Что случилось, то случилось. К добру ли, к худу ли, но иначе мы поступить не могли. Ни я, ни братишка. Собственно, Вачел-то и заварил всю кашу...
Мы в тот вечер уже стол к ужину накрыли, когда, наконец, объявился припозднившийся непоседа. Нарочито долго возился в сенях, стряхивая снег. Я ещё подумала: не иначе опять напроказил и теперь собирается с духом, чтобы признаться, прежде чем пострадавшие явятся требовать справедливости.
Вошёл он тихо, бочком, дверь оставил приоткрытой и остановился у порога, смущённо потупившись, что ещё больше укрепило мои подозрения.
- Мама, папа, Дарна... Я тут привёл кое-кого...
Должно быть, очередная блохастая дворняга? И где он их только отыскивает. Что ж, это ещё можно пережить. Приблудная собака в хозяйстве не окажется лишней - кругом леса, полные опасных тварей. Дом наш на окраине села, порою из чащобы наведываются нежеланные гости.
- Заходи давай, не бойся! - и Вачел высунулся обратно в сени.
О Лесные Боги, да он что, животинупрямо в горницу тащит?!
Напряжённая тишина повисла в воздухе, когда через порог переступил... переступило...
Немудрено оторопеть - посреди зимы в избу вваливается полуголое, босое существо неопределённого пола и возраста. Грязное, измождённое, неприглядное. Рванина, едва прикрывающая костлявые ободранные коленки, больше всего похожа на бренные останки мешка из-под картошки. Такие отрепья и на пугало огородное постесняешься нацепить... Длинные свалявшиеся космы почти целиком прячут лицо. Присмотревшись, вижу, что часть волос заплетена в мелкие косички, и как-то нелепо и беззащитно проглядывают острые кончики ушей. Но ведь невозможно, чтобы чумазый доходяга оказался эльфом!
Жутковатое создание, сделав пару неуверенных шагов, безмолвно замирает, как-то странно ссутулившись, скособочившись и прижав руки к животу. Ростом оно с меня, выглядит хилым и безобидным, но вслед за ним проникло в дом смутное ощущение опасности.
- Ну что вы все... Вы же видите - он ранен! - голос брата звучал умоляюще.
Мы будто очнулись. Мать отшатнулась, загораживая меня собой, а отец, напротив, метнулся вперёд и как раз успел подхватить на руки пришельца, который бессильно оседал на пол.
...Горечь обжигает язык. Что за дрянь льётся в горло? Пытаюсь стиснуть зубы, но кто-то не даёт этого сделать: уверенные, сильные пальцы нажимают на челюстной сустав, какую-то деревяшку суют в рот наподобие уздечки. Приходится глотать противную жижу.
-Тихо, тихо ты, вояка! - голос сердитый, но не враждебный, - Нет, так ничего не получится, придётся привязать его к лавке.
На меня накатывает приступ паники, когда руки заламывают вверх, прижимают над головой, и я ощущаю верёвки на запястьях. И на лодыжках. Нет, нет, нет, только не это! Прочь! Сбросить чужие руки, разорвать путы! Ударить, убить, вырваться!.. Но как же я слаб, как я омерзительно, постыдно слаб! Трепыхаюсь беспомощно, словно мышь в кошачьих лапах, и каждое движение отдаётся болью в измученном, обмороженном теле. Ничего не вижу, перед глазами плывёт разноцветный туман. И голос мне не повинуется. Да ведь я давно не могу говорить - с тех пор, как коварный колдун затянул мне на шее невидимую удавку. Она всё ещё здесь, она жжёт и душит, а снять её невозможно... Но прежде, чем память целиком возвращается и я соображаю, где очутился - под нос суют что-то приторно-пахучее, и заставляют дышать этим дурманом. Чувствую прикосновения влажной ткани, холод и боль там, где рана, но это всё как-то далеко и... бессмысленно что-либо делать... Голова кружится, душа и тело размыкают объятия.
...Было так хорошо, спокойно, невесомо... Зачем меня тревожат, мешают мне спать... Как это досадно - назойливый голос в самое ухо:
-Дыши... Дыши... А ну давай дыши!
