Аннотация: Показана непростая судьбы талантливой поэтессы, не нашедшей себя в этой жизни
ЮЛИЯ Драма Часть первая
Плоть - нема. Жива -
Но не живая. Душа -
Но не моя - твоя
Попутчица чужая.
Юлия
"Люди смотрят в лужу. Одни видят воду и грязь. Другие - отраженные в ней звезды. Эти другие - поэты"
Народная мудрость.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта повесть о необычной и странной женщине, видящей мир вокруг себя объемным и образным, и говорящей нам об этом своем видении мира красивыми, туманными и мало понятными для нас словами, уложенными в красивые строчки. Эта повесть о женщине поэтессе, Богом рожденным поэтом, непонятом и непринятом обществом и не нашедшей для себя в этом мире ни славы, ни почести, ни даже элементарной известности.
Оговорюсь сразу. Эта повесть не является биографией некой поэтессы Юлии Ч. Изложенные здесь события не имеют к ее жизни никакого отношения. Но стихи Юлии с моей точки зрения являются стихами настоящего большого поэта. И мне не хочется, чтобы они пропали и исчезли в неизвестности. Несколько лет назад Юлия посещала мой творческий семинар в городском литобъединении. И я еще тогда обратил внимание на поразительную художественную силу ее стихов. Где Юлия сейчас, что с ней случилось и как сложилась ее жизнь, я долгое время не знал. И узнал совсем недавно. Скажу об этом в конце повести.
Волею судьбы подборка стихов Юлии оказалась в моих руках. И я написал эту повесть о поэте с прекрасным женским именем Юлия. В качестве иллюстрации к повести я использовал стихи Юлии Ч. без каких-либо изменений их стилистики и грамматики.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЧУЖАЯ
Зеркала.Зеркала - измучили!
Зеркала заломили стан.
Запытали руки ждущие,
Дрожь ответная зеркалам.
Зеркала-свист кнута настоящего,
Сострадания нет в зеркалах.
Только губы нервно-дрожащие,
Еле грань ощутят - холодна.
Зеркала.Зеркала - неподкупные.
В четких гранях исповедь глаз.
Не прошедшего , ни грядущего-
Неизвестности мутный взгляд.
Юлия
Она себе не нравилась никогда. Высокая, под метр восемьдесят, нескладная, худая, с маленькими и никак не желавшими оформится бедрами и лишь с чуть наметившейся к десятому классу грудью, она не любила смотреть на себя в зеркало - стеснялась. Потому что из зеркала на нее смотрела бледное, узкое, словно бы вытянутое по вертикали лицо с высоким, не женским лбом, длинным, узким, и как бы сжатым с боков, ястребиным носом с горбинкой; тонкими, трепетными, словно бы всегда принюхивающимися к чему-то и чуть ли не просвечивающимися изнутри ноздрями, нависающим над непропорционально громадным, как бы небрежно удлиненным ртом, прикрытым выпяченными вперед, словно вывернутыми большими губами.
Даже глаза были у нее, на ее взгляд, какие -то странные и не разбери какие по цвету. То ли серые, то ли голубые, но светло голубые, то ли стальные, то ли все вместе взятые эти цвета сразу. Или, как шутил брат - железного цвета глаза. Единственно, что ее утешало в своих глаза, так это их величина. Глаза были большие, даже не большие, а просто громадные, чуть ли не в пол лица с длиннющими, чуточку загнутыми вверх ресницами. Словно лесные, заросшие осокой озерки в осеннюю ненастную погоду с затянутыми облаками небом.
И волосы у нее были какими-то неопределенными по цвету, то ли светло каштановые, то ли пепельные, то ли еще какие. Слава богу, что густые и длинные. Но все равно какие-то не такие. Хотя, какие ей были нужны, такие или этакие, она сама не понимала, поэтому обрезала их покороче и просто зачесывала набок, отчего лицо ее еще более удлинялось и становилось похожим, как ей казалось, на лошадиное.
Короче, она не нравилась себе, стеснялась себя и потому ходила чуть сгорбившись, точно пытаясь уменьшится в размерах и стать невидимой ни для кого вокруг. И друзей у нее не было. Ее сторонились в школе. И старались с ней не связываться. И даже не пытались как-то обидеть ее, подтрунивать над ней или поехидничать. Потому что на все попытки посмеяться над ней она отвечала коротким решительным ударом своего кулака в лицо обидчику. Попадала она чаще всего в нос или в рот. И всегда до крови. Потому что удар у нее был сильный. А если удар попадал в подбородок, то дело кончалось настоящим нокаутом.
