге Вадик с упоением рассказывал, что в последнее время он сам, и Олег, да и ещё общие знакомые, зачастили к какой-то Виолетте, к которой они сейчас как раз и собрались. И при этом он в восторженных тонах описывал, как там весело, как интересно, какие прекрасные девушки туда ходят, и что сегодня Миша непременно найдёт себе подругу.
-А что, пацанов там у них нет? - насторожился Миша. Уж больно неправдоподобным ему казалось то, что в компании одни девушки, которые как будто специально только их и ждут.
-Пацан бывает один, молодой - отмахнулся Вадик. - Дима. Но он так... - Вадик пренебрежительно махнул рукой, давая понять, что этого Диму всерьёз воспринимать не следует.
-Ладно, пошли - решился Миша. - Как они хоть сами?
Его всё никак не могли отпустить сомнения.
-Дело вкуса - рассмеялся Вадик.
Пройдя через пустырь, Миша с Вадиком зашли в магазин, находившийся в подвале. Для девушек взяли сухого вина (ну, не бормотухой же их угощать, в самом деле), а для мужской половины предназначалась водка. Ещё купили разной закуски - начиная от булочек и кончая консервами; сигарет, а потом вдруг решили "шикануть" и "произвести фурор" - купили бутылку "Чинзано". Из магазина они вышли с двумя полными сетками.
-Не пожалеешь, Мишка! - всё подбадривал его Вадик.
Миша вдруг почувствовал, как сердце учащённо забилось. С одной стороны, он был радостно взволнован, настроенный разговорами Вадика на приятное знакомство; (а то и вправду, сколько ж можно? В декабре двадцать будет, а он и целовался-то всего раз в жизни!). А с другой стороны, к нему в душу закралось недоброе предчувствие, дающее о себе знать периодически сосущей болью под ложечкой. Но это предчувствие было настолько смутным, что Миша не мог - даже приблизительно - толком понять, что же его мучает.
Дом этой загадочной Виолетты оказался девятиэтажной панельной коробкой, типа семейного общежития.
-А, это общага! - разочарованно сказал Миша.
С недавних пор все общежития, без исключения, не внушали ему никакого доверия. Неважно, семейное ли, гостиничное - все они представлялись ему очагами беспредела; обиталищами всякого рода сомнительных типов, от которых добра ждать не приходится.
-Да какая это, к чёрту, общага! Была, может, когда-нибудь - буркнул Вадик. Его уже стали раздражать постоянные сомнения, колебания и страхи Черногорского.
-Не парься, Мишка, расслабься! - добавил Вадик, когда они уже вошли в подъезд. - А то будешь ещё там, перед девчонками, тормозить...
-Да ладно, не буду - вяло ответил Черногорский. - Уйду, если что.
-Ну, ты даёшь! - изумился Вадим. - Сам бухла, закуски купил, а говоришь "уйду".
-Ну, во-первых, бухло не моё, а общее. Сам знаешь - всё, что на столе лежит... А во-вторых... Ай, ладно, там дальше видно будет - махнул рукой Миша.
Всё же он был чем-то недоволен, хоть и всеми силами пытался это скрыть.
-Слушай! - вдруг внезапно "загорелся" Вадик, словно только что совершил гениальное открытие. - У тебя здесь гитара есть у кого-нибудь?
-Зачем нам кто-нибудь? - возразил Черногорский. - Я сам теперь тут недалеко живу. Рядом с Нарва мантее. Пешком идти минут двадцать.
-Ну, пошли, прогуляемся - воодушевился Вадик.
... -Кто там? - спросил грубый мужской голос, когда Миша и Вадик вернулись уже с гитарой, и, наконец, постучались в дверь квартиры на девятом этаже, в самом конце коридора.
-Я, Вадя - ответил Вадик, после чего раздались щелчки, и дверь открылась.
За дверью стоял молодой человек в спортивных брюках и тёмно-зелёной футболке. Сложен был он средне, даже, скорее, худой - уж, тем паче, в сравнении с Мишей. Лицо у него было смугловатое, южного типа - но не кавказского и не среднеазиатского; скорее парень походил на серба, румына или даже украинца. Футболка не скрывала его волосатой груди, на руках виднелись татуировки, а лицо покрывала колючая щетина. У него были тёмно-каштановые, почти чёрные, волосы, и лишь впереди чёлка была выкрашена в рыжий цвет. Всем этим обликом парень напоминал Мише его друга детства. Того самого Гену Фокина, который когда-то был для него непререкаемым авторитетом, и образцом для подражания.
Вплоть до того момента, когда Фокина посадили. Но ведь, сознательно или нет, образ этого Фокина так и остался в памяти, в мыслях, в душе - хоть уже и не в той роли, но всё равно. Миша уже гораздо позже поймёт, какую истинную роль сыграл Фокин в его жизни. Но это будет потом, а пока...
