Май ещё не закончился, а жара словно сорвалась с цепи - душила, жгла, выжимала остатки влаги из пор. Нехорошо было в природе. Они сидели под навесом небольшого шалманчика, что на Крестовском острове, пили пиво с креветками и жадно подставляли потные лица под освежающий норд-вест, дувший со стороны Маркизовой лужи.
Валерий Немочкин (литературный псевдоним Валериан Могучий), автор пяти фантастических романов и двух десятков фантастических же рассказов, пересказывал своему другу и по совместительству литературному агенту Эдику Дубнову содержание своего будущего романа.
- ...и в этот момент крейсер пришельцев, обогнув метеоритное облако, вышел в тыл флагману. Истекающий кровью капитан прохрипел красотке Жанне: "Бортовые плазмоганы к бою! Нам не уйти. Будем же достойны наших предков и примем неравный бой. Иди, Жанна, иди. И помни, я любил тебя всею душой". Голова его свесилась на грудь, дыхание остановилось. Заливаясь слезами, корабельная врачиха Жанна вколола ему ампулу паравита, затащила в криокамеру. "Я спасу тебя, мой капитан" - прошептала девушка. Затем она вытерла слёзы и направилась в боевой отсек. Её красивое лицо как бы окаменело и ожесточилось, она решила дать бой коварным агрессорам...
Валерий вдруг умолк и поглядел на Эдика. Тот сидел в совершенно неделовой позе, закинув одну руку за спинку стула, съехав седалищем чуть ли под самый столик, взгляд его мечтательно и бессмысленно был устремлён в небесную синеву. То ли он представлял себе неравный бой землян с пришельцами, то ли предвкушал скорую поездку на дачу, под прохладную сень родных берёзок и осин, то ли просто так сидел - понять было невозможно.
И снова, в который уже раз, Валерий почувствовал, как в сердце входит тоскливая и мертвящая мысль: а вдруг всё, что я сочиняю, полная мура? Он, как обычно, попытался прогнать от себя эту мысль, и она, как обычно, не пожелал никуда уходить. Тебе уже тридцать лет, ядовито сообщила она, середина жизни, акмэ... Земную жизнь пройдя наполовину, Я очутился в сумрачном лесу... Надеюсь, не надо напоминать автора, написавшего в твои примерно годы эти вечные строки? А ты всё носишься со своими пришельцами и плазмоганами как дурень с писаной торбой. Очнись наконец, тебя читают в лучшем случае малолетние дебилоиды, у которых размер головного мозга не больше, чем у котёнка. Повторяю, очнись. Пришло время решений.
А что тут можно решить? Что тут можно поделать, если ему нравилось собирать буквы в слова, слова - в предложения, предложения - в осмысленный текст. Это была одна из немногих вещей в окружающем мире, которую он любил по-настоящему. Нет, жена и дети само собой, родители, сестричка... Но то совсем другая любовь, вполне конкретная, когда знаешь, как надлежит поступать в каждом отдельном случае. А сочинительство... Это своего рода психическое заболевание, хворь, от которой нет избавления. И тут бессильны все королевские врачи и вся королевская рать. Сладостная и мучительная хворь... Хорошо прохиндею Вонлярлярскому, уж его-то наверняка не мучают подобные вопросы. Валерий вспомнил отвратительное лицо, от ушей заросшее жёсткой щетиной, навечно вставшую дыбом шевелюру, всю его несуразную и кривую фигуру, тощую, длинную, какую-то глистообразную, словно бы перекрученную по талии на триста шестьдесят градусов, и даже заскрипел зубами от ненависти.
Епифан Вонлярлярский тоже был писателем-фантастом, но специализировался на драконьей тематике. Его трилогия "Игра при стулах" была опубликована в одном известном столичном издательстве. Плагиатчик! К тому же неграмотный. "При стулах"... При стульях, что ли? Или при неоднократных опорожнениях кишечника? Вот это к нему ближе, родная стихия.
