Попова не любили сослуживцы. Он это знал, но его это не огорчало. Собственно, его нигде не любили. Жена им пренебрегала, сын его презирал. Друзей у Попова не было. Нет, ну не то, чтобы совсем не было - раз в месяц по пятницам они с женой ходили к Зильберманам, а летом в выходные ездили на дачу к Сидоркину, дышать воздухом.
Марик Зильберман и Костя Сидоркин были институтскими однокашниками Попова.
С Мариком они потом мутили дела в лихие девяностые, чудом выкручиваясь из криминальных историй, проскальзывая между ментами и братками - ничего особенного, тогда многие так жили. Однако, был случай, когда Попов, спасая себя, подставил Марика. Марик не лыком был шит - выкрутился и в этот раз. И вроде даже ничего не узнал. И даже семьями они дружили потом, когда ими обзавелись. Но Попов Марика побаивался, тем более что Мариков нынешний бизнес и связанное с ним положение внушали Попову священный трепет.
А с Костей они еще в школе сошлись. Костя как был сморчком тогда, так и остался. Даже пузика не отрастил, полысел только. Попову он не нравился. Но Костя перед Поповым отчего-то пресмыкался. С ним Попов чувствовал себя значительным, важным человеком. Говорил с Костей всегда свысока, советы давал. Пользовался его услугами, когда надо было встретить тещу, приезжавшую из области - звонил Косте и повелительно сообщал, когда тот должен быть на вокзале. Костя беспрекословно встречал, привозил на старенькой своей шестерке грузную Калерию Андреевну, тащил неподъемные сумки на пятый этаж, пил потом чай с пирожками и получал неизменные пару кабачков и трехлитровую банку с огурцами. Брал с благодарностью, хотя надобности в них никакой не было - с Костиного участка кормилась не только Костина семья - родители, братья и прочие родственники, но и Поповы - картошка, огурцы, помидоры - все это привозилось Попову тоннами и принималось снисходительно, даже с неким пренебрежением. Впрочем, когда очередная порция картошки заканчивалась, Попов звонил Косте и вальяжно бросал в трубку: "Ты, Костя, картошечки нам завез бы, что ли". И Костя послушно приезжал, привозил, приниженно улыбался. Однако иногда в глазах Костика Попов ловил странный такой проблеск... не ненависти, но чего-то, Попову непонятного и даже казавшегося опасным. Правда, проблеск этот быстро гас, и все годами оставалось по-прежнему. Попов и не заморачивался.
Попова любила только мать. Любила, когда Попов был еще Сережей - белобрысым тощим мальчиком с безбровым лицом и водянистыми глазками, с вечно красными веками. Его вечно шпыняли сверстники, его не брали играть и лупили почем зря, не объясняя причин. Он прибегал домой, утыкался маме в колени и плакал, горько и отчаянно, а мама вздыхала, гладила его по голове и фартуком утирала слезы. Потом-то он научился безошибочно находить главного в любой компании и так заглянуть ему в глаза снизу вверх, чтобы тот уловил безграничную преданность и готовность сделать ради него все, что угодно. Бить стали реже, и даже стали побаиваться со временем. А мамины ласки перестали быть необходимыми. И теперь, когда она дотрагивалась пухлой рукой с красными ногтями до его бесцветных волос, он сбрасывал ее руку и брезгливо морщился.
А она продолжала его любить и тогда, когда он стал нескладным подростком-троечником с чрезмерно длинными руками и прыщавым лицом. Учился через пень-колоду, часто прогуливал, и мать вызывали в школу чуть не каждую четверть - она приходила красная, злая от стыда и долго кричала на него, стоя посреди комнаты, а он сидел, уткнувшись в телевизор, и старался ее не слушать. Накричавшись, мать опускалась на стул и плакала. Попову было жалко ее и хотелось утешить, но вместо этого он фыркал, вставал и уходил в свою комнату, ложился лицом к стене и делал вид, что спит. Мать ворочалась и вздыхала потом всю ночь, а утром снова долго будила его, выслушивала его ворчание, готовила ему завтрак, провожала в школу. Он выходил из дома, закуривал и забывал о ней.