Парень, похожий на Гену Фокина, встретивший Вадика и Мишу в той квартире "у Виолетты" - это и оказался Дима Филиппов, которого Вадик походя назвал "молодым". На вид этому Диме можно было смело дать не меньше восемнадцати. Мише, правда, в первый миг показалось, что тому двадцать три. Именно столько же тогда было Фокину...
Увидев полные сетки, Дима буквально расцвёл, и стал угодливо изображать из себя "само гостеприимство", нечто сродни коку из "Морского Волка" Джека Лондона.
И тут Миша вновь насторожился. Ему показалось, по меньшей мере, странным, что в этой грязной двухкомнатной квартире не было ни одной двери, не считая входной. Да и у той замка, как такового, не было, и запиралась она изнутри на защёлку, которую сломать можно было одним ударом ноги. А на полу - и в комнатах, и в коридоре, повсюду валялись спальные матрасы, причём явно не первой свежести. Прямо как в опийной курильне на Эппер-Суондем-Лейн, описанной устами доктора Ватсона бессмертным Конан Дойлем. Вот этот самый рассказ почему-то и напомнила Мишке эта квартира...
Из мебели во всей квартире был только платяной шкаф в одной комнате, да тахта и тумбочка в другой. Обшарпанный, покорёженный шкаф своей прочностью напоминал карточный домик, а что до тахты с тумбочкой, то их как будто кто-то принёс с помойки, или вынес из-под развалин снесённого дома.
Мишка тяжело вздохнул. Вадик посмотрел на него с укоризной: мол, хорош "париться"!
-Пошли на кухню, все там - сказал Дима.
-О-о! Ещё и с гитарой! - хором воскликнули две девушки, явно любительницы всяческих развлечений и приключений, приправленных каким-нибудь ядрённым "катализатором". Одна из них была полная, но ещё не оформившаяся шатенка; вторая - худенькая, с выпиравшими острыми грудками, и такими же тёмно-каштановыми волосами и крашенной спереди чёлкой, как и у Димы. На вид обеим было лет по семнадцать.
-Здрасьте - вульгарно улыбнувшись, сказала хозяйка квартиры. - Валерия - кокетливо представилась она. - Или Виолетта. Как вам больше нравится. Знаете, есть опера такая: Виолетта Валери! - И она глупо захихикала, обнажив свои гнилые зубы.
Честно говоря, Миша удивился, потому что такая женщина могла вызвать ассоциации с чем угодно, но уж, во всяком случае, не с оперой. Откуда ей было известно имя героини "Травиаты" - это уж одному Богу ведомо.
Это была худощавая, измождённая женщина неопределённого возраста, с выцветшей кожей, блестящими глазами с синяками под ними, и растрёпанными крашеными волосами, напоминавшими искусственный мех, изъеденный молью. И вообще, на всей сущности этой совсем ещё молодой женщины, уже давно была проставлена зловещая Каинова печать порока, и в первую очередь - пьянства и разврата.
Позже ещё выяснится, что именно эта добрая, гостеприимная тётя и окажется той самой "старшей подругой" и "учительницей жизни" для юной Марины Романовой, жившей по соседству. Это она обучала неискушённую отроковицу премудростям "древнейшей профессии", искусству "обращения с мужчинами": чем поить, чего подсыпать, куда и как заманивать. А после Марины - ещё и младших сестёр. Но и это Миша узнает только в 96-м году, когда увидит перед собой Марину, что называется, во всей красе. И, впрочем, его это ничуть не удивит, если учесть, чем ознаменовался его первый и последний визит в ту гостеприимную квартиру. А пока...
Сначала всё содержимое сеток перекочевало на стол. Девушки, включая хозяйку, разочарованно вздохнули.
-Ну, чего нам это вино? Покрепче не могли чего-нибудь взять, что ли? - возмутилась полная.
-Как раз для вас - урезонила её хозяйка. - Вам ещё рано покрепче. Кстати, Вадик, у тебя новый друг, да?
Она вопрошающе оглядывала гостей с ног до головы.
-Миша - по-простецки представился Черногорский.
-Ну, и прекрасно. - Хозяйка притона решила держать инициативу в своих руках. - Вот это Нюра - она кивнула на полную. - Это Инна, а это наш Димусяка.
-Наслышан о тебе, наслышан - кивнул Дима. - Играешь, говорят?
Мише стало неприятно. Откуда этот прощелыга мог быть о нём наслышан?
-Давайте сначала выпьем - продолжала "командовать парадом" героиня оперы.
Выпили. Потом ещё и ещё. Похоже, завсегдатаи этой квартиры чувствовали себя комфортно только в состоянии невменяемости, и при полном отсутствии всяческих тормозов, что достигалось при неумеренном потреблении спиртного или наркотиков.
