Шри Ауробиндо
САВИТРИ

Книга Девятая
КНИГА ВЕЧНОЙ НОЧИ

Песня I
К ЧЁРНОЙ ПУСТОТЕ

Итак она осталась здесь одна, среди огромной чащи леса,
Кругом стоял бездумный тусклый мир,
На ставшей одинокою её груди лежало тело мужа.
В широкой неподвижности, молчаньи духа
Она беспомощными мыслями не мерила утрату,
И не срывала со слезами мраморные прочные печати боли:
Она еще не поднялась, чтоб встретиться со страшным богом.
Её душа склонилась над любимым телом
В великой тишине, без звука, без движения,
Как будто ум в ней умер вместе с Сатьяваном.
Но человеческое сердце продолжало биться.
Осознавая до сих пор его с собою рядом,
Она теснее прижимала, ставшую немой, безжизненную форму,
Как бы желая защитить единство, чем они недавно были,
И удержать дух Сатьявана в прежней оболочке.
Затем внезапно в ней случилась перемена,
Которая, порой, в великие моменты наших жизней
Способна овладеть душою человека
И вознести её к сияющему, светлому истоку ввысь.
Срывается покров и больше нет мыслителя:
Один лишь дух глядит и познаётся всё.
Затем спокойное Могущество, сидящее над нашими бровями,
Становится заметно, зримо, нетревожимое нашей мыслью и делами,
Его безмолвие поддерживает голоса вселенной:
Не двигаясь, оно даёт движение Природе, смотрит на теченье жизни.
Оно выстраивает непреложные и далеко идущие задачи, цели;
Спокойный, незатронутый среди ошибок и потоков слёз,
Неизмеримо выше наших борющихся воль,
Его взгляд правит бурным вихрем мира.
Наш дух растёт, чтоб сочетаться с тем Великолепьем, что он видит: 
И голос жизни в нас настраивается на звуки бесконечности,
Приходят к нам особые минуты на великих крыльях озарений,
Богоподобные идеи, мысли удивляют ум земли.
В богатство и насыщенность души
Спускается по волнам полумесяц странного, чудесного рождения,
Чей рог мистерии плывёт по яркой пустоте.
И словно в небеса безмолвия и силы
Уносит мысль, вся эта смертная живая плоть
Захвачена, и в быстром, пламенном потоке соприкосновений 
Меняется незримым Музыкантом.
Приходит новый взгляд, и голоса, звучащие по новому, 
В нас создают основу музыки Богов.
Бессмертные стремленья, безымянные, ныряют вниз,
Широкие вибрации божественного в поиске несутся,
Переплетаясь на могучем поле тишины
В каком-то одиноком и возвышенном экстазе воли.
В одно мгновенье, в глубине родилось это в ней.
И к безграничному, открывшемуся взгляду,
Что видит недоступное земным очам мышленья человека,
Дух, спрятанный в Природе, воспарил
Из светлого гнезда внутри миров:
Широким пламенем он поднимался до небес ночи.
Так были порваны все путы, породившие забвение себя:
И, словно глядя вверх, в далёкие высоты,
Она увидела могучий, древний, словно на безветренной вершине,
Над местом, где она в своём уме 
Трудилась одиноко, в стороне от всех, в высокой башне духа,
Источник для всего, чем виделась она себе и чем старалась стать,
Неведомую силу, что вошла в пространство космоса,
Неспешно наступающее воплощение намеренья эпох,
Сверкающий фрагмент небесной, вечной Истины,
И страстный инструмент неколебимой Силы.
Пришло Присутствие, наполнив слушающий мир 
И основное Всё взяло её неограниченную жизнь.
Став полновластием, безмолвием и быстротой,
Она нависла, размышляя, над пучинами, которыми теперь была.
И словно в мантии из хора недоступных уху звуков,
Спустилась Сила, оставляя след из нескончаемых огней;
Соединив секунды Времени и бесконечность,
Она окутала своею беспредельностью и землю и её:
Она нырнула в душу к ней и изменила всю Савитри.
