Аннотация: "Второе лето" - повесть-сказка о молодом коте Мэйсоне,приехавшем на дачу в маленькую деревеньку Покров.Странные вещи творятся в Покрове.Спасая хозяев бесстрашный кот раскрывает некоторые тайны деревни...
Елена Ованесова, по профессии гематолог, имеет сына , дочь и кота Мейсона.
Сын Миша-ученый,кандидат наук.Живет и работает в США.
Дочь Лиза-Студентка 3 курса Тимирязевской Академии, специализация коневодство. Ну ,а кот Мейсон-просто кот.Хотя нет...
Не просто! Мейсон- кот, который пишет. Пишет книгу о мире, дружбе, любви, о своих друзьях и недругах,замечательных людях и замечательных местах...
Елена
Ованесова
ВТОРОЕ ЛЕТО
--
Я помню все. Было холодно, страшно, мокро; я нащупал что-то и стал сосать. Вкусное материнское молоко успокаивало, но к соскам пытались пробраться братья и сестры, меня отпихивали, пришлось драться за свой сосок. Мама была теплая, пушистая, но очень усталая. Молока на всех не хватало. Через какое-то время я осознал, что нас очень много. Кроме детей помладше, были и другие, а один здоровый, размером с маму, тоже пытался присосаться, мама рычала на него. Когда слепота прошла, мама стала надолго уходить. Постоянно хотелось есть - до обморока. Однажды я подполз к миске, где были щи для собак, и попытался поесть эту отраву, но Жучка ударила увесистой лапой, я отлетел куда-то, кажется, потерял сознание. Позже я приспособился подъедать собачью еду, когда они отдыхали. Иногда приносили в миске молоко и тогда драки становились наиболее ожесточенными. Мне редко удавалось попить молока, я был слабее многих. Когда не было еды, дети играли, то есть дрались, но менее ожесточенно, чем за еду. Почти все побеждали меня. Жили мы в сарае, на колючем сене, в которое можно было спрятаться, чтобы наблюдать за собаками, и стащить у них немного еды, когда они уходили.
Я обожал маму. Мне хотелось, чтобы она кормила и вылизывала только меня, но нас так много. Не хватало еды, не хватало ласки, не хватало силы, чтобы победить других. Однажды я впервые вышел из сарая. По огромному двору бегали злые гигантские курицы, некоторые пытались меня клюнуть. Я шипел и отпрыгивал от них. Подошла девочка, взяла на руки и стала мучить: дуть в уши, дергать за лапы, за хвост. От бессилия сказал что-то жалобное и заплакал. А потом разозлился, выпустил когти и поцарапал злючку. Она тоже заплакала, бросила меня, показала на небо и сказала:
- Вон коршун летает, сейчас спустится и съест тебя вместо курицы.
Пришлось бежать в сарай, после двора там было скучно.
Однажды, теплым вечером, мы вышли из сарая погулять. Мимо дома шли женщина и девочка, увидели нашу ораву, остановились. Девочка показала пальцем на мою красивую белую сестру, взяла её осторожно, стала гладить. Женщина внимательно осмотрела всех и почему-то взяла меня, погладила. А потом положила обратно и они ушли.
Я затосковал. Это был другой мир. Они и пахли иначе, чем знакомые мне люди. Если не считать, что у людей резкий запах, то пахли они почти как мама. Ну, чуть хуже. Я понимал, что люди больше не придут, но ждал. И они пришли. С ними были немолодые мужчина и женщина, и молодой парень. Та, которая брала меня на руки, уговаривала другую взять мою красавицу сестричку. Они восхищались её шерсткой, голубыми глазами. А я лежал в сторонке и чувствовал - это последний шанс вырваться из жизни в хлеву. Вскочил, попытался залезть к моей женщине на колени, но был я крошечный, только поцарапал кожу, она вскрикнула от неожиданности, взяла на руки, а точнее на ладонь, я помещался на её небольшой ладони, и сказала:
- Красивый. Заплатила хозяевам монетку и унесла.
Люди шли по проселочной дороге в другую деревню. Темнело. Радоваться я не мог. Стало страшно, как при рождении, и я закричал, стал вырываться. Моя женщина гладила меня, говорила что-то ласковое. Меня принесли в чистый деревенский дом и налили много молока в миску. Впервые я наелся, живот раздулся, захотелось спать. Для сна выделили коробку с мягкой игрушкой на дне. Моя женщина поставила коробку под стол, сама легла рядом на кровать, спустила руку и погладила, а я уцепился когтями за неё и быстро забрался на кровать. Женщина отцепила меня от простыни и положила в ящик, но я не мог оставаться там. Рядом было теплое существо, чем-то похожее на маму, правда, огромное и без шерсти, но доброе ко мне, и не было многочисленных сестёр и братьев. И я опять и опять карабкался по простыне, а женщина складывала меня в ящик на игрушечного зайца. Она устала и заснула, я пристроился около, поискал сосок, не нашел; чтобы было уютнее, написал на одеяло и заснул.
Ночью меня разбудил знакомый запах - запах кота. Он сидел на светлом от луны полу и причёсывался. Обида захлестнула меня. Опять! Опять я не единственный, кто-то будет делить со мной мою женщину, почти маму. Испытывая ненависть, спрыгнул на пол и, шипя, подошел к огромному черному коту с белой грудкой. Я ходил вокруг него и в злобе шипел, понимая, что не справлюсь с такой тушей. Кот мог легко убить меня лапой, но не делал этого; настороженно молчал, поворачиваясь ко мне мордой. От звуков проснулась женщина. Найдя коробку пустой, она испуганно закричала:
- Котёнок, ты где? Тихон, не трогай малыша.
Включила свет и замолчала. Кот Тихон зевнул и ушел на первый этаж. Почти мама увидела лужу на одеяле и повела себя грубо, ткнула меня носом и сказала: - нельзя. А я так устал, что не смог обидеться.
Утром проснулся на кровати, запах мочи выветрился, пришлось усилить. Почти мама опять ткнула меня носом в персональную метку:
-Что за дурак - писает и писает! А мне стирать.
После этих слов уважение к женщине пошатнулось: она многого не понимала. Мой запах должен быть везде, особенно вокруг тех, кого считаю своими. Я обязан метить свою территорию. Это закон зверей. Но почти мама не зверь, и к незвериному миру надо приспосабливаться. Решил исследовать дом. Он оказался огромным деревянным двухэтажным. Первое препятствие: как маленькому существу спуститься по крутым ступенькам вниз. Я зажмурился, пискнул и скатился на одну ступень вниз, едва удержавшись когтями за деревянные ступени. Постоял немного, собрался с силами и вновь прыгнул вниз. На этот раз повезло меньше, пришлось перекатиться через две ступеньки, удариться головой о третью и повиснуть на какой-то палке, которая угрожающе накренилась. Внизу - далеко-далеко - первый этаж, сил не осталось, и я запищал. Почти мама прибежала на крик, охнула, сняла меня с палки, погладила, назвала храбрым и отнесла вниз.
Внизу обитал белый ужас - огромная белая собака. Она влюблённо смотрела на почти маму и бестолково толкалась на кухне. Женщина поднесла меня к носу собаки - от страха я оскалился и зашипел, а собака опасливо одернула морду, - и сказала:
-Это наш котёнок. Он очень маленький. Ты должна его защищать, Дина.
Псина печально вздохнула и ревниво посмотрела на меня. Я был уже на полу и отошёл от большой собаки подальше. Хитрая почти мама погладила Дину, потрепала за ушами и сказала:
-Ты всё равно самая лучшая собака в деревне, и я люблю тебя больше других псов.