Этот Вонлярлярский, кроме всего прочего, вёл у себя в блоге что-то вроде обзора новинок фантастической литературы, где при каждом удобном случае ругал, поносил и высмеивал романы некоего Валериана Могучего. Валерий жаждал с ним познакомиться, заранее поглаживая костяшки правого кулака. Через какое-то время Эдик действительно представил их друг другу на скромном писательском междусобойчике, и этот подлец, не моргнув и глазом, сказал что, да, читал-читал, как же, очень рад познакомиться, желаю дальнейших творческих успехов. Валерий растерялся и момент был упущен. Но Вонлярлярский, видимо, умудрился разглядеть у него в глазах первое и сокровенное желание, потому что на следующий день разразился в блоге статьёй, направленной против "...Могучих графоманов, уголовников, с плазмоганом за поясом, желающих заткнуть рот любой честной и свободной критике". И собрал несколько тысяч лайков, зараза.
От всех этих неприятных размышлений его оторвал голос Эдика:
- Что смолкнул фантастики глас?
Валерий помолчал, а потом неожиданно для самого себя сказал:
- Слушай, только честно... Ведь всё это, я имею в виду свою писанину, полная хрень. Скажешь, неправда?
Брови у Эдика задрались на максимальную высоту, он посучил ногами, принял более-менее приличную позу и произнёс рассудительно:
- Дело не в этом. Сам знаешь, гонорар для меня не играет никакой роли, семью я обеспечиваю основной работой. А вот "читают-печатают"... именно насчёт этого у меня серьёзнейшие подозрения... Как бы тебе... Одним словом, я решил завязать с этими идиотскими фантастическими боевиками и написать настоящую книгу.
Эдик возразил, что все его, Валериана Могучего, книги именно настоящие, не мираж какой-нибудь, твёрдая расценка, твёрдый тираж, а при необходимости и допечатка тиража. Что он в корне не согласен с термином "идиотские" - это обыкновенная приключенческая литература, почтенный жанр, не больше, но и не меньше. Дюма-отец, Майн Рид, Жюль Верн, никто из них не посыпал темя пеплом на том основании, что у них идиотские романы. Наконец, у него, Валериана Могучего, уже сложился круг читателей и почитателей и было бы крайне некрасиво обманывать этих людей.
Валерий нетерпеливо отмахнулся:
- Я тебе не про это... Понимаешь, я хочу написать вещь, о которой ЗАГОВОРИЛИ бы. Убойную вещь. Перевели бы на разные языки. Ну, или там сняли кино.
Эдик глянул на него с испугом.
- Не парься, со мной всё в порядке, это не тепловой удар. Но мне нужно выскочить из наезженной колеи. И помочь в этом можешь только ты. (Эдик заморгал) Помнишь, ты мне однажды обмолвился насчёт какого-то чудодейственного перстня?
Ох, как он не хотел ничего говорить! Как отнекивался и пытался сослаться на дырявую память. Как нёс откровенный вздор насчёт ложных воспоминаний и всплесков парамнезии. Но и Валерия, если он чем-то кровно заинтересован, не так просто было сбить с цели. Поэтому в конце концов Эдик сдался.
И поведал он следующее.
Около десяти лет назад в литературном сообществе Петербурга распространился неопределённый слушок, будто объявился в городе некий человек, экстрасенс ли, народный ли колдун - неведомо, который способен многократно повысить творческий КПД любой личности. Жутко засекреченный тип, никто его и в глаза не видел. Зато слышали многие. Приводились примеры: журналист имярек, по слухам же, имел контакт с этим типом, после чего в одночасье забросил свою газетно-журнальную галиматью и стал писать очень и очень неплохую прозу. По мнению знатоков, сейчас он входит в десятку лучших писателей России и продолжает набирать обороты. Или известный композитор икс... Или живописец игрек... (Эдик старательно избегал любых, даже косвенных указаний на конкретных людей.)