Старший брат у нее был разрядником боксером и дома у него в комнате висела боксерская груша. И брат научил ее для самозащиты нескольким сильным боксерскими ударам. И она при необходимости пользовалась ими. Но пользоваться приходилось редко, потому что с ней в школе боялись связываться. И парни, и девчонки. И она росла одна. Ни с кем не сходясь, ни с кем не сближаясь. Став настоящей белой вороной и в школе, и на улице.
Душу она отводила в стихах. Хотя писать их стала довольно поздно. В восьмом классе. Первое стихотворение у нее получилось до того странное, что она и не поверила, что только что сама написало его. Она лежала на диване и читала какую-то астрологическую книжку. Их много стало выходить в это время. И все девчонки в школе прямо бредили астрологическими прогнозами. И она тоже. В книжке были рисунки разных созвездий. Причем, рисунки были старинные, из каких-то древних книг.
И вот одна фраза про созвездие ей запала в душу и в голову. Фраза была такая - "Созвездие Гончих Псов". На рисунке созвездия была изображена фигура какого-то бога, натравливающего двух собак, созвездие Малого Пса и созвездие Большого Пса, на созвездие Медведицы. Эта фраза долго вертелась у нее в голове, не давая читать. И потом произошло невероятное. Ее словно бы что-то подтолкнуло. Причем, подтолкнуло не снаружи, а как бы изнутри
Она встала, села за стол, взяла лист бумаги, ручку и решительно написала заголовок: "Созвездие псов" . Написала, прочитала. Немного задумалась, прищурила глаза, как бы вглядываясь внутрь себя, пожевала немного губами, затем нагнулась и начала писать. Писала быстро, решительно, одним махом. И написала целое стихотворение. Написала так, как оно у нее писалось, рваное по стилю и смыслу, с неправильными знаками препинания, с многочисленными, неизвестно откуда появившимися тире, словно бы сами ставившимися между словами строк.
Затем она прочитала написанная и удовлетворенная легла опять на диван. Но книжку читать уже не стала. Лежала и тихо, одним лишь шепотом произносила написанное ею стихотворение. Первое в жизни.
Никто не коснется вдруг...
Помнишь? Кто-то, созвездие двух-
Псами нарек в полночь.
Гончая первая - я - седая,
Кормилица - я, подсудная я -
На падаль запала стая.
Никто не приблизиться - страх
За шкуру. Слух смаковали в клыках -
Первая пала, споткнулась.
Скалилась стая, ждала -
Право добить - второму.
Стая без прав - главных в созвездии двое.
Млечная корка слаба - не сдаться б...
Второму хрипела она: "Случиться,
Споткнешься сам - стая не даст подняться!".
Помнит второй озноб согретого одиночества -
Не обернувшись на рев
Протягивается над пропастью.
Никто не коснется вдруг....
Верностью короновано.
Мудрость созвездия двух - Псами именована.
Стихотворение было странное, малопонятное ей самой и неизвестно откуда у нее появившееся. Но это было именно ее стихотворение, а не чье-то другое. И оно должно было быть именно таким, каким оно ей написалось. В этом у нее никаких сомнений не было. Потому что это ее стихотворение было частью ее души и частью ее сознания, а точнее - самого подсознания.
Следующее ее стихотворение родилось на уроке математики, когда она решала самостоятельную работу. Она никак не могла сообразить, как решать ей одну задачу и в бессилии черкала что-то на листочке бумаги черновика. И здесь появились какие-то две малопонятные стихотворные строчки, которые сразу же ей очень понравились и которые никак не желали уходить из головы и мешали ей решать задачи. Поэтому она их поскорее записала на листочке бумаги, чтобы не мешали делать задание. И как только она их записала, то у нее сразу же пошла математика. И она тут же, один за другим, совершенно не задумываясь, легко и играючи сделала все задания по математике.
Затем быстро отложила листок с математикой и вернулась к своему листку со стихотворными строчками. Она прочитала появившиеся у нее строчки: "Каплю, глоток нежнее, я между строк сложнее". Несколько раз прочитала. Вглядываясь в них, вдумываясь в их тайный смысл, словно бы вглядываясь в саму себя, в свое нутро, в свою не слишком понятную человеческую и женскую сущность, взяла листок чистой бумаги и быстро, неотрывно написала.
Каплю, глоток, нежнее.
Я между строк сложнее,
Проще тебе смешаю
Деготь и мед пополам
Пробуешь ты - не слышишь,
Я затихаю - тише.
Другому кому-то брызги
Моих одиноких удач.
Вырваться! как взорваться?
Не разделить глоток
Твоего медового счастья
Дегтем мазанного моего.
О ком было это стихотворение, про кого или про что, она не знала и не понимала. Но это было ее стихотворение, а значит, про нее и о ней.
