Аннотация: История милой и робкой девушки Ясенки, что всего лишь хотела любить и быть любимой. И ради любимого решилась даже на разговор с богиней....
Женское фэнтази.
Грайсток - мир очищенный через тысячелетия после катастрофы - битвы богов, практически уничтожившей его. Почти погибший мир находят новые боги и делают все, чтобы он стал для них домом. Весь мир состоит теперь из одного единственного уцелевшего континента и множества островов всех величин и размеров.
Окаяси. Это рассказ про то, как появился еще один остров. Один из самых загадочных и удивительных в этом мире. Остров Окаяси, на котором сохранились флора и фауна погибшего мира. А также и история про ту, что слишком много возомнила о себе... банальная, в общем-то, ситуация: Она- поспорила с богами. Он - заплатил за ее грехи. А расхлебывали последствия, как всегда, совершенно посторонние, ни в чем не повинные люди. Этот рассказ о такой вот посторонней и чем для нее закончилась встреча с самой коварной богиней ее мира...
Словарь
Ясенка - главная героиня, крестьянка
Фаранек - сын мельника, любимый Ясенки
Карават - сын старосты, муж Ясенки
Узенк - староста, свекор Ясенки
Никаришна - жена старосты
Катеринка - жена кузнеца, соседка и подружка Ясенки
Окая - богиня неживой природы, в основном гор
Проклятие, что убивает... - речь идет о том времени, когда возмущенные ее наглостью, местные боги прокляли Окаянуарию Гластерскую, местную владычицу и ведьму по совместительству, пожелав, чтобы все ее мужчины умирали от ее близости (в целом). Она не осталась в долгу и то же подпортила богам жизнь. Тогда они взяли и уничтожили ее. Но ее возлюбленный муж, уже умирающий от проклятия, дошел до кургана, в котором была похоронена Окаянуария и там принес себя в жертву, вспоров грудь и достав сердце, он отдал душу в обмен на ее вечную жизнь (неправильная формулировка - результат того, что мужик умирал и уже ничегошеньки не соображал) Но, добровольная жертва ( да еще и с отдачей души... ) это вам не хухры-мухры... Короче, вот результат, курган за одну ночь стал горой, а Окаянуария стала богиней неживой природы (ну, уж на чем специализировалась!) и стала тем, кем стала. Боги попсиховали и признали ее... А куда теперь деваться-то? Она была одной из тех, кто и развязал всю эту войну, так как всю свою очень долгую жизнь любила лишь собственного мужа...
Грайсток. Окаяси...
Это случилось очень давно...
Так давно, что даже седые горы с трудом вспоминают, как все было на самом деле. Это было в те времена, когда нога ни одного оборотня еще не ступала на эту землю... В те времена, когда этот мир назывался не Грайсток... а совсем по-другому... В те времена, когда на земле еще были старые боги... И даже раньше...
Когда эти боги еще были молоды....
- Ясенка? Ясенка! - голос матери звенел на всю округу. Невысокая пухлая девушка замерла на месте, не рискуя продолжить спуск по лестнице, что была ужасно скрипучей. Просто невыносимой! А под весом Ясенки она и вовсе стонала так, словно до ее кончины оставались считанные секунды...
- Ясенка! - голос матери звенел все требовательнее. В нем уже явственно слышались раздраженные нотки. Успокоив себя, что это ей просто со страху почудилось, девушка белкой слетела вниз.
- Постой... - шепнули с сеновала. Она замерла, не рискуя поднять глаза на говорившего. Лишь яркий румянец во всю щеку показывал, что она очень внимательна. - Придешь сюда, как все лягут спать?
Румянец моментально залил все лицо и скользнул дальше за вырез простой рубашки, вышитой к празднику красными петухами. Не зная, что ответить, Ясенка хлопала глазенками, не рискуя поднять их на предмет всех своих дум и мечтаний. Очень хотелось ей прийти. Но вместе с тем было и боязно... Мало ли... о парне-то в деревне всякое болтали...
- Я не знаю... - наконец пошептала она, так и не определившись.
- Придешь! - спокойно и веско уронил парень, блестя наглыми глазами. Она все же вскинула на него взгляд, запоминая его вот таким... Сильным, красивым, молодым и наглым... Со свежей соломой в длинных взлохмаченных кудрях, что почти сливались с ней по цвету, с задорными насмешливыми глазами, карими с желтыми искрами, как густой дикий мед на солнце...
Травинка в его зубах качнулась вверх-вниз, почти гипнотизируя её...
- Придешь! - повторил он настойчиво.
- ЯСЕНКА! - грохотнул голос матушки совсем близко.
- Приду.... - выдохнула девушка и метнулась по двору к дому. Пробежала под прикрытием богато украшенной телеги сватов, осторожно следя, чтоб никому из них не попасться на глаза, шмыгнула в огород, добежала до своего оконца, молясь всем богам, чтоб его не додумались закрыть ... и куницей проникла в свою комнатку...
Сердце билось, словно бешенное в груди. Дыхание с трудом вырывалось из приоткрытых губ, пока она споро поправляла нижние юбки, да завязывала рубашку. Лента все никак не хотела ложиться ровно, так и норовила выскользнуть из дрожащих пальцев...
Но в глазах была лишь томная нега...
Как хорошо было ей этой ночью. Как жарко целовал ее Фаранек. Как крепко обнимал... Как был ласков и добр к ней... А ведь раньше почти не замечал... Сладкие мысли кружили голову. Уже месяц, как сын мельника, Фаранек, заметил ее и стал ухаживать, совершенно не скрывая, что она ему нравится. Она же была столь наивна, что поначалу даже не замечала этого. Но подруженьки быстренько разъяснили - что к чему! Присмотрелась... И поняла, что тоже очень даже влюблена...
Просто по самую макушку!
Дальше - больше...
Вечерами он провожал ее после посиделок, на глазах у всей деревни помогал ведра от колодца носить... А вчера привез ей с ярмарки, на которую они с отцом муку возили, две красные шелковые ленты! Да столь яркие, столь нарядные, каких ни у кого в селе и не было! Не устояла она... Пошла с ним на сеновал...
Долго он ее уговаривал. Уж почитай, под самое утро лишь согласилась. Но и тут была очень уж стеснительной: только обнять да поцеловать себя и дала. А больше они ничего и не успели. Почитай ни свет, ни заря крики по улице разнеслись, изрядно переполошив парочку на сеновале.
- Едут! - кричали дети, проносясь по улице.
- Едут... - загуторили взрослые чуть позже. Пришлось выглядывать, страсть ведь хотелось узнать в чем там дело? Оказалось, посреди улицы, украшенная цветами да лентами, весело позвякивая колокольцами неспешно ехала телега...
СВАТЫ!
У Ясенки аж дыхание перехватило. Сваты! Ох, видать сегодня она лишится кого-то из дорогих подруженек! Их и так-то немного было, из-за того что в год, когда она родилась шибко голодно было... Вот и оставляли только мальчишек... ну еще первенцев на всякий случай... Она была в семье старшенькой... потому и жива осталась, не досталась ни метели лютой, ни злым морозам, ни снегам белым, ни зверям диким...
