Аннотация: 1 часть пока ещё незаконченной повести "...А потом наступил покой". Продолжение следует.
...А потом наступил покой.
Часть 1.
Клятва.
Холодная подруга по имени Родина
Усмехнётся с креста избитым лицом
И, к небу закатив измученные глаза,
Будет медленно продолжать умирать;
Не увидит, не услышит, не узнает.
Не поманит, не приютит, не согреет.
Желанная подруга по имени Смерть
Скажет тебе на ушко,
Что мир - это подготовка к новой войне,
Ласковым голосом споёт колыбельную,
Погладит по головке и уложит спать
В деревянную кровать под чёрным сырым одеялом.
(Из бурмунской народной песни).
1.
...Старый Укмудрыз шёл по горячей дороге и резко, отрывисто харкался. Флуп! Флуп! - с клёкотом слетали с его губ и шлёпались на пыльную землю клочковатые хлопья соплей. Флуп! Флуп!
Он уже заметил несущегося навстречу всадника.
- Учитель! - закричал наездник, без конца осаживая лошадь. - Учитель!
- Что такое? что такое? - затревожился аксакал.
Наконец неизвестному пришельцу удалось успокоить своего скакуна.
- Учитель! Мы побеждены! Наш отряд разбит... Я - последний из оставшихся в живых, - закричал всадник.
Укмудрыз нахмурился:
- У меня тоже плохие новости...
Старик дымчато посмотрел поверх наездника и, перегнав в рот побольше соплей мощным движением мышц носоглотки, с силой послал комок жёлтой массы далеко в барханы.
- Сегодня ночью... наша деревня была полностью разрушена и истреблена голубыми уродцами, - наконец сказал он. - Я тоже единственный, кто уцелел.
Они помолчали. Слышно было, как мяучит степная кошка в зарослях крапивы по ту сторону арыка.
- Крепись, сынок, - вновь подал голос старый гуру. - Воистину велик Господь наш. Он поможет нам выжить.
Внезапно оглушительный взрыв снаряда разнёс в куски всадника вместе с лошадью. Дымящиеся куски мяса поползли вниз по песчаным склонам. На месте, где происходила беседа, остался лишь кусок туловища с медленно расползающейся по дороге кучей кишок.
...Укмудрыз очнулся и понял, что жив, хотя всё тело ужасно болело. Он медленно открыл глаза: перед ним, уперев руки в бока, стоял Ляанве, пожилой, но ещё довольно крепкий капитан контрразведки голубых уродцев.
- Ну, вот мы и встретились, - улыбнулся он в усы. - Помнишь меня?
- Я буду говорить! - заверещал Укмудрыз. - Я всё расскажу!!!
Зычный хохот огласил пустынную саванну.
- Поздно! - прокаркал Ляанве, старательно коверкая бурмунские слова. - Говорить надо было раньше, а теперь я знаю более чем достаточно. Ты упустил свой шанс! Ты мне не нужен.
Старец из последних сил попытался возразить, но его прервал контрольный выстрел в голову.
Укмудрыз умер не сразу: бурмунцы славятся своей живучестью. В течение ещё нескольких секунд он чувствовал, как в мозгах что-то вспыхивает и мечется, как мысли постепенно теряют упорядоченность и распадаются, превращаясь в хаос.
- Конец, - успел подумать учитель перед смертью...
10.
Только что отдельная рота лыжной пехоты прочесала последний район, прилегающий к склонам горного хребта, за которым были сосредоточены последние силы бурмунской армии, уже практически не существующей. Никаких следов жизни. Только трупы.
Обратно шли пешком, еле-еле волоча ноги. Не усталость была тому виной, ибо все солдаты гвардейской лыжной пехоты были хорошо тренированы и обучены. Просто на одной из дорог, прилегающих к северо-западным отрогам Жумыйского хребта, был обнаружен труп Мудрейшего.