Затем, как мысль, наполненная неким грандиозным словом,
Пришедшее могущество оделось в символическую форму:
Пространства существа её (Савитри) затрепетали от его касания,
Оно накрыло всю её бессмертными крылами;
Изгиб невыразимой Истины струился на его устах,
Гало из озарений Мудрости служило для него короной,
Оно проникло в тайный лотос в голове,
Дом силы, света, сотканный из тысяч лепестков.
Бессмертный лидер для её, подверженного смерти, бытия,
Источник слов её и исполнитель всех её работ,
Неуязвимое для Времени и всемогущее,
Оно над ней стояло - неподвижное, спокойное, немое.

   В ней всё объединилось в этот грандиозный час, 
Как будто Смертью были уничтожены 
Последние остатки человеческого в ней.
Взяв на себя широкое духовное правление,
И превращая море жизни в отражение небес,
Вошедшая в её земное тело юная божественность
Наполнила небесной силой части смертной.
Она поднялась над преследующей болью и над разрывавшим страхом:
Ушло прочь горе, ум стал неподвижен,
Но сердце билось ровно, с полной силой.
Пришла свобода от натянутых струн сердца,
Все действия её сейчас рождались из покоя божества.
Она спокойно положила умершего на лесную землю,
Что до сих пор лежал, покоясь, на её груди,
С усильем отвернулась прочь от мёртвой оболочки:
Она поднялась, одинокая, чтоб встретиться с ужасным богом.
Могучий дух окинул властным взглядом
И жизнь её и всё вокруг; он стал наследником работы
Оставленной ему незавершённой из её хромающего прошлого,
Когда её обычный ум, как страстный ученик, трудился,
И плохо сформированные инструменты действовали неумело.
Сейчас всё вышло за пределы скудных правил человека;
В ней билась властная энергия, богоподобное намеренье.
Мгновение она ещё помедлила, не двигаясь,
Взглянула вниз, на мертвого у ног;
Затем, как дерево, воспрянув после ветра,
Встряхнула благородной головой; встречая взгляд её
Стояло рядом нечто, неземное, мрачное, великое,
Что безгранично отрицало всё существование,
И поражало обликом, одевшись в ужас.
В своих пугающих глазах та сумрачная Форма 
Несла глубины сожаленья разрушающих богов;
Печальная ирония кривила страшные уста,
Что произносят слово рока. В нём вечно существующая Ночь
С ужасной красотой бессмертного лица
Вставала, и жалея, принимала всё живое
В бездонные глубины сердца своего, 
Навеки укрывая все создания от мук и боли мира. 
Его фигура ей предстала как ничто, но ставшее реальностью,
Все части тела были монументами непрочной мимолётности,
И под бровями неустанные, спокойные, богоподобные, большие очи
В молчании разглядывали жизнь - терзаемую муками змею. 
Их неизменный, неподвижный, вечный и широкий взгляд
Смотрел на бесполезность всех идущих циклов,
И видел шествие неисчислимых звёзд,
И накрывал все те же неизменные орбиты.
Так эти двое противостояли взглядами друг другу,
Вселенский бог и женщина: вокруг неё,
Нагромождая непереносимое пустое одиночество
На сильную её, оставшуюся здесь без друга, душу,
Всё ближе стали подходить различные нечеловеческие одиночества.
Пустые вечности, отказывая в праве на надежду,
Смотрели на неё своим безжизненным, огромным взглядом.
И до её ушей, земные звуки заглушая,
Донёсся грозный и печальный голос, 
Что представлял, казалось, весь враждебный мир. "Сними", он закричал,
"Своё горячее и страстное влияние, ослабь, о ты, раба 
Природы, и изменчивое средство неизменного Закона,
Которое напрасно корчится, сопротивляясь под моим ярмом,
Свои объятия стихий; оплачь и позабудь.
Похорони ты страсть свою в её живой могиле.
Оставь покинутую оболочку духа твоего любимого,
И убирайся прочь, одна, к своей земной напрасной жизни."
Он смолк, она не сдвинулась, он начал снова,
Понизив свой могучий тон до человеческой октавы, - 
И страшный вой, что за границей слышимого звука,
Разнёсся эхом всей его печали и бессмертного презрения,
Стеная голодом блуждающих далёких волн.