Ее возраста на селе и было-то всего с десяток девок! Так почитай, едва заневестились они в этом году, так сваты и зачастили, едва посевная закончилась! То к одной, то к другой. Их и осталось-то к середине августа всего ничего... три подружки... А уж когда мать кликать начала не своим голосом, заподозрила девушка, что-то неладное.... И точно! К ним во двор завернула телега с чинными, важными, наряженными словно купцы, первыми людьми на селе - старостой, мельником, кузнецом да ведуном...
- Ой! - она испуганно зажала рот рукой, глядя на любимого. - Это что это...? - она даже не решилась тогда спросить его. Ей показалось и так все понятно. Сватов всего четверо! Нет с ними пятого - отца жениха! Значит, для кого-то своего сватают. А кто ж с нею-то рядом? Вот то-то и оно! Так чего было зазря спрашивать? Да и потом, из неженатых, сейчас имелись лишь у мельника сынок, да у старосты... да только сына старосты, угрюмого, вечно всем недовольного мрачного парня по возрасту уже можно было смело в мужики записывать! Какое уж тут сватовство?
Вот и трепетало сердечко девичье. Тряслись руки, пока повязывала даренные ленты. И хотелось ей бежать в светелку, да только ни к чему спешить было... Невесте полагалось быть скромной, тихой, смирной...
Такой она и была...
- Матушка... - горло перехватило. Слезы застряли, колом встали в горле, буквально душа ее. - Как же это? - Ясенка смотрела огромными синими глазенками, чистыми и невинными, как весеннее небо на мать, а та лишь отворачивалась. - Матушка... За что? - ей не хватило дыхания и слезы все же потекли по щекам. - Он же совсем старый... матушка?
- Что ты его, варить что ли будешь! - разозлилась мать, отводя взгляд от единственной дочери, кровиночки и любимицы. - Замечательно заживете! Лучше всех на селе! Староста и избу как раз ему закончил. Почитай, хозяйкой полновластной войдешь в свой дом!
- Но... он же страшный... - выдохнула девушка свой последний "аргумент".
- И хорошо... - поджала губы мать. - Страшненьких зато Окая не трогает...
И такой стужей веяло от этого имени, что кажется даже солнце нахмурилось, прикрылось тучками. Она еще пыталась плакать, уговаривать, просто перечить и упрямиться, да только кто послушает молоденькую девчонку? Только и смогла вызнать почему родители так споро, за первого кто посватался, выдают ее замуж....
Слух по деревне прошел, что у них с Фаранеком уже все было...
Как ни убивалась, как не отрицала Ясенка, все без толку. Очень уж боялись родители, что больше желающих на нее не найдется. Мать по-своему дочь понимала, да только и рисковать ею не могла. Не для того она ее в тот страшный год сберегла, чтобы потом всю жизнь глядеть как она одна мается! Как лучше хотела...
Свадьбу справили осенью...
Фаранек на пиру ухаживал за какой-то молодой красоткой. Совсем еще зеленой пигалицей... Кажется, дочерью вдовы Захарасты. Но Ясенке было в тот момент уже все равно. Ни жива, ни мертва смотрела она на происходящее. Словно и не с ней, то было. Словно не ее, любимую дочь, родную кровиночку, как корову в ярмарочный день отдали первому попавшемуся мужику, даже не поторговавшись... Лишь бы деньги заплатил...
И он платил. Сам новоиспеченный муж, Карават, сын старосты Узенка, был не беден. Да и отец на радостях, что сына наконец-то пристроил в хорошие руки, денег не пожалел... А только ничего этого Ясенке не было надобно! Ни платья нового, из дорогой заграничной материи с огромными синими цветами пошитого; ни сапожек красных, никем не ношенных; ни лент атласных, ни перин, ни подушек, ни сковородок, ни кадушек...
НИЧЕГО!
Ничего она не хотела от этого человека. Не мил он ей был. Да только его это волновало также мало, как и ее родителей.
- Стерпится, слюбится... - только и сказал он ей, когда подкараулив его как-то вечером, попросила она его не губить ее молодости... Сказал и ушел. Даже провожать не стал. Словно не понимал, что будущей жене придется идти обратно домой по ночному селу....
Она тот страх навсегда запомнила...
И его равнодушие...тоже...
- Ясенка! Ясенка! Слыхала новости? - окликнула ее соседка, отвлекая от работы. С трудом разогнув ноющую спину, молодая женщина оперлась на тяпку, которой окучивала картошку и спокойно, даже равнодушно посмотрела на Катеринку, молодую красивую женщину в новенькой кофточке, что жила с мужем и детьми по соседству. С той-то стороны ее огород граничил с огородом свекра. А с этой, с огородом кузнеца. Сама кузня, как и мельница были за пределами деревни, возле реки. А дома - тут. Муж Катеринки цельными днями бухал огромным молотом по наковальне и к вечеру от звона и грохоту дурел настолько, что дома не желал слышать ничегошеньки, ни единого лишнего звука! Вот Катеринка и стремилась за день наболтаться вдоволь, чтобы выдержать вечернее молчание.
Так что во всем селе не сыскать было человека, что знал бы больше новостей, чем жена кузнеца! Все-то она знала, все ведала, но была при этом нрава легкого, незлобивого, хохотушка и мастерица петь да плясать, так что на селе ей прощали эту ее "маленькую" слабость.
- Ну? - кивнула женщина, показывая, что готова немного передохнуть, все равно спина так ноет, что не согнешься - надо бы, по хорошему-то, и вовсе пойти прилечь, чтоб мышцы расслабить, да только кто ж ей позволит посреди дня разлеживаться? Муж, что должен скоро вернуться с поля? Или свекор, что зорко следит, чтобы все работали? Он, старый, и своих всех в страхе держит, и невестку успевает запугивать...
Вот, уж вроде десять лет она замужем, а все свекра боится. Как тогда, после свадьбы, когда сбежала она, желая утопиться в речке, только бы не ложиться в постель с немилым. А он за ней следил. Да не понял, что топиться пошла, решил, на свидание к сыну мельника в первую же ночь побежала...
Осерчал староста. За косы приволок ее обратно к сыну. Гости еще не разъехались. Вот все они и стали свидетелями, как разъяренным мужик бил вожжами беспутную девку... И то, что сына мельника застукали в ту ночь с другой, его совершенно не волновало! Месяц Ясенка была между жизнью и смертью. Так избил ее ирод проклятый, чуть совсем насмерть не запорол. Хорошо, отец родной не выдержал, остановил. Матушка забрала домой, выходила, вылечила. А через месяц, как только стало известно, что она пришла в себя и даже встает, пришли муж да свекор и силой увели ее "домой"...
Ясенка равнодушно пожала плечами, скидывая воспоминания, что тяжким грузом лежали на плечах, клоня к земле. Прошло все. Все равно ей стало, что будет дальше. Тихой тенью, отражением мужа стала когда-то смешливая девчонка. Но Катеринка, что с детства дружила с ней, так и осталась ее подружкой, и пыталась делать вид, что все хорошо, что Ясенка совсем и не изменилась...