"Учитель мёртв... учитель мёртв... учитель мёртв..." - бормотали себе под нос пешие бойцы, волоча ноги по грунтовой дороге, ведущей к затерянному среди тундры поселению бурмунцев.
Дорога была покрыта тонким слоем свежевыпавшего снега. Смуглые женщины и дети, по пояс в снегу, карабкались по крутым барханам, спотыкаясь и падая, и снова вставая, и снова падая, навстречу жалким останкам того, что когда-то было сильнейшей армией в мире. "Учитель умер!" - кричали они в ужасе, узнав печальную новость, и тотчас бежали назад в деревню, волоча за собой плюгавых детей.
Командир отряда был явно не в духе. Он мрачно смотрел на понурых, еле плетущихся солдат, тащивших обозы с ранеными. Вдали он заметил фигуру коменданта, прыгающую через сугробы по направлению к нему.
- В деревне нечего жрать! - приблизившись, отрапортовал краснощёкий черноволосый комендант.
- Сколько времени надо на сборы? - прохрипел капитан.
- Две недели, - ответил комендант.
- Забить весь скот! Лошади, коровы, домашние животные есть?
- Никак нет! Всё съедено.
Капитан оглянулся назад. Сколько солдат, и всех надо кормить. Да ещё эти раненые... Раненые!
- Забить раненых! Мяса должно хватить на несколько дней. Там что-нибудь придумаем.
Впереди показалось угрюмое коричневое здание комендатуры. Капитан толкнул тяжёлую дверь, повесил тулуп на гвоздь, зашёл внутрь.
- Не время спать! - наорал он на отдыхающих караульных. - Работы непочатый край! Идите к коменданту, он скажет что делать.
Как только последний солдат, застёгивая на бегу шинель, выскочил на мороз, капитан сладко зевнул, вытянулся на кушетке и моментально заснул.
11.
Неожиданно начались обильные снегопады, забушевали бури, и, в довершение ко всему, установился крепкий, сорокаградусный морозец. Теперь сама мысль о выступлении в поход вызывала дрожь. Надо было зимовать.
Мяса хватило на два дня. Люди варили бульон из мёрзлых человечьих костей и пили его, заедая горькими корнями саксаула. Несколько раз капитан посылал охотников с гарпунами добыть чего-нибудь поесть, но они или возвращались с пустыми руками, или не возвращались совсем, Наконец кому-то удалось подбить камнем небольшую гиену, что околачивалась вокруг деревни, чуя запах свежего бульона. Гиена была тут же разорвана в клочья голодными людьми и съедена сырьём вместе со шкурой и кишками. Снова потекли однообразные голодные дни. К счастью, весна была уже не за горами, снег потихоньку таял, и то здесь то там начинали виднеться мёрзлые трупики детей, женщин и стариков, замёрзших насмерть этой жестокой зимой. Изголодавшиеся по мясу люди могли, наконец, с облегчением вздохнуть.
Однажды один из отрядов, посланных на разведку, сообщил, что километрах в двадцати от деревни расположился большой лагерь голубых уродцев. Что они замышляют - неизвестно, но оружия у них много.
"Они ищут нас, - сразу понял капитан, - и, похоже, скоро найдут".
В тот же день в холодном и пустом здании комендатуры (всю мебель пришлось сжечь во время зимних морозов) состоялось совещание, на котором быстро и единогласно было принято решение: уходить.
100.
Сборы были недолгими. Обозы со скудными пожитками жителей деревни давно уже стояли наготове, и лишь холода с метелями мешали беженцам отправиться в путь. Теперь о погоде думать не приходилось: враги были уже на подступах к деревне. Утром погода снова испортилась, из низких свинцовых туч обильно повалил мокрый снег, но выбора у людей не было.
И вот уже звучит тревожный сигнал капитанского рога. В путь!
В голове колонны шли лыжные подразделения бурмунских разведчиков, за ними плелись наспех вооружённые пехотные роты. Немногочисленные уцелевшие женщины, дети и старики шли в хвосте. Время от времени приходилось делать привалы: ослабевшие от голода и усталости люди едва держались на ногах.