"Ты что, желаешь вечно сохранять власть этой страсти,
Сама - созданье, обречённое, как он - уйти,
Его душе отказывая в молчаливом отдыхе, покое смерти?
Ослабь свои объятия; ты можешь это тело взять себе, отдай его земле,
Но дух его сейчас принадлежит гораздо более великой силе.
О женщина, твой муж страдает." И Савитри
Назад втянула силу сердца, обнимающее тело,
Которое, с колен опущенное на спокойную траву,
Лежало мягко, как во сне лежало часто прежде,
Когда она вставала с ложа в белизне рассвета,
По зову повседневных дел: так и сейчас, как если бы её позвали,
Она поднялась, встала, собранная в одинокое могущество,
Подобно человеку, сбросившему мантию свою для гонки,
И ждущему сигнала, неподвижно быстрым.
Она не ведала пути: её дух наверху,
На заповедном пике тайной формы,
Похожий на оставленного часового, вставшего на горном гребне, 
Великолепие, с пылавшими стопами и могучими крылами,
С её беззвучною душою, в пламенном молчаньи наблюдал,
Как тихий парус посреди безветренного моря. 
Она парила, чистая, бесстрастная, как ставшая на якорь сила,
И ожидала, что поднимется в дали остроконечный импульс,
Из вечной глубины и понесёт свою волну.
И Смерть, правитель, наклонился, безграничный, вниз, 
Как нависает ночь, когда тускнеет вечер, над уставшею землёй 
И догорающий закат проваливается за стену горизонта,
Но не пришли ещё с луной мистические сумерки.
Неясное, внушающее ужас божество поднялось, распрямилось,
От краткого наклона до прикосновения к земле,
И, словно новый сон, что пробуждается из предыдущего,
Оставив жалкий слепок этой мёртвой глины,
Другой, блестящий, яркий Сатьяван поднялся,
Стартуя прямо с распростёршейся земли,
Как будто кто-то перешёл незримые границы
И появился на краю невидимых миров.
Среди земного дня он встал безмолвным чудом
Меж смертной женщиной и богом.
Казалось, он вернулся после смерти,
Одетый в свет небесного обличья,
Великолепный и чужой для смертной атмосферы.
Ум у неё искал приметы своего любимого, но сбитый с толку, отступал
От незнакомых цветовых тонов, но продолжал смотреть,
Не веря той светящейся слащавой форме,
Не доверяя слишком явным признакам небес;
Уж слишком странным был сверкающий фантом для жизненных объятий,
Желавших теплоты существ земли,
Что выросли в лучах материальных солнц;
Напрасно ощущения ловили эту красочную тень,
И только дух её узнал его спокойный дух,
И сердце распознало прежде обожаемое сердце, пусть и изменённое.
Меж двух миров он встал, не шелохнувшись,
Застыв в спокойном, сильном ожидании,
Как тот, кто став слепым, прислушиваясь, ждёт команды. 
Так неподвижно замерли они на той земной поляне,
Три неземные силы, и одна из них в обличье человека.
Два духа бились с каждой из сторон;
Молчание с молчанием сражалось, широта - с другою широтой.
Но вот стал ощущаться импульс, зов Пути,
Идущий из Безмолвия, которое поддерживает звёзды,
Чтобы коснуться рубежей, пределов видимого мира.
Светясь, он (дух Сатьявана) двинулся отсюда прочь; за ним - бог Смерти
Пошёл своею медленной бесшумной поступью, похожий
На призрачного пастуха, скользящего в полях из сновидений, 
За кем-то, кто отбился от его беззвучного гурта;
За вечным богом Смерти двинулась Савитри,
Её шаг смертной был похож на шаг у бога перед ней.
Без слов она шла по пятам любимого,
И ставила свои, земные человеческие ноги, где прошли его стопы,
В опасные молчанья запредельного. 

   Сперва в слепом сопротивлении деревьев двигалась она
Причудливой нечеловеческою поступью шагая по траве,
Как будто путешествуя незримою дорогой.
Вокруг неё на той зелёной и воображаемой земле
Брала в кольцо её шаги мерцающая ширма леса;
Его густая и роскошная завеса из ветвей
Обкладывала тело и давило смутно на него
В роскошном царстве осязаемых шептаний,
А шелестящая краса листвы 
Вокруг неё шуршала изумрудным платьем.
Но постепенно это становилось чуждым звуком,
И прежнее её родное тело стало представляться
Какой-то ношею, что существо её несло немного отстранившись.
Сама она жила вдали, на некой поднятой над миром сцене,
Там, где из транса можно было наблюдать погоню,
И одинокие присутствия в высокой грёзе вне пространства,
И как скользил безмолвно светлый дух,
А смутная большая тень за ним тянулась следом.
Но до сих пор, в любовном, ищущем объятьи рук,
Что мягко поддавались прежнему желанию,
Она могла почувствовать земной знакомый нежный воздух,
Который обвевал их, узнавала по волнению ветвей 
Изменчивую поступь слабых ног ветров:
Расплывчатые ароматы плыли к ней, далёкие, зовущие касания;
И голос дикой птицы, шелест крыльев приходил
Как вздох какого-то забывшегося мира.
Земля была поодаль, но недалеко: вокруг неё сплетали
Свою особенную сладость, зелень и восторг,
И мягкое сиянье ярких, хорошо знакомых ей оттенков
Свет солнца, подходящий к золотому полудню,
И голубые небеса, и ласковая, тихая земля. 
То древняя богиня-мать протягивала своему дитя
Простой мир добрых и понятных всем вещей.
Но ныне, словно чувственная власть над телом, 
Что сдерживала бесконечное движенье божества, 
Освободила этим духам их великий путь,
Пройдя сквозь еле уловимую преграду,
Безмолвный бог, став более могучим, отдалился
В другие области, а та душа, которую она любила
Лишилась своего согласия на близость к ней. 
В таинственной и незнакомой атмосфере,
Безветренной, огромной, без движения, без звуков,
Они, казалось, потянулись прочь, влекомые обширной
И бледной далью, выходя из тёплого правления земли,
Её всё больше оставляя: кажется - вот-вот они уйдут.
Затем, воспламенившись, поднятый из тела, словно из укрытия,
Её неистовый, горячий дух вознёсся вслед за Сатьяваном.
Так вынырнув средь окружённых небом скал,
В божественном негодовании и страхе
Из своего гнезда летит навстречу приближающейся смерти
С изогнутым железным клювом, возмущённая,
Свирепая орлица при угрозе для птенцов,
И с натиском могущества и крика
Обрушивается как масса золотистого огня.
Так и она, на пламенном напоре духа 
Прорвалась сквозь границы разделяющего чувства;
Как бледные отброшенные оболочки, вяло вниз упавшие,
С её души слетели смертные, земные члены.
Во время сна её сокрытого, особенного тела,
В каком-то трансе, где не знаешь ни земли, ни солнца, ни вселенной,
И мысль, и время, даже смерть - ушли из понимания:
Она уже не знала о самой себе, она забыла о Савитри.
Всё стало страстным океаном воли,
Где жил как пленик необъятной нежности,
Захваченный в высокое отождествление,
Её источник, радость, цель, единственный на свете Сатьяван.
Её властитель заключён был в сердцевине существа её,
Он там пульсировал ритмичным сердцем, он был там - она, 
Но всё же и отличный от неё, любимый, обнятый, окутанный,
Сокровище, которое она спасла от разрушения пространства.
Неописуемая, бесконечная, вокруг него волной она вздымалась,
И дух её, себя нашедший в духе у него, наполнен был всем Временем,
Как будто было найдено бессмертное мгновение Любви,
Жемчужина внутри чистейшей белой раковины вечности.
Затем, из моря транса, завлекающего внутрь,
Её ум, пропитавшись, начал подниматься к свету,
Струившемуся разными цветам виденья, и пробудившись вновь во Времени,
Вернулся к прежним очертаниям вещей,
И вновь стал жить в границах видимого и известного.
А эти трое продолжали двигаться по сцене, что внутри её души,
И словно перешагивая разные отрывки сна,
Она, казалась, продолжала путь придуманной фигурой,
Которую увидели другие, так же грезящие, как она сама,
Воображённая в их одиноком сне.
Неуловимые, ненастоящие, но старые и хорошо знакомые,
Как некие просветы в нематериальной памяти,
Пейзажи, часто посещаемые прежде, но которых в жизни не бывало никогда, 
Летели мимо, к позабытым целям, и не обращали на неё внимания.
Они шли странниками по беззвучным областям,
Единственные в этом новом мире, где не встретишь ни одной души,
Но лишь живые настроения: магическая, странная, затихшая страна 
Их окружала, и далёкое, неведомое небо высилось над ними,
Неясное пространство, где плоды воображенья жили
Внутри самих себя, в своей одной неизменяемой идее.
Магическими были травы, и равнины без деревьев;
Магически вилась дорога, что подобно страху торопилась
К тому, что вызывало наибольший ужас, пролетая
Меж призрачных, стоящими колоннами, осознающих скал,
Угрумых и высоких, мимо размышляющих ворот, чьи каменные мысли
Своё огромное значение теряли за пределами гигантской ночи.
Загадка Несознанья, создающего во сне скульптуры,
Намёки, знаки приближенья к древней тьме,
И к монументам титанического царства этой тьмы, 
Открывшиеся в глубине как молчаливые пугающие пасти,
Что ожидают путника внизу протоптанной тропинки,
Притягивая к тайне, приносящей смерть,
Смотрели вдоль её пути, спокойно и безжалостно;
Они стояли стражами немой Необходимости,
Безмолвные властители угрюмого и бдительного мрака,
Как жерло этого огромного расплывчатого мира высеченное в скале.
Затем, добравшись до холодного, поблекшего, тяжёлого предела,
Где он ногой коснулся края призрачной границы,
Немного обернувшись, арестованный, сиявший Сатьяван
Взглянул чудесным взглядом на Савитри.
Но тут бог Смерти загремел широким и бездонным воем:
"О смертная, вернись обратно к своему живущему недолго роду;
И не пытайся привязаться к богу Смерти и идти с ним до его жилища,
Как если бы твоё дыхание смогло бы выжить там где умирает Время.
Не помышляй своей умом рождённой страстной силою небес
Дух приподнять свой над его земной основой,
И вырываясь из тюрьмы материального, 
Стопу из грёз поставить на Ничто, где не бывает почвы
И пронести себя по бездорожью бесконечности.
Лишь в человеческих пределах могут люди безопасно жить.
Не верь в придуманных Хозяев Времени,
Считающих бессмертным тот свой образ,
Который возвели они на зыбком основании Мечты.
Не позволяй, чтоб страшная богиня заставляла душу у тебя
Расшириться в своём неистовом движеньи до миров,
В которых та исчезнет как беспомощная мысль.
Узнай холодные гранитные пределы жизненных надежд.
Напрасно укреплённая заимствованной мощью Идеала,
Не смей переступать границы человека и отпущенной для человека силы:
Невежественный, спотыкающийся, сжатый узкими границами,
Он коронует самого себя как мнимого властителя вселенной,
Терзая всю Природу множеством трудов Ума.
О спящий, видящий во сне божественность,
Проснись и трепещи средь безразличия безмолвий,
В которых слабые твои аккорды бытия умрут.
О мимолётные создания, о полная невзгод и горя пена Времени,
Вся ваша мимолётная любовь не повлияет на богов, живущих в вечности."
Ужасный голос отступил в согласную с ним тишину, 
Которая, казалось, схлопнется над ней, широкая и напряжённая,
С беззвучным разрешением от челюстей Ночи.
Ей Женщина не отвечала. Её высокая и обнажённая душа,
Отбросив пояс, что надет на смертных,
Той непреложности судьбы и колеи закона
Поставила своё намеренье наперекор первоначальной силе.
Безмолвно, словно статуя на пьедестале, 
Одна, в молчании, открытая простору, 
Напротив громоздящихся немых ночных пучин,
Колонною огня и света высилась она.

Конец первой песни

Перевод (второй) Леонида Ованесбекова

2004 сент 09 чт - 2005 фев 26 сб,  2012 фев 09 чт - 2012 апр 15 вс
2018 апр 07 сб - 2018 апр 14 сб