Дина опять громко печально вздохнула, скульнула и села на пол. Дурочка - подумалось, и напрасно. Возле холодильника стояла миска с едой - огромное блюдо с дымящейся кашей, в которой плавали кусочки мяса. Я подбежал к миске. Запах свежей еды будоражит, но это не моя еда: не мой аромат, не мой вкус, к тому же есть хотелось не так обморочно как раньше. Тем не менее, я по привычке попытался залезть в неё. Но внезапно надо мной встала Дина, зарычала, осторожно схватила меня пастью, и я повис над миской горячей еды для Дины.
-Сейчас бросит в кашу и утону как ... как котёнок , - прохныкал я и зажмурился. Тишина звенела в ушах. Молчала женщина, молчала собака, молчал я, приоткрывая глаз. Из комнаты вышел Тихон и сел подальше от всех. Дина отвернула морду от миски и выпустила меня. Я шлёпнулся, быстро вскочил и подбежал к ноге почти мамы, которая нагнулась, взяла на ладонь и сказала:
-Учись соблюдать дистанцию, малыш.
Дина стала демонстративно есть из миски, хотя, и это видели все, ей очень не хотелось есть хоть что-нибудь. А мне поставили маленькое блюдечко с овсяной кашей и кусочком сливочного масла. Я так углубился в поедание вкуснятины, что не сразу расслышал тихий смех. Смеялась почти мама, приговаривая:
-Какой потешный, пушистый, дрожит от счастья и треугольный хвостик поднят вверх.
Я наелся, разомлел, собрался пометить территорию и спать, вяло подумывая, есть ли ещё животные в доме, как вдруг дверь с грохотом раскрылась, поток солнца залил кухню, на пороге оказалась девочка, знакомая мне.
-Как хороша! - изумился.
Волнистые русые волосы выбивались из кое-как заплетённых косиц, мордочка измазана в малине, очки в розовой оправе скатились на кончик носа, коленки и локти в ссадинах, шортики одеты задом наперёд, а майка наизнанку. В руке девочка держала морковь и радостно хрумкала ею. От неё уютно пахло полевыми травами, землёй, свежеспиленной сосной и почему-то мышами.
-Лизуша, - улыбнулась женщина - Умойся. Переоденься. В чем у тебя ноги?
-Ой, мамуся! Это я вляпалась в какую-то дохлую мышь. Наверное, Динка утром к крыльцу подложила.
Вот как! Красавицу зовут Лизуша, и ... и неужели она не заметит меня?
-Ой, кысик! Проснулся! - обрадовалась Лизуша - И опять засыпает. - Сказала она, беря меня на руки - И опять писается. - подтвердила девочка, глядя на свою мокрую кофточку.
Проснулся я в своей коробке. Теперь она стояла в большой комнате на первом этаже. Меня оберегали от прыжков по ступеням. Захотелось погулять и подумать. Была какая-то ускользающая мысль. Ах, да! О том, что нельзя писать куда захочешь. Странные люди. Какой же я зверь без этого! Хотя белая Дина и черный Тихон не метили территорию в доме. Значит, вся жизнь на улице. Но там страшно. По крайней мере, мне, котёнку. И ещё что-то хорошее было. Лизуша, я заснул у неё на руках, я хочу к ней. Выбрался из коробки и пошёл искать. На кухне стояло молоко в блюдечке, с удовольствием попил и пошел на огромную веранду, посреди неё стол для настольного тенниса, если на него залезу, то, возможно, увижу Лизушу. Но как это сделать? Злость берёт на мои малые размеры. Ножка стола скользкая, не забраться. Стул. Стоит рядом. По ножке на сиденье, затем на спинку, с неё прыжок - неудачный - на стол, несколько попыток и я на столе. Веранда видна хорошо, но мне это уже безразлично, я устал. Посреди стола - о чудо! - шортики, пахнущие Лизушей, устроился на них и заснул. Проснулся от кудахтанья, около стола несколько женщин восхищались мной, - какой милый, какой маленький, как залез на стол и подобное.... А Лизуши среди них не было. Почему-то разозлился, подбежал к краю стола и спрыгнул. Мне опять повезло: под столом лежала надувная лодка, упал на неё, подпрыгнул, опять упал, цепляясь всеми когтями за резину. Женщины завизжали. Вбежала Лизуша, схватила меня и понесла наверх, а там на одной кровати томно лежала Дина, на другой клубком свернулся Тихон, девочка легла на третью кровать, положила меня к себе не живот:
-Только, чур, не писаться, кысик.
Подошла почти мама, села на кровать и сказала:
-Надо дать котёнку имя.
Дочь начала перечислять:
-Вася у нас уже был, Линар был, Тихон есть. Мам, ты по телевизору сериалы смотришь, может назвать его каким-нибудь иностранным именем?
-Ага - осудила мама - Санчо с ранчо дона Педры.
-Ну зачем уж так - рассудительно заметила дочь - Может, из Санта Барбары как-нибудь обзовём?
-Мэйсон! - воскликнула женщина.
Имя им понравилось, и они на все лады запели - Мейсссон, Мейсооон, Мей-ей-ей-сон. Так я получил имя на всю жизнь, надеюсь. Не могу сказать, чтобы имя мне нравилось или не нравилось, но это моё имя, а у котов, кроме имени, и нет ничего своего.
Через несколько дней я прижился в доме. Животных, кроме Тихона и Дины, к счастью, не было. Да и они не похожи на моих братьев и сестёр: послушные, воспитанные, недеревенские. В туалет ходили только на усадьбе, а по большому собака выбегала на улицу, пытаясь нагадить около домов нелюбимых ею людей. К еде животные относились тоже странно, как будто с рождения были перекормлены. Когда я подходил к миске Тихона, огромный кот уступал мне место, прекращал есть, уходил наверх. И женщины носили ему блюдце с пищей на второй этаж. Дина вообще с утра ничего не ела, но все пытались покормить её, стояли перед ней на коленях, держа перед мордой миску, но она только трагически вздыхала и отходила в сторону. Зато считала необходимым попрошайничать, когда большая семья сидела за столом. Дина - всегда под столом, вздыхая, кладёт голову на колени каждому, и любой человек, тайком от других, даёт ей что-нибудь вкусненькое. Иногда она по несколько раз обходила людей и подчас много оставляла под столом. Жаль, что это была не моя пища. Но методу Дины попрошайничать взял на заметку.
Ко мне животные относились культурно, то есть нейтрально. Не обижали и не помогали. За исключением лазанья в динкину миску я мог делать что угодно, например, спать на одной кровати с Диной или Тишей, если смогу забраться на это высокое сооружение.
Люди тоже были иные. Хозяйка - Елена Дмитриевна - весь день работала на огороде, когда уставала, спала в бане. А по ночам часто не спала, читала книги, что-то разбирала в ящиках, ставила древние пластинки на проигрыватель и неподвижно сидела, уставившись в одну точку. Хозяин - худой пожилой мужчина с кудрявыми седоватыми волосами - появлялся только на выходные. Нраву он был неспокойного, часто громко кричал, и тогда все женщины прятались. Впрочем, покричав и полежав где-нибудь с книгой, он становился милым, добрым и обаятельным; на время. Подросток Миша, брат Лизуши, оказался внуком хозяев. А почти мама была просто мамой для детей, хотя тут что-то не связывалось. Люди ухаживали за мной, ласкали, одно их смущало: я везде писаю. И вовсе не везде, а в тех местах, которые мне нравятся: на кровати у почти мамы и у Лизуши, в своём ящике с мягкой игрушкой, под кроватью Хозяйки, где много старых газет, темно и уютно. Но я никогда не написаю у динкиной плошки, потому что там неприятно пахнет псиной. Люди ругали меня, тыча носом в мокрые пятна, а я не понимал, как они живут без метки любимых мест.
Главное событие в жизни для меня - еда, и люди давали пищу по любой просьбе. Они поили вкусным молоком из-под коровы, кормили молочными кашами со сливочным маслом, а жидкий творог и жирную сметану я слизывал с пальца Лизуши. Впервые Лена дала мне мясо - отварное, мелко порезанное. Не понравилось: пища жёсткая, но после неё чувство насыщения, а , следовательно, спокойствия, удлинялось. А воду я пил из собачьей миски, назло, она чувствовала запах кота и уходила пить из корыта во дворе.