Естественно, эта информация не могла не заинтересовать Эдика, и он предпринял ряд поисково-разведывательных мероприятий. Впрочем, очень аккуратных и незаметных для постороннего глаза. Он, Эдик, не будет сейчас рассказывать во всех подробностях, скольких усилий стоило ему напасть на след таинственного типа, но спустя три месяца от начала поисков он заполучил один адресок на набережной Мойки. Только адрес, ничего более. И он решил нанести визит.
(В этом месте своего повествования Эдик стал особенное невнятен, перескакивал с первого на третье, потом возвращался к началу, одним словом - юлил. У Валерия сложилось впечатление, что не из одного любопытства пошёл он к этому экстрасенсу, что был тут какой-то личный интерес. Десять лет назад Эдик и сам пописывал стихи, говорят, вполне приличные, а потом вдруг переквалифицировался в литературного агента, вольную акулу чистогана, и к поэзии больше не возвращался.)
Встреча была короткой, не больше десяти минут, однако содержала в себе сведения поистине сенсационные. Никакой это оказался не экстрасенс и не колдун. Просто волей случая в руки к этому псевдо-колдуну попал некий бесценный предмет, за обладание которым иные охотники не пожалели бы и половины жизни. А именно - витой перстень-печатка с оранжевым сердоликом, некогда подаренный графиней Елизаветой Воронцовой одному молодому поэту, служившему в то время в Одессе под началом её мужа. Знаменитый "талисман" Пушкина.
- Постой-постой, - перебил его Валерий, - но ведь, кажется, этот перстень был украден и переплавлен.
- Как видишь, нет. Доподлинно известно, что умирающий Пушкин вручил его Жуковскому. Драгоценные камни, как уверяют старые мудрые мистики-ювелиры, сохраняют в себе частицу души владельца. Потом он перешёл к Тургеневу, который завещал после своей смерти передать перстень Льву Николаевичу Толстому с тем, чтобы тот, в свою очередь, передал его дальше, наиболее достойному литературному преемнику. Замечаешь? Этакая последовательность, цепочка одарённых и творческих личностей. Мало того, ходит упорная молва, что Гоголь в утраченной "Прощальной повести" рассказывает о том, как однажды с позволения Александра Сергеевича примерил этот перстень себе на палец. А Тургенев после знаменитой Пушкинской речи настолько расчувствовался, что хотел тут же отдать талисман Фёдору Михайловичу Достоевскому. Перстень бесследно исчез из здания Александровского лицея в марте 1917 года, в аккурат после Февральской революции и отречения императора, как будто его первый и истинный владелец не хотел и малой частью своей души принимать участие в этом губительном бардаке.
Не сказать, чтобы Валерий безоговорочно верил в магические силы разнообразных амулетов-оберегов, даром что писатель-фантаст, однако его просвещённый разум вполне допускал наличие в природе скрытых сил, не поддающихся пока что научному объяснению. Поэтому он объявил:
- Я должен получить этот перстень. Это мой единственный шанс. Эдик, устрой мне встречу со своим колдуном.
Выяснилось, что сделать это не так просто. Он вообще не принимает у себя посторонних, а если кого и приглашает, то руководствуется при этом какими-то своими, не вполне понятными соображениями. Но, конечно, Эдик пообещал сделать всё, от него зависящее.
- Как он выглядит? - поинтересовался Валерий.
- Ты знаешь, я его толком не разглядел. Во-первых, в комнате было довольно темно, во-вторых, он сидел в кресле спиной ко мне и ни разу не повернулся. Вообще, очень, очень странный тип.
На том и расстались.
Через две недели телефон Валерия принял вызов от неизвестного абонента. В трубке раздался ровный приятный голос, в котором, однако, вдруг почудилась едва уловимая усмешка:
- Если не ошибаюсь, Валериан Могучий?
- Ваша правда. Кто говорит?
- Эдуард (голос произнёс на иностранный манер - Эдвард) сообщил мне о вашем желании посетить мою скромную обитель. Насколько я понял, вас интересует один предмет из моей коллекции. Сегодня ровно в двенадцать пополудни стойте на углу Фонарного переулка и Мойки. Дальнейшие указания получите позже.
Пошёл сигнал отбоя.
