Орих Владимир : другие произведения.

Первое чудо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Владимир Орих

  
  
  
  
   Первое чудо
  
  
  

Роман

МИНСК 2012

   УДК 882
   ББК 84.2 Рос 6
   В-57
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Владимир Орих

Первое чудо

Иллюстрации и оформление автора

   Владимир Орих
   В 57 Первое чудо: Роман - Минск: издание автора, 2012, - 424 с., ил.

   В романе причудливо переплелись вымысел и реальность, красивая романтическая мечта о загадочном Острове и жестокая "правда жизни", фантастика, приключения и философия автора - мудрого, влюбленного в жизнь человека.
  
  
  
  
  
   No Владимир Орих, 2012
  
  
  
   КНИГА ПЕРВАЯ
  
   0x01 graphic

Часть 1

   Глава I
   1
   Солнцу не хотелось идти спать; поэтому оно раскинуло во все стороны свои лучи, отчаянно пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться на этом огромном небе. Но небо, как назло, было почти пустым; только серо-дымчатый кот, освещаемый ярко-красным и уже чуть-чуть окунувшимся в океан диском, подплывал слева хвостом вперед. Он запрокинул голову, отчего одно ухо торчало вверх и было гораздо больше другого, и распушил изогнутый крючком хвост, а переднюю лапу свесил вниз. Вот за эту лапу Солнце и надеялось зацепиться. Но -- увы! -- пока кот доплыл до него, ветер довел до конца свою разрушительную работу: лапа отделилась от кота и растаяла, а сам он превратился в ослиную голову, а затем и вовсе развалился.
   "Вот так всегда", -- подумало Cветило, вздохнуло и завалилось за горизонт.
  
   Питер, опираясь на высокий парапет автоэстакады, поднятой на восьмидесятифутовую высоту над высохшим руслом Старого Ручья, любовался красками заката. "Паром" перенес его "БМВ" с одного крыла эстакады на другой, и Питер был благодарен случаю, который помог ему именно в этот час оказаться здесь. Отсюда открывался такой захватывающий вид! Прямо под ним невысокие холмы, перегоняя друг друга, начинали свой бег к океану, до берега которого было около пяти миль. Но в миле от берега их останавливала складка Западной Гряды, между двумя вершинами которой была видна часть бухты, с севера обрамленная полуостровом Суа. В переводе с островитянского "суа" означало "дракон". Действительно, этот вытянутый и причудливо изогнутый полуостров казался телом дракона, хвост которого, поросший лесом, лежал на берегу, а все четыре лапы и передняя половина туловища были частично погружены в воду. Голова же скрылась под водой полностью -- дракон, по-видимому, любил полакомиться рыбкой и как раз нырнул за очередной порцией. Еще мгновение -- и голова вынырнет с какой-нибудь селедкой в зубах. Неровности поверхности скалистого полуострова очень напоминали чешую. И все, что было освещено заходящим солнцем, имело сейчас красноватый оттенок, а все, что было в тени, -- изумрудно-зеленый. Право, никакие неотложные дела не могли быть важнее созерцания этой картины. А неотложных дел было хоть отбавляй.
   В конверте, который Питеру передали в конторе его дяди в Перте перед отплытием на Остров, содержалась просьба корреспондента "Сандэй Ньюс", еженедельной канберрской газеты, разрешить ему посетить остров и взглянуть "хоть краем глаза на таинственных "кукол", о которых говорит весь Перт и некоторая, самая осведомленная, часть Канберры". Корреспондента звали, кажется, Дэвид Маркоуни, письмо было в достаточной степени деловым и вежливым, и Питеру оставалось признаться в том, что о его Замысле стало известно гораздо раньше и гораздо большему количеству людей, чем он предполагал. Теперь отказать этому корреспонденту в его просьбе -- значило выглядеть непоследовательным в своих собственных намерениях. С точки зрения любого постороннего наблюдателя, Питер сейчас был крайне заинтересован в рекламе. И с точки зрения Дженкинса -- в первую очередь.
   Стало быть, требовалось уже окончательно согласиться с тем, что через каких-нибудь полтора-два года на Остров ринутся толпы туристов, и -- прощай навек, покой и уединение! Как ни сопротивлялся Питер этим мыслям, а другого способа рассчитаться с Дженкинсом у него нет. Что же, по крайней мере, два его детища -- "паром" и "узкоколейка" -- послужат еще одному из своих предназначений и станут хоть небольшим естественным препятствием на пути слишком любопытных посетителей. И Команде работы прибавится. Подумать только, все это начиналось с одного-единственного визита, от результатов которого зависело осуществление столь грандиозного проекта! Питер снова и снова мысленно возвращался на полгода назад.
  
   2
   Отношения Питера с адвокатом отца Франсуа Портисом были вполне доверительными и даже, отчасти, дружескими, несмотря на заметную разницу в возрасте -- Портис был старше Питера почти на двенадцать лет. Пока отец не развелся с матерью, Франсуа часто бывал в их доме, и никогда не отказывался поучаствовать, по мере возможности, в детских играх Питера. Только совсем недавно Питер задался вопросом: почему Франсуа, француз, оказался в Австралии? Но Портису он этот вопрос не адресовал -- какая разница? Тем более, что тот прекрасно владел английским языком.
   Когда Питер пришел к мысли, что для воплощения своего Замысла он вынужден искать какой-то источник финансирования, он прежде всего обратился за советом к Франсуа. Сначала, внимательно выслушав Питера, Портис ничего не сказал, лишь покачал головой. Только через две недели он поделился своими соображениями.
   -- Твои шансы, Питер, -- сказал он, -- весьма малы. Учитывая, что проект требует вложения крупной денежной суммы, а получение дохода -- после его реализации -- в необходимо быстрый срок все-таки не гарантировано на сто процентов, вряд ли найдется много желающих нажить себе лишнюю головную боль. Пожалуй, единственный банк, в который я могу тебе посоветовать обратиться, -- банк Дженкинса. Дженкинс слывет человеком не просто предприимчивым, а даже рисковым, и везучим.
   Питер вспомнил, как он впервые обсуждал свой Замысел с Командой. По лицам их было видно, что они тоже находят эту затею довольно рискованной.
   -- Если бы ты, -- словно размышляя вслух, говорил Серж, -- предложил человеку