Потом пошли другие стихотворения. И тоже очень странные. Тоже непонятные. И Юлия их никому не показывала и никому о них не говорила. Она писала их для себя, и как бы о себе. Она словно бы разговаривала с помощью этих стихотворений со второй своей Юлией, внутренней Юлией, которая находилась где-то в ее подсознании и была не совсем, а порою и совсем не похожей на нее.
Вот одно из них, которое она написала на уроке химии во время процедур химических опытов. И тоже сразу, без помарок, одним махом, после появления первой строки:
Разменяла - полны ладони.
Неизвестность на неволю.
Подняла рукава холщевые,
Ни мольбы, ни перста законного.
У рубахи ворот вышила,
Покоренная, непокорная.
В неизвестности - не слышала,
И ослепла во тьме невольной.
Там сказать поперек - кнуты
Полосуют столб одиночества.
Неизвестности не горят мосты,
Ждут мой крик над пропастью.
***
В десятом классе она расцвела. Точнее, к десятому классу. Все летние каникулы она провела у родственников матери в Молдавии, в громадном Бессарабском селе на берегу Дуная с удивительно певучим названием Любомид. Все лето ходила в легком девичьем цветном сарафане, ела бесподобную кукурузную мамалыгу, ела изумительные молдавские овощи и фрукты, работала в местном колхозе, помогая родственникам и купалась в Дунае. Она округлилась, постройнела, похорошела до невозможности и стала очень женственной, по нынешнему, сексуальной.
Она словно бы засветилась изнутри неодолимой женской притягательностью. От нее трудно было отвести глаз. Но это была какая-то странная женственность, словно бы огненная и обжигающая женственность. Обжигающей всех, кто к ней приближался. И это была даже не сама женственность, мягкая, умиротворяющая, теплая, материнская Это была яркая, броская, ошарашивающая и даже вызывающая оторопь сексуальность, прятавшая в себе затаенную до поры страсть. И все стали смотреть на нее внимательно настороженными, завистливо восхищенными и даже неприязненными взглядами. Как одноклассники, так и учителя.
Парни стали к ней липнуть. И она, к их удивлению, теперь не отталкивала их. Она разрешала им к ней приблизится и даже уединится. А уединившись с каким-нибудь парнем в тихом школьном закутке, позволяла ему с собой делать все, что он не захочет, заводя его и себя чуть ли не до исступления, до потери сознания. Но до главного, до секса, дела не доводила никогда, ухитряясь во время остановится, оставив парня до состояния полной прострации. Она словно бы играла и забавлялась с парнями, наслаждаясь своей властью над ними. Почему? Наверное, потому, что были у нее на то причины.
И они, эти парни, как бы понимали интуитивно, что они не для нее, не для Юлии, что им просто разрешили на мгновение прикоснуться к этому чуду природного обаяния, обаяния Женщиной в лице их одноклассницы Юлии, ставшей для них настоящей Богиней, и плохо о ней не говорили. Наоборот, они смотрели на нее покорными и преданными глазами, готовыми пойти на все, лишь бы она снова позволила им приблизиться к ней и уединиться с ней.
А она затем дома или на уроках писала стихи:
Довела тебя до заката,
Уже руки не чувствуют рук.
Вороженный на кровь,
Заклятый на плоть мою и на дух.
Моим запахом и пеплом
Пропитался, моим.
Да пороги держат крепко,
И расчетливый глаз луны
На безликих тех с интересом,
Испытующе на меня не гляди
Я дружила с ветром
И подруга моя - колея.
Что б теперь прокутить бездорожьям,
Четырем сторонам отдать -
Я клинки заводила в ножны,
Когда разум велел карать.
Я взбешенная прячу силу.
Я равняюсь на малый спрос.
Чтоб лучами тебя не сушило
Восходящего взгляд - не прост.
Но с рассветом, пропащем жадно,
Я глотаю остудный лед.
Онемевшие пальцы разжавши
У нетронутой вязи болот
Выжидаешь, отрезок вымерял -
Можешь помыслом задушить,
По спине моим хлещешь именем
Я бездействую навзрыд
Надо сказать, что десятый класс для стал для нее особенным во всех отношениях. И дело было не только в том, что окружающие как-то сразу и вдруг заметили в ней красивую девушку с буквально брызжущей из нее женственностью и сексуальностью. Причем сексуальностью яркой и притягивающей. Дело было еще и во много другом. В чем? А кто его знает?! Но она познал в эти каникулы себя, как женщину, познала через первого в своей жизни мужчину и поняла, для чего женщине нужен мужчина, и чем он сможет стать для женщины. Может стать. Но может и не стать!
Раскроила платье, цвета неба звездного,
И прошу на паперти взгляда увлеченного.
Соткала да выткала, ракровила рученьки.
А теперь не выпрошу - выплачу!
