Шри Ауробиндо
САВИТРИ

Книга Девятая
КНИГА ВЕЧНОЙ НОЧИ

Песня II
ПУТЕШЕСТВИЕ В ВЕЧНОЙ НОЧИ 
И ГОЛОС ТЬМЫ

Какие-то минуты на краю холодной страшной Ночи
Они стояли, словно мир был обречён на смерть,
И ждали на границе вечного молчания.
Через неясную беззвучность тишины
К ним наклонялись небеса, похожие на хмурое лицо угрозы.
Подобно мыслям, онемевшим на краю отчаянья,
Там, где последние глубины погружаются в ничто,
И где должны закончиться последние мечты, они остановились; перед ними
Крылами призрака сгущался мрак, а позади
Стояли сумерки, безжизненные, бледные, как взгляд у мертвеца.
Потусторонняя, изголодавшаяся ночь ждала её души.
Но тихий, в полной силы одинокой нише храма,
Её горящий дух, безмолвный, неподвижный и прямой,
Пылал как факел в комнате с распахнутыми окнами,
Нацеленный на мрачную грудь тьмы.
Впервые Женщина свой вызов бросила Пучине,
Осмелившись пройти по вечной Ночи.
Окутанная светом, как бронёй, она шагнула, погружаясь,
В бесцветную, внушающую ужас, пустоту; 
Неустрашимый и бессмертный дух её встречал лицом к лицу
Опасную безжалостность слепой пустыни.
Они ступали по чернильной почве ночи, оставляя
Свои следы от этого непостижимого движения,
Плывущим действом и гонимым ветром маршем,
Похожие на образы, что движутся под сомкнутыми веками:
Все двигались, скользили, плавно, как во сне.
Тяжёлые врата средь скал остались позади;
Казалось, через переходы отступающего времени
И настоящее, и прошлое терялись, падая, в Безвременье;
Остановившись на краю неясных испытаний,
Заканчивалось будущее, утонув в ничто.
Они кружили в темноте, средь рушащихся форм;
Их принимали уходящие куда-то вестибюли сумрачного мира,
Там где казалось, что они идут, они всё так же оставались неподвижны, 
Там, где они не двигались, им удавалось проходить,
Немое шествие, неясная картина в рамке,
Несознающие фигуры, что ступали по реальной сцене.
Мистерия неограниченного ужаса, огромная безжалостная пустота, 
Собравшая свою голодную и жаждущую силу,
Неторопливо окружила их беззвучными глубинами,
Чудовищная, в рытвинах, бесформенная глотка
Её (Савитри) заглатывала в призрачную, удушающую массу,
Жестокую духовную агонию всей этой грёзы.
Завеса из непроницаемого страха, темнота,
Нависла над её тюремной клетью чувств, 
Как если бы деревья обернулись тусклыми пятнистыми тенями,
И угасал последний отблеск дружеского света,
Вокруг вола, привязанного к дереву в лесу, что чувствует,
Как в непустой ночи всё ближе хищные шаги.
Та мысль, что трудится в обычном мире, здесь была отменена;
Её (мысли) усилье жить и знать отвергла эта тьма,
Уверенная, что она, в конце концов, и не существовала никогда;
Мысль умерла, и все её мечты о действии пропали:
Запутанный, неясный шифр стал тёмным результатом мысли.
В том удушающем давлении громадного Ничто
Ум не способен был подумать, а дыханье не могло дышать, душе
Не удавалось вспомнить или ощутить себя; оно казалось
Пустою бездною стерильной пустоты, 
Нулём, забывшем о той сумме, что он замыкал,
Забвеньем радости Создателя,
Где не бывает ни широкого отдохновенья, ни глубокого покоя.
На всё, что здесь претендовало быть высокой Истиной и Богом,
Осознающим "я", и раскрывающим суть Словом,
И творческою радостью Ума,
Любовью, Знанием, восторгом сердца,
Спускался необъятнейший отказ от вечно существующего Нет.
