Обычно мы приезжали в Коктебель через Феодосию, но в сумасшедшее для Москвы лето 10-го мы отправились туда из Гаспры, на машине, предполагая вкусить пряности крымского серпантина, знакомого нам по многочисленным фильмам. Машину вел наш хороший знакомый, который, словно оправдывая свою фамилию, Полозов, всегда казался нам с Миленой рассудительным, неторопливым, даже медлительным, но при этом упорно ползущим к какой-то своей цели.
Это ощущение я попытался передать в шутливом поздравлении: "Несмотря на то, что начинал с азов, Доползет до истины Боря Полозов!" Вместо алаверды, он долго и петлисто, в своей обычной - космичной - манере объяснял мне, что полоз на каком-то праязыке нечто летающее, устремленное ввысь. Он был полон такими символистскими и, казалось, завиральными идеями.
Но когда он повел машину по серпантину, я сразу вспомнил и праязык, и устремление ввысь - на каждом повороте мне казалось, что мы вот-вот взмоем над пропастью. Наш медлительный Боря оказался лихачом и к тому же предерзким - руль, который я считал священным для водителя, как амвон, он держал коленями! Сам при этом увлеченно снимал виды Крыма спереди, сбоку и даже сзади, причем не через зеркало заднего вида, а поворачиваясь ко мне, сидящему сзади него совершенно "мертваго". Мне эти секунды казались часами в кабинете изверга-дантиста.
Рядом с Борисом сидел второй пилот, Палыч, бывший спортсмен, теперь нумеролог и оккультист, и тоже снимал, высунув фотоаппарат из окна. Ми вообще не отрывалась от объектива. Со стороны мы казались обычными японскими туристами.
Я закрываю глаза, но долго не выдерживаю - меня бросает из стороны в сторону. Боря закладывает коленями виражи, практически не глядя на дорогу, он весь в камере. Попытки указать на неуместность вождения ногами или хотя бы напомнить о моем конституционном праве на жизнь, бесполезны, он не слышит меня, и я малодушно умолкаю.
Боря профессиональный водитель, в молодости он развлекался тем, что водил машину по улицам Москвы, сидя на пассажирском месте, вводя в ступор неискушенных автолюбителей, которых позже стали называть чайниками. Еще они с коллегами играли автомобилями в большой теннис. Стоя на одном краю огромной тренажерной площадки, кто-то из них разгонял машину и направлял ее на "поле" соперника, затем выскакивал из нее, заклинив педали сцепления и газа. На другой стороне, метрах в 150-ти, оппонент ловил несущуюся машину, заскакивал в нее, разворачивал, снова разгонял и отправлял обратно. Проигрывал тот чей "удар" не достигал поля соперника, уходил в аут.
Сейчас ауты представляли собой живописные обрывы, поэтому, даже зная, что Боря профессионал, мне неуютно в тесной машине, хочется выпрыгнуть. Каждая встречная машина кажется иду-щей в лобовую - кто кого?.. И хотя Борис пока никому "не уступает" и мы еще живы, машины эти прокатываются словно по мне. Я знаю, что бывает проруха и на старуху, а Боря пенсионер, инвалид-туберкулезник, последний раз он гонял по этому серпантину 40 лет назад, да и то на мотороллере, на котором привез сюда жену, посмотрев "3+2".
Поэтому пока все с непонятным мне остервенением снимают виды, я тихо млею от страха. Кто пускает эти фуры на узкий серпантин? Мы же едва разъезжаемся! Почему мы несемся с такой скоростью, когда дорога видна всего на 40 метров до поворота?.. Вопросы вымораживают меня, несмотря на раскаленный полдень.
Когда дорога стала петлять как заяц, Боря дает мне камеру: "сними вон ту пирамиду, мне не очень удобно". У Бори глухой рассудительный голос чахоточника, так, наверное, говорил Чехов. Я хватаюсь за камеру, с тем чтобы он взялся, наконец, за руль, но Опель только прибавляет в скорости. Я судорожно цепляюсь за камеру и пытаюсь поймать холм в объектив. Дорога петляет, каждый поворот кажется последним, за каждым грезится фура, потерявшая управление, но Боря психолог: начав снимать, я увлекся и почти забыл о встречных машинах и поворотах, за которыми нас подстерегает "полет Полоза".
Теперь я понял, почему снимают Ми и Палыч, и японцы, и даже сам Боря - от страха. Господи, как прав старина Фрейд - все от страха!.. Мы и красотой увлекаемся от страха смотреть на ужас ее изнанки, и совокупляемся по той же причине. Куда от него?