- Слушай, что узнала! Ты сейчас просто умрешь от ужаса! - затараторила подружка, как всегда стремясь сказать все и сразу, и не слишком-то заботясь а успел ли хоть что-то разобрать ее слушатель. - Говорят Окая вернулась!
Вздрогнул воздух и стал холоднее, едва было произнесено это имя вслух. Ледяной пот побежал по спине Ясенки. Вот тебе и равнодушная!
- Кто? - только и смогла она вымолвить, напрягаясь всем телом, уже зная, что услышит страшную, невыносимую новость...
- Да этот... сын мельника! Бабник ненасытный! Наконец-то услышали боги наши молитвы да и наказали его! Сколько было у всех от него проблем, просто не перечесть! Да далеко ходить не надо, ты сама-то? Едва не померла из-за этого поганца, а он зенки свои бесстыжие вылупил тогда и хоть бы слово сказал: так мол и так, не со мной она была, я вообще другую огуливал! Тварь он! - припечатала подружка с чувством, останавливаясь, чтобы вдохнуть воздуха побольше. Хотела было поведать как и ее не минул своим внимание этот гадкий подлый тип, да только разговаривать было уже не с кем. Тихая, спокойная, медлительная, словно замиравшая на ходу Ясенка, сорвалась и убежала быстрее ветра.
- Это вот что это сейчас было? - недоуменно поинтересовалась соседка у брошенной тяпки. - Это она куда понеслась-то? Неужели за мужа своего так испугалась? Вот бы уж не подумала никогда, что там такая любовь... Да...
Она отошла от забора, на который опиралась во время разговора, недоуменно качая головой и тихонько охая - последние недели донашивала своего третьего. Еле передвигалась, словно утка переваливаясь с ноги на ногу, а все ж везде успевала, про все знала, столько тайн ведала....
Чем и гордилась неимоверно!
Покряхтывая и постанывая, Катеринка двинулась к калитке, что вела на улицу. До прихода мужа есть еще пара часов, а значит, она еще успеет сбегать к Никаришне, свекрови Ясенки... пусть и она порадуется! Хотя...
Что ж, по сути-то, радостного в том что молодой, полный сил и здоровья, красивый мужик сгинул? Да и разве можно пожелать ему было такой вот участи?
Такую-то даже убивцу какому и то не пожелаешь...
Все же пожалела непутевого добрая женщина...
А Ясенка неслась к реке, не разбирая дороги. Добежала, бухнулась на колени в высокую траву на пригорке и забилась, захлебываясь рыданиями. Выть хотелось в голос, да только и будучи помраченным, разум крепко помнил полученную вперед науку. Она сейчас взвоет, а через пару часов свекор уж про то прознает, да опять за вожжи возьмется: по ком выла, коли муж твой жив - здоров? Нет, не желала она больше испытать тот ужас и боль, что пришлось ей тогда пережить, а только и виновника, непутевого да наглого забыть не смогла. Не простила. Не здоровалась более никогда. Глаз на него не поднимала и даже смотреть в его сторону себе не разрешала....
Но по ночам, когда муж, насытившись, засыпал, давясь обидой и слезами, вспоминала ту, единственную ночь, когда мужские объятия несли ей радость и удовольствие, когда поцелуи были не только крепки, но и полны нежности... Когда того, кто был с ней, заботило не только собственное удовлетворение... Когда и о ней... думали...
Пусть совсем немного...
А все же...
И вот теперь нет его... И уже никогда не будет. Не передумать. Не повернуть все вспять. Не дождаться смерти постылого, нелюбимого мужа, да жуткого свекра, чтобы все же решиться... хоть разок узнать.... А как это может быть? А с... НИМ.... не было бы ЭТО... по-другому? Так, как рассказывает Катеринка? Что от счастья кругом голова и думаешь лишь об одном - только бы это никогда не кончалось... Только бы смотреть в его глаза, чувствовать руки, губы, все его крепкое, сильное тело тесно прижатым к твоему... только бы любить его и быть им любимой...
И что? Все кончилось? Просто так? Потому что какой-то твари, старой настолько, что даже солнце не сможет вспомнить ее молодой, приспичило... Она запнулась, припоминая что она знала про эту напасть: из века в век забирала самых привлекательных, сильных да красивых мужчин из окрестных сел и городов Окая. Да вот только для чего они ей надобны? Что она с ними делала? Люди толком и не знали. Болтали, конечно, разное. Особенно ушлые упирали на то, что всегда забирала она самых красивых. Если растет малец ладным да пригожим, так нет - нет, да и сожмется сердце у матери - на погибель сына ростит! В каждом доме, где парень в жениховский возраст входит, замирают родительские сердца....
Матерям лишь молиться остается: только б успел дитятко оставить...
Да что толку? Не ждет Окая. Не спрашивает разрешения. Не принимает доводов и не выдает отсрочек. Просто однажды материнское сердце вдруг понимает: все! Не вернется больше он. Не стоит и ждать...
С другой стороны, ведь если первый ходит ладным да складным, но лицом просто приятный, а второй - красавчик, да здоровьем слабоват... То заберет божество первого. Богачи да знать про то уже давно смекнули, заметили. В последнее время все меньше среди них ушедших. Все больше детей остаются в домах. Ну и что, что худой да слабый? Ему же не косить, не пахать! Чай проживет как-нибудь! Лишь бы жил...
На селе шибко-то худым не останешься, коли работать с утра и до ночи, да питаться простыми продуктами, а не заморскими деликатесами, от которых никакой пользы - одна икота, да кручение в животе случается... Получается, и сила ей зачем-то надобна?
Рыдания давно стихли. Она просто лежала в густой пахучей траве, смотрела в небо на проплывающие облака и думала. Так погрузилась в свои мысли, что даже не замечала ничего вокруг...
- АГА! - радостно рявкнули прямо над ней. В поле зрения возникло грозное лицо свекра, перекошенное для пущего устрашения, особенно злобной миной. Ослепленная ярким полуденным солнцем, Ясенка не сразу даже разглядела его. Впрочем, "горячо любимого" родственника она узнала бы и с закрытыми глазами, не по звуку, так по запаху...
- Ну и чего ты ту разлеглась, тела ленивая? Али тебя давно хворостиной, как тупую скотину, не поучали уму-разуму? - вопросил он, оскаливаясь. Женщина вздрогнула, вставая, неловко пытаясь оправить непонятно когда задравшийся подол, что так некстати оголил ноги. Взгляд свекра стал еще подозрительнее.
- А ты вообще, чего это тут легла? - очень спокойно произнес он, осматриваясь.
- Устала очень... - пролепетала она, непроизвольно втягивая голову в плечи и ссутуливаясь.
- Устала, говоришь? - она кивнула, не рискнув отвечать. - Так чего ж дома не легла? - поинтересовался он подозрительно довольным голосом.
- Дома всегда работа найдется... - прошептала она, уже понимая, что расправы в этот раз ей не избежать и стараясь хоть немного уменьшить "родительский" гнев. - Разве ж совести хватит лежать... - голос ее совсем стих.