Спокойствие в доме расслабляло, а во дворе мне не было жизни. Во двор часто заходили огромные псы - Динины ухажёры, а в небе парил ястреб, в огуречном парнике жил уж, за баней, на компосте, чавкая, поедали отходы два ежа. И любой мог задушить меня, растоптать, сожрать. Даже маленькие существа, значительно меньше меня, были опасны. Однажды Дина нечаянно проглотила пчелу, она укусила собаку за язык. Псина визжала, язык опух, слёзы лились по белой морде, а я сделал вывод, что надо опасаться всех.
--
В несчастливый день Лизуша засунула меня в сумку, велела не волноваться, и начался бесконечный ужас. Меня долго куда-то везли: на машине, электричке, грохочущем метро, на автобусе. Везде было много неприятно пахнущих людей и машин. Я почти умер от ужаса, и тут меня затащили в дом, вынули из сумки и поставили на пол.
-Приехали, Мэйсон. - ласково сказала Лизуша - Здесь ты будешь жить.
Две комнаты, большой коридор, кухня и две маленьких комнатки, в одной из которых хозяева мылись, а в другой совершали главное - справляли естественные потребности. Люди сделали целую систему подъёма к унитазу, хотели приучить мочиться туда, но я сопротивлялся, унитаз пах человеческой мочой или хлоркой, и то и другое неприятно; и люди поставили лоточек с газетами, куда, по их мнению, я должен был ходить.
Началась жизнь в квартире. Из животных я был единственный, это примиряло почти со всеми людскими действиями. Из одного окна вид на лес, из другого - на город, с пятого этажа видно всё; часами смотрел на улицу, много спал, много ел, рос. Восьмилетняя Лизуша, похожая на кусочек солнца: в доме всё подчинено ей. Лена влюблена в дочь.
-Главное - подчас говорила она строго - не показывать Лизухе, как я её люблю.
Больше никого в квартире не было. По утрам Лена варила кашу и, в зависимости от сорта, приговаривала:
-Каша пшёнка, пшёнка для ребёнка.-Или- Каша маняша для девочки Лизяши.
Лиза с трудом просыпалась, шла умываться в ванную, я за ней, девочка включала воду, брала меня на руки, садилась на бачок для белья и засыпала. Почти мама периодически призывала:
-Лизавета, не спи!,
на что она отвечала бодро:
-Сейчас, мамуля. - и продолжала дремать.
Минуты утреннего сна бесконечно сближали, даже немного стыдно было перед Леной. Лиза уходила в школу. Лена работала врачом в поликлинике, бегала по вызовам, сидела на приёме, иногда приносила подарки от пациентов - огромные коробки конфет, которые Лиза называла бестолковыми - десять невкусных соевых комочков на большой площади. Работой была недовольна, пыталась перейти из терапевтов, но не получалось. Лизуша часто приходила из школы расстроенная, иногда плакала, рассказывая о причинах слёз.
-Понимаешь, Мейсон, я хуже всех, тяну, тяну руку, чтобы ответить, а Ирина Николаевна не спрашивает. А сегодня - рыдания душили девочку - сегодня я руку опустила и нечаянно ударила по крышке парты, Ирина Николаевна закричала, что я нарочно срываю урок, и ушла из класса. Потом вернулась и сказала: -Ребята, решайте, или меня не будет в классе на уроке или Орловой. И - личико сморщилось, слёзы потекли градом - и меня выгнали.
Но матери ничего не рассказывала, на вопрос: как дела в школе, всегда отвечала - чудесно. А Лена не догадывалась ни о чём, была уверена, что учительница - самая лучшая, лечила её и семью, носила подарки, приятельствовала. Иногда от злости ребёнка я набрасывался на Лену, царапая. Ну, нельзя же быть такой дурой, нельзя так коверкать ребёнка.
Вечерами Лена читала дочери сказки о Винни Пухе, Мумми тролле, волшебнике Изумрудного города, а после сказок обязательно пела колыбельную про сороку, Лизуша подставляла ладошку, почти мама водила по ней пальцем, напевая:
-Сорока, сорока, где была - далёко.
Тёмным осенним вечером, уложив дочь, Лена встала и застыла, побледнела; движения неуверенные, осторожные. Женщине явно было плохо, подбежал к ней, чтобы потереться о ногу.
-Подожди, кысик, не до тебя. - прошептала Лена, медленно дошла до кухни, выпила лекарство, поплелась в свою комнату, легла на диван, стала давить руками на живот. От неё пахло страхом, прошелестела
-Давно не было. Пароксизмалка. Надо вызывать скорую. Если увезут в больницу, куда Лизу дену?
Я прыгнул на Ленин живот, вибрация живота жгла лапы, казалось, сердце занимает всё тело и так бьётся, что скоро вылетит из пупка. Я бросился на живот, распластался и стал подпрыгивать, через мгновение ощутил пустоту под лапами - сердце ушло из живота. Лена лежала неподвижно, затем осторожно села, удивлённо сказала:
-Мейсон, ты меня спас.
Я попросился на балкон, который заменял дачу. Я научился прыгать на балконные перила со стула и наблюдал за людской жизнью. Огромный четырнадцатиэтажный шестнадцатиподъездный дом располагался неровно, с ответвлениями и тупиками. В нём жило около двух тысяч жителей:
-Целый терапевтический участок - вздыхала Лена.
Скучно не было. Каждый вечер выше нашего балкона выступала женщина: голос громкий, поставленный, интонации богатые. Она кого-то осуждала, видимо живущего рядом, а за что - понять невозможно. Лена заметила:
-Как по Райкину, сила в словах есть, только правильно расставить не может.
На другой стороне квартиры, с видом на лес, регулярно выступала толстая пожилая женщина.
-Гренадёр, а не старуха - заметила Лена.
Бабка жила на первом этаже и ненавидела машины. Только у подъезда останавливалась машина, и водитель начинал поднимать капот, открывалось окно и пожилая женщина с применением мата атаковала нарушителей. Вся её недюжинная сила направлялась на то, чтобы создать скандал с вовлечением как можно большего количества скандалящих. И ни разу ей этого не удалось. Водители, сильно напрягаясь, не замечали её, а при угрозе боевых действий быстро уезжали, проходившие мимо люди шарахались в стороны, дети на детской площадке разбирались мамашами. Агрессивная, нелепо одетая старуха оказывалась одна, громко плакала, уходила.
-Душа болит у неё - вздохнув, сказала как-то Лена.
По большому счёту пугали меня две вещи: самолёты и пылесос. Самолёты пролетали низко и близко, Лизуша объясняла, что это не страшные птицы, а воздушные неопасные лодки. Хотелось верить, но приходилось прятаться. Пылесос угрожающе шумел, засасывая всё по пути, прятался от него по той же причине.
-Мейсон, - иногда спрашивала Лиза - что ты делаешь без нас? Скучаешь, наверное.
Милые дамы, как вы наивны. - Презрительно мяукал - Без вас жизнь и идёт. Я дремлю. Дремлю настороженно, и видится разное. То я бегу за жирной мышью и догоняю, и придушиваю, и играю с ней, она пищит, смотрит покорно, и я её душу, и пью кровь, и ломаю косточки - наслаждаюсь живой ещё плотью, впитываю запахи крови, тёплой шкурки, нежных косточек. Не поедаю только аккуратный пакетик кишок и часть головы с зубами. Иногда снятся драки с котами; я применяю силу, чаще хитрость, то убегаю, то выскакиваю из засады и бросаюсь на кота, пытаясь вырвать глаз, и вырываю и съедаю символ победы. Последнее время мечты изменились - видятся кошки-недотроги, я подкрадываюсь, они убегают, я хочу что-то сделать, приятное насилие.... На этом эпизоде просыпаюсь. От снов устаю, приходится много есть после каждой дрёмы. Всё больше времени провожу на балконе: ловлю голубей. Почему-то наяву не так прекрасно, как во сне. Птицы невкусные, успокаивает лишь их смерть. Однажды поймал небольшую желтоватую птичку, Лена пришла в ужас:
-Мейсон, это ж кенар! Наверное, прилетел за спасением. Ох, да объявление у подъезда висит - кто поймает кенаря, верните, мы его любим. Ты сожрал чью-то большую любовь, убийца и вурдалак.
