|
|
||
Извините за грамматические АШЫПКИ | ||
Шуршит за окном, по асфальту плач. Окна рыдают тихо, только слёзы по щекам ползут. По дороге стелются от ветра волны дождя, набегают одна на другую, разбиваются о бордюры, сливаются воедино и всё молча.... Шепчут деревья, дрожа всеми листьями, ставшими тёмно зелёными под ширмой тучи. Только иногда, под всплеском молнии, становятся они чёткими, голубоватыми, неподвижными, да так и остаются отпечатком перед глазами, на несколько мгновений. Дождь идёт слева, справа, снизу (отскакивая мелкими каплями от асфальта), но в основном сверху. Тускло светят окна соседнего дома, пробиваясь через стену воды, слабые, как чумные фонарики. Стекает, сбивается старая штукатурка с маленькой избушки на детской площадке, оползает, как льдинками по весенней реке.
Сидишь, расплющив нос об оконное стекло, от дыхания перед глазами туман - стекло запотевает. Проведёшь носом по пятну, очистится чёткая полоска - в ней кусочек неба.
А когда-то ходил по Чистым прудам с ней за руку, молчал, кашлял иногда простужено, она сжимала твою руку сильнее, щурилась недоверчиво как-то и хотела в тенёк. На белой, больничной какой-то, скамейке сидели и говорили про экзамены, учителей, алкоголь, кладбища, кошек, Чижа и Компанию, о музыке вообще, о рукавах... А потом она откусывала с рукава расплётшуюся ниточку, смешно жмурилась, упиралась носом и губой в руку и сопела. Ты положил ей голову на плечо и гудел носом какую-то мелодию. А потом на соседней скамейке сел старый мужик с молодой тёткой и у тебя появился повод для острот. Вы долго говорили о том, что он ей в отцы годится, что она вон напуганная какая, что он на неё внимания и не обращает, только Булгакова читает, что вон она губу кусает, а у него волосы на затылке развиваются. А может он, и вправду, ей отец был? Потом вы громко разговорились о Булгакове, поднялись со скамейки, стряхнули шулушпайки белой краски с задниц, взялись опять за руки и пошли к Грибоедову. Он, естественно, как всегда пришёл раньше вас, стоял и ждал, неодобрительно щурясь на солнце. Вся его чёрная громада накалилась под солнцем и было удивительно глядеть, как это он не потеет. А вы подошли к нему, посмотрели в лицо, тоже неодобрительно нахмурились, улыбнулись друг другу и отошли к метро. Там в тени лежали какие-то беспризорные собаки и при вашем появлении одна, видимо самая озлобленная, приподняла морду и сказал что-то типа - Ах!, а другая, видимо добрейшая, стукнула, будто при смерти, пару раз хвостом о землю. Вы сели на ограждении, балансируя как две глупых бескрылых птицы на ветке, и разговорились о танцах. Ты их не любил, а она хотела бы научиться. Оба вы, как не странно, в танцах разбирались здорово и проговорили о них довольно долго.
Стало прохладно, оглядевшись вокруг, вы поняли, что уже вечер, слезли с ограждения размяли затекшие ноги и пошли к трамваям. Сказав по очередной глупости друг другу, улыбнувшись куда-то в сторону, вы расстались. Она зашла в трамвай и встала на задней площадке, глядя на тебя и чему-то откровенно улыбаясь. Ты стоял и смотрел на неё. Трамвай тронулся, ты показал пальцами букву V а она нарисовала пальцем на грязном стекле трамвая сердечко... Ты пошёл домой...
Ливень сильнее ударил по стеклу, отрезвляя тебя, грозясь ударить в лицо, прижатое к окну. Форточка крякнула, открылась настежь, пару раз ударила о стену и успокоилась, медленно покачиваясь, как придурок, едва не затеявший драку. Сразу накатился гром с улицы, громкий шепот ливня и сдавленное мяуканье под окном. Ты встал на подоконник и, прижав к раме клочок газеты, стал поплотнее закрывать форточку. Не берите котика поперёк животика - нараспев проговорил ты. Последний звук, донёсшийся из форточки, был ошарашенный голос кота -Ду-ура!. Ты отошёл от окна, оглядел свою комнатку, вздохнул носом и завалился на диван. За окном снова прокатился раскат грома. Стёкла мерзко задрожали. Ты закрыл глаза, в темноте всё ещё плавают силуэты мокрых деревьев, высвеченные электрическим светом молнии.