План был прост: дойти до деревни Хыждыр, где жили последние из оставшихся в живых бурмунцы. Эта деревня была с трёх сторон окружена высокими отвесными скалами, покрытыми непроходимыми снегами, что сильно облегчало её защиту. Может быть, поэтому голубые уродцы ещё не сравняли её с землёй. Все чётко осознавали, что если враги доберутся до Хыждыра, наступит конец всей бурмунской расе, хотя многим было уже всё равно. Капитан, однако, думал по-другому. Он то и дело подбадривал приунывших солдат, покрикивал на отстающих, напоминал людям слова Мудрейшего: наш народ должен жить, мы не имеем права вымирать! Эти слова заставляли потерявших было надежду кочевников находить в себе новые силы и идти, идти, идти по заснеженным барханам, идти до тех пор, пока ноги не отказывались двигаться, и тело не падало в изнеможении в грязь. Тогда капитан брал свой рожок, и над пустынными холмами сквозь завывания пурги и стоны умирающих разносился уже знакомый всем трубный звук. Привал!..
На третий день пути вдалеке наконец показался долгожданный Зурмыжский хребет. Утром слегка потеплело, снег сменился дождём. Люди будто бы обрели второе дыхание, чуя близость обитаемых мест. Ещё через шесть часов пути горы выросли до таких размеров, что уже приходилось высоко задирать голову кверху, чтобы увидеть их ослепительно сверкающие вершины. Командир объявил последний привал перед решающим броском. Люди оживлённо беседовали, мешая в котелках жидкое варево из прошлогоднего чертополоха, собранного на склонах холмов, в тех местах, где уже растаял снег. Радостные песни звучали то тут, то там, откуда-то появилась двухструнная скрипка, бурмунский народный инструмент, по традиции называемый "ыбмуджыхый". Капитан удовлетворённо жмурил глаза, глядя на всеобщее веселье; он выполнил волю Вождя, его народ будет жить...
101.
- Проклятье! - выругался светловолосый Ляанве, увидев покинутую деревню. - Они ушли совсем недавно.
Действительно, когда первые дивизии голубых уродцев вошли в деревню, костры, оставленные последними уходящими жителями, ещё дымились.
"Ладно, - подумав, решил командир, - далеко они не уйдут. А сейчас не мешало бы подкрепиться".
Рассевшись прямо под деревом, Ляанве достал из вещевого мешка нехитрую снедь и начал есть. Ему было не привыкать к суровому походному быту. Лишь одно не давало ему покоя: он опоздал на какие-то пару часов. Эх, если бы чуть пораньше... Ляанве пробормотал ругательство и быстрее заработал челюстями.
Тем временем солдаты, наскоро перекусив, подпалили хижины, амбары и всё, что могло гореть, и теперь с блаженными улыбками наблюдали за тем, как огонь пожирает бурмунскую деревню. Оранжевые языки пламени отражались в их голубых глазах, за которые их народ и получил от бурмунцев это обидное имя: голубые уродцы. Длинные светлые волосы развевались на ветру. Огонь плясал на крышах домов, во все стороны летели искры. Скоро деревянные строения начали рушиться, и горящую деревню огласили восторженные крики победителей. Но веселье продлилось недолго. Внезапно появился злой и хмурый Ляанве.
- Хватит дурака валять! - раздался его властный голос. - Седлать коней! Сейчас выступаем.
...В то время, как на последнем привале перед деревней Хыждыр раздавались жизнерадостные звуки бубна, отборные гвардейские полки голубых уродцев готовились к решающему бою. Армия продвигалась крайне медленно. Почти трое суток следы бурмунцев были скрыты под свежевыпавшим снегом, и Ляанве вёл своё войско практически вслепую, руководствуясь какими-то одному ему известными признаками. Правильность его догадок подтвердилась на второй день похода, когда солдаты нашли почти полностью занесённый снегом задубенелый труп бурмунского старичка, но это не ускорило движения армии: проклятые бурмунцы то и дело поворачивали то вправо, то влево, петляя между холмами. Однако, теперь, когда снeг кончился, дорога, утоптанная сотнями ног, стала видна совершенно отчётливо, и Ляанве пустил своего коня в галоп. Вскоре он резко остановился и стал всматриваться вдаль. Видимость была довольно сносная, и Ляанве без труда увидел несколько струек дыма над белыми холмами. Один за другим подтягивались его кавалерийские роты.