-Ну, каковы здесь музыкальные пристрастия? - спросил, наконец, Черногорский.
Он и ожидал подобного ответа. Конечно же, "Сектор Газа", "Красная плесень", и всё в подобном роде.
"Красной плесенью" Миша никогда не увлекался. Из "Сектора Газа" знал кое-чего, так, чтобы можно было сыграть в компании.
-Эй, подруга, выходи скорей на двор, я специально для тебя гитару припёр... - запел он.
-А ты знаешь зоновские песни? - спросил Дима.
Черногорский согласно кивнул, и сыграл трогательную песню "Петюня" - о парне, которого не дождалась с зоны девушка.
-У меня вся жизнь связана с зоной - бахвалился Дима. - У меня отец сидел, брат сидел. Сам в Тапа был, в Вильянди. Я и здесь, на Батарейной, сидел. Там теперь молодые вместе со взросляком сидят.
-И ты теперь передаёшь свой опыт молодым? - усмехнулся Черногорский.
Все дружно рассмеялись.
-Ты знаешь, сколько мне лет? - загадочно улыбнулся Дима.
-Не знаю - хмыкнул Миша, после чего застенчиво добавил: - Может, мой ровесник?
На что Дима с гордостью ответил, что ему четырнадцать. Вначале Черногорский не поверил, но, когда это подтвердили все остальные, он был удивлён и даже расстроен.
-Моей бабе семнадцать! - хвастался Дима.
-А что, Дима хоть молодой, да продвинутый. Во всяком случае, лучше многих - заявила Инна. - А то сейчас такие пацаны пошли дебилы...
-Ладно, мне сейчас надо сходить - сказал вдруг Дима. - Вадик, пошли со мной!
Вадик и Дима тут же дружно нахлобучили куртки и спешно покинули квартиру. А Миша остался - развлекать публику песенками, да попивать водочку.
По мере выпитого, картинки сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Куда-то исчезли молодые девушки, и за столом остались только Мишка и сама хозяйка этого вертепа. Что-то их потянуло на "душевные излияния": они сидели вдвоём, и рассуждали о жизни, если вообще так можно было назвать эти пьяные разговоры.
Потом вдруг в квартиру начали приходить какие-то типы. Приходили, как к себе домой, пили, лапали хозяйку - и что самое удивительное, ей это не причиняло ни малейших неудобств. Ей не то, чтобы это нравилось - похоже, ей было абсолютно всё равно. Визитёры же спрашивали, не появлялся ли у неё тот или иной, называли какие-то имена и прозвища, и уходили. Также и Вадик с Димой - постоянно то исчезали, то возвращались, а что до Миши, то и он без дела не оставался. Благо дело, гитарист для местной публики был в диковинку.
Сам же Миша был крайне разочарован. Обещанных Вадиком "приятных знакомств" не состоялось, и, как Миша явственно понял, уж где-где, а здесь ему ничего хорошего не светит. "Вот залью харю, и уйду отсюда вместе с Вадиком" - решил он, в душе досадуя уже на Вадика. "Что он здесь нашёл?" - думал Миша. - "Гадюжник натуральный, блатхата! Что за народ здесь шляется - воришки, гопники, кидалы! У них на мордах это всё написано! Ещё всякие малолетки, нарики-нюхарики... И где же эти прекрасные девушки, о которых этот Вадик так вдохновенно рассказывал? Нюра? Инна? Или эта Лерка-подстилка, половая тряпка, которую каждая тварь тут мацает своими грязными клешнями?"
Вскоре Миша совсем захмелел, и уснул. Впрочем, ненадолго. Проснувшись около часу ночи, он решил немедленно найти Вадика, и уйти.
Но Вадика не было. Лишь сама Лерка да толстая Нюра лежали на матрасе в соседней комнате, пьяно переговариваясь между собой.
-Где Вадик? - проворчал Миша.
-Они пошли к Додику, на шестой этаж - развязно ответила Нюра.
-Кто такой этот Додик? - устало-раздражённо вздохнул Миша, ощущая уже физические позывы тошноты. Не столько от выпитого коктейля, сколько от атмосферы этой проклятой квартиры, от всеобщей суматохи и круговерти.
-Додик - он и в Африке Додик! - голос Лерки срывался на крик. - Шестой этаж, там где на двери фанера, там коридор. И дверь направо, если ты так хочешь. Надоел уже!
-Так конечно, кто с таким-то будет? - возмущённо процедила Нюра. - Такой ещё до старости в мальчиках проходит. Только какого хрена Вадик тебе такую лажу подгоняет?
Это было адресовано Лерке, но специально так, чтобы оскорбить Мишу.
-Да заткнись ты со своим Вадиком! - рявкнула Лерка.