Синяя решётка,
Кто-то тихо плачет.
Можно жить с надеждой
И никак иначе...
От диванной подушки тянет пылью и прохладой. Слышится звон тарелки, сползшей в рядке мытой посуды на кухне. Соседка сверху вошла в комнату, находящуюся прямо над тобой и начала упорно дёргать за верёвочку, пытаясь включить свет. Спать...
Снятся горы. Даже какие-то скалы, можно сказать. Ночь, ветер, пароходы гудят где-то вдали, птицы странные, чайки, быть может, летают над тёмной махиной воды и кричат как семь нянек - Ай! Ай!. На фоне чёрного, усыпанного мелкими звёздами неба, на вершине одной из гудящих тишиной скал, виден силуэт человека, метающего в небо камни. Этот звёздный вандал пытается уворачиваться от камней падающих обратно, но получается у него это довольно редко. По фигуре его видно что он измучен, но ужасно настойчив. Упрям.
Деревья ловят в свои раскинутые, словно в приветственных объятьях руки, пролетающий мимо ветер и подолгу борются с ним, словно Самсоны, разрывающие пасти львам. В результате всех этих покачиваний, громких шелестений, скрипов, взмахов - возмущённый и помятый ветер убегает прочь, а деревья, с лицами заговорщиков, раскидывают руки в приветственном жесте и поджидают очередного проходящего мимо ветра.
Изредка, камни запущенные звёздным вандалом скатываются вниз, отчётливо постукивая по почти отвесной наклонности скалы. В дали опять гудит пароход, кричит истерично-тоскливо чайка, замахивается на звёзды вандал... Вдруг слышится грохот, свист, тебя прижимает ударом к земле, трава волнами хлещет землю, Деревья заламывают руки и стонут. Краешком глаза, через тучи налетевшего сора и песка, ты видишь как довольный вандал подбирает сшибленную камушком звезду и идёт уставший но счастливый, подкидывая сверкающий комочек в руке...
В квартире сверху какая-то сволочь надумала пододвинуть шкаф, от этого скрежета волосы у тебя на голове зашевелились, и ты вжался ухом в диванную подушку, нагретую дыханием. Другое ухо прижал локтём. Полежав так немного, глянув на настенные часы, подсчитав сколько времени ты проспал, освобождаешь уши, сердито глянув в потолок, поднимаешься и идёшь за стаканом воды... Кран плюётся водой, будто его рвёт, презрительно шмыгает носом и свистнув затыкается. Отглотнув немного, ты идёшь к окну. Там всё ещё бушует стихия и шагает ротами в кирзовых сапогах гром, заходя в каждый переулок и обследуя каждый двор. Аты-баты, шли солдаты...
Гром, ударив, вторит
Эхом -Аты-баты.
Синяя решётка-
Тусклые квадраты...
Но сгниёт решётка
И уснут солдаты.
Мы уйдём отсюда
В ногу - Аты-баты...
Раздражённо звонит телефон. Так и видишь его в человеческом обличии - торговец - еврейчик, в возрасте, руки воздел вверх и творит ими кабалу, нос потеет, мешки под щеками трясутся как у индюка - Дзыынь! Шо же ето мине тепречки делать?! Дзыынь! Ты подходишь к креслу, заваливаешься в него и сосредоточено глядя в противоположную стену, достаёшь из-за края кресла бледный телефон с коротким спиральным проводом, соединяющим трубку с самим аппаратом.
В трубке гудки... Почему бы не извинить? Извиняешь и снова направляешься к окну.
