Аннотация: эта повесть о человеке...просто о человеке на войне... в повести сплелось его настоящее и прошлое...
Рассеянный сноп света падал сквозь прореху в потолке. Человек, в разодранной и испачканной грязью гимнастерке, кряхтя, поднялся с топчана, покрытого сухим сеном, и подошел к прорехе. Легко подпрыгнув, он ухватился обеими руками за потолочную балку, и начал подтягиваться, но руки соскользнули, и он рухнул вниз. Выматерившись он поднялся с пола, и сел обратно на топчан. "Какой скоротечный сегодня день" - пронеслась у него в голове мысль. Он лег, вытянувшись, и закрыл глаза...
Немцы прорвали оборону к полудню... Танковые лавы шли одна за другой, и стоило рявкнуть противотанковым пушкам, то на огневые точки тут же пикировали Юнкерсы...Следом за танками двигалась пехота противника. Комбат, матерясь, орал в телефон, прося поддержки, но ее не было. Откуда-то, с тыла, к передовой подкатили четыре БТ-7, дав пару залпов, в сторону противника, укатили обратно... Потом у комбата замолк телефон: очевидно где то шальным осколком перебило в очередной раз провод. Комбат разозлился, швырнув его о стенку блиндажа, схватив пару гранат и ППШ, побежал по ходу сообщения к ближайшему пулеметному гнезду.
- Отсекай пехоту! - заорал он на ухо пулеметчику, тот кивнул.
Сверху спикировал Юнкерс. Комбат вскинул ППШ, и дал по черному силуэту самолета очередь. Юнкерс, дернулся влево, и, выйдя из виража, не отбомбившись, набрал высоту, и улетел на Запад, словно обидевшись.
- Вали отсюда! - процедил комбат, провожая его взглядом.
Бой продолжался. Батарея на левом фланге обороны молчала, и танковая лавина устремилась туда, огибая широкой дугой оборону батальона.
Противник не ошибся! Левый фланг представлял из себя перепаханную взрывами пустошь. Комбат обвел взглядом разбитые позиции, и, заметив развороченный капонир, с торчащим из него стволом "сорокапятки" бросился туда. Кругом валялись трупы людей, оторванные конечности, песок был перемешан с кровью.
Пушка, сильно иссеченная осколками, была почти цела, если не считать оторванного взрывом колеса, валявшегося неподалеку.
- Ко мне!!! - заорал комбат, в душе сомневаясь, что на его крик кто ни будь, откликнется.
Раздалось шуршание осыпаемой земли. Комбат огляделся. К нему спешил его ординарец, неизвестный боец, в разорванной гимнастерке, с петлицами артиллериста, обмотанный грязными бинтами, обильно пропитавшимся кровью, и санинструктор, спешившая скорее за бойцом, чем на зов комбата.
- Братцы, помогите! - хрипло крикнул комбат.
Ординарец начали, вместе с комбатом, подымать пушку, а боец подсунул под нее ящик из-под снарядов.
- Не надежно! - посетовал боец, оглядывая свою работу.
- Не важно! - буркнул комбат, - лишь бы стреляла!
Комбат обернулся и увидел за собой девушку-санинструктора.
- Это, что еще такое?! - изумился он.
- Раненый от меня сбежал. - пожаловалась санинструктор, кивая в сторону перевязанного.
Комбат бросил взгляд на бойца, а потом на санинструктора.
- А ну марш отсюда! - Рявкнул он. Санинструктор покраснела, но попыталась возразить:
- Но раненый...- попыталась сказать она, но комбат ее прервал, и выматерися, грозно глядя на девушку. Она покраснела, и медленно, а затем бегом убежала. Комбату почудилось характерное всхлипывание девушки, а может и действительно почудилось. Комбат обернулся к орудию.
Ординарец, сидел возле орудия, качая, словно младенца, снаряд.
- А ну маленький, - ласково сказал ординарец снаряду, загоняя его в орудие, - скажи плохим дядям, что б ни хулиганили.
Ординарец, загнав снаряд, отошел, и комбат, припав к прицелу, завертел маховиками, ловя в перекрестье силуэт вражеской машины.
Пушка рявкнула, отпрыгнула в сторону, соскочила с ящика. Впереди раздался взрыв: снаряд попал прямо между маской орудия и башней, пробив броню, взорвался, вызвав детонацию снаряда в казеннике пушки танка. Не успел комбат отскочить от орудия, как к пушке бросился раненый и ординарец. Раненый, подсунул под пушку какую-то железяку, облокотив ее посередине на деревянный чурбачок, поднял пушку, а ординарец подсунул под нее ящик.
- Вот так сподручней! - хрипло дыша, пробормотал раненый, оглядывая свое "изобретение"
Комбат огляделся. Рядом лежали еще снаряды, подтащенные очевидно во время его прицеливания. Он вновь зарядил пушку и прицелился. Рявкнул выстрел. Следующий вражеский танк завертелся с перебитой гусеницей. Он спас их: развернувшись он выскочил перед идущим чуть сзади, справа от него танком, заставив того притормозить, что бы объехать возникшее препятствие. Стоило ему показаться из-под подбитого танка, как очередным выстрелом ему снесло ствол пушки, затем последовал взрыв снаряда в казеннике.
- Горишь, бродяга! - заорал ординарец, и, припав к прикладу, валявшегося рядом ручного пулемета, начал длинными очередями стрелять по серым фигуркам вражеской пехоты, и пытавшимся выбраться из подбитого до этого танка танкистам.
"Три танка не зачет!" - почему-то промелькнула мысль в голове комбата, пока он подымал, разворачивал, и заряжал вновь пушку. Он огляделся. Вокруг вздымались от взрывов снарядов султаны земли, свистели осколки. Бой продолжался.
Сколько времени длилась эта бешеная карусель комбат не знал. Он не засекал время. Все слилось в единый круг. Выстрел-подъем пушки-снаряд-прицел-выстрел-подъем.... По кругу... Он отвлекся раз, когда не увидел рядом перевязанного. Он огляделся. Тот лежал неподалеку, хрипя. Бинты на нем настолько густо пропитались кровью, что уже не держали ее. Раненый взглянул на комбата мутными глазами:
- Как все не... - захрипел он, изо рта пошла кровавая пена, он чуть дернулся, и затих. Комбат тупо уставился на него, и, протянув руку, закрыл его уже не видящие глаза. Он позвал ординарца.
- Как хоть звали его? - спросил он у него, но ординарец лишь в ответ пожал плечами. - Жаль!
Вдвоем они подняли пушку, и комбат продолжил стрелять. Число подбитых танков, увеличилось до семи. Вражеская пехота залегла, предпочитая обойти с фланга, стреляющую позицию.
- А ведь обходят, сволочи! - заметил ординарец, подтащив очередной ящик, схватил пулемет, стал стрелять куда-то слева от пушки. Комбат огляделся.
"Почему никого нет?!" - вихрем пронеслось у него в голове. Он огляделся. Справа от него, позиции его батальона утюжили немецкие танки, и вражеская пехота расстреливала очаги сопротивления. Слева, туда, куда стрелял ординарец, то же были видны фигуры в серо-зеленой форме.
"В клещах!" - пронеслось у него в голове вихрем мысль. Теперь понятно, почему немцы ослабили давление на его участок обороны: зачем гробить технику и людей, штурмуя действующую огневую позицию. Когда ее можно обойти с обоих флангов.
Взрыва он не услышал. Горячая, тугая волна ударила его в грудь, и швырнула на землю... Все вокруг закачалось и поплыло....
Песок...Какой горячий... Море у берега то же горячее... Натка, сверкая босыми пятками, и громко визжа, бежит по горячему песку, к ним. Он смотрит на Марусю, его жену, и она, перевернувшись на спину, приоткрыв один глаз, посмотрела сперва на него, а потом на визжащую Натку. Не говоря ни слова, она опять перевернулась, и ткнулась в покрывало лицом. Клинг-клинг в небе. Чайки. Натка, с разбегу бросается к ним на покрывало. От нее пахнет морем...
- Ты замочишь покрывало, - сердито замечает Маруся, и, подняв голову, недовольно глядит на дочь.
- Высохнет! Вон, какой песок го-о-о-о-о-рячий! - нараспев возражает Натка. Маруся хмуриться, но молчит. Натка, тем временем, складывает руки лодочкой, набирает полную пригоршню песка, и сыплет ему на грудь.
- Папка, пошли! - кричит она, - купаться!!!- она трясет его... Он, лениво приоткрывает глаза и смотрит на нее. Натка смеется, и неожиданно начинает таять, и вместо Натки, стоит ординарец и трясет его за плечи. Рот ординарца открывается, он, что-то кричит, но комбат не слышит ничего. В голове звон. Он рывком садиться, и оглядывается. Сорокапятка, нелепо задрав ствол в небо, стоит перед ним разбитая. Он стает на четвереньки и ползет к ней, но ординарец, хватает его за воротник и оттаскивает, а затем волочит куда-то прочь. Он пытается сопротивляться, но сил нет. Он загребает носками сапог песок, но это мало помогает.
- Немцы-ы-ы-ы! - как в трубу вопль ординарца - Комбат! Хрен с этой пушкой! Немцы!
Он оглядываться. Песок. Пляж. Натка с Марусей. Клинг-клинг. Чайки. Немцы. Он трясет головой, отгоняя видения. Клинг-клинг. Чайки...они сменяются пулями. В голове стоит гул, и видение пляжа исчезает. Он вспоминает, что Маруся и Натка, погибли в июне сорок первого, когда поезд с эвакуируемыми в тыл, попал под расстрел немецкой танковой колоны. Это возвращает его к реальности. Вдвоем они отползают от разбитой пушки...
Отдышавшись и придя окончательно в себя, в какой-то воронке, комбат осторожно выглядывает из нее. Бой утих. Танки, гремя траками, и фырча сиреневым дымом, большей частью, укатили куда-то на Восток. Теперь по позициям батальона ходили люди в серо-зеленой форме. Кое-где раздавались одиночные выстрелы. Вдалеке, на Запад, протопала колона солдат, в окружении серо-зеленых. Пленные.
Комбат застонал, и скатился вглубь воронки. Он потерял батальон. Он сдал позиции. Он... Отряхнув гимнастерку, он осмотрел себя. Не считая контузии, он не ранен.
- Комбат! - послышался шепот ординарца, - что задумал?!
Комбат посмотрел на него:
- А что есть предложения? - спросил он.
- К нашим прорываться! - ответил ординарец.
- Я то же так думаю... - ответил комбат, и сделав паузу, добавил - отнесешь донесение, если выберешься, расскажешь все, что до меня... То скажи, что я погиб. - он достал из планшета блокнот, вырвав оттуда лист, что-то написал.
- Что вы задумали?!
- Не важно, - неожиданно весело ответил комбат, протянув сложенный треугольником донесение, и, поправив портупею, шагнул из воронки, бросив напоследок - когда немцы займутся мной, отползи, к позициям батальона, там они уже шерстили, и выбирайся, как стемнеет.
Он шел в полный рост по направлению к врагу. Немцы заметили его, и вскинули оружие.
- Не стрелять! - рявкнул по-немецки комбат - Не стреляйте, господа!
Немцы несколько опешили, услышав от него родную речь, а затем от группы отделилось несколько человек.
- Я хочу видеть вашего офицера! - потребовал комбат, когда немцы подошли к нему. Один из немцев в ответ ткнул его дулом карабина под ребра.
- Идиот! - спокойно на немецком ответил ему комбат - мне нужен офицер, а не толпа ничего не понимающих идиотов!
Немцы затоптались в нерешительности. С одной стороны, перед ними стоял русский офицер, а это значило награду за его поимку, с другой, офицер достаточно чисто разговаривал по-немецки, и звуки родной речи из уст врага озадачивали их. Оружия у него не было: ППШ и гранты остались у разбитой пушки, а наган он отдал ординарцу.
- Следуйте за мной, господин офицер! - приказал один из солдат, судя по погонам фельдфебель.
Комбат последовал за ним. Его посадили на подводу, и отвезли в близлежащую деревню. Он видел колоны наших военнопленных, и бредущих на Запад. Среди них было много раненых. Он отвернулся от них, что б ни быть узнанным.
В деревне его посадили в какой-то сарай.
- Мне нужен старший офицер! - потребовал он, прежде чем охранники закрыли за ним дверь. - Скажите ему, что мне нужно связаться с Берлином.
Охранники переглянулись.
- Штаб прибудет к вечеру - буркнул один из них - а пока сидите здесь.
Лязгнул засов. Он осмотрелся. Сарай, как сарай. Наверное, до войны здесь хранили какой-то сельхозинвентарь, а теперь он стал ему тюрьмой....
...рассеянный сноп света сместился, и уже падал на лицо спящего, на деревянном топчане, человека. Снаружи раздался шум, и гортанные звуки чужой речи. Человек открыл глаза, моментально проснувшись, и резко сел. Дверь заскрипела, впустила фигуру в черной униформе с офицерскими погонами.
- Вы хотели видеть офицера - спросил вошедший. Комбат оглядел его.
- Обер-лейтенант! - начал комбат. Он давно, еще в воронке, придумал свой будущий ход, и хорошо знал свою роль в разыгрываемом им спектакле...
...когда-то мы с немцами дружили! Они учились у нас в стране, мы их учили воевать. Убивать. Тогда он был инструктором в одном из училищ, где был специальный курс для офицеров Рейхсвера. Там он выучил немецкий, разговаривая с курсантами. Узнал Германию, по их рассказам и фотографиям.
- Вы хотели видеть офицера германской армии?! - поинтересовался обер, - он перед вами.
- Да, но желательно офицера имеющего отношение к разведке или штабному корпусу, а не к танковым подразделениям - заметил комбат, разглядев розовый кант на пилотке обера...
- На данный момент времени достаточно и меня. - ответил обер, - вы ввели в заблуждение наших солдат своими нелепыми просьбами, поэтому они допустили ошибку, поместив вас сюда, а не в фильтрационный пункт, где вам было место. Но я думаю, ошибка будет исправлена!
Комбат посмотрел на него.
- Швабы были всегда упрямцами! Не правда ли, господин обер-лейтенант? И у них всегда было свое, особое мнение. - улыбнувшись, осведомился комбат у обера, - Вы не исключение.
- Какое это имеет значение? - заморгал глазами опешивший обер, но быстро оправился, - это не имеет значения! Я немец! Я служу Германии, и этим все сказано!
- Да, это точно! - усмехнулся комбат, он недаром напрягал свою память...
... курсант Иозеф и курсант Хельмут... Они выделялись из общей группы курсантов, прибывших на курсы. Иозеф, высокий белокурый "викинг", с холеным лицом, и нежными, как у девушки, руками. Он потомок древнего аристократического рода, уходящими корнями чуть ли не в эпоху Конрадина, и Хельмут, коренастый, не высокого роста, с явной примесью горской крови, выходец из крестьянской семьи, отец которого был первым в их роду городским жителем. Оба они были из Швабии, одной из древних земель Германии. Может это их и сдружило, кто знает... Они всегда были вместе...
Иозеф и Хельмут наперебой делились своими воспоминаниями о доме, показывали фотографии, ругали соглашателей Веймара, разрушивших Германию, и ее армию... Интернационал! Хотя они и не симпатизировали коммунистам, тем не менее, они сдружились со своим инструктором.
Инструктор... Двадцать один год, и еще весной этого года, он был сам курсантом, но как отличника боевой и политической, оставили в училище взводным, а потом, осенью, прикрепили к немцам... Он с жадностью впитывал, звуки чужой речи, жизнь, обычаи чужого народа, общаясь с подчиненными... В условиях почти полной изоляции от знаний об окружающем мире, чужих государствах, общение с немцами было подарком судьбы... Новый мир открывался перед ним. Тогда еще никто не знал о Гитлере. Никто не думал, что между странами грянет война... Он не знал, что его жена и дочь сгорят в набитом беженцами вагоне, подожженного двумя выстрелами из пушки немецкого танка... Он был молод, не женат, а будущее... Оно в перспективе, где-то там.... Неизвестно какое...
... Комбат с прищуром смотрел на обера..
- Вы бывали в Зейне?! - осведомился комбат, - я вот сейчас бы с удовольствием туда поехал. Последний раз был осенью тридцать пятого, перед Испанией. Да! Швабия отличная местность, тихо, спокойно. Так легко.. - он посмотрел на обера, - по дороге на Зейн, есть такое местечко... Анхенрайн, там такое заведение было, "Старый кабан" называется, его держал одноногий Готлиб, интересный старик, потерял ногу под Парижем в тысяча восемьсот семьдесят первом, а его сыновьям повезло меньше: оба погибли на Марне в пятнадцатом. Его заведение было настолько уютным, и притягательным, что уезжать не хотелось... - комбат вздохнул, и отвернувшись от обера, сел на топчан, - тихо трещат дрова в камине, горячий глинтвейн, за окном осенние сумерки, барабанит дождь... Да, было время... - добавил он тихо (спасибо курсанту Йозефу за подробности).
- Зейн?! - спросил обер, - конечно! Хорошее место... Только я ездил к нему через Дейзи...
"Да, дурак ты обер! Детские ловушки ставишь!" - подумал комбат, а вслух сказал:
- Дейзи?! Как же вы через Дейзи могли попасть в Зейн?! Дейзи находиться на юго-востоке, а Зейн на юго-западе, и прямой дороги, соединяющий эти два города, нет, нужно делать крюк почти в четыреста километров. Откуда вы ехали тогда?
- Не важно, - буркнул обер, - я доложу о вас! - он щелкнул каблуками, повернулся и вышел вон. Комбат, заложив руки за голову, растянулся на топчане. Рано или поздно его план с треском провалиться, и его ложь вычислят, но пока время есть. Пока... Он отвалился к стене, и вновь задремал...
- Осень везде одинакова, - заметил Йозеф, пока они шли из учебного корпуса в столовую, - у нас осень, такая же, медленная и величественная...
- Вы не пишите стихов, Йозеф?! - поинтересовался шедший рядом комвзвода.
- Пишу! - просто ответил тот, - вы русские удивительный народ. В вас столько скрытой силы, и нежности одновременно. Я помню, ребенком, видел русских пленных, так они меня всегда изумляли и пугали. Огромные бородачи в длиннополых шинелях. Много больных. Усталые люди. Им не всегда удавалось досыта поесть. Мы с мальчишками, таскали с кухни еду, и обменивали ее у русских на какую-то игрушку, или фигурку-свисток, которую некоторые вырезали из дерева. Однажды один из них подобрал котенка, когда они шли вечером с работ. Им самим было есть нечего, а они просили у нас молока для котенка. Удивительный народ! Отец узнал о визитах к пленным, но бранить не стал, а лишь попросил не ходить к ним больше. Мы могли подцепить от них какую ни будь болезнь. Я был удивлен. Отец, пропитанный духом казармы, и старой военной выучки, был всегда строг к нам с братом, наказывая за малейшие провинности, а тут... Просто укор, и просьба... Потом я узнал, что отец строго разделял врагов на держащих оружие, и поверженных. Если враг сражался стойко, и попал в плен от безысходности своего положения, то он уважал такого врага, а если враг сдавался без боя, от трусости, то он таких презирал. Русские заставили себя уважать. Он презирал французов и британцев, считая, что они без комфорта воевать не могут, а вот русских уважал, за их мужество и не притязательность. Такими, как он считал, должны быть настоящие солдаты. Я его несчастье! Я не люблю войны, я люблю поэзию, живопись и музыку. Но отец считает иначе, и я не могу ему воспротивиться. Он отец. Как старший сын в семье, и я продолжил военную династию, как сложилось у нас в роду на протяжении почти десяти веков! А стихи... Они остались для себя... - Йозеф повернулся к своему комвзвода - да Германия, проиграла войну! Но это вовсе не значит, что нужно вновь браться за оружие и начинать новую. Да и можно назвать произошедшее проигрышем?! Проигрыш когда враг пирует на развалинах твоей столицы, а тут, в тылу, решили, что войну нужно прекратить... Четыре года, долгих четыре года люди по обеим сторонам окопов умирали просто развлечения ради! Начали войну, прекратили войну! Я против! Я буду писать стихи, рисовать влюбившие в себя, окрестности Зейна, одетые в золото и пурпур осени, слушать музыку. Если все так будут делать, то и войны не будут нужны! Разве после созерцания прекрасного может появиться тяга к разрушению?!
За разговором они дошли до здания столовой. Здесь им нужно было разделиться: взводный обедал в командирской части столовой, а немцы в курсантской. Комвзвода козырнул:
- Я думаю, Йозеф, мы с тобой обсудим еще эту тему, - произнес он.
...Натка осенью должна была пойти в школу, в первый класс...
Они вернулись из отпуска двадцать первого, а утром двадцать второго с неба уже сыпались бомбы...
Маруся... Я так и не попрощался с тобой и Наткой... Впопыхах, уходя из дома, спотыкаясь о не разобранные чемоданы успел только вас поцеловать, и пообещать, что скоро это все закончиться... Это провокация.. У нас же договор с ними...
Договор! Они плевать на него хотели! Пока разворачивались, ждали приказов, танковые колоны противника, подобно струям воды, огибающим камни, обошли наши позиции, и оказались в нашем тылу...
... Комбат застонал во сне ...
- Если все будут воевать, то кто будет работать?! - горячо доказывал Хельмут, - кто?! Откуда возьмется оружие, продовольствие, обмундирование?! Мы уже это прошли, на собственном горьком опыте! А когда война закончиться, неважно, кто победитель, кто вернется к работе? Инвалиды?! И много ли они сделают?! - они сидели в пустом классе, после занятий. Времени было много. Йозеф, склонив голову, задумчиво подпиливал ногти, вполуха слушая горячую речь своего друга. Комвзвода поерзал на стуле:
- Что ж тебя потянуло в Рейхсвер?! - спросил он.
- Война! - ответил просто Хельмут. - В Германии безработица. Толпы крикунов на улицах, которые-то воюют друг с другом, то пытаются привлечь других к своим стычкам. Никому ни до чего нет дела! В армии хоть относительная стабильность, и возможность относительно спокойно жить. Еда, одежда. Поэтому я и пошел в армию. Если представиться возможность, то я сразу подам в отставку, и заживу мирной жизнью. Мой отец не хотел, что б я был солдатом, это понятие у него четко ассоциировалось со смертью, но мой дядя настоял. Именно благодаря его протекции, я умудрился попасть в офицерскую школу. Дядя, как, оказалось, частично оказался прав.
- Если смотреть с этого ракурса, то да, - подал голос Йозеф, - перспектива работать с зари до зари, получая два раза в день зарплату, и судорожно пытаясь на нее приобрести насущное, либо армия. С другой стороны не свобода! Мы сознательно отринули личную свободу, отдав право распоряжения нами в руки других.
- Поэтому, я хочу, вернувшись домой, через год, поступить в университет, и стать инженером.
- Тебе легче! - заметил Йозеф, - мой отец на дух не хочет слышать об ином выборе жизненного пути, кроме военного. Жаль, конечно. - он поднял перед глазами свою растопыренную пятерню, рассматривая подпиленные ногти, потом повернулся к собеседникам - что до меня, то я волю отца конечно выполню, но, по своему... Я хочу просится туда где не надо убивать в перспективе людей, а можно служить и заниматься тем чем хочешь... Жаль, что отец не отдал меня учиться музыке, музыканты ведь никого не убивают... - он повернулся к комвзвода - камрад, а как ты стал инструктором?
- Учился на отлично, отличные характеристики, с успехом сданные экзамены, и по окончании училища мне предложили остаться здесь для дальнейшего несения службы. - ответил комвзвода.
- Жаль, что в Германии это не возможно! Я согласен муштровать тупоголовых юнцов, вкладывая им в головы знания...
...Шум открываемой двери разбудил комбата. Он резко встал с топчана.
- Следуйте за мной, господин офицер!
Комбат встал, и пошел к двери. За дверью его ждало двое солдат.
- Нам велено доставить вас в штаб, - сказал один из них.
Они пошли по тонущим в сумеркам улочкам села, мимо сереющих громад танков, и не спеша бредущих на Восток колон солдат. Они подошли к белеющему в сумерках дому с высоким крыльцом, где, если судить по стоящим легковым машинам, бронетранспортеру, и фургону с антеннами на крыше, немцы организовали штаб. Комбат огляделся. Судя по всему, немцы подтягивали свои резервы. Танки, хотя и запыленные на марше, не несли на себе следов участия в боях, солдаты были веселы и бодры.
На крыльцо вышел человек. Тускло блеснули серебром его погоны.
- Это и есть этот пленный? - осведомился он. Солдаты вытянулись в струну.
- Да, герр гауптман!
Человек на крыльце кивнул:
- Проходите. - сказал он комбату.
Комбат поднялся на крыльцо, и вошел внутрь. Яркий свет на мгновение ослепил его, но он несколько раз зажмурившись, восстановил зрение.
В большой комнате стоял накрытый стол. За ним сидело человек семь немецких офицеров. Во главе стола сидел склонный к полноте немецкий оберст в расстегнутом черном кителе, с черепами в петлицах, обрамленных розовой выпушкой. Комбат встал по стойке смирно, щелкнув каблуками:
- Господин оберст! Господа офицеры! Я приношу извинения за свой вид!
Оберст кивнул, и широким жестом пригласил его за стол. Офицеры зашевелились, освобождая комбату место.
- Садитесь, садитесь... - лениво потянул оберст, - мне доложили о вас. Любопытно! Откуда вы взялись-то?!
- Очень просто! В начале года, когда германские вооруженные силы победоносно наступали, военное училище, в котором я служил, подняли по тревоге, и всех, преподавателей и курсантов, отправили в резерв фронта, который на месте дислокации уже оказался передовой. Потом курсантский полк, стал штатным полком действующей армии, и обратно в училище никого не отправили.
Оберст кивнул.
- Понимаю! Немецкий выучили у себя в училище?
- Нет! - ответил комбат, - раньше, но об этом я, даже вам лично не могу сказать. Поймите меня.
- Не понимаю... Ну, да ладно - он хлопнул ладонью по столу. Подошли солдаты, судя по всему ординарцы, и перед комбатом поставили тарелку и рюмку. - Присоединяйтесь к нашему скромному застолью. Еще один оплот большевизма разбит. Да, кстати как к вам обращаться?!
- Зовите меня майором, по званию, не ошибетесь. - предложил комбат. Оберст кивнул.
- Господин майор, что вы нам можете сказать, о частях красных? Что нас ждет впереди?
- Все зависит от того насколько вы глубоко прорвали оборону большевиков, господин оберст. Учитывая события последних недель, то вряд ли много, поскольку все находилось в движении. Тылы становились передовыми, и в этой сутолоке отследить передислокации того или иного подразделения было сложно. Что должно было быть, сказать могу, да пользы оно вам не принесет: по приказу, разосланному по частям незадолго до вашего прорыва, Красная армия должна быть в километрах тридцати западней этого места.
Оберст кивнул.
- Понимаю! Мы сами не ожидали такого успеха, поэтому все запаздывает. Как в начале войны, когда мы по две-три сотни километров в день продвигались вперед. Вы просили соединить вас с Берлином. С кем именно?
- Честно сказать затрудняюсь сказать. Я не подавал о себе сведений почти год. Тот человек, через которого шла информация от меня в Берлин, не явился на встречу в назначенный день, а в условиях войны искать новый канал связи у меня не было возможности.
- Почему же вы раньше не перешли линию фронта.
- Первый раз, когда представилась возможность, я был ранен, и находился в госпитале. Могу шрам продемонстрировать. Потом подразделение постоянно перебрасывали с одного участка фронта на другой, и в таких условиях переходить фронт бессмысленно. Сейчас представилась наилучшая возможность.
Оберст кивнул.
- Завтра здесь будут люди из контрразведки, и я передам вас им, разбирайтесь сами.
- Спасибо! - Улыбнувшись, ответил комбат. Значит, у него есть время до завтрашнего утра. Мало! Не реализовать задуманного. Он смотрел как оберст, наклоняясь над тарелкой, подцепил кусок, и отправил его себе в рот. Соус, жирно блестя, потек по его подбородку. Оберст или делает вид, что глуп, или действительно он глуп. Либо третье: он не хочет вмешиваться и разбираться. Его задача командовать, двигать в наступление, а не вести следствие с непонятным русским майором, сидящим, напротив, в грязной и рваной гимнастерке. Конечно все блеф! Игра ва-банк! Никакого училища не было. Из училища его еще в тридцать шестом отправили на обучение интернациональных бригад в Испанию, по возвращении из Испании Киевский особый, поход на Бессарбию... А потом и война. Комбат почувствовал, что кто-то трясет его за плечо, он обернулся, рядом сидел неизвестный капитан-танкист, он что-то долго ему говорил, да комбат не слушал, занятый своими мыслями:
-... Альпы... - уловил комбат последнее слово капитана комбат. - Вы были в Альпах?
- Нет! - ответил он на вопрос капитана,- мне не нравятся горы, холодно, я больше любил отдыхать в таких местах как Зейн или Анхенрайн. Только это было давно, почти лет десять назад.
- Не был! - покачал головой капитан, и отвернулся, потеряв к комбату свой интерес.
Комбат принялся за предложенную еду, оглядывая сидящих за столом. В основном танкисты. Он вполуха прислушивался к их разговорам, из которых пытался вычислить события сегодняшнего дня, следовавших за его пленением. Судя по всему, утренний прорыв был для самих немцев неожиданностью. Они, ударив на стыке обороны двух дивизий, умудрились их окружить и уничтожить,
полностью, включая штабы. Судя по всему, выходило, что сейчас перед немцами прореха в линии фронта шириной около пятнадцати-двадцати километров, открывающая возможности широкого маневра в тылах Красной армии. Однако этому препятствовало то обстоятельство, что удар был отвлекающим, и никто не ожидал таких успехов, поэтому не хватало резервов, что б развить успех.
Дверь скрипнула, впустив группу немецких офицеров.
- Господа, разрешите к вам на огонек? - осведомился один из них у сидящих - только, что прибыли.
- Валяйте! - оберст ответил за всех, пригласив широким жестом вошедших за стол, - и где вы изволили пропадать, все это время?
- Час назад поступил приказ бросить в прорыв дополнительные силы, вот все и завертелось. Они опять все переиграли, так, что нам, вместо того, что б штурмовать позиции твердолобых большевиков, пришлось сворачиваться и двигать сюда. Все двинулись дальше, а мы, увидев огонек в окне, свернули в гости. Скажите денщику, что б машине забрал гостинцы.
- А! Наконец решили!!! - злорадно буркнул оберст, - вместо того, что б двигаться дальше, я был вынужден остановиться, без поддержки, зато теперь, когда у русских есть время очухаться, они перебрасывают силы с других участков фронта! Гениально, как все у нас! Только гарантию повторения успеха сегодняшнего дня я не дам!
- Посмотрим! - заметил один из прибывших, с погонами майора в белой окантовке. - Не думаю, что русские подтянут большие резервы, им и взять-то их не откуда.
- Взять?! - усмехнулся оберст, он повернулся к комбату - господин майор, просветите нас, о возможностях русских резервов.
- Резервы?! - комбат на секунду задумался - я думаю, если остались резервы, то они остались у командующего фронтом. Сегодня за половину дня на позиции, не смотря на просьбы, из резервов прибыло только четыре БТ-7, да и те существенной пользы не принесли. Отметившись на поле боя, и не вступив в схватку, они укатили обратно. Если были бы резервы, то прорыв устранили к вечеру, но этого не случилось. Тактика германских войск правильная, на данном этапе наступления. Точечные удары на отдельных участках не позволяют сконцентрировать силы большевиков на одном месте. Концентрация сил в одном месте грозит большевикам повторением ситуации летнего наступления сорок первого года, и они это понимают, поэтому резервы находятся в тылу, и командующий фронтом наблюдает за ситуацией, и когда очевиден участок глубокого прорыва, тогда вводятся резервы. В противном случае ввода резервов не будет. У большевиков устаревшая тактика: две линии обороны. В случае молниеносной атаки, они оказываются уничтоженными, как было, к примеру, сегодня, и открывается оперативный простор в тылы. - комбат задумался на секунду, - на месте немецкого командования я бы не трогал с мест дислокаций войска, а выждав сутки ударил бы по противнику. Большевики на прикрытие прорехи будут разворачивать соседние части, для удара во фланги группы прорыва, утончая линию своей обороны. Учитывая ситуацию, молниеносной переброски больших масс войск на устранение прорыва рассчитывать, не стоит: в Красной армии нет должного количества транспорта, и войска передвигаются пешими маршами. Отсюда я делаю вывод о том, что в ближайшие дни вам стоит ждать фланговых атак, пока большевики на вашем пути расставят войска. Дальше тактика понятна: вы затормозитесь, для защиты флангов, а они выиграют время.
Оберст, откинувшись на стуле, громко расхохотался:
- Великолепно, господин майор! - воскликнул он, - вы стратег! Следуя вашим мыслям, мы как дураки снимаем с участков фронта войска, в то самое время можем ударить на этих участках, дождавшись, что вторая линии обороны большевиков развернется. Вот я об этом говорил там, - он ткнул пальцем в потолок - что любое решение должно быть своевременным. Пока в штабах решают, ситуация меняется. Вот, господа, что вам говорит офицер, служивший в частях нашего противника.
Прибывшие удивленно смотрели на комбата. Они только когда он заговорил, обратили на него внимание.
- Вы пируете с пленными русскими офицерами? - осведомился один из прибывших.
- Это принципиально? - заметил оберст - Вы, Генрих, пьянствуете с солдатами, и пьяный валяетесь в грязи. Это в норме вещей?! А он офицер! Равный среди равных, и пусть он в форме нашего врага, он остается офицером.
Офицер, которого осадил оберст, засопел, и затоптался на месте.
- Господа! - вмешался один из офицеров, - хватит ссориться!
Немцы задвигались, освобождая место для вновь прибывших. Денщики метались, разнося посуду, добавляя новые блюда и бутылки. Вновь прибывшие искоса поглядывали на комбата, но вскоре, увлекшись выпивкой и едой, перестали. Комбат, молча, ел, подымал вместе с немцами тосты, погруженный в свои мысли. Он восстанавливал забытое время общения со своими немецкими курсантами. Каждую мелочь. Вспоминал фотографии, лица, их имена.
До его ушей донеслась почему-то знакомая фамилия: Рейнхольд. Комбат вздрогнул, и начал незаметно осматриваться. Рейнхольд была фамилия офицера с погонами обер-лейтенанта с лимонно-желтой выпушкой, худощавым лицом, глазами чуть навыкате, бывшего в числе одного из вновь прибывших. "Судя по всему, это явно не танкист. - пронеслось в голове у комбата, - но кто?! Пехота? У пехоты белые погоны...". Комбат перебирал в голове цвета родов войск вермахта, и никак не мог опредилить к какому роду войск принадлежал обер-лейтенант, и главное, почему он кажется ему таким знакомым. Другой из офицеров обратился к нему по имени: "Виктор...". Правильно. Виктор Рейнхольт! О нем говорил Йозеф. Или не о нем. Комбат внимательно пригляделся к нему. В его памяти всплыло групповое фото, которое ему показывал Йозеф.
- Простите, можно вопрос?! - обратился комбат к Рейнхольду. Тот поднял голову и растерянно заморгал. Правильно. Он узнал это лицо, которое видел на фотографии.
- Берлин. Тридцать первый год. Кафе "Веселый сатир". Вы там читали свои стихи. - сказал комбат обращаясь к Рейнхольду. Тот с испуганным выражением на лице бросил взгляд на него.
- Да, читал. Это было давно, и я не думал, что об этом кто-то еще помнит.
- Помнят, господин Рейнхольд. - кивнул головой комбат. - как забыть ту шумную компанию молодых поэтов, музыкантов и художников, устраивавших в "Сатире" субботние посиделки....
Рейнхольд испуганно огляделся по сторонам.
- Это было давно, и многое из того что было, было ошибкой молодости. - выдавил он, - и многие за ошибки дорого потом заплатили....
Комбат тревожно посмотрел на него. Да, с приходом Гитлера к власти собрания, подобные проводимым в "Сатире" могли оказаться под запретом, тем более, что многие из них были евреями...
- ...я не понимаю этих наци... - проворчал Хельмут, - бездельники и крикуны!
- Да, бездельники и крикуны, - спокойно заметил Йозеф, - но бездельники и крикуны опасные! Они причисляют себя к очистителям общества от скверны, и под этим лозунгом они могут творить все, во благо очищения! Это страшно! Когда хозяин скажет им "Фас!", они и мать родную порвут...
- Ты прав! - ответил Хельмут, - у нас соседом был, Клаус Хумпель! Дрянь редкостная. Мать работала шлюхой в публичном доме, пока его отец не забрал её оттуда... Она была старше его на десять, кажется, лет... Из публичного дома она ушла, но быть той кем она была не перестала. Хумпель ее вечно колотил, но это не помогало... Почему они были вместе непонятно... Был ли он отцом Клауса доподлинно не известно, но тот его любил, и считал своим... Потом Хумпель погиб, когда пьяный споткнулся и упал лицом в лужу, и утонул в ней, и матушка Клауса осталась одна со своим отпрыском... У нее уже была, полученная с возрастом репутация, когда мужчины, если уважали себя, в сторону таких не смотрели.. Да и к бутылке она пристрастилась... В итоге Клаус рос сам по себе, никому не нужный. Мальчишки ему прозвище дали - Чумной Свин, за то что он никогда не мылся и не менял одежду... От него вечно воняло мочой, потом и экскрементами... Лет с семи начал воровать, ловили, били, но это не помогало... Когда его в десять лет его приволокли в полицию за очередную кражу, то явилась его матушка, и валяясь в ногах у полицейских, выклянчила ему освобождение... А дома всыпала ему так, что его визг (вот уж действительно он оправдал свое прозвище визгом) был слышен на другом конце города. В общем, из школы его поперли, и он болтался так, пока его не призвали в армию... Куда он попал доподлинно не известно, но вернулся в девятнадцатом другим человеком.. Надменным и заносчивым. Все вещал о предательстве и поруганной чести Германии. Через год исчез, по слухам отправился в Мюнхен на заработки. Вернулся в двадцать пятом. В тропической армейской униформе, идеями о реванше в войне, и разглагольствовании на тему евреев и цыган, которых считал недочеловеками. Он гордился не весь кем присвоенным званием - труппфюрер. Среди подростков, да и стариков, которые за годы забыли, кто он такой, нашел благостную почву и сторонников. Несколько раз организовывал шествия, под лозунгами о величии Германии, и истреблении недочеловеков. Пару раз громили магазинчики которые содержали евреи. Подростки, которым он одурманил голову, гоняли еврейских детей, возвращавшихся из школы. А вот для управляющего сталелитейного завода он был лучшим другом - стоило вспыхнуть на заводе забастовке, вызывался Хумпель со своими молодчиками, и покричав перед толпой о необходимости сопротивляться коммунистической пропаганде, и видя, что расходиться никто не собирается, они устраивали потасовки... Но чаще всего, управляющий, через своих наушников, заранее знал о предстоящей забастовке, и молодчики Хумпеля вылавливали организаторов поодиночке, и жестоко избивали... Даже потребовалось вмешательство начальника полиции, что б остановить беспредел. Но начальник полиции, поговорив с Хумпелем, стал его сторонником, и вся полиция города, по существу, была лояльна к выходкам молодчиков...
- Знакомая картина, - заметил Йозеф. - Эти обезьяны в коричневых и черных рубашках, опасное явление в обществе. Сейчас они просто маршируют по улицам, выкрикивая лозунги славящие Германию, подрабатывают громилами для промышленников, а их лидеры лезут во власть! И будет время, а оно будет скоро, когда они повылезают со всех щелей и возьмут власть. Точнее их вожди возьмут, а эта площадная массовка, и вышибалы, которые сегодня марширует, развлекая обывателей, превратиться в грозную ударную силу, которая в конечном итоге, и в большей массе, примет на себя откуп грехов их лидеров, и исчезнет, а другая переименуется, что б уничтожить сначала первых, а затем всех врагов, которых будут определять вожди. В конечном итоге Германия будет втянута в новую войну, более беспощадную, которая перевернет все в мозгах людей, и обернется большей бойней, нежели война начала века. В Берлине есть кафе - "Веселый сатир", называется. В нем собираются начинающие художники, поэты, музыканты. Устраиваются концерты, выставки, чтения. Мэтры, так называют тех, кто уже успел засветиться на публике, и протолкнул в массы одно-два своих произведений, поучают молодежь. Никакой политики, ни коричневых, ни красных... Только служенье музам! Людвиг Боймер, хозяин кафе, сам прошел войну, и одинаково ненавидит всех этих крикунов, марширующих по улицам, под лозунгами о реванше... Любые попытки героизировать войну, наталкиваются на его рассказы о Иприте, Марне, Сонме... Он сам прошел все это... Смешно! Солдаты, ненавидящие войну! Хотя это и логично: одно дело узнавать войну по газетным статьям, полных победных реляций и завываний, а другое сидеть в окопах, дышать ядовитым туманом отравляющих газов, видеть как твой товарищ, с которым ты делил ночью одеяло, который завтракал с тобой из одного котелка, на твоих глазах разлетается в клочья от разрыва снаряда. Еще хуже смотреть потом в глаза его матери, которая, конечно понимая, что не права, тем не менее, своим взглядом задает безмолвный вопрос: "Почему мой сын? Почему не ты?!". Самое печально, что того кто это пережил не слышат! Вот такие вот Хумпели, неизвестно где и как воевавшие, порядочные буржуа, пьющие по утрам кофе и читающие свежие газеты, кайзеровские генералы, многим из которых война - стрелочки на картах, показывающие продвижения войск, им ближе всего идеи коричневых. Хумпелям, что б самовыразиться, поскольку они полное ничтожество в любой иной ситуации, для буржуа новый источник дохода, поскольку война беспощадное животное, пожирающее ресурсы, и испражняющее деньги, для генералов - вновь оказаться нужным, вновь строить масштабные планы... При всем этом, из общей массы проблем, был выделен, обособлен враг, который стоит в вершине ненависти крикунов. Это евреи! Давно в Германии к этой нации относились неодобрительно, но такой тотальной травли, которая нарастает в последние годы, к этой нации не было. Во многом в этом виноваты вы - коммунисты! Евреи в России свергли власть русского кайзера, и евреи-же, привели во власть Ленина, не удовлетворившись результатами свержения монарха. Но, что они в итоге получили? Ничего! Кроме власти для горстки людей. Но в Германии эти события откликнулись грозным эхом! Почтенные лавочники, почтенные отцы семейств, добропорядочные землевладельцы, воротилы банковского мира, увидели в событиях в России угрозы для себя. Сейчас в Германии если и выбирать, то выбирать не из кого! За исключением только коричневых крикунов - они не обещают отобрать все, как делали коммунисты, и этого достаточно. С каждым новым всплеском активности коммунистов в Германии, следует всплеск лояльности к коричневым, и погромы еврейских кварталов, прощаются им. В конечном итоге любой человек, если он немец, может занять место выгнанного еврея. Рокировка. Германия для немцев.. - грустно усмехнулся Йозеф.
- Ты ошибаешься, Йозеф! - горячо заметил молодой комвзвода, - есть рабочие, крестьяне на которых паразитируют, как ты выражаешься, "добропорядочные буржуа". Хумпели, и им подобные, явление случайное, и стоит рабочим объединиться и дать отпор, то они разбегутся по щелям, откуда вылезли... Я думаю, в конечном итоге народ отвернется от этой банды и их вождей. Логика проста! Коричневые поддерживают угнетателей трудового народа, значит они враги пролетариата и трудового крестьянства! Немецкому народу нужно быть смелей. Если к ним присоединяться ветераны войны, сбросив свой плаксивый пацифизм, и поведут народ, то немцы, достигнут масштабных результатов. У ветеранов есть опыт вооруженной борьбы. И когда эта масса подымется, встанет вопрос, что дальше... А дальше два варианта - либо возвращать все к тому против чего боролись, либо строить нечто новое. Наименование новому - коммунизм, как строит наша страна. Понимаешь, в нашей стране евреи не причем! Ты же сам сказал про горстку этих людей, но это горстка... Десяток, два человек, которые без поддержки больших масс народа революцию совершить не могли! Именно благодаря тому, что народ в них поверил и пошел за ними революция в России свершилась. На сегодняшний день, у нас вообще отринуто деление по национальному признаку, мы интернационалисты! Не важно, какой ты национальности, важно какую пользу ты можешь принести своей стране, своему народу! В правительстве СССР плечом к плечу работают и русские, и грузины, и евреи, и поляки, и еще множество национальностей! И это им не мешает! Даже наоборот, помогает. Нет! Стоит коричневым попытаться власть в свои руки, рабочие и крестьяне восстанут против них, иначе с властью коричневых утвердиться власть угнетателей, а это не выгодно простому человеку. И грядет революция, и, как следствие, повторение исторического пути выбранного Россией, за исключением, правда, повторения наших ошибок, по неопытности, сделанных в первые годы строительства первого в мире государства рабочих и крестьян!
- Возможно, это было бы хорошо, мой друг! - улыбнулся Йозеф, - Ваша страна - счастливая страна, но... Германия не Россия! Не стоит об этом забывать! Россия исторически развивалась в замкнутом пространстве лесов, жило узким кругом людей. Помыслы и желания были у всех общими. Колонизация Востока в Россию не привнесла сколь значимых изменений: великие восточные цивилизации были далеко, и России доставались в вассальное подчинение народы стоящие ниже по ее уровню развития народы. В Германии все наоборот! Она центр Европы. Она опережала, и опережает, Россию во всем. Даже русские кайзеры брали себе жен из германских принцесс. У немцев четко разделено понятие свое-чужое, чего нет в России, и когда кто ни будь, заявит о том, что нужно у одних что-то забрать, и разделить между другими, то немец на это не пойдет! А вот Хумпели пойдут! Только делить они не будут, а присвоят все себе. Попытка революции в Германии была, и с треском провалилась. Можно конечно ломать копья, по причине ее поражения, но причина одна: немцы не захотели хаоса, подобного тому, что случился в России! Немцы не привыкли к хаосу, а привыкли к порядку. Спонтанные и стихийные всплески выступлений под непонятными, и порой противоречивыми лозунгами, не могли воодушевить массы. На фоне поражения в войне, акцент удачно сместился на поднявших восстание матросов и солдат, не желавших воевать. Следом немцам было указано на остальных. Ненависть, негодование, вместо того кто реально проиграл войну, переложилась на бунтовщиков. На них повесили всех собак! Более положение усугубилось тем, что те, кто воевал на Восточном фронте, и фактически уверовал в победу, оказались обманутыми в своих надеждах. Что будет со змеей, когда ей наступили на хвост? Она жалит всех вокруг! И не только обидчика. Жестокая месть, которую было не реализовать на врага, которому не проиграли, вылилась на тех, кто способствовал беспорядкам внутри воюющей страны, ослабляя ее. Реки крови полились по улицам. Немцы, порядочные и культурные, без суда убивали немцев, мстя за поражение. Отец был в те дни, когда громили баррикады, был там. Он отдавал приказы стрелять по врагам Германии. И не сожалел об этом! Он считал, что делает правильно, уничтожая силу, которая вонзила нож в спину воюющей Германии. Но... Когда все закончилось, пришло отрезвление, стало понятно, что люди по обе стороны баррикад были мясом! Политикам было все равно! Их задача удержать власть, доставшуюся после отречения кайзера. И закрутилась мясорубка, перемалывая в фарш, ради неизвестно чего, людей! Все закончилось! Кто выиграл, а кто проиграл? Большинство оказалось в дураках! Последующие вспышки изменить ситуацию не имели успеха. Армия устранилась, напившись досыта крови. Спасителям Германии даже спасибо не сказали, распустив их по домам. Нет! Та сила, которая сегодня просыпается в Германии, в своей крови имеет взрывную, ядовитую смесь, которая сладка для мозгов и душ обывателей...
.... Комбат тряхнул головой. От событий сегодняшнего дня начинала болеть голова. В комнате было душно и накурено...
- А вы, правда, помните времена "Веселого сатира" - услышал он рядом с собой голос Рейнгольда. Он обернулся. Пока он был погружен в воспоминания, Рейнгольт переместился, и подсел поближе. Он подвыпил, и уже изрядно захмелел, отчего в нем, очевидно, проснулась смелость. Комбат мельком огляделся вокруг. За столом офицеры разбились на отдельные кучки, переговариваясь о чем-то, а оберст, откинувшись на стуле, лениво ковырял в тарелке вилкой, поглядывая на сидящих за столом офицеров, прислушивался к их разговорам, не вмешиваясь в них.
- Да, господин Рейнхольд, - заметил комбат, повернувшись к нему, - я помню те времена... Людвиг создал в своем заведении отличную, уютную атмосферу, без кичливых высказываний, и пафосных ораторств.
- Да это было прекрасное время! - вздохнул Виктор, - все были молоды, и живы... А вы знаете, что Людвиг сейчас в концлагере?
- Как?! - искренне изумился комбат, - за, что? Он даже коммунистам не сочувствовал!
- Сначала полиция по доносу нагрянула к нему с обысками, по чьему-то доносу. - грустно ответил Рейнхольд, - это было перед самой Олимпиадой, тогда он отделался двумя годами тюрьмы, за хранение запрещенной литературы. Политической, марксисткой, у него не нашли, правда, да ее и не было: он не интересовался этим, поэтому столь мягкий приговор. А потом, после войны с Польшей, его арестовали второй раз: он прятал у себя евреев, и отправили в концлагерь. После его первого ареста, "Сатир" был закрыт, но посиделки с его закрытием не закончились, продолжившись на квартирах. Именно из-за таких посиделок Людвиг и был арестован второй раз: евреи, жившие у него на квартире, были из числа молодых поэтов, которых он продолжал поддерживать. Вообще много в Германии изменилось... Из тех художников, что выставлялись летом возле входа в "Сатир", многие успели уехать из Германии, а те кто не успел перестали писать, а некоторые пошли на сделку с совестью, влившись в ряды пропаганды Германского Рейха. Аналогичная судьба постигла и остальных... Кто-то оказался в концлагерях, кто-то в армии, я вот, например, военный корреспондент... - Рейнхольд грустно усмехнулся. - Мотаюсь по фронтам, пишу о доблестных солдатах Рейха. Иногда противно, что приходиться писать не о том, что видишь...
- Да, раньше Виктор Рейнгольд писал о другом - заметил комбат, он напряг память:
- Когда солнца яркий луч,
Пробивши свинец серых туч,
Растопит холод снегов,
И двинется мертвый покров,
Шумом весенних ручьев,
Сметая скверну и грязь,
С горных вершин Альп,
И умоет шумный поток,
Древних утесов грудь,
И зацветут эдельвейсы,
Лаская белыми звездами небо...
Рейхольд шумно вздохнул.
- Вы поэт господин майор? - услышал комбат голос оберста.
- Это не мои стихи, - комбат повернулся к оберсту, - это стихи Виктора.
- А! - оберст откинулся на стуле. - господин Рейнхольд, оказывается, пишет еще о чем-то кроме суровых будней рыцарей Германии? Не знал! Искренне жаль!
- Да, пишу - сдавленно произнес Рейнхольд, - точнее писал. Давно. Лет десять назад, когда был юношей. Был молод и глуп. Не думал, что мои стихи кто-то еще помнит.
- Вот как?! - искренне удивился оберст, - но вы, наверное, печатались, где-нибудь?
- Нет, -покачал головой Рейнхольд, - не печатался. Это было простые посиделки молодых людей, таких как я, мы читали друг другу свои стихи, кто-то демонстрировал свои картины.
- Господин майор, то же писал в то время стихи? - осведомился оберст.
- Нет, - ответил комбат, - я оказался там случайно, и мне понравилось. Мой друг, Йозеф Закс, как то попал на такие посиделки: его затащила на них его подруга Хельга, ему так они понравились... Он и сам писал стихи, так был устроен вечер, в котором он должен был выступать, вот и пригласил... А что?! Местечко было уютным, пиво холодным. В конечном итоге, мне не берлинцу, все равно было, где препроводить свободное время.
- Йозеф Закс?! - спросил Рейнхольд, - да, замечательный был поэт. Правда, Хельгу он от меня отбил, но у него с ней не получилось. Немецкие женщины падки на форму, а Йозеф, в то время, был курсантом. Вы с ним учились, господин майор?
- Да! - ответил комбат.
- Тогда понятно! - ответил Рейхольд. - Мы в то время не обращали внимания на военных, по разным причинам. Например, за то, что женщины их любили больше. Как Хельга, к примеру. Я Йозефа потерял из виду в тридцать пятом. До меня дошли слухи, что он погиб в Польше, но это только слухи.
- Да, - протянул оберст, вмешиваясь в разговор,- вот уж судьба. Не знаешь, где она сведет старых знакомых. Надо было вам попасть в Россию, что б встретиться.- он хохотнул.
- И то это случилось, потому, что вы наступали, - улыбнулся в ответ комбат, - так, что вы стали... Как это сказать... Причиной нашего свидания.
Оберст услышав ответ, громко расхохотался.
- Вы хотели сказать сводней? - посмеявшись, весело спросил оберст. - не стесняйтесь господин майор, мы здесь все солдаты, и не привыкли к салонным выражениям. - комбат кивнул ему в ответ.
Офицеры, сидевшие за столом, от громогласного хохота оберста замолчали и некоторые стали прислушиваться к их разговору.
- Девушки не зря любят нас, военных, - заметил сидевший напротив гауптман, с цветами артиллериста на погонах, - мы мужественные люди, и можем быть надежной защитой, в случае, чего.
- А разве Герберт Рунге военный? - заметил Рейхольд, - но думаю к его девушке, никто не подступится... - окончание фразы потонуло во всеобщем хохоте.
- Да, к его девушке точно никто не подступиться - вытирая слезы, заметил гауптман,- как он боксировал... Вы меня почти убедили Рейхольд, для верности предлагаю спарринг завтра.
- Нет, нет! - послышался голос с дальнего угла стола, - кто-кто, а я против. Вы убьете его, господин гауптман! Это будет не честно. Рейнхольт у нас насилия не приемлет, и боксом никогда не занимался.
- Можете завязать мне руку за спиной. - невозмутимо предложил гауптман, - правую, я же правша, буду боксировать левой.
- Ну, это не бокс получится! - зашумели офицеры, разговор сбился, и вскоре все опять стали переговариваться между собой, не ведя общей темы разговора.
- Вообще все случившееся ужасно! - вполголоса пробормотал Рейнхольд, - Германия уже не та, что была раньше! Она укутана в серую шинель, и на голове стальной шлем. Никакой мысли, кроме официальной риторики. Тупое скатывание в пропасть. Без вопросов почему. Гитлер дал сначала Германии веру в будущее. Появилась работа, и призрак голодного существования отошел в прошлое. Ради этого никто не замечал происходящего вокруг. Твой сосед, мог оказаться выселенным из своего дома, и его имущество конфисковано, если он был евреем или цыганом. На это не обращали внимание. С улиц исчезли попрошайки. Страна бодрым маршем шагала в будущее. А потом туман рассеялся. С глаз оказались снятыми шоры. Все, что делалось, было прелюдией к войне. Сначала, да, это находило отклик, Германия вернула ранее утраченное, но затем... Мне приходилось видеть эшелоны с людьми, едущими с завоеванных территорий на Запад, но в Германию эшелоны не доходили, разгружаясь где-то на полдороги, и возвращались за новой партией людей. Цепная свора Гитлера, чернорубашечники, расправили крылья, которые на поверку оказались мерзкими кожаными крылами демонов Ада, трансформировались в новое вооруженное формирование, подчиняющиеся только фюреру и Гимлеру. Мне довелось видеть, как они расстреливали женщин, детей, стариков, за то, что тем суждено было родиться евреями. Я думаю, что те, кто ехал в эшелонах, ждала, или ждет, аналогичная участь. Это уже не война! Это преступление. А вокруг только речи, речи, речи, и пафос. А за ними смерть! Мы не об этом мечтали десять лет назад, сидя в Сатире. Мы мечтали о весне, о возрождении Родины, о процветании, но на поверку все оказалось иначе. Цветение весны сменилось иссушливой жарой, после которой остается только пустыня. Мертвая, безжизненная пустыня! Мне иногда становиться мерзко от того, что я делаю, но я трус! Я не могу сказать: "Нет!".
- Возможно, все образумиться?! - осторожно спросил комбат. Рейнхольд покачал головой:
- Немцам не простят преступления единиц, и заставят отвечать всю нацию! Я окончил университет, думал о карьере филолога, работал журналистом. В сороковом, меня призвали в армию. На сборном пункте, обратили внимание на то, что я был журналистом, и отправили на курсы пропаганды, где я и получил свое офицерское звание. Сначала было все отлично, меня отправили во Францию, но потом Россию. И здесь, в России, я увидел, как не соответствует действительность, тому, что говорят в Германии. Мне стало страшно! - Рейнхольд мотнул головой, - я кажется пьян! Такую чепуху говорю!
Комбат посмотрел на него внимательно, и открыл рот, что б что то сказать, но не успел: дверь распахнулась и в комнату вошло двое.
- Господа! - сказал один из вошедших, оглядывая взглядом сидящих за столом, - я рад приветствовать вас! Поздравляю всех с успехом сегодняшнего дня! Да здравствует Германия, да здравствует фюрер!
- Да здравствует фюрер! - протянул оберст, не вставая со стула, и не вскидывая руку в нацистском приветствии. - Мы вас ждали утром, господин штурмбанфюрер.
- Дела Рейха не терпят промедления, господин оберст! - заметил тот, кого оберст назвал штурбанфюрером. - У вас было сегодня удачное наступление, в плен попало много офицеров противника, и комиссаров. Пока со всеми разобрались, ночь настала. Мы с оберштурмфюрером Штанке, как только освободились, поехали к вам, взглянуть на вашего удивительного русского...
- Надеюсь, вы не собираетесь учинять допрос сейчас?! - холодно поинтересовался оберст.
- Нет! До утра, я думаю, подождем. Судя по всему, за стол вы не собираетесь нас приглашать?! Ну и не надо! У вас в доме две комнаты, я хотел бы занять вторую, если можно.
- Даже если нельзя, то вы все равно ее займете!
- Вы правы! Вы же станете мешать работе СД?!
- Нет!
- Отлично! - штурмбанфюрер оглядел сидевших за столом, и подошел к комбату.
- Вы есть тот русский майор, о котором доложили? - поинтересовался он. Комбат встал:
- Очевидно, да!
- Хорошо! Завтра поговорим более подробно. - заметил он.- Я штурмбанфюрер СС Вальтер Хофман, военная контрразведка.
- Отлично! - заметил комбат, - а, простите, вы не родственник полковнику Хофману?
Штурмбанфюрер нахмурился, и пожевал губами:
- Какое это имеет значение? - осведомился он, и, не дождавшись ответа, заложил руки за спину и, повернувшись на каблуках, вышел. Следом за ним вышел и оберштурмфюрер Штанке...
В аудитории бушевала буря! Невысокого роста, пожилой человек с огромными пышными усами, одетый в гимнастерку высшего комсостава РККА без знаков различия, разносил стоявшего перед ним молодого комвзвода:
- Что вы себе позволяете... - кричал человек, по-немецки. Молодой комвзвода топтался на месте, не осмеливаясь возразить, хотя данный человек и не был его непосредственным начальником. Пикантность ситуации добавляло присутствие в аудитории группы курсантов из Германии, прекрасно понимавших, о чем идет речь. Дверь в аудиторию широко распахнулась, и впустила идущего четким и быстрым шагом начальника училища.
- Осмелюсь спросить, товарищ полковник, что здесь происходит? - на плохом немецком спросил начальник училища у бушевавшего пожилого человека.
- Я всегда говорил, что русские варвары не могут научить немца воевать! Тем более коммунисты! Немец солдат! И я оказался прав! Сегодня же пишу доклад военному атташе, и пусть курсантов отзывают домой, в Германию.
- Что здесь происходит?! - обратился к комвзвода начальник училища по-русски.
- Мы читали тактику и теорию военных операций, - ответил ему комвзвода, - и, полковник вдруг взорвался, и начал орать на меня.
- Странно! - заметил начальник училища, и, повернувшись к полковнику, по-немецки спросил - простите, я хочу знать причины вашего недовольства.
Полковник посмотрел на него, и, передернув плечами, ответил:
- Я сегодня решил присутствовать на проводимых у вас занятиях, что б самому удостоверить качество, и то чему вы учите курсантов, и что я услышал! Ваш преподаватель обучает воевать по методам деревенщин, и ведет открытую коммунистическую пропаганду. Это не допустимо!