- Совести? - изумился свекор. - Совести? - голос повысился на октаву, приобретая неприятную резкость. - А пробежать мимо родного свекра, даже не обернувшись на его слова - на это у тебя, значитца, совести хватило, да? - заводился он все больше. - А валяться посреди рабочего дня, словно она - дщерь королевская и делать ей и вовсе ничего не потребно, на это нам совести хватает, да? - Она уже знала эти интонации. В следующее мгновение тяжелая мужская рука коротко, без замаха, врезала ей по лицу. Голова мотнулась в сторону, рот наполнился слюной и кровью, потом пришла боль и запульсировала, отупляя, почти сводя с ума, а ее мучитель еще только лишь разогревался....
Только бы ногами бить не стал... как-то устало подумала она, почти не вслушиваясь в непрекращающийся крик. Следующая пощечина не заставила себя ждать. Слезы текли по лицу, смешиваясь с кровью и слюной. Но она ни их, ни струйки из носа не вытирала. Зачем? На этом он никогда не останавливается...
- Ах ты, корова блудливая! Ах ты тварь поганая! Учишь тебя, учишь! Наказываешь, сил не жалеешь, а ты? - пощечины следовали теперь одна за другой. Не слишком сильные, не такие как первые две, все же он был не готов закончить так рано и растягивал свое "удовольствие", но достаточные, чтобы в глазах потемнело и голова превратилась гудящий колокол.
- По-хорошему ты совсем не понимаешь, да? Боги тебе ума не дали? Так теперь еще и за старое принялась? Чего сюда приперлась? С кем была, отвечай бесстыжая? С кем в траве валялась, для кого ноги раздвигала, дрянь бессовестная!
Она поняла, что дальше пытаться стоять будет большой глупостью с ее стороны. Собственно говоря, выстоять под тем градом ударов было уже невозможно. Женщина свернулась калачиком и подвывая от боли. Собственно говоря, больно было не так сильно, как она рыдала. Но если плакать тише или не так сильно, то он будет бить до нужной тональности плача...
Что у нее еще одна пара ребер лишняя что ли?
Вот бы умереть... - как-то вяло подумала она.
- Что б ты сдохла, скотина безродная! - выдохнул Узенк, отступая от невестки. От деревни к ним уже спешил Карават. "Опять обидится..." - раздраженно подумал мужик, глядя на окровавленное грязное существо, слабо пытающееся встать. Еще несколько минут назад это была вполне привлекательная 26-летняя женщина!
- И отчего Окая не берет баб? - сплюнул он в траву возле "родственницы". И побрел навстречу сыну.
- А действительно? - тихо прошептала с трудом выпрямляясь Ясенка. - Отчего?
Муж при ней ни слова не сказал отцу. Сам не бил... Нет... Он сам ее вообще не трогал никогда. Не прикасался к ней даже просто так, словно она заразная. Разве что, когда... долг супружеский исполнял. И то, странно как-то, закрывал ей зачем-то лицо платком. Дышать под ним было тяжело, так как ткань плотная (наученная первым горьким опытом, женщина с тех пор всегда держала на сундуке возле кровати чистый платок для этих целей, так что запахи не особенно мешали жить, только плотность ткани), да и глупо это, ведь свет он все равно сначала гасил, так зачем же закрывать лицо, если все равно ничего не видно?
Ясенке это казалось очень странным, словно бы показывало, что с мужем ее что-то не так. А еще ей каждый раз было очень-очень страшно. Она знала, что в темноте все равно ничего не увидит, но сам по себе платок пугал неимоверно...
И в этот раз муж никак не проявил своего интереса к ее участи. Махнул рукой, мол иди уже, и заговорил с отцом о запасах сена: стога пора было перевозить, как бы не украл кто... Абсолютно никак не касающаяся произошедшего, тема... Она тяжело вздохнула, с трудом передвигая ноги. До села был близко пока от него бежала, а вот теперь казалось, далеко, как до горы Окаи...
Как сказала о ней, так сразу и вспомнила. И снова сердце сжала ледяная рука отчаяния. И взгляд невольно метнулся туда, где белела одинокая раздвоенная вершина. Даже странно, что гора одна стоит. Разве вообще горы бывают расположены по одной? Говорят, раньше это была и не гора вовсе, а курган высокий, в котором похоронили кого-то... а гора та выросла за одну ночь....
Может правда...
А может просто болтают?
Чем больше Ясенка об этом думала, тем больше ей казалось это правильным. Она думала об этом, когда шла по улице и люди смотрели на нее и качали головой. Ей было не стыдно... нет. Уже привыкла. Да и более интересные мысли у нее теперь имелись...
Она думала об этом, когда умывалась и замазывала раны на лице и плечах целебной мазью, что для нее готовила Катеринка - внучка местной травницы. Она думала об этом, когда накрывала на стол и кормила вернувшегося недовольно молчащего мужа и детей. И когда убирала со стола. И мыла посуду...
И когда в полутьме искала забытую на огороде тяпку...
И когда легла и муж накрыл ей лицо платком....
Она думала: надо пойти и посмотреть на эту гору. Вдруг, Фаранек еще жив? Вдруг, она найдет его? Или встретит Окаю и уговорит его отпустить? Быть может, можно один разок поменять жертвы местами? Может быть ей разрешат заменить Фаранека?
Она ушла ночью...
Закончив, Карават сполз с нее и почти сразу захрапел. На сон муж никогда не жаловался. Да и то сказать, может городским и тяжело уснуть, а вот в деревне за день так умаешься, так упашешься, что падаешь и засыпаешь, как убитый, едва свет погасят! Так было всегда. Так было и сегодня. Для всех на селе, кроме нее...
Ясенка беззвучной тенью выскользнула из-под одеяла. Ей не нужен был свет. В своем доме она знала каждую половицу, каждый уголок, каждый закуток. Достала теплый платок и запасную куртку мужа, что свекор привез ему в подарок на прошлой неделе, Карават ее еще даже не видел - в горах, говорят, ночи холодные. И соль - в дороге посолить еду. Взяла нож и огниво. Взяла фляжку - долбленку, сделанную из тыковки и амулет, заговоренный ведуном от злых тварей ночных. Поцеловала детей. Она их очень любила, только вот почти не видела. Утром, едва успевала она их покормить, как муж уводил их к матери и возвращал их лишь вечером, как раз поужинать и спать лечь.
- Чтоб они не мешали тебе работать! - приговаривал, посмеиваясь, свекор. Он с женой относился к невестке свысока, считая себя выше по положению, и близнецы, когда подросли, глядя на деда с бабкой стали так же смотреть на мать. Грубить пока не грубили, но и тепла особого не было. Не давали ни обнять себя, ни приласкать...
Не нужна она была им...
Совершенно...
Как и вообще никому на этом свете! - вдруг поняла она. Вытерла слезу, одиноко соскользнувшую куда-то под ворот, завязала в платок весь нехитрый свой скарб. Одела свои красные сапоги (так со свадьбы и лежали в сундуке, лишь два раза и разрешили ей их надеть), натянула куртку мужа - она потеплее и подлиннее...чего греха таить? На нее после свадьбы особо-то не тратились...