Презрительно хмыкнул: корова поболее птички, а вы говядину и кур ежедневно парите-жарите.
-Наступает Новый год- возвестила как-то Лена - Наряжаем ёлку.
На странное сооружение с зелёными лапами нацепили много блестящих шаров, поставили на пол. Если тронуть шар, он качается и звенит, блеск завораживающий, если долго смотреть, не отрываясь, может привидеться кое-что поинтереснее мышей и погонь. Образы отрывочные, после них тошно: голова болит, лапы трясутся, тело ломит, будто мышцы враз потеряли силу. Промучился несколько дней; вопрос решил радикально: оторвал зелёные лапы с шарами, растащил их по углам, кое-что разбилось, а ствол опрокинул. И спрятался под ванну на сутки - за такое не похвалят. Мои сожительницы оказались сообразительными - ёлку убрали, долго меня искали, затем Лиза заплакала:
-Мамуся, как же мы без Мейсона, он такой красивый, милый, он принадлежит только нам.
Подождал немного и вышел. Про ёлку и не вспоминали.
Наступала весна. Первая в моей жизни. Снег подтаивал, воздух рыхлый, ветер доносил будоражащие запахи. Хотелось сбежать. Под окнами устраивались кошачьи концерты, я бесился. Повадился сидеть на форточке и оттуда призывно кричал ночами .Однажды промахнулся, упал на асфальт, острая боль взорвалась в теле, дальше не помню. Очнулся от боли, меня рвало кровью, зрение пропало, лапы не слушались .Сейчас придёт Лена, возьмёт на руки, сделает что-нибудь, станет легче. Вместо Лены рядом оказалась собака, тронула меня лапой, опять провалился в беспамятство. Очнулся, когда рассвело. Лена не придёт. Почему? - думать об этом не было сил. Пополз куда-то, оказался в подвале, опять потерял сознание. Не знаю, сколько промучился там, выгнала меня крыса - уселась близко, смотрела не мигая; зарычал, выполз на улицу. Светло, дворничиха метёт снег, перед глазами двоится, вместо живота -боль, тошнит, - и так хочется жить, что завыл. Выл долго, дворничиха подошла. Хотела прибить метлой, пока раздумывала, прибежала Лена:
-Мейсон, лапушка, всё-таки жив- осторожно взяла на руки, отнесла в дом.
Лучше не стало. Меня попоили из пипетки, сам не смог пить.
-Надо везти к ветеринару, возможно, нужна операция - сказала Лена и начала одеваться. Ни за что - решил и спрятался под ванну; она закрыта щитом, кроме того, они поставили сетку в свободных местах от меня же, и, при случае, можно перебраться в туалет. Меня долго искали. Упрекали друг друга, что оставили открытой входную дверь, обыскали квартиру, Лиза светила фонариком под ванну, я переполз в туалет. Не нашли. Лена искала на улице. Лиза упрекала:
-Почему сразу не пошла искать кысика, ты же видела, как он упал..
-Три часа ночи, Лизуша. Под окнами пьяная компания пела. Если со мной что случится, ты же одна. Пожертвовала котом ради дочери. Это нормально.
-Всё равно неправильно - не согласилась Лиза.
-Думай, как знаешь.
Постепенно боль уходила. На четвёртый день я выполз из ванной. Зашла Лена, охнула:
-Лиза! Лиза! Мейсон вернулся!
Прибежала дочь:
-Какой худой. Шерсть клочьями. Глазки не такие огромные, как раньше.
-Болеет он, Лизуша,- печально вздохнула Лена, осторожно взяла на руки, отнесла на диван.
Сразу написал, закрыл глаза - будь что будет - переложили на другой диван, подложили клеёнку, дали воды; не стал пить из маленькой мисочки, не люблю.
-Мама, он из тазика всегда пьёт - вспомнила Лиза.
Принесли тазик, попил воды. Через некоторое время Лена залила мне в пасть лекарство.
-Мама! - испугалась дочь - если оно горькое, опять вырвет.
-Это фталазол, чтобы инфекция не распространялась из кишечника. Я попробовала, прежде чем коту дать, - вкус нейтральный.
Я медленно выживал. Ухаживала за мной Лена - давала жидкую кашку с пальца, поила лекарствами, вычёсывала свалявшуюся шерсть, трогала живот, сначала осторожно, потом поглубже, искала боль. Боли не было, осталась тяжесть где-то глубоко в брюхе. Непонятно, то ли травма, то ли душа болит. Меня предали. Верить не хотелось, но - меня предали навсегда. Хотелось покусать живущих со мной людей или сбежать. Чем быстрее я выздоравливал, тем призывнее тянуло на форточку. Напуганная Лена наглухо закрыла форточку, стала открывать окно. Сидел ночами. Нюхал весну, кричал, каждую ночь хотел спрыгнуть, но память острой боли останавливала.
-Не может так дальше продолжаться - решительно сказала Лена - Надо кастрировать. Лиза не соглашалась. Тогда Лена напомнила о каком-то Линаре, который загулял и пропал.
-Ты хочешь, чтобы Мейсон ещё раз пропал?
Вопрос был решён. Я, дурак, ничего не понимал, подумал, если будут куда-то увозить, спрячусь или выброшусь с балкона. В субботу утром приехали два мужчины: молодой и пожилой. На всякий случай отошел подальше, сел. Лена взяла на руки, поднесла к мужикам. Молодой взял меня за шкирку, пригнул к столу, я стал вырываться.
-Что это? - ужаснулась Лена - Не представляла, что маленький котик так силён.
-Да, - сообщил оцарапанный молодой - жалеют они нас, не калечат.
Дальше помню смутно. Всё расплывалось перед глазами, моргнуть не мог, голоса людей приобрели объём, то удалялись, то поселялись во мне.
-Вот так, осторожненько. Глазки ему закрывайте периодически, следите, чтобы язык не запал.
-Сколько я вам должна?- ответ Лены утонул в тошноте.
Она носила меня на руках, часто прикрывала мне верхние веки, выносила на балкон. Ужас сидел во мне. За что? Теперь я даже моргнуть не могу? За что? Внезапно чихнул, почувствовал задние лапы. Ощущение тела пришло довольно быстро, Лена опустила на пол. Кое-как, шатаясь, побрёл в другую комнату к Лизиной кровати, с большим трудом запрыгнул и написал. Успокоенный заснул. Проснулся от шума воды. Лена стирала одеяло, поругиваясь:
Позлорадствовал немного, стало скучно, подбежал к окну, запрыгнул, хотел закричать - не тянет, и воздух какой-то пресный. Посидел в растерянности, пошел выпрашивать еду. Еда успокоила лишь кошачий живот. Задумался. Что они со мной сделали, если я, молодой кот, заскучал? И зачем? Ответа не нашёл. В голове, болевшей от сложных мыслей, стучало: не доверяй. Не доверяй. Никому. Борись за своё. Борись за чужое, если хочешь сделать его своим. Наверное, эти откровения пришли от мамы, моей мамы; больше ж не от кого. Я прислушаюсь, я смышлёный. А люди? Две женщины: взрослая и девочка, которых я люблю. Что делать с ними? Что делать с моей нелепой любовью к ним? Стал злым. Стал вредным. Понравилось набрасываться на спящую Лену и царапать ей лицо. Интересно было залезать под одеяло к Лизе и покусывать ей пятки. Приятно запрыгивать на кухонный стол и сбрасывать с него людскую пищу, то, что не съел. Однажды Лиза оставила приоткрытым холодильник, залез, внизу большой кусок мяса. Промучавшись, вытащил на пол, кое-что съел, заснул. Проснулся от лизушиного восклицания:
-Мейсон! Зачем ты спишь в обнимку с куском мяса? Мама ругаться будет. Давай уберем, как было.