На дерево, растущее некогда под окнами, а теперь возвышающееся аж выше трёхэтажки, влез знакомый кот, тот самый, который обозвал тебя намедни дурой. Он забрался чуть выше твоего окна, облапил толстую ветку, потряхивал мокрой головой и умудрялся смотреть на тебя свысока. Ты, сам не понимая чего делаешь, открываешь окно и, вылезши по пояс, хватаешь кота и затягиваешь его в комнату. Он не царапается, лишь трясёт мокрой своей головой и с капризной дрожью в голосе говорит - Мряяяф. Ты, следуя сажаешь его на колени и, почёсывая за ушами и под подбородком смотришь в окно. На подоконнике уже образовалась небольшая лужа и подтекает на пол, будто неуклюжая тётка, боящаяся высоты, слезает с подоконника задом, пробуя эту саму высоту правой ногой, болтая ей в воздухе... Из окна пахнет дождём, мокрой пылью и гудроном...
Находившись на этой крыше, ты понимал, что греет не солнце сверху, а эта самая крыша с вдавленными в неё камешками и отпечатками сандалий ребятни. Ребятня эта уже давно, с мучением жмурясь, вымыла из-под ногтей гудрон, выросла и стала серьёзной. Но всё равно запах гудрона для них - запах пыльного и жаркого лета, проведённого в городе.
С крыши этой можно было видеть иссохшие лужи с каёмкой тополиной пыльцы, сонных запарившихся бабулек, одуревших воробьёв, весело-суровых лифтёров, снующих из ЖэКа в подъезды и обратно. Можно было увидеть детей, сушащих тополиный пух на солнце, выловив его из луж. Ещё можно было видеть небо вверху...но это если на спину лечь. В небе было ещё жарче, птицы днём не летали, летали лишь редкие обрывки облачков, обкусанных солнцем-зубоскалом.
Вот так, бывало, лежишь, думаешь, мечтаешь... и вот уже почти п.о.л.е.т.е.л ... да вдыхаешь вдруг носом пушинку. Чихаешь и бормочешь, шутя : Эх, только полетел! К небу ревнуешь, пушистый?! Маленький ты и глупый!... А сам-то...
А бывает лежишь - жара. Вдруг ка-ак ливанёт ни с того, ни с сего! Душисто ливанёт , тепло... И пахнёт мокрой землёй, пух липнет к асфальту... погода не лётная. Залезла тогда к тебе на крышу очумевшая кошка с глазами - полтинниками, мокрая, шерстью мокрой воняет, шальная - жуть! И тут же на бегу, отрывисто мявая, спряталась под вентиляционной нахлобучкой жестяной. Там встряхивается, вылизывается. Кстати, эти нахлобучки специально для кошек сделаны.
А ты лежал - не шевелился. Смеялся тихо, весь футболкой облепленный. Знал, что появится опять солнце и высушит. Эх-х... Уверенность в хорошее будущее... Спокойствие. Детство.
И действительно ведь, окончившись так же внезапно, как и начался, дождь перестаёт хулиганить. Солнце с материнским рвением начинает растворять капельки на твоём носу, в волосах прилипших ко лбу, выжимает футболку...
А радуга вырастает прямо на крыше, уходя другим концом за город, за дома, к полю...
Кот мявкнул, легонько царапнул тебе ногу, и возмущённо выбрался из-под руки. Вспрыгнул на подоконник, брезгливо наступая в лужицу самыми кончиками лап и, пробежав по карнизу, прыгнул на дерево. С веток дерева капали редкие капли, где-то закаркала ворона, дети заголосили - вышли во двор играть в лужах. Солнце нагревало коленку, с которой только что сбежал кот.
За окном, в отдалении ещё чуть слышно грохочет - Аты-баты... Ты резко встаёшь, одеваешь ботинки, подумав секунду, оставляешь ветровку на вешалке и, заперев дверь на верхний замок, сбегаешь по лестнице - в ногу со своей тенью...
В ногу -Аты-баты
Мы уйдём отсюда.
Можем быть людьми мы -
Тени - тоже люди...
|