Как пропадает золотая лампа в темноте, 
Прочь унесённая от жаждущего взгляда,
Так затерялась в тех тенях Савитри.
Здесь не было ни направленья, ни пути, ни цели, ни конца:
Вслепую двигалась она среди бесчувственных пучин,
Или неслась сквозь некую большую чёрную неведомую ей пустыню,
Или кружилась в молчаливом вихре столкновения ветров,
Которых собирали титанические руки Случая.
И не было с ней вместе никого в той страшной Широте:
Она не видела уже неясного и ужасающего бога,
Её взгляд потерял и светлую фигуру Сатьявана.
Но, не смотря на это, дух её не ослабел, а продолжал держать,
Гораздо глубже, чем способно ограниченное чувство,
Которое хватает внешнее, и ищет, чтобы потерять
Предмет своей любви. Когда ещё они ходили по земле
Она могла всё время ощущать его, идущим по полянам,
Поляны эти были сценой в ней, а их просторы - перспективой внутреннего существа её,
Что открывалась их секретам в поиске его и радости,
Ведь для ревнивой нежности, живущей в сердце,
Какое бы счастливое пространство эти обожаемые ноги
Не предпочли, тотчас её душа должна была 
Обнять его, безмолвно, страстная к его шагам.
Но ныне молчаливая, зияющая бездна пролегла меж ними,
И падала она в пучину одиночества,
Отброшенная даже от самой себя и от своей любви.
И долгие часы, что стали долгими когда медлительное время 
Отсчитываться стало пульсом боли и мучения души,
В какой-то нереальной тьме, тоскливой и пустой,
Она всё шла и шла, ступая по замученному трупу жизни,
Затерянная в слепоте погасших душ.
Одна в той муке пустоты,
Она всё ж продолжала жить, бороться, несмотря на смерть;
Напрасно угнетали существо её, могучее и сильное: 
Её тяжёлая и нескончаемая монотонность боли
Едва заметно, медленно, но уставала от жестоких самоистязаний.
Сперва неугасимый слабый блеск,
Неяркий, но бессмертный, замерцал во мраке,
Как будто память вновь вернулась к духам мёртвых,
Та память, что хотела снова жить,
Хотя исчезла из ума, когда попала в изначальный сон Природы.
Он здесь блуждал потерянным лучом луны
И душу страха открывал ночи;
В том блеске тьма, змеёй, сидела развалившись,
На чёрных капюшонах у неё алмазами сверкал мистический, особый блеск;
Её лоснящиеся складки то вжимались, то скользили, то вились, 
Как будто всякий свет воспринимался страшной болью
И мучились от приближенья бледных проблесков надежды.
Ночь ощутила нападенье на её тяжёлое и удушающее царство;
Великолепие какой-то яркой вечности
Едва заметным лучиком блуждавшей Истины несло угрозу
Её владеньям вечного Ничто.
Неумолимая в своей, не терпящей другого, силе,
Уверенная, в том, что истиной была она одна,
Она старалась задушить непрочный и опасный луч;
Осознавая необъятность, отрицающую всё на свете,
Она подняла голову свою гигантского Небытия,
Свою пасть тьмы, глотающую всё, что существует;
Она в себе увидела огромный тёмный Абсолют. 
Но тихо свет распространялся, тихо нарастал,
И, наконец, Савитри пробудилась для потерянного внутреннего "я";
Все члены тела сбросили холодное объятие смерти,
Пульс сердца застучал победно, несмотря на хватку боли;
Её душа настойчиво хотела, требовала радости,
Души любимого, не видимую больше.
Перед собою, в тишине, объявшей мир,
Она услышала ещё раз поступь бога,
И Сатьяван, её супруг, возник из той безмолвной темноты
И превратился в яркую, светящуюся тень.
Внезапно прогремел по мёртвому чудовищному царству 
Широкий звук, похожий на волну в ушах усталого пловца,
Неотвратимый, громогласный рёв стального сердца -
Бог Смерти бросил в ночь свой смертносный вызов.