Убрала. Лена ничего не заметила. За житейскими мелочами подошло лето. Второе лето моей жизни.
--
Несколько дней в квартире суета. Лена собирала чемоданы, вызвала машину. Суета мне не понравилась. Спрятался. Пришёл мужчина. Стали выносить чемоданы, искать меня. Не нашли. Пошептались о чём-то и ушли. Выбрался из укрытия, улёгся на диван, задремал. Над ухом возбуждённый Лизин голос:
-Вот он! Хватай, мама!
Меня схватили, засунули в пропахшую картошкой сумку, вытащили на улицу. Я уже проходил этот ужас: шум, грохот, противные запахи большого скопления людей, машина, электричка, затем опять машина с людьми смутно знакомыми мне. И запахи в машине почти приятные. Решил таки выбраться из сумки. Мы ехали по пустынной асфальтовой дороге в лесу. Изредка встречались небольшие деревеньки. В одной, у вычурного дома из красного кирпича, остановились. Пожилой мужчина махнул рукой:
-Вон водокачка, на ней аисты живут.
Лиза захлопала в ладоши, запрыгала:
-Там две, нет три птички. Одна стоит, две лежат.
Я с опаской посмотрел на водокачку из окна машины. Ну нельзя же быть такими огромными! Аист расправил чёрно-белые крылья, полетел, сел на красный дом. Чудовище, а не птица.
-А что это за дом?" - поинтересовалась Лена.
-Какой-то браток поставил. Хотел жить летом за окнами с узорными решётками, да не успел,пристрелили. -Печально. - радостно вздохнула Лена - К счастью, нас это не касается. Поехали.
Наконец, понял - меня везут в деревню. Обрадовался, потом испугался, а вдруг в Дубраву к многочисленным родственникам. Нет, на дачу, в маленькую деревеньку Покров.
-В один ряд семь домов, а своё название имеет - пренебрежительно отозвалась о деревеньке Лена.
На что Михаип Львович, хозяин дачи, раздражённым тоном прочитал лекцию о Покрове. Что это бывший поповский приход расположен на холме над Угрой, сюда люди со всего уезда съезжались помолиться и похоронить; что за деревней кладбище, где и сейчас хоронят. А церковь выстояла войну с фашистами, приход то советская власть ликвидировала ещё до войны, а года через три после войны местный председатель колхоза взорвал её на кирпичи для коровника. От церкви остались неровные каменные глыбы, которые не на что не годны, а над рекой на холме высится лишь скелет колокольни с берёзкой на верхушке. Да до сих пор живёт в Покрове в маленьком домике бывшая поповская служанка Авдотья Фадеевна. Рассказ этот я бы сразу не запомнил, но люди так часто пересказывали его, что иногда мне казалось, будто я воровал сметану из подпола батюшки.
Дача второго лета изумила меня. Тихон, огромный монстр год назад, оказался меньше меня. Динка, конечно, была здоровущая, но почему-то нестрашная. Ступеньки крыльца перестали быть неприступной крепостью, и я, юное создание, решил, что весь мир у меня под лапами. Выпросил мясо у Лены. Это нетрудно. Надо сделать несчастный вид, громко противно орать, тереться о ноги человека, который может дать мясо, и урчать. Срабатывает всегда. После еды пошёл на второй этаж. Ступеньки и здесь не были проблемой. Прыгнул на кровать, где постоянно отдыхал Тихон и улёгся рядом. Кот недовольно заурчал, напрягся, но не шевелился. Я подвинулся ближе. Тихон не шевелился и замолчал. Я улёгся головой на его спину. Тихон молчал. Мгновения проходили. Время для драки упущено. Расслабился, принял любимую позу: на спине, брюхо кверху, лапы разбросаны. Уснул. Проснулся от Елениных восклицаний:
-Милые котики, как вы сдружились!
Наивность людская часто доходит до глупости. Вечером вышел во двор, весь гордый, взрослый и сильный, пошёл по направлению к смородиновым кустам. И тут кто-то больно клюнул в спину. Ласточки из-под крыши начали охоту. С мерзким чириканьем они клевали в спину, голову, хвост. Хорошо, на мне много шерсти, не все удары попадали в цель. А люди смеялись. Даже Лизуша. Сидя в кустах смородины, с изумлением увидел длинную верёвку, ползущую к парнику. Оказался уж. При попытке приблизиться к нему уж сделал стойку, высунул язык и зашипел. Пришлось отступить. Настроение испортилось. Не сильный я и не взрослый, каким-то птичкам, ужам уступаю. Внезапно перед носом приземлилась пёстрая птица и стала трясти хвостом чуть не по ушам. Удушить её оказалось делом секунды, настроение поднялось. Огляделся. Солнце заходило. Ласточки улетели спать. Взяв в пасть птицу, пошёл хвастаться. На удивление, людям было жаль какую-то незнакомую им птицу. Елена остановилась, охнула, хотела отнять трясогузку, да ещё обозвала меня бессовестным безжалостным котом, да ещё привела в пример толстозадого Тихона, который никогда, хотя ему уже третий год, не ловит птиц и мышей. Отпрыгнул от Елены, но не далеко, и специально стал есть довольно противную птицу с колючими крыльями. После еды меня вырвало.
-Так тебе и надо, не будешь птиц жрать- злорадно рассмеялась большая Елена.
Солнце бесконечно садилось. Сладкие дневные запахи уступали место опасным ночным и на границе дня и ночи одуряющее запахло мышами, даже не мышами, а розовыми новорожденными мышатами. И так мил был этот дух, что я пошёл на него.
Жизнь налаживалась. Теперь на даче мне нравилось всё или почти всё. Люди любили меня, каждый пытался погладить, говорил ласковые слова. Лена постоянно готовила завтраки, обеды, ужины; у неё всегда была еда, она кормила меня с пальца творогом, сметаной, приговаривая:
-Ешь усатый, рыжий, полосатый.
Но предательство её забыть не мог. Лизуша целый день гуляла. Срывала листочки с кустов, искала там улиток, собирала в коробки. Устраивала улиточные деревни в коробке из-под конфет, разыгрывала приключения в улиточной жизни. Однажды решила поменять декорации, вынесла всех улиток в сад, набрала колорадских жуков с картошки, пыталась сделать колорадскую деревню, но её вовремя поймала Елена, забрала всех жуков и утопила в банке с какой-то жидкостью. Лизуша поревела басом, причитая:
-Жалко колорадиков, они такие полосатые.-затем затихла, надолго застряв в малине.