И вышла на улицу. Ни одна собака не гавкнула, когда она покидала село. На прощание подошла к родительскому дому. Постояла, глядя на окна. Низко поклонилась воротам, благодаря родителей мысленно и прося у них за все прощения, и пошла. Не боясь ничего. Ни о чем не молясь. Ни на что не надеясь. Она просто уходила отсюда, из этой страшной жизни, что когда-то, десять лет назад, казалась такой заманчивой, такой...
Многообещающей....
Такой... сладкой...
Он вонзался в ее упругое тело....
Снова и снова. Но лишь смех слетал с ее губ. Он давно взмок. Силы его заканчивались. Это была долгая ночь. Очень долгая. Ночь, за которую ему не дали отдохнуть ни разу дольше пяти минут. И все повторялось. Снова и снова. Ее плоть. Ненасытная, жадная, словно пожирающая, поглощающая его, плоть...
И ее смех...
Мужчина скатился, обессиленный, так и не завершив начатого. Лежал, тяжело дыша, как загнанный зверь, коим он себя, собственно говоря, и чувствовал и тупо пялился в потолок....
- И это... все? - голос был спокоен, но легкая раздраженная нотка была очевидна ему так же, как если бы она закричала на него. Он был "в гостях" у богини Окаи всего три дня, но за это время уже успел научиться отлично распознавать малейшие нюансы в оттенках ее голоса. Жить захочешь, и не такому научишься! А он хотел жить. Он очень хотел жить!
Раньше его не интересовал быт. Он не поторопился жениться и завести детей. Зачем? Окаи не было уже больше ста лет. Люди стали забывать, как она была опасна. Он гулял, прожигая жизнь. Не слушая ни советов отца, ни просьб матери. Сегодня с одной, завтра с другой....
С молоденькой, едва оперившейся девчонкой, что изнывала от любопытства. Со вдовушкой, что тоже изнывала, но уже от тоски. С женой местного правдолюбца, что чувствовала некую... неудовлетворенность. И с заезжей аристократочкой, что желала развлечь себя "пикантным" сельским приключением... Слово-то какое глупое...
Он гулял, раздавая себя направо и налево....
Не от того, что был плохим по самой своей природе и сущности. Вовсе нет. Быть может, если бы он сразу влюбился... Или позволил себе потом хоть раз полюбить... Но... Зачем? Становится таким же идиотом, в каких частенько превращались влюбленные? Нет уж, увольте! Он боялся этого и не хотел. Все думал, что его невеста просто еще не подросла...
Не подросла...
А теперь и заневестится без него, и замуж выйдет. А он сдохнет в этой чертовой горе! Причем, если так пойдет и дальше, то сдохнет он намного раньше, чем предыдущие "кавалеры" голодного божества.
- Что ж ты за тварь-то такая? - думал он, глядя, как она грациозно и плавно выскальзывает из постели, если можно было так назвать слегка обтесанную глыбу холодного мрамора, едва прикрытую здоровенной шкурой неизвестного ему животного...
Потягивается, ничуть не стесняясь своей наготы, хотя на его скромный взгляд, стоило бы и прикрыться! Ему было всего тридцать. А ей, судя по тому, что он видел, все пятьдесят! А если судить по тому, что он слышал, так и вовсе получалась астрономическая сумма. На его взгляд, чем старше становилась женщина, тем она должна была себя скромнее вести на публике. Нет, это понятно, что в пятьдесят многие могут себе позволить то, на что никогда бы не решились в двадцать, и даже тридцать! Но надо же правильно подбирать себе публику, в конце-то концов!
Однако сказать об этом, особенно после того, как его провели по недрам горы, с так сказать, ознакомительной (в плане его дальнейших жизненных перспектив) экскурсией... не рискнул бы и более смелый человек. У него до сих пор стояли перед глазами искореженные тела несчастных, что попали сюда до него... Им оставалось лишь умерть...
А Фаранек хотел жить!
Хотел жениться. Любить жену, родить и растить детей. Он вдруг осознал, как ему хочется простых, семейных радостей... Но, увы, для него это стало теперь недосягаемой, нереальной, навеки потерянной мечтой... И от этого рот наполнялся горечью и почему-то щипало в глазах. Хотелось все крушить, материться, напиться в хлам и набраться смелости, чтобы сказать Окае в лицо все, что он о ней думал, только для того, чтобы конец наступил поскорее... Сразу. Пускай это малодушно. Одним ударом. Раз и все. Пускай это трусливо. Пускай позорно. Пускай... Ему все равно. Никто не узнает. А мнение самой хозяйки "последнего приюта" его мало интересовало...
Вот только ничегошеньки у него не получится, понял он, когда по ее знаку, кровать под ним вдруг зашевелилась. К горлу подступил комок страха и тело покрылось липким, противным потом. Он попробовал вскочить с нее. Но это было бесполезно. Каменные края проворно вздымались вокруг него, словно волны в море. Шкуры так ловко выскользнули из-под него, словно все еще были живыми. Камень мягко, но четко зафиксировал его - руки и ноги как будто оплели каменные оковы. Поймали его в полусидячем положении, но по одному божественному жесту распрямили. Жестко и неумолимо, но пока без излишней боли.
- Видишь ли, мой милый мальчик... - Окая подошла и склонившись, всмотрелась в испуганные медовые глаза. - Ты мне нужен исключительно... как еда...
Она рассмеялась, показав ровные белые зубы:
- Да-да... Не знаю, что именно сохранилось обо мне в этих ваших легендах, но правда такова - я съем тебя! - Она опустилась рядом и провела длинным жестким когтем по груди, прямо меж судорожно вздрагивающих ребер. - Я съем тебя, мой мальчик, в любом случае. - продолжила она, почти интимным шепотом. - Ты - моя жертва. Ты откликнулся на мой зов и не смог устоять. Тебя уже не спасти. Даже если я сейчас просто отпущу тебя, (делать я этого не собираюсь, не обольщайся, просто объясняю... интересно, зачем?), ты все равно уже не сможешь выжить. Давным-давно, еще, когда я только стала тем, кем стала, - ее глаза подернулись мечтательной дымкой и вся она стала словно...человечнее, что ли. - Я несколько раз совершала подобную глупость с особенно... впечатлившими меня мужчинами. Не такими как ты... - покачала она головой, насмешливо сверкая глазищами. - НЕТ! Это были именно МУЖЧИНЫ! С большой буквы. Во всех смыслах этого слова. Сильные, мужественные, умеющие и любить, и прощать, и жертвовать собой, и биться до конца...
- Я отпустила их. - она тяжело вздохнула, отстраняясь. - Я совершила эту ошибку трижды... - Бездонные глаза невидяще устремились вдаль, мысленным взором божество скользило по своим владениям.
- На этой горе есть четыре могилы. В трех из них покоятся их тела. Вечно молодые и прекрасные... Их тела единственная плоть человеческая, что есть здесь. Ну... и теперь вот еще твоя. Впрочем, скажу тебе сразу же, надеяться тебе не на что. Мое проклятие уже коснулось тебя и убивает не менее верно, чем это сделаю я. Если все будет так, как идет, ты проживешь еще... - она окинула его внимательным взглядом, оценивая. - не меньше месяца так, как есть... И еще... год! Да, еще год в остальных... состояниях!