"Да, такова моя немая тёмная безмерность,
Таков дом вечнодлящейся Ночи,
И таинство Небытия,
Что погребает суету желаний жизни.
Увидела ты свой источник, о живущее недолго сердце,
Узнала из какого сна была ты создана?
И в этой абсолютной искренности голой пустоты
Ты всё ещё надеешься остаться и любить?"
Но Женщина не отвечала ничего. Её дух отвергал
И голос Ночи, обладавший знанием, и голос Смерти, обладавший мыслью.
В своей не знающей начала бесконечности
Она смотрела через необъятный кругозор души
И видела свои бессмертные истоки жизни,
И видела себя не знающей рожденья, вечной.
Но продолжая противостоянье бесконечной ночью,
Бог Смерти, этот страшный бог, навязывал её глазам
Бессмертное спокойствие в своём ужасном взгляде:
"Хоть ты сумела выжить в нерождённой пустоте,
Что не прощает никогда, покуда длится Время,  
Первоначальное неистовство, что формирует мысль,
И заставляет неподвижные просторы мучаться и жить,
Тобою отвоёвана печальная победа -
Прожить еще недолгий срок без Сатьявана.
И что же даст тебе та древняя богиня,
Что помогает пульсу сердца твоего? Она лишь продлевает
Ничтожность выдуманного существования,
Задерживает вечный сон работой жизни.
О хрупкое чудесное творенье мыслящего праха,
Сын Времени, что путешествует, вооружённый множеством иллюзий.
Стремясь заполнить пустоту вокруг, которую он чувствует и опасается,
Ту пустоту, откуда он пришёл, в которую потом уйдёт,
Он возвеличивает собственное "я" и называет Богом.
Он призывает небеса помочь его страдающим надеждам.
Он видит над собою страстным сердцем
Лишь голые пространства, ещё больше несознательные, чем он сам,
Не обладающие даже привилегией его ума,
Лишённые всего, за исключением их нереальной синевы,
И населяет эти сферы светлыми и сострадающими силами.
Так происходит потому, что океан ревёт вокруг него, 
Земля трясётся под его шагами, пламя пышет у его дверей,
И бродит смерть, охотясь, по чащобам жизни.
Он вдохновляется Присутствием, к которому стремится, 
В неумолимых храмах предлагает душу
И прикрывает всё красотами своих мечтаний. 
Те боги, что неспящими очами наблюдают за землей,
И направляют через пустоту её гигантский, спотыкающийся шаг,
Когда-то наделили человека ношею ума;
Они зажгли свои огни в его не знавшем о желаньи сердце,
И неискоренимое волнение посеяли внутри него.
Его ум стал охотником по следу неизвестного;
И развлекая Время бесполезными находками,
Он углубляется своими мыслями в мистерию своей судьбы
И превращает в песню и свой смех, и слёзы.
Тревожа смертного мечтаньями бессмертных
И беспокоя бренное существование дыханьем бесконечного,
Они в него вселяют голод, что никакая пища не способна утолить;
Он - как домашний скот для пастухов-богов.
В нём тело служит в качестве столба для привязи,
Они ему кидают, словно корм, надежды, радости и горе:
Те земли, где пасётся он, обнесены забором из Невежества. 
В его непрочную, незащищённую от жизненных ударов грудь,
Они вдохнули храбрость, что встречается со смертью,
Они вложили мудрость, над которою глумится ночь,
И прочертили для него маршрут, в котором не предусмотрели цели.
Так человек бесцельно трудится в каком-то ненадёжном мире,
То убаюкиваемый случайной передышкою в его страдании, 
А то бичуемый, как скот, своими бесконечными желаньями,
Привязанный к повозке ужасающих богов.
Но если ты ещё открыта для надежды и способна полюбить,
То возвращайся в оболочку тела, к узам на земле, 
И постарайся жить с оставшимся кусочком сердца. 
