Овчинникова Елена Николаевна : другие произведения.

Ионим

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Предисловие:

   Здравствуйте, мой дорогой, долгожданный читатель. Если бы вы только знали, как я сейчас волнуюсь и переживаю. Ведь вы держите в своих руках мою первую книгу, и мне очень важно, смогла ли я донести до вас всё то, о чём мне так хотелось рассказать.
   Я никогда не предполагала, что смогу написать хотя бы пару приличных строк, и, скорее всего, никогда бы не взялась за это трудное дело, если бы не одна случайная встреча, перевернувшая мою жизнь с ног на голову.
   Всегда считая себя очень сильной и успешной женщиной, я осуждала тех, кто под давлением различных обстоятельств готов был покончить с собой, думая, что уж я то не из них и смогу преодолеть все трудности, которые встретятся мне на пути. Но верно говорят: не судите, да не судимы будете. Настал в моей жизни такой момент, когда я сама не смогла справиться с раной, нанесённой мне самым близким и любимым человеком, которому я доверяла, как самой себе.
   Именно в этот момент судьба совершенно случайно столкнула меня с замечательным музыкотерапевтом, психологом Дмитрием Медведевым. Не знаю, что было бы со мной сейчас, если бы не эта встреча.
   Мне просто необходимо рассказать вам обо всём, что со мной произошло, и я буду необыкновенно счастлива, если эта книга поможет ещё хотя бы одному человеку не совершить глупость, за которой уже больше ничего нет. Всё можно исправить, и все беды можно преодолеть, пока человек жив.
   Бог никогда не даёт нам испытаний больше тех, которые мы сможем выдержать. Надо только выдержать, не сломаться, и тогда в вашей жизни чёрная полоса сменится на белую, настолько белую, что вы удивитесь, ведь раньше вы и представить себе не могли, что бывают такие белоснежные краски.
   Я желаю вам, чтобы в трудную минуту рядом с вами оказался человек, который может и хочет вам помочь. А ещё лучше, если вы сами будете стремиться помочь тому, кто рядом с вами терпит бедствие. Может быть, тогда на нашей земле станет хоть немного больше добра, любви и теплоты...

Пролог

  
  -- О, господи, Дима, я боюсь! - Маша наполовину высунула свой нос из-за кулис, и, увидев огромное количество людей, собравшихся в зале, тут же засунула его обратно.
  -- Не бойся, дорогая, это твой праздник, ты его заслужила, - улыбнувшись, ответил Дима.
   Она взглянула на него своими огромными, испуганными глазами, и он, ещё раз улыбнувшись, дал команду поднять занавес. В зале раздались громкие аплодисменты, она выпрямила спину, и уверенно вышла на сцену.
   Дима смотрел на неё и удивлялся, как быстро она смогла побороть свой страх и справиться с волнением. Там, на сцене, сейчас была не испуганная девочка, которую он только что видел, а светская львица, принимающая цветы и поздравления, с шикарной голливудской улыбкой встречающая каждого, кто подходил к ней.
  -- Какая же она умница, - подумал Дима, и ему вдруг вспомнилось, как они познакомились.
   Это произошло прошлой осенью, на смотровой площадке недавно отстроенного развлекательного центра. Он тогда просто брёл по центральной улице, не зная куда пойти, и вдруг увидел рекламу, призывающую посмотреть на город с высоты птичьего полёта. Решив, что идти всё равно некуда, почему бы и не посмотреть, Дима зашёл внутрь здания, купил билет и на лифте поднялся на самую крышу. На смотровой площадке было пусто, лишь одна сгорбленная девичья фигурка стояла у самого ограждения. Девушка не услышала его шагов, и он встал на другой стороне площадки, чтобы не мешать ей. Дима до сих пор не мог понять, что тогда напрягло его, но постарался встать так, чтобы краем глаза видеть, что она делает.
   Впрочем, там, наверху, было так хорошо, что вскоре он забыл о случайной соседке. Город был как на ладони. Он смотрел на те места, где любил бывать, не сразу узнавая их, сверху они казались совсем другими. Небо было так близко, что, казалось, можно протянуть руку и дотронуться до белоснежных облаков, сквозь которые просвечивало солнышко, раскрашивая их в необыкновенные, переливающиеся цвета. Мимо, словно перекликаясь с ним, пролетали большие белые птицы, Дима не знал, как они называются, но так захотелось раскинуть руки и присоединиться к улетающей в далёкие края стае, позабыв обо всём, что связывало его с землёй.
   Вдруг какая то смутная тревога заставила его обернуться в сторону девушки. Дальше воспоминания напоминали замедленные кадры кинофильма. Увидев, что она, будто угадав его мысли, раскинула руки, и медленно переваливается через перила, и какие то доли секунды остаются ему, чтобы успеть поймать её, пока она не упала вниз, Дима подбежал к незнакомке, и схватил её за руку. Он не знал, почему ему так важно спасти эту девушку, но изо всех сил тянул к себе, что-то крича ей, она не слышала.
   Невысокая, миниатюрная девушка показалась ему невероятно тяжёлой, с огромным трудом Дима вытащил её обратно на крышу, и она безвольно повисла на его руках. Не зная, что делать дальше, он, придерживая её за спину одной рукой, второй бил по щекам, пытаясь привести в сознание. Только потом, когда она, наконец, очнулась, Дима вдруг понял, сколько сил ему стоило это спасение, и сам как будто обмяк, сползая вниз, упёршись спиной в перила, а она лежала на его коленях, глядя на него своими огромными голубыми глазами и, казалось, не понимала, что произошло.
  -- Зачем вы это сделали? - наконец прошептал он, отдышавшись.
   Её чудесные выразительные глаза вдруг наполнились слезами, и она в ответ прошептала: - Я не хочу жить, не хочу, я не просила вас меня спасать...
   Она с трудом поднялась на ноги и снова посмотрела вниз, Дима встал рядом и на всякий случай взял её за руку, она повернулась к нему и, грустно улыбнувшись сквозь слёзы, сказала: - Не бойтесь, больше не прыгну, видно не судьба...
  -- Пойдёмте вниз, в кафе, успокоимся, выпьем кофе, и вы расскажете мне, что случилось, - сказал Дима, не выпуская её руку.
   Она грустно кивнула и покорно побрела за ним. Спустившись в кафе, они заняли самый дальний столик, у окна, и, заказав два крепких чёрных кофе, устроились на мягких кожаных диванчиках. Дима вдруг сообразил, что даже имени её не знает, и спросил: - Как вас зовут?
  -- Маша, - прошептала она и снова замолчала, отвернувшись к окну.
   Он пил кофе и, наблюдая за своей нечаянной знакомой, не решался спрашивать её ни о чём, а она всё молчала. Наконец, она отвернулась от окна, и начала говорить, быстро, сбивчиво, сквозь прорывающиеся слёзы. Он молча слушал её, боясь, что она опять замкнётся в себе и, понимая, что ей надо выговориться...
  

Глава 1

  -- Спать, надо спать, завтра на работу... -
   Маша перевернулась на другой бок, зарылась носом в подушку, и закрыла глаза. Сон не приходил. Состояние оцепенения, в котором она находилась всё последнее время, снова навалилось, не давая забыться.
  -- Что там советуют чёртовы психологи? Кажется, считать овец? Сколько же их бродит по её бессонным ночам?
   Она в очередной раз попыталась представить себе этих добродушных созданий с наивными белыми кудряшками, они паслись на зелёном лугу и всё время "ме-е-е-е-екали"... Вот одна повернулась к ней мордочкой, будто ехидно улыбнувшись, Маша сосчитала её: - Одна овца,
   Вторая, не менее ехидно посмотрев исподлобья, будто съязвила: - Сама ты овца..., - но Маша, упрямо показав ей язык, все равно сосчитала: - Вторая овца...
   Третья, обернувшись, скорчила такую ужасную гримасу, что это уже была не овца, а какой-то зловещий монстр, Маша попыталась переключиться, но овца кого-то напоминала, её черты, расплываясь в глазах, медленно превращались в человеческие, мало того, в те самые, которые хотелось бы сейчас увидеть больше всего на свете...
  -- Господи, когда же это кончится? Так ведь и с ума недолго сойти... - Маша встала с постели, прошлёпала босыми ногами на кухню и поставила чайник. Он быстро закипел, весело посвистывая носиком, вновь напоминая о том, кто подарил этот чайник в прошлом году ранним утром 8 марта, упаковав его в миллион золотистых и весело шуршащих обёрточных бумажек. Она долго разворачивала их, сидя на кровати и весело смеясь, разбрасывала по всей комнате, отчего всё вокруг блестело и переливалось, он сидел рядом и тоже смеялся, целуя её заспанные глаза...
   Маша заварила не крепкий зелёный чай, взяла конфету и пошлёпала назад, в постель, на ходу автоматически потрогав включенный с вечера обогреватель:
  -- Странно, горячий, почему же так холодно?
   Впрочем, этот промозглый, леденящий холод был в её душе, согреться не помогали ни тёплое одеяло, ни горячий чай, который она выпила, совсем не чувствуя вкуса, осторожно поставив кружку на пол рядом с кроватью. Закрыв глаза, Маша попыталась уснуть, но мысли снова забегали в голове, как назойливые тараканы...
   Они всё время возвращали её в тот день, прокручивая его в голове снова и снова, пытаясь предугадать ход развития событий при том или ином её действии.
   Ах, какой это был замечательный день... С утра на работе всё получалось легко, будто бы само собой, она шутя закончила все свои дела и побежала в бассейн. С лучшей подругой, Верочкой, с которой не виделись уже сто лет, они договорились пойти на аква-аэробику, а после занятий настроение поднялось ещё выше. Веруся предложила подвезти на машине до дома, Маша, конечно же, согласилась, радуясь возможности подольше пообщаться с подругой, тем более её Максим сегодня собирался задержаться на работе, и торопиться домой было незачем. Доехав до центра города, подруги остановились и вышли из машины, весело болтая и глядя на нарядных гуляющих горожан. Весна, пришедшая в этом году слишком рано, так рано, что её никто ещё не ждал, отогрела чувства, заставила всех приодеться, и выйти на улицу.
   Немного посидев на лавочке в парке, и обсудив все свои новости, девчонки поехали дальше. Вдруг на трамвайной остановке Маша увидела их: её любимый, единственный человек стоял, улыбаясь своей спутнице и держа её за руку, она что-то оживлённо говорила ему, тоже улыбаясь в ответ. Маша, ещё не осознав ситуации, попросила подругу остановиться, выскочила на дорогу и позвала Максима в машину. Не ожидая увидеть её, он немного смутился, отпустив руку своей подруги, и крикнул:
   - Вы езжайте, я на трамвае...
   Тут же, как избавление подошёл трамвай, Максим помог девушке подняться по ступенькам, двери, лязгнув, закрылись, и трамвай уехал, оставив оглушённую Машу стоять посреди дороги. Сзади загудели недовольные машины, она села, захлопнув дверь и, опустив глаза, будто окаменела...
   - Чёрт, - выругалась Верочка, - Да ты не расстраивайся, это всё весна.
   - Всё нормально, поехали, - прошептала Маша, изо всех сил попытавшись улыбнуться. Она ещё тешила себя мыслью, что сейчас он проводит знакомую, вернётся и всё ей объяснит, что это какая то чудовищная ошибка, это не может быть то, о чём думает сейчас подруга. Он вернулся через два часа совсем чужой, молча собрал вещи, и ушёл, хлопнув дверью, с тех пор её жизнь остановилась, а в душе поселился этот проклятый холод...
   С того самого дня прошло уже так много времени, она несколько раз пыталась начать всё сначала, но ни один мужчина не мог соперничать с её Максимом, и она снова оставалась одна, бессмысленно и бесконечно перебирая в голове мгновения их любви. Вернее, любовь, всепоглощающая, обжигающая была у неё, а он только позволял себя любить, теперь она это понимала, но легче не становилось. Она никак не могла понять, как же можно вот так в одну минуту выкинуть из головы целых 10 лет...
   10 лет безмятежного, безоблачного счастья вдвоём. Да, конечно, иногда они ссорились с Максимом, без этого, наверное, никогда не бывает семейной жизни. Но эти ссоры были настолько мелкими и несущественными, что никак не могли повлиять на их отношения настолько серьёзно.
   Маша не могла долго обижаться на него и, помолчав пару часов, всегда шла мириться. Максим ценил её за эту отходчивость, так как сам никогда не мог подойти первым. Мужчины ведь безумно боятся попасть под женский каблук и совершают множество глупостей, лишь бы не выглядеть слабым в глазах своих друзей и знакомых. Маша понимала это и тихонько посмеивалась над Максимом, когда он сердился. Впрочем, это бывало крайне редко.
   Раньше они любили по вечерам вместе гулять в парке, недалеко от дома, обсуждая всё, что происходило с ними за день и строя планы на счастливое совместное будущее.
   Правда, в последнее время, устроившись на новую престижную работу, Максим стал поздно приходить домой, а иногда и вовсе оставался ночевать на диванчике в своём кабинете, вымотавшись настолько, что забывал позвонить ей, чтоб не волновалась. Маша грустила без него, но, полностью доверяя любимому человеку, старалась не задавать лишних вопросов, зная, что Максим сам ей всё расскажет, немного отдохнув. Он любил советоваться с ней, её чисто женская интуиция подсказывала верный выход из любой сложившейся ситуации.
   Маша даже не заметила, когда её жизнь превратилась в ожидание. Она ждала его с работы, ждала, когда он отдохнёт и захочет поговорить с ней, ждала, когда он позвонит, что не приедет, ждала, ждала чего-то, и вот дождалась. Боль, обида, нежелание понять, почему он так с ней поступил, пересиливала здравый смысл, не давала жить. Маша совсем забросила работу, перестала общаться с друзьями, выходить на улицу, и продолжала ждать, ждать, когда же он вернётся.
   Наконец, силы кончились, она решила, что не может больше ждать, и вот сегодня пришла на эту смотровую площадку, чтобы оборвать свои мучения раз и навсегда...

Глава 2

  
   Дима молча слушал эту исповедь и думал о своей жизни, у него самого всё складывалось не блестяще, но никогда он не думал о самоубийстве. Было немало ситуаций, когда казалось, что выхода нет и уже ничего не исправить, но время расставляло всё по своим местам, и он понимал, что никогда Бог не даёт человеку испытаний больше тех, которые он может выдержать. И только преодолевая трудности, человек растёт и развивается, он становится сильнее, он живёт. Но как объяснить это ей, если сейчас девушка ничего не хочет слышать, и лишь несчастная любовь занимает все её мысли.
   - Маша, скажите, а что в этой ситуации вас угнетает больше всего? - спросил он тихо.
   Маша посмотрела на него глазами, полными слёз, и прошептала: - А как вы думаете? Ведь это же предательство.
   - Но почему же предательство, Маша, а если он вас просто разлюбил, он же не может жить с вами через силу? Разве он не свободный человек и не может делать то, что ему хочется?
   - А как же я? - широко открыв глаза, почти закричала Маша, - ведь я жила только им, любила только его, думала только о нём, а сейчас вокруг меня образовалась пустота, которую мне нечем заполнить, - она снова заплакала.
   - Маша, а разве у вас нет друзей, нет работы, почему же пустота?
   - Есть у меня и друзья, и работа, но сейчас я никого и ничего не хочу видеть, мне ничего не нужно без Максима - снова закричала она, - поймите вы, наконец, я хочу умереть и не думать ни о чём.
   - Ну, умереть вы ещё успеете, и если сегодня не удалось, значит вам пока рано. Давайте подумаем, чем я могу вам помочь.
   - Мне не нужна ваша помощь, вы мне уже помогли, спасибо, - иронически улыбнулась сквозь слёзы Маша и снова отвернулась.
   - И всё-таки, ваша беда в том, что вы потеряли себя, Маша, вы забыли о том, что вы тоже человек, причём, наверняка, очень талантливый и замечательный человек. Вы полностью растворились в своём любимом и, в конце концов, ему просто стало с вами скучно. Ведь сейчас вы не можете жить без него только лишь по той простой причине, что не любите себя. А если вам самой с собой плохо, то почему же кому-то должно быть с вами хорошо?
   Маша молчала, ей нечего было возразить, она действительно забыла, когда думала о себе. Все её мысли были лишь о Максиме, она как-то не представляла себе свою жизнь без него, может быть, поэтому и растерялась сейчас, не зная, как же ей жить дальше одной.
   - А вам, Дима, приходилось расставаться с любимыми и близкими людьми? - спросила она, наконец, перестав плакать.
   - К сожалению, без этого никак не обходится, Маша. Вся наша жизнь это встречи и прощания. Важно, как мы к этому относимся, и какие выводы делаем для себя.
   - А кто вы?
   - Я музыкотерапевт, - ответил Дима, слегка смутившись.
   Маша горько усмехнулась:
   - Ну вот, только этого мне сейчас и не хватает, начнёте рассказывать мне про "эффект Моцарта"? Не трудитесь, я уже читала, что от его музыки коровы дают больше молока, а куры лучше несутся. Но я то не корова, я человек, и Моцарта я уже слушала, знаете ли, было счастье учиться в музыкальной школе, только мозги у меня от этого лучше работать не стали. А уж от рассуждений некоторых учёных умов, вроде тех, что печень любит гитару, а селезёнка барабан я и вовсе готова на стенку лезть.
   - Вот видите, какие примитивные у вас представления о моей работе, - улыбнулся Дима, - а ведь это древнейшая профессия.
   Одновременно вспомнив другую древнейшую профессию, они оба расхохотались и ледок недоверия, который вдруг возник в Машиной душе от его заявления, начал, почему-то, стремительно таять. То ли от его заразительной улыбки, которая делала его лицо каким то по-детски незащищённым и очень добрым, то ли оттого, что Маша вдруг почувствовала, что этот человек абсолютно искренен и совсем не умеет притворяться.
   - Ладно, я прошу прощения за свои слова, но всё-таки я не понимаю, с чего вы взяли, что музыка может лечить? - спросила Маша.
   - Я обязательно вам всё расскажу, если вы позволите мне заказать ещё по чашечке кофе и перейти на "ты".
   - Хорошо, - снова рассмеялась Маша.
   Дима вдруг почувствовал себя удивительно легко с этой девушкой, обычно скрытный и не очень то разговорчивый, он начал рассказывать такие вещи, которые не рассказывал даже маме, самому близкому для него человеку, боясь, что его не так поймут, а эта голубоглазая пигалица смогла вытащить из него самые сокровенные тайны...
  

Глава 3

  -- Дима, смотри! - громко вскрикнула от неожиданности Надюшка и изо всех сил прижалась к нему, замерев от восхищения. Дима обернулся и невольно выдохнул:
  -- О, господи!!!
   Зрелище, представшее перед их глазами, действительно было необычайно красивым. С трудом выбравшись из каких-то зарослей, они очутились на высоком берегу небольшого озера идеально круглой формы, которое было словно нарисовано внизу, прямо под ними. Густая, черная темень неба, подсвеченная огромными, ярко сияющими звездами, отражалась в неподвижной черноте будто бы застывшей воды, и казалось, что озеро это тоже небо, вдруг упавшее на землю.
   Огромная, ярко-желтая, луна печально смотрела на себя в это потрясающее воображение зеркало, навек задумавшись. Казалось, она знает уже все об этом мире, а вот сейчас увидела что-то новое, необычное, и взор ее слегка затуманился слезами, но это были не изматывающие слезы горя и отчаяния, а светлые, прекрасные слезы легкой грусти, дающие надежду на то, что печаль пройдет, и все будет хорошо...
   На миг Диме показалось, что именно здесь он, наконец, узнает ответ на вопрос, которым судьба озадачила его ещё в раннем детстве, и с тех пор он всё искал ответ на него.
   Он вдруг подумал о том, что иногда люди просто живут всю жизнь, очерченные постоянным кругом забот и проблем, даже не пытаясь вырваться из него, и не вспоминая о том, зачем пришли в этот мир. Путь, который привёл его сюда, был очень долгим и трудным, наполненным многими, почти фантастическими событиями, о которых он не рассказывал даже самым близким людям, чтобы не посчитали сумасшедшим. И теперь, казалось, он был на пороге разгадки, куда же вела его эта дорога, зачем он должен был пройти её, и оказаться здесь, любуясь этой первозданной красотой...
   Гордые экзотические пальмы обрамляли берега, они не шумели, не шелестели листьями, чтобы не мешать девственной, нетронутой цивилизацией тишине. Тишина и в самом деле была необыкновенной, если учесть, что все это чудо находилось в самом центре Тель-Авива, охваченного долгой изматывающей войной. Только что они слышали перестрелку, пробираясь через полицейские кордоны, которые бесконечно проверяли документы у всех, кто нарушал комендантский час.
   Их не проверяли. Они приехали в гости к лучшему Диминому другу Лёве, который давно работал в местной полиции и имел доступ в самые отдаленные участки города. Лёва и притащил их сюда ночью, невзирая на их усталость и на то, что рано утром они хотели уезжать в Иерусалим, посмотреть храм Господень. Впрочем, сейчас они уже не жалели, что согласились на его уговоры.
   Вечный шутник и балагур Лёва тоже примолк, давая друзьям насладиться зрелищем.
  -- Вот уж воистину, земля обетованная, - выдохнул, наконец, восхищенный Дима, вдруг почувствовав себя на мгновение первобытным человеком, и решив немедленно искупаться в этом роскошном озере, стал стягивать с себя куртку. Лёва громко расхохотался, угадав его желание, и сказал:
  -- Не вздумай купаться, там крокодилы.
   Дима недоверчиво покосился на абсолютно неподвижную водную гладь и переспросил:
  -- Крокодилы? Где?
  -- А вон, видишь, брёвна у того берега лежат? Только подойдёшь, они тебе ногу и оттяпают.
   Дима пригляделся повнимательнее и действительно увидел, что от пары брёвен, вроде бы, навек застывших и безобидных, исходила пока неясная, но вполне ощутимая угроза. Снова почудилось, что он в первобытном лесу, где рядом с девственной красотой ещё нетронутого человечеством мира всегда соседствует смертельная опасность.
   Дима, тут же передумав купаться, натянул куртку и, придерживая под руку свою Надюшку, начал медленно спускаться вниз, на небольшую, специально оборудованную для отдыха, площадку. Сообразив на скорую руку костерок, шашлыки, и конечно, открыв припасенную Лёвой, бутылку необычайно вкусного вина, друзья до самого утра не могли наговориться, вспоминая годы, которые они провели вместе...
   Уже утром, вернувшись в гостиницу, они решили немного поспать перед отъездом, и Диме приснился странный сон. Впрочем, он уже давно не удивлялся таким снам, они снились ему довольно часто. Они были похожи на фильмы, созданные неведомым гениальным режиссёром специально для него. Ощущения, которые он переживал, были настолько реальны, что забыть их было невозможно.
   В этих снах Дима словно путешествовал по разным странам и временам, он всегда был в разных одеждах, говорил с разными людьми, объединяло их только одно: одинокий странствующий музыкант, который приходил к людям, когда им было плохо, помогая им своей музыкой. У него было странное и тягучее имя - И-о-о-н-и-и-м.
   Дима запоминал сны в мельчайших подробностях, казалось, что эти события происходили с ним наяву. Он помнил звуки, которые издавал инструмент Ионима, помнил запахи, слова, настроения. Проснувшись утром, он бежал к синтезатору и пытался воссоздать ту ночную музыку, но это было невозможно. Казалось, ее звуки не были земными, то есть, они не были сыграны человеком, а возникали сами собой, они постоянно звучали в его голове, и порой казалось, что он сходит с ума, пытаясь воспроизвести их...