Миша не мог понять одного: при чём же тут вообще Вадик? Да и сам он тут при чём? С чего вдруг эта толстая Нюра вовсю обсуждает его, Мишу? В него вновь закрался страх: а вдруг он по пьянке наговорил чего-нибудь не того? Нет, в любом случае, надо брать Вадика в охапку, да и сваливать отсюда подобру-поздорову.
Додик оказался типичным представителем такой категории мужчин, при встрече с которыми прохожие инстинктивно шарахаются: злобное, не обременённое интеллектом, лицо; узкий лоб, прижатые уши, маленькие, острые глаза да выпирающие скулы. Вдобавок ещё трёхдневная щетина на лице, и волосы на голове такой же длины.
-Привет, Додик! - Черногорский старался не выдавать своего замешательства. - Я от Лерки. Вадик часом не у тебя?
-Какой ещё Вадик? Ты сам кто? - Додик говорил таким тоном, каким обычно "напрягают" должников.
-Да говорю, от Лерки я! Наверху мне девчонки сказали, что Вадик у тебя, вместе с этим, как его... С Димой!
Черногорский, хоть и испытывал свой обычный страх, но желание взять этого Вадика и покинуть этот проклятый вертеп, было сильнее. А заодно и поговорить с ним насчёт того, что бы всё это значило.
-А мне насрать, что тебе там сказали! - таким же тоном ответил Додик. - Дима, зачем тебе Дима? Диму знаю. А Вадика я никакого не знаю. Давай, иди отсюда.
С тупым безразличием Миша снова побрёл наверх, в квартиру оперной героини. Поскольку идти домой у него просто уже не было сил. Пробормотав себе под нос что-то нечленораздельное, он завалился спать на матрас.
Его разбудили какие-то непонятные крики из соседней комнаты. Голова трещала, в костях ломило, во рту и в животе горело. Превозмогая жуткое состояние, слишком уж тяжёлое для обычного похмелья, Черногорский прислушался, пытаясь разобрать, кто же это кричит, и что именно он кричит. Голос был на удивление знакомым, и кричал он что-то такое знакомое, даже родное - и, наконец, до Миши дошло, что это кричал Вадик. А то родное и знакомое звукосочетание, доносившееся из Вадиковых уст, было не что иное, как Мишино собственное имя. Вадик звал его, Мишку!
Черногорский поднялся с матраса, и, шатаясь, зашагал в соседнюю комнату, где его взору открылась нелепая картина. Его друг, Вадик, владеющий приёмами карате, сидит на корточках возле платяного шкафа и всхлипывает. Перед Вадиком стоит разъярённый Дима, выкрикивая угрозы и оскорбления, ещё бросает издевательские реплики Додик, а в сторонке сидят и наблюдают за происходящим двое мальчишек лет двенадцати. Это были беглые детдомовцы, которых сын Лерки, двенадцатилетний беспризорник и пройдоха, такой же "добрый", как и его мамаша, привёл "пожить".
-А тебе чего? - рявкнул Додик, увидев Мишу. - А ну, марш в ту комнату! Дима, поясни ему!
Дима подошёл к Мише, и ударил его - сначала боковым в челюсть, потом так же в скулу.
-Ты понял, щенок? - закричал Дима, срываясь на петушиные нотки.
Черногорский покорно отступил. В этот момент им вновь полностью овладело чувство дикого, животного, слепого страха, парализующего волю и мышление. Тот самый страх, который не отпускал его ни на минуту в детстве. Тот самый страх, вселяющий непреодолимое ощущение собственного ничтожества, бессилия, беспомощности и зависимости. Со стороны зрелище было вопиюще нелепым - Дима, малолетка-переросток, щупленький, истеричный и крикливый; и рядом с ним Миша, вдвое шире его в плечах, в толстом свитере, даже под которым вырисовывались мощные мускулы. Теоретически, в случае схватки, шансы Димы равнялись нулю. Практически же картина вышла диаметрально противоположной.
"Испуган - наполовину побеждён!" - это правило легендарного Суворова, ставшее крылатым выражением, известно с незапамятных времён. И все двуногие хищники, будь то матёрые волки, или подлые и трусливые шакалы - все те, кто так или иначе, охотятся на людей, чтобы подчинить их своей воле, заставить плясать под свою дудку - уже своим охотничьим инстинктом осознают это правило. И независимо от их духовного развития, от уровня интеллекта - они могут и не ведать, кто такой вообще был Суворов; могут вообще два слова с трудом связывать, но зато всегда безошибочно чувствуют, боится их враг, или нет. И если боится - то тогда это уже не враг, а жертва. С которой уже ничего не требуется делать - лишь только сохранить, а желательно ещё и усилить, его страх и замешательство.