И не надейся победить, вернув себе обратно Сатьявана.
Но всё же сила у тебя достойна необычного венца,
Могу я дать дары, чтоб облегчить твою израненую жизнь.
Те договоры, что с судьбою заключают временные существа,
Та сладость на обочине дороги, что желало бы землёю связанное сердце,
Всё это, если согласишься, станет, с лёгкостью, твоим.
Бери надежды жизни в качестве обманчивого приза."
Когда умолк безжалостный ужасный Голос,
В Савитри стало бесконечно подниматься,
Как залитые лунным светом гребни на дрожашем половодье,
Движенье мысли, что рождалось из какой-то тишины,
Пересекая океан её бездонного немого сердца.
И вот она заговорила, наконец; Ночь слушала тот голос:
"Я не склонюсь перед тобой, огромнейшая маска смерти,
О чёрное враньё ночи, пугающее душу человека, 
О завершение всего, поддельное в своей неотвратимости,
Ты - мрачная насмешка, что играется с бессмертным духом.
Я здесь иду, прекрасно зная о своём бессмертии.
Победоносный дух мой сознаёт своё могущество,
Не как проситель я вошла в твои врата:
Я не убита, я пережила объятья Ночи. 
Не первым сильным горем движется уравновешенный мой ум;
Жемчужинами силы обернулись все мои непролитые слёзы:
Я превратила хрупкую и плохо сформированную плоть
В твердыню статуи души.
Сейчас в борьбе с великолепными богами
Мой дух упрямым станет и могучим,
Наперекор широкому отказу мира.
Я не сгибаюсь вместе с подчинившейся толпой умов, 
Которые несутся подбирать довольными и жадными руками
И выбирать из грязи посреди топтанья многих ног
Ничтожные уступки мелкой слабости.
Я выбираю труд сражения богов: 
Навязывая медленным и еле поддающимся годам
Пылающую волю, правящую за пределом звёзд,
Они закон Ума накладывают на творения Материи,
Стремясь отвоевать желание души у неосознающего Могущества земли.
Я требую, не глядя ни на что, во первых - Сатьявана, мужа моего,
Проснувшегося средь очарованья леса
Из долгих чистых одиноких сновидений детства,
Желанных, но излишних для его прекрасной жизни.
Отдай его мне, если должен, или, если, сможешь, откажись."
Склонив в холодной и презрительной уступке голову, бог Смерти, 
Строитель этой призрачной земли для человека,
Высмеивающий дары, что сам даёт, напрасной тщётностью,
Возвысив гибельный свой голос произнёс:
"Я снисхожу к мечтам, которые моё касание разрушит,
Я уступаю сердцу и желанию ослепшего его отца
И возвращаю царство, мощь, друзей, величие, которое утрачено,
И царские регалии его спокойной мирной старости,
И бледное великолепие преклонных дней,
Посеребрёную и вянущую славу на закате жизни. 
Тому, кто стал мудрее от ударов злой Судьбы
Верну те блага, что обманутая та душа предпочитает
Величию и простоте безличного небытия.
Я чувственное утешенье света дам
Глазам, что царство более широкое могли бы для себя найти
И более глубокий взгляд в бездонной ночи.
Ведь именно об этом он мечтает и напрасно просит,
Пока ещё живёт он на земле и бережёт надежду.
Теперь назад, из грандиозности моих опасных царств,
Вернись, о смертная, в свою дозволенную маленькую сферу!
Спеши, о быстроногая, чтоб жизнь свою не погубить,
Великие законы ты нарушила, ступай,
Открой же, наконец, их мраморные взгляды на себе."
Савитри отвечала той презрительной Тени:
"Вселенский дух, мой дух с рожденья равен твоему.
И моя воля - тоже здесь закон, а моя сила - бог.
И я бессмертна в смертности своей.
Я не дрожу под неподвижным взором
Застывших словно мрамор, неизменных иерархов,
Что смотрят каменными взглядами Закона и Судьбы.