- Дым, - сказал кто-то. - Они отдыхают.
Командир нетерпеливо ёрзал в седле, ожидая когда последняя стрелковая рота займёт своё место на фланге. Наконец вся армия была в сборе.
- К бою! - рявкнул Ляанве.
110.
Бурмунцы умирали, не успев понять, что происходит. Пощады не было никому. О том, чтобы брать пленных, не шло и речи. Когда стал ясен исход "битвы", а ясен он стал практически сразу, капитан, воспользовавшись хаосом и неразберихой, тихо улизнул, спрятавшись за высоким холмом метрах в двухстах от дороги. Его белая накидка превосходно маскировала его на фоне нерастаявшего снега. Он затаил дыхание, вжавшись в снег, и лежал, ожидая развязки и на всякий случай приготовившись к самому худшему...
Долго ждать не пришлось. Вскоре шум на поле бойни затих, умолкли предсмертные крики несчастных жертв, лязг клинков и грохот ружейных выстрелов. Ещё некоторое время покружив для порядка по окрестным холмам и никого не найдя, конный отряд голубых уродцев вернулся к дороге, где уже была построена вся армия Ляанве.
- Вся живая сила противника уничтожена! - доложил командиру сержант.
Ляанве не скрывал своего удовлетворения.
- Отлично мы поработали, - сказал он, ухмыляясь в усы. - А теперь - домой! Король будет доволен. Нас ждут высокие награды.
Громогласное ура было ответом на эти слова. Прежде чем крики бойцов успели затихнуть, небо неожиданно прояснилось и выглянуло ослепительное и тёплое солнце. Ляанве снова заговорил, поворачиваясь к шеренгам своих светловолосых орлов, чьи лики были обращены к жёлтому светилу:
- Смотрите! Даже небо приветствует нас! Мы - победители! Весь мир принадлежит нам!
Снова троекратное ура огласило холмы.
- А теперь мы заслужили отдых, - подвёл черту Ляанве. - Домой!
Капитан, наблюдавший за всем этим из своего укрытия, хотя и не разобрал слов Ляанве, тем не менее понял, что голубым уродцам ничего не известно о существовании последней бурмунской деревни. Когда армия уродцев наконец начала движение в ту сторону, откуда она пришла, у капитана уже окончательно созрел план дальнейших действий. Надо идти в деревню и рассказать там, что произошло. Тогда можно будет совместно с местными старейшинами принять какое-нибудь решение. Теперь же ясно было лишь одно: жизнь всего бурмунского народа висит на волоске. Капитан осторожно поднялся на ноги, огляделся. Армия Ляанве уже скрылась за горизонтом, дорога была пуста. Капитан отряхнул с себя снег и вышел на дорогу.
111.
Первым делом он осмотрел трупы. Некоторые из них были настолько обезображены, что капитану стало плохо. Отвернувшись в сторону ушедшей армии Ляанве, капитан проблевался. Прошло не меньше часа, прежде чем он смог преодолеть отвращение и вернуться к изучению окоченевших тел. Вот лежит мальчик с насквозь пробитой головой, рядом его мать со вспоротым брюхом, из которого, пополам с кишками, торчит окровавленный зародыш. Повсюду кровь, гной, экскременты... Капитан зажал нос пальцами и, скрипя зубами, приступил к работе.
Цепочки, брошки и амулеты срывались легко. С серьгами больших проблем тоже не возникло, надо было просто сильнее дёргать. Золотые зубы доставили капитану много неприятных минут, но вскоре и с ними было покончено. Кольца он скусывал вместе с пальцами, пользуясь специальными кусачками, оставшимися ему ещё от деда, который на досуге подрабатывал сапёрным ремеслом. Кусачки эти не раз спасали жизнь старому сапёру ("Вот и мне они пригодились", - подумал капитан).
Закончив эту мерзкую работу, капитан завязал все трофеи в свой дорожный узелок и тут вдруг обратил внимание на труп девочки лет восьми, лежащий чуть в стороне от основной кучи. Никаких видимых повреждений на девочке видно не было; казалось, что она просто спала. Капитан подошёл поближе. Девочка неподвижно смотрела в небо ясными детскими глазёнками, её милое личико застыло в удивлённой полуулыбке. Так умирают только дети, подумал капитан и хотел уже трогаться в путь, когда совершенно новая и неожиданная мысль остановила его. Капитан почувствовал, как в его галифе напряглось и начало пульсировать мужское естество, голову сладко замутило от липкого предчувствия. Капитан не был с женщиной уже больше года. Перевернув девочку на живот, он понял причину её смерти: она была убита выстрелом в спину. Бедняга пыталась бежать с поля боя, но кто-то из голубых уродцев заметил её и послал вслед пулю. Бормоча проклятия в адрес голубых сволочей, капитан принялся раздевать маленькое тельце...
1000.
Капитан ошибался, думая, что он единственный живой человек на этом поле скорби. Всё время, пока он, кряхтя и причмокивая от удовольствия, совершал половой акт с неподвижным кусочком детской плоти, за ним из придорожных кустов наблюдали полные ужаса и гнева старческие глаза. Это был дед погибшей девочки, который незадолго до нападения отправился по нужде. Он, так же как и капитан, затаился во время резни и, дождавшись пока всё закончится, медленно полез из своего укрытия в сторону дороги. Стоит ли говорить, что от картины, представшей перед ним, у него потемнело в глазах. Несколько раз рука его находила за поясом широкий нож для разделки свинины. Несколько раз он, скрипя зубами, подавался вперёд, готовый броситься на распластавшегося капитана и кромсать, кромсать его ножом, пока от него не останется кровавое месиво. Старику приходилось изо всех сил сдерживать себя, чтобы остаться на месте. Убить капитана сейчас было легко, но тогда деду пришел бы конец: он не знал потайного пути в засекреченную деревню, а еды оставалось не больше чем на день. Старый крестьянин ещё раз скрипнул зубами и сильнее вжался в промерзший торф. И как раз вовремя. Капитан хрипло застонал и забился в экстазе, его тощие ягодицы отвратительно затряслись, и безжизненную тундру огласил сдавленный крик облегчения. Капитан вытер сперму о рукав гимнастёрки, поднялся на ноги и огляделся по сторонам., застёгивая штаны. Не увидев ничего подозрительного, он поднял с земли котомку с едой и трофеями и зашагал по дороге в ту сторону, куда уже клонилось бледное весеннее солнце. Старик медленно вылез из кустов и, превозмогая боль в подагрических суставах, подошёл к внучке.
- Прощай, моя любимая Унштырбыз. Я отомщу за тебя, - прошептал он, глотая слёзы. - Месть будет такой жестокой, что холмы и барханы встанут на дыбы от ужаса, и солнце с луной закроют глаза свои, чтобы не видеть мук его. И самые чудовищные страдания ада будут казаться райскими наслаждениями рядом с тем, что ему суждено испытать.
Старик поднял лёгкое, как пух тело на руки и отнёс его за ближайший холм.
- Я вернусь, чтобы похоронить тебя, - пообещал он. - И пусть меня постигнут все муки, уготованные ему, если я нарушу свою клятву.
Старец выпрямился, обратив полные слёз глаза к небу. Его голос звучал грозно и беспощадно, как колокола в древних, тысячевековых бурмунских храмах:
- Я Умбыждызг, сын Ырдымгуна! Я сдержу своё слово!