Мой мозг рассуждает умно,
Да только себя же дурачит.
Что же с ним делать? Давно,
Взглядом блуждаю пытливо.
Мне кажется ценят - ГОВНО.
Психолог твой пастырь иль поп,
Невест выбираем средь поп.
Помолвка - страховочный жест.
С корыстью живем неразлучно.
Серьезно! Считаю, что Фрейд -
Последний почивший пророк.
Естеством оправдавший порок.
А Эрос - модельный агент.
Под шкурами божьего стада.
Да только приверженцы ада.
Но мне кажется ценят ГОВНО.
Психолог твой пастырь иль поп,
Невест выбираем средь поп.
Помолвка - страховочный жест.
С корыстью живем неразлучно.
Заявить о себе бессрочно.
В терзаньях душевных плутал,
Метаясь в них денно и ночно.
С молитвами к Музе взывал,
И слезы струились проточно.
Блестят многословием очи.
Катарсис. Вот замер поэт,
Распахнут душой и руками.
Ниспослан прожектора свет,
- Вот так нет! Их подчистую забрали.
Психолог твой пастырь иль поп,
Невест выбираем средь поп.
Помолвка - страховочный жест.
С корыстью живем неразлучно.
Никто не догадался хотя бы раз хлопнуть в ладоши. Даже страшно стало от мистики текста, что так точно передал суть проблемы. Но все же тишина показалась за похвалу; автор подумал, что смысл проник в души, затронул чувства.
- На самом деле, они притихли от смущения, - развеяло наивность Отражение, привалившееся на спинку кресла: - А еще все они не видят перед собой автора - ты для них устаканился в роли приятеля или еще кого. Они не могут всерьез относиться к твоему хобби. И вот-вот станут тебя критиковать. Три, два, один... И!
- Рифма хорошая, - с натянутой улыбкой сказал коллега по работе, - но нельзя ли поменять некоторые слова в припеве?
- Это ты сам придумал? - недоверчиво спросила бывшая.
- Прикольно! Похоже на панк-рок, - гоготнул одноклассник. - Только начало больно заумное. Скучно, непонятно.
- У тебя талант. Если будешь упорно трудиться - сможешь писать еще лучше, - заверил друг-студент.
Отражение нагнулось к Я, - почти щека к щеке, - стало нашептывать, смотря на публику вместе с юношей:
- Чувствуешь, как они самовлюбленно сглаживают фразы, чтобы не ранить твою трепетную натуру. Конечно, чувствуешь. И прямо сейчас, в этом смелом мальчике, который стоит лицом к равнодушным лицам, прорастает семечко разочарования. Он не такой реакции ожидал. Ведь так?
- Я хотел подарить эстетическое удовольствие. Я хотел передать чувства и мысли, чтобы вместе обсудить их. Но я так и не услышал ни единого мнения по теме, которую запечатлел в строчках. Словно вся песня прошла мимо. Как будто я вещал для самого себя. А ведь я творю ради коллективного осмысления интересных мыслей. Ради сопереживания.
- Короче - ты признаешь, наконец, что фигачишь на результат. Правильно? Ради отклика публики, который тебе не покажется пресным. Верно?
- Не только...
- Вы только глянь-те на него! Не только! Сейчас я покажу тебе такую продажность, от которой волосы дыбом встанут. Пошли на кухню.
Отражение схватило за руку и бесцеремонно потащило за собой. На кухню оно втолкнуло Я, будто разгневанный учитель в кабинет директора. Юноша споткнулся; падая, уселся на табурет за обеденным столом.
На плите шкварчит сковорода; на нее поглядывает мама в фартуке, пока нарезает овощи. Она такая молодая, что почти ровесница нынешнего Я. К ней прибежал сынок скинул школьный рюкзачок и заверещал:
- Мамочка! У меня сегодня две пятерки, - он протягивает раскрытый дневник второклассника: - А еще я успел сделать домашку на внеклассных занятиях. А еще я сочинил для тебя стих! Послушаешь?
- Конечно, Артурчик. С удовольствием.
- Слушай, - мальчик стал читать с листочка:
Самая добрая, самая скромная,
Дивно красивая, умная, милая,
Всех сильнее на свете люблю ее я!
Ласково улыбаясь, мать опустилась на корточки, заключила сына в объятия.
- Какой же ты у меня талантливый.
- Тебе понравилось?!
- Очень!
- Здорово! Ты заметила, что у меня рифма в каждой строчке? Везде заканчивается на "я"!
- Конечно, заметила.
- Я старался. ... Ма-ам...
- Что, мой хороший?
- А можно мне погулять во дворе с ребятами?
- Нет. Ты же знаешь, что наказан. Я уже тысячу раз просила не обманывать меня.
- Я больше не буду, обещаю!
- Я уже много раз это слышала, а ты все равно продолжаешь врать.
Мальчик насупился и пробубнил:
- Значит, зря я тебе стихотворение сочинил...
- А ты только для этого его написал? Тогда зря, - произнесла мать и вернулась к готовке. Разочарованный сын удалился в комнату.
Отражение, теперь одетое в треники и майку отчима, с его же залысиной, подошло к плите, посторонило хозяйку, и потянулось к дверце шкафа с запасами спиртного; а отходя с бутылкой, подцепило со сковородки кружочек жареной моркови. Молодая женщина занята готовкой без какого-либо внимания к происходящему, словно Я и Отражение - привидения.
- Вот такие вот истоки твоего творчества... - оно поставило на стол два стакана, плеснуло коньяка поровну. - Проба пера - и в качестве взятки! Да-а... Облажался ты знатно.
Отражение настойчиво придвинуло граненый стакан к юноше, взялось за свой, крякнуло и запрокинуло; стукнуло по столу, шумно дохнуло и продолжило разговор:
- Зато пока ваял, творчество поселилось в тебе. Когда сочинял стих, ты постарался написать не просто четверостишье, а хорошее четверостишье. Тебе понравилось подбирать слова для рифмы - это оказалось интересным, необычным. И дело даже не в том, что хороший сын должен быть прилежным во всем; дело в том, что ты сам получил удовольствие от процесса. К примеру: "дивно" красивая... Ни к селу ни к городу это "дивно", зато оно показалось тебе особенно чувственным. Ты начал чувствовать слова!
Я взял со стола свой стакан. Запах спиртного кольнул ноздри, когда горький коньяк плеснул в горло. В животе появилось жжение - тренировка воображения прошла успешно.
В этом измерении Я все еще остается творцом. Отражение пользуется теми же метальными ресурсами, что и он; пусть и преподносит мыслеобразы в собственной интерпретации.
"Что же это за автономная сущность в моем сознании? Пассивное Альтер Эго?".
- Эй, ау! - оно вытянулось над столом, чтобы пощелкать пальцами перед глазами Я: - Ты куда делся? Я, конечно, понимаю - коньячок забористый; может тебе закусить надо? А то выпадаешь из реальности. Ты здесь вообще?
- Вернемся к нашей проблеме.
- Ишь, как метко подчеркнул - "к нашей"! - твердый палец ткнул Я в грудь, - Сколько мне раз повторять тебе одно и то же? Причинно-следственная связь - в ней все дело! Какова причина твоего творчества? Ты сам ее знаешь; но забываешь, подменяя критерии оценки. Что для тебя "хорошее" произведение? То, за которое поаплодируют? За которое отпустят погулять? Или денег дадут? В этом твоя мотивация по жизни? Или же есть более весомая причина; нечто столь очевидное, что выпадает из внимания. Само собой разумеющееся. И притом такое значимое, что в действительности определяет путь продвижения в жизни. Когда падаешь от усталости; когда сомневаешься и разочаровываешься; когда не знаешь куда идти - есть нечто, что дает силу шагнуть вперед. Некая истина, на которой основано счастливое будущее. Путеводная звезда во мраке, понимаешь? Нет? О-ох! Ну что ж тобой поделаешь...
Отражение присосалось к горлу бутылки; стало жадно хлебать, булькая, проливая коньяк на майку. Когда последняя капля растеклась на языке, оно вытерло губы и с размаха шарахнуло пустой бутылкой по голове Я.
Зажглись дискотечные софиты, электрогитара загремела из мощных колонок под взрывной ритм барабанной установки. На сцене актового зала, прямо в институте, отжигает рок-группа из числа студентов. Их друг, - Артур, - вокалист на этом концерте.
И он тащится от такого расклада. Неожиданное выступление стало сюрпризом от друзей; и сверх этого - они написали музыку к песне "Ценности". В Артуре разбушевался кураж такой силы, что сомнения и комплексы не смогли подступиться. Он разошелся от драйва, от буйной энергетики; раскачал зал так, что сокурсники с танцплощадки стали выкрикивать слова из припева. Взрывы чистой экспрессии, "крутость" момента, фонтанирующее вдохновение - каждая секунда живется на максимуме.
Я сидит на кухонной табуретке, смотрит из-за кулисы на самого себя в ярчайший момент своей жизни. Сердце колотится учащенно, восторженно. Экстаз вокалиста ему знаком непосредственно, и сейчас вновь бушует в душе, синхронно с эмоциями юноши в центре всеобщего внимания. Безумный кайф обуял всецело, превратил в сверхчеловека без усталости и ограничений. Настала неизмеримая свобода для психики, будто не было прожито не единого печального события. Словно вся жизни сплошная вечеринка. Я горд за себя. Просто горд - безо всяких доказательств. Ему плевать на результат, на аплодисменты; и хлопки забурлили сами собой.
Свет погас...
... и зажегся единственным прожектором.
Голубоватый луч осветил Я, сидящего на табурете. Бутылка конька разлетелась, как бутафорская; не оставив на лбу ни единой царапины. С невозмутимым видом, Я стряхнул с челки осколки.
Он по-прежнему на сцене актового зала, только теперь не за складками кулисы, а в эпицентре; на месте вокалиста. Вокруг ни души; музыкантов нет и в помине, убраны их инструменты, большие стереоколонки стоят молча. Я смотрит в зрительный зал, где во мраке едва видны спинки пустующих рядов.
Слева, скрытое занавесом от публики, стоит потрепанное временем фортепьяно. Юноша пошел к нему, волоча табуретку; бросил перед инструментом и уселся. Он вдумчиво провел рукой по лакированной заслонке, отворил, оголяя ровный прикус клавиш. Кисти медленно опустились, едва касаясь клавира подушечками расставленных пальцев, готовых сыграть первые ноты "Лунной сонаты". Сердце бьется ровно, дыхание льется плавно, сознание затаилось в предвкушении музыки.
На подставке нет нотного альбома; поэтому Я полностью видит свое лицо в отражении лакированной панели: сосредоточено-отстраненное, вдумчиво-рассеянное. Линии скул едва заметны в темноте, глаза таятся в черных впадинах двух колодцев; но холодный свет прожектора за спиной, столбом подпирающий пол в середине сцены - виден отчетливо. В лоне голубого луча Я видит Музу.
Она замерла в ожидании сонаты, и когда юноша заметил ее - кивнула, благословляя. Лишь тогда Я ощутил уверенность, и на выдохе опустил нужные клавиши. Зазвучала трогательная музыка.
Рождаясь из тишины, одухотворенная мелодия воспарила над сценой; окрыляя сердце, пробуждает утонченную чувственность. Правая кисть плавно, поглаживая, нежно перебирает звонкие клавиши; октавы баса пробирают до истомной дрожи; педаль растягивает вкрадчивые звуки.
Умиротворение обволакивает; чужеродна мысль "отыграться" по технике, когда музыкантом дирижирует вдохновение. Кисти вошли в ритм, словно в мягкий поток. Я поднял взгляд, чтобы в отражении на панели увидеть вальс Музы. Она закружилась в грациозных па, и длинные волосы обвили тонкий стан; замерла, и светлые пряди, стекая по шелковому платью, распрямились фатой; шагнула вперед, и словно ангельские крылья, взметнулись локоны за спиной; отступила, и оказалась в золоте волос, будто в нежных объятиях.
Дева плавает в луче света, и танцем рассказывает о своих чувствах. Я смотрит украдкой, до трепета боясь спугнуть пристальным взглядом. В каждом движении он видит многословие, безмолвное повествование о свиданиях при свете луны. Сокровенный танец рассказывает о том, как ждет своего писателя Муза; он явится, чтобы обличить глубинные переживания в строки. Чтобы посвятить ей свое одиночество. Чтобы взять ее на руки и вознести выше облаков; подняться над мирской суетой, над земными тревогами, и найти упоительное счастье в уединении на небесах. В ночном Эдеме, освещенном бессчетными звездами, он и она прикоснуться к Божественному, к истокам мироздания; и кристально чистые мысли наполнят их, и в белом свете луны станут видимы все цвета и оттенки Вселенной... И незримые вибрации, что пронизывают все живое, до дрожи, до истомы, встревожат общее на двоих сердце, когда Муза и творец станут абсолютно едины, сплетенные объятьями... Но Душа не ведает слов, а Разум не понимает иного... Стремясь на встречу друг к другу, порываясь друг к другу!.. они не могут соприкоснуться. Им остается лишь быть рядом, пытаясь из раза в раз подобрать транскрипцию и перевести слова на чувства, чувства на слова. Встречаясь под светилом ночи, верить, что однажды смогут понять замысел Бога, или разрушить демонические чары, которые разбивают каждого человека надвое. Вера в счастье, в первозданную гармонию, влечет Музу и творца за собой; туда, где нет места смятению, а чудеса, становясь обыденностью, но не перестают радовать. Ибо в единстве Души и Разума заключена всемогущая магия - сила Творца.
Лунная соната... А ведь именно под покровом ночи встречи с Музой особенно хороши... От этой мысли на глазах Я проступила влага.
Шепоток пробежал в тишине, словно крыса во время бала. Я злобно зыркнул в пустой зал, вернул внимание на клавиши, запнулся, сфальшивил, сбился - всего на секунду, но ветер вдохновения улетел вперед без него. Унес Музу с собой.
В опустевшем зале, руки перестали хотеть играть; музыка смолкла. Я опустил голову, раздраженный ровно с то же силой, каким был восторг. И от этого похмелья стало еще обиднее.
По лакированной стенке, костяшкой пальца, постучали изнутри фоно. Донесся приглушенный голос:
- Сыграй "В траве сидел кузнечик"...
- Оставь меня.
- Я прошу, маэстро.
- Что произошло на этот раз? Почему я сбился? Все ведь шло прекрасно!
Оно вытолкнуло крышку фортепьяно; одетое в шутовской наряд, выскочило как напружиненный клоун из шкатулки; перегнулось над краем, чтобы схватить Я за грудки, но не приподнять, а удрученно повиснуть. В глазах сверкнула бессильная злоба.
- Ты опять ничегошеньки не понял!.. - простонал скоморох, звеня бубенцами на рожках колпака: - Хотя... - оно отстранилось с безразличным видом: - Пожалуй, нисколько не удивлен.
Паяц сел на край стенки, не вылезая из инструмента полностью. Достал со дна гармошку и стал играть непристойные частушки:
- Без тебя я чахну. Без тебя я сохну. Если щас тебя не трахну. То, наверно, сдохну. Иииееееехххх!..
- Прекрати, - сдавленно повелел Я.
Оно остановилось, швырнуло гармошку за спину, где та с нелепым звуком зенькнула в последний раз. Скоморох с глупой рожей уставился на Я, словно не при чем.
- Что за шепот меня отвлек?
- Призраки наверное!.. Ах!.. - оно закрыло ладонью рот, придуриваясь встревоженной барышней. - Привидения!.. А может... Астральные инопланетяне?.. О Боженька... Только без паники... Нельзя терять здравого рассудка... Нужно спокойной подумать - что же это могло быть?.. Соображай, голова... Вари, котелочек... Это прозвучало из зрительного зала... так-так- так... значит... может... как-то связано с... ДИНОЗАВРАМИ! ... нет, ерунда, околесица... а может!..
- А может ты прекратишь ерничать, дрянь!
- Ой-ой-ой-ой-ой-ой! Не вели казнить! Каюсь-каюсь! Чем гадать - извольте послушать сами.
Дрожащей рукой оно вынуло из-за пазухи дистанционный пульт, щелкнуло куда-то в темноту. И в тот момент оглушительно зафонили мощные колонки по бокам сцены. Мембрана дернулась от статических помех, и также вздрогнули ушные перепонки Я. А затем стал нарастать пронзительный звук, спицей входящий прямо в мозг; на грани переносимости - оборвался. И теперь фоновый, шелестящий шум диктофонной записи, распростился в актовом зале; а в громком шипении зазвучала тихая речь Я:
- Доказательством существования Музы будут шедевры, заслуживающие всеобщего признания. За гениальное само собой полагается мировая слава. Возвышенные чувства не заслуживают того, чтобы не быть описанными, и остаться непрочитанными!.. Если только эти чувства взаправду, - воистину, - возвышены...
Запись оборвалась со щелчком; колонки чихнули пылью и смолкли. Тишину нарушило Отражение:
- Эти помехи прилетают к тебе из глубин подсознания. Такова твоя природа. Ее не скрыть даже самыми благородными лозунгами.
- Но в чем противоречие? Ты показал мне воспоминание о выступлении. Я понял, что истинная причина моего творчества - тяга к прекрасным и удивительным моментам жизни. Но разве есть противоречие в стремлении к аплодисментам, как к результату за достойные труды?
- Без аплодисментов все теряет смысл, не так ли?
- Не теряет; но с ними - обретает больший! Сама суть творчества поднимается как минимум на ступень, и на шаг выше становится к совершенству!
- Признание людей стало мерилом твоего вдохновения. Без него ты не чувствуешь уверенности в том, что с тобой действительно происходит нечто прекрасное, а не болезненное. Что ты скажешь на это? Ничего... А я скажу: причинно следственная связь. Поставленная вверх тормашками. Нет аплодисментов - значит встреча с Музой была бестолковой. И так пришел к тому, что "предназначение" кажется ложным. У тебя началась ломка без дозы одобрения. И одновременно - ломка от нехватки возвышенных переживаний.
- Я хочу испытывать душевный полет! Свободу!
- Свобода, которую надо доказывать, сделала тебя зависимым. Приплел астрал, ментал - всю эту эзотерическую ересь, чтобы интерпретировать, - а главное оправдать тягу к творчеству. Тебе надо доказывать себе и всем, что "воображать" - это не хухры-мухры!.. Ведь то чем ты занимаешься - не приносит успеха, и оттого кажется пустым, детским. Сие есть следствие недоверия к собственным ощущениям. Сие есть примыкание к массе, пресмыкательство перед системой. На этом заваливаются авторы и получше тебя.
- Я собираю чужое мнение, коплю и применяю новые знания, чтобы совершенствовать навыки письма!
- Не оправдывай жажду одобрения стремлением к развитию. Ты любишь громкие девизы - ну так возьми на вооружение вот этот: называй вещи своими именами. То, чем ты занимаешь - выставляешь Музу напоказ, как продажную...
- Не смей!
Раздался возмущенный бас фортепьяно, когда Отражение перебросило ноги и наступило на клавиши. С подошвы сапог жирными комьями стала стекать грязь, заливать белые клавиши, шматками шлепать в пол. Сидя в беспардонной позе, Отражение безумно оскалило зубы, словно на приеме у дантиста.
- А что такого?.. Правда режет все три глаза? Это же твои СОБСТВЕННЫЕ мысли... Лишь доказав другим, что ты писатель - лишь тогда сможешь назвать писателем себя сам. Но сейчас ты НЕ писатель - ты графоман, мечтающий сделать себе мировое имя. Мировой псевдоним. И все это приправлено таким пафосом - лишь бы затея не казалась безнадежной. Но не волнуйся. Пытаясь привлечь внимание к своей персоне, кое-какой статус ты уже завоевал.
Оно сняло с головы шутовской колпак; и нахлобучило на Я, поправив для ровности. Добивая стену отрицания, шут презрительно ударил словами как пощечиной:
- Ты показушник...
Кулак метнулся в нахальную рожу. Отражение отпрянуло; тогда Я схватил за ноги и сдернул на пол. Вновь раздался возмущенный аккорд, когда затылок стукнул по клавишам. Не выпуская ног извивающегося скомороха, Я оттащил его на середину сцены, раскрутил, и швырнул в настенный занавесь; плотная ткань колыхнулась волной, приливом ушедшей в потолок, вернувшейся слабым отливом. Отражение ударилось... и зависло в воздухе, словно марионетка, воздетая за нити.
Злорадный хохот накатил из зрительного зала:
- Ха-ха-ха! Давай! Злись! Злись на самого себя! Так нужно!
Кукла шута затряслась, имитирую приступ смеха. Я повернулся в зал; и в этот момент неистовый порыв ураганного ветра сбил с ног, и бросил на снег.
Ярчайшее солнце колет глаза.
Валяясь в сугробе, Я заслонил обзор локтем; второй рукой помог себе встать. Привыкая зрением к чистейшей лазури небес, юноша почувствовал, как мерзнут пальцы рук, как босые стопы горят огнем от холода, словно от жара углей. Голые плечи вздрогнули ознобом, затряслись; Я обхватил их руками.
Глаза так и не привыкли к снегу, сверкающему повсюду; устлавшему горный пик, на который переместился юноша. Внизу он видит крутой склон, спускающийся к белой долине облаков. Я значительно выше этого рубежа. В момент, когда он подумал о том, что воздух на такой высоте должен быть разряженным - начал задыхаться. Схватился за горло, упал на колени. Из-за паники, нарастающей с каждым глухим ударом сердца, Я забыл, что сам же волен изменить настройку воображения.
Он не стал менять среду обитания - важно чтобы она сохраняла самобытность. Поэтому Я изменил себя. В своих параметрах он адаптировался к содержанию кислорода в атмосфере, к низкому давлению и арктической температуре. Глаза приспособились к яркости мира.
Барханы облаков простираются белой пустыней; но в разрывах, словно в колодцах, виднеется снежный покров горного хребта. Его ущелья зияют провалами, а далекое подножие словно поросло мхом; хотя там лес.
Ветерок бросил пригоршню ледяных крошек в лицо и на голую грудь; освежил. Созерцая величественную панораму, Я уселся, скрестил ноги, положил стопы на бедра. В завершенной форме позы Лотоса, он сложил пальцы в мудру просветления. Ровным вдыханием юноша наполнился энергией космоса, не столь далекого сейчас.
"Когда я пытаюсь войти в творческое состояние, мою сосредоточенность постоянно сбивают посторонние мысли. Едва мне удается их унять и ощутить вдохновение, как из подсознания вылетает образ-раздражитель. Шепот побочного мнения. Он отвлекает на себя внимание, и тем разрывает тонкую связь с Музой. Этот сигнал не позволяет слишком далеко выходить сознанием из тела. Он работает как инстинкт самосохранения, но подобен ошейнику.
Я хочу быть с Музой без оглядок. Я хочу получать удовольствие от писательства, а не пучок комплексов. Для этого мне нужно отключить сигнальную систему, мешающую мне становиться писателем. Если комплексы сидят в подсознании - то мне нужно именно туда.
Возможно ли, поменять настройки себя?".
Громким жужжанием задребезжал звук мотора, который лопастями двойного винта замесил облака. Раскинулось звонкое эхо над безграничным простором; военный вертолет подбирается к пику и уже слышно "чуф-чуф-чуф", ввинчивающееся в воздух. Боевая машина хищной формы, с крыльями, предназначенными лишь для ракетниц и пулеметов - поднялась перед юношей, вмиг сдувая снежную шапку с вершины. Я встал лицом к кабине, увидел Отражение за приборной панелью. От летного шлема ко рту Оно тянется дужка микрофона; словами пилота закаркали динамики вертолета:
- Я не позволю.
- Я устал терпеть. Я хочу действовать.
- Действуй! Но не такими радикальными методами! Ты понимаешь на сколько опасно спускаться туда?
- Откуда мне знать? Я ни разу не отважился там побывать.
- Это не прогулка! Умерь геройство - оно сейчас неуместно! В подсознании, работу которого ты не в стоянии постичь недоразвитым интеллектом, ты будешь абсолютно беспомощным. Там не сработают твои волшебные приемы, мудры, лотосы, которыми натренировал сознание. Там ты окажешься как лист на ветру, марионеткой сновидения. Но при этом, как в реальности, у тебя будет лишь одна жизнь, а не десяток. От такого сна ты можешь просто не проснуться, если тело слишком серьезно отнесется к сигналу о смерти, посланному мозгом. Пространство информации, в котором ты окажешься, непостижимо для твоего крошечного Эго, оно будет ломать твою психику; ты взвоешь, когда увидишь, как весь хваленый разум построен из стереотипов, штампов и правил. Ты думаешь, что знаешь всю тяжесть цинизма - ХА! Но если ты хоть что-то повредишь, вспыльчивый ты мой, никто причины не поймет, почему ты стал "каким-то не таким". Автоматизмы, рефлексы, воспоминания, ассоциации - там есть все, в этих девяноста процентах "незадействованного" серого вещества. Там есть все, а ты отправляешься искать конкретный тумблер! Представь, что ты оказался на моем месте - ты пилот, и перед тобой приборная панель, с сотней рычажков и кнопок. Вот какую ты, - ни хрена не понимающий в пилотировании! - нажмешь, чтобы приземлиться?
- Нажму ту, на которую укажет интуиция.
Я опустился на колено, надел сноубордический ботинок; туго затянул шнуровку.
- Я открою по тебе огонь! - проорало из колонок.
Поднявшись обутым, юноша нацепил солнцезащитные очки. С хладнокровным упорством на лице он пошел к краю пропасти.
- Стоять!
Я побежал. С крыла вертолета отстыковалась ракета, выметнулась, чертя белую полосу; взорвалась, толкнув упругой воздушной волной в спину; юноша спрыгнул за секунду до этого. Он полетел с пожатыми ногами, коленями вперед. Разведенные руки пусть и не крылья, но закрылки.
Внизу заснеженный карниз склона. На нем лежит сноуборд; приземляясь точно на него, Я сразу попал ботинками в крепление, и скорость падения перешла в скорость спуска. Набирая ускорение, юноша пригибается к доске, застегивая пластиковые ремешки на мысах и голеностопах. Карниз оборвался на последнем щелчке.
Выброшенный с края, Я сделал двойное обратное сальто и топнул сноубордом по крутому склону, взметая снежный всплеск. Вполоборота ко встречному ветру, рассекая его собой, юноша скользит по прямой, нагнетая стремительность; ловя себя на ощущении, что доска не всегда касается снега, не всегда шуршит им. Ноги стали суперчувствительными пружинами, на которых тело кажется парящим вниз по наклонной; при этом несется выстеленным снарядом. Боковое зрение становится бесполезным, когда внимание просчитывает траекторию на гребне снежного бархана, который вот-вот станет вилять. Я начал кантовать, когда узкая полоса снежного хребта пошла то волной, то зигзагом. На очередном повороте, - под прямым углом вправо, - он сорвался бы, если остался на гребне. Но съехав пониже - прокатил как по краю блюдца; чертя рукой бороздку на снежном покрове.
Военный вертолет откинулся в кувырок; армированное брюхо фюзеляжа сверкнуло солнечным лучом, пилот в кабине увидел вершину горы над головой. Летающий зверь мордой вниз перешел в пике, штопором сделал полоборота и помчал, почти касаясь снега посадочными лыжами; бросился в погоню в белом вихре. Не отпуская рычага управления, оно вынуло пистолет из кобуры, выстрелило в боковое окно. Снежный ветер ворвался в кабину, вместе в осколками стекла; они стали звякать по шлему. С соседнего кресла Отражение достало пояс с гранатами, вынуло три штуки, зубами выдернуло три чеки, высунуло в проем и разжало кулак. Бомбардировка спровоцировала лавину.
Трещина пробежала по снежному слою, скол растянулся в обе стороны; просел массив и схлынул по склону. Бурлящий обвал стал ускоряться, нагнетаться в высоте, вбирая сугробы. Масштабная стихия догнала беглеца с обеих сторон от гребня бархана, затопила до края пенящимся потоком. Я потерял возможность маневрировать; поэтому все зрительное внимание сосредоточил на полоске единственного пути.
Уши закладывает оглушительный шорох; ветер вдавливает щеки. Я мчится наперегонки с лавиной, набирает большую стремительность, вырывается вперед. Обрывается спасительный гребень, с трамплина выбрасывая Я на открытый участок склона; обвал тут же сравнивает холм - засыпает до ровной поверхности. Сноубордист гасит скорость слаломом - впереди обрыв! Скала заканчивается крутой пропастью. Но лавина не позволяет остановиться, даже притормозить. Нет иного выхода, кроме прыжка вниз. А там будь что будет.
Я сорвался, начал падать... И лишь теперь увидел ступени. Накрытые снежной периной, они выступаю из горной гряды короткими платформами. Юноша приземляется на первую, съезжая, видит вторую, и лишь за ней - третью. Принимая решения за долю мгновения, не имея права на ошибку, Я занят расчетам соскоков; не видя снежного цунами, перелившего с откоса. Спасает то, что спуск по скальной лестнице подобен падению, при котором доска, лишь вскользь касаясь выступов, едва сбавляет ускорение.
Но уже накрывает тень лавины. Снегопад заслоняет желтое солнце, словно опускающийся занавес. Головой, голыми плечами Я чувствует, как взвесь одевает его в ледяной, колючий свитер. Это означает, что в момент приземления юноша будет тут же раздавлен и погребен. И лишь невероятным чудом, когда уже не видел, куда падает - под доской оказался ровный склон.
Я вынырнул из лавины; многотонный полог снега обрушился позади. С трудом удерживая равновесие, удивляясь живучести, сноубордист не слышит грома обвала - все звуки вытеснил набат сердца. От адреналина кровь уплотнилась, сплетения вен запульсировали, отдаваясь толчками до самых кончиков пальцев; от эндорфина наступила эйфория, расплескалась задором. Лавина побеждена.
Но без промедления приближается новая задача - впереди грядет снежный рубеж, за которым начнется земляной спуск меж валунов и елок. Для такого хорошо подойдет кроссовый мотоцикл; как раз тот, который Я видит по курсу движения - дожидается юношу, фарой глазея с обрыва, перед которым поставлен на подножку. Я прицелился, подравнял стыковочную траекторию, учел направление стойки на сноуборде; вышел на прямую, за пятьдесят метров до пропасти - нагнулся к креплениям и стал расщелкивать. Когда освободил заднюю ногу - доска стала наполовину неуправляемой, когда отстегнул переднюю - полностью утратил контроль. Но за десять метров до мотоцикла - это уже неважно.
Я смотрит только на цель - у него лишь одна попытка. И когда момент настал - кулаки намертво вцепились в руль. Вместе с собой, Я вытолкнул мотоцикл с обрыва, в невесомости перекинул ногу над сиденьем, пяткой ботинка задвинул подножку, повернул ключь зажигания... но мотор не завелся.
Рефлексы сработали мгновенно, чтобы разблокировать свободный ход колес. Рессоры приняли вес, умноженный на ускорение, сжались под давлением, вытолкнули обратно именно в тот момент, когда пришлось снова взмыть над оврагом выше заснеженных елок.
Косогор изъеден ямами вдоль поперек. На седьмом прыжке Я сбился со счета; и выдохся - потому что подкидывать себя приходится всем телом, а не поворотом ручки газа. Инерция тоже на исходе. Взлеты и падения как на качелях; вверх, - поворот ключа вхолостую, - вниз; вверх - еще одна неудачная попытка, - вниз; вверх... Трын-тр-тр-ррр!.. Рыр-Рыр!
- Аллилуйя, - выхрипел Я.
Залежи снега отхлынули волной, и под колесами началась каменистая земля. Диким рогатым зверем забрыкался мотоцикл на буераках. А в небе драконом ревет мотор вертолета. Рык догоняет со спины; на которой сошлись прицелы системы наведения, и на мониторе пилота высветилась красная надпись "ЗАПУСК". Снаряд зашипел и метнулся по прямой траектории. Там, где секунду назад был мотоциклист - образовался кратер и взметнулась земля. Если бы юноша не наклонился, сворачивая в лес - в облаке почвы были бы не только расколотые камешки, но и косточки.
Безостановочный спуск Я продолжается в зарослях, где он лавирует и маневрирует между стволов. Каждое мгновение требует от водителя полной сосредоточенности. Руль, зажатый в побелевших кулаках, то проваливается, то бодается. От постоянного ощущения скорости сознание работает в режиме сверхвычислительного компьютера.
Над кронами кружит крылатое чудище, подбирается, начинает пристреливаться. Ракеты целым пучком стартуют в атаку, рассредоточенным залпом ударяя по лесу. Те снаряды, что попадают деревья - в щепки разрывают стволы; те, что встряхивают землю - выдалбливают кратеры в горе. Одна почти настигла цель: пролетела рядом, вырвалась на опережение и шарахнула впереди, выдрав половину корней древней сосны.
Дерево стало крениться, заваливаясь от мотоциклиста; он не позволил себе упустить столь очевидный знак удачи - ствол широк и все ветки снизу. Поддав газу, Я рванул на падающий трамплин - шины колес перескочили на шелушистую кору. Со стальными нервами держа баланс, юноша сжал зубы - взмыл над кронами; и в полете освободил руку, чтобы обернуться и показать пилоту средний палец. В этот момент, на апогее куража, уверенность в бессмертии, в неуязвимости - достигла максимума; и превратилась в чувство абсолютной свободы.