Без четверти двенадцать Валерий уже торчал дозором на перекрёстке, настороженно поглядывая то вправо, то влево, то на Дом культуры на другом берегу Мойки, то на проплывающие время от времени судёнышки. В какой-то момент он заметил, или это просто померещилось от нервного напряжения, что в отдалении, опершись рукой о парапет, стоит... Ну, кто бы вы думали? Вонлярлярский, собственной персоной! Его лохматую голову, его тощую перекрученную фигуру трудно было спутать с кем-либо другим. Он не отрываясь смотрел в сторону перекрёстка. Шпионит! Пока Валерий перебирал варианты: сделать вид, что ничего не заметил, или подбежать и дать негодяю в ухо, снова зазвонил телефон.
- Идите в сторону дворца и остановитесь у первой же арки, - сказал давешний голос.
Арка оказалась загорожена воротами с кодовым замком. Валерий хорошо помнил, что в пору его детства никаких замков, да и вообще ворот не было ни на одной арке в Питере, тогдашнем Ленинграде. То ли люди были тогда доверчивее и добродушнее, то ли, наоборот, современное общество дошло до последней точки и положило себе законом слова из военной песенки: чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим. Приметы современности: железные двери, железные заборы, железные души. Грустно всё это.
Между тем голос в телефоне продолжил:
- А теперь прошу вас ничему не удивляться. На секунду закройте глаза и произнесите мысленно первую же пришедшую на ум фразу.
Валерий выпучил было глаза, но тут же сообразил, что владелец голоса, по всей вероятности, наблюдает за его действиями из какого-нибудь окна, оценивает возможность первого знакомства. Он слегка прикрыл веки, так, чтобы видеть окружающее, и подумал: "За дурака держишь, дяденька".
Вдруг что-то оглушительно выстрелило у него за спиной. Валерий подпрыгнул от неожиданности и обернулся. Оказалось, что это заглох посреди Мойки один из речных трамвайчиков с туристами. Всего-навсего. Трамвайчик потерял ход и его стало медленно разворачивать поперёк течения. По воде расходились плавные блестящие волны, от которых отскакивали дрожащие солнечные зайчики. Что-то происходило с Валерием. Он испытал странное ощущение полусна-полубодрствования, буквально загипнотизированный плавным мерцанием воды. Звуки дневного города отодвинулись на периферию восприятия. Прошло какое-то время, прежде чем он вернулся в привычную реальность. Что же это я столбом встал, ведь меня ждут, нехорошо. Он снова повернулся к воротам и вот тут испытал настоящий шок.
Вместо современных строгих ворот с калиткой и панелью кодового замка перед ним возвышалась облупленная гигантская конструкция из литого чугуна, чудовищное средневековое запиралище, увенчанное поверху копейными жалами, такими широкими и зазубренными, что жуть пробирала за того бедолагу, кто решился бы через них перелезть. Одну из воротин уже откатывал дородный дядя в сапогах и в сером переднике, бурчавший сквозь спутанную бороду:
- Милости просим, ваш блродь. Вовремя явились, вот и хорошо. Ступайте прямёхонько вон в тот флигелёк. Вас ждут.
Очумело вертя головой, Валерий проследовал указанным маршрутом. В двухэтажном флигеле имелась одна только дверь, войдя в которую он оказался в обширном полутёмном помещении, что-то вроде приёмной в конторе среднего пошиба. Впереди замерцал огонёк, отчего окружающий мрак стал ещё гуще. Валерий двинулся на свет.
Перед мрачным холодным камином на крошечном столике горел пятисвечный шандал, рядом со столиком имелось кресло с высокой спинкой в английском стиле, развёрнутое лицом к камину и спиной к вошедшему. На бархатном подлокотнике покоилась изящная небольшая рука с перстнем на большом пальце. Человека, сидевшего в кресле, видно не было.
- Остановитесь, милостивый государь, прошу вас, - раздался приятный голос. - Справа от вас стоит кресло для гостей. Садитесь, сделайте одолжение.
- Да-да, конечно, благодарю, - пробормотал Валерий, на ощупь отыскивая кресло и с шумом устраиваясь в нём.
Невидимый собеседник любезно осведомился, удобно ли ему, после чего приступил к делу:
- Мне стало известно ваше желание. Хочу сразу же предупредить, сударь, этот перстень не продаётся и не покупается. Я уверен, что многие легкомысленные не пожалели бы любых денег, чтобы заполучить его в собственность. К слову сказать, только что, перед вашим приходом, я имел скучный и совершенно бессмысленный разговор с неким молодым человеком, длинным, тощим, с этаким поэтическим конфузьоном на голове...
- Вонлярлярский! - воскликнул Валерий, не сдержавшись.
- Не знаю, может быть. Он оказался настолько невежлив, что не представился. Так вот, этот человек имел наглость не только докучать мне, но даже угрожать. Получив отказ продать перстень, он стал туманно намекать, что власти могут невзначай пронюхать о существовании драгоценной реликвии, о том, что она вовсе не пропала, а находится здесь, в городе, в пределах досягаемости, в руках подозрительного частного лица. Пришлось выставить вон мерзавца.
- Вот это правильно, - пробормотал Валерий мстительно.
- Безусловно. Тем не менее я хочу, чтобы вы твёрдо усвоили одну вещь: этот перстень ни в коем случае нельзя купить, отобрать, украсть и тому подобное. Смею вас уверить, присвоившего ожидают очень большие неприятности. Перстень можно только ПЕРЕДАТЬ, причём выбор кандидата целиком и полностью находиться в доброй воле последнего на сей момент владельца. Это существеннейшее условие, вы, надеюсь, понимаете?
Хозяин выжидающе умолк, а Валерий пожал плечами и ответил, что да, понял, чего тут не понять. Хозяин продолжил:
- Я ознакомился с одним из ваших романов. Что сказать? Мне понравилось. Особенно обёртка. (Голос иронически дрогнул; Валерий непроизвольно втянул голову в плечи и лицо его пошло бурыми пятнами). Извините, это, конечно, шутка. Тем не менее я остановил свой выбор на вас, милостивый государь. Пуркуа па? В вас есть искренность и страстное желание. А это, как мне думается, дорогого стоит.
Хозяин немного помолчал, как бы что-то обдумывая, потом снова заговорил:
- Осмелюсь дать вам совет, так сказать, общего плана. Со слов Эдварда я понял так, что вы решили добиться успеха просто-напросто сменив жанр ваших писаний. Лёгкое развлекательное чтение заменить глубоким и философичным. Заставить читателя взлететь вместе с вами выспрь, в царство непреложных истин и вечных духовных ценностей. Не кроется ли в таком рассуждении ошибка? К примеру, весёлые шутки Аристофана хотя и служили для развлечения толпы, но одновременно и заставляли её о чём-то задуматься. Точнее, заставляли задуматься каждого отдельного человека, ибо толпа задумываться неспособна. Она живёт исключительно эмоциями. Загвоздка ведь не только в ваших бесконечных плазмоганах, киборгах и чудовищных пришельцах, загвоздка в том, что всё это выглядит на редкость неестественно и неинтересно. Кукольные страсти, кукольные войны. Причём неинтересно это в первую очередь вам самому, вы просто боитесь себе признаться в этом. Но читатель не дурак: если он чувствует, что автору наплевать на своих героев, то ему наплевать вдвойне. И фантастика как жанр здесь совсем не при чём.
- Я тоже так думаю, - взволнованно перебил его Валерий. - Глубину! Главное, нарыть глубину!
Хозяин неопределённо хмыкнул:
- Что-то вроде этого. Но, я вижу, мы прекрасно поняли друг друга. Итак, сударь, я передаю вам перстень, не требуя при этом никаких условий. Всё дальнейшее будет целиком зависеть от вас. Вот он, возьмите, пожалуйста.
Изящная рука сделал плавный жест в сторону столика со свечами. Только тут Валерий заметил, что ногти невидимого хозяина необычайно длинные, как у гламурных дамочек, вроде бы даже отполированные. "Выпендривается", - неуверенно подумал он, выбираясь из кресла и подходя к столику. Рядом с шандалом, на кружевном носовом платке с неразборчивым вензелем в уголке лежал витой золотой перстень. Золотые лапы сжимали камень восьмиугольной формы, который в отблеске свечей и сам превратился в сгусток пламени. На камне были вырезаны какие-то символы. И хотя Валерий заранее знал, что надпись выполнена на иврите и означает "Симха, сын почтенного рабби Иосифа, да будет благословенна его память", и что выполнена надпись на рубеже восемнадцатого-девятнадцатого веков (да здравствует славный Википед!), он спросил, чтобы заполнить паузу:
- Что здесь написано? Наверное, какое-то древнее заклинание.
Из-за спинки кресла послышался досадливый вздох.
- Дело не в надписи, сударь. Дело в самом камне. Поверьте мне, это очень древний предмет.
Кольцо налезло Валерию только на мизинец. Напяливая его, он исподтишка стал боком продвигаться ближе к камину, как гусак вытягивая шею, стараясь заглянуть за спинку чёртового кресла, чтобы разглядеть хозяина.
- Право же, не стоит этого делать, - вдруг мягко сказал тот. - Одна из неприятнейших человеческих черт - нескромность. Тем паче - нескромная любопытность. Вспомните судьбу библейского Хама.
Валерий сконфузился, отошёл в глубь помещения и остановился там, не решаясь снова сесть в кресло. Хозяин хладнокровно молчал. Валерий тоже помолчал, а потом произнёс неуверенно:
- Ну так я пошёл?
- Да, конечно, не смею вас задерживать. Очень приятно было с вами встретиться и поговорить.
Валерий в ответ покивал, хотя было понятно, что собеседник не может его видеть, пробормотал какую-то банальную благодарность и вышел во двор.
Когда бородатый дворник запирал за ним ворота, на Валерия вдруг накатило давешнее ощущение полудремоты. Солнечные блики гуляли по водной поверхности, навевали сон. Он потряс головой и снова взглянул на Мойку. Посреди реки медленно разворачивался боком потерявший ход речной трамвайчик. Что за чертовщина, подумал он, никогда со мной такого не случалось. Это всё небывалая жара. Говорят, такой жары тридцать лет не было. Окончательно придя в себя, он непонятно для чего спрятал руку с перстнем в карман и быстро огляделся по сторонам. Вонлярлярский исчез.
Следующие две недели стали переломными в жизни Валерия Немочкина, или, правильнее сказать, в литературном существовании Валериана Могучего. Он взял на работе срочный отпуск, приказал жене не впускать в дом никого постороннего, детям объяснил, что папа занят важным делом и поэтому не сможет гулять с ними, и засел за компьютер. Перстень он снял с пальца и положил рядом с собой, на книжную полку.
Работал он с небывалым упоением и уверенностью. План нового романа был набросан за два часа, после чего, не давая себе ни малейшей передышки, он ринулся в бой. Слова выскакивали из-под порхающих по клавиатуре пальцев с быстротой невероятной. Жара за окном усилилась, компьютер чуть ли не дымился, в мозгу безраздельно царил новый роман, который должен вывести его, Валериана Могучего, на новый уровень. Он рыл глубину. Каждый вечер он делал распечатку сделанного за день и, не перечитывая, складывал в отдельную стопку, 25-30 страниц ежедневно. Не шутка!
Через двенадцать дней черновик романа был закончен. Валериан Могучий (писатель, автор пяти фантастических боевиков) убрался куда-то в глубины подсознания, а Валерий Немочкин (обыкновенный читатель и лицо беспристрастное) поудобней устроился за столом, поставил рядом с локтем девственно чистую пепельницу и с замиранием сердца перевернул заглавный лист рукописи.
На третьей странице он споткнулся на словах:
"Штурман с быстротой молнии выхватил из кобуры квантовый плазмоган.
- Сдохни, тварь! - отважно воскликнул он и полоснул пришельца поперёк головогруди.
Хитиновый панцирь неожиданно распахнулся, как распахивается дорожный саквояж, впопыхах собранный путешественником, и оттуда с противным чавканьем стали вываливаться на пол рубки какие-то мутно-прозрачные слизистые фрагменты. Это было отвратительно. Это было вонюче.
Штурман, не замечая второго пришельца за своей спиной, инстинктивно попятился, и в следующую секунду его шея оказалась зажатой острыми как бритва жвалами. Одно быстрое движение - и голова штурмана с глухим стуком упала рядом с его же магнитными ботинками".
На странице двадцать третьей имело место следующее:
"Капитан подхватил на руки истекавшую кровью Виолету.
- Не умирай, родная! - закричал он страшно и горько.
Виолета приоткрыла полумёртвые глаза и прошептала:
- Не забывай меня, любимый. И отомсти за мою смерть этим негодяям.
Глаза её снова закрылись, голова свесилась на грудь. Она умерла.
- Клянусь тебе, я отомщу! - прошептал капитан. - И ничего не пожалею ради этого.
Он осторожно отнёс погибшую девушку в криокамеру, запер на замок. Его мужественное лицо выражало страшную решимости и ненависть".
Он листал проклятую рукопись, читал, перечитывал и не верил собственным глазам. "Кукольные страсти, кукольные войны", вдруг вспомнилось ему. Заканчивался роман так:
"Вот так завершилась война человечества с коварными пришельцами. Утихли бои, звездолёты вернулись на базы, и только на далёком безымянном астероиде осталось немое напоминание о былом: две неприметные могилки. Он и она. Пролетающие кометы овевают их искрящимися хвостами, а звёзды влажно смотрят из глубин космического пространства, и как бы возвещают на всю вселенную: Да здравствует любовь!".
Это было чудовищно! Это был крах всех надежд. Это был такой удар, от которого невозможно подняться. Валерий взял с полки витой перстень с сердоликом, некоторое время бессмысленно вертел его в пальцах, затем вернул на место. Рукопись он запихнул в папку и положил в ящик стола.
Он очень тяжело приходил в себя после этой неудачи. На работе чисто автоматически исполнял свои обязанности, возвращался домой и бездумно пялился в телевизор. Жена, почуяв неладное, пристала с расспросами, а он только вяло отбрёхивался, мол, это всё от нервного переутомления и от жары. Даже неожиданный визит Вонлярлярского не расшевелил его. Тот пришёл с извинениями, сказал, что был чересчур категоричен в своей критике, но это ведь не сделает их врагами, не так ли, и долго ещё что-то втирал насчёт писательской солидарности и взаимопомощи. Валерий равнодушно со всем соглашался. Потом они попили чаю, потом он ушёл. На следующий день Валерий обнаружил, что перстень пропал. Обыскав всю комнату, Валерий пришёл к выводу, что его мог спереть только Вонлярлярский, но и этот факт не вызвал в душе какого-либо заметного отклика. Он, правда, решил всё же позвонить таинственному незнакомцу, номер которого сразу же забил в память своего телефона. Трубка вежливо сообщила, что набранного номера не существует. Валерий почувствовал облегчение.
Дождавшись ближайших выходных, он встал с утра пораньше, привёл себя в порядок, затем включил компьютер. Что-то ёкнуло у него внутри, когда он отыскал файл со злополучным романом, нажал "удалить" и сразу же очистил "корзину". Железным усилием воли он задавил поднявшийся было внутренний протест. Прихватив с собой папку с рукописью и бросив её на заднее сиденье автомобиля, он рванул за город, на дачу.
На разжигание костра понадобилась пара минут. Помедлив, сощурившись от лезущего в глаза дыма, Валерий бросил рукопись в самый центр разгоревшегося пламени. Всё. Кончено. Что он испытывал при этом, он затруднился бы определить. Тоска, печаль, горечь? Или облегчение? Или неразделимая мешанина из всего этого? Пока он пытался разобраться в самом себе, запел сигнал телефонного вызова.