Окая с победным видом взглянула на свою жертву. Увы! ЕЕ слова совершенно не обрадовали этого глупого человеческого мальчишку. Вместо благодарности (за то, что она ему все объяснила - это раз! За то, что не разозлилась и дает ему еще месяц пожить нормально, в смысле - в таком виде! - это два!), он забился в оковах, словно в припадке падучей, выкрикивая такую... мерзость, что она даже слегка растерялась. У неё были отлично работающие мозги и оччччень образная фантазия, но даже это не помогло сразу же визуализировать все, что изрыгал его грязный ротик!
Божественная запуталась в попытках понять, как сделать тот или иной вариант описываемых им красочных ругательств, и почувствовала себя полной дурой. И естественно, она разозлилась! Потому как, какая же женщина (а Окая когда-то была безусловно женщиной... Причем человеческой женщиной!) не разозлится в такой ситуации? И она отреагировала! Ярко, бурно и недвусмысленно!
Не стоило ему ее злить!
Кровать дрогнула, становясь мягкой, как теплый воск, и такой же податливой. Вот только это был совсем даже не безобидный воск! Это был мрамор. Причем холодный! И когда Фаранек стал быстро погружаться в него... ощущения перехлестнули через край. Эмоции сорвали все возможные барьеры....
Он кричал, умоляя. Он обещал все, что угодно, лишь бы остановить этот ужас! Это погружение в холодный камень, что постепенно возвращается к своим естественным параметрам... Камень стал вновь камнем. На поверхности осталось лишь человеческая голова и приблизительно часть грудной клетки. Мужчина не мог толком даже дышать. Не было сил вдохнуть, камень сковывал его, не давая полностью развернуть легкие. От испуга он попытался дышать как можно чаще, что только ухудшало его положение. Воздух вырывался наружу с жуткими всхлипами и свистом.
- Прекрати! - голос хлестнул не хуже, чем рука. - Возьми себя в руки! Если ты что-то повредишь себе, я уже не смогу выпустить тебя обратно!
От подобных перспектив он вновь задергался, невольно хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег.
- Нет, ну что за мужики теперь пошли? - она искренне расстроилась, подумывая о необходимости полного погружения, чтобы не видеть всего этого... спектакля. Но взглянула в его дикие глаза и поняла, что это его просто убьет. Пришлось банально сменить комнату, чтобы не видеть этих судорожных движений умирающей бабочки...
Нет, она конечно же, может просто не доставать его потом, но здесь имелось одно весьма существенное "но"! Окая питала себя человеческими эмоциями и эманациями. Как и любое божество, она могла, конечно же, брать от своих жертв практически любые виды энергии, но... будучи богиней природы (причем, скорее неживой, чем живой) предпочитала эмоции равновесия, гармонии, наслаждения...
Поэтому максимально, столько, сколько выдерживала убиваемая ее проклятием жертва, она питалась сексом (сама практически не чувствуя ничего) и лишь потом переходила на другие эмоции и чувства- страх, ужас, боль... Но будучи существом, автоматически стремящимся к равновесию, Окая гораздо с большим удовольствием воспринимала энергию любви и удовольствия. Именно из-за гармонии, кстати, она и не могла брать женщин. Это всегда должна была быть ее противоположность...
Она шла до подножия горы три дня...
Шла не по дороге, а прямо сквозь лес и поля, ориентируясь лишь на маячившую перед глазами гору. Пару раз, уже в глубокой темноте, останавливалась на ночлег. Женщина шла бы и ночью - все равно спать в окружении какофонии невыносимых звуков было слишком страшно, но стояло новолуние, и было слишком темно, а факелов она захватить не додумалась. Поэтому она просто забиралась на какое-нибудь дерево, привязывалась платком к стволу и всю ночь проводила в состоянии между дремой и бодрствованием, больше похожим на бред...
О еде, уходя из дома, она тоже почему-то не подумала, поэтому пришлось голодать. Ела какие-то листья и травы, что казались ей вроде бы знакомыми, пару раз встретила еще зеленые ягоды... Съела и их...
Не стоило, конечно... Но ей было уже все равно. Телесные страдания, казалось бы, должны были хоть немного взбодрить ее, вернуть прячущийся от действительности разум к реальности мира, но этого не произошло... Амулет исправно сработал, заклятый на совесть, и ни одна ночная тварь так и не приблизилась к ней достаточно, чтобы хотя бы стать различимой в ночных тенях, но вот угадывалось... угадывалось ей много чего...
Ей казалось, что твари ночные на разные лады выли и рычали ей проклятия, и в каждом звуке, что тревожил ночную тьму слышался ей голос свекра, обещавший все муки, кои только бывают на земле и под землей. От того даже мысли не возникло у нее, чтобы сдаться и повернуть назад. Лишь у самого подножия, когда величие горы и ее размеры заставили захолонуть маленькое сердце несчастной женщины. Мелькнула где-то на задворках сознания робкая мыслишка, что дескать, можно было бы просто уйти... в другое село, к примеру... И попробовать жить там... Но тут же встало перед глазами злое лицо старосты и тело невольно вспомнило вкус кнута, как будто испытало на себе его лишь вчера...
И мысль ушла, так до конца и не оформившись во что-то путное...
Поднявшись докуда смогла, Ясенка выбрала при свете клонящегося к закату светила относительно ровную площадку. Собственно говоря, подняться-то можно было и повыше, и время пока еще позволяло, да только уж больно площадка была хороша, и рассчитывать на то, что ей встретиться что-то подобное во тьме, которая в скором времени покроет землю, женщине не приходилось. Ей слишком часто не везло в жизни, что бы надеяться хоть на что-то. Умылась остатками воды и как смогла привела себя в порядок. Так и не понадобившейся солью очертила вокруг себя круг. В него и вещи сложила, чтобы если что - не выскакивать за ними из-под защиты...
Помолилась как могла, всем богам, которых помнила и... с последним лучом солнце полоснула себя по руке ножом... Не рассчитала остроты и перерезала слишком сильно, пальца враз потеряли всякую подвижность, а рука повисла безжизненной плетью, пульсируя болью такой сильной, что казалось, до этого и не испытывала она боли вовсе... Слезы бежали мокрыми дорожками по щекам и вниз, на грязную рубаху, сверху перевязанную крест накрест цветным платком, и мочили и то, и другое...
- Матушка Окая... - она не знала как начать, в голове было пусто и все мысли лишь о боли. Тупо смотрела, как тяжелые капли собственной крови падают на камень под ногами, что с заходом солнца стремительно холодел сам и холодил ее голые коленки, на которых она стояла, кланяясь горе...
Не умели у них молиться Окае...
Да и что же в том удивительного? Никто и никогда не видел от злой богини добра, так чего зазря воздух сотрясать? Одни проклятья были у Ясенки на языке, время шло, заметно похолодало и вокруг все шевелилось, привлеченное запахом свежей крови. Не зная, что делать, она махнула мысленно на все рукой и забормотала все подряд, рассчитывая непонятно на что... Если у ж совсем честно говорить, то ни на что бедняжка и вовсе не рассчитывала, справедливо предполагая, что пришла сюда умирать, вот только смертью ее, как она подозревала, станет вовсе не могущественная и грозная божество, а какая-нибудь неизвестная людям тварь, что и покончит с ее земными страданиями...