Пятнадцатилетний Миша постоянно читал, в перерывах помогал по хозяйству - носил воду, что-то прибивал, строгал. Большая Елена весь день в усадьбе, на земле. Когда она полола, рядом с ней хорошо спалось в травке. Тихон признал меня главным, то есть не прогонял со своей кровати и всю еду уступал мне, из-за чего его кормили в отдельной миске и отдельной комнате. Драться он не умел, живность не ловил, периодически надолго исчезал куда-то, а когда возвращался от него пахло рекой: камышами, тиной, рыбой, кувшинками и водяной крысой. Однажды вечером я пошёл за ним. Тихон не торопясь шёл по клеверному полю к реке. У диванного кота откуда-то появилась охотничья стать, он подобрался и чуть не унюхал меня, повернувшись на ветер. Подошёл к людскому пляжу - горка с земляными ступеньками, вокруг камыши, на воде желтые кувшинки, ивы серебристые шумят, в траве живность шуршит. Я подумал, можно поохотиться. Нет, река, большая, тяжелая, живая, не даёт. Не моё это место, захотелось уйти, но чем я хуже Тихона, а ему хорошо вроде. Застыл на нижней ступеньке, на лунную дорожку смотрит. Ждёт кого-то или чего-то? Камыши слева зашевелились, вода заплескалась, на берег выплыла большая крыса, больше Тихона. С такой драться опасно, особенно в воде. Я распластался по земле так, что себе стал незаметен. А Тихон, трусливый Тихон, не шелохнулся. Крыса вышла на берег, отряхнулась, села на задние лапы, стала умываться и застыла, увидев кота. Тишина. Крыса смотрит на Тихона, он на лунную дорожку, я лежу в траве, время идёт. Всплеск. Крыса уплыла. Тихон пошёл в кусты над берегом, а я со всех лап побежал домой. На крыльце соседнего пустого дома сидели два мужика, молчали, смотрели на нашу усадьбу. Один хотел закурить, другой шепнул: "Потом.". С ними были лопаты, ещё какие-то инструменты; мужики бесшумно прошли через зады усадьбы в лес. Интересно, куда они направились, люди не любят ночью гулять, но после реки устал. Не спеша подошёл к крыльцу, из под веранды вышел кот: больше меня, гладкошёрстный, серая шерсть блестит под луной. Опасность! Сейчас будут бить. От внезапной ярости потемнело в глазах. Я как-то нелепо вскрикнул и высоко подпрыгнул на четырёх лапах, приземлился на то же место и застыл. Кот вздрогнул и зашипел. Дверь дома открылась, выбежала Лизуша, испуганно закричала:
- Мейсон, Тихон где вы?
Увидела меня, шагнула навстречу, Серый зашипел громче. Лиза остановилась. Я смотрел в безжалостные глаза Серого и чувствовал, шевельнусь, он бросится на меня. Он сильнее. Пока. Девочка уходит. Придётся драться. Как поёт Лена, выпив рюмочку, другую:
- Это есть наш последний и решительный бой.
Внезапно раздался пронзительный визг, я метнулся к смородиновым кустам. Мимо с граблями наперевес пробежала Лизуша. Серый взвизгнул и исчез. На крыльцо высыпали Лены, Миша. После выяснения ситуации и восхищения Лизой народ бросился искать меня. И нашли.
- Мейсон, милый котик, - ласково зашептала Лиза - Ой, мамуля, а он дрожит: ушки дрожат, лапки дрожат и дышит тяжело.
Меня отнесли в дом, погладили, накормили вкусненьким и положили на кровать. Ночью мне снились Серый с Тихоном на реке, водяная крыса под верандой и опасность в образе мужика в плаще, вместо лица капюшон.
На дальнем от нас конце деревни в приземистом непокпашенном домике жила Лина с безруким мужем. Руку мужу оторвало после войны, когда с приятелями глушили рыбу. Тротил доставали из снарядов, оставшихся с боёв. По сравнению с приятелями Степанычу повезло - жив остался. В середине деревни в добротном окрашенном в зелёный цвет доме с высоким крыльцом и резными белыми наличниками на окнах жила Евдокия Фроловна. Одна. Но с двумя коровами. Елена её не любила. Хотя приход семьи в деревню начался с Евдокии. Когда Миша был маленьким, Елена снимала комнату в соседней деревне со странным названием Сени, а сюда они приходили полюбоваться на игрушечную деревеньку. Разговорились с Дусей, стали приходить к ней, пили парное молоко, ели черный хлеб с мёдом. Затем Михаил Львович выискал способ, как пробраться в уголок заповедный. Однажды, после чаепития у Дуси, Елена стала складывать свою посуду и нечаянно положила чайную ложечку хозяйки в свой короб. После чего Евдокия поспешила рассказать и Лине, и кумушкам из соседней деревни, и детям своим, что за Еленой нужен глаз да глаз. Слух быстро дошёл до Елены, она отыскала ложечку, принесла Евдокии. И вычеркнула её из сердца. Задним числом Евдокия поняла, что ссориться с врачами невыгодно и пошла мириться, но Елена её не приняла, сказавшись больной. С тех пор между женщинами постоянная скрытая вражда. Ближе всего к усадьбе за большим заросшим пустырём расположился малюсенький разукрашенный щитовой домик Василия Васильевича. На заборе - фанерные белые лебеди, перед забором густо растёт барбарис, за домиком - огромное ухоженное картофельное поле. Елена уважает Василия, говорит, рукастый, порядок любит. И, к слову, десять лет в тюрьме сидел, вроде за разбой, а как вышел, сын сел, вроде за убийство, но срок не отсидел, убили его там. Слушать неспешные беседы Елен о деревенской жизни за чаем одно удовольствие. Чай они заваривают с травами: со смородиновым листом, мелиссой, душицей. Пахнет одуряющее, аж голова кружится, а они не болеют, пьют. Лена достаёт пятилитровую банку тёмного гречишного мёда, наливает несколько половников в глубокую тарелку и начинается долгий процесс выуживания чистого мёда из смеси мёда с какими-то мелкими мушками. Елена не любит мёд с мушками, она поедает прошлогодние соевые конфеты, в которых поселились червячки, вырезая из конфет червяковые ходы ножом.
- Деревня два века стоит, если не дольше. - Неспешно рассказывает Елена - Большой никогда не была. Люди здесь жили обеспеченные, как Евдокия. До 54-ого года Угра судоходной была, ходили катера, паромы были выше по реке.
- А Лине сколько лет? - интересуется Лена.
- Семьдесят. У неё четверо детей. Было. Сын погиб молодым по пьяни. Ехал по мосту на тракторе, свалился в реку. Другой в город уехал, женился, детей двоих родил, а потом связался с какой-то, запил, уехал с ней в Сибирь что ли, и пропал, несколько лет ни слуху, ни духу. Дочери почему-то мать не привечают, но внуков, пока маленькие были, присылали на лето. И сейчас, когда Лина телёнка режет или кур, они приезжают, мясо забирают, напьются лининого самогона, что-то делить начинают, кричат, а потом опять полгода нет. Даже весной не приезжают поле под картошку вспахать. Ни помощи от детей, ни радости.
- А у Евдокии сколько детей?
- Трое. Было. Дочка ещё подростком умерла. Утонула. Бросилась другую девочку спасать. Обе утонули. Осталось два сына. Те не пьют, то есть не алкоголики. Но тоже как приедут - дым коромыслом. Громче всех Евдокия орёт.
- Да у неё видок такой - Кабаниха. Платок по брови, взгляд колючий, губы сжаты в ниточку, сколько с ней здоровалась, ответа не слышала, головой кивнёт и всё. А где муж её?
- Да что-то мужья у неё не держатся. Куда-то деваются. Последний лет пять назад сбежал. Он приезжий, с Белоруссии. В Звизжах жил. Уже немолодой, а сыну лет двенадцать, глухонемой. Ну их председатель и сосватал. Евдокия ко мне приходила, канючила: "Елена Дмитриевна, Христом богом прошу, поговори с иродом, ведь я третий месяц с ним живу, а он всё с сыном спит, а не со мной".
Лена захихикала:
- А вы поговорили?
- Зачем? Евдокия на пасынка внимания не обращала, ругала его, не кормила, а как вечером мужик из Звизжей приходил, утихала. Он в доме полы перестелил, забор новый поставил, сарай поправил. А как всё, что Евдокии нужно было, переделал, она его с сыном и выгнала. Потом его брат приходил, требовал назад ходики, что муж на свадьбу подарил. Она их с крыльца швырнула, разлетелись на шестерёнки .
- А брат что?
- Собрал и унёс.
- Елена Дмитриевна! Где же они все моются, деревенские? Баня только у вас есть.
- А нигде. Как по анекдоту. К невесте сваты приехали, им приданое, хозяйство показали, все довольны. А где же вы моетесь - спрашивают. Та на речке же. А зимой? Та скильки её, тий зимы. Только наши аборигены и на речке не купаются.