Моя душа способна встретить их живым огнём.
Верни назад мне из своей тени
В земные, полные цветов, поляны Сатьявана,
Обратно в сладостную скоротечность тела человека,
Чтобы исполнить с ним мою пылающую волю духа.
Я понесу с ним ношу древней Матери,
Пойду за ним земным путём, ведущим к Богу.
Или открой мне эти вечные пространства,
Пока вокруг нас не расступятся неведомые горизонты,
Что с нами путешествуют в огромной неизвестности.
Ведь я, прошедшая с ним по дорогам Времени,
Способна встретить вслед за ним всё то, что ночь
Иль невообразимый, изумительный рассвет 
На дух обрушит в том непроторённом Запредельном.
Куда б его ты душу не повёл, я буду следовать за ним."
Сопротивляясь этим требованиям, неумолимый, 
Настаивая на неизменяемом Указе,
Настаивая на неподдающемся смягчению Законе
И на ничтожности творения,
Из расходящихся волнами вдаль пустынь ночи пришёл,
Рождённый тайною непознаваемых глубин, 
Величественный голос, полный устрашающей иронии.
Как если б море с поступью Титана, волосами из штормов,
Обрушило бы свой ужасный хохот на пловца,
Напомнив о всей радости, которую те волны потопили,
Из темноты державной, властной ночи
В ответ на безграничность сердца Женщины
Поднялся всемогущий крик вселенской Смерти.
"Ты обладаешь крыльями богов, иль их стопами, чтоб шагать по звёздам,
О хрупкое и смелое созданье, что стремится
Забыв про узы мысли, положенье смертной?
Орбиты этих звёзд свернулись в кольца до возникновения твоей души.
Их создал я, бог Смерти, из моей же пустоты;
И всё, что я на них построил, я же и разрушу.
Я сделал из миров мои тенеты, и любая радость - это западня.
Есть Голод, что влюблён в свою страдающую жертву,
Есть Жизнь, что пожирает - посмотри на образ мой во всём,
О, смертная, чей дух - блужданье моего дыхания,
Чья скоротечность некогда была придумана моей улыбкой,
Беги, прижав свою добычу жалкую к трепещущей груди,
Пронзённою моею болью, и которую не скоро Время успокоит.
Ослепшая раба моей глухой энергии и силы, которую я принуждаю 
Грешить, чтоб я способен был потом наказывать, желать,
Чтоб я мог бичевать тебя отчаяньем и горем - 
И ты придёшь, вся кровью истекая под конец ко мне,
Твоё ничтожество понятно, а моё величие - известно,
И не пытайся повернуть в запретные счастливые поля,
Что предназначены для душ, способных подчиняться моему закону,
Чтобы твои шаги не разбудили в тёмных храмах, 
От их нелёгких и жестокосердных снов,
Тех Фурий, что в отместку мстят за исполнение желаний.
Страшись того, что в небесах, где страсть твоя хотела выжить,
Откуда вылетают молнии Неведомого,
Где в ужасе, рыдающая, одинокая, затравленная гончими небес,
Израненная, позабытая душа, ты не спасёшься
В теченье долгой пытки множества столетий,
И никакие многочисленные жизни не сумеют истощить неустающий Гнев,
Которого ни Ад не сможет утолить, ни Небеса смягчить.
Но я сниму с тебя те вечные и безнадёжные тиски:
Сжимая в сердце скудные подачки собственной судьбы,
Иди отсюда с миром, если это мир для человека."
Его иронию встречая тем же самым,
Савитри, женщина из смертных, отвечала ужасающему Господину:
"И что за Бог такой, придуманный твоею ночью,
С презрением творящий целые миры, которыми потом гнушается,
И создавший сверкающие звёзды ради суеты?
Твой Бог не тот, кто в мыслях у меня воздвиг свой храм,
И из своей духовной почвы сотворил моё трепещущее сердце человека.