Глава 4

   Боль, страшная боль пульсировала в теле молодого охотника, она не давала расслабиться, не давала уснуть, и забыть о том, что произошло сегодня. Утром впервые вождь признал его взрослым и разрешил охотиться вместе с мужчинами племени. К этому дню он готовился с раннего детства. Он лучше всех мальчишек бегал, прыгал, лазал по деревьям, как ловкая обезьянка. Лучше всех он владел копьем и пращей.
   Часами будущий охотник тренировался стрелять в огромное раскидистое дерево, которое росло возле пещеры, сначала попадая только в ствол, а потом и в самую тонкую веточку, которая росла высоко на макушке. Он уже давно считал, что готов идти на охоту, но вождь, отчего то все медлил и не отпускал его, заставляя помогать женщинам в приготовлении еды, разжигать костер, носить дрова.
   И вот сегодня этот день настал!
   Счастливый, юноша бежал впереди всех, позабыв об опасности, и не заметил, как другие мужчины немного отстали, выискивая следы мамонтов. Это была семья: мамонтиха, маленький мамонтенок, и огромный старый мамонт - отец семейства. Племя не один месяц готовилось к этому дню, мамонтов долго выслеживали, все их привычки были известны охотникам.
   На тропе, по которой мамонты обычно выходили к воде, была вырыта огромная яма, в дно которой мужчины вкопали острые колья, а сверху забросали ветками, чтобы ловушку не было видно. Загнать в эту яму мамонта можно было только всем вместе, напугав его громкими криками и огненными факелами. Но огромные умные звери, будто почуяв опасность, спрятались, их нигде не было видно.
   Охотник бежал, держа в одной руке копье, а в другой пылающий факел. Ему казалось, что он готов один одолеть целые стада мамонтов. Вдруг в кустах послышался легкий, почти неуловимый шорох, юноша остановился, покрепче ухватив копье, и прислушался...
   Шорох раздался снова, уже совсем близко, и из зарослей прямо на него вышел мамонтенок. Совсем маленький, с круглыми большими глазами. Охотничий инстинкт подсказывал, что нужно бросить копье, но он смотрел в эти влажные то ли от страха, то ли от слез глаза, и никак не мог решиться ранить это маленькое чудо. Он подошел поближе, любопытный мамонтенок не убегал. Вдруг на поляну со страшным ревом выбежал его лохматый и грозный отец.
   Защищая малыша, мамонт подскочил к охотнику и, обхватив человека, как беспомощную игрушку своим огромным хоботом, отбросил его далеко в кусты. Охотник не мог сопротивляться, слишком неравны были силы. Остальные мужчины, отыскав, наконец, мать мамонтенка, загоняли ее в яму-ловушку. Он слышал их крики, но не было сил позвать на помощь. Какие то доли секунды он еще видел мамонтов, а потом все вокруг заволокла красная пелена, и охотник словно провалился в бездонную, черную яму.
   Очнулся он здесь, возле пещеры, на подстилке из целебных трав, которую постелил ему шаман племени. Шаман уже давно кружился вокруг него, призывая духов, пел свои заунывные, протяжные песни, то тише, то громче, иногда вдруг начинал кричать совсем громко, отчего из кустов взлетали с таким же отчаянным криком перепуганные птицы. Шаман говорил, что это души умерших предков помогают ему в лечении, потом поил охотника отварами из трав, окуривал сладким дымом, но легче не становилось. Старый шаман племени недавно умер, а этот, молодой, еще не имел той силы, которая помогла бы охотнику одолеть боль.
   Племя праздновало у костра удачную охоту, мужчины все-таки смогли убить мамонтиху, мяса теперь должно было хватить надолго, но охотник не мог его есть. Печальные глаза мамонтенка не давали покоя. Он не понимал, отчего ему больнее, от той, физической боли, которая разрывала его тело, или от боли в душе, от жалости к малышу и его матери. Постепенно пляски и крики у костра затихли, все уснули.
   Охотник не мог спать, он смотрел в небо. Прямо над ним, постепенно набирая свой яркий желтый свет, всходила огромная, в полнеба, луна. Он ясно видел ее глаза, они тоже грустили, будто там, в небесах, Боги жалели охотника. Звезды, рассыпавшиеся по черному небу, перемигивались друг с другом, словно пытаясь подбодрить его, чтобы человек почувствовал, что не одинок здесь, на земле...
   Неожиданно юноша услышал странные, протяжные, очень печальные звуки, ему показалось, что они зазвучали внутри него, сначала совсем тихо, почти неслышно, потом все громче, будто его измученная душа, отзываясь на сострадание небес, вдруг заплакала от боли. Эти звуки напоминали шелест травы, иногда в них слышно было журчание ручейка, пение птиц. Казалось, сама природа пыталась исцелить его... Увидев, что из леса вышел незнакомый человек, охотник даже не удивился, подумав, что уснул, и видит сон, настолько необычным казалось происходящее.
   Это был странный человек, кожа его, казалось, никогда не видела солнца и была белой, совсем не такой, как у мужчин из племени. Одет он был в черный длинный плащ с капюшоном на голове. Когда человек откинул капюшон, охотник увидел очень добрый, ласковый взгляд голубых, как небо, глаз. Лицо этого человека казалось, было озарено изнутри ясным, солнечным светом. Только теперь охотник увидел, откуда раздавались те звуки, которые так удивили его.
   Человек держал в руках длинную, тонкую палочку, пустую внутри и с аккуратно проделанными круглыми дырочками на поверхности. Он прижимал ее к губам, и палочка пела красивую протяжную мелодию, которая проникала в тело, заставляла утихнуть боль, успокаивала и давала отдых душе. Охотник почувствовал, как боль перестает зло пульсировать, становится тише, растворяется в этих звуках, потом боль совсем исчезла, и он сам не заметил, как уснул.
   Утром он проснулся почти здоровым, только синяки и огромные ссадины на теле напоминали о вчерашней охоте, но и они уже не так болели. Юноша встал и тихонько подошел к костру. Странный человек сидел на большом камне, и выстругивал из ветки того самого дерева, в которое, еще с малых лет все мальчишки племени учились метко бросать копье и пускать из пращи стрелы, новую палочку, точно такую же, какую охотник видел у него ночью.
  -- Кто ты? - спросил охотник странного человека,
   Тот поднял свои необыкновенные лучистые глаза, улыбнулся и тихо ответил:
  -- Ионим.
  -- Откуда ты пришел?
   Ионим не ответил, он снова улыбнулся и протянул охотнику только что выструганную палочку:
  -- Возьми, это флейта. Я сделал ее вон из того дерева. Оно очень боялось твоих стрел и твоего копья, ему было так же больно, как и тебе этой ночью. Видишь, сколько потеков на его израненном теле, это слезы, которые ты никогда не замечал. Возьми, играй, у тебя получится, флейта сама расскажет тебе о своей боли и страхе.
   Охотник осторожно взял флейту в руки и прижал к губам. Сделав протяжный, долгий выдох, он снова услышал те ночные звуки, которые вернули его к жизни.
   Ионим улыбнулся своим мыслям, встал и, накинув на голову капюшон, пошел в лес. Какое то время его фигура еще мелькала среди ветвей деревьев, а потом он исчез так же внезапно, как и появился...
  

Глава 5

  
   Дима проснулся оттого, что в комнате надрывался будильник. Впрочем, там, во сне, ему казалось, что это кричит какая то странная большая птица. Руки еще отчетливо помнили прикосновение к шершавой коре дерева, мимо которого он сейчас проходил, лесные запахи еще витали вокруг, теплый летний воздух еще окутывал его своим нежным солнечным теплом. Ощущение полной реальности этого сна было немного пугающим.
   Дима нажал на кнопку будильника, тот замолчал. В комнату вошла мама.
  -- Проснулся, сынок? Вставай, пора собираться к бабушке...
  -- Ура-а-а-а-а, - радостно завопил он, спрыгивая с постели.
   Дима быстро умылся, натянул свои любимые шорты и майку, схватил приготовленный мамой с вечера пакет с одеждой и помчался на улицу, где его уже ждал в машине отец.
   Дорога была долгой, сначала Дима во все глаза смотрел по сторонам, но ничего интересного, кроме пролетающих мимо машин за окном не было. Он спрашивал у папы, как они называются, тот отвечал, улыбаясь и поглядывая на него в зеркало. Потом малыша укачало, и он не заметил, как снова задремал. А проснулся уже на бабушкиной пуховой перине, куда видимо, занес его на руках отец, тут же уехав обратно. Эта перина была такой мягкой и теплой, что спать на ней можно было бесконечно, если бы не запах, царивший в комнате, он дразнил, щекотал нос, он был таким необыкновенно вкусным этот полузабытый запах бабушкиных пирожков...
   Дима открыл глаза и улыбнулся. Бабушка хлопотала на кухне, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить долгожданного гостя. Большая тарелка с горячими, только что из печки, картофельными пирожками, уже стояла на столе, а рядом с ней трехлитровая банка с парным молоком. Не магазинным, безвкусным, из пакета, а настоящим деревенским молоком, о котором он всегда мечтал там, в пыльном и шумном городе.
   Бабушка обернулась, и, увидев, что он проснулся, тоже улыбнулась в ответ:
  -- Здравствуй, радость моя! Вставай, завтракать будем.
   Дима соскочил с постели, подбежал к ней, и неуклюже уткнувшись носом в юбку, изо всех своих детских силенок обхватил ее ноги руками. Потом поднял голову вверх и счастливым голосом прошептал:
  -- Бабушка, я так соскучился по тебе.
  -- Я тоже, малыш...
   Она нежно погладила его по голове, пытаясь пригладить непокорные русые волосы, торчащие после сна ежиком, и снова улыбнулась, но в глазах, почему-то, поблескивали предательские слезинки.
  -- А почему ты плачешь?
  -- От радости, конечно, беги уже за стол, по моим пирожкам то, наверное, тоже соскучился?
  -- Ага,
   Не дожидаясь второго приглашения, Дима забрался на свой любимый деревянный стул, с высокой резной спинкой, на котором можно было так здорово качаться, пока бабушка не замечала. Увидев, бабушка смешно всплескивала руками и пугалась, что он упадет. Но стоило ей отвернуться, и стул снова сам начинал раскачиваться в такт Диминым беспокойным мыслям: вперед-назад, вперед-назад...
   Вдоволь наевшись пирожков, и напившись молока, внук помог бабушке убрать со стола и они вместе пошли в огород, проверять ее владения. Там, как всегда, все было в образцовом порядке: на ровных, красивых грядках подрастала морковь, петрушка бойко зеленела рядом с укропом, у забора краснели созревшими ягодами широко разросшиеся, буйные заросли смородины.
   Дима серьезно и деловито посмотрел на них, и, строго нахмурив брови, спросил:
  -- Бабушка, ты почему смородину не собираешь? Посмотри, сколько ягод, осыплются же.
   Изо всех сил пытаясь сдержать смех, бабушка не менее серьезно ответила:
  -- Помощника жду, пойдешь со мной?
  -- Конечно, а зачем же я приехал? Чтобы тебе помогать.
  -- Ну, тогда побудь здесь, я за бидончиком схожу,
   Бабушка ушла в дом, а Дима, оставшись один, подошел поближе к смородине. Ему очень нравился свежий утренний воздух, который казалось, можно было пить, как чистую, прозрачную воду из родника. Солнце еще не проснулось совсем и не грело так сильно, как днем, поэтому сухой палящей жары не было.
   Огромная стрекоза присела на ветку, и, слегка покачиваясь, уставилась на него своими бездонными, переливающимися всеми цветами радуги, глазами, словно спрашивая, кто он такой и зачем приехал. Дима протянул к ней руку, чтобы погладить прозрачные блестящие крылья, подрагивающие на ветру, но стрекоза вдруг резко отвернулась, и тяжело взлетев, важно удалилась по своим делам.
   Бабушка вернулась с большим желтым бидончиком, и они начали собирать ягоды, неспешно беседуя о том, как внуку живется в городе. Новостей было не очень много, и Дима, быстро выложив их, примолк, наблюдая за бабушкиными руками. Она ловко захватывала большую гроздь смородины одной рукой, и слегка придерживая другой, быстро проводила по ней пальцами, отчего в пальцах оставались только чистые и красивые ягоды, безо всякого мусора. Бабушка кидала их в бидончик, ягоды весело рассыпались там, словно радуясь, что до них наконец-то добрались эти ловкие и быстрые руки, и бралась за следующую гроздь.
   Димины маленькие пальчики еще не были такими ловкими, и он, так же старательно проводя по грозди, нечаянно давил сочные ягоды. Иногда вместе с хорошими ягодами попадались черные, окутанные паутиной, которая накрепко прилипала к хорошим, и никак не хотела отлепляться. Из этой белой и липкой паутины в бидон падали маленькие шустрые паучки, Дима, попытавшись достать их оттуда, снова раздавил несколько ягод и почувствовал, что эта неравная борьба ему надоела. Присев на корточки, он решил немного отдохнуть.
   Пахло травой, громко стрекотали кузнечики, которые иногда неожиданно выпрыгивали из кустов на дорожку и долго сидели там, задумавшись, как будто забыли, куда спешили. А потом, так же неожиданно вспомнив, одним прыжком исчезали в траве. Малышу захотелось разглядеть их поближе, и, нагнувшись к тропинке, он стал ждать очередного зеленого прыгуна.
   Оказалось, что там, на земле, идет другая, неведомая ему жизнь. Крохотные, черные муравьи деловито бегали, занимаясь своими важными делами. Дима увидел, как один муравей, надрываясь, изо всех сил тащил на себе соломинку, которая была намного больше него, пока не уткнулся головой в маленький комочек земли, впрочем, это для Димы он был маленьким, а муравью, наверное, показался огромной горой.
   Муравей остановился, задумавшись, как быть дальше, попытался обойти гору, но соломинка не хотела разворачиваться, уперевшись одним концом в землю. Тогда муравей, упрямо таща за собой груз, полез наверх, соломинка падала, он возвращался, и снова пытался перетащить ее через это неожиданное препятствие.
   Дима вдруг почувствовал себя огромным великаном из сказки, который легко мог преодолеть эту гору. Улыбнувшись, он поднял комочек, и отбросил его подальше, довольный муравей, подхватив свою добычу, побежал дальше. Любопытному мальчишке стало интересно, куда тот тащит свой тяжелый груз, и он пошел за муравьем. Муравей уверенно продвигался в самые густые заросли смородины. Дима давно заметил, что там, у самого забора растет жгучая крапива, укусы которой он хорошо запомнил еще с прошлого лета, но любопытство было сильнее страха, и он, натянув рукава рубашки на руки, чтобы не обжечь крапивой пальцы, упрямо пробирался сквозь ветки, пытаясь не потерять муравья из виду.
   Наконец, муравей добрался до своей цели, оказалось, там, у самого забора был большой муравейник, сложенный этими крошечными строителями из таких же соломинок, палочек, комочков земли. Дима завороженно следил за тем, как много жителей в этом большом и красивом доме. Одни муравьи бежали с разных сторон, поднося все новый и новый строительный материал, другие принимали у них соломинки и ловко укладывали на свое место, скрепляя землей. Все это происходило так быстро, что дом рос прямо на глазах.
   Озадачившись вопросом, откуда муравьи знают, кому и что надо делать, Дима взял в руки маленькую, обломленную веточку смородины, лежавшую под ногами, и стал медленно водить ею по земле, постепенно углубляя ямку, это помогало ему думать. Увлекшись наблюдением за неугомонными муравьями, он сам не заметил, что копал все глубже и глубже, пока веточка не уткнулась во что-то твердое. Малыш подумал, что это камушек, и начал выковыривать его оттуда с таким же непонятным упорством, с каким муравьи строили свой дом. Камушек застрял одним краем и упрямо не хотел вылезать.
   С трудом вытащив его, и очистив от налипшей земли, Дима с удивлением обнаружил в своих руках маленький, почерневший от времени, но очень красивый серебряный крестик.
  -- Бабушка, посмотри, что я нашел!
   Он выбрался из кустов и подбежал к бабушке, протягивая ей свою находку. Бабушка как-то странно посмотрела на Диму и сказала:
  -- Это хорошо, малыш, это значит, Боженька тебя отметил...
   Дима вспомнил икону, стоящую у бабушки на полочке, на которую она долго смотрела по вечерам и что-то тихонько шептала.
  -- Боженька? Но он же нарисованный, как он может меня отметить?
  -- Не говори так, малыш, Боженька живет высоко в небе и внимательно наблюдает за нами. Он всех нас очень любит, а самых любимых своих детей отмечает и дает им очень важное задание на земле, которое они обязательно должны выполнить.
   И без того большие голубые Димины глаза округлились от удивления:
  -- Какое задание?
  -- А вот этого я не знаю, и никто не знает, Он сам тебе это расскажет, когда ты будешь готов Его выслушать.
   Дима озадаченно посмотрел на нечаянно найденное сокровище, потом, крепко зажав крестик в перепачканной ладошке, развернулся и пошел в дом. Вымыв руки и крестик под умывальником, он еще раз внимательно разглядел находку. Потом подошел к иконе и долго смотрел на Боженьку, пытаясь понять, какое такое загадочное задание придумал для него этот человек с добрыми и очень грустными глазами...
  
  

Глава 6

   Во дворце грозного иудейского царя Саула стояла напряженная тишина, готовая в любой момент взорваться его дикими воплями. Слуги прятались, стараясь не попадаться ему на глаза. В гневе царь был страшен. В последнее время такие приступы ярости случались с ним все чаще, и никто не смел подходить к нему в эти минуты, опасаясь за свою жизнь.
   Саул был мрачен, казалось, сам Бог отвернулся от него, ничто не радовало, ничего не хотелось. Находясь на вершине славы, имея все, что хотел бы иметь человек, он не имел главного - его никто не любил, страшное одиночество мучило царя все больше и больше.
   Сегодня отчаяние совсем захлестнуло его, он смотрел в окно и думал, что никогда уже не будет счастлив так, как в юности, когда он еще не был царем, а был просто мальчишкой, который мог бегать по лесу и кричать от радости, которая, казалась бесконечной. Ему было хорошо оттого, что светит солнце, шумит лес, поет свои заливистые песенки ручеек, да просто так, потому что был молод.
   За окном стоял летний, теплый, солнечный день. Голубое небо без единого облачка, казалось бездонным, манило к себе своей чистотой и радовало свежестью. Но радость давно уже отступила от царя Саула, в душе был только страх и ненависть, слишком много зла он совершил, пока шел к трону, и потом, когда стал править страной. Он нарушил многие заповеди Господа, и страшные муки совести разъедали его душу. Сегодня Саулу хотелось умереть, чтобы избавиться от своих страданий.
   Вдруг он услышал детский голос, который пел что-то очень красивое, протяжное. По привычке царь хотел закричать, чтоб ему не мешали думать, но голос завораживал, он притягивал к себе, хотелось слушать его еще. Саул позвал слуг, и велел привести певца во дворец. Через несколько минут перед ним стоял перепуганный маленький пастушок, с гуслями в руках...
   Пастушок был младшим сыном в большой семье, и ему приходилось целыми днями пасти овец. Занятие это было скучным, и однажды он придумал себе развлечение - натянул на доску воловьи жилы, и начал играть на них, подбирая те звуки, которые он слышал здесь, в лесу. Отец, увидев это занятие, посмеялся, но решил, что вреда от музицирования не будет, и купил ему настоящие гусли, только велел не увлекаться, и не забывать про стадо.
   Малыш был счастлив, он целыми днями играл, стал сочинять божественные псалмы, и пел их с таким восторженным вдохновением, что люди, случайно оказавшись поблизости, надолго оставались его слушателями. Со временем игра его становилась все прекраснее, слава о маленьком поющем пастушке разнеслась далеко, и вот сегодня хитрые слуги царя Саула привели его к стенам дворца, и попросили немного поиграть, чтоб успокоить своего повелителя.
   Царь разглядывал его с таким мрачным видом, что пастушку было не по себе, он ежился под колючим, немигающим взглядом, и мечтал поскорее убежать домой.
  -- Пой еще,
   Приказал, наконец, Саул, снова отвернувшись к окну. Облегченно вздохнув, оттого, что этот страшный человек перестал смотреть на него, мальчик заиграл свои самые любимые псалмы. Постепенно пастушок увлекся и забыл, что сейчас он не в лесу, а во дворце грозного царя, который славился ужасным нравом. Нежные и мелодичные звуки лились из-под его пальцев, голос звучал, как никогда, казалось, сам Бог сейчас пытается повернуть черную, измученную душу Саула к свету, любви, радости.
   Саул смотрел в окно и боялся обернуться к пастушку, чтобы тот не увидел его слезы. Впервые за много лет Саул, грозный воин, великий царь, плакал. Он не понимал, что с ним происходит, слезы лились сами, и он не мог их остановить.
   Отчего то он вспомнил всех людей, которым причинил боль, ему захотелось попросить у них прощения, захотелось изменить свою жизнь. Страх, что он умрет раньше, чем успеет это сделать, захватил царя. Вдруг мелькнула мысль о том, как над ним будут смеяться слуги, если узнают, что грозного Саула смог разжалобить маленький пастушок своей игрой. Не оборачиваясь, он закричал:
  -- Вон, уходи!
   Мальчишка, испугавшись, прекратил игру и выскочил за дверь.
   Саул снова остался один, напуганный тем, что сейчас произошло, он никак не мог понять, почему вдруг музыка всколыхнула все внутри него, почему он не смог противостоять этой силе, но вместе с тем, он чувствовал, что ему стало намного легче, душа уже не так болела, печаль осталась, но она стала другой. Это была светлая, легкая печаль, она не давила, не жгла все внутри своей безысходностью.
   Саул снова поднял глаза к небу, и вдруг ощутил всем сердцем, как оно прекрасно. Ему хотелось смотреть и смотреть туда, не отрывая взгляда от этой чудесной голубизны, от ярко сияющего солнца, которое дарило свет, любовь, саму жизнь. Он долго стоял так у окна, глядя в небо, ни о чем не думая, он даже сам себе не смог бы объяснить, что с ним происходит.
   Опустив, наконец, глаза, Саул увидел маленького бедного пастушка, который все еще робко стоял у дворцовой стены, прижав к себе свое единственное сокровище - гусли.
   - Как твое имя? - крикнул Саул
  -- Ионим
  -- Где ты научился так играть?
  -- Я не знаю, просто много играл, музыка родилась во мне сама...
   Пастушок повернулся спиной, и неуклюже зашагал к воротам, Саул смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, потом прилег на диван, и тут же уснул. Впервые за много лет он спокойно спал, ночные страхи и кошмары оставили его, он снова вернулся в то состояние покоя и счастья, которое уже с трудом помнил из своего далекого детства...
  