- А зиму как живут?
- Зимой их тут трое остаётся на всю деревню: Лина с мужем да Евдокия. Снегу по пояс наметает. Дорога с октября по апрель непроезжая. Вот они с яблоневой самогонкой да сухарями зиму и перебиваются.
- И не боятся никого?
- Боятся. Зимой тут и волки к дому выходят, и местные мужики усадьбы грабят. Крайних москвичей, Ермоловых, каждую зиму обворовывают.
-Да, Елена Дмитриевна, безрадостную деревенскую картину вы нарисовали. Даже где-то страшную.
Взяла литровую банку и ушла. Вернулась довольно быстро, озабоченная:
- Елена Дмитриевна! А что в лесу копают? Свежие ямы, прямоугольные. Сверху еловыми ветками прикрыты. Я чуть не провалилась в одну. Может, под могилы?
- В лесу? Надо у Василия Васильевича спросить.
Теперь ушла Елена, Динка с ней.
-Василий Васильевич про ямы ничего не знает. Обещал сходить посмотреть. - сообщила пришедшая через два часа Елена.
- А что вы так долго у Вась Васича делали? - нарочито подозрительно спросила Лена.
- Да так, разговоры о хозяйстве. Показывал как в доме стены вагонкой обил. Лук у него растёт как бешеный, а у меня никак. Деревянный вагончик кто-то ему приволок на огород; какие-то его знакомые будут жить. Лена, а где Лиза? Давно не слышно её.
Лена выбежала за ворота, стала кричать на всю деревню, звать дочь. Тишина. Позвали Мишу, пошли искать девчонку по деревне. От Ермоловых, москвичей, что живут у леса, послышался ожесточённый динкин лай и лизушин рёв. Скоро обе прибежали к нам. Лиза впереди, за ней, делая вид, что кусает её за пятки, с громким лаем, оскалив зубы, бежала Динка.
- Лиза, ты чего воешь?" - спросил Миша.
- Я боюсь эту Динку бессовестнуююю... - прорыдала Лиза - Она меня сюда пригнала, чуть не покусала. А мы в карты с Сашей и Олей играли. Не доиграли.
- Молодец, Дина! - с чувством произнесла Елена - Хоть собака будет Лизу воспитывать. А ты, Лена, позволяешь дочери делать всё. Не воспитываешь её, не наказываешь. Дочь у тебя как репейник в огороде растёт. Целый день непричёсанная, неумытая бегает. Цветы ей велела поливать каждый вечер - не поливает. Завтраков, обедов, ужинов у неё нет, одни перекусы. Книжки не читает, пластинки не слушает, культуры не набирается.
- Елена Дмитриевна! Лиза в третий класс перешла, читать толком не умеет ещё. А что ест по десять раз в день, так у неё гипогликемия, до обморока. Слабенькая она. Ей часто надо кушать. И характер у неё вольный, нельзя давить.
Лиза и Дина перестали рыдать и лаять и одновременно смотрели то на Лену, то на Елену.
- Вот Зоинька у меня совсем другая была: тихая, послушная, училась на пятёрки, в кружки ходила, читала с шести лет - всё по правилам делала. - в голосе Елены нарастал надрыв.
Лена почему-то виновато ответила:
- Ну, все же разные: Зоя тихая была, Лиза громкая.
Елена заплакала, пошла в баню. А Лена нарочито бодро воскликнула:
- Ребята! Не пора ли нам за перекат сходить, посмотреть, не созрела ли душица?
Сверху спустился Миша, побежал за бабушкой. Лена тихо сказала:
- Не ходи. Пусть поплачет.
Миша послушался. И они пошли далеко за перекат - душицу искать. За ними пошёл Тихон. Пошёл открыто, не прячась. Динка залаяла, загоняя кота обратно. Не послушался. Собака схватила кота за шкирку, бросила в траву, Тихон лёг на спину. Миша прекратил издевательство над котом, взяв его на руки. Так они и ушли: трое людей, Тихон и собака. А я пошёл в баню. Елена сидела на скамейке, слёзы текли по щекам. Прыгнул к ней на колени, заурчал.
- Мейсон, - сказала плачущая женщина - утешать пришёл. Не утешишь. Двенадцатый год Зоиньки, Мишиной мамы, нет. А всё как вчера.
Путешественники пришли к вечеру. Елена к тому времени подкормила перцы, подрезала листья помидоров в парнике, наполнила бочки водой. Душицы принесли мало, не созрела еще. Впечатлений много. Главное впечатление - Тихон, шёл за ними, но быстро устал, тащили тяжелого кота по очереди на руках. Динка ловила мышей в поле: четыре лапы в кучку, резкий прыжок вверх и вперёд, потом быстро-быстро копает лапами и носом и почти всегда достаёт полёвку. Тихон смотрел на красивые собачьи прыжки, собрался с силами и так же прыгнул. Задохнулся почему-то, розовый нос побелел, пришлось нести на руках. На перекате рыбаки стоят приезжие, на двух машинах номера московские, рыбу не ловят, сидят у костра, что-то обсуждают матом - грубые, угрюмые. Лена развивает тему о москвичах:
- Всё-таки не зря нас нигде не любят. Хамоватые мы сильно. Сколько на перекате местных отдыхало - все приветливые, здороваются, а уж пьяные к столу приглашают, с трудом уйдёшь. Миша, помнишь,прошлым летом мы за перекат ходили, там машины стояли, семья жила. Динка залаяла, они спинами к нам повернулись, а тётка толстая на меня закричала - чего стоите, проходите со своей сучкой быстро, у нас кавказская овчарка, задушит её. Мы пролетели мимо них стрелой, а обратно обходили по горке, продирались сквозь орешник. Лиза, к перекату не ходи, там дядьки опасные живут.
- Хорошо, мам. На велосипеде покатаюсь по деревне.
Вернулась Лиза быстро, глаза как блюдца за розовыми очками:
- Мама! А что такое мина?
- Это такое большое взрывное устройство. К нему ещё проводки ведут, заденет человек за проводок и взрыв.
- Вроде проводков не было.- задумчиво прошептала девочка.
Лена остолбенела:
- Лизуша, где мина?
- Около дома Авдотьи Фадеевны что-то лежит, прикрытое тряпкой, а перед ним табличка с надписью - осторожно, мина.
Лена рассмеялась:
- Шутка какая-то, откуда мине взяться.
Елена спокойно прокомментировала:
- Мина со вчерашнего утра лежит. Вроде Евдокии сын выкопал её на огороде и вытащил поближе к Лине. А Степаныч, Линин муж, стал обратно перетаскивать, около авдотьиного дома и сошлись, решили там оставить. Василий поехал властям сообщать о находке, чтоб забрали и разминировали где-нибудь.
- Да что ж вы молчали? Ведь это опасность то какая! - Лена возмущённо взмахнула руками.
- Да какая опасность, последние годы никто и не взрывался здесь.
- А в предпоследние годы? - с сарказмом спросила Лена.
- Бои здесь были, немцы два года стояли, естественно, минировали всё.
- Елена Дмитриевна, война полвека назад закончилась.
- А мины по сей день находят.
- Договорились. На минном поле живём.
Лена возмущённо покивала и ушла на веранду, быстро вернулась, приказала:
- Дочь, из усадьбы ни ногой, пока минный вопрос не решён.
Сама пошла смотреть на мину - собирать информацию - как она выразилась. Пришла озабоченная:
- Мина лежит. Вась Васича нет, не приехал, у Лины всё закрыто, одни куры по двору бегают. А меня чуть грузовик не сшиб; прёт на эту мину, то есть на меня, я ему кричу - в начале деревни поворот на Звизжи, а он - мы последние годы тут ездим; я ему - мина здесь, не видишь, что ли, а он - плевать, объеду.
Женщина замолчала.