Не случайно каждый тайный интеллигент (явных - не осталось, и не модно, и не скромно одно-временно, как ни странно) тайно не верит во Фрейда, уповая на Юнга. Не на Юнге - основателя дачного Коктебеля, в честь которого назван холм у нудистского пляжа, - а на любимого ученика и главного оппонента Фрейда.
Тема созвучия имен и явлений захватила нас именно в контексте Коктебеля, где мы все уже бывали. Палыч сказал, что нудисты это чистый Фрейд и их стойбище возле бывшего склепа Юнге - победа Фрейда, даже месть. На взгляд Бори, Фрейд слишком пошл, он предпочитает Юнга. Это был демарш.
- А ты читал? - Палыч настроен воинственно (мне тоже кажется, что только 1 из 100 упоминающих Фрейда, действительно его читал).
- Читал!
- Ну и где?.. (в смысле, назови произведение, где он пошл)
- Читаешь - нет, а послевкусие...
- Послевкусие, Боря, это - твоё!
- Все равно я больше Юнга уважаю.
- А кто же его не уважает, он шире, но Фрейд - гений...
Декларируется еще несколько заемных истин. Ми от удовольствия попискивает на заднем сиденье. Про дорогу уже забыли - битва мировоззрений! Палыч ведет себя по-хозяйски, рассыпая со-кровища вульгарного фрейдизма - сыплются анекдоты, народные фрейдистские приметы, при-меры различных сексуальных девиаций, звучат фамилии известных, старых, так сказать, "девиантов" - Нуриева, Чуковского, Чайковского (новых Палыч отказывается обсуждать, называя их вежливо педерастами исключительно благодаря присутствию Ми).
- Вот Чуковский, Чуковский! - взывает он. - Уж как любил детей! А теперь, с Фрейдом, все понятно - все его мальчики и умывальники на самом деле это барин в бане, в...
Палыч вовремя останавливается, но видя, что Борис непримиримо качает головой, продолжает:
- А Крокодил, который солнце проглотил? Это что такое, как? Ну кому еще могло прийти в голову проглотить солнце? Откуда этот образ? Что за больное воображение?.. А подумаешь и все ясно... Как называют детей?.. Солнышко... Ему все время хотелось их проглотить, если не...
На этот раз его останавливает Борис.
- Вот за это я и не люблю вашего Фрейда. У него все на потребу публике, которая выше пояса ничего не видит. Не все можно объяснить Фрейдом. Гоголя - можно, а Пушкина - нет.
- Да Пушкин это же чистый Фрейд! Я помню чудное мгновенье...
- Ты еще "зима, крестьянин, торжествуя" вспомни.
- А что? Воз в гору - это же чистейший сексуальный символ! Подъем!
- Какой воз, какой в гору? - возмущается Борис. - Это же Некрасов!
- Вот видишь, и Некрасов туда же!.. - Палыч неколебим.
Мы, сзади, едва сдерживаем смех, - мы за Борю. Палыч, с его жовиальными манерами, крепким пузом и тугими щеками был лучшей иллюстрацией того, что любые идеи рождаются как мистифицированное выражение индивидуального опыта. Слово за слово, разговор съезжает на мелкие придирки, как это бывает, когда люди вынуждены вместе жить. Палыч выясняет, кто кому что должен, совершенно, впрочем, опрометчиво, потому что, собравшись в эту поездку вторым пилотом, за руль он так и не сел, мотивируя то давлением, то сахаром в крови (у него свои глюкометр и тонометр), то просто настроением. Вот и сегодня, едва мы выехали из Гаспры, он как бы в забытьи приложился к фляжке с портвейном - все: утром выпил, день свободен.
Поняв, что он зарапортовался, Палыч пускается во все тяжкие. Рассуждения его циничны, возра-жать на них трудно, не приняв такого же тона. Он, как вор, на котором пылает шапка, обвиняет первым. Боря, уже привыкнув к этому, просто меняет тему - рассказывает нам сон, который он видел накануне, о чайках, как они вырывали у него хлеб. Палыч, чуя во всем подвох, тут же упрекнул его в том, что Борис долго спит, поэтому так поздно выехали.
Здесь он окончательно загнал себя в тупик, на самом деле выехали позже только из-за него - в последний момент он заявил, что луна без курса и начинать поездку в такое время астрология не советует. В результате мы сорок минут ходили вокруг машины, пиная шины, пока луна не "обрела" курс.