Что же касается Черногорского, то, как уже неоднократно упоминалось, в состоянии страха, он совершенно не мог владеть собой. Он вновь чувствовал себя тем ничтожным и затравленным Миней-Светиком. Все мышцы сковало, силы покинули бренное тело. Мысли в голове смешались, неодолимый страх не давал собраться с мыслями. Глаза лихорадочно бегали, голос обрёл интонации детского лепета. Ему казалось, что его видят насквозь - все его помыслы, все его чувства; что с ним могут сделать абсолютно всё, что угодно - потому что сил противостоять он в себе не находил.
Конечно же, Дима Филиппов не мог видеть Черногорского насквозь. Но он отчётливо видел, что тот его боится, причём не просто боится, а полностью раздавлен страхом! Ещё тогда, на кухне, понаблюдав за Черногорским, за тем, как тот слишком уж застенчиво держался, пытаясь это преодолеть при помощи спиртного, Дима сразу понял, что имеет дело с трусом. Оказалось даже - слишком мягко сказано. А стало быть, над ним можно вволю поизмываться, да ещё и извлечь для себя некоторую выгоду.
-Поглядите за ним! - приказал Додик малолеткам, и те со злорадным интересом отправились в комнату к Черногорскому. Их искренне забавляло, как этот здоровый, накачанный парень, способный одним своим весом придавить этого Диму, так пугливо трусит, что даже не пытается сопротивляться.
Черногорский в страхе и недоумении переминался с ноги на ногу. Он никак не мог понять, что происходит. Больше всего, однако, его обескураживало то, что сам Вадик не делает никаких попыток сопротивляться. Что и он сам так же морально раздавлен. И тогда Черногорским овладело такое же навязчивое чувство вины, которое всегда сопровождало страх: что это всё из-за него, что это он, Черногорский, виноват, и должен "исправиться", то есть - безропотно подчиняться всем требованиям, и пассивно дожидаться своей участи.
-Вы понимаете, чуханы - доносились из соседней комнаты крики Димы - вы нас вкозлили, вы нас подставили! Ты понимаешь - теперь сюда приедут пермские! Ты знаешь, что такое пермская мафия в Таллинне?
-Причём тут мы вообще? - это был уже голос Вадика, после чего послышался шум возни. Один из малолеток пошёл в соседнюю комнату, и вскоре вернулся.
-Чего они там? - полушёпотом спросил Черногорский.
-Кореша твоего лупят - довольно ответил тот. - Дима ему сбоку заехал, тот даже блок поставить не успел. Потом твой друг чего-то замахнулся, но у Димы знаешь, какая реакция крутая? Он его просто вырубил!
Этому малолетнему пацану доставляло такое же садистское наслаждение, как и Диме - ощущение страха и беспомощности своей жертвы, и он с упоением накалял их всё больше и больше.
Сердце Черногорского вновь сжалось. Он ощутил, что все и всё здесь направлено против него. Его предательски душили слёзы бессильной ярости. Всё было ему омерзительно и ненавистно - и эта загаженная квартира, и этот гнусный паразит Додик, и самодовольный садист, малолетка-переросток Дима, и даже Вадик, по чьей милости он здесь оказался. Но больше всего Черногорский злился на самого себя: за то, что он проделал над собой такую большую работу, приложил столько усилий, чтобы уйти от этого состояния, от этого положения - и всё оказалось тщетным и бессмысленным. Всё вернулось на свои искомые места: навязчивый, всесильный страх, чувство вины и зависимости, парализованные воля и мышление, ощущение собственной никчемности, беспомощности. Сильный и эрудированный Михаил Феоктистов вновь превратился в жалкого и ничтожного Миню-Светика, у которого нет и не может быть никакой иной альтернативы, кроме как раболепно подчиняться, и всецело идти на поводу - "иначе будет ещё хуже".
-Эй, ты, иди сюда, как тебя там - прокричал из соседней комнаты Дима.
Черногорский робко стал на пороге комнаты.
-Чего в дверях стоишь - садись! - процедил Додик.
Черногорский прошёл в комнату, сел на пол. Вокруг него, с таким же злорадным любопытством, сгрудились малолетки.
-Слушай, пацанчик - начал Дима. Тут он не орал, напротив, говорил медленно, растягивая слова, чувствуя свою силу и власть над Черногорским, и давая оппоненту это понять. Что тот - тля, и что он полностью в его руках. И вдобавок он не скрывал своего явного наслаждения этим, и потому демонстративно растягивал удовольствие.
Черногорский тяжело вздохнул.
-Чего ты сидишь, как будто тебя тут оттрахали? Ты, когда сюда пришёл, совсем не так себя вёл. Тебя что - кто-нибудь обидел? - издевался Дима.
-Чего вы от нас хотите? - снова тяжко вздохнул Черногорский.