Запустила в волосы руки горем стиснуты,
Я тебя не вымолю - вылюблю.
Грустью лошадиную заражу и вылечу.
Анной, перед казнью обернусь - выживу.
Онемев к заутреней, что под страхом топчется,
Я тебе не выкажу, не ударю обухом,
Задохнусь от запаха, прикоснусь дыханием,
Тылом к тылу руки сцепит поминание.
Но она действительно в эти каникулы раскроила себе платье цвета неба звездного. Она увидела, познала парня, мужчину совершенно с незнаемой и не познанной ею прежде стороны Она стала женщиной.
В молдавском селе, как и в любом другом селе России, по вечерам бывали танцы. Либо в сельском ДК, новом, очень большом и красивом, либо в своем парке на открытой танцплощадке на высоком берегу Дуная под местный национальный оркестр. Народу собиралось много. И молодежь, и взрослые сельчане, и приезжие отдыхающие. Юля стала ходить на эти танцы вместе со своим двоюродными братьями и сестрами. И Юля там всегда танцевала. И оказалось, что она от природы очень музыкальна, гибка и пластична. Она легко схватывала особенности местных народных танцев и очень ярко их воспроизводила движениями своего юного, гибкого и прекрасного тела.
Сначала она танцевала одна. Для себя. Потом к ней стали присоединяться местные парни. Но они все явно проигрывали на ее уровне. А потом ближе к августу появился парень, не местный, приезжий, студент из Ленинграда, с которым у ее получалось танцевать очень даже неплохо. Если не сказать, что хорошо! Сначала он долго смотрел на нее, потом подошел к ней и включился в ее танец. Они танцевали вместе весь вечер, а потом он пошел ее провожать. А здесь начал накрапывать дождик и они спрятались на большом бревенчатом сеновале.
Это было самое счастливое ее лето. Все в нем было для нее впервые. Она впервые почувствовала себя объектом нескрываемого внимания парней и мужчин, и не могла не признать себе , что ей приятно быть в центре их внимания. Она впервые поцеловалась с понравившимся ей парнем и узнала, что это такое - настоящий поцелуй с парнем, одно лишь прикосновение которого ее заводило чуть ли не до головокружения.
Она впервые по настоящему обнималась с парнем и ласкала его своими ладонями. И он ласкал ее своими руками, своими губами, своими ладонными, ласкал ее по всему телу и даже в самых интимных и запретных его частях, ласкал и раздевал ее, и ей нравилось, что он ее раздевает и ласкает ее по всему обнаженному уже телу и сама раздевала его и сама прижималась своим обнаженным телом к его обнаженному телу.
Вот так она и стала женщиной душной звездной летней ночью в громадном молдавском селе с чудным названием Любомид на сеновале своих родственников по матери, заполненном непонятными звуками, шорохами, звоном цикад и дурманящим голову, душу и сердце букетом ароматнейших запахов подсыхающих в ночи южных трав и южных фруктов.
И эти сладостные ночи у них продолжались почти целый месяц, до конца августа, до отъезда Юлии. Ни одной ночи они не пропустили и все наслаждались и наслаждались друг другом. И никак не могли насладиться. Парень был опытный в любовных делах и делал все осторожно и аккуратно, чтобы Юля не забеременела. Ведь ей еще не было даже шестнадцати. И эти летние ночи оказались для нее без печальных в подобных ситуациях для молоденьких девчат последствий. Эти летние ночи стали для нее настоящим кусочком яркого и всепоглощающего женского счастья. Губы ее почернели от бесчисленных поцелуев, громадные глаза провалились и буквально светились нескрываемой радостью жизни.
Ка-са-ние - вот рай!
Вот - вольтова дуга!
Несу в своих руках любовь,
Ни краешка,ни дна,
Ты не забудешь не одно,
Ты вздрогнешь,так и знай,
Целебно-нежное мое
Прикосновенье - рай.
Тебе даю, а ты бери,
Смотри, не расплескай..
Рука одна тебя хранит-
Молящая рука.
Другая -к сердцу ближе всех,
Вторую жизнь вотрет.
Смотри, чтоб не задел ее
Неверности топор.
При-кос-но-ве-ние руки-
Вот зеркало души!
В своих руках несу любви
Слов тысячи на три.
Но расстались они легко. Без каких-либо взаимных клятв или взаимных обещаний на будущее. И даже без слез. Словно понимали, что расстаются навсегда. Да и не было у них никакого будущее. И не могло быть. Было лишь чудо всепоглощающего взаимного влечения молодого парня и молоденькой, зеленой и неопытной еще в любовных делах девушки, перешедшего в нестерпимую взаимную страсть на летнем сеновале в чудесном молдавском селе с певучим названием Любомид.