И уж совсем не ожидала она, что в ответ на ее несвязное бормотание, расступятся скалы и выйдет оттуда женщина красоты невиданной, статная да богатая, в каменьях да тканях драгоценных...
Этот странный зов пришел словно из ниоткуда. Просто внезапно, далеко-далеко, где-то на грани сознания, Окая вдруг услышала тихую бессвязную речь. Говорила женщина. О чем-то молила, чего-то обещала, срывалась на плач и всхлипы, повторялась, умоляла...
Не это поразило божественную. Вовсе нет. Просто за столько столетий, что она существовала в божественном состоянии, она впервые столкнулась с подобным явлением. Замерев перед кроватью со своим последним "приобретением", она как раз мучительно размышляла, что же теперь с ним делать? Он оказался слишком слаб, вернее даже не он сам - тело по-прежнему было в приличном состоянии, но вот разум... Ночь, проведенная в зафиксированном положении оказалась для него слишком жестоким испытанием. Она винила в том лишь себя - просто за последний век, который она провела "в гостях" у "великих" богов, она совершенно позабыла, сколь хрупкими были люди. И вот результат!
Теперь она в расстройстве думала, что если бы она так не поторопилась, если бы просто закрыла его тут, в комнате на пару дней на воде и хлебе, она вернее бы достигла того послушания, что ей требовалась. В своем нынешнем состоянии он был пригоден разве что для боли... И то, пранны с него можно было собрать с гулькин нос...
Дура! Такой источник испортила....
Она мысленно кляла себя на все лады, когда где-то на грани своей ауры почувствовала невыразимо приятный всплеск. А потом еще один... И еще... Пранна, поступавшая в нее, была такой... она даже не могла подобрать подходящего слова... качественной, что ли... Более питательной, более сильной, более гармоничной чем все, что она когда-либо получала до сих пор от кого-либо... Но самое главное, эта пранна несла вместе с питанием ее жизненных сил, такое... удовольствие...
Да! Именно удовольствие... Она так давно не вспоминала это слово. Оно было забыто ею. Оно стало для нее почти запретным. Она смирилась с его потерей и запретила себе даже вспоминать само это слово. Но вот...
Ооооо!
Теперь она понимала, почему остальные боги так яростно сражались за каждого верующего. Как же она была глупа до сих пор! Как самонадеянна и глупа! Она-то, по наивности, думала, что нашла способ брать то, что ей было надо от людей, намного эффективнее, чем это делали все остальные... Ей просто не с чем было до этого момента сравнивать! Теперь же, когда она чувствовала этот робкий, и наверняка совсем слабенький ручеек, что тем не менее питал ее намного эффективнее, чем та двадцатка энергетических потоков, что тянулась от вмурованных в скалы мужских человеческих особей, Окая понимала, как она была не права...
Она еще не успела подумать о том, что же ей следует сделать, а ноги уже сами несли ее на тот склон, с которого ей слышался тихий голос, то ли плачущий, то ли заклинающий божество обо всем и ни о чем...
Богиня не знала, что делать с ней...
Это Ясенка поняла сразу же. Давно отвыкшая от какого-либо общества, практически позабывшая, что можно говорить еще с кем-то кроме тех несчастных, что она мучила и убивала, Окая оказалась плохой собеседницей. К тому же, она была слишком властной особой изначально, и столетия одиночества и злодеяний отнюдь не улучшили ее характер. Выйдя из скалы, она несколько минут молча взирала на молодую женщину, недоуменно слушая ее невнятные объяснения, потом, все так же молча, ухватила ее за руку и потащила за собой в скалу. Ясенка едва успела ухватить свой узелок - все вещи были увязаны теперь уже в куртке...
Переход по длинным и темным тоннелям вызвал у нее весьма противоречивые впечатления. С одной стороны - вроде бы облегчение, ведь Окая вышла к ней, на что Ясенка почти не рассчитывала, и даже взяла с собой. Значит, готова выполнить ее просьбу... так выходит? Мысль, что она сейчас умрет неожиданно напугала ее. Сама того не осознавая, она стала притормаживать, осознав, что возможно, не так уж была права, желая побыстрее уйти на тот свет...
Не сбавляя скорости, Окая пару раз дернула посильнее, едва не вывихнув ей запястье... Как всегда, почувствовав боль, Ясенка внутренне сжалась, прекратив всяческое сопротивление. Еще через несколько минут молчаливого перехода, когда лишь гуляющее взад-вперед эхо их шагов плескалось в ушах, да рука саднила в том месте, где ее обхватывали крепкие холодные, словно каменные пальцы, девушка совсем растерялась.
Зачем ее куда-то тащат? Разве нельзя было прибить ее прямо там? Любопытство боролось в ней со страхом, и страх уверенно побеждал, привыкший главенствовать в этом теле последние десять лет. С другой стороны, сейчас, когда с прошлой жизнью было безжалостно покончено раз и навсегда, когда она была так близко от, страшно сказать, самой богини! Да не какой-то там Аштришвати, что отвечала за плодородие и только и могла, по слухам, что засухой пригрозить, а самим воплощением зла - каменной Окаей!
Да они большего зла, чем от нее вообще ни от кого из богов не видали! И она сейчас касалась ее! Держала за руку! Наверное, вела на алтарь... Девушка восторженно задохнулась, споткнувшись от полноты чувств.
Впрочем, мысль об алтаре очень быстро дошла до нее и враз убила весь восторг. Быть убитой больно и неприятно само по себе, и не важно кто именно тебя убивает - простой смертный или божество! И она вновь попробовала сопротивляться...
- Что еще? - Окая остановилась так резко, что Ясенка чуть не вывихнула руку.
- Куда вы меня тащите? - пискнула перепуганная женщина, хотя... какая же она женщина? Рядом с божеством, она была сущей девчонкой!
- Туда... - неопределенно ответила божественная и продолжила свой путь. Ясенка послушно семенила рядом, сраженная простотой ответа...
Это было довольно большое помещение. Пол, стены, потолок - все было сплошь из камня. Так же, как и вся мебель, которой и было-то всего ничего - стул, стол и кровать, вернее грубое каменное ложе застеленное парой мохнатых черных шкур. Божественная затащила ее внутрь и отпустила так резко и неожиданно, что не успевшая среагировать и за время пути впавшая в легкий ступор, Ясенка пролетела по инерции до самой кровати и неуклюже приземлилась на нее.
- Жить будешь тут! - безапелляционно заявила Окая.
- Хорошо... - кивнула девушка, не зная, что еще ответить. Сама по себе идея жить здесь казалась ей полным бредом, но все же жить, не умирать! Так стоило ли возражать? Окая развернулась, выходя, когда девчонка вспомнила зачем именно проделала столь долгий путь:
- Божественная! - Окая притормозила, раздраженно взирая на нее. - Я лишь хотела спросить насчет Фаранека.... - под ледяным взглядом холодных темных глаз голос крестьянки совсем стих.