Глава 7

  -- Сынок, вставай, пора собираться в школу...
  -- Сейчас, ма...
   Вылезать из-под одеяла совсем не хотелось. Первое сентября, лето закончилось так неожиданно, что Дима не успел отдохнуть. Впрочем, он сам так решил. Этим летом он впервые не поехал ни к бабушке, ни в пионерский лагерь, а устроился работать на овощную базу. Очень уж хотелось новенькие, модные кроссовки, которые совсем недавно он увидел в магазине, и которые стоили целое состояние. Просить у родителей Дима не захотел, решив, что он уже вполне взрослый, и сам сможет исполнить свою мечту.
   Наскоро умывшись и позавтракав, он оделся и с удовольствием натянул новые, ярко желтые с тоненькими красными полосками кроссовки, вкусно пахнущие свежей кожей, долго и тщательно, с удовольствием, завязывая шнурки. Вспомнив, что забыл положить в сумку еще одну очень важную покупку - тоже последний писк моды - калькулятор, он открыл верхний ящик письменного стола.
   Калькулятор лежал сверху, вчера весь вечер Дима нажимал на эти потрясные кнопочки, считая все, что попадалось на глаза, и представляя себе удивленные физиономии одноклассников, которые могли только мечтать о таком шике. Он осторожно уложил калькулятор в коробочку, а потом в сумку. Уже закрывая ящик, краем глаза Дима увидел, как в самом дальнем его уголке что-то блеснуло. Увидев, что это, он улыбнулся...
   Крестик, тот самый, который когда-то он нашел у бабушки под кустами смородины. Дима вдруг отчетливо вспомнил, как долго потом он просил бабушку рассказать ему о Боженьке. Бабушка не отказывалась, он внимательно слушал ее рассказы, впрочем, тогда для него они ничем не отличались от сказок, которые мама читала перед сном. Уж слишком загадочным был этот Боженька, который умер, потом воскрес, а теперь наблюдал за ним сверху, да еще и придумывал задания.
   Дима часами смотрел в небо, но никаких следов присутствия там Боженьки не видел. Вот разве что однажды ночью, когда он, почему-то, проснулся и потом долго не мог уснуть, Дима подошел к окну и увидел огромную желтую луну. Она как будто смотрела на него большими печальными глазами. Эти глаза напомнили ему добрые и грустные глаза Боженьки с бабушкиной иконы.
   Дима взял в руки крестик, сжал его в кулаке. От него исходило тепло и какая то уверенность, что Дима не один в этом мире, и что у него всегда все будет хорошо. Потом он снова улыбнулся, положил крестик на место и, закрыв ящик, побежал в школу.
   Сев на своё обычное место - на первую парту у окна, прямо напротив учителя, Дима немного заскучал. История ему нравилась, но сегодня было слегка не до нее. Он никак не мог дождаться перемены, чтобы продемонстрировать друзьям свои сокровища. Впрочем, новые кроссовки все заценили сразу, как только он вошел в класс, а вот калькулятор он решил приберечь до перемены, чтобы добить всех уже окончательно.
   В честь первого сентября, так называемого Дня знаний, тема урока была достаточно необычна: уже почти полчаса учитель увлеченно рассказывал древнегреческие мифы. Дима давным-давно перечитал их на сто раз, и сейчас просто проверял свою память, так ли он помнит то, о чем рассказывалось в этих то ли сказках, то ли легендах:
  
   - Более 3,5 тыс. лет назад в Европе в южной части Балканского полуострова жили греческие племена. Они пришли с севера и гордо именовали себя эллинами - потомками царя Эллина, а свою страну - Элладой. Греки из племени легендарного героя Иона, внука Эллина, поселились на западе Малой Азии, и назвали эту священную землю Иония.
   Иония была великой страной. Ее границы на севере проходили примерно по реке Герм, а на юге по реке Меандр. Плодородные долины этих рек, наряду с долиной Каистра, впадающего в Эгейское море между ними, делали Ионию благословенным краем Малой Азии. Искусные мореходы плавали по Эгейскому морю, множество мифов и легенд было рождено здесь. Великие боги иногда спускались со священной горы Олимп на эту благословенную землю, чтоб помогать людям.
   Именно здесь златокудрый красавец Аполлон, покровитель всех искусств, состязался с сатиром Марсием в игре на лире и победил, именно здесь, в Ионийских лесах он частенько охотился со своей сестрой Артемидой и водил хороводы с верными спутницами - музами.
   Увенчанный лавровым венком, Аполлон величаво шел впереди этого чудесного хора, и играл на своей золотой кифаре. А за ним следовали: Каллиопа - муза эпической поэзии, Эвтерпа - муза лирики, Эрато - муза любовных песен, Мельпомена - муза трагедии, Талия - муза комедии, Терпсихора - муза танцев, Клио - муза истории, Урания - муза астрономии и Полигимния - муза священных гимнов. Торжественно гремел этот хор, и вся природа, как зачарованная, внимала их божественному пению. Прекрасный хоровод объединял все - звук, гармонию, ритм - все, что вело к согласию. Сам воздух Ионии был благословенен, ибо им дышали боги наравне с людьми.
   Именно здесь, слушая прекрасные песни сирен, Гомер писал свои чудесные поэмы на ионийском диалекте, великие композиторы создавали волшебную музыку, воспевающую их родину, а философы строили философские школы, которые позднее стали известны всему миру...
  
   Дима сам не заметил, как разыгралась его фантазия, он представил себе эту прекрасную страну, в голове зазвучала необычная, очень красивая музыка, совсем не та, что они играли со своей группой на молодежных дискотеках. Откуда-то возникла строчка, которое он повторял уже несколько раз про себя, а она все никак не улетучивалась, и почему-то хотелось произносить её снова и снова:
   Иония, Иония - волшебная страна...

Глава 8

   Присев на корточки возле комнаты, где мирно спали его ученики, Пифагор взял в руки свою вечную спутницу - лиру и тихо заиграл...
   Он знал, что музыка, рожденная им в такие минуты, поможет его ученикам расслабиться, освободиться от дневных волнений и тревог, она даст им успокоение, и принесет вещие сны.
   Он уже очень многое знал в свои 65 лет, и самым заветным его желанием было донести эти знания до людей, ради этого ученый и основал свою школу, которую все называли Пифагорейской. Попасть сюда было непросто, но те ученики, которых он выбирал, становились великими философами, учеными, или музыкантами. Он отдавал им с любовью всё, чему научился за годы странствий и потерь...
   Играя, Пифагор сам не заметил, как отключился и впал в то состояние блаженствующего бездумья, которое всегда помогало ему в минуты усталости. Мысли, казалось, исчезли, перед глазами вставали неясные образы и видения из прошлого. Они переплетались в чудесном калейдоскопе, напоминая о давно ушедших событиях и людях, которых он очень любил...
   Вот мама и отец, известный на всю Ионию золотых дел мастер, с любовью смотрят на своего златокудрого красавца сына, предсказанного им дельфийским оракулом, Пифией, устами которой, говорят, вещал сам великий бог Аполлон, отчего люди считали Пифагора не обычным смертным, а одним из богов, спустившихся на землю...
   Вот его старый, смешной, первый учитель Гермодамант, научивший своего маленького непоседливого и самого любознательного ученика основам музыки, живописи, а самое главное, открывший ему очень многие тайны природы, которые потом Пифагор изучал всю свою жизнь, ибо познать их все было просто немыслимо...
   Потом он ясно увидел еще одно, до боли знакомое лицо. Эти чисто голубые, как небо после грозы, проникающие в самую душу глаза, появлялись перед ним всегда в минуты боли, отчаяния и слабости, он вдруг отчетливо вспомнил, когда увидел их в первый раз...
   Это было в Египте, куда он пришел после долгих странствий в надежде постичь там великие тайны, которые хранились египетскими жрецами и свято оберегались от посторонних глаз. С детства он пытался постичь огромное количество наук и учился у самых разных учителей, но их противоречивые гипотезы только запутывали его понимание окружающей действительности, а Пифагор безумно хотел понять, как же устроен этот мир.
   Однажды жрец, иерофант Адонаи сказал ему:
    - Если греки обладают знанием Богов, то знание Единого Бога сохраняется лишь в одном Египте.
   И тогда Пифагор всей душой устремился туда. Целых 22 года прожил он в Египте, приняв Посвящение и обучаясь мудрости и сокровищам великого опыта египетских жрецов.
   И вдруг все, к чему он шел столько лет, было безжалостно разгромлено, разбито. Персидский царь Камбиз объявил войну Египту. Персы вошли в город, не пощадили даже священные храмы, многие жрецы были убиты, многих взяли в плен, среди них был и Пифагор. Пленных вели в Вавилон. Пифагор, вечный странник, свободный человек, оказался связанным одной веревкой с такими же несчастными, избитыми, людьми. Единственное, что оставалось свободным - это его мысль, и сейчас он лихорадочно думал, как бежать, и главное, куда.
   Дорога лежала через пустыню, воды пленным почти не давали. Единственное, что удерживало персидских воинов убить и этих несчастных людей - приказ Камбиза привести в Вавилон самых знаменитых и сведущих лекарей и ученых. Пифагор устало передвигал ноги, стараясь не думать о своем унизительном положении.
   Чтобы отвлечься, он начал считать барханы, которых было неисчислимое количество и слева, и справа, иногда они расплывались перед глазами в одно огромное желто-бурое пятно, мешая подсчетам, он встряхивал головой, чтобы снова различать их и упрямо считал...
   Невыносимая жара и усталость давали о себе знать все больше и больше, ноги не хотели слушаться, он несколько раз падал, увлекая за собой рядом идущих пленных, они поддерживали его и помогали встать, зная, что обессиленных персы не станут жалеть.
   Наконец, вдали показался оазис Сива, основанный на двух пресных озёрах и большом количестве пресных источников, что было большой редкостью в пустыне. Оливковые и пальмовые рощи, которые кормили здешних жителей, и позволяли им вести торговлю на египетских рынках, а также прикрывали их от палящего зноя, манили к себе обессиленных путников, обещая им столь желанную тень и прохладу.
   Высоко на краю скалы, они увидели известный по всему Египту храм бога Амона, оракул которого славился своими предсказаниями и Камбиз дал приказ стать лагерем недалеко от Агруми, столицы оазиса, пожелав узнать свою судьбу.
   У ближайшей пальмовой рощи пленникам разрешили остановиться. Они в изнеможении упали на землю, стараясь попасть в тень, веревка, соединяющая их вместе, не давала лечь поудобнее, потому каждый устроился, как мог. Ноги гудели от многодневного перехода, палящее солнце немного поутихло, жажда уже не так мучила, к тому же, один из охранников принес ведро теплой, почти горячей, но такой желанной сейчас воды из озера и окатил пленных, видимо пожалев их.
   Пифагор лежал почти у самого края, и ему досталось спасительной влаги больше всех, с трудом разлепив спёкшиеся на солнце губы, он смог даже поймать немного капель внутрь. Совсем скоро начало темнеть, жара спадала, Дышать стало немного легче.
   Перевернувшись на спину, он увидел, как на стремительно чернеющем небе стали появляться первые робкие звёздочки, сначала совсем маленькие, похожие на светлые точки, потом они становились всё больше и ярче, наконец, звёзды заполнили собой всё небо над ним. Странное дело, увлечённый науками, просиживающий в библиотеках большее количество такого драгоценного времени, которого всегда не хватало на самые, как казалось ему, важные дела, он совсем забыл о том, как выглядит ночное небо.
   Звёзды, увеличиваясь прямо на глазах, стали такими огромными, что казалось, можно было без труда разглядеть их поверхность. Они подмигивали ему, переливались каким то волшебным светом, протягивали к нему хрупкие, словно стеклянные лучики, как тоненькие ниточки между небом и землёй. Постепенно этих ниточек становилось всё больше и больше, они, стремительно переплетаясь в пучки, постоянно вибрировали и переливались разными цветами. Вскоре всё небо было затянуто золотой паутинкой, в центре которой неожиданно возникла, словно гигантский паук, который сплёл эту красоту, огромная луна.
   Пифагор услышал музыку, мелодия была столь прекрасной, что ни один музыкальный инструмент, существующий на земле, не смог бы воспроизвести её. Вдруг почувствовав себя маленькой песчинкой в этом огромном море песка, он будто бы слился с пустыней. Уже не было боли, не было связанных, саднящих рук, не было измученного тела, была только его душа, которая сейчас купалась в ощущении счастья и величайшей гармонии окружающего мира.
   Вскоре он увидел и чудесный инструмент, издающий эти неземные звуки. Откуда-то из центра луны вниз, убегая прямо вглубь земли, протянулась тонкая, почти невидимая струна. При соприкосновении с ветром, она то начинала звонко и жалобно плакать, будто оплакивая все беды и несчастья, происходящие на земле, то вдруг призывно гудеть, словно тревожный набат, поднимающий людей на борьбу со злом, а то вдруг издавала низкие, бархатные звуки, заставляющие трепетать сердце.
   Решив, что он уже умирает, или сходит с ума, учёный встряхнул головой, чтобы рассеять наваждение. Наваждение не рассеялось, гигантский монохорд звучал всё чудеснее, и Пифагору страстно захотелось увидеть, кто же на нём играет.
   Вот тогда там, наверху, он и увидел те незабываемые глаза, они смотрели на него с сочувствием и пониманием, как будто желали помочь преодолеть испытание, посланное свыше. Потом он услышал мягкий, мелодичный голос, звучавший не сверху, а откуда-то изнутри него самого.
  -- Нет, жизнь еще не закончена, это испытание дано тебе Богом, чтоб ты узнал страдания и лишения, но вместе с ними ты узнаешь и радость обретения новых знаний, радость свободы, и ты сможешь рассказать о них всем.
  -- Кто ты?
  -- Ионим, боги послали меня к тебе из далекой благословенной Ионии, чтоб помочь тебе найти твой путь, ты станешь великим ученым, познаешь тайну космической гармонии, сможешь взять ее у богов и подарить людям. Твои огромные знания помогут тебе математически вычислить и обосновать музыку, ты напишешь произведения, которые будут лечить людей, и давать им утешение в страданиях...
  -- Ионим, скажи мне, что самое праведное на земле?
  -- Жертвовать...
  -- А что самое мудрое?
  -- Наука врачевания...
  -- Что самое прекрасное?
  -- Гармония...
  -- Что самое сильное?
  -- Мысль...
  -- Что самое лучшее?
  -- Счастье, только каждый понимает его по-своему, ты будешь счастлив, если донесешь свои знания до всех людей...
   С последними словами мистическая феерия рассеялась, как будто ничего и не было. Пифагор долго не мог понять, спал он, или это чудо произошло на самом деле, чувствовал он только одно: боль, мучившая его, куда-то ушла, растворилась вместе с этим необыкновенным светом, и он уже не боится смерти, плена, страданий и лишений, посланных ему Богом.
   Долгих 12 лет жил он в плену, но и там Пифагор не расставался с наукой. Он встречался с персидскими магами, приобщился к восточной астрологии и мистике, познакомился с учением халдейских мудрецов. Науки у халдеев опирались на представления о магических и сверхъестественных силах, они придали определенное мистическое звучание философии и математике Пифагора... Впрочем, теперь он и сам верил в сверхъестественные силы, которые помогли ему выжить в плену, и не потерять себя, сохранить свой путь в жизни.
   Только в 60 лет он вернулся в свою родную, благословенную Ионию, память о которой всегда хранил в своем сердце, и обосновал здесь эту школу. Действительно став великим ученым, он систематизировал все, что узнал за эти долгие годы и создал стройную, красивую систему о взаимосвязи всего живого в этом мире (природы, человека, космоса).
   Он умел направить страсти и желания своих учеников в нужное русло с помощью музыки. Он умел для каждого человека подобрать свою мелодию, как будто подбирал лекарство, необходимое для лечения его болезней. Он слышал и понимал всеобщую гармонию и созвучие сфер и движущихся по ним светил, которые издавали пение более насыщенное и полнозвучное, чем любые смертные. Происходило это пение от движения и обращения светил, мелодичного и прекрасного в своем разнообразии. Люди перестали называть Пифагора по имени, а называли "Божественный".
   В совершенстве владея методами египетских жрецов, Пифагор "очищал души своих слушателей, изгонял пороки из сердца и наполнял умы светлой истиной". Он развил теорию музыки и акустики, создав знаменитую "пифагорейскую гамму" и проведя множество экспериментов по изучению музыкальных тонов: найденные соотношения он выразил на языке математики. Мысль о том, что движение небесных тел подчиняется определенным математическим соотношениям, идеи "гармонии мира" и "музыки сфер", впоследствии приведшие к революции в астрономии, впервые появились именно здесь, в его школе...
  -- Пифагор, милый, ты уснул?
   Услышав этот родной голос, он открыл глаза и улыбнулся, его самая лучшая и самая любимая ученица Феано, стояла рядом, положив руку ему на плечо. Она долго ждала его дома, приготовив ужин, и не дождавшись, пошла навстречу.
   Пифагор хорошо помнил, как она впервые появилась в его школе. Женщинам тогда запрещено было приходить в публичные места и заниматься общественной деятельностью. Только немногие из них осмеливались на подобные поступки. Но Феано с детства была бунтаркой и не признавала запретов. Она пришла к Пифагору и смело заявила, что хочет обучаться в его школе, девушка была полна решимости и готова бороться за свои права.
   Но Пифагор только молча взглянул в её голубые бездонные глаза, и вдруг снова увидел те самые, переливающиеся всеми цветами радуги, ниточки счастья. Удивительно красивая молодая женщина смотрела на него с такой отвагой, которая, как ни странно, сочеталась с добротой, любовью и нежностью, что счастье снова, как и тогда в Египте, захлестнуло Пифагора с необычайной силой.
   Теперь они уже много лет были вместе, Феано оказалась удивительно талантливой ученицей и чудесным человеком. Она родила ему семерых прекрасных детей, и только с её появлением он, наконец, узнал, что такое истинная гармония...
  

Глава 9

  -- Дима, ну спой что-нибудь, пожалуйста... - Татка ныла уже минут десять, ее поддерживали другие девчонки из экспедиции. Это была вторая международная астрологическая экспедиция, в которой Дима участвовал, она была посвящена затмению солнца. Диме всегда было интересно все, что связано с космосом. Ради этого он поступил на факультет астрофизики в Малой академии наук при УРГУ. Сейчас они были под Красноярском, в селе Партизанское.
   Дима немного устал днем, ему хотелось просто сидеть у костра, вытянув ноги и наблюдая за веселыми искорками, иногда вылетающими из пламени, но девчонки не сдавались, и ещё немного поломавшись, он взял в руки гитару. В конце концов, не зря же он так долго её мучил, впрочем, трудно было понять, кто кого мучил. Он хорошо помнил, как распухшие и посиневшие пальцы, не давали держать ручку, чтобы писать на уроках, но огромное желание научиться играть было сильнее боли.
   Желание возникло прошлым летом, в первой экспедиции под Новосибирском. Днём они изучали активность солнца, рассматривали пятна на нём, делали сложнейшие расчёты, а вот вечером, у костра, самым популярным человеком был Лёва, который знал несколько аккордов на гитаре, и хриплым голосом, иногда немного фальшивя, пел популярные дворовые песни, вызывая неизменный восторг у девчонок.
   Димины родители были профессиональными музыкантами, под чутким маминым руководством он с четырех лет играл на пианино, сочиняя даже свою музыку, да и пел намного лучше Лёвы, но пианино не гитара, в экспедицию не потащишь, потому и приходилось слушать друга, слегка завидуя его популярности.
   Впрочем, после нескольких месяцев напряженных занятий, он уже довольно неплохо научился играть, возникла даже мысль собрать группу, чтобы выступать на концертах. Тем более что песни, которые он писал сам, нравились очень многим.
   Группа быстро стала популярной в студенческой среде, и теперь уже Дима ловил восхищенные взгляды девчонок, что немного льстило его самолюбию...
  -- Ну, что спеть? - спросил он, взглянув на Татку.
  -- Что-нибудь из твоих песен, - тут же пискнула та в ответ и уставилась на него своими огромными зелеными глазищами.
   Слегка смущаясь под этим пристальным взглядом, Дима запел свою самую любимую песню, она была немного грустной, Таткины всегда смешливые глаза запечалились, ему даже показалось, что в них блеснула слезинка...
  