- Милостивый государь, простите за беспокойство, - раздался в трубке знакомый приятный голос. - У меня имеется к вам только один, зато очень существенный вопрос ("Ну, сейчас про перстень спросит", - виновато поёжился Валерий. И ошибся). Вопрос вот какой: только что вы решили судьбу своего нового романа, не правда ли? Позвольте же узнать, каким именно образом вы её решили?
У Валерия отвисла челюсть. Потом он вдруг разозлился:
- Откуда вы знаете? Вы что, следите за мной? Отвечайте немедленно!
- Не сердитесь, пожалуйста, - невозмутимо ответила трубка, - это очень долго и сложно объяснять, но... Вот, например, многие считают меня колдуном, или, по-вашему, экстрасенсом. Или провидцем. Или пророком. Не можете ли вы допустить, что я на самом деле обладаю некоторыми возможностями, превышающими способности, так сказать, среднего человека?
Валерий уже остывал.
- Могу, - буркнул он. - Я теперь многое могу представить.
- Очень рад это слышать. Не будем больше развивать эту тему. Итак, что вы сделали с романом?
- Сжёг, - мрачно ответил Валерий.
Трубка помолчала.
- Так я и думал, - наконец произнёс голос раздумчиво, - перстень сделал своё дело... Простите, это я просто размышляю вслух... Благодарю вас за чрезвычайно важное для меня известие. Собственно, я только за этим к вам и позвонил.
Валерий набрался духу и промямлил:
- Насчёт перстня... Вы знаете, произошло невероятное: его у меня украли. Я подозреваю, что это сделал подлец Вонлярлярский.
- Не берите в голову, - успокоил его голос, - перстень самостоятельно распоряжается своей судьбой. В конце-концов он всегда оказывается в тех руках, в каких сам пожелает. Что же касается этого странного человека, по вашему мнению совершившего покражу, то я при встрече пытался ему объяснить, что мой перстень усиливает ЛЮБЫЕ творческие задатки. Не обязательно поэтические. Однако он, по-моему, не поверил. Господь с ним.
Валерий вдруг насторожился. Что-то резануло его в последних словах собеседника. Какая-то незначительная на первый взгляд, но очень существенная несуразность. Правда, какая именно, он не мог бы сейчас сказать. Он даже пропустил мимо ушей несколько фраз, пытаясь отыскать эту несуразность, и уловил только последнее.
- ...на прощание высказать вам одно пожелание. Или, если угодно, совет. Никогда не жалейте своих сожжённых рукописей. Кто-то из ваших писателей сказал, что рукописи не горят. Это не совсем так. Ещё как горят. Но горят только никуда не годные рукописи. И горят превосходно. И сгорают дотла. Может быть, истинного писателя определяет не количество и даже не качество написанного, а количество и качество сожжённого?
Трубка умолкла. Нежный девичий голос известил, что разговор завершён.
На полдороге домой Валерий наконец сообразил, что именно его насторожило. Незнакомец произнёс "мой перстень". Позвольте, это в каком же смысле "мой"? Как прикажете это понимать?
Плюнув на пробки, он решил поехать домой через центр, по набережной Мойки. На углу Фонарного переулка он кое-как припарковался, подошёл к знакомой арке, забранной металлическими воротами, и в оцепенении застыл на месте. Через решётку ворот прекрасно просматривался обычный питерский двор-колодец. Никаких флигелей во дворе не было.
Прошло полгода. В литературной тусовке Санкт-Петербурга распространился слух, будто автор третьесортных фантастических боевиков Валериан Могучий написал потрясающую повесть. Про что - неизвестно. Однако немногие, читавшие её в рукописи, говорят в один голос: это высший класс, никаких плазмоганов и злобных чудовищ. Интересно, что повесть эту он намерен публиковать под невзрачным псевдонимом Валерий Немочкин.
Автор "драконьих" романов Епифан Вонлярлярский окончательно забросил свою зубодробительную эпопею и пристрастился выпиливать лобзиком. Очень недурственно получается. Коллекцию его поделок даже собираются экспонировать в одном из художественных музеев.