- Фаранека? - Благородное чело наморщилось. Она явно пыталась понять о чем идет речь и... не могла. Что было и не удивительно, она ведь не знала имен своих жертв. Зачем? Это могло расстроить ее. Потревожить давно отмершую человеческую сущность...
- Да... - когда дело касалось кого-то другого, Ясенка отнюдь не была такой робкой, как в отношении себя. За других постоять она еще находила в себе силы. - Это тот парень, что вы забрали у нас совсем недавно...
Сообразив, что девица пришла вослед за тем, последним, что пришел на зов лишь на прошлой недели и уже был ни на что не годен благодаря ее же глупости, Окая и вовсе растерялась. Она и так-то не была готова сейчас общаться с девчонкой, попросту не зная, чего же ей такого сказать, чтобы и дальше получать от нее пранну. Боялась нагрубить и потерять того единственного, молящегося ей...
А тут еще и этот косяк с парнем...
Если бы все случилось до того, как он ... испортился, за возможности, открытые благодаря этой крестьянке, Окая не задумываясь отдала бы ей парня обратно... В смысле, не отпустила бы их, конечно же нет, смысла в том не было совершенно никакого, но, по-крайней мере, позволила бы ей проводить с ним время, пока он не стал бы пригоден лишь для скал. Что же делать теперь? Окая была не готова отвечать, поэтому молча развернулась и, взметнув золотистую пыль, вышла из комнаты. Стена сдвинулась и встала на место. Даже если бы захотела, Ясенка не смогла бы сказать, где именно проходило отверстие входа, так плотно та придвинулась...
Посидев немного, и осознав, что на этом, по-видимому, все общение с божеством на сегодня закончено, она принялась готовиться ко сну. В комнате было темновато. Пока Окая была здесь, в стенах по кругу сияли ровным мертвенным светом непонятные камни, острые и чем-то немного похожие на свечи. Но с уходом хозяйки они погасли. А что еще можно было делать в темноте, кроме как спать (света из окна, от луны было недостаточно даже для того, чтобы найти в полутьме стул и стол), девушка не знала.
Сделав пару-другую глотков оставшейся во фляжке воды, она завернулась в одну из шкур и наконец-то смогла расслабиться и уснуть. Усталость сморила ее почти мгновенно. Как ни странно, но если бы кто-то спросил ее потом, как ей спалось, она могла бы поклясться, что ей было мягко, словно на перине....
Окая вернулась утром. Открылась дверь и она вошла. Дошла до кровати и присела на уголок, вглядываясь в изможденное лицо. Увиденное напугало ее. Девушка была истощена. Её следовало покормить, это божество поняло еще ночью, когда решила не отпускать девчонку из своих покоев уже более никуда. Попутно она решила, что стоит попробовать добыть себе побольше если не верующих, то хотя бы жрецов, что будут молиться. Да, определенно стоит. Но пока... пока она планировала держать крестьянку в горе, получая с нее все, что только возможно. Кроме того, в извращенном ее мозгу возникла и вовсе "гениальная" идея в эту долгую ночь размышлений. Каменная Окая вдруг поняла, что хочет сделать из девушки пусть и не вторую каменную, но... похожую на нее... очень похожую. Ей банально надоело быть одной!
И смерть девушки никак не входила в ее планы!
- Эй, ты! - она встряхнула спящую. - Вставай!
- А? - Ясенка быстро проснулась, хоть и не спала до этого довольно много времени. Однако многолетняя привычка просыпаться от малейшего тычка сработала сейчас как никогда четко. Она открыла глаза и вгляделась в тонкое величественное лицо. Солнце, едва вставшее и дарившее землю еще всеми оттенками розового, делало чуть бледную кожу, почти сияющей... Но при резком свете дня становились заметны глазам и морщинки, что покрывали божественное лицо, словно жилки в камне...
Божественная не была молода. И она отнюдь не была бессмертной...
- Вставай, говорю. - Окая встала, четко уловив этот момент, когда из восторженных глаз на нее глянуло осознание ее смертности. Все они видят это. Сколько раз она сталкивалась со взглядом человеческих глаз? Сколько раз видела такой вот момент осознавания? Тысячи? Сотни тысяч?
Она не знала...
Да, по большому счету, и не хотела знать. Зачем ей себя расстраивать? На самом деле, никто не знал, смертна ли она? Даже она сама была не в курсе дела. Боги, те что считались главными, первичными и вообще, более божественными, чем она, тоже не владели этой информацией, иначе давно бы уже спровадили ее за горизонт жизни! Но они этого не делали... Или не могли... И это единственное, что её хоть немного волновало. Не хотелось бы уйти, так и не отомстив. Не за себя. Нет...
За Крайтариса...
Перед глазами опять встало лицо мужа. Словно живое...
Но совершенно мертвое... Четвертая могила. Вернее, первая. В ней, едва ожившее божество, воя от горя и боли, похоронило единственного, которого когда-либо любило... И за него она намеревалась отомстить!
Жестоко отомстить его убийцам!
Прошла почти неделя, как девушка жила в скале. Распорядок ее дня был прост и незатейлив. Вставала, ела - богиня показала комнату неподалеку, где хранились припасы вполне пригодной к употреблению еды (в основном лепешки, немного подсохшие, но еще съедобные). Вода текла тут же, в комнатке, прямо по стене, невысоко над полом ручеек собирался в красивой чаше, на половинку погруженной в скалу и здесь можно было и умыться и напиться. А потом шла осматривать туннели....
Божественная ушла три дня назад, показав, откуда брать еду. Показав, где можно ходить, а куда ей заворачивать не следует. И отбыла по своим делам, пообещав, что если девчонка не будет молиться ей дважды в день - утром и вечером, хотя бы по полчаса, то после ее возвращения сильно, очень сильно о том пожалеет...
Окая исчезла, отбыв по своим, божественным делам, а Ясенка, подкрепившись и осмелев сверх всякой меры, рванула в запретные коридоры, искать любимого, благо они никак не закрывались, ни дверями, ни заклятьями. Еще в первое же утро богиня показала ей, как оживлять камни освещения. Одно, ничего в общем-то не значившее, слово. Хотя, после ухода хозяйки, когда Ясенка приняла решение искать Фаранека, она решила не надеяться на то, что свет есть и в запретных коридорах. Поэтому она убила полдня на то, чтобы выломать из стенки одну из каменюк и теперь бродила со своим освещением.
Коридоры были пусты. За всю неделю она не встретила ни одного живого существа. Единственным развлечением стало рассматривание каменных картинок. Еще в первое же путешествие, Ясенка обратила внимание на узоры на стенах. Заинтересовалась. Подошла. Долго рассматривала, не понимая, что же это такое, а когда поняла...
Её крик, полный ужаса, еще долго носило эхо...
В тот день она, забравшись в отведенной комнатке на кровать, укрывшись шкурами с головой, тихонько подвывала от ужаса, наконец-то осознав, какому чудовищу отдала себя в руки! Там, погруженный почти полностью в стену, искаженный, искореженный страданиями, навсегда застыл человек...