- И что? - спросила Елена.
- Объехал. Взрыва не было. И всё же - затянула Лена - откуда взялась мина в деревне? Здесь же все усадьбы копаны, перекопаны, а уж у Евдокии, такой хозяйки хорошей, на огороде ничего, кроме овощей-фруктов не должно быть. Странно.
Ну для меня опасности нет - решил я, по деревне не разгуливаю. Как назло, захотелось погулять, нюхнуть опасности. Пошёл к лесу. В душном парнике сидел Тихон, что-то вынюхивал, приподнялся на задние лапы, залез в листву, вытащил маленький огурчик, стал грызть. Неужели вкусно? За баней компостер с колючими ежами, по привычке обхожу его, небольшое картофельное поле, и вот он лес. Ели шумят, комары с мухами жужжат - тишина. Под землёй мыши бегают, но траву раздирать не хочется. Иду дальше, лес гуще, темнее, страшно. Невысоко пролетела большая рыжеватая птица, подпрыгнул, хотел схватить, она обернулась, щёлкнула загнутым клювом, чуть нос не откусила. Да, надо знать, кого хватать. Учуял знакомый запах. На небольшой поляне сидела кошка - необычная - Лена называет таких сиамскими. Видок совершенно дикий: худая, облезлая, местами будто подстрижена лесенкой. Спрятался против ветра, чтоб не унюхала. Но дикая кошка всё же унюхала что-то, но в другой стороне. Запах был такой вонючий, ядовитый даже. Вскоре на поляну вышло рыжеватое остроносое существо - обладатель этого запаха - в пасти лягушка дёргается. Лисёнок был так увлечён лягушкой, что не заметил опасность. Кошка собралась и стрелой бросилась на лисёнка, мгновенно расцарапав ему нос, кровь закапала, рыжий завыл, заплакал и опрометью бросился в чащу. А худосочная стерва как ни в чём ни бывало опять уселась на траву. Я тихонечко попятился назад. Не хочу драться с кошкой лишайной. Да чуть не впятился в медянку - рыжеватую змейку, почти без головы. Змейка пугливо скользнула в сторону, не стал её трогать, чтоб не шуметь. Права была Лена: кто-то накопал несколько прямоугольных ям и прикрыл их еловыми ветками. Ямы неглубокие, но стены отвесные, если я, допустим, упаду, выбраться будет трудно. Я заглянул в яму, на дне что-то лежало, округлая железяка. Раз уж все говорят о минах, может это граната? Но она явно принесена сюда. Чистая, даже блестит местами. Лежит так, словно предлагает взять себя в руки. Подумалось, а если эту "игрушку" возьмёт в руки Лена, и она взорвётся в руках и не будет Лены, которая предала меня когда-то? И что я без Лены, как буду жить дальше? Нет, мне не выгодно, что бы Лена, да и, подумав, любой человек из усадьбы, погибли. Нет, невыгодно. С этими мыслями задумчиво побрёл к дому; около картофельного поля бестолково бегала по траве стая трясогузок. Инстинктивно, не затрагивая усилий, поймал одну, придушил - запах парного тельца успокоил. "Отряд не заметил потери бойца" - остальные пёстрые птички продолжали так же бегать по траве, размахивая хвостами. Вот бы ласточку поймать - это интереснее и приятнее, а то заклевали, по родной усадьбе не пройдёшь. В парнике на месте Тихона лежал местный парниковый уж. Интересно, он тоже ест огурцы?
Пятница - день особый. Вечером, на серой "Волге" приезжали Михаил Львович, Лидия Дмитриевна и мать пожилых женщин - Зоя Александровна. К их приезду готовились - убирали дом, усадьбу. Лена пыталась сделать на ужин что-то особенное, например, мелко нарезанная капуста с тёртой морковью, потушенная с кусочками сосисок, горячие бутерброды с сыром и помидорами и непременный салат из местной зелени; на десерт - чай с припасённой коробкой конфет и какими-нибудь сушками. На широкий стол в горнице ставилась ваза с цветами с полей, собранными Лизой. К приезду Михаила Львовича все наряжались и почему-то были испуганы. Позже я понял почему. Хозяин усадьбы привносил в спокойную деревенскую жизнь городскую суету, тревогу, неустроенность. Человеком он был для меня весьма добрым и безобидным, а для людей - конфликтным. С его приездом начинались непрерывные выяснения отношений на семейном фронте, которые подчас перерастали в настоящие битвы. Приезжали они всегда затемно, хотя ждали их до захода солнца. По мере наступления сумерек Елена начинала волноваться: сидела на крыльце, курила, смотрела на поля и ветвящуюся между ними узкую просёлочную дорогу.
- Михаил Львович машину водит - не приведи Господь как: скорость сто и всё по встречной.
Лена её успокаивала:
- Но всё ж обходится.
Часам к десяти вечера серая "Волга" въезжала в усадьбу и начинался переполох.
- Лена! - пронзительно кричал Михаил Львович - Лена! Где ты? Мы же приехали.
Но почему-то к приезду родственников Елена всегда оказывалась на дальнем конце огорода и не торопилась на встречу. Хозяин раздражался:
- Лена! Срочно проверь по списку продукты. Куда ставить молоко? Миша! Помоги Зое Александровне выйти из машины. Лида! Где хлеб, который мы прикупили по дороге? Принцесса, привет! (так он зовёт Динку).
Зоя Александровна, перекрикивая всех, требовала крайне осторожно обращаться с трёхлитровой банкой борща, который она лично приготовила к обеду, и просила для себя хоть чашку чаю, хотя точно знала, что стол накрыт и ужин ждёт. За ужином все немного успокаивались и начинали обмениваться новостями. Главная тема - мина у дома Авдотьи Фадеевны.
- Странно, что мина именно у Авдотьиного дома - задумчиво сказал Михаил Львович.
-Будто кто припугнуть её хочет? - догадалась Елена.
- Возможно. Когда в сороковом приход ликвидировали, милиция хотела иконы все забрать, а их не оказалось. Батюшку в участок забрали, потом, через неделю, отпустили.
- А иконы?- заинтересовалась Лиза.
- Не нашлись.
- Они ценные были? - Лена всё о деньгах.
- Кто знает. По возрасту может и ценные, церковь более сотни лет стояла.
- Как ценность икон определить простым смертным? - решила пофилософствовать Лена - Я зимой на вызов пришла к бабуле девяностолетней, а у неё в комнате темно от икон: по всем стенам, на полу стоят, святыми ликами светятся. Бабулька на спине лежит, руки на груди сложила - будто в гробу. Оказалась живой, мозги хорошие, рассказала, что иконы внук пишет, а продать не может, к старушке на сохранение приносит. А вдруг старинные иконы где-нибудь у Авдотьи припрятаны? И мужики на перекате план поповского подвала разглядывали, а ночью в деревню с лопатами заявятся.
Ленино предположение высмеяли, и уж совсем затеяли спать ложится, но внезапно залаяла Динка, сквозь лай - стук в дверь. Зашёл сосед Вась Васич с пробитой головой, царапинами на лице - всё кровит, течёт, но у Лены и бинты, и перекись водорода, и аминокапроновая кислота для остановки кровотечения всегда с собой. Посадили соседа на стул, раны обработали, оказались неопасными, перевязали.
- Василий Васильевич, что случилось? - тревожно спросила Елена.
Мужчина помолчал:
- По глупости пошёл ночью в сараюшку, да о грабли споткнулся, упал головой о камень.
- Василий Васильевич - встряла Лена - У вас в вагончике знакомые живут?
- Живут. Спят они. Да что будить - не врачи они. Спасибо, пойду я.
- Приходите завтра, может надо в райцентр в больницу, от столбняка привиться, хотя бы.
- Приду. Не волнуйтесь - ласково сказал бледный сосед.
И тут на реке раздался взрыв, где-то около переката. Люди притихли. Вась Васич предположил: