Данное произведение посвящаетсяв память о несчастной девочке Ире. Эта повесть, составленная в 1997 году со слов моего родногобрата Степана, не предназначена для распространения. Рукопись будет храниться вдали от праздной любознательности, ожидая момента, когда поможет главному герою осознать случившуюся с ним трагедию.
В единственной комнате квартиры хозяйствует забвение траура. Горечь утраты смешана с паническим страхом перед будущим, утратившим обозримость и маломальскую предопределенность. Грядущий новый день покрыт мраком, и словно не существует.
Алчная тьма ночи стремится отобрать то немногое, что видимо в настоящем. Заглядывая на балкон второго этажа, лучистой желтой звездой горит фонарь, размазывая по грязному окну мутный ореол. На письменном столе светит усталая лампа. Вокруг поникшего торшера мельтешат комары, их увеличенные тени мечутся по стенам, словно бесовские отродья. Жужжание крошечных крылышек пропадает в неестественной тишине; будто вопреки законам природы, в комнате выключен звук.
Ветхая мебель кажется больше и выше чем есть на самом деле; шкаф, испещренный царапинами и сколами, криво тянется до потолка, диван, протертый до дыр, растянулся в беззубом оскале, будто пасть дряхлого чудища. Из-под перекошенного серванта, хранящего матовые от пыли бокалы и рюмки, выполз таракан, целеустремленно заспешил на кухню. Старые грязные обои размокли в швах, шелушатся, словно береста; отслаиваются, скручиваются в конусы. Все здесь отторгается, измучившись бренным существованием.
На диване сидит молодая девушка; греет ледяные пальцы, сжимая ногами. Вытаращенные глаза невидяще уставились на узор липкого линолеума. Лицо пепельного цвета будто слеплено из гипса, запечатлеет остывшее, заскорузлое горе. Вздыблены острые плечи, сутулится хрупкая спина. Девушка похожа на тщедушную массу, которую выдернули из панциря.
Ира знала, что это должно случиться - бабушка была стара и хвора. Ее смерть не стала неожиданностью. Но прежде, лишь вскользь задумываясь о неизбежном и не углубляясь в гнетущие мысли, Ира совершенно не знала, как подготовиться к такому.
Кроме бабушки родных не нет. А теперь и ее не стало... Осиротевшая Ира с горечью думала о том, что никто теперь не запретит гулять допоздна, не заставит есть, когда не хочется, одеваться в старомодную одежду. Обретенная свобода не радовала, даже так слабо, как когда была лишь фантазией о самостоятельной жизни; Ира ни за что не поменяла бы защиту и заботу бабушки на независимость. Но судьба распорядилась своевольно.
Ныне Ира чувствует себя как никогда зависимой, рабой воли рока, от которого не сбежать, не спрятаться. Впервые в жизни, девушка почувствовала себя так жестоко обманутой: разве это свобода, когда горе выбивает ощущение опоры под ногами? Когда трясина безостановочно затягивает на самое дно; и можно брыкаться в истерике, кричать и лить слезы, но выбраться - невозможно.
Хотя... Что-то подсказывало, что выбор есть всегда. И тогда девочка-подросток вспоминала о лезвии бритвы, притаенной в дневнике-исповедальне - между пестрой обложкой и последней страницей, исписанной вчера. Как странно, что именно вчера завершился дневник; как символично закончилась глава жизни. Ныне, что-то темное из увечной души, - а может, бесы-тени гниющей комнаты, - лукаво нашептывают, подсказывают, что острейший прямоугольник бритвы - ключик к настоящей свободе.
Этот шепот, подкрепленный живыми картинами, настолько покорил сознание девушки, что она не сразу услышала настойчивый стук в дверь. Удары уже стали невыносимо громкими; из щелей косяка посыпалась труха, а переполошенные тараканы бросились врассыпную от обувного шкафа.
Девушка на диване не шелохнулась, только моргнула, с досадой отпуская видение, в котором вольной птицей взмывала к небесам. Сознание Иры, каплями стекаясь воедино, стало медленно отделяться от тишины. Хозяйка-пленница квартиры услышала свое имя; ее кличут подруги, колотят старенькую дверь кулаками и ногами, будто провинившуюся. Ире стало ее жалко.
- Открыто, - прошептала Ира, понимая, что не может быть услышанной.
Гости сами догадались дернуть ручку, и дверь отворилась. Гром ударов сменился топотом и взволнованными репликами в прихожей.
- Господи, хоть бы ничего не случилось!
- Не каркай!
- Шевелите булками! Застряли, что ль?
- Включите свет. Мамочки!!! Тараканы!!!
- Заткнись и терпи...
Девочки даже не подумали разуваться; мол, торопились, волнуясь за Ирочку. Надя ворвалась в комнату первой, следом за ней вошли Рита; Галя и Кристина, встали позади. Каждая принесла свою жалость, выраженную в разных формах. Ритина жалость апатична. "Что теперь поделаешь", - читается в ее глазах. Галя роняет слезы и шмыгает носом. Надя присела на корточки и требовательным взглядом уставилась на Иру. Кристина опустились рядом с несчастной, принялась обнимать, гладить по голове. Все же, было заметно, как она старается меньше елозить на пыльном диване.
- Все нормально, - не задумываясь, повторила Ира.
- Да что нормально-то?! Ты бы видела себя! Как утопленница!
- Надя! - возмутилась Кристина.
- Что?
- Совсем дура, что ли?!
- Отвянь. Сама дура. Только внимание акцентируешь.
- Ирочка. Не держи в себе. Поплачь, - ласково предложила Кристина.
- Все в порядке. Я знала, что это произойдет.
Надя решительно вскочила с корточек.
- Надо помянуть Лидию Васильевну. Рит, Свет, мы с Кристиной побудем с Ирой, а вы - дуйте в магаз.
- Не надо. Я не хочу пить, - отрешенно сказала Ира.
- Надо-надо. Тебе же легче станет. Давайте девчонки.
- Что брать?
- Как "что"? Как обычно: водочку и сок. Еще чипсов возьмите.
- Не ходите, не надо. Я не буду.
- Немножечко - надо! Помянуть бабку за упокой души...
- Я СКАЗАЛА НЕТ!!!
Крик Иры буквально оттолкнул Надю, заставил дернуться назад, словно хозяйка замахнулась кулаком. Острый взгляд пронзил Надю и рассеяно опустился. Оторопев, девочки уставились на подругу.
- Давно ее увезли? - первой смягчилась Рита.
Ира едва заметно кивнула.
- Что сказали врачи?
- Старость.
- Понятно... Сильная была женщина Лидия Васильевна, восемьдесят три года прожила. Хотела бы я так.
Тщетное подбадривание потонуло в тишине. Никто из подруг не поддержал разговора; они не хотели растягивать время пребывания в этой мрачной квартире. На душе каждой растет нервозность, словно злосчастное место опасно, а воздух исполнен молчаливым рвением хозяйки выдворить нежеланных гостей. Кажется, будто призраки шепчут из теней: "Уходите... Прочь...", - будоража мурашки на коже и первобытный ужас, вытесняющий человечность.
Тяжелая обстановка и всплеск гнева хозяйки сделали Риту более суровой; она скрестила руки и холодно, не без раздражения, спросила:
- Что теперь будешь делать?
Надя осуждающе зыркнула на подругу, Галя тихонько всхлипнула, Кристина закатила глаза и, едва слышно, цокнула языком. Но, вопреки ожиданиям, Ира посветлела лицом, мягким голоском произнесла:
- Все нормально. С похоронами поможет крестная. Она предлагала переехать жить к ней, но я отказалась...
- Зачем?! - воскликнули подруги в один голос.
- У нас отношения не очень. К тому же, мне осталось подождать совсем чуть-чуть до совершеннолетия, а там устроюсь на работу куда-нибудь. До тех пор протяну на пенсии, мне хватит. К тому же, квартира оформлена на меня. Если будет совсем сложно - крестная чем-нибудь поможет.
Подруги разом почувствовали облегчение, невидимые горы посыпались с плеч. Кристина поспешила подняться с дивана, обрадовано заглянула в Ритины глаза, Галя стала утирать нос и красные щеки.
- Ну хорошо тогда, - сказала Кристина, не стесняясь отряхивать джинсы после дивана.
- А может, все-таки выпьем? - взялась за старое Надя.
- Такое впечатление, что ТЕБЕ хочется бухнуть.
- Причем здесь я?! Традиция такая!
- Ага, традиция...
Обстановка явно разрядилась; с чувством выполненного долго, подруги потянулись к прихожей.
- Девочки...
Голос Иры был необычайно жалобный, молящий. Подруги замерли.
- ... Вы не видели сегодня Степочку?..
Враз вернулась тревога, запирая дыхание в груди. Рита настороженным взглядом уставилась в глаза Кристины, покачала головой; тем самым отвечая Ире и, параллельно, предостерегая Кристину.
- Он не приехал из Москвы, - Наде лучше всех удавалась непринужденная ложь. - Что-то случилось с его мамой.
- Понятно... - Ира понурила голову.
- Он, скорее всего, завтра приедет, - обнадежила Галя, прикусывая губу, когда Рита больно ущипнула за бедро.
- Да... - проронила Ира с болезненной улыбкой. - Я уверена, что со мной все будет в порядке. Ведь мы со Степочкой любим друг друга.
Слова Иры повисли в безмолвии. Не поднимая понурой головы, она напугано воздела глаза, страшась взглянуть на подруг прямо. Их силуэты стали зловещими, холодными, жестокими, будто вытянулись над крохотной Ирой, как тени с приближением ночи. И словно никогда ничего не связывало ее с этими людьми. Она почувствовала исходящее безразличие: исчезли маски показной заботы, надетые ради приличия, и под ними не оказалось лиц подруг; только посторонние, незнакомые люди, которые цинично смотрят на утопающего в болоте. Такой же взгляд был у врачей, щупающих хладную руку бабушки.
От паники закружилась голова, до спазмов тошноты; в который раз за сегодня. Ира почувствовала, что снова проваливается в бездну. Многословное безмолвие подруг покрыло тенью ее со Степочкой любовь, гася последнюю искорку в душе сироты. Предобморочная слабость едва не опрокинула на пол, но Ира удержалась, лишь для того, чтобы услышать хоть полслова от подруг о том, что Степочка не оставит ее совсем брошенной.
Они ушли, храня скорбное молчание; не проронили ни слова, бесшумно прикрыв дверь.
Горе навалилось тяжелыми объятьями и вонзило кинжал в сердце девочки, жестоко и неумолимо, как закалывают поросенка. Ослабший огонек любви больше не дает сил сопротивляться голосам в голове, которые взвешено подговаривают к смерти, сулят освобождение. Истерзанная психика порождает галлюцинации ощущений, словно костлявая рука, утешая и жалея, поглаживает волосы сироты.
Ира подобрала колени и завыла.
* * *
Степан встрепенулся как ужаленный. Одеяло слетело на пол, накрыв подушку, скинутую во время тревожного сна. Разбудившим жалом было имя девушки, которое сорвалось с напряженных губ:
- Ира!
Подросток стал озираться, но искал не девушку, а себя в неизвестном месте. Довольно быстро признал обстановку комнаты, которая считалась его личной в квартире бабушки и дедушки. Несносный полуденный свет ослепил, выбелил и без того белоснежное постельное белье; Степан прилепил ладони к векам.
Голова не болит от похмелья, но гадкий смрад и сухость во рту свидетельствуют о вчерашнем пьянстве. Маше удалось споить его и не позволить пойти к Ире. Но Степа на стал ее винить - вчера он крепко уцепился за предлог, чтобы не ходить к девушке, за которую на него легла ответственность, как на мужчину. В тот момент Степа абсолютно ясно понял, что он не мужчина, а всего лишь мальчик. Стало страшно. По-настоящему страшно. Охватила паника большая, чем в прошлом, когда чуть не угодил в милицию из-за вандализма. Если бы он отправился утешать Иру, то согласился бы хоть на свадьбу, лишь бы не причинить еще большую боль. Но, так или иначе, раньше или позже, он должен ее бросить. Бросить девушку, которую влюбил в себя слишком сильно. Сироту. Можно сказать, что подходящий момент упущен раз и навсегда. Но сделать это необходимо, потому что она не та, с кем он будет счастлив.
Что же делать теперь? Ответ прост - идти к ней. Как друг. Как человек, которому не все равно. Ему ведь не все равно. Хоть и тяжко от этого...
В ванной комнате он провел много времени, цепляясь за каждую минуту, проведенную за запертой дверью. Действия помогали не думать: долго начищал зубы, рассматривал мокрое лицо в отражении; приглядывался к каплям на бровях, раздвигал пальцами веки, чтобы увидеть белки с красными нитками; высунул язык и снова взялся за щетку, принялся счищать налет. Почистил уши, подстриг ногти, даже поскреб пятки пемзой. Отвлекаясь на пустяки, Степан наслаждался отрешенным спокойствием, чувствуя близость болезненных размышлений, подстерегающих за дверью.
В доме он оказался один; ни бабушки, ни дедушки. На кухонном столе оставлена записка. В ней сказано что погреть на завтрак и на обед; и что вернутся они не раньше вечера - на огороде скопилось много дел.
Внуку нужно лишь зажечь газовую плиту, чтобы разогреть макароны с колбасой на сковородке. Ведь не помешает подкрепиться, набраться сил - но Степа убрал еду в холодильник. Аппетита нет совсем.
Мандраж подгоняет - неизвестность хуже всего. Лучше пойти к Ире прямо сейчас.
В фрустрации он вышел из подъезда. Внимание к происходящему спряталось в раковину черепной коробки; спина сгорбилась, руки заползли в карманы толстовки. С неба довлеют серые облака, осенний холод заползает под капюшон. Ноги несут вдоль пятиэтажки, поворачивают за угол, берут курс по луговой тропе.
Степа взошел на пригорок, захрустел мелкими камушками, которыми засыпана дорога вдоль школьной спортплощадки. Он знал все лазы в ее решетчатом заборе, ведь нередко гонял мяч на футбольном поле с немногочисленными ребятами-друзьями. Зато это были настоящие друзья. Жаль что в сложившейся ситуации ему никто не помощник.
Он рассеянно посмотрел за забор. Сколько раз он стесывал локти и колени на этом футбольном поле. Нелепейший парадокс заключался в том, что это был не газон, и даже не вытоптанная земля - футбольное поле засыпали щебнем и залили бетоном. Сложно представить себе взрослого человека, который додумался до такого; но парни любили шутить, что он, должно быть, жует гвозди вместо семечек, бреется косой, а собственных детей подбрасывает и не ловит. Степа хмыкнул от спонтанных воспоминаний, и сразу стало грустно за утраченную беззаботную пору. Нынешние проблемы совсем недетские.
Ноги привели к перекрестку. Влево и вниз - продуктовые магазины, направо и потом вверх - гаражи, а за ними лес. Впереди окопались мрачные двухэтажные дома из осыпающегося кирпича. На сколько же они старые, если его пятиэтажка с номером 25, а те - первый, второй, третий... Сколько поколений жило в них?.. И вот не стало еще одного старожила...
Степан почувствовал себя хуже некуда, но без остановки пошел прямо. Он начал злиться, считая, что чувство вины пытается сделать его козлом отпущения. С какой стати он должен брать на себя ответственность за сироту. Да - он флиртовал и заигрывал. Но ничего не обещал, не клялся в любви и даже ни разу не воспользовался Ирой для плотских утех. Все что он делал - было ради ее же блага! Ведь он помог избежать ей отношений с парнем, который "помотросил" бы и бросил! Если здраво посмотреть, для Иры, он итак сделал сполна! Разве он обязан делать еще что-либо? Да еще против своей воли.
Конечно, нет. Но и отрицать, что обнадежил доверчивую девушку, тоже не мог - потому что совесть подсказывала правду. И на все уловки и уговоры рассудка смотрела с молчаливым презрением.
Шаги становились все мучительнее. Душа рвалась на части, в голове все фразы сливались в неразборчивый крик; но из десятков противоречивых мыслей выкристаллизовалась ключевая: "Не ходи к ней домой! Не открывай дверь! Не переступай порог! Не заходи в комнату! Не вглядывайся в сумрак!".
Лязгают стиснутые зубы; пальцы до боли сжаты в кулаки. Липкий пот заливает глаза и холодит спину. И ноги, вконец обессиленные, переступают, будто подводя к пропасти.
"Назад! Прочь от сюда! Пока еще не поздно!"
- Степочка.
Электрический ток метнулся по нервам и шарахнул в мозг, отрезвляя как фофан старшеклассника. От неожиданности он вытаращил глаза, но никого не увидел. Поначалу решил, что голос Иры только мерещится; но остановился. Обернуться догадался не сразу.
Сердце провалилось в желудок, когда увидел Иру. Воспаленные глаза обрамляет густая синюшность; на щеках натерты ссадины, пламенеют, приправленные солью слез; нос распух, но лицо без кровинки, пепельного цвета; в нечесаных волосах застрял сор. На худых плечах, поверх растянутого топика, криво висит ветровка.
Степан не смог подобрать слов; спрашивать: "Ты как?" - настолько глупо, что фраза непременно покажется издевкой. Надо бы обнять, погладить по голове; но он не может сделать этого, даже под давлением момента. Степа перепуган до остолбенения; особенно глазами Иры, в которых тупое отчаяние соединилось с презрением, прожигающим дыру.
- Смотришь на меня, как на привидение, - без улыбки сказала Ира. - А может, ты меня уже похоронил?
Степа опешил, открыл рот, но не выдавил из себя ничего внятного.
- Идем, - повелела девушка слабым голосом.
Ира повернулась и пошла в сторону леса. Не оглянулась ни разу; Степан последовал, словно пленник в цепях. Голову разрывает вопль: "Делай что хочешь, но только не ходи с ней в лес!!!", - но, словно под гипнозом, он не посмел сопротивляться запущенному процессу.
Ира то и дело спотыкается от истощения, но упрямо идет за гаражи. Степу трясет, будто его ведут хулиганы на "стрелку". Когда опушка встала на пути, Ира пошла насквозь через заросли. Ее царапали спутанные ветки колючего кустарника, но она этого не замечала, словно физическая боль перестала для нее существовать. Степа приотстал; начал тихо раскаиваться, словно говоря с самим собой, но так чтоб девушке было слышно:
- Как я мог манипулировать чувствами невинной и доверчивой Иры?.. Как посмел влюбить в себя, вмешаться в чужую судьбу?.. Как решился завоевывать девичье сердце, не сгорая от любви к ней?.. Подонок!.. Подлец!.. - лопочет он, рассчитывая на милость; с ужасом понимая, что девушка его не слышит. Она продолжает заманивать его в чащобу.
Вскоре дыхание Степана сбилось, а на лицо стала клеиться паутина.
- Куда мы идем?
- В глушь.
- Зачем?!
Нет ответа.
- Зачем, Ир?!
Опалые листья шуршат под кроссовками. Голые прутья ветвей воздеты к солнцу, которого нет. Мокрые тучи волокут себя по небосводу, разбухшие до черноты. Степан принялся искать решение проблемы холодно и всерьез, вытесняя подростковый идеализм и заключая сделку с совестью. Признание в чувствах можно соврать, выдавить, сыграть, в конце концов! Сейчас, в тяжелое время, остаться с этой девушкой, а бросить позже. Потихоньку. Но от всего этого малодушия психика расслаивается, трещит по швам, наспех перешивается уродливыми стяжками, лишь бы выдержать стресс.
Ира остановилась неожиданно. Они встали посреди заросшей полянки; холодный ветер шевелит волосы девушки, в которых запутались иссохшие листья. Не оборачиваясь, она задала вопрос, к которому мальчишка не смог подготовиться:
- Степа. Ты любишь меня?
Его затрясло; он потупил взгляд.
- Да...
Не произнося ни слова, Ира повернулась, выбралась из ветровки; разжала пальцы, бросая на землю. Взялась за низ топика, задрала, сняла; топ упал на ветровку. Девушка не попыталась прикрыть голую грудь, не совершила даже невольного полужеста. В ее глазах нет ни тени сомнения, ни намека на робость, только явный вызов с намерением раз и навсегда раскрыть правду.
- Тогда, возьми меня.
Уголки губ злорадно поползли в стороны - теперь-то Степочка не отвертится.
Он затравленно отводит глаза от девичьей груди. Ноги обессилили окончательно; Степа сел на влажную землю и заплакал.
- Прости меня...
Девушка опустила голову; ледяной взгляд стал сверлить исподлобья.
- Не хочешь?
Его рот скривился от рыданий; всхлипы и дрожащая челюсть не позволили ответить.
- Ну что ж...
Ира сунула руку в карман рваных джинс; достала маленький бумажный конвертик с бритвой. Из-за слез Степа не увидел, как девушка сняла упаковку с пластинки-лезвия.
- Раз ты меня не любишь, тогда мне незачем жить на этом свете.
Смысл слов с запозданием шарахнул по слабому рассудку Степы. Он вздернул голову, успевая увидеть довольный оскал на губах девушки. Ее рука молниеносно чиркнула по запястью.
Шум листвы залил уши; проникая в нутро, сверля мозг. Сжалось сердце в тисках шока. Ира стала смотреть на вытянутую руку; капля крови набухла, потемнела, скатилась, оставив бардовую черту на белесой коже. Вскрытая трубочка синей вены стала проливать жизнь наземь.
Мысли исчезли из головы Степана. Он подскочил к Ире, схватил за руку, уставился ошалевшим взглядом на то, как часто срываются с запястья бардовые капли крови. Девушка осталась равнодушна к происходящему.
Степа выдернул свой ремень; но не придумал, как перевязать концы. Дергаными рывками он скинул толстовку, запутался в пуговицах рубашки, воя от злости сквозь стиснутые зубы. Наконец, он додумался дернуть края в стороны, срывая проклятые пуговицы. Выдранным рукавом Степа перетянул локоть над порезом; со всей силы скрепил узел. Схватив с земли топик, он поднял Ире руки и наспех одел. Но не успел сказать, чтобы держала порез над головой, как услышал стервозный голос:
- Что же ты возишься с нелюбимой? Поздно, Степочка!
- НЕТ!!! НИЧЕГО НЕ...
Степа забыл, что Ира еще держит лезвие... Успел только увидеть, как оно плотно прижалось ко второму запястью, вминая кожу и замирая на миг. Увязая в плоть, лезвие прочертило смертельную линию, взрезая синие трубочки вдоль.
Кровь брызнула, окропляя мертвецки бледное лицо Степы.
Руки Иры повисли плетями; она мелко затряслась, разразилась истерическим, визгливым смехом. Степа в ужасе попятился.
Смех сумасшедшей оборвался внезапно. Залитая кровью пластинка бритвы выпала из ослабших пальцев. Ира пошатнулась; попыталась приложить ладонь ко лбу, но руки не поднялись. Она непонимающе прошептала:
- Господи...
Ира выставила запястья, изумленно разглядывая порезы. Из распахнутого рта вырвался стон потрясения. Руки затряслись от боли; она подняла их насколько смогла, показывая Степе; совершенно бездумно, как перепуганное дитя, впервые видящее собственную кровь. Ком задергался в горле, едва пропуская заикающийся лепет:
Захлебываясь мольбой, она стала шагать к остолбеневшему мальчишке, волоча бессильные ноги; проливая кровь, словно струю из крана. Вот Ира пошатнулась и упала на колени; и душераздирающий вопль раздался над лесом.
Крик вырвал Степу из оцепенения; он заметил, что тоже орет. Продолжая вопить, словно это спасало от эмоционального шквала, он оторвал последний рукав, перевязал вторую руку. Тут же подхватил сомлевшую девушку на руки, побежал сломя голову по буеракам. Ира воет, дергается от всхлипов, окровавленные руки бьются в агонии, слабенько толкают Степу в грудь. Ее речь становится все менее внятной, вой превращается в стон, становится сиплым хрипом...
Парень помчался, не разбирая дороги. Тело взяло полную автономию - лишь поэтому падало. Руки свело судорогой, острая резь растеклась, добралась до плеч, вонзилась в позвоночник. Но чтобы не мешать телу - вся боль досталась рассудку. Степан не знал, откуда в нем появилась такая сила воли, но решил бороться до конца. Пусть даже нужно вытерпеть самые невыносимые пытки и истязания - он спасет Иру!
Глаза Иры остекленевшим взглядом смотрят в небо. Из приоткрытого рта не слышно ни вздоха.
Односельчане бросились на выручку, когда заметили подростка, спускающегося из леса; облитого кровью, с неподвижной девушкой на руках.
Он ничего не соображал, шел в беспамятстве, то и дело падая на колено и снова вставая, чтобы идти дальше. Парень не реагировал на окрики, хлопки по спине, щелчки пальцев перед вытаращенными глазами; тупо обходил тех, кто пытался преградить путь. Пришлось силой вырывать труп девочки из окостеневших рук. От этого парень сделался буйным, вынуждая четверых мужиков напрягаться до красноты лица, сдерживая его порывы в ожидании приезда врачей.
Лишь после двух уколов успокоительного юношу удалось загрузить в машину скорой помощи, уложив на одну кушетку с бездыханной девушкой.
В небе гулко пророкотало. Шквальный ливень обрушился на поселок.
09.06(утро).doc
Злой рок никак не желает меня отпускать. Он играется со мной, как кошка с мышкой; и я, болтаясь в его зубах, смиряюсь со своей участью. Но вот клыки на моей холке расцепляются; я бегу в бессознательном порыве спастись - говорю себе: "Довольно!". Так было, когда я собиралась на свидание в кино; когда отправила Артуру свой дневник; или когда убежала с лодочной прогулки. Я успевала смириться... но судьба, глумясь, преподносила новый шанс. Будто мышка, я неслась к спасительной норке своего профессионального подхода, жалобно пища и отчаянно надеясь. Но, в самый последний момент, кошка всегда настегала меня. Я возомнила себя психологом... но я лишь мышка. Я не контролирую ситуацию - это она играется мной.
За что?.. Я хочу лишь знать, за что все это? Если мне суждено погибнуть, так пусть это уже случится. Есть ли в смертоносных шалостях кота умысел для мышки? Что я должна понять, чтобы сохранить жизнь? Или в этом, в самом деле, нет смысла... Просто явление дикой природы...
Ира... Думаю, она была напугана куда сильнее меня. Как и я, она билась в цепких лапах рока, пытаясь убежать от одиночества. И к чему привели эти метания... До какого отчаяния нужно дойти, чтобы договориться с собой на самоубийства. Насколько далека я от этого?..
Поэтому, я не могу осуждать Иру: я знаю, как невыносимо может болеть душа. Пережить такие жестокие удары судьбы без поддержки невозможно. Одинокому человеку достаточно отчаяться один раз... А у меня, хотя бы, мама есть... Я знаю, она любит меня, и я ее люблю...
...
Да даже если я никому не нужна! Даже если мать вздохнет свободней, когда меня не станет!.. У меня есть моя Роза... Без моей заботы она погибнет... Я не вправе бросить ее...
...
Соберись, Лена...
...
Степан уже давно несет бремя ответственности за смерть Иры... Ира, если бы ты только знала, на какую боль обрекла его, ты бы ни за что не поступила так. Но ты не знала, ты отчаялась, спасая душу, решила думать, что он бесчувственный. Никто из его окружения не понимал, насколько он раним и честен, никто не предупредил тебя... Каждый из них продолжил жить дальше, избежав душевной боли. А Степан не смог.
Я знаю, как слаб рассудок перед буйством неугомонных эмоций. Деструктивных мыслей, которые нельзя пропускать через рассудок, дабы не свихнуться. Есть лишь одно правильное решение в такой ситуации - спрятаться, убежать.
Но рок заставляет испытать отчаяние в полной мере. Или же, дает шанс спастись?..
Смирение приходит ко мне, соседствуя с первобытным ужасом. Я же знаю, мне не дадут убежать... По ночам, одиночество будет являться ко мне, наведываться, спрашивать о готовности обрести вечный покой. Я не выдержу бездействия. Остается лишь продолжать движение вперед, умирая от страха при каждом новом шаге, чувствуя спиной выжидающий взгляд кошачьих глаз...
И теперь, чтобы сдать очередной шаг, я должна воспрянуть духом и собраться с мыслями.
Что я могу сделать, чтобы прекратить этот кошмар. У меня есть лишь одна зацепка, сказанная Артуром. Я должна продолжать бороться. Все свои силы вложить в помощь Степану. Похоже, только в этом случае возможно избавление...
Ведь я люблю его... Пусть это станет моим прощальным подарком... в который я вложу свои чувства без остатка...
Подарок-искупление...
Пусть мои чувства обернуться добром и перестанут быть проклятьем.
Поэтому я обязана выдворить из себя сомнения и нерешительность, должна прогнать сторонние эмоции. Я должна встать из-за стола, лечь, наконец, в постель и загнать себя в сон. Я должна привести себя в порядок как снаружи, так и внутри, вновь надеть проклятый халат с красным крестом, кутая в него свои чувства. Сделать все это для того, чтобы оказаться сегодня вечером у поваленного клена, перед Степаном.
Я должна завершить начатое.
09.06(ночь).doc
Когда я выходила из дома на встречу со Степой, мной овладела уверенность, - уже столь привычная, - что он тоже, именно в этот момент, выходит из своего дома и отправляется к пятаку. В прихожей, помнится, взглянула на часы, и в голове мелькнула ясная мысль, что я не опоздаю.
Как же так? Почему я как помешанная, верю в необъяснимые, выдуманные закономерности? ... Но ни это удивляет меня в большей степени, нет. Я удивляюсь тому, что в нужный час его не застала.
Я ошиблась, доверяясь лукавому ощущению, которое вело меня на встречу со Степаном, убеждая, что он меня ждет. Нет, оказалось, не ждал.
Но ощущение его присутствия не покидало меня. Я непрерывно озиралась, каждые полминуты мне отчетливо казалось, что он подойдет со спины; я постоянно ловила на себе его взгляд. Но всякий раз это оказывалось обманкой. Жестокой уловкой воображения...
Я решила, что должна уйти. И тогда стала взывать к гордости. Что я прицепилась к нему, как банный лист? Что же, в самом деле, не могу обойтись без встречи с ним? ... Но негативные вопросы, самоуничижение - единственное что смогли, так это вызвать неприязнь к самой себе. Ведь истинные ответы мне известны... Гордость мне теперь не помощница...
Я села на наше дерево и, обхватив колени, стала ждать. Это оказалось верным решением; шквал мыслей и эмоций замедлился как-то сам по себе. Будто все это время я стремительно мчалась сквозь туннель в вагоне метрополитена, битком набитом шумными и встревоженными людьми. А потом, вдруг, по непонятной причине, просто услышала шелест ветерка в кронах, увидела, как шевелятся тени на траве. Как птицы, ненавязчиво, щебечут где-то вдали. Вокруг царит небывалое умиротворение.
Уткнувшись лбом в колени, я не заметила, как задремала... Степа был прав, в лесу спится совсем по-другому. Я почувствовала себя морально отдохнувшей. Его не было рядом, хотя почему-то во мне оставалась уверенность, что это не так. Быть может, он вот-вот придет?
Я решила походить вокруг, размять ноги, и заодно, раз на душе полегчало, обдумать наш будущий разговор. Узнав о трагедии с Ирой, сопоставив те его отношения с нашими, я пришла к выводу о подсознательном стремлении Степы воссоздать травмировавшую ситуацию. Чтобы пережить те события, Степа подавил воспоминания, но они не исчезли, остались глубинной болезнью, с которой он не может ни разойтись, ни ужиться.
Подавление - последняя, четвертая стена Степана. И у меня есть ключ от нее. Я не должна упоминать о том, что запаковано в инкапсулят психики до той поры, пока не миную все защитные механизмы. Лишь когда все сопротивление сосредоточится на последнем рубеже - лишь тогда его можно будет обрушить последним, внезапным ударом. Если же предупредить о нем заранее - выстроится новая система защиты, упреждая пробивное воздействие. Отрицание разрушено, Вытеснение, к счастью, рухнуло само, под давлением внутренних процессов Степана. Почему то, выкинуть меня из своей жизни он не смог...
Нет... Я не думаю, что Степа меня любит... К тому же, он действует исходя из уверенности в моих чувствах к Антону. Общение со мной для него только повод подобраться к правде внутри себя. Я для него - лишь психолог... (грустная улыбка)
Какая же у него стена теперь? Третья по счету. Нет, это точно не Подавление - реакции и поведение не соответствует этому диагнозу. Больше походит на Компенсацию, но все же, скорее Интеллектуализация. Значит блокад, как минимум, четыре. Я очень надеюсь, что это именно так... Я даже не знаю, как бороться с нынешним защитным механизмом. Знаю только, что это будет невыносимо сложно. Я очень надеюсь, что судьба поможет, подскажет решение, потому что без этого мне не справиться.
Не важно, что станет со мной, если я потерплю неудачу. Наверняка, воспоминания об этом времени станут моим инкапсулятом. Но даже это пугает меня не так сильно, как тревога за пациента. У меня нет права на ошибку.
В итоге, я прождала до сумерек. Понапрасну... Но даже сейчас надежда пытается унять смятение в душе; мысленно твержу себе что Степан приходил на наше место раньше меня и просто не дождался. Будто одна часть меня пытается успокоить другую, утешает и уводит от тяжкой печали. Чтобы завтра наша разминка не повторилась, я хотела оставить ему знак, говорящий о моем желании увидеться. Ленточки при мне не оказалось, поэтому я расшнуровала кед и повязала шнурком ветку упавшего клена.
Шнурок от кед, в которых я пришла на встречу с тобой... Иносказательность достойная тебя, Степан. (улыбка).
И все же... Почему сегодня ты не пришел?.. Хочешь ли ты меня видеть?.. Или посчитал, что меня нужно оставить в покое?..