Потом он все-таки поступил в институт - химико-технологический, куда брали почти без экзаменов, было бы желание. Позвал его туда Костя. На вступительных познакомились с Мариком. Костя неплохо соображал в химии, у Марика списали математику - в общем, с грехом пополам прошли. Мать гордилась, хвасталась соседкам. Но стала раздражать все больше. И он женился. Ближе к диплому, на второкурснице, большой и некрасивой, и от этого падкой на комплименты. Главным ее достоинством была, конечно, двухкомнатная в центре, подаренная родителями на выпускной.
Родился сын. Попов порадовался, что не дочь, время от времени вспоминал об отцовских обязанностях и выдавал растущему организму то подзатыльника, то денег на мелкие расходы. С женой отношения ограничились совместными решениями о больших покупках и поездками к друзьям.
Вся жизнь Попова теперь проходила на работе. У него была Мечта - стать Большим Боссом. Ну, пусть не самым большим, но боссом. И у него было для этого все - он безошибочно находил нужных людей, он умел правильно польстить, вовремя оказать мелкую услугу и точно нанести удар, когда чувствовал слабость соперника. Только ему не везло. Сначала вроде ничего - устроился на завод, на склад. С Мариком быстренько организовали сбыт шин и прочего резинового дефицита. К началу перестройки у Попова уже был трехкомнатный кооператив, "Волга", сына устроили в престижную школу, жена щеголяла в норковой шубе и блестела золотыми бирюльками. Хотелось только одного - власти. Когда грянуло, Марик быстренько сориентировался, раскрутили бизнес, потом Попов решил, что справится один, тут как раз и приключилось... Закончилось вроде благополучно, и все остались при своих, но вопрос с самостоятельным бизнесом был закрыт. Начинать сначала Попов боялся. Марика с тех пор ему было видеть неприятно. Потом как-то стерлось, Марик пошел вверх, и терять его было бы неблагоразумно.
И тут Попову вдруг перестало везти. Все его таланты остались при нем, но что-то не срабатывало. Начальство принимало лесть благосклонно, но единственное, чего ему удавалось достичь - на его промахи закрывали глаза. Интриги давали плоды, и намеченные жертвы с треском увольнялись, но на присмотренное Поповым место тут же брали человека со стороны или, что еще хуже, более молодого и прыткого коллегу.
Дома тоже не все ладилось. Жена давно зарабатывала больше него, похудела, похорошела, забегала по фитнес-клубам и салонам красоты, и к своим сорока пяти действительно выглядела ягодкой. Он даже как-то ночью полез к ней с поцелуями, но в ответ получил такую порцию отборной брани, что больше не рисковал. Сына прочил на экономический, но тот вдруг решил поступать на философский. Попов было решил применить испытанный подзатыльник, но пацан вдруг резко развернулся и посмотрел так, что стало ясно - даст сдачи.
Однако внешне все осталось без изменений - по-прежнему приходил Костя, по-прежнему бывали по пятницам у Зильберманов. Мать Попов навещал по вечерам в воскресенье. Она сильно сдала в последнее время, но пока держалась. Попов привозил ей продукты и лекарства, забирал белье в стирку, терпеливо пил чай на кухне, вдыхая затхлый запах старости и выслушивая ее лепет. Брезгливо целовал в морщинистую щеку на прощание. Искренне считал себя хорошим сыном.
***
Когда ему стукнуло пятьдесят, он понял - ждать больше нельзя. Надо что-то делать. И он сделал. Это была самая совершенная комбинация, на которую он был способен. Он просчитал все. Он превзошел самого себя. Он ждал два года. Потом красивый бросок - и все получилось. В трудовой появилась заветная запись "Руководитель отдела". По этому случаю решено было закатить банкет. Жена, правда, заявила, что организацией заниматься не будет - у нее своих дел по горло. Попов позвонил Косте - но тот, вопреки ожиданиям, что-то мямлил и помогать отказывался. Пришлось все делать самому - заказывать стол в кафе, выбирать меню, обзванивать с приглашениями знакомых. Сослуживцев пригласил только избранных. Все отказались.
Планировалось человек двадцать, но пришли только семеро - Зильберманы, Костя и две подруги жены с мужьями. Сидели за полупустым столом, ломившемся от закусок. Разговор не клеился, но после третьего тоста пошел легче. Поздравляли виновника торжества, потом пошли танцевать. Попов танцев не любил, поэтому весь вечер с женой танцевал Костя. Попову они казались смешными и неловкими, о чем он сообщил им, добродушно посмеиваясь. Костя покраснел, а жена нехорошо посмотрела, но промолчала.Часам к одиннадцати устали, и снова собрались за столом. Попова развезло, и он стал рассказывать гостям, каким трудом далось ему это место. Он откровенно любовался собой, он в деталях расписывал, как хитро он подвинул эту рыжую выскочку, как умело спихнул на нее свои оплошности, допущенные, к слову сказать, именно для того, чтобы спихнуть на нее, как красиво расписал начальству все ее пороки, как в лицо высказал ей после разгона у генерального, какая она бездарность, как она плакала потом, некрасиво размазывая тушь по щекам. Он казался себе самому Великим Комбинатором, остроумцем и справедливцем, и не понимал, почему гости замолчали и, переглядываясь, стали собираться. Первым встал Марик. Набрал воздуха что-то сказать, но промолчал. Вздохнул только и попрощался, кивнув присутствующим. За ним засобирались и остальные. Попов, изображая гостеприимного хозяина, встал, просил остаться, хватал гостей за руки, но те, пряча глаза, торопливо прощались, ссылаясь на обстоятельства.
За столом остались трое: Попов, жена и Костя. Попов благодушествовал, наливал жене шампанского, Косте не наливал - Костя их еще домой везти должен был. Но жена шампанского не пила и смотрела на него яростно.
- Ты чего не пьешь? - спросил Попов и погладил ее по плечу. Она дернулась и вдруг произнесла тяжело и медленно:
- Я ухожу от тебя.
- Куда это? - не понял Попов.
- К Косте.
- К Косте? - Попов засмеялся, потом обиделся: - Тупая ты курица, и шутки у тебя тупые.
- Это не шутки, Сережа. Мы думали позже тебе сказать, но... - робко вмешался Костя.
- Ты помолчи, не до тебя сейчас, - отмахнулся Попов.
- А ты меня не затыкай, - неожиданно уверенно осадил его Костя. - Я люблю Тасю. Давно люблю. И она меня любит.
- Она? Тебя? Да она кроме шмоток никого и ничего...
- Ты по себе-то не суди - оборвала его Тася. - Пойдем, Костя. А ты, - обернулась она к Попову - шмотки свои забери, мы сегодня у Кости переночуем. А завтра к вечеру чтоб духу твоего не было в моем доме.
- Твоем? Ты забыла, что эту квартиру мы на мои покупали?
- Тебе напомнить, сколько ты доложил, чтобы из моей двушки сделать эту трешку? Я напомню. Я даже тебе их верну. По курсу. Но чтоб завтра - понял? - Она повернулась, взяла Костю под руку, и они вышли.
Попов допил коньяк, расплатился и вышел. Домой не хотелось. Да и не было у него теперь дома. Куда идти? Он двинулся вдоль улицы, и через полчаса оказался у порога маминой квартиры. Открыл дверь, вошел. Не разуваясь, прошел в комнату. Было душно, дурно пахло, он открыл форточку.
- Кто здесь? - услышал тревожный голос.
- Мам, это я.
- Сынок, что случилось?
- Да так, ничего. Соскучился что-то. Пойдем чай пить?
- Не могу я, родной. Со вчерашнего дня встать не могу. - Мать всхлипнула.
Попов подошел ближе и понял, откуда запах. Сел рядом на стул и заплакал. Он с детства не плакал. А тут...
- Ну что ты, милый, что ты, Сереженька? - причитала мать и гладила его по бесцветным волосам - таким бесцветным, что они даже не поседели...
Он поменял матери белье, вымыл ее и уложил на чистое. Потом она заснула, а он долго сидел рядом, качался, держал ее высохшую руку в своих и думал тихонько: "Ну за что мне все это? Ну за что?"