А дышать трудно, дышать не хочется... Отстаньте от меня! Сколько можно?!
-Дыши!...
Открыл, наконец, глаза. Мутные ещё, ничего не понимающие, зрачки во всю радужку. Лицо серое, словно мука в голодный год; бескровные губы, искусанные, запёкшиеся, аж с синеватым оттенком. Ничего, если вспомнить, какой он страшный сначала был - так сейчас почти красавец. Ну вот, теперь можно оставить его на попечение Вачела. Отец своё дело знает: если сказал, что опасность миновала и больной на поправку пойдёт - значит, так оно и будет. Отец у нас лучший лекарь на всю округу. И травник, и костоправ, и... Да чего уж греха таить - ведун он и есть ведун. Потому и живём на отшибе. Не понимаю, почему благодарность людская так быстро проходит, а вот отчуждение и страх остаются навечно? Отчего на нас в селе так неприязненно косятся? В чём подозревают? А тут ещё и этот... чудо лесное, братишкин подарочек.
- Вачел, пойми, мы не можем его здесь оставить, -- в который раз втолковывает отец. - На нас обязательно донесут Грыну. Он издавна на меня зуб точит. Занимаюсь непонятно чем, в лес хожу безбоязненно, книги странные читаю, да ещё и учу грамоте всех желающих. Но это трудно ставить в вину. А вот укрывательство чужака... Грын непременно объявит его лазутчиком. Ему же не докажешь, что у твоего эльфа ещё молоко на губах не обсохло. Что остроухие никогда не отправили бы такого юнца с опасным заданием. Он же ещё ребёнок почти... Подросток, по человеческим меркам - чуть старше тебя, моложе Дарны. Да и не воюем мы с эльфами уже давно. Но и мира не заключали... И принесло же остолопа сюда, на нашу голову...
- Это я его привёл, мне и отвечать.
- Если бы он захотел - ты бы в двух шагах прошёл и никого не заметил.
- Значит, пусть бы он замерзал, да? Пусть бы истекал кровью? Надо было посмотреть на него и спокойно отвернуться?
- А ты думаешь - мне его не жалко? Думаешь, я не понимаю, до какого отчаяния он дошёл, если доверился людям? Но эльф приведёт к нам беду. За ним тянется след - кровавый... и магический. Я сделал, что мог, но я всего лишь ведун. С настоящим чародеем мне не справиться. А над мальчишкой поработал чародей, и основательно. Колдуны не любят выпускать из рук облюбованную добычу.
Отец прав. Но от этого не легче смотреть в расширенные от боли зрачки эльфа. В какой-то момент до меня доходит, что тот прислушивается к разговору и, похоже, всё понимает. Мне становится стыдно, хотя я ни в чём перед ним не виновата. Никто из нас не виноват - мы спасли его, отогрели, прочистили и зашили рваную рану, перевязали. А теперь вынуждены будем выгнать прочь, как только он немного поправится.
Я беру чашку с крепким бульоном и принимаюсь кормить раненого. Он даже голову не способен держать на весу. Вачел пристраивается помогать, зубы эльфа выстукивают дробь по краю посудины. Не дай Свет, у него ещё лихорадка начнётся. Кладу ладонь ему на лоб. Эльф замирает, закрыв глаза. С удивлением сознаю, сколько ласки и утешения вложила в незамысловатый жест - и то, что чужак это уразумел и откликнулся. Я чувствую, что ему тоскливо и одиноко, и что он рад моему прикосновению. Долго не убираю руку - больше мне ему нечем помочь...
Дикари. В комнатах у них темно, тесно и душно. Мешанина запахов, слишком густых, чуждых, человеческих. Мне тяжело дышать этой вязкой смесью. Меня тошнит от варварского лечения, от примитивной настойки из трав, притупляющих боль. Представляю, что творится под повязкой. Ни один Целитель не сумеет изгладить шрам, который наверняка останется после того, как этот широкоплечий, чернобородый мужик кромсал мою плоть ножом и зашивал грубыми нитками. Но он не дурак, и кое-что понимает в колдовстве. Он быстро обнаружил смиряющий ошейник на моём горле. Невидимый, но жестоко грызущий шипами заклятий, сводящий с ума невозможностью произнести хотя бы слово. А магия жеста мне пока недоступна. Человек верно определил, что я ещё слишком юн. Только он ничего не смыслит в эльфийских обычаях. Я полноправный воин наэрейли. Я волен сражаться. Убивать. И гибнуть.
Но я хочу жить. И очень хочу домой.
Выживу ли, если меня выставят на улицу в таком состоянии?
Не может быть, чтобы пришлось нелепо сгинуть в глуши, теперь, когда избавление так близко - всего-то добраться до верховьев Илима и разбудить Алуну. И тогда уже ничего не будет страшно. Давняя подруга отца позаботится обо мне, защитит от любой напасти и мигом домчит в Лаиртан.
Чудом вырвавшись из темницы, голыми руками придушив волколака, двое суток с немыслимой для раненого скоростью пробираясь сквозь бурелом, замерзая, теряя рассудок, я не выдержал и свернул к людскому жилью. Не знаю, на что надеялся. Просто потянулся к свету, теплившемуся в окнах. Просто встретил у опушки ребёнка, который не шарахнулся от меня прочь.
Смешно. Он поманил эльфа за собой, как бездомную собаку. Осторожно, но уверенно, без малейшего страха. А я ведь опасен. Через несколько дней мне полегчает, и тогда буду способен справиться с хозяевами и не позволить так просто выгнать себя на мороз.
Как упрям этот мальчик. Я никогда бы не осмелился так спорить с отцом. Так настойчиво, так безоглядно. Словно я что-то значу для настырного конопатого надоеды. Словно я ему не чужой.
Женщины молчат. Наверное, они согласны с главой семьи. Его можно понять, если всё, что он говорил о соплеменниках - правда. Не хочу, чтобы из-за меня рисковали. У той, что моложе, такие чуткие, заботливые руки. Точно как у моей сестры. Если закрыть глаза и постараться представить, что я дома...
Ах, отец, ты ведь очень умён, ты знал, что делаешь, когда так красочно и громогласно расписывал ожидающие нас ужасы. Я только потом догадалась, что говорилось всё это не для Вачела - когда увидела, что пришелец исчез. Он ушёл сам, налегке, избавляя нас от позорного признания в трусливом бессердечии. Ушёл, хотя ещё вчера не мог сидеть на лавке без поддержки - беспомощно заваливался набок. Но при этом уморительно сердился и норовил отстраниться, когда я начала расплетать ему косички, чтобы помыть немыслимо грязную голову. Судя по выражению его лица, я совершала этим нечто неприличное. Правда, он быстро выдохся и сдался на милость победительницы. Когда я высушила и расчесала шёлковистый водопад его локонов, эльф не стал их больше заплетать, а перехватил на затылке первой попавшейся верёвочкой, глянув на меня с упрёком. Объяснить ничего не смог - его только Вачел понимал, каким-то удивительным образом.
Братишка, обнаружив пропажу подопечного, насупился, зыркнул на нас злыми глазами, и до самого вечера болтался на улице.
А ночью я проснулась, словно кто-то толкнул меня в бок, вскочила будто встрёпанная - и едва успела перехватить маленького упрямца, который явно собрался в бега. Оделся, как на охоту, и отцовский топор прихватил, и лук, и нож, и снеди полную котомку. Оказалось, днём он умудрился выследить эльфа. Раненому вновь стало хуже, он залёг в подлеске у Кривого Дуба и не смог идти дальше. Вачел пособил ему перебраться в заброшенный сарай и задумал идти в какую-то пещеру на берегу Илима, просить некое чудище о помощи.
У меня нехорошо ёкнуло сердце. Братик ещё не дорос до того, чтобы знать -- сарайчик не так уж заброшен. Даже зимой это излюбленное место уединения местных парочек. Редкую ночь там не раздаётся тихий смех и бессвязный лепет. Я сама недавно исступлённо целовалась в полумраке, пахнувшем душистым сеном. С рыжим подмастерьем кузнеца, чтоб ему провалиться, шельме...
А эльф, похоже, не в силах как следует прятаться - если даже мальчишка без труда его нашёл.
Я загнала обиженно сопящего Вачела обратно на печь, наспех оделась и побежала знакомой тропинкой, в темноте оступаясь и проваливаясь в снег.
Но уже с полпути поняла, что опоздала - лай собак, гвалт, отблески факелов...
Ну вот и добегался. Дурак, трижды дурак. Взыграла кровь, вздумал уйти, не взяв ничего, кроме одежды. Оружие надо было брать! А лучше - остаться и выздоравливать спокойно, пригрозив хозяину, что сверну головы детям. Он бы поверил.
Хорош я был, когда мальчонка опять выволакивал меня из сугроба. Совсем расклеился, едва не разрыдался, открыл ему все секреты. Удивительно, что ребёнок понимал все мои жесты и каждое движение губ. Не потому ли родилась безумная надежда, будто он сумеет меня выручить? Это вообще не его дело. Моя жизнь и смерть никого не касается. Как там говорил хмурый знахарь: "наша хата с краю"? Забавно, но их дом и правда на самой окраине...
Сам не заметил, как рассмеялся. Люди, подступавшие ко мне с шестами, топорами и вилами, отшатнулись. Боятся. Правильно делают, что боятся. Потанцуем напоследок?...
Бабы у проруби болтают, что "остроухая нелюдь" крепко помяла наших мужичков. Будто бы Грынов зять при смерти лежит, а здоровенного Горшуту эльф убил на месте, когда его стали вязать - просто-напросто вырвал тому глотку. Одним молниеносным движением. Трудно поверить...
Тут я вспомнила, какой ужас проступил на лице эльфа, когда мы привязывали его к лавке, чтобы без помех прочистить рану. Путы для него - нечто страшное, нестерпимое, он боится их до потери рассудка. Наверное, раньше с ним, связанным, что-то жуткое творили. Значит, нам повезло, что он тогда был так слаб и неспособен защищаться...
- Уж Грын эту сволочь потом приласкал от души. Все стены были в крови, я сама видала! - тётка Аршаниха картинно закатывает очи к небесам, и я ненавижу её в эту минуту. - Грын не абы кто, он ведь и в городе жил, всякого повидал. Сладил допрос по всем правилам. Лесная тварь живо позабыла спесь и верещала не хуже свиньи под ножом!
Это верно. Даже у нас было слышно. Никогда не думала, что живое существо способно так дико кричать. Зачем они его мучают, ведь эльф всё равно ничего сказать не может. Отец объяснял им это, когда лекаря позвали перевязать пострадавших и взглянуть на пленника. Наверное, оба притворились, что видят друг друга впервые.
Вачел плачет с утра, на отца смотрит волком. Тот тоже с ним говорить не хочет. Мать вся извелась, на нас глядя.
А в полночь брат снова хотел уйти. Я знала, что так будет, и караулила его возле двери. Увидев меня, он упрямо набычился и прошептал севшим от слёз голосом:
- Всё равно сделаю, что решил. За ногу меня к лавке не привяжете.
Как же он удивился, глупенький, когда я спокойно сказала, подхватывая свою поклажу:
- По дороге расскажешь, что ты там удумал.
Эти уроды почти неделю спорили, как меня убивать. Кто-то сказал им, будто за смерть эльфа лес отомстит людям. В конце концов они решили устроить "бескровную" казнь, "естественным путём". Приковать меня раздетым на рыночной площади. Правда, тут, словно им назло, наступила оттепель. Ну что ж, это могло лишь отсрочить развязку: не холод, так голод, не голод, так жажда в конце концов сделают своё дело, как бы я ни был живуч. Не исключено, что истязателям попросту понравилось куражиться над пленником, и они хотят продлить удовольствие. Как же я устал их ненавидеть...
Братик изменился: осунулся, притих, всё время напряжённо хмурит брови. Иногда на привалах рассуждает вслух, словно обращаясь к догорающему костру:
- Я, выходит, тоже виноват. И что он ушёл, и что поймали его, и что убил он с перепугу. Я ж с ним, как со щенком - привёл, покормил, и вроде он мой. А он почти человек, у него свои мысли в голове. Получается, ничто не сходит с рук. И когда благодетельствуешь из каприза и как попало - как я. И когда идёшь на попятный, от своих же правил отрекаешься - как отец. И когда считаешь, что тебе всё можно, раз ты сильный, запросто бьёшь и калечишь - как Горшута. А кровь за кровь - это вообще большая беда будет. Надо успеть...
...Кто-то призывает меня. Душа, парившая в иных мирах, откликаетсянеохотно, да и будят меня неуверенно, неумело, почти робко... Но сколько отчаяния... и надежды... Смутные образы наплывают, перекрывают друг друга и рассеиваются прежде, чем успеваю их понять...Нет, не хочу, мой срок ещё не пришёл. Вновь начинаю погружаться в забытьё...И вздрагиваю, ощущая вдруг разом всё своё неподвижно распростёртое тело, сердце частит, мощными толчками разгоняя по жилам кровь, а перед мысленным взором пугающе ясно встаёт лицо младшего Эрелиона из дома Иднарум, бледное, искажённое болью, слишком хорошо мне знакомое...Сын моего товарища, малыш, что с тобой, где ты? Кто посмел?!
Я совсем закоченела, пока братик что-то там бормотал перед грудой камней, загораживающих вход в пещеру. Притопывала ногами, хлопала себя скрещенными руками по плечам и только что не подпрыгивала на месте. И едва не упустила момент, когда преграда дрогнула и, грохоча, каменным крошевом осыпалась к ногам Вачела. А в тёмном омуте возникшего провала поднялась страшная вытянутая морда чудовища. Наверное, я закричала бы - но испугалась настолько, что горло не смогло издать даже тоненький писк. О, Лесные Боги, что за ужас мы разбудили!
Дошёл до состояния, когда безразлично, что будет дальше. Криво усмехаюсь, когда на меня надевают цепи: что за безрукий бездельник их ковал - все звенья разного размера и толщины. В лучшие времена избавился бы от таких кандалов без особых усилий.
Но не сейчас. Сейчас я лишь ёжусь от прикосновений холодного железа к обнажённой коже.
В центре площади расчищают снег, греют мёрзлую землю костром, вбивают крепкие колья.Когда вновь подмерзает, поливают шесты водой - для надёжности.Затем прикрепляют к ним оковы. Теперь едва могу пошевелиться. Ничего, рано или поздно гибель моя отольётся всей деревне. Отец всё равно дознается, куда я пропал. И что здесь со мной творили. Вскоре тут останется лишь пепелище.
"Теперь, человечки, бегите домой, к родителям. Уводите их в лес" -- золотые очи чудища сверкают, сияет чешуя, радужные блики веером ложатся на снег. Стремительный полёт в ледяных небесах словно приснился. Вслед за братом соскальзываю с тёплой шершавой спины в сугроб и тут же падаю на четвереньки, сбитая с ног ураганным ветром: широкие крылья всплёскивают над головой так, что воздух гудит, и массивное змеевидное тело с удивительной лёгкостью взмывает вверх.
До околицы уже рукой подать. Вачел припускается бегом, что есть мочи, но совсем не в сторону нашей избы...
Закрываю глаза - пропади оно всё пропадом. Моя жизнь оказалась короткой, но и мне есть о чём вспомнить, с кем проститься. Постепенно удалось настолько отрешиться от происходящего, что даже не сразу замечаю, что вокруг творится нечто странное. Толпа зашумела в новой тональности, потом послышались возгласы изумления, сменившиеся воплями ужаса.
С трудом разомкнул смёрзшиеся ресницы и сам едва не заорал - от восторга: Алуна из рода Дуаттэви, великолепный дракон, во всей своей красе, воплощением праведного гнева парила в небесах.
- Вачел, ты точно знаешь, что делаешь?
- Да.
Внезапно замечаю детей знахаря, пробирающихся сквозь панически отхлынувшую толпу.
"Нет! - делаю знак Алуне, уже готовой залить всё огнём. - Просто забери меня отсюда!"
Первым именем, которое произнёс, когда дома мне вернули дар речи, было "Вачел"...