Мой Бог - есть воля и победа этой воли на его путях,
Мой Бог - любовь и нежность состраданья ко всему.
Ему свою надежду предложила в жертву,
Ему я отдала свои желанья, как обет.
Кто запретит, иль преградит ему дорогу,
Чудесному и быстрому вознице?
Он путешествует по миллионам жизненных путей,
Его стопы, знакомые с небесными огнями,
Проходят безболезненно по устланным мечами мостовым в аду; 
Туда снисходит он, чтоб ярче и острее становилась радость вечного.
У крыльев золотых любви есть сила разнести по ветру пустоту твою:
Глаза любви глядят как звёзды в ночи смерти,
Ступни любви шагают босыми по самым трудным царствам и мирам.
Он трудится в глубинах и ликует на высотах;
Он переделает твою вселенную, о Смерть."
Она сказала и не сразу голос ей ответил,
А между тем, они всё шли сквозь ночь, без всякого пути,
И только отблеск оставался, словно бледный глаз,
И беспокоил тьму неясным взглядом.
Вновь наступила пауза, глубокая, опасная
В том нереальном путешествии сквозь слепоту Ничто;
Ещё раз в пустоте возникли Мысль и Слово,
Бог Смерти так ответил этой человеческой душе.
"Но в чём твоя надежда? И к чему стремишься ты?
Ведь это только - сладкая приманка твоего телесного блаженства,
И атакуемая болью, хрупкая сомнительная форма,
Способная в течении каких-то лет порадовать твоё прерывистое чувство 
Медовой сладостью физических желаний и сердечным пламенем
В напрасных поисках единства, чтоб обнять
Сверкающего идола в теченьи быстро пролетающего часа.
А ты, чем ты сама являешься, душа, ты - славное видение,
Что соткано из ярких мыслей и непродолжительных эмоций,
Похожая на слабый танец светлячков, спешащих через ночь,
Искрящийся фермент в залитой солнцем грязи жизни?
Ты будешь требовать бессмертие, о сердце,
Крича наперекор свидетелям, живущим в вечности,
Что ты и он - есть бесконечные могущества, которые должны остаться?
Здесь остаётся только Смерть и бессознательная Пустота.
Здесь вечный только я и продолжаюсь только я.
Я - грозная бесформенная Широта,
Я - пустота, что человек зовёт Пространством,
Небытиё вне времени, которое поддерживает всё,
Я - Беспредельность, я - немой Единый.
Я, Смерть, есть Он; и нет другого Бога.
В моих глубинах все рождаются, и смертью все живут;
Все возвращаются в мои глубины, и другого нет.
Я создал мир моей несознающей Силой.
Моё Могущество - Природа, что творит и убивает,
Сердца, которые надеются, тела, что страстно жаждут жить.
Я сделал человека инструментом этой Силы и её рабом,
И тело у него я превращаю в пиршество, его жизнь - пища для меня.
И нет у человека помощи жругой, одна лишь Смерть;
Ко мне приходит он в конце для отдыха и для покоя.
Я, Смерть - единственный приют твоей души.
Те Божества, кому возносит человек молитву, не способны чем-либо помочь;
Они - лишь вымыслы мои и настроения,
Что в человеке отражаются могуществом иллюзии.
И что ты видишь как своё неумирающее "я" -
Есть смутный образ мне принадлежащей бесконечности,
И Смерть в тебе, что в грёзах видит вечность. 
Я - Неподвижный, но в котором движутся все вещи,
Я - обнажённое Ничто, в котором эти вещи исчезают:
Нет тела у меня, нет языка, чтоб говорить,
И я общаюсь не при помощи людского глаза или уха;
Лишь мысль твоя даёт какой-то образ пустоте моей.
И только потому, о устремлённая к божественному,
Что ты меня призвала на борьбу с твоей душой,
Я принял форму, лик и голос.
Но если есть на свете Существо, что видит всё,
Как он поможет страстному желанью твоему?
Он наблюдает, одинокий, абсолютный, в стороне,
И в том неописуемом молчаньи он безразличен к твоему призыву.
Всё существо его едино, неподвижно, неизранено и чисто.
Он бесконечно наблюдает эту бессознательную сцену,
Где всё на свете исчезает, словно пена звёзд.
Единый этот существует вечно. И никакой меняющийся Сатьяван 
Там не рождался, нет там никакой Савитри, 
Что требует у краткой жизни взятки радостью. И никогда любовь
Не появлялась там с глазами, красными от слёз,
И нет там Времени вообще, и нет пустых обширностей Пространства.
Оно не носит там живого, зримого лица, и не имеет имени, 
Оно не смотрит, в нём не бьётся сердце; 
Оно другого не попросит ни помочь ему, ни разделить с ним радости.
Оно - восторг, бессмертно одинокий.
И если ты желаешь так бессмертия,
Тебя одной достаточно твоей душе:
Живи в себе; забудь того, кого ты любишь.
Моё последнее величье, смерть, освободит тебя от жизни;
Тогда ты вознесёшься в неподвижный свой источник." 
Пугающему Голосу Савитри отвечала:
"О Смерть, о бог, что рассуждает, я не рассуждаю
Той силой разума, что изучает, а потом и разрушает, но создать не может,
Иль создаёт напрасно, потому что сомневается в своей работе.
Я есть, я вижу, я люблю, я действую, и я хочу."
Бог Смерти отвечал глубоким, окружающим вокруг всё криком:
"Попробуй ка еще и знать. Познав, ты прекратишь любить,
И прекратишь желать, освобождённая от сердца.
Ты будешь вечно отдыхать и станешь тихой,
И согласишься с бренностью вещей."
Савитри отвечала богу Смерти как обычный человек:
"Когда я полюблю навеки, я узнаю.
Любовь во мне всё время знает истину любых меняющихся масок.
Я сознаю, что знание - широкое объятие:
Я знаю, что любое существо есть я сама,
Во всяком сердце скрыт бесчисленный Единый.
Я знаю, что спокойный Трансцендентный на себе несёт весь мир,
Сокрытый Обитатель и безмолвный Господин:
Я ощущаю тайные его дела, и внутреннее пламя;
Я слышу тихое шептание космического Голоса.
Я знаю - появление моё - волна, пришедшая из Бога.
И все его бесчисленные солнца знали о моём рождении,
А тот, кто любит в нас, пришёл, скрываемый под маской смерти.
Тогда рождён был человек среди гигантских звёзд,
Умом и сердцем наделённый, чтобы победить тебя."
Но в вечности своей жестокой воли,
Уверенный в своей империи, вооружённой мощи,
Как будто презирая все отчаянные и беспомощные фразы жертвы,
Бог Смерти не ответил в этот раз.
Он высился, закутанный в молчание и тишину,
Своею неподвижною фигурой, неотчётливою тенью,
И ужас, словно тайный меч, висел на поясе его.
Наполовину скрытый в облаках виднелся мрачный лик;
Тиара сумрака Ночи была его растрёпанными волосами,
Останки с погребального костра - его тилаком.
Опять скиталицей по нескончаемой Ночи,
Наталкиваясь слепо на пустые мёртвые глаза,
Она (Савитри) шла молчаливыми и безнадёжными просторами.
Вокруг неё кружила, содрогаясь, необъятная пустыня мрака, 
Её всепоглощающая пустота, безрадостная смерть,
Была разбужена, возмущена её любовью, жизнью, мыслью.
По долгой увядавшей ночи, понуждаемые ею,
Скользя наполовину видимыми неземным своим путём,
Как призраки в тумане продвигались эти трое.

Конец второй песни
Конец девятой книги

Перевод (второй) Леонида Ованесбекова

2004 сент 18 сб - 2005 апр 21 чт, 2012 март 01 чт - 2012 апр 21 сб,
2018 янв 04 вс - 2018 апр 07 сб