Ми, чтобы снять неловкость и поддержать Бориса, сказала, что любимый Палычем Фрейд считал сны "царским путем к бессознательному". Палыч бросил на нее беглый взгляд, в проблеске которого читался испуг: не сморозил ли он какой-нибудь глупости в своем кураже по психоанализу? - и заявил, что на самом деле, его интересует нумерология, а не Фрейд. Он соединяет астрологические аспекты с числом рождения и на стыке получает истину. Он так и сказал - истину, а потом, в проброс, сделал Борису замечание, чтобы тот не отвлекался от дороги, и сменил тему.
Море манит нас, разомлевших в машине. По пути мы останавливаемся у каждого населенного пункта, выходящего к нему, купаемся, перекусываем. Рыбачье, Морской, что-то еще более мелкое и идиллическое. Все вокруг приводит в восхищение - горы, море, небо, растительность. Ми умиляют маленькие татарские селения и старинные церквушки, мелькающие вдали от серпантина, лишенные налета барыша или гламура.
Борис ищет в каждом холме древние пирамиды, и многие из них действительно очень похожи на заросшие конусы, у них правильные пропорции, ровные скаты граней и они соразмерны знаменитым египетским пирамидам. Он говорит, что Атлантида была именно здесь и эти гигантские сооружения были то ли жилищами, то ли обсерваториями, то ли стартовыми площадками и космическими маяками.
Палыч на каждой стоянке, не выпуская фляжки, проводит маркетинг жилья. Здесь все дешевле, сокрушается он.
- Ты еще с Москвой сравни... - рассеянно роняет Борис.
У него, помимо Коктебеля, еще одна цель - где-то в районе Судака есть скала, под которой он как-то ночевал с близким ему человеком. Боря рассказывает, как той ночью был дождь, а утром - рассвет, и они его встречали, взобравшись на эту скалу с деревом на вершине, и как во всем этом было что-то космическое. Палыч ничего не говорит, возможно, из-за Ми, но по тому, как он улыбается, понятно его отношение ко всей этой романтической муре. Он посматривает на часы - успеваем ли мы в Коктебель до заката, потому что ехать в темноте по серпантину он категорически не намерен.
В Судаке мы оказываемся около 6 вечера, до заката минут сорок, столько же до Коктебеля. На поиски скалы времени у нас не остается. Палыч резонно замечает, что будет еще обратный путь, который они совершат уже без нас и у них будет гораздо больше времени. Это еще один циничный пинок в нашу сторону - пару остановок делали из-за нас, и мы молчим.
- Если б ты не пудрил нам мозги своей луной без курса, мы выехали бы на час раньше! - сказал Боря, не позволяя Ми скиснуть, потому что она очень хотела, чтобы Боря нашел свою скалу, - и мы тронулись в сторону Коктебеля.
Мы успели до заката, он застал нас на подъезде к Коктебелю. Поскольку в самом поселке закат виден не везде из-за профиля Пушкина на Сюрю-Кая, было решено встретить его с западной стороны хребта. Символичность "солнца русской поэзии" на линии заката вдохновляла Бориса с первого приезда сюда. Съехав на обочину, мы вышли из машины, испытывая истому от простора - физического и душевного. Кругом были степь и горы, но пылающий запад просматривался очень хорошо.
Солнце садилось в облака, растянутые по горизонту. Проходя сквозь них, оно выбрасывало слепящие лучи, как последний привет, и вдруг словно оказалось в пасти огромного крокодила. Раззявленная морда, тело, хвост рептилии поражали воображение одновременно и схожестью, и символичностью. Несколько мгновений солнце, зажатое между челюстями, ярко пылало, тлело и угасало в чреве облачного монстра.
Вот откуда этот образ! Мы заворожено глядим на небесную мистерию. Конечно, каждый из нас видел нечто подобное хотя бы раз в жизни, но сейчас это было так к месту и вместе с тем так нечаянно, и так вызывающе красиво, как никакая другая литературная реабилитация. Борис сиял, словно сам устроил это огненное шоу. Чуковский бывал у Волошина и мог видеть эту битву ежедневно, впрочем, он мог видеть это не только в Коктебеле. Так что Фрейд здесь и не ночевал.
Зрелище было настолько убедительным, что даже Палыч молча улыбался. А что ему оставалось делать? Закат Коктебеля победил Фрейда. Случайно ли, что сам Коктебель связан с человеком, чье имя так созвучно имени главного оппонента Фрейда?.. Тайная интеллигенция торжествует))