-Мы - от вас? - тот изобразил удивление. - Это вы от нас чего-то хотели. Или что - сейчас ты скажешь: был пьяный, ничего не помнишь. А если я это пермским ребятам скажу, то они знаешь, что за такие слова сделают?
-Причём тут пермские? - выдавил Черногорский, непроизвольно плача.
Дима и Додик рассмеялись.
-Это ты у них будешь спрашивать - сказал Додик.
-Ты нас подставил, понимаешь - продолжал Дима.
-Чем? - недоуменно выпалил Черногорский.
-Слушай, не зли меня, и не прикидывайся тут дурачком. Ты сам прекрасно знаешь, чем.
-Ты запалил нас - бросил реплику Додик.
-И теперь из-за тебя мы, неизвестно как, будем отмазываться перед пермскими. Ты понял?
-Понял - машинально пролепетал Черногорский.
-Что ты понял? - вспылил Дима.
-Подставил я вас, выходит - пробормотал Черногорский.
-Ничего ты не понял, дебила! - продолжал поучать Дима. - Эх ты, ребёнок! Ты хоть представляешь, как ты попал? Не представляешь! Даже он - Дима показал на подростка, который был к нему ближе - он умнее тебя. Я всем говорю: он поднимется! Я сам тоже таким салабоном был, теперь вот подрос, ума, опыту набрался...
Дима посадил мальчишку к себе на колени, отечески обнял его за плечо.
-Вот он уже так, как ты, не лоханётся - продолжал Дима. - А ты - теперь не знаю.
-Вафлёром будет! - подсказал мальчишка.
-Что вафлёром? - возразил Дима. - Может, ты уже вафлёр. Это же дело-то двух минут! Только какая нам от этого польза? Ты скажи вот что: у тебя деньги есть?
Он пристально глядел в испуганные, бегающие глаза Черногорского, и тот почувствовал, что лучше сказать правду.
-Ну, так давай их сюда! - Дима сорвался на крик. - Чего ты из нас тут дураков делаешь?
-В куртке...
-Принеси его куртку - сказал Дима второму мальчишке. - А ты, Вадик, иди-ка на кухню. Мы пока с твоим другом поговорим.
Мальчишка тут же вернулся с курткой Черногорского, и протянул её Диме.
-Ему дай - скомандовал Дима.
Черногорский взял куртку, достал оттуда кошелёк, из кошелька - несколько мелких купюр, и протянул их Диме.
-Что это такое? - возмутился Дима, пересчитав деньги и положив их себе в карман. - Это что, десять центов?
-У меня больше нет - робко прошептал Черногорский.
-Мало ли, что нет! А если подумать?
-Нет больше ничего! - простонал Черногорский. - Вот всё, что от зарплаты осталось!
-Так ты же три штуки получаешь! - Дима схватил Черногорского за подбородок, и развернул лицом к себе.
-Три штуки - это один раз только... - стал оправдываться Черногорский. - Аврал был. А так - крон пятьсот-шестьсот в месяц выходит...
-Чего ты прибедняешься? - вмешался Додик.
-Да вот, чего ты прибедняешься? - подхватил Дима. - У тебя получка когда?
-Теперь через месяц только...
-Ну что, будешь оставлять себе с получки по сто крон, а остальное нам привозить. Десятого числа, в семь часов вечера, мы тебя ждём. За опоздание каждая минута - сто крон.
-Ещё и проверим, где ты там работаешь, и сколько получаешь - опять вмешался Додик. - Если хоть на крону обманешь, пеняй на себя.
-Ладно, об этом попозже поговорим - авторитетно заявил Дима. - Нам нужно сейчас. У тебя есть квартира?
-Нету - опешил Черногорский.
-А от чего у тебя ключи в кармане?
-Так это же не моя квартира!
-А - папа-мама - хмыкнул Дима. - А они у тебя работают?
-Отец работает - бормотнул Черногорский, морщась от омерзения навязчивого Димы.
-И они тебя кормят? - нагло вопрошал Дима, и его глаза блестели, а на губах играла наглая, садистская улыбка.
-Я сам себя кормлю - ответил Черногорский.
-Ты уже себя накормил! - проворчал Додик.
-Ну, вот - заключил Дима. - Съездишь домой, возьмёшь у родителей денег, привезёшь их сюда. Только проси хорошенечко. Чтобы нам не пришлось просить.
-Нет у них никаких денег! А если и есть, то не дадут.
-Я сказал - проси хорошенечко. Так, чтобы дали. Это уже от тебя зависит, дадут или нет. А, кстати, что у тебя дома есть интересного?
-Ничего нет - замотал головой Черногорский.
-Что - голые стены, что ли? - рявкнул Дима. - Слушай, не зли! У тебя аппаратура есть?
-Какая ещё аппаратура? - опять застонал тот.
-Ну, какая может быть аппаратура. Видик есть?
-Нету.
-Телевизор есть?