  

Глава 10

   Уже третий день они брели по пустыне Кара-Кум, старый больной знаменитый врач и философ Абу Салах ал-Масихи, и его самый талантливый ученик Абу Али, который в своем еще довольно юном возрасте, уже был известным ученым, освоившим многие науки, особенно науку целительства. Собственно, из-за этого они и оказались здесь, в этой знойной пустыне, которая, казалось, выжигала все внутри.
   Вчера жестокий и вероломный правитель огромного соседнего государства султан Махмуд Газневи потребовал ученых к себе в столицу, дабы они "обрели почесть присутствия" на собрании у султана. Но они знали, что многим самостоятельно мыслящим ученым и поэтам каждый день при дворе султана грозил смертью, и решились бежать через пустыню.
   Солнце нещадно палило, вода кончилась еще вчера, они заблудились, и вдобавок, начинался ураган. Им показалось, что песок стал просто сходить с ума, он забивался под кожу, в глаза, в рот, сильный ветер валил с ног, спрятаться было негде. Какое-то время они еще пытались идти, но скоро старый учитель выбился из сил и упал. Абу Али попытался поднять его, не смог и лег рядом, закрыв руками лицо, чтобы проклятый песок давал хотя бы дышать.
   Он не знал, сколько времени прошло, очнулся он оттого, что вдруг стало совсем тихо. Абу Али медленно поднял голову. Стряхнув с себя песок, и с трудом разлепив пересохшие губы, он тихо позвал Масихи, но тот не отвечал. Абу Али перевернул его на спину, глаза учителя были закрыты, казалось, он просто уснул от усталости.
   Абу Али был уже опытным врачом и видел много смертей, а здесь вдруг такое отчаяние захватило его, что он обхватил руками голову, и попытался заплакать, но слез не было, проклятая пустыня высушила даже их. С трудом поднявшись, он принялся рыть руками песок. Похоронив своего старого друга, Абу Али насыпал маленький холмик песка сверху. Он знал, что уже никогда не вернется сюда, и даже если вернется, то все равно не сможет найти это место, потому что к утру ветер разметет песок, и сравняет его с миллионами таких же холмиков вокруг.
   Он вдруг вспомнил рассказ своего старого учителя о том, как много лет назад здесь, в этих песках погибла во время песчаной бури пятидесятитысячная армия царя Камбиза. Царь был взбешён предсказаниями оракула Амона, напророчившего беды ему и его потомкам. Собрав огромную армию, он отправил её в пустыню, стереть с лица земли оазис Сива. Никто не мог с уверенностью сказать, что же тогда произошло, но больше эту армию никто не видел, она просто исчезла в песках, не оставив никаких следов. А вот теперь и сам Масихи оставался здесь, повторяя судьбу этих несчастных воинов.
   Авиценна еще посидел, прощаясь со своим любимым учителем и верным другом, потом встал и побрел дальше. Абу Али шел, падал, вставал и снова шел, он давно уже потерял дорогу, и ему казалось, что он кружит по одному месту, но он решил, что не сдастся без боя этой чужой пустыне, которая не любила людей, и не давала им шанса выжить здесь в одиночку. Страшно хотелось пить. Вдруг он увидел вдали прекрасный город, белые мраморные колонны украшали величественные здания, прекрасные зеленые деревья росли на площадях, посреди которых били свежей, чистой, такой желанной водой фонтаны.
   Абу Али знал, что это мираж, он читал об этом в научных трудах, но никогда не видел сам. Мираж был так прекрасен, что ему вдруг яростно захотелось жить, он поднял глаза к небу и взмолился:
  -- О, великий Аллах, не дай мне умереть вот так, здесь, в этой пустыне, одному, прошу тебя, помоги мне выйти к людям.
   Солнце смотрело на него раскаленным добела диском, и казалось, смеялось над его отчаянием. Вдруг он услышал музыку, такую прекрасную и чарующую, что усталость куда-то вмиг испарилась. Эта волшебная музыка, казалось, прибавляла ему сил, давала успокоение.
   Он посмотрел в сторону города, музыка звучала оттуда, впрочем, невозможно было понять, так ли это, она была везде, в его голове, в этой огромной пустыне, она казалось, лилась с неба, будто Аллах звал его к себе, давая напоследок насладиться самым прекрасным, что есть на этой земле. Абу Али решил, что это смерть пришла к нему, и, упав на колени, стал вслух читать суры Корана, которые запомнил наизусть с самого раннего детства. Он молил Аллаха о прощении за все грехи, которые совершил, вся жизнь прошла перед его глазами.
   Он вспомнил свою мать с прекрасным именем Ситара, что в переводе означало звезда. Она и впрямь была яркая и красивая, как звезда, ее все любили и уважали, ему вдруг показалось, что мать улыбнулась ему и погладила по голове своей мягкой, нежной рукой, как тогда, в детстве.
   Он вспомнил и отца, строгого, но очень любящего. Отец мечтал, чтоб сын получил хорошее образование и с детства нанимал для Абу Али самых лучших учителей. Но мальчик был настолько умен, что быстро обгонял всех своих учителей и частенько ставил их в тупик вопросами, на которые они не знали ответов. Тогда отец привез его в Бухару, чтоб он учился в мактабе, так называлась мусульманская начальная школа, но и там малыш долго не задержался, уже в 10 лет он знал весь Коран, великую книгу, которую иные мудрецы изучали в течение всей своей жизни и все равно не могли узнать в совершенстве. Он удивлял своих учителей знанием арабской литературы, языков.
   Отец радовался успехам маленького Абу Али, и старался не занимать его ничем, кроме изучения наук. Мальчик усиленно изучал математику, физику, логику, законоведение, астрономию, философию, географию и многое другое, причем некоторые науки он брался изучать самостоятельно, поражая всех своей совершенной памятью и логикой ума.
   Больше всего ему нравились занятия музыкой и поэзией. Он писал талантливые стихи, большей частью в форме рубаи. А еще ему нравилась медицина, которой он увлекся в 12 лет под мудрым руководством Абу Салаха ал-Масихи, которого похоронил в этой проклятой пустыне.
   Он вдруг вспомнил, как его пригласили во дворец для лечения тяжело заболевшего эмира Бухары Нуха ибн-Мансура. Мудрейшие, самые лучшие врачи не смогли определить, чем болен эмир, а юный, 17-летний Абу Али справился с этой задачей настолько легко, что великий эмир был удивлен и в благодарность за излечение дал ему доступ в знаменитое книгохранилище Саманидов. Бухарская библиотека была одним из крупнейших собраний книг того времени.
   Абу Али был счастлив, что имеет возможность прикоснуться к великим знаниям. Здесь завершилось его образование и началось самостоятельное творчество. Изучая труды древних и современных ученых, Абу Али решил обобщить все, имеющиеся на тот момент, знания по медицине в одну книгу, и создал свой знаменитый "Канон врачебной науки", которым теперь с удовольствием пользовались все врачи, настолько просто и ясно он смог описать все известные заболевания и методы их лечения.
   Вспомнился ему и самый тяжелый период его жизни, когда умер отец, а великую Бухару захватили и разграбили тюркские кочевые племена - караханиды. Тогда ему пришлось вместе со своей семьей бежать в далекий Хорезм. Затем туда же приехали его верные друзья и знаменитые ученые Масихи и Бируни, еще некоторое время судьба дала им для изучения наук, так как местный правитель - Хорезмшах покровительствовал им, в его дворце они часто собирались для своих научных диспутов.
   И вот теперь вдруг мирная, спокойная жизнь закончилась по воле жестокого и злобного султана Махмуда Газневи, который преследовал его, разослав по всем городам описание внешности Абу Али. Любой человек, указавший местонахождение гениального врача, получил бы награду.
   Помолившись, он встал и из последних сил побрел к этому прекрасному городу. Из книг он знал, что когда подойдет поближе, мираж исчезнет, оставив в душе только горечь и разочарование, но чем ближе подходил, тем громче и отчетливее слышал эту прекрасную музыку. Она завораживала, манила к себе, казалось, с каждым шагом, она прибавляла сил. Город не исчезал, Абу Али уже слышал журчание воды в фонтане, чувствовал свежесть воздуха там, за этими распахнутыми настежь городскими воротами...
   Войдя в город, он увидел на главной площади человека в белых одеждах. Тот сидел у фонтана, прижав к себе какой то незнакомый музыкальный инструмент. Человек водил смычком по струнам, и они пели так красиво, так слаженно и гармонично, что казалось, поет не инструмент, а сама душа рвется наружу, рассказывая о своей боли и страданиях. Увидев Абу Али, человек перестал играть, опустил смычок и посмотрел на него такими чистыми голубыми глазами, что ученому показалось, что в них плещется небо.
  -- Мир тебе, Абу Али ибн Сина, прославивший свое имя, как великий Авиценна,
   Эти слова прозвучали так искренне и дружественно, и с такой ласковой улыбкой, что Абу Али сразу успокоился, совсем не похоже было, что человек в белом пришел за его бессмертной душой.
  -- Мир тебе, незнакомец, кто ты и как попал в эту проклятую великим Аллахом пустыню?
  -- Меня зовут Ионим, я пришел сказать тебе, что твой путь еще не закончен, ты должен помогать людям своим великим искусством врачевания.
  -- Скажи, Ионим, как называется этот инструмент, который дарит такую прекрасную музыку?
  -- Это гиджак, возьми его, думаю, он пригодится тебе, и ты сможешь лечить не только чудодейственными лекарствами, которых изучил великое множество, но и волшебными звуками музыки, исцеляющими душу человека.
   Ионим протянул ему инструмент, Авиценна трепетно взял гиджак в руки, тронул струны, они тут же отозвались таким жалобным, таким прекрасным звуком, что он вздрогнул. Подняв глаза, он не увидел ни человека в белом, ни прекрасного города, как будто все это ему просто почудилось, зато он явно услышал звон колокольчика, извещающего о том, что где-то рядом по пустыне идет спасительный караван.
   Абу Али повернулся и пошел на этот звук, вскоре он догнал караван, и долго потом вспоминал, как чудом спасся тогда в пустыне, вспоминал этого странного человека в белом, который подарил ему невиданный доселе инструмент. Уже потом, с легкой руки Авиценны, гиджак распространился по всей Средней Азии. Музыканты с удовольствием играли на нем, потому что его чудесные струны исцеляли душу человека, заставляли ее плакать и молиться о спасении...
  
  
  

Глава 11

   Солнце, чёртово солнце нещадно палило, не переставая. Дима посмотрел вверх, напрасно пытаясь увидеть хотя бы маленькое спасительное облачко. Небо было абсолютно ясным, не предвещая даже крохотного дождя, который хоть немного смочил бы пыль и позволил студентам отдохнуть.
   Дима вытер пот со лба, и снова взялся за здоровенную рельсу, которую они тащили вдвоём с приятелем на её законное место. Стройотряд, в котором он работал, сегодня заканчивал ремонтировать довольно большой участок железной дороги. Эти рельсы, шпалы, костыли, которые, казалось, никогда не кончатся, надоели всем до чёртиков.
   Дима сам толком не знал, почему он выбрал после школы железнодорожный институт, а не консерваторию. Впрочем, здесь была военная кафедра, которая позволяла пойти в армию не зелёным рядовым, а уже более или менее зрелым офицером.
   Музыкой можно было заниматься и здесь. Группа, которую он собрал ещё в школе, распалась, когда ребята разошлись по разным институтам, но, не долго думая, он собрал новую из ребят однокурсников. Придумав группе звучное космическое название "Фобос", он снова начал играть и петь свои песни. Собственно из-за музыки он и оказался сейчас здесь, в стройотряде. Дима мечтал, заработав денег, купить первый отечественный синтезатор "Поливокс", которым бредили тогда все музыканты.
   Он уже не один раз сбегал в "Пассаж", там, на втором этаже, стояло это чудо техники, призывно поблескивая всеми своими клавишами и кнопочками, словно приглашая поиграть на нём. Цена, выбитая большими черными буквами на ценнике, казалось, впечаталась ему в память навсегда - 950 рублей, 83 копейки. Огромные деньги, но Дима твёрдо решил, что он заработает их.
  -- Собственно, уже заработал, - подумал он, снова посмотрев на небо, и показал солнцу язык. Сегодня последний день работы, завтра расчёт, и в магазин, ради этого стоило немного помучиться в этом безумном пекле.
  -- Мужики, воды хотите? - Услышал он голос вездесущего Лёвы, который уже успел куда то сбегать и притащить холодной ключевой воды в пластиковой бутылке. Дима, улыбнувшись другу, взял бутылку, и, открутив крышечку, жадно припал к освежающей жидкости...
  
  

Глава 12

  -- Эй, Августин, хватит пить, сыграй мне что-нибудь!
   Августин очнулся от своих мрачных мыслей и посмотрел вокруг. Он не помнил, сколько он сидел здесь с этой огромной кружкой молодого австрийского вина, и была ли эта кружка первой, он тоже не помнил...
   Гаштет был почти пуст, хотя раньше здесь всегда было весело. Купцы с мясного рынка, что находился неподалеку, собирались сюда после трудового дня, хвалились выручкой, пили вино, заключали сделки. И самым желанным человеком на этих сборищах был он, Августин, бродячий музыкант, который развлекал публику своими веселыми шуточками и игрой на волынке. А еще он любил сочинять куплеты, частенько непристойного содержания и сам же пел их под свою волынку, доводя купцов до слез от громкого смеха.
   Но уже давно смех не был слышен ни здесь в Грихенбайзеле, ни в самом городе. Город был напуган. Страшное слово - чума - слышалось повсюду, даже если никто не произносил его вслух. Чума чувствовалась в этом зловонном жутком запахе, который стоял в воздухе, и был ужаснее даже чем тот, давно въевшийся в камни мостовой и стены домов запах навоза и крови, доносившийся с мясного рынка. Чума была в испуганных глазах жителей Вены, которые боялись друг друга и старались не высовывать нос из дома, чтоб не заболеть.
   Люди стали другими. Всегда веселые, добродушные венцы вдруг превратились в подозрительных, жестоких и злых лжецов. Каждый боролся лишь за себя и свою семью. Любой человек, подхвативший опасный вирус, становился изгоем, и ему неоткуда было ждать помощи и спасения, только безжалостная и ужасная смерть приходила за ним в свой срок, он падал прямо на улице, или тихо умирал дома, зная, что никто не придет на помощь. Потом приезжала санитарная команда и вывозила эти ужасно пахнущие, гниющие трупы за город, сбрасывая их в один большой ров и присыпая землей, чтоб запах разносился не так далеко. В этом рву бегали торжествующие огромные крысы, поедая трупы и заражаясь чумой, которую разносили потом по всему городу.
   Даже недавняя осада турков не разъединила людей так, как эта "черная смерть". Тогда тоже было тяжело, но все держались вместе, помогали друг другу, и турки не смогли осилить этот непобедимый город, а вот теперь, казалось, Вена превратилась в огромное заброшенное кладбище.
   Августин еще раз обвел мутным взглядом гаштет, за соседним столом сидел проповедник, которого в Вене все знали и любили. Абрахам Санта Клэр, частенько появлявшийся на мясном рынке, удивляя народ своим острословием и не похожий на остальных чопорных и высокомерных проповедников, улыбался Августину и просил его спеть. Августин улыбнулся в ответ, взял волынку и попытался заиграть один из своих веселых куплетов, но слезы, застывшие в глазах, выдавали его печаль и страх.
   Августин уже подписал себе приговор, еще позавчера ему показалось, что на теле появились подозрительные черные пятна и жар, не спадавший уже два дня, подсказывал, что чума добралась и до него. Именно поэтому он сидел сейчас здесь и напивался, чтоб не заметить, когда за ним придет та жуткая старуха с косой и заберет его в царство смерти, в которое ему совсем еще не хотелось.
   Опустив голову, он положил рядом на лавку свою верную подругу - волынку и снова взялся за кружку с вином. Проповедник подсел к нему, Августин невольно отодвинулся...
  -- Я, кажется, болен, святой отец, мне бы не хотелось заразить и вас.
  -- Августин, бог всемилостив и милосерден, все мы когда то умрем, но победить эту страшную болезнь мы сможем только вместе, помогая друг другу.
   Августин удивленно посмотрел на Санта Клэра, и отодвинулся еще дальше.
  -- Я понимаю, святой отец, что церковь заставляет вас заботиться о ближнем, но вы всего лишь человек, неужели вы не боитесь такой ужасной смерти?
  -- Нет, Августин, я ее не боюсь, я боюсь того, что происходит с нами перед страхом смерти. Люди становятся хуже зверей, и ад начинается прямо здесь, на земле.
   Меньше всего Августину сейчас хотелось спорить со святым отцом, он взял свою волынку, вино, и, попрощавшись, вышел из гаштета. Зловонный запах сразу ударил в нос, и Августин глотнул добрую порцию вина из кружки. Он не знал, куда идет, собственно и некуда было, всегда заполненные веселыми, поющими людьми улочки, были пустынны.
   Августин побрел к Красной башне у городской стены, через которую раньше в город въезжали гости. Сейчас здесь не было даже караульных, только санитарные кареты сновали мимо, вывозя трупы за город и сбрасывая их в ров. Дойдя до городской стены, Августин обернулся назад. Его любимая Вена смотрела на него черными глазницами окон, в которых не было видно людей, их нигде не было видно.
   Тишина, зловоние, одиночество, страх смерти и невозможность спастись от нее овладели им. Он дошел до рва, где хоронили умерших от чумы людей, сел на краю, и, допив вино, уснул прямо на земле. Вновь прибывшая санитарная команда, приняв его за очередного покойника, сбросила несчастного в ров, присыпав еще сверху трупами и землей.
   Утром Августин проснулся, с трудом понимая, где он находится. Голова трещала не столько от выпитого накануне вина, сколько от запаха, который въелся в нос, рот, во все его тело. Открыв глаза, бродячий музыкант ужаснулся, кругом лежали разлагающиеся трупы, черные, страшные, с открытыми глазами, в которых навсегда застыло отчаяние.
   Августин попытался пошевелиться, тело было крепко зажато, он смог высвободить только правую руку, чтобы отгонять наглых крыс, которые уже копошились неподалеку и поглядывали на него своими черными глазками - бусинками. Слава богу, еды для них было достаточно, и крысы его не трогали. Он хотел закричать, но голоса не было, да и кричать было некому, живых людей не было далеко вокруг, все боялись приближаться к этому месту.
   Он поднял глаза к небу и начал молиться, вспоминая все свои грехи, которых именно сейчас почему-то показалось слишком много. Августин вспоминал всю свою жизнь и прощался с нею, плача от безысходности и понимая, что ничего не может сделать.
   Вдруг там, наверху, послышались знакомые звуки, его родная волынка, казалось, откликнулась на его молитвы и запела таким чистым и красивым голосом, какого он всегда хотел добиться от нее, но не всегда получалось. Августин решил, что это галлюцинации, которые возникали у всех в последние дни болезни, и ему осталось совсем немного жить на этом свете. Музыкант закрыл глаза, и стал слушать незамысловатый напев, который доносился сверху. Он был настолько прост и мелодичен, что запоминался сразу. Августину захотелось сочинить слова на эту музыку, но они не приходили, хотя это всегда давалось ему очень легко.
   Он снова открыл глаза и вдруг увидел на краю рва человека, который наклонился к нему и, улыбаясь, сказал:
  -- Тебе уже расхотелось жалеть себя?
   Бездонные, голубые глаза этого человека смотрели с таким состраданием и любовью, что Августин невольно вспомнил проповедника из трактира. Человек протянул ему руку, и, ухватившись за нее, Августин, наконец, смог выбраться изо рва. На краю этой огромной могилы он оглянулся, и незамысловатый напев, который он услышал там, снова зазвучал в его голове, а слова сложились сами собой...
  
   Ах, мой милый Августин,
   Августин, Августин
   Ах, мой милый Августин,
   Всё прошло, всё...
  
   Он осмотрел свое тело, никаких признаков чумы не было. Августин вдруг понял, что действительно все прошло, он не болен, он выжил в этом кошмаре, а значит, могут выжить и другие. Он взглянул на человека, который вытащил его из могилы, и спросил:
  -- Как тебя зовут?
  -- Ионим...
  -- Откуда ты здесь? Ведь люди боятся приходить в это место.
  -- Я пришел сказать тебе, что только ты сможешь спасти этот город от чумы, только ты сможешь рассказать людям, что они должны быть вместе и помогать друг другу, тогда никакая болезнь не сломит вас...
   Ионим протянул Августину волынку, которую все еще держал в руках, и улыбнулся. Августин улыбнулся в ответ, взял свой верный инструмент и попытался наиграть мелодию, которую только что услышал. Волынка, казалось, запела сама, музыка дарила надежду на то, что действительно пройдёт весь этот ужас, так внезапно обрушившийся на несчастных венцев. Подняв глаза, Августин не увидел загадочного Ионима. Решив, что это очередная галлюцинация, музыкант пошел к городу, напевая только что сочинённую песенку.
   Шагая по узким улочкам, он вдруг заметил, что в черных глазницах окон появляются удивленные лица, прислушивающиеся к его музыке. Он стал петь громче, люди начали выходить на улицу, и шли вслед за ним, пытаясь подпевать. Когда Августин дошел до церкви Святой Барбары, которая находилась неподалеку от его любимого Грихенбайзеля, за ним шла уже довольно большая толпа. Венцам надоело бояться смерти и ждать ее прихода. Услышав музыку, которая давно не звучала на улицах Вены, они бросали все и шли за музыкантом. Веселая песенка вызывала в их глазах несмелые улыбки и дарила надежду на избавление от ужасной болезни, на радость и счастье.
   Дойдя до главной городской площади, Августин остановился, продолжая играть. Людей становилось все больше, площадь стремительно заполнялась поющими и веселящимися венцами. Они даже начали танцевать. Принарядившиеся мужчины, надевшие кокетливые шляпы с перышками, прибереженные для самых торжественных случаев, приглашали дам, тоже неизвестно когда успевших приодеться. Они, весело смеясь, пели и кружились в танце, который напоминал лендлер, впрочем, это было уже неважно. Главное, что музыка объединила людей, они перестали бояться, и чума ушла, словно испугавшись этого всеобщего веселья.
   Вдруг на площади появился Санта Клэр со своей неизменной улыбкой, подошел к Августину, и, подняв вверх руку, попросил слова. Народ притих, прислушиваясь к нему.
   Речь, которую проповедник произнес, запомнили все, с такой горячностью и радостью за свой любимый город он призывал венцев не забывать то, что произошло с ними сейчас, чтоб не дать повториться этому кошмару в будущем.
   Чума отступила от Вены, унеся почти треть ее жителей, и оставив в веках эту замечательную песенку:
  
   Ах, мой милый Августин,
   Августин, Августин
   Ах, мой милый Августин,
   Всё прошло, всё...

Глава 13

   Какой то посторонний звук прорвался сквозь наушники, сбив мысль. Дима поднял голову, ничего себе, будильник уже напоминал, что пора в институт. Оказывается, он всю ночь просидел за синтезатором, изучая его.
   Это было настолько интересным занятием, что время пролетело неожиданно быстро. Дима перебрал все банки звуков, он бесконечно экспериментировал, накладывая один звук на другой, получая совершенно новое звучание знакомых инструментов, играл этими вновь изобретёнными звуками мелодии, нечаянно приходившие в голову. Пробовал расцвечивать их разными эффектами, которых тоже было великое множество. Перед ним открывались, как ему показалось, неограниченные возможности в создании музыки.
   Состояние лёгкой эйфории не покидало его, время будто остановилось. Он впервые испытал это бессознательное ощущение, будто творил не он, а чья то легкая рука вела его по начальным ступеням мастерства.
   Дима включил запись того, что он играл этой ночью, и поразился. Никогда раньше он не писал такой музыки. Иногда в ней слышались тревожно-печальные нотки, иногда она становилась лёгкой и прозрачной, словно ручеёк перекатывался по камням, иногда в ней можно было услышать щебетание птиц, или перешёптывание осенней листвы, а иногда вдруг можно было отчётливо услышать перезвон церковных колоколов...
  

Глава 14

   Церковный хор допевал последние аккорды торжественной мессы. Главную партию вел аббат, вдруг он замолчал, не допев до конца. Хор, лишившись солиста, еще некоторое время тянул свои партии, потом наступило недоумённое молчание. Удивленная паства подняла головы, аббат стоял у алтаря, глядя на икону Христа так, как будто оттуда снизошел сам Иисус. Потом он резко повернулся ко всем спиной и молча убежал в ризницу.
   Люди стояли, недоуменно переглядываясь, не зная, продолжать молиться, или расходиться по домам, затем по храму волной покатился громкий шепот:
   - Сумасшедший, аббат сошел с ума....
   Аббат всегда был несколько странным. Маленького роста, с впалой грудью и узкими плечами. Голова же, напротив была непропорционально большой, и, вдобавок, увенчанной огромной шапкой ярко-рыжих волос, за что и прозвали его рыжим аббатом. Впрочем, прозвище досталось ему в наследство от отца, который тоже был ярко-рыжим. Его большие светлые глаза смотрели на мир всегда немного грустно, казалось, он видел что-то такое, что было недоступно простым смертным.
   Вот и сейчас он увидел нечто, что заставило его бросить службу. В первый раз он увидел это там, на кладбище. Было самое начало весны, природа только начала пробуждаться от долгого зимнего сна. Солнышко уже дарило свое тепло, и его яркий свет проникал во все самые темные уголки, давая людям надежду на будущее. Хотелось петь вместе с птицами, которые тоже, казалось, оттаяли и громко распевали свои незамысловатые песенки.
   Но люди, которые медленно шли сейчас по дороге, хмуро опустив головы, не замечали этой всеобщей весенней радости. Небольшая похоронная процессия продвигалась к кладбищу, неся совсем маленький гробик. Малыш Антонио, родившийся 6 дней назад в семье Вивальди очень слабеньким, семимесячным, не смог выжить.
   Убитая горем мать уже не плакала, просто шла, глядя в одну точку, как будто окаменела. Она так ждала этого малыша, представляла себе, как будет играть с ним, как будет любить его, и вот теперь не может даже взять на руки это маленькое холодное тельце. Подойдя к кладбищу, процессия остановилась у свежевырытой могилки и старый священник начал читать свою короткую речь.
   Как будто услышав его молитвы, Антонио вдруг очнулся от сна, почувствовав, что задыхается. Он жадно глотал воздух, который еще оставался в этом маленьком заколоченном гробике, и не было сил закричать, что он жив. Малыш смотрел широко раскрытыми глазами на деревянную крышку, сквозь щели которой пробивался яркий солнечный свет.
   Вдруг света стало больше, намного больше, свет заполнил собой все это маленькое пространство, в котором он лежал, казалось, яркий свет окутывал его теплом, пытаясь согреть. Антонио увидел над собой чье то лицо. Незнакомый человек очень внимательно смотрел на него своими лучистыми, голубыми и прозрачными как небо, глазами. Малыш услышал чудесную музыку, она успокоила и позволила ему немного расслабиться. Страх, сжимавший в комочек маленькое тельце и не дававший вздохнуть, куда то улетучился. Антонио изо всех своих силенок вдохнул слабыми легкими оставшийся в гробике воздух и закричал.
   Этот крик услышала, а вернее почувствовала его мать, Камилла. Словно обезумев, она бросилась к могилке, и начала руками отрывать крышку гроба. Отец малыша, Джованни, попытался остановить ее, но мать не давала опустить гробик в землю и кричала, что их сынишка жив. Решив, что Камилла сошла с ума от горя, Джованни наклонился, чтоб обнять ее и увести с кладбища.
   В этот момент ребенок закричал снова, и отец тоже услышал этот слабый звук. Джованни сорвал крышку и еще более яркий свет хлынул на Антонио, на мгновение ослепив его. Малыш зажмурился и снова закричал изо всех сил. Камилла схватила его на руки, крепко прижав к себе, как будто боялась, что кто-то опять попытается отнять у нее это слабое беспомощное тельце. Так Антонио родился второй раз.
   С тех пор этот теплый, яркий согревающий его больное тело и душу, свет он видел очень часто. Свет возникал неожиданно, в самый неподходящий момент, а вместе с ним к Антонио всегда приходила музыка. Эта музыка была прекрасна, она казалась рожденной самим небом, солнцем, и он всегда торопился записать ее, пока она не исчезла, не улетучилась вместе с этим чудесным светом.
   Вот и сейчас, во время мессы, он поднял голову и взглянул на икону Иисуса Христа, Иисус смотрел на него своими бездонными, печальными глазами. Они словно ожили, излучая тот самый волшебный свет, и пытаясь рассказать Антонио что-то важное. И в этот момент он перестал слышать хор, а в голове зазвучала совсем другая мелодия. Она переливалась всеми цветами радуги, звенела божественными колокольчиками, она парила там, под куполом, потом словно взрывалась скрипичными трелями и осыпалась вниз звуками кульминации.
   Музыка звучала в нем так сильно, что он не мог сопротивляться, Антонио убежал в ризницу, схватил первый попавшийся листок бумаги и начал писать. Он писал, лихорадочно прислушиваясь к звукам, пока в его голове не прозвучал последний аккорд этой чудесной мелодии.
   Только потом аббат повернулся лицом к молящимся, и, увидев недоуменное выражение лиц, услышав их перешептывания, понял, что этот поступок будет стоить ему сана. Впрочем, ему было все равно, он никогда не хотел быть священнослужителем. Его отец настоял на этом. Антонио хотелось заниматься только музыкой. Отец был скрипачом Капеллы Святого Марка, мама тоже неплохо играла на скрипке, и музыка окружала Антонио с самого детства. Ему безумно хотелось не только слушать игру родителей, но и самому играть те мелодии, которые звучали в его маленькой огненно-рыжей головке.
   В 5 лет отец начал учить его играть на скрипке, малыш был настолько способным учеником, что уже к 10 годам мог свободно подменять своего отца в Капелле. Руководитель Капеллы так полюбил маленького рыжеволосого гения, что сам начал учить его композиции и игре на органе.
   Настойчивость и целеустремленность Антонио поражала, он всегда очень много работал, несмотря на свое слабое здоровье. Приступы удушья мучили его с детства. Когда музыкант начинал задыхаться, ему казалось, что он снова там, в заколоченном гробике, воздуха остается совсем мало, и надо успеть сделать что-то очень важное. Что-то, ради чего он остался жить на этом свете. Он так много и быстро писал, что, казалось, музыка жила в нем всегда.
   Антонио Вивальди не только сочинял концерты, оперы, духовную музыку, но и был виртуозным исполнителем, много преподавал, был импресарио в театре, ставил почти все свои оперы сам, объездил с гастролями всю Италию.
   Неизвестно, откуда брались силы в этом маленьком, больном теле. Казалось, сам Бог помогал ему выжить и рассказать людям о том, как можно победить болезнь и не сдаваться.
   Невозможно найти другую музыку, в которой было бы так много жизненной силы, энергии и гармонии, солнца и света, как в его концертах...
  
  

Глава 15

  -- О, Боже, опять...
   Дима развернулся и вышел из дома, не успев в него зайти. Увидев в глазах жены очередной скандал, и не желая развивать тему, он предпочёл вернуться на улицу. Впрочем, там было не лучше. Нудный осенний дождь моросил, не переставая, с самого утра. Настроение испортилось вконец. Дима медленно шёл по улице, раздумывая, к кому из друзей он мог бы сейчас заглянуть.
   В соседнем доме призывно светились Лёвины окна, но к нему сейчас идти не хотелось. Именно там, на дне рождения друга, он и познакомился со своей будущей женой. Молодая, очень красивая и стройная девушка с длинными русыми косами так понравилась Диме, что он тут же начал ухаживать за ней.
   Он пошёл тогда провожать её, а потом долго искал встречи, чтобы снова заглянуть в эти прекрасные глаза, и увидеть там, как ему казалось, бесконечную любовь. Дима сразу же решил, что это судьба и предложил пожениться. Она согласилась. Если бы он только знал, как быстро любовь в её глазах сменится сначала безразличием, а потом почти ненавистью.
   Дима шёл домой, как на минное поле. Бесконечные, выматывающие душу, скандалы и упрёки измучили его вконец. Не помогло даже рождение дочки, а потом и сына. Дима перестал ездить на концерты, чтобы не раздражать жену, загрузил себя на полную катушку работой, бесконечно добывая для семьи деньги, но их всё равно вечно не хватало, что вызывало бури негодования и недовольства с её стороны.
   Иногда ему казалось, что эта бессмысленная суета никогда не кончится, что он тратит жизнь как-то не так, как нужно. Единственным спасением оставалась музыка. Дима старался подольше задержаться на работе, чтобы приходить домой, когда жена уже спит. Тогда он тихонько раздевался, пробирался на кухню, быстренько чего-нибудь перекусывал и бежал к инструменту. Надев наушники, чтобы не мешать домашним, он бесконечно экспериментировал со звуками.
   Хотя, в последнее время, вконец вымотавшись, он стал очень сильно уставать, и на музыку частенько уже не оставалось сил, а иногда, после очередной ссоры, не было и желания...
  

Глава 16

  -- Выходи, Луи! Мы опоздаем на занятия! Нас ждут в капелле...
   Отец искал его уже полчаса, но Луи совсем не хотелось идти на занятия музыкой. Он спрятался за огромным дубом, росшим недалеко от дома, который был его давним другом и частенько спасал от неприятностей.
   Отца Луи по-своему любил, хотя тот был довольно мрачным и взбалмошным человеком. Работая певчим в Боннской придворной капелле, отец мечтал, чтоб его сын стал великим музыкантом. Маленький Луи вынужден был часами заниматься музыкой в то время, когда его сверстники весело носились по двору, играя в веселые игры. Малыш боялся подходить к ребятам, они частенько грубо подшучивали над ним и никуда не брали с собой.
   Луи больше нравилось смотреть в небо, там летали большие, красивые и свободные птицы. Еще иногда ему удавалось убежать в лес, где часами он мог любоваться на маленькую травинку, или цветок, удивляясь, откуда в них столько красоты. Еще он любил сидеть у ручья, и слушать, как журчит вода по мелким камушкам.
   Во всем этом он видел и слышал свою музыку, прекрасную и волшебную, совсем не такую, какую заставлял разучивать отец. Иногда он пытался подобрать свои мелодии на органе, или клавесине, и всем музыкантам в Боннском придворном оркестре очень нравились его импровизации. Он, наравне с взрослыми, играл в концертах, и любители музыки прочили ему великое будущее.
   Но сегодня Луи был очень расстроен. Утром отец сказал ему, что он не будет больше ходить в школу, чтоб все свое время посвящать только занятиям музыкой. Маленький музыкант решил бежать. Его давно влекла к себе далекая и прекрасная Вена, город великих музыкантов, царство музыки...
   Людвиг проснулся. Он давно уже вырос из того маленького задумчивого мальчишки в старого, угрюмого, нелюдимого композитора. Его произведения были широко известны, их играли лучшие музыканты. Сам он уже не мог играть и давно не выступал в концертах. Он вообще не любил показываться на людях из-за своей болезни.
   Он посмотрел в окно, там вовсю бушевала весна. Раньше он любил это время года, когда хотелось жить, творить, сама природа давала много тем для его музыки. После долгой зимней спячки она будто просыпалась, и многообразие самых прекрасных звуков наполняло мир. Это были звуки самой жизни. Но сейчас он совсем не слышал их, и отчаяние наполнило душу с новой силой.
   Воспоминания нахлынули на него снова...
   Вена! Наконец то он приехал сюда, один бог знает, как мальчишка добирался до этого прекрасного города. Но ему очень хотелось быть здесь, и вот он добился своего!!! Вскоре Луи познакомился с Моцартом, и великий маэстро признал его! Луи играл для него свои самые лучшие импровизации, и Моцарт, выбежав после концерта к его друзьям, которые ждали в соседней комнате, возбужденно сказал:
  -- Берегите его, однажды он заставит говорить о себе мир...
   Потом Луи упросил маэстро Гайдна давать ему уроки музыкального сочинения. Он очень хотел достичь совершенства в своем искусстве. Старик Гайдн любил его, хотя однажды сказал ему:
   - В вашем творчестве есть вещи прекрасные, и даже чудесные, господин Бетховен. Но очень часто музыка ваша столь угрюма, мрачна и тревожна, что на душе делается скверно и весьма неспокойно...
   Они частенько спорили о стилях в музыке, но, несмотря на различия во взглядах, Луи очень многому научился у маэстро. Он даже посвятил учителю свои первые три сонаты.
   Некоторое время талантливый юноша учился композиции у Альбрехтсбергера, автора отличного учебника по композиции. Своим упрямством Луи бесконечно раздражал учителя, так что тот однажды воскликнул:
- Этот тупица ничему не научился и ничему никогда не научится!
   Но Луи никогда не был тупицей, просто у него были свои понятия о композиции, которые он пытался рассказать Альбрехтсбергеру, а тот ничего не хотел слушать от молодого музыканта, считая, что может дать ему намного больше. Луи не стал спорить, просто ушел от него и начал выступать с концертами. В музыке его всегда было что-то странное и необычное, такое же загадочное, как он сам.
   Концертные выступления Луи в Вене, Праге, Берлине, Дрездене, Буде проходили с огромным успехом, но его это не радовало. Он чувствовал, что теряет слух. Оркестр с каждым разом звучал для него все тише и тише. Он боялся говорить об этом с людьми, ему казалось, что на этом жизнь заканчивается, музыкант не может быть глухим. Отчаяние захватило его, и, не зная как справиться с нагрянувшей бедой, Луи решил покончить жизнь самоубийством.
   Как сейчас он помнил свое состояние тогда, когда он долго обдумывал, как именно он это сделает, Луи даже написал завещание. Оно сейчас лежало в шкафчике, где хранились все его бумаги. Он много раз потом перечитывал этот пожелтевший листок:
   " Моим братьям прочесть и исполнить после моей смерти.
   О, люди, считающие или называющие меня неприязненным, упрямым, мизантропом, как несправедливы вы ко мне!
   Шесть лет, как я страдаю неизлечимой болезнью, у меня недоставало духу сказать людям: говорите громче, кричите, ведь я глух. Мое несчастье для меня вдвойне мучительно потому, что мне приходится скрывать его.
   Для меня нет отдыха в человеческом обществе, нет интимной беседы, нет взаимных излияний. Когда же я бываю в обществе, то меня кидает в жар от страха, что мое состояние обнаружится..."
   Дописав тогда до этого места, он отложил перо и задумался. Луи не заметил, в какой момент темнота в комнате начала рассеиваться, и в углу, над образами, появился странный мерцающий свет. Он смотрел на этот свет и не мог оторваться. Потом Луи услышал голос, звучавший как будто изнутри него.
  -- Ты не можешь умереть сейчас, ты еще не закончил свое дело на этой земле.
  -- Но я не могу так жить, я музыкант и я глух, моим мечтам не суждено сбыться, я не могу писать музыку!
   Отчаянно закричал Луи, едва сдерживая слезы.
  -- Ты можешь написать о своих страданиях, ты можешь написать музыку, которая будет лечить людей, когда им будет плохо так же, как и тебе...
  -- Кто ты?
  -- Ионим...
  -- Ионим? - Переспросил Луи, но ответа не услышал...
   Свет исчез, он просто рассеялся, горела только свеча на столе, молодой музыкант не мог поклясться, что он видел всё это наяву.
   - Наверное, я просто устал, - подумал он тогда...
   Но умирать уже не хотелось. Он думал о том, что даже если станет совсем глухим, музыка не покинет его, он не сможет играть ее, но написать ноты он сможет и без слуха, ведь есть еще его внутренний слух, который навсегда останется с ним. Посмотрев на свое завещание, он решил все-таки дописать его:
   "Какое, однако, унижение чувствовал я, когда кто-нибудь, находясь рядом со мной, издали слышал флейту, а я ничего не слышал, или он слышал пение пастуха, а я опять-таки ничего не слышал! Такие случаи доводили меня до отчаяния; еще немного, и я покончил бы с собою. Меня удерживало только одно - искусство.
   Искусству моему я обязан тем, что не покончил жизнь самоубийством.
   О, люди, если вы когда-нибудь это прочтете, то вспомните, что вы были ко мне несправедливы; несчастный же пусть утешится, видя собрата по несчастью, который, несмотря на все противодействие природы, сделал все, что было в его власти, чтобы стать в ряды достойных артистов и людей.
   Прощайте и не забывайте меня совсем. Будьте же счастливы.
   Людвиг Бетховен. Гейлигенштадт, 1801 год "
   Он прощался с прежним Луи, одиноким, больным, не уверенным в своих силах. Теперь он знал, что Бог не покинет его, он не останется наедине со своим горем.
   Утром вдохновение нахлынуло на него с новой силой, великий композитор начал писать свою восьмую фортепианную сонату, он давно обдумывал ее, но чего-то не хватало ему для того, чтоб закончить произведение. Сейчас он изживал свою беду и страдание в этой музыке, она несла утешение, Луи безумно хотел помочь себе и другим людям, испытывающим горечь и разочарование в этой жизни.
   Вскоре судьба подарила ему встречу с удивительной и прекрасной девушкой. Джульетта попросила его стать ее учителем музыки. Она так любила слушать, когда долгими осенними вечерами он играл ей на фортепиано. Склонив свою прелестную головку, она влюбленно смотрела на своего маэстро. Ей казалось, что сам ангел спустился с небес, чтобы играть для нее эту божественную музыку.
   Луи был влюблен как мальчишка, ему хотелось рассказать всем о своем счастье. Вдохновение не покидало его, музыка уже не была такой мрачной, именно тогда он написал самое лучшее произведение в своей жизни. Бетховен назвал его очень романтично: "Лунная соната".
   Любовь давала ему силы справляться с болезнью, но он все равно пытался скрывать свое состояние. Он не рассказывал Джульетте о своей глухоте, боясь, что она разлюбит его, и предпочел расстаться с ней раньше, чем совсем оглохнет... Луи очень много писал, он хотел успеть все рассказать о своем несчастье. Сам бесконечно страдая, он пытался помочь другим, попавшим в беду.
   Когда несчастный музыкант совсем перестал слышать, ему пришлось завести разговорную тетрадь, чтобы вести беседы с людьми, потом этих тетрадей становилось все больше, он писал в них все, что с ним происходило, он уже не стеснялся своей глухоты, ее невозможно было скрыть.
   Луи не переставал писать, музыка отчетливо вставала в его воображении. Он знал, как должна звучать та или иная нота, он помнил звуки, которые он слышал в той, другой жизни, когда он еще был молод и счастлив, и хотел покорить весь мир своим талантом.
   Сегодня он закончил последнюю, девятую симфонию. В ней он написал другое, музыкальное завещание тем, кто будет жить после него. Он знал, что ему осталось совсем немного времени. Луи давно не вставал, одиночество давило и угнетало его. Посмотрев в окно, он увидел бушующую грозу.
   Ветер с треском ломал деревья, гремел гром, лил сильный дождь, природа как будто хотела, чтоб он в последний раз услышал ее весеннее звучание. Вдруг его ослепила яркая вспышка молнии, и ему показалось, что он действительно услышал гром, он поднял правую руку вверх и, крепко сжав кулак, посмотрел в небо со строгим, угрожающим лицом. Когда он опустил поднятую руку на постель, глаза его наполовину закрылись. Больше он не дышал, сердце великого музыканта остановилось.
   Луи победил свой страх, свою боль, свое отчаяние, он написал все, что должен был написать и мог теперь спокойно умереть...

Глава 17

   Дима остановился на краю огромной лужи, обойти которую было просто невозможно. Ночью была сильная гроза, и вот теперь эти нескончаемые лужи весело рябили от легкого весеннего ветерка. На другой стороне, прямо напротив него, задорно прыгали вечные оптимисты воробьи. Дима где-то читал, что у воробьёв глаза устроены по-особенному, отчего они видят окружающий мир в розовом цвете. Наверное, поэтому они никогда не грустили, даже холодной и лютой зимой, а по весне и вовсе оживали, радуясь солнышку и обильному количеству дождевых червей, вылезающих после дождя на теплый асфальт.
   Дима постоял ещё немного, наблюдая за весёлой вознёй купающихся воробьёв, и слегка завидуя их беззаботности, потом повернул назад, чтобы перейти на другую сторону дороги. Взгляд упал на Крестовоздвиженский храм, любовно называемый раньше прихожанами "Собором 12 апостолов" за то, что в двадцатых годах, когда закрывались поочерёдно все церкви в Екатеринбурге, духовенство переходило служить сюда, и иногда здесь одновременно служили до 12 священников. Одно время он был даже Кафедральным собором Екатеринбургской епархии.
   Потом храм всё же закрыли, и долгое время в нём был клуб, сменившийся художественными мастерскими, но не так давно справедливость восторжествовала, и храм снова передали Екатеринбургской епархии, начав восстанавливать.
   Несмотря на ремонт, Дима любил заходить сюда, иногда вместе с детьми. Здесь не было показного блеска и величия, отбитая со стен штукатурка с оставшимися кое-где фрагментами росписи, собранные с миру по нитке не самые дорогие иконы, даже пол пока ещё был наполовину разобран, но службы уже шли, несмотря ни на что. Храм восстанавливался очень медленно на скромные средства прихожан, видно было, что в его строительстве не участвуют ни бандиты, ни воры, может быть, потому и атмосфера в храме была очень тёплая и доброжелательная, несмотря на холод и разруху.
   Диме вдруг очень захотелось зайти туда. После яркого весеннего уличного шума и гвалта, тишина, царившая внутри, показалась просто необыкновенной. Невысокий, рыжеватый отец Мефодий, увидев постоянного посетителя, улыбнулся, и, поздоровавшись, вышел на улицу. Дима остался совсем один, только тихое потрескивание догорающих свечей в подсвечниках нарушало абсолютную тишину храма...
   Он подошёл к иконе Симеона Верхотурского. Диме очень нравилась эта икона. Симеон был изображён на ней не так, как обычно, у реки Туры с удочками, а на тёмном фоне в чёрной простой одежде. Его выразительные глаза смотрели на входящих в храм с отеческой лаской и состраданием, зная, что люди идут к нему за исцелением от своих болезней.
   Дима постоял возле иконы, думая о неисповедимости путей Господних. Ведь не мог же обыкновенный нищий странник, зарабатывающий на жизнь шитьём шуб и ловлей рыбы знать, что после смерти станет великим святым, одно прикосновение к мощам которого, поможет многим людям излечить тяжёлые недуги. Не знал, а просто делал то, что считал нужным, не брал денег за работу, не ловил рыбы больше, чем мог съесть, жил честно и праведно, рассказывая людям о Боге и призывая их к чистоте духовной.
   - Может, действительно так и надо жить, - горько усмехнулся Дима, - только вот, почему-то, не всегда получается...
   Постояв ещё немного, он пошёл дальше, к иконе Божьей матери, которую Московская Епархия подарила храму, её совсем недавно привезли сюда из Москвы, и она ещё стояла на самом почётном месте. Об этой иконе ходила молва, что она исцеляет души людей. Он подошёл поближе, взял одну свечу, лежавшую на краю подсвечника, и, подпалив её от соседней, почти догоревшей, установил рядом. Слова молитвы пришли сами, как будто он уже знал их когда то, потом забыл, а вот сейчас, перед святым образом, они снова возникли в памяти...
   Дима просил Богородицу направить его на путь истинный, помочь ему найти дорогу в жизни, выйти из этого заколдованного круга, который почти засосал его, как жуткая болотная трясина, и не хотел выпускать...
   - Ничего, ничего милый, всё будет хорошо, всё у вас наладится, - вдруг услышал он мелодичный женский голос.
   Ощущение было таким, будто Богородица ответила на его молитву, Дима испуганно обернулся, рядом стояла женщина, одетая в черную монашескую одежду. Он не слышал, когда она подошла, вернее, он мог поклясться, что вообще никаких посторонних звуков в этот момент не было: ни стука двери, ни скрипа ещё не до конца приколоченных половиц, женщина будто возникла из воздуха.
  -- Кто вы? - спросил он тихо.
  -- Послушница, - сказала она и улыбнулась ему в ответ, - Простите, если напугала, я хотела сказать вам, что вы будете лечить людей, и у вас всё будет очень хорошо.
  -- Лечить людей? - переспросил он удивлённо, - но каким образом? Я ведь не врач.
  -- Молитесь, и Господь приведёт вас туда, куда нужно...
   Женщина ещё раз улыбнулась и, отойдя к иконе Симеона Верхотурского, начала молиться. Дима, проводив её удивлённым взглядом, тоже хотел продолжить молитву, но странное предсказание женщины не давало покоя и он, решив расспросить её поподробнее, снова повернулся к ней, но в храме уже никого не было. Женщина исчезла так же внезапно, как и появилась.
   Озадаченный, Дима вышел на улицу, и неторопливо пошёл вдоль дороги, наслаждаясь весенним воздухом и раздумывая о том, что услышал от этой странной послушницы...
  

Глава 18

  
  -- Дима! Дим! - услышал он голос друга и обернулся. На другой стороне дороги Лёва, широко улыбаясь, пытался перебежать к нему, но не пускал непрекращающийся поток транспорта. Наконец, ему это удалось, и старые друзья, нечаянно встретившиеся после 2 лет разлуки, радостно обнялись.
  -- Лёвка, чёрт, здоровый какой стал, ты куда пропал то?
  -- Я же в Тель-Авиве сейчас живу, работаю там начальником отдела полиции, приходится держать себя в форме, сейчас к маме вот в гости выбрался ненадолго, а ты?
  -- Ух ты, здорово, а я всё здесь, работаю на заводе, главным инженером.
  -- Как жена? Дети?
   Дима опустил голову и тихо сказал:
  -- Развелись мы, дети со мной остались... Недавно с девушкой замечательной познакомился, Надя зовут, пытаюсь вот всё сначала начать, пока вроде нормально.
  -- Извини, не знал, - потупился Лёва, - Но, может, это и к лучшему? Я слышал, что вы не очень то ладили. Музыку то ещё пишешь?
  -- Конечно, пойдём ко мне, я тебе поставлю кое-что послушать.
  -- Да я бы с радостью, но знаешь, с дороги, двое суток не спал, голова трещит, не до музыки.
  -- Да пойдём, сто лет не виделись, у меня вино есть хорошее, по пять грамм, и голова болеть перестанет.
  -- Ну, ладно, уговорил...
   Дома Лёва по-хозяйски устроился на диване, Дима включил ему свою последнюю композицию и вышел на кухню, налить вина и настрогать сыра с колбасой, самую быструю закуску.
   Через 5 минут, зайдя в комнату, Дима обнаружил, что Лёва, блаженно улыбаясь, и слегка похрапывая, сладко спит под его музыку. Он улыбнулся, и, тихонько присев рядом, пригубил из своего бокала. Музыка успокаивала, он слушал её и вспоминал детские годы, в которых Лёва всегда был рядом. Задумавшись, Дима даже не заметил, что композиция закончилась, а Лёва давно проснулся и удивлённо смотрит на него.
  -- Слушай, а ты случайно не доктор?
  -- С чего ты взял? - улыбнулся Дима.
  -- Да голова то совсем прошла, будто и не болела, а ведь пять минут назад готов был на стенку лезть.
  -- Да ладно, не преувеличивай, просто поспал, отдохнул.
  -- Ага, целых пять минут поспал, да она только заиграла, я отключился, какие то видения в голове начались, музыка кончилась, и я проснулся, а голова не болит.
  -- Ну и ладно, хорошо же, чего расшумелся?
  -- Слушай, ты запиши мне эту свою музыку, я маме дам послушать, у неё всё время давление, головные боли мучают.
   Дима озадаченно улыбнулся, уже не в первый раз ему говорили, что его музыка имеет какие то лечебные свойства, а он не очень то в это верил. Но ведь Лёва врать не будет, и Дима твёрдо решил проконсультироваться с каким-нибудь специалистом в этой области.
   Утром Надюшка как раз собиралась к очень известному психотерапевту на консультацию и усиленно звала его с собой. Дима всё отнекивался, не очень то он верил во всех этих светил, но любопытство взяло верх, и он, прихватив кассету со своей музыкой, отправился вместе с женой к врачу.
   Светило долго разговаривал с ним, и с Надюшкой, слушал музыку, а потом твёрдо заявил: - Вы, дорогой мой, заблудившийся апостол, и с вашей музыкой ещё очень долго будут разбираться потомки.
  
  

Глава 20

  -- Вольфи, ну, пожалуйста, я очень хочу туда поехать!...
  -- Констанция, дорогая, ты каждый год ездишь в Баден-Баден, я не вижу у тебя особых проблем со здоровьем, и потом, ты же знаешь, у нас сейчас трудно с деньгами.
  -- Ну, милый, с деньгами у нас всегда трудно, а я так устала, мне просто необходимо поменять обстановку, отдохнуть, и потом малышу лучше появиться на свет там, на водах.
   Констанция снова взглянула в зеркало, кокетливо нахмурив бровки и погладив сильно округлившийся животик, улыбнулась сама себе, подумав:
   - А я ещё вполне ничего, несмотря на беременность, которая вот-вот должна разрешиться. Только бы малыш был похож на меня, вдруг Моцарт догадается, что ребёнок не его. Впрочем, сам виноват, ведь я много раз хотела родить ему, но дети умирали, выжил только один. А уж этого малыша я Богу не отдам, я буду любить его, как моего дорогого Франца. Как бы выпросить у мужа денег на курорт, и родить там, чтобы хоть немного придти в себя...
   Моцарт исподлобья взглянул на неё и нахмурился, он давно подозревал свою любимую жену в неверности, да и злые языки постоянно подогревали в нём ревность. Но как уговорить её не ездить, если он знал, что за уговорами последует скандал с закатыванием глаз, истерикой и прочими прелестями, а ему срочно нужно написать арию для очень известной приезжей скрипачки, которую он обещал к завтрашнему вечернему концерту, и совершенно забыл об этом.
   Музыкант отвернулся к роялю, и начал быстро писать ноты, демонстрируя любимой свою занятость, та, надув губки, вышла из комнаты, не забыв на прощание хлопнуть дверью. Моцарт отложил листок с нотами, принявшись усиленно растирать пальцы рук. Почему-то в последнее время у него начали сильно болеть суставы. Иногда они распухали так, что он не мог держать перо. Эти непонятные боли наводили на странные мысли. Ему казалось, что его травят каким то ядом, постепенно подсыпая в еду, чтобы смерть не наступила мгновенно, а медленно уничтожала его изнутри. Но подозревать своих близких в столь страшном грехе было выше его сил, он старался не думать об этом, хотя сладковатый запах смерти мерещился ему везде.
   Музыкант встал, медленно подошёл к окну. Больше всего его сейчас занимала опера "Волшебная флейта". Хотелось скорее закончить её. Опера должна была выйти замечательной. Старый друг Шиканедер написал чудесное сказочное либретто. В душе Моцарт всё ещё оставался тем маленьким гениальным Вольферлем, который в юном возрасте объездил с отцом и старшей сестрой Наннерль всю Европу, сводя с ума придворных дам своими музыкальными фокусами...
   Не по годам серьезный малыш, в напудренном парике и парадном камзоле с саблей на боку, который играл на клавесине сложнейшие произведения без единой ошибки, и кроме того, сам писал замечательную музыку, не мог не вызывать слезы умиления у восторженной публики. У него был абсолютный слух. Отец часто забавлялся, давая ему различные музыкальные испытания, например, сыграть на клавесине одним пальцем, или с завязанными глазами, иногда наоборот закрывал клавиши платком, и малыш играл вслепую. Он мог разгадать любую ноту, которую издавали часы с боем, колокольчики, или рюмки, и тут же сыграть ее на инструменте. Казалось, что его диковинным способностям нет конца.
   Тогда, в детстве, после очередного концерта он мог запросто забраться на колени к самой королеве, и преданно глядя ей в глаза спросить: - А разве вы меня не любите? И растроганная королева прощала ему все шалости, осыпая деньгами за его детскую непосредственность.
   Вот и теперь, уже став взрослым, в душе он продолжал оставаться ребёнком, совершенно не умеющим экономить, оттого денег вечно не хватало, они словно уходили сквозь пальцы, сколько бы он ни зарабатывал.
   Иногда, если нужно было срочно написать какой то заказ, а сил уже не было, он писал всю ночь, и чтобы не уснуть, просил Констанцию приготовить его любимый пунш и почитать ему сказки. Моцарту нравилось, как забавно она читает, словно маленький ребёнок, заливисто хохоча над каждой шуткой, он смеялся вместе с ней, и усталость всегда отступала.
  -- Констанция, о господи, что станет с нею и с детьми, если я умру? - невесело подумал Моцарт, и его глаза затуманились слезами...
   Ещё немного погрустив у окна, и решив, что ему срочно нужно развеяться, Вольфганг быстро оделся и вышел на улицу. Самая середина лета, почему-то, не спешила согреть солнышком, словно осенняя Вена встретила его серым непроглядным туманом. Впрочем, было совсем не холодно, разве что сырость, стоявшая в воздухе, навевала тоску и неуют. Он поплотнее завернулся в пальто и неспешным шагом направился в парк, любимое место отдыха венцев.
   Моцарт неторопливо шёл по тропинке, стараясь отвлечься от грустных мыслей, ему вдруг вспомнилась чудесная сказка, которую часто рассказывал ему отец о том, как он родился. Моцарт не верил, что так всё и было, но Леопольд клялся и божился, что сын был подарен ему Богом...
   Поздними зимними вечерами, обычно после какого-нибудь особо удавшегося концерта, довольный отец садился у окна, смотрел в звёздное небо и неторопливо рассказывал, как в то воскресное утро у его жены, Анны-Марии, матери Вольфганга, начались схватки. Это был уже седьмой ребенок, но над ними как будто висел злой рок. Из предыдущих шести выжила только одна Мария-Анна, прелестная малышка, которую он ласково называл Наннерль.
   Вот и тогда врач, который провел у постели роженицы целый день, не скрывал своей тревоги. Бедная Анна-Мария мучилась целый день, но ребенок, казалось, совсем не спешил на белый свет. А им обоим так хотелось мальчика, неугомонного, озорного сорванца, который весело носился бы по дому, играя со старшей сестрой.
   Время тянулось очень долго, невыносимо долго, казалось, оно было таким же густым, как этот туман. Леопольд посмотрел на часы - уже 19-40. Он снова перевел взгляд на небо, туман кое-где начал рассеиваться, и сквозь него стали выглядывать первые робкие звездочки. Они слегка подмигивали ему, словно обещая, что все будет хорошо. Он не заметил, как увлекся, рассматривая этих маленьких небесных посланников, которые все четче вырисовывали свои вечные узоры на вечернем небе.
   Вдруг одна из самых ярких и красивых звездочек отделилась от своего места и плавно полетела вниз, сгорая на лету и постепенно теряя яркий свет. Леопольд зачарованно провожал ее взглядом до самой земли, и в тот момент, когда она уже почти не была видна, раздался бой часов, который слился с громким криком роженицы. И тут же он услышал еще один крик, совсем слабенький, но показавшийся ему самой прекрасной музыкой на этой земле, крик только что родившегося человека.
   Леопольду почудилось, что это та самая упавшая звездочка подарила свое сияние их маленькому сыну, который, наконец, соизволил увидеть белый свет. Он вбежал в соседнюю комнату, измученная Анна-Мария улыбалась, глядя на малыша, и шептала: - Мой маленький звездочет, - оказалось, она тоже видела ту сгоревшую звездочку. Это было похоже на чудо, и снова взглянув в небо, Леопольд мысленно поблагодарил Господа...
   Вспомнив эту чудесную сказку, Моцарт горько усмехнулся. Многие говорили ему потом, что он не от мира сего. Он всегда жил весело, несмотря на нищету, которая иногда вдруг незаметно подкрадывалась к его семье, никому не отказывая в помощи. Музыкант мог отдать мало знакомому человеку последнюю рубаху, и ни разу не пожалеть об этом. Он не знал власти денег, они легко приходили к нему, но так же легко и уходили. Лишь Констанция с её всё возрастающими требованиями никогда не давала забыть ему о том, что он должен заботиться о своей семье.
   Бог дал ему чудесную возможность писать музыку, и за это Моцарт был несказанно благодарен ему. Музыка была его жизнью, она спасала от всех бед и неурядиц, она жила в нём постоянно, не давая спать, есть, заниматься чем-то ещё. Он бы мог зарабатывать больше денег, став не музыкантом, а кем-то другим, но в том то и штука, что Моцарт был музыкантом потому, что не мог не быть им.
   Даже сейчас, когда он шёл по осеннему парку, и вспоминал своё счастливое детство, в голове шла напряжённая работа. Он внимательно прислушался к звукам, появившимся сейчас внутри него, музыка была неимоверно печальной.
   Необыкновенной красоты аккорды торопились сложиться в единое целое, будто отпевая кого-то. Музыкант встряхнул головой, пытаясь избавиться от грустных мыслей, но ему это не удалось, музыка зазвучала ещё громче. Мало того, в неё вмешался посторонний звук, это был стук лошадиных копыт, цокавших по тропинке где-то недалеко.
   Он оглянулся, но густой, словно парное молоко, туман укрывал всё вокруг белой пеленой, сквозь которую невозможно было ничего разглядеть. Моцарт отошёл к краю тропинки, чтобы нечаянно вынырнувшая из тумана повозка не затоптала его. Вскоре показалась двуколка, на козлах которой сидел странный человек. Высокий и очень худой, почти прозрачный, одетый во всё чёрное незнакомец, проезжая мимо, повернулся всем телом к Вольфгангу и, приподняв над головой широкополую шляпу, поклонился ему, приветствуя. Моцарт мог поклясться, что не видел его раньше, эти холодные, пустые, ничего не выражающие, словно обдающие замогильным холодом, глаза он бы запомнил навсегда.
   Моцарт из вежливости поклонился в ответ, двуколка промчалась мимо, оставив его в ещё более ужасном настроении, чем до сих пор. Вернувшись домой, Моцарт долго не мог отделаться от мрачных мыслей и та печальная музыка, которую он услышал в парке, продолжала звучать в его голове, обрастая всё новыми и новыми пассажами. Констанция, снова забежав к нему перед ужином, заметила, что муж не в себе, и не стала донимать его с просьбами, а предложила приготовить пунш для поднятия духа. Он согласился, надеясь, что хотя бы любимый напиток исправит положение дел.
   Сидя за роялем и пытаясь закончить арию, заказанную ему для завтрашнего концерта, он немного отвлёкся от грустных мыслей, когда снова вошла жена, принеся большой бокал с пуншем, и сказала, что внизу ждёт незнакомый гость. Недовольный тем, что его отвлекают от работы, Моцарт вышел в гостиную и оцепенел. В большом кресле, удобно устроившись, сидел тот самый незнакомец, которого он встретил в парке. Приподнявшись, он поклонился хозяину дома и произнёс таким же холодным, скрипучим и неприятным, как и он сам, голосом:
   - Добрый вечер, маэстро Моцарт, прошу простить меня за столь неожиданный визит, но мне хотелось бы сделать вам заказ.
   - Чем могу служить? - холодно ответил Моцарт, которому хотелось поскорее отделаться от этого страшного человека. Про себя он решил, что не возьмёт этот заказ ни за какие деньги.
   - У меня недавно умерла любимая жена, и я хочу заказать "Реквием", чтобы достойно почтить её память. А так как вы очень талантливы, и говорят, что ваш бесценный талант подарен вам самим Господом, я бы очень хотел, чтобы написали сие произведение именно вы, маэстро. Я готов заплатить большие деньги.
   Незнакомец снова привстал и поклонился Моцарту, выражая своё глубочайшее почтение.
   За дверью послышалось шуршание юбок, и в гостиную плавно вплыла Констанция, сияя своей самой ослепительной улыбкой. Моцарт понял, что она слышала весь разговор, стоя за дверью, и теперь не отстанет от него, пока он не согласится на просьбу этого странного незнакомца. Тяжело вздохнув, Вольфганг спросил:
   - И сколько вы готовы заплатить?
   - Сто червонцев сейчас, авансом и столько же по окончании работы, надеюсь, что вы постараетесь написать мой заказ как можно скорее.
   Моцарт мельком взглянул на Констанцию, от таких головокружительных денег, она разрумянилась, заблестевшие глаза ясно говорили о том, что если он откажется, то она будет пилить его до окончания жизни.
   - Я согласен, - кивнул музыкант, и незваный гость, вытащив из-за пазухи небольшой кожаный мешочек, многозначительно позвякивавший в руках, положил его на стол.
   Моцарт не стал пересчитывать червонцы и, холодно попрощавшись с незнакомцем, вышел из гостиной. Констанция рассыпаясь в благодарностях, проводила гостя до дверей, и поспешила вслед за мужем, неся в руках заветный мешочек.
   - Милый, теперь я могу поехать в Баден-Баден? - проворковала она самым нежным голоском, на какой только была способна.
   - Делай что хочешь, дорогая, - устало произнёс Вольфганг, и, взяв бокал с пуншем, сиротливо оставленный на рояле, сел на маленький диванчик у стены, прикрыв глаза. Ему показалось, что эта беседа вынула из него последние силы. Констанция не уходила, она стояла у дверей, переминаясь с ноги на ногу, словно хотела что-то сказать.
   - Ну что ещё? - нервно переспросил Моцарт.
   - Милый, а ты не будешь против, если Франц Ксавер поедет со мной, мне ведь может понадобиться помощь, - промямлила Констанция, опустив глаза.
   Подозрение в измене жены вспыхнуло в нём с новой силой и превратилось почти в железную уверенность, но почему-то Моцарту было всё равно, он почувствовал себя опустошённым и бесконечно одиноким.
   - Нет, - прошептал он, не открывая глаз, - я не против, только оставь меня сейчас.
   Дверь потихоньку закрылась и Констанция, шелестя своими бесконечными юбками, наконец, ушла. Музыка, которую он услышал ещё в парке, снова зазвучала в его голове с неистовой силой, теперь он знал, что это за музыка. Это был "Реквием" по нему самому. Жить ему оставалось совсем немного, ровно столько, сколько нужно для выполнения этого заказа.
   - Господи, ну почему ты так несправедлив ко мне? Ведь мне всего 35 лет, я ещё слишком молод, - думал он в отчаянии. Сам себе он не смог бы объяснить, откуда взялось это мрачное предчувствие, казалось бы, что такого, обычный заказ, но нет, он чувствовал приближение смерти и раньше, а теперь был уверен, что это конец. Большими глотками выпив довольно крепкий пунш, Вольфганг прилёг на диванчик прямо в одежде, почувствовав, как закружилась голова и неимоверная слабость охватила всё тело.
   Где-то там носилась по комнатам жена, собирая вещи, его, когда-то самый любимый, ученик Франц слишком усиленно помогал Констанции. Вольфганг вновь почувствовал себя бесконечно одиноким, уставшим, больным человеком. Он вдруг понял, что сейчас ему не к кому пойти, просто поговорить по душам, поделиться своими страхами и сомнениями. Снова вспомнился отец, который всегда был рядом, пока Моцарт не решил стать самостоятельным и уйти со службы у ненавистного зальцбургского архиепископа, а потом уехать в Вену, женившись на Констанции. Отец был против их брака, но Моцарт младший настоял на своём решении.
   Впрочем, первое время они были почти счастливы, несмотря на то, что Констанция оказалась лишь слабым подобием своей сестры, в которую Моцарт давно и безответно был влюблён. Потом, видимо, Констанции надоели его непостоянные заработки, когда было пусто, она укоряла его, когда густо - мгновенно спускала куда-то все деньги, и снова была недовольна. Она начала искать счастья на стороне, он это чувствовал и очень переживал, но бросить музыку ради постоянного заработка было выше его сил. Супруги всё больше отдалялись друг от друга, даже единственный, выживший из шести ребёнок, которого они так долго ждали, уже не мог скрепить этот союз, когда-то казавшийся прочным.
   Эти грустные мысли не давали ему покоя уже давно, а сегодня они почему-то навалились с особенной силой. Суставы снова скрутила такая адская боль, что на глаза навернулись слёзы.
  -- Нервы, всё нервы, - подумал Моцарт, и, закрыв глаза, попытался уснуть. Сон не приходил, несколько раз в комнату забегала Констанция, уговаривая его раздеться и лечь в постель, но Вольфганг делал вид, что спит, ему не хотелось сегодня ни с кем разговаривать, впрочем, она не очень то и настаивала. Покрутившись около него пару минут, супруга в огромном возбуждении от предстоящей поездки снова убегала к себе, собирать вещи, навевая на него ещё большую хандру.
   Задремать удалось только под утро, впрочем, это был не сон, а какая то странная полудрёма - полубодрствование. Он помнил, как долго смотрел в окно, где рассеявшийся, наконец, туман, обнажил прекрасное звёздное небо во всей его первозданной красоте, и лишь одна мысль мучила его: - Почему так рано? Ведь я ещё многого не успел.
   Странное дело, не думая о смерти, он никогда не боялся её. А сегодня, когда она так безжалостно напомнила о себе, великий музыкант вдруг понял, как яростно ему хочется жить, дышать, писать музыку. Невероятная обида на весь мир и чувство несправедливости овладели им настолько, что думать о чём-либо другом он просто не мог.
   Он ясно помнил свои ощущения до последней секунды, пока вдруг не провалился в забытьё. Звук рояля, раздавшийся как гром среди ясного неба, заставил музыканта вздрогнуть и очнуться. Открыв глаза, Моцарт увидел незнакомого человека, сидевшего за его собственным инструментом и импровизирующего на ту самую тему, которая целый день не давала ему покоя. Торжественная, печальная, но очень светлая и красивая мелодия звучала так, как Моцарт сам хотел бы её сыграть.
   Не зная, явь это или сон, он боялся пошевелиться, чтобы таинственный музыкант не исчез. Музыка звучала всё громче, напористее, она захватила его целиком, завораживая и не давая опомниться. Вдруг, в момент наивысшей кульминации, на самом пике страсти, музыкант резко прекратил игру и повернулся к Вольфгангу.
   - Нет, не останавливайтесь, продолжайте, пожалуйста, - невольно вскрикнул Моцарт.
   Незнакомец отрицательно покачал головой, и пристально взглянул на Вольфганга ясными голубыми глазами:
   - Вот видите, я остановил игру на самом пике, и вам хочется ещё, хочется продолжения, верно? А если бы я играл эту тему несколько дней подряд, то, конечно же, утомил бы вас, маэстро?
   - К чему вы клоните? - удивлённо переспросил Моцарт
   Незнакомец грустно улыбнулся и, подойдя к окну, ненадолго замолчал, глядя на звёзды, уже начинавшие потихоньку терять свой яркий ночной свет, готовясь к приходу утреннего солнца. Затем он снова повернулся к Моцарту и не менее грустно продолжил:
   - Мы только песчинки в этом мире. Мы приходим сюда с определённой миссией и, выполнив её, должны уйти. Разве не лучше уйти на самом пике, известным и любимым всеми музыкантом, а не дряхлым стариком, когда-то писавшим прекрасную музыку. Выжившим из ума брюзгой, который, давно уже написав всё, что мог, не желает примириться с этим, и бесконечно жалуется на свои болячки и непонимание близких людей.
   - Кто вы? - прошептал Моцарт, испуганно глядя на незнакомца.
   - Ионим, - ответил тот, и, улыбнувшись, продолжил свою мысль,- Я бы предпочёл первый вариант, а вы?
   - Я никогда не думал об этом, и потом до дряхлого старика мне ещё далеко...- задумчиво ответил Вольфганг.
   - Время летит незаметно, - улыбнулся Ионим, - Впрочем, выбор за вами...
   Моцарт задумался. Он с самого раннего детства жил настолько полной и насыщенной жизнью, не давая себе ни минуты передышки, что иногда ему казалось, что он прожил не 35, а все 70 лет. Может быть, и в самом деле прав этот незнакомец, и ему пора уходить, хотя, конечно же, не хотелось. Впрочем, время ещё есть, он должен написать этот реквием, это будет его самое прекрасное произведение, и если Богу угодно, чтобы он отпел сам себя, ну что ж, он сделает это достойно...
   Он поднял глаза, комната была пуста, Ионим словно привиделся ему во сне. Моцарт даже не удивился, сев за рояль, он начал лихорадочно писать ноты, записывая в них всю свою короткую, но такую яркую и прекрасную жизнь...
  

Глава 21

  
  -- Простите, вам ещё кофе? - спросил скучающий официант, явно не радующийся этим скромным посетителям, которые весь вечер только говорили и выпили уже кружек 20 кофе.
  -- Нет, спасибо, - ответил Дима, и, посмотрев на Машу, сказал: - Может, пойдём, прогуляемся?
   Она кивнула в ответ, и они вышли на улицу. Там было уже прохладно. Осенний вечер напоминал о том, что лето кончилось, и, несмотря на то, что днём солнышко ещё пригревало, и было довольно тепло, вечером холодный ветер задувал под лёгкие курточки, напоминая о скорой зиме.
   Расставаться, почему-то, не хотелось, Дима поёжился и предложил, - Если я тебе ещё не надоел со своими рассказами, может, пойдём ко мне в студию? Там, правда, ремонт, зато тепло.
   Маша улыбнулась: - Ну что ты, мне очень интересно, потом, я никогда не была в настоящей студии.
   Они медленно пошли вдоль пустынной набережной реки, продолжая разговор.
  -- Послушай, Дима, а этот Ионим, он кто? - задумчиво спросила Маша.
  -- Я сам не знаю, мне кажется, что эти сны даны мне для того, чтобы я это понял, но, видимо, пока ещё мне рано знать об этом.
  -- Странно это всё, а твоя музыка, я могу её послушать?
  -- Да, конечно, сейчас придём, я поставлю тебе кое-что, послушаешь.
   Холодный ветер подгонял в спину, и они, немного попетляв дворами, довольно быстро дошли до студии. Отперев дверь, Дима пригласил войти нечаянную гостью. Маша огляделась по сторонам, фотографии известных музыкантов с автографами и дарственными надписями украшали стены. Рядом с некоторыми из людей, которых она видела только по телевизору, стоял неизменно улыбающийся Дима.
   - Ты их всех знаешь? - удивлённо спросила Маша.
   - Это моя работа, - улыбнулся в ответ Дима, - не замёрзла?
   - Да нет, - пробормотала изумлённая Маша, снимая курточку, - а кем ты работаешь?
   - Саунд-продюсером на радио.
   - Ты же говорил на заводе, главным инженером.
   - Я тогда ушёл с завода тоже при довольно загадочных обстоятельствах.
   - Расскажи...
   - Тебе, в самом деле, это интересно?
   - Очень, - Маша удобно устроилась в большом кресле и приготовилась слушать дальше.
   Дима включил компьютер, тот монотонно зажужжал, загружаясь. Наблюдая за цифрами и буквами, бегущими по экрану монитора, он задумался, вспоминая давно прошедшие события...
  

Глава 22

  
   Дима сидел за огромным столом в директорском кабинете, явно скучая, планёрка затягивалась. Все эти планы, от выполнения и перевыполнения которых ничего не зависело, кроме скупого "Спасибо" директора завода, да и то только в том случае, если у него было хорошее настроение, надоели ему настолько, что вызывали резкое неприятие и тошноту. Он был неплохим специалистом, его ценили, но скучная и монотонная работа не нравилась.
   Дима посмотрел по сторонам, директора никто не слушал, все были заняты своими делами. Кто-то явно спал, умудряясь делать это с открытыми глазами и даже не храпеть, кто-то сидел с таким отсутствующим видом, что Дима не сомневался, спроси он сейчас этого человека, о чём идёт речь на планёрке, тот ни за что не ответит. Дима перевёл взгляд на стол, листок бумаги, лежавший перед ним был весь разрисован. Надо же, усмехнулся Дима, я и не помню, что рисовал, а всё как всегда.
   Остров в далёком море, освещённый ярким солнцем, и дельфины, резвящиеся вокруг него. Рука сама выводила эту картинку в минуты задумчивости, ещё с раннего детства. Дима очень любил дельфинов. Когда он был совсем маленьким, мама взяла его с собой на море. Там впервые он увидел этих замечательных животных. В дельфинарий они зашли не в самый удачный момент. Представления не было, а дельфинов переводили из одного бассейна в другой.
   Совершенно случайно Дима оказался рядом с клеткой, в которой лежал маленький дельфинёнок. Дельфинёнок смотрел на него так жалобно, что мальчик не удержался, и, протянув руку сквозь прутья клетки, погладил его по влажной коже. Ощущение от этого прикосновения он помнил до сих пор, Диме тогда показалось, что это ему самому очень плохо, и он задыхается без воды.
   Потом, когда дельфинёнка выпустили, наконец, в бассейн, он радостно нырнул на самое дно, и, разогнавшись под водой, с шумом и плеском выскочил высоко-высоко у самого бортика, обкатив Диму фонтаном брызг. Дима рассмеялся от неожиданности, а дельфинёнок перевернулся в воздухе и резко защёлкал клювом, будто тоже рассмеялся в ответ.
   С тех пор Дима был железно уверен в том, что дельфины такие же, как люди, они всё понимают и даже умеют разговаривать. А море стало его самой заветной мечтой, он рвался туда в каждый отпуск. Единственное место, где он мог отдохнуть душой.
   - Да, хорошо бы сейчас к морю, - тоскливо подумал он, переворачивая листок, чтоб никто не заметил его художества.
   Наконец, планёрка закончилась, директор отпустил всех по рабочим местам. Дима пошёл к себе, кинув дежурную улыбку секретарше и перемолвившись парой слов с замом. Зайдя в кабинет, он сел за стол и взял в руки газету, которую купил ещё утром, по дороге на работу. Открыв первую же страницу, он увидел статью, которая полностью захватила его внимание.
   Вообще то, Дима не очень интересовался политикой, но этот человек, совсем недавно ставший губернатором области, нравился ему своей напористостью, желанием изменить ситуацию, он даже выдвинул идею создать здесь отдельно взятую республику со своим бюджетом и самоуправлением. Вот за эту самую идею, похоже, он и впал в немилость. Президенту не понравилась излишняя самостоятельность новоиспечённого губернатора, и на него начались нападки.
   Дочитав до конца, Дима никак не мог успокоиться. Его возмутило, почему в нашей стране людей, хоть немного выделяющихся на общем сером фоне, всегда стремятся затоптать, измазать той же серой краской. Работа на ум не шла, и, кое-как досидев до конца дня, он ушёл домой. Позанимавшись с детьми, и уложив их пораньше спать, Дима тоже лёг, но сна не было. Мысли не давали покоя, он долго лежал с закрытыми глазами, ворочаясь с боку на бок. Наконец ему удалось задремать.
   Сквозь сон он услышал незнакомый голос: - Вставай, ты должен написать об этом песню.
   Ничего не понимая, он открыл глаза. На стене напротив висела бабушкина икона, та самая, на которую когда-то в детстве, он так долго глядел, пытаясь узнать то секретное задание, которое придумал для него Боженька. Бабушка давно подарила её на память Диме, и, переезжая с квартиры на квартиру, он всегда брал икону с собой, слишком много воспоминаний с ней было связано.
   Боженька смотрел на него всё теми же грустными глазами, только нимб вокруг его головы стал ярче. Он прямо на глазах стремительно увеличивался в размерах и будто светился изнутри. Как заворожённый, Дима не мог оторваться от этого зрелища. Вдруг он снова услышал тот же самый голос: - Вставай, ты не должен сейчас спать, напиши песню, ты сможешь.
   Немного напуганный, Дима встал, оделся и сел за инструмент, он писал всю ночь, а утром Надюшка настояла, чтобы готовую песню он отнёс в губернаторский штаб и показал губернатору. Она даже пошла вместе с ним, в качестве группы поддержки. Сначала их долго не пускала охрана, но какая-то железная уверенность, что он должен туда пройти, помогла ему убедить охранников. Губернатору было не до песен, он вышел к ним бледный, встревоженный, но, услышав первые же аккорды, сказал: - Молодой человек, а вы не будете против, если эта песня станет гимном нашей партии?
   С тех пор его жизнь круто изменилась, начались хорошо оплачиваемые заказы на песни, которые позволили, наконец-то, уйти с ненавистного завода и заняться самостоятельным творчеством. Именно тогда он смог поехать к лучшему другу в гости в Тель-Авив, и совершить своё маленькое паломничество в Израиль, к гробнице Иисуса Христа, а потом его неожиданно пригласили работать на радио...
  

Глава 23

   - Ничего себе, - изумлённо выговорила Маша, - это что, на самом деле так и было?
   - Я знал, что ты не поверишь, я сам до конца не могу поверить в то, что моя жизнь так круто повернулась в другую сторону, теперь у меня любимая работа, со мной моя музыка, я поступил в ещё один институт, учусь на психолога.
   - А это тебе зачем?
   - Я думаю, пригодится, - улыбнулся Дима и, повернувшись к компьютеру, включил негромко музыку.
   - Твоя? - спросила Маша.
   Дима кивнул молча головой, и Маша тоже решила помолчать, хотя вопросов в голове становилось всё больше и больше. Этот человек притягивал её своей необычностью. Она, конечно, видела музыкантов и раньше, но они никогда ей не нравились. Всегда важные и напыщенные, говорящие на своём, непонятном постороннему уху языке и делающие вид, что им известно нечто такое, что недоступно простым смертным, они не производили на неё никакого впечатления. Ей никогда не хотелось с ними общаться, хотя все её подруги просто мечтали о таких знакомствах.
   А этот был какой-то не от мира сего, он на самом деле знал нечто такое, что ей недоступно и жутко интересно. Те вещи, которые он так просто ей рассказывал, ни один нормальный человек не воспринял бы серьёзно. Она не знала, почему так легко поверила ему.
   - А вдруг он какой-нибудь сумасшедший, или маньяк? - мелькнуло в голове, - заманил меня на студию, рассказывает какие-то невероятные истории, а ведь на дворе уже ночь и неизвестно, чем это всё закончится.
   Впрочем, ей самой стало смешно от таких мыслей. Почему-то с ним было спокойно как никогда. Музыка незаметно укачивала, создавала лёгкое романтическое настроение, все её переживания отодвинулись куда-то далеко, она вдруг осознала, что за весь вечер ни разу не вспомнила о Максиме. Ей вообще не хотелось ни о ком и ни о чём думать. Просто плыть по течению, куда вынесет. Из забытья её вывел голос Димы.
   - Ты где? - улыбаясь, спросил он.
   - Не знаю, - пробормотала Маша, - кажется здесь, но мне уже пора домой.
   Она вдруг сообразила, что её воля полностью подчинилась его музыке. Это было необъяснимо, потому пугало и настораживало. Девушка вскочила с кресла и принялась торопливо натягивать на себя куртку. Дима, понимая её состояние, помог ей влезть в рукава и предложил подвезти до дома. Маша представила, как будет ночью добираться на попутках, и нехотя согласилась.
   - Странная ты, Маш, ещё утром собиралась умирать совершенно добровольно, а теперь боишься ехать со мной в машине.
   - Я не боюсь, с чего ты взял, - Маша рассмеялась, представив, как нелепо она сейчас выглядит со своими страхами.
   Пока он выключал компьютер и одевался, Маша ещё раз оглядела студию. На тумбочке, стоящей у противоположной стены, девушка заметила диск в бело-голубой коробочке. Она взяла его в руки, чтоб разглядеть внимательнее:
   - "Нити счастья", - прочтя вслух надпись на диске, Маша улыбнулась, - те самые, которые увидел Пифагор?
   Дима улыбнулся в ответ:
   - Наверно, не знаю, название пришло само, я его не придумывал. Он взял из Машиных рук коробочку с диском, распаковал целлофан и, вытащив свою фотографию, подписал на обратной стороне: - Машеньке на память, чтоб исполнялись все желания.
   - Нет, нет, я не возьму, мне неудобно, - запротестовала Маша.
   Дима очень серьёзно посмотрел на неё и сказал: - Поверь мне, Маша, тебе сейчас нужна эта музыка, не бойся ничего, просто слушай.
   - Спасибо, - потупилась девушка, покраснев.
   Оказалось, что у студии стояла Димина машина, усадив в неё Машу, он повёз её домой. По дороге они почти не разговаривали, она лишь показывала дорогу. Возле дома, выскочив из машины и поблагодарив за доставку, она махнула ему рукой и побежала к дому.
   - Маша! - крикнул он вслед,- надеюсь, ты больше не станешь прыгать с крыш? На тебя можно положиться?
   - Не знаю, не уверена, - расхохоталась она, и, ещё раз махнув рукой, забежала в подъезд.
   Дома Маша вдруг поняла, как она устала, сил не было даже раздеться. Она сунула подаренный диск в дисковод компьютера, уже изрядно покрывшегося пылью оттого, что его давным-давно никто не включал, поставила музыку на повтор и, упав, не раздеваясь на диван, моментально уснула.
   Проснувшись утром, Маша с удивлением обнаружила, что впервые за последние два года спала так крепко, что не слышала даже музыки, которая так и крутилась в компьютере, повторяясь снова и снова. Она огляделась вокруг, и вдруг увидела свою комнату как будто новыми глазами.
   Кругом валялись завалы журналов и газет, которые она приносила пачками с работы, чтобы отвлечься от мыслей о Максиме, да так и не читала. Пыль покрыла все её вещи таким толстым слоем, что на ней можно было рисовать. Поселившаяся здесь тоска не отпускала её очень долго и сейчас Маша вдруг почувствовала себя словно выздоровевшей от затяжной болезни, соскочив с дивана, она кинулась убирать квартиру.
   Целый день она мыла, чистила, выносила на помойку старые вещи, газеты, журналы, потом оторвала старые обои, и сбегала в магазин рядом за новыми. Работа поглотила её целиком, она как будто освобождалась от прежней жизни, и целый день Димина музыка крутилась в компьютере, добавляя ей силы. Маша была очень удивлена, что нисколько не устала, с поразительной лёгкостью сделав за два дня ремонт.
   О Максиме она почти не вспоминала, только когда убирала из рамочки его фотографию, стоявшую на полочке, сердце снова сжалось, но уже через минуту отпустило. Наконец, вся квартира засияла, как новенькая, Маша решила позвонить своей лучшей подруге и пригласить её в гости. Веруська, страшно обрадовавшись таким переменам, примчалась бегом, прикупив по дороге бутылочку вина, чтоб отметить её возвращение к жизни.
   - Маш, ну расскажи, что с тобой произошло? - не выдержала она, разлив по бокалам вино и слегка пригубив. Маша искренне, ничего не утаивая, рассказала ей о своём неожиданном знакомстве. Вера слушала с открытым ртом, веря и не веря подруге, а потом задумчиво заявила: - Слушай, Маш, а ведь он и есть Ионим.
   - Что? - переспросила она, не сразу сообразив, что подруга имела в виду.
   - Ну, понимаешь, он ведь к тебе пришёл, когда тебе было хреново, ты хотела умереть, а он спас тебя. Ты на себя посмотри, ты же ожила просто, а я ведь за тебя уже сильно беспокоилась, хотела тебя к психотерапевту тащить.
   Маша задумалась, такая мысль никак не приходила ей в голову.
   - То есть ты хочешь сказать, что в этом и есть его предназначение, спасать таких дурочек, как я?
   - Не дурочек, а людей, ты же не виновата, что так любила своего Максима, а он поступил с тобой по-свински. И ещё неизвестно, что было бы дальше, если бы ты не вышла из этой комы.
   Маша поёжилась, вспомнив, как чуть не погибла от своей глупости.
   - Слушай, Машка, у тебя хоть телефон его есть? Давай ему позвоним, поблагодарим за всё, - продолжила Вера. И только тут Маша сообразила, что у неё нет никаких координат своего спасителя. Она беспомощно посмотрела на Веруську, та, по взгляду определив её проблему, удивилась:
   - Ну, ты даёшь, подруга, ты хоть запомнила, где его студия находится?
   - Ты что, Вер, там же темень была, хоть глаз выколи, ничего я не запомнила, - неуверенно протянула Маша.
   - Да, точно Ионим, - сделала глубокомысленное заключение верная подруга, - вытащил с того света и исчез, даже телефона не оставил.
   Они ещё немного поболтали и Вера, совершенно успокоившись за свою подругу, помчалась домой. А Маша, оставшись одна, снова включила заветный диск и, закутавшись в тёплый плед, забралась с ногами на диван, пытаясь понять, что же такое в этой музыке, почему она так завораживает и хочется слушать её снова и снова.
   Неожиданно она почувствовала, что каждый раз воспринимает её как будто по-другому, и музыка вызывает в ней всегда разные эмоции и переживания. Вот сейчас ей, почему-то, вспомнилось детство, давние обиды, которые казались давно забытыми, вдруг вспыхнули в душе с новой силой, и безумно захотелось написать обо всём, что она когда-то пережила.
   Маша села к компьютеру, и начала торопливо стучать клавишами. Слова легко сами вязались в предложения, предложения в абзацы, она не замечала, что давно уже плачет, не вытирая слёзы. Очнулась она только утром, не заметив, как пролетела ночь. Прочитав своё творение, Маша удивилась, она никогда раньше ничего не писала, но много читала, и понимала толк в литературе.
   Она как будто выплакала этой ночью свои детские страхи, комплексы, и переживания, которые, как оказалось, всегда сидели где-то глубоко в подсознании и не давали ей жить спокойно. Огромный камень, который она носила столько лет в себе, будто свалился с её души. Единственное, о чём она пока не могла писать, это об их отношениях с Максимом, видимо, рана была слишком глубокой и пока не поддавалась осмыслению...
  

Глава 24

  
   Маша подошла к зеркалу, несмотря на бессонную ночь, выглядела она совсем неплохо. Исчезли тёмные круги под глазами, смертельная бледность заменилась лёгким румянцем. Чуть-чуть добавив макияж, она побежала на работу. Сослуживцы сразу заметили изменения в Машином облике и начали расспрашивать, что случилось, но она только улыбалась и отмалчивалась, не зная, надо ли говорить, что с ней произошло. Впрочем, она и сама не могла пока понять этого.
   Работы за время её отсутствия накопилось так много, что она еле успевала разгребать эти завалы, но чувствовала, что совсем не устаёт, делая всё легко, будто играючи. Увидев в Интернете сообщение, что в городе проводится выставка, необходимая ей по работе, Маша побежала туда собрать нужные материалы. Зайдя в выставочный зал, она сразу увидела Диму, тот проходил вдоль стенда с компьютерной техникой, рассматривая внимательно экспонаты и что-то уточняя у менеджера, стоявшего за стойкой. Решив немедленно поблагодарить его, Маша рванулась к стенду.
   - Дима, здравствуй!
   - Здравствуйте, - оглянулся тот, не сразу сообразив, кто это. Внимательно разглядев её, он удивился - Маша? Ничего себе, вы так изменились...
   От неожиданности, он, почему-то, снова перешёл на вы, Маша рассмеялась счастливым, звонким смехом, от которого сама уже отвыкла.
   - Дима, ты даже не представляешь, какое ты чудо, я хочу написать о тебе книгу, можно?
   - Книгу? Ты не говорила, что ты писатель.
   - А я и не знала об этом, Дим, я никогда не была писателем. Если бы не твоя музыка, то и не узнала бы никогда...
   - Знаешь, я так рад, что смог тебе помочь, Маш, а о чём ты хочешь написать?
   - Всё, что ты мне рассказал о себе, это просто удивительно, я поняла, Ионим это ты, и все те люди, о которых ты видел сны, они тоже Ионимы. Они приходят на землю, чтоб помогать другим своей музыкой, стихами, просто хорошими ободряющими словами. Поэтому, когда им самим становится плохо, Бог не оставляет их в одиночестве, он помогает им, как может. Эти люди очень часто несчастны, но призвание их в том, чтобы других сделать счастливыми, понимаешь? Твоё призвание в том, чтобы помогать людям.
   Выпалив всё это на одном дыхании, Маша осеклась, и внимательно посмотрела на него.
   - Ты ведь и сам это понял, да? - почему-то шёпотом спросила она.
   - Конечно, Машенька, я это понял, знаешь, наша встреча была необходима не только тебе, но и мне. Я ведь никогда и никому о себе не рассказывал, а когда пытался объяснить тебе всё, то моя жизнь как-то сама собой сложилась в одно целое, я почувствовал уверенность в своих силах, которой мне немного не хватало. Ты же сама понимаешь, что помогать людям найти себя - это очень трудный путь, я стараюсь идти по нему, но не всегда получается, я ведь обыкновенный человек, такой же, как все.
   - Ничего, Дим, ты не один, вас мало, но вы сильные, и потом, у тебя теперь есть я. Дим, можно я буду твоим другом?
   Дима рассмеялся, - Конечно, я буду рад такому другу, я вообще очень рад, Машунь, что мы познакомились, пусть даже и при таких грустных обстоятельствах.
   - А при других мы и не нашлись бы, - прошептала Маша, - ты ведь приходишь только тогда, когда кому-то очень плохо...
   Дима посмотрел на неё очень серьёзно и сказал: - Ну вот, ты опять киснешь. Знаешь, я думаю, что твоя книга не будет полной, если ты не съездишь со мной в одно место. У тебя есть пара часов свободного времени?
   Маша оглянулась, ей хотелось побродить по выставке, но это можно было сделать и завтра, и она кивнула головой.
   - А куда мы поедем?
   - Пока секрет, но поверь, тебе будет интересно, - улыбнулся в ответ Дима. Маша снова отметила про себя, что он всегда очень искренне улыбается, это притягивало к нему людей.
   По дороге они весело болтали о разных пустяках, ехать было довольно далеко, и Маша ещё несколько раз пыталась узнать, куда же они едут, но он стоически молчал.
   Наконец, дорога упёрлась в сосновый бор, дальше ехать было некуда. Дима остановился, Маша вышла из машины и огляделась. Огромные сосны окружали их со всех сторон, свежий лесной воздух дурманил голову, узенькая тропинка вела к невысоким кирпичным зданиям, расположенным неподалёку.
   Сначала Маше показалось, что они приехали в какой то санаторий, но, приглядевшись к надписи на ближайшем здании, она ужаснулась:
   - Клиника неврозов, чёрт, - кинувшись обратно в машину, Маша захлопнула за собой дверь.
   - Ты что? - удивился Дима, - Выходи, приехали.
   - Ты решил сдать меня в психушку? Что я тебе сделала? - крикнула Маша в окно.
   - Тебе бы не помешало, - расхохотался Дима, - выходи я здесь провожу музыкотерапевтические сеансы, послушаешь.
   - Не пойду, я психов боюсь, - заявила твёрдо Маша и ещё крепче вцепилась в сиденье.
   - Маша, ты опять, - укоризненно покачал головой Дима,- ну когда ты перестанешь делать скоропалительные выводы? Ты вспомни, что ты сначала говорила про "эффект Моцарта", ведь если с тобой этого не произошло сегодня, совсем не значит, что этого не произойдёт и завтра. Эти люди не психи, они просто попали в трудные жизненные ситуации, и, между прочим, в отличие от тебя не побежали бросаться с крыши, а приехали сюда подлечиться. Так что, кто из вас псих, ещё надо разобраться.
   При воспоминании о крыше, Маше снова стало стыдно, и она вышла из машины, тихонько прикрыв за собой дверь...
  

Глава 25

   Поднимаясь по ступенькам клиники, Маша оглядывалась с опаской, вспоминая те ужастики, которые она когда-то читала в книгах и смотрела в фильмах про психбольницы.
   К её удивлению, люди, встречавшиеся им в коридорах, казались очень милыми и симпатичными, только видно было, что они как натянутая струна, готовы в любой момент сорваться. Диму здесь очень ждали, радостно здоровались и тут же бежали в свои палаты, собирая всех на сеанс.
   Поднявшись на второй этаж, Маша прыснула со смеху и напряжение, не покидавшее её, вмиг улетучилось. На обшарпанных дверях, ведущих в зал, где проводились сеансы, красовалась написанная кем-то от руки на альбомном листе надпись "Зал бесконтактного секса".
   - Ты чем тут с ними занимаешься? - всё ещё смеясь, спросила она Диму.
   Тот, тоже рассмеявшись, ответил: - Сейчас узнаешь, бери одеяло и ложись на пол.
   - Ну, вот ещё, - не переставая смеяться, - возразила Маша.
   Но Дима, сразу посерьёзнев, ответил, - Маш, они немного особенные, стесняться будут при тебе, сделай вид, что ты одна из них, если хочешь присутствовать на сеансе, тем более, что ты недалеко от них ушла и помощь психолога тебе тоже не помешает.
   Маша вмиг посерьёзнела, взяла и его рук одеяло и, пройдя в самый дальний угол зала, постелила его на пол. Потом села на одеяло, по-турецки скрестив ноги и наблюдая за Димой. Тот готовился к сеансу. Включил музыкальный центр, приготовил нужные диски, потом постелил себе одеяло и сев на него, закрыл глаза, собираясь с мыслями.
   Маша никогда раньше не была на таких сеансах, только когда-то давно из любопытства ходила на шоу одного известного колдуна. Тогда она вышла на сцену, ей хотелось испытать, что же чувствуют люди под гипнозом. Встав вместе со всеми в одну линию, как велел им целитель, она попыталась расслабиться, но почему-то гипноз её не брал.
   Люди, стоявшие рядом, начали качаться, подчиняясь командам колдуна, махать руками, она решила подыграть им, и принялась делать то же, что и все остальные, и вдруг услышала сзади злобное шипение: - Ты чего тут клоуна изображаешь? А ну марш со сцены.
   Она расхохоталась ему в лицо, и заявила: - А вы меня загипнотизируйте, я тоже хочу.
   К ней с двух сторон подскочили ассистенты и вытолкали со сцены. С тех пор Маша была железно уверена, что все эти колдуны не что иное, как обман и выманивание денег у слишком доверчивых граждан.
   Ей стало любопытно, что за шоу собирается сейчас устроить Дима, как- то не похож он был на того колдуна, да и вообще на шоумена. Зал постепенно заполнялся людьми, мужчины подходили и здоровались с Димой за руку, женщины улыбались ему, и с любопытством поглядывали на Машу. Она, почему-то, почувствовала лёгкий укол ревности и сама себе улыбнулась, сейчас ей вдруг захотелось, чтоб это был только её Ионим, и больше ничей.
   - Какая же я всё-таки, эгоистка, - подумала она и снова посмотрела на Диму.
   Он улыбался, здороваясь со всеми входящими, и приглашая занимать места с таким видом, будто это ковровое покрытие, устилающее пол, не что иное, как пляж на морском берегу где-нибудь в Сочи. Наконец, народ устроился, кому как удобно, и Дима как-то незаметно от приветствий перешёл к разговору. Он не учил собравшихся как жить, не изображал из себя мессию, а как-то удивительно просто говорил о тех проблемах, которые мучили, наверное, большинство людей.
   Невольно Маша заслушалась, она часто думала о них и сама, но у неё никогда не было чётких ответов, а Дима умудрялся ответить на любой вопрос, заданный из зала настолько убедительно, что никаких сомнений в его правоте не оставалось.
   Потом он предложил всем лечь поудобнее, и тихонько включил свою музыку. Маша тоже легла, закрыла глаза и постаралась расслабиться, впрочем, особенно стараться и не пришлось. Этого альбома она ещё не слышала, Дима что-то тихо говорил под музыку, захотелось спать, некоторое время она ещё упорно сопротивлялась, но потом, посмотрев на соседей, которые давно отключились и мирно посапывали рядом, Маша уснула.
   Ей снилось, что она лежит на берегу моря, ногами в воде, ласковые волны набегали прямо на неё и снова откатывались назад, оставляя приятное ощущение тепла. Тепло было и от солнышка, которое мягко грело, не поджаривая кожу, а прогревая её до самых косточек.
   Белые чайки носились над ней, иногда отчаянно вскрикивая и бросаясь в воду, а потом, выныривая с мелкой рыбёшкой в клюве, радостно неслись к своим птенцам, уже поджидающим их с раскрытыми ртами в гнёздах. Этими гнёздами, как маленькими чёрными окошечками, была изрыта вся скала, возвышающаяся на берегу, и казавшаяся неприступной крепостью.
   - А сейчас я скажу три, и вы медленно начнёте просыпаться, - услышала она Димин голос и даже расстроилась. Здесь, у моря, было так хорошо, что ей совсем не хотелось возвращаться. Она отчаянно попыталась дотянуться рукой до воды, чтоб в последний раз ощутить её тепло и открыла глаза.
   Осмотревшись, Маша увидела, что остальные пациенты тоже с неохотой потягиваются, выходя из своих грёз. Она встретилась взглядом с Димой, тот улыбался, давая им время адаптироваться в реальности. Потом он попросил каждого рассказать, где они были и что видели, по пути давая небольшие рекомендации по лечению, оказалось, сны тоже имели свой смысл, в них больные осознавали свои проблемы, даже те, которые не хотели признавать в нормальном состоянии.
   Машу он не стал спрашивать, да она бы и постеснялась при всех говорить, наверное, он это понял и не стал ставить её в неловкое положение. Маша видела, с каким удовольствием общаются с ним больные, впрочем, называть их больными, или психами она бы уже не стала, все они действительно были обычными людьми, попавшими в сложные обстоятельства и не сумевшие выбраться из них самостоятельно.
   Встреча затягивалась, его не отпускали, задавали вопросы, Маша внимательно ловила каждое его слово и невольно всё больше гордилась своим другом.
   Девушка, сидевшая у самого выхода, неожиданно задала вопрос, который заставил Машу слегка напрячься:
   - Скажите, Дмитрий, почему я очень ревную своего мужа? Я знаю, что он не изменяет мне, но стоит ему задержаться на работе, я начинаю сходить с ума, звонить ему, требовать объяснений, он раздражается, и мы всё время ссоримся.
   Маша, сама от себя не ожидавшая такой смелости, вдруг сказала: - А можно я отвечу?
   Дима одобрительно кивнул головой, и всё внимание обратилось на неё. Маша растерялась и, слегка покраснев, начала сбивчиво говорить: - Вы же не мужу своему не доверяете, вы себе не доверяете. Вам не хочется, или некогда заниматься собой и вы боитесь, что он найдёт человека более интересного, чем вы и уйдёт. Вам надо всего лишь обратить внимание на себя, полюбить себя и тогда он тоже полюбит вас, ему с вами будет настолько комфортно, что он сам не захочет никуда уходить, - выпалив всё это, Маша испуганно замолчала, и посмотрела на Диму, опасаясь, что подвела его и сказала что-то лишнее. В его глазах заплясали весёлые чёртики, он поднялся со своего места и громко объявил: - Хочу представить вам, это Мария, она пишет книгу о музыкотерапии, и пришла сегодня сюда, чтобы познакомиться с моим методом лечения.
   Бедная Маша от такого заявления готова была провалиться сквозь землю, а Димины пациенты загудели, зашевелились и вопросы посыпались уже к ней:
   - А когда выйдет ваша книга?
   - А где её можно будет купить?
   - А какие ваши книги можно купить уже сейчас?
   Маша, в бешенстве посмотрела на Диму, а тот, улыбаясь, соизволил придти ей на помощь:
   - По всем этим вопросам вы можете смело связываться со мной, я обязательно узнаю первым, когда книга будет готова и выложу информацию на своём сайте. А теперь извините, нам уже пора, сеанс окончен.
   И больные, собрав свои одеяла, медленно потянулись к выходу, с благодарностью прощаясь с ними. Часть Диминой славы теперь перепадала и Маше, признав её Диминым другом, люди пожимали ей руку и искренне желали удачи в написании книги, выражая огромное желание поскорее прочесть её.
   Когда в зале никого не осталось, Маша выдохнула:
   - Зачем ты это сделал?
   Дима весело расхохотался: - А теперь тебе некуда деваться, ты же хотела написать, пиши. Они теперь от тебя не отстанут, пока не закончишь.
   - Да уж, обратного пути нет, - рассмеялась в ответ Маша, - раз обещала, придётся писать.
  
  
  
  
  
  

Эпилог

   Дима снова взглянул на сцену, авторский вечер Маши и презентация её первой книги подходили к концу. Горы цветов, которыми завалили её поклонники, не вмещались в вазы, принесённые заботливыми работниками сцены. Раскрасневшаяся и счастливая Маша, немного уставшая отвечать на вопросы из зала, что-то говорила, глядя на него и улыбаясь. Он прислушался к её словам, оказывается, Маша приглашала его на сцену, рассказывая о том, кто стал причиной её успеха. Дима улыбнулся и под аплодисменты зала пошёл к ней навстречу.
   Вдруг он увидел, что с ней что-то происходит. Она смертельно побледнела, не сводя глаз с лесенки, по которой зрители поднимались на сцену с цветами. Дима перевёл взгляд в ту же сторону и всё понял. Он видел Максима только на фотографиях, но сразу узнал его. Максим поднимался к Маше с букетом роз и с виноватой улыбкой на лице. В панике Маша посмотрела на Диму, ища поддержки, но он лишь ободряюще улыбнулся, зная, что здесь он ей не помощник, и, выйдя на сцену, встал рядом с Машей, присоединившись к аплодисментам зрителей.
   Вдруг в зале раздались смешки и неуверенный шёпот из первого ряда:
   - Смотрите, близнецы...
   Маша облегчённо вздохнула и перевела взгляд на лесенку с другой стороны зала. Там, с огромным букетом её любимых белых лилий, поднимался другой человек, ставший для Маши самым родным за эти несколько месяцев. Они познакомились в Интернете, на сайте знакомств, куда Маша поместила свою анкету по совету верной подруги.
   Когда Маша в первый раз увидела его не на фотографии, а на встрече, она расплакалась, Сашенька был словно родной брат Максима. Но так же, как они были похожи внешне, они были совсем разными по характеру. Всё, чего ей так не хватало в Максиме, она нашла в Сашеньке, он искренне любил Машу и заботился о ней, стараясь делать всё, чтобы она забыла свою несчастную любовь.
   Сначала она просто радовалась этому неожиданному внешнему сходству, но потом поняла, что Саша - тот самый, единственный человек, который ей нужен. И вот теперь они встретились. Два безумно похожих, как братья близнецы, мужчины и она, которая должна была выбрать одного из них. Маша уже не сомневалась в своём выборе, хотя внутренне побаивалась встречи с Максимом, всё-таки 10 лет, которые невозможно было выбросить из памяти, когда она так любила этого человека, отдавая ему всё, могли напомнить о себе в любой момент.
   И вот этот момент настал. Она смотрела на него, и снова вспоминала тот день, когда он стоял с девушкой на трамвайной остановке, и вечер, когда он пришёл за вещами, и холод, поселившийся потом так надолго в её душе. Нет, она уже не злилась на него, обида прошла со временем, теперь она была ему даже благодарна за то, что он ушёл.
   Ведь если бы они не расстались, она никогда не прикоснулась бы к великой тайне Ионимов, не познакомилась бы с Димой и никогда не нашла бы свою настоящую любовь. Она жила с Максимом, растворяясь в нём, в его жизни и потеряв себя, потому он и ушёл тогда, что ему стало скучно. Он не замечал, что она тоже личность, достойная уважения, это заметил Дима и убедил её в том, что она сама может многое изменить в своей жизни и быть счастливой. Он подарил ей её саму, а, найдя себя, она нашла и свою любовь. Маша взяла Диму за руку и ещё раз объявила на весь зал:
   - Это человек, которому я обязана своей жизнью, своим счастьем, своей любовью, тот самый Ионим, о котором написана эта книга.
   Дима рассмеялся, зрители в зале взревели от восторга, устроив бурные овации, а Маша, поцеловав Диму в щёчку, подбежала к Сашеньке, и, зарывшись носом в цветы, счастливо улыбаясь, обняла его и подвела к Максиму.
   - Знакомьтесь, это Максим, Максим, это Саша.
   - Поздравляю тебя, Маш, - неуверенно протянув ей цветы, прошептал Максим, - честно говоря, не ожидал, молодец. Знаешь, мне очень жаль, что всё так получилось, ты уж прости меня.
   - Ну что ты, Максим, я давно простила, и желаю тебе счастья, - она прислушалась к себе, не вздрогнет ли душа, но поняла, что сейчас она абсолютно искренне сказала эти слова.
   Поставив его цветы в вазу, она оглянулась, Максим уже спустился со сцены и вышел из зала, тихонько затворив за собой дверь.
   Странное дело, Маша думала, что у неё разорвётся сердце, когда она встретит его снова, но сейчас сердце как-то не спешило разрываться от боли, она была абсолютно счастлива. Ещё раз посмотрев с благодарностью на Диму, она дала команду опускать занавес под громкие аплодисменты зрителей и, обняв двух своих самых дорогих на свете мужчин, прошептала:
   - Господи, как же я вас люблю...
   Дима слегка отстранился, Маша удивлённо посмотрела на него и только сейчас увидела, что в руке он держит коробочку с диском. Немного смутившись, Дима сказал: - Машунь, ты извини, я сегодня без цветов, у меня для тебя другой подарок. Он протянул ей компакт-диск и продолжил: - Я вот новый альбом закончил, может быть, тебе будет интересно? Правда, на Моцарта я не тяну и хороших удоев не обещаю...
   Саша непонимающе взглянул на них, а Маша и Дима, как два заговорщика, расхохотались над только им понятной шуткой. Маша взяла в руки диск: на белом фоне резвились, нарисованные синим карандашом, дельфины, а восходящее солнце освещало далёкий незнакомый остров манящий своей таинственностью и неизведанностью.
   "ИОНИЯ",- прочла она вслух название диска, и непонятная тоска вдруг защемила сердце.
  
   - Ты уезжаешь? - спросила она тихо, сообразив, что он прощается с ней.
   Дима молча кивнул головой, словно Ионим уходил в далёкую и загадочную страну, выполнив здесь свою миссию
   - Но ты же ещё вернёшься? - спросила она, глядя на него сквозь навернувшиеся слёзы.
   - Конечно, Маш, ты же знаешь, если ты снова надумаешь прыгать с крыши, я непременно тебя поймаю, - улыбнулся он, - я уезжаю совсем ненадолго, а ты тут обещала помогать мне, помнишь?
   - Обязательно, Дим, я постараюсь тебя не подвести, а прыгать я больше не буду, незачем, спасибо тебе за всё, - и она крепко обняла его на прощанье...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   206
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"