-Есть. "Рекорд".
-Это какой? С пультом?
-Чёрно-белый это. Советский...
-Центр есть?
-Откуда у меня центр - вздохнул Черногорский.
-А на чём ты кассеты слушаешь?
-Как - на чём? - лицо Черногорского выражало крайнюю степень изумления, свойственную лишь клиническим идиотам, вроде Швейка. - На мафоне! "Электроника-405".
-На хрен мне твоё говно сдалось! - рассердился Дима.
-А если мы съездим, проверим? - вмешался Додик. - Вдруг ты нам врёшь!
-Нет, этот мальчик не врёт! - издевательски поддел Дима. - Он знает, что мне врать нельзя! А если соврёт, то пусть пеняет на себя тогда. На первый раз можешь считать, что я тебе поверил. Но я обязательно приеду к тебе в гости, когда сочту нужным. Посмотрим с тобой чёрно-белое кино, послушаем твои кассетки... Скажи мне, мальчик, у тебя есть друзья?
-Есть - вздохнул Черногорский.
-Может, ты у друзей денег попросишь? Скажешь им так: извините, пацаны, что ты такое чмо, сам лоханулся, ещё людей подставил, и друг из-за тебя теперь страдает.
-Смотря, что ещё за друзья - опять вставил Додик.
-А какая разница, кто его друзья? Ты ведь, Миша, не хочешь подставлять своих друзей! А то придут твои друзья сюда, как раз попадут на пермских, ещё и их из-за тебя прихватят. Мало того, что ты лоханулся, ещё и друзья из-за тебя лоханутся. Или что - у тебя такие крутые друзья?
-Нет. Не крутые - вздохнул Черногорский.
-Но денег-то ты у них можешь попросить!
-Да кто мне даст!
-А вот это уже твои проблемы! - взбесился Дима, и ударил Черногорского по лицу. Затем - в живот. В челюсть. Под глаз. - Я с тобой по-человечески говорю, а ты мне тут дурачком прикидываешься! Чтоб деньги были, а где ты их будешь брать, нас это не колышет! У тебя есть рот, и жопа тоже! Пацаны, найдите здесь где-нибудь бумагу и ручку.
За этим последовала унизительная процедура написания расписки под диктовку этого Димы. Единственное, чем Черногорский мог воспользоваться - так это тем, что у него с собой не было никаких документов, и никто толком не знал даже, как его зовут. Он написал расписку от имени Митрофана Карасёва, приняв на себя обязательство принести в тот же день пять тысяч крон Филиппову Дмитрию Сергеевичу.
-Вадик! Подь сюды! - скомандовал Дима.
Через минуту в комнату вошёл Вадик.
-Короче, так. С тебя - Дима кивнул на Черногорского - деньги. К десяти часам. Это только в твоих интересах, и чем скорее, тем лучше. Пока ты ходишь за деньгами, Вадик будет сидеть здесь. В десять часов я включаю счётчик: каждая минута сто крон. И, не дай Бог, ты приведёшь сюда ментов, или народ всякий левый. Вся общага наша. Так что мы всех пошлём просто далеко-далеко, скажем: это наши проблемы, а с тобой уже разговоры по-другому будут. Впрочем, разговоров с тобой уже не будет. Сейчас, при кореше твоём, при всех... Ну-ка, на колени!
-Зачем? - взмолился Черногорский.
-На колени, сука, я сказал! - и Дима нанёс Черногорскому несколько ударов в лицо и в поддых, затем схватил его за голову, и опустил на колени, после чего стал расстёгивать себе ширинку.
-Не на-адо! - завопил Черногорский, попытался подняться с колен, но тут же удар по голове обрушил его обратно.
-Ты что! На фига опускать! - это уже сказал Вадик, но тут к нему подскочил Додик, и тоже ударил в поддых, а другой рукой ухватил его за горло.
-Посмотри, какой у тебя друг хороший! - кричал Дима.
Черногорский, подобно ежу, свернулся в клубок, но Дима схватил его за волосы, и ткнул головой себе в пах.
-В рот, я сказал! В рот бери, ублюдок!
Однако до этого дело не дошло. Черногорский изловчился и подбежал к окну, раскрыл его, и уже стоял одной ногой на подоконнике, намереваясь прыгнуть вниз с девятого этажа - ибо он был искренне убеждён, что смерть является гораздо более достойной участью, нежели роль миньетчика. Но тут к нему подскочил Додик, и ухватил его за шиворот.
-Хватит тут цирк устраивать! Давай, дуй за деньгами! Принесёшь - никто тебя не тронет!
И хоть Диму так и подмывало довести начатый замысел до конца, но Додик понимал одно: что в таком случае он уж точно денег не принесёт. Ещё, чего доброго, спрыгнет с крыши, а им потом отвечать... Он открыл дверь квартиры, и дал Черногорскому пинка под зад.
-Короче, ты меня понял! - крикнул он ему вслед.
... Черногорский шёл по пустынному ночному микрорайону. Разумеется, никаких денег он нести им не собирался, в голове крутился только один вопрос: как вызволить оттуда Вадика. А что делать с этим Димой, и иже с ними - это был уже вопрос времени. Подумать только: какой-то четырнадцатилетний сопляк посмел так унизить его, двадцатилетнего Мишу Феоктистова!
"А у тебя деньги есть?"
"А твои папа-мама - работают?"
"А что у тебя дома есть интересного?"
Ладно, думал Черногорский. Сейчас он, как говорится, закосил под дурака, дабы усыпить бдительность Димы и Додика. Пусть, козлы, думают, что он такой жалкий и беспомощный, что он окончательно побеждён и совершенно безвреден. Что он прямо сейчас побежит домой, к родителям, и будет клянчить у них деньги. Только вначале шнурки на ботинках погладит. И, естественно, направлялся он вовсе не домой, хоть и в ту же сторону. Он шёл к Андрею Попову.
Попов был тогда женат на Жанне, и жил ещё не в центре города, а всё в тех же бетонных джунглях Ласнамяе. Так что долго идти не пришлось.
-Кто? - спросил заспанный женский голос за дверью, когда Черногорский в неё позвонил.
-Жанна, это я, Миша. Андрей дома?
-Андрея нет, он вчера уехал. Посмотри, сколько времени.
-Жанна, я ведь не просто так, тут с Вадиком беда! Открой, выслушай, может, ты поможешь? Мы на отморозков каких-то нарвались, с нас деньги трясут ни за что! - чуть не плача, взмолился Черногорский.
-Миша, сейчас ночь. Позвони днём, где-нибудь после трёх, как раз Андрюша приедет. А в такое время я тебе ничем помочь не смогу. Тем более вашему Вадику, которого я сама толком не знаю.
-Но после трёх - это поздно, пойми! Мне знаешь, что заявили? К десяти часам принести им пять тысяч, и Вадик у них в заложниках!
-Самое лучшее, что ты можешь сделать - это пойти, обратиться в полицию. Тогда уже с твоих отморозков сойдёт и вся спесь, и вся крутизна. Всё, спокойной ночи.
Вслед за этим раздался щелчок закрывшейся двери.
Черногорский вновь нажал на звонок. Звонок был отключен.
-Ну, хоть позвони ему на мобиру! - закричал он на весь подъезд.
Но в ответ была тишина. Лишь этажом ниже спустя минуту открылась дверь, и возмущённый мужской голос произнёс что-то по-эстонски.
Тогда Черногорский направился к Олегу. Тем более что Вадим же говорил, что и Олег довольно хорошо знает и эту поганую сучку Лерку, и её тёплую компанию. Может, с его помощью удастся как-то решить эту проблему.
Но и Олега дома не оказалось.
Черногорский совсем пал духом. Он был в полнейшей растерянности, и, кроме этого, ему уже одиночество было невмоготу.
Стрелки часов перевалили за семь.
Черногорский вошёл в первый попавшийся подъезд, и разревелся, как маленький ребёнок. Осознавал он это, или нет, но после этого ему стало заметно легче. Наконец, он решил отправиться к Жоре Орлову - Графу: тот оставался последним из их общих друзей. Из той "старой доброй компании", в которой с некоторых пор один Андрей держался обособлено.
-Какой чёрт тебя в такое время носит! - проворчал Жора. - Я же после ночной смены!
-Граф, прости - ответил Черногорский. - Тут заморочка такая - мы с Вадиком влипли. Там какие-то, вроде бы Олега знакомые. Я к нему уже заходил, нет его. И Андрюхи Попова тоже нет, уехал куда-то. Думаю, он бы разобрался.
-Ладно, ты не крути, давай, говори, в чём дело? - заспанным голосом сказал Орлов, протирая глаза.
-Ну, что - зашёл я вчера к Вадику, тот меня позвал: пошли, говорит, к Виолетте. Говорит, там девушки тусуются, надо бы сходить, на гитаре поиграть, чего ещё... Вроде как познакомить меня с кем-то собирался. Пришли туда, все нажрались, потом я просыпаюсь, мне и говорят: мы там всех подставили, чего-то по пьянке накосячили, теперь я, видите ли, должен для них деньги искать, а Вадька у них в заложниках останется.
Орлов недоуменно хмыкнул.
-Бред полнейший! Ну, и что ты мне теперь предлагаешь?
-Что, что. Народ надо собрать, да и идти туда всем скопом! Не бросать же Зайца там одного, с этими ублюдками! - теперь Черногорский уже оправился от того страха, и в его голосе даже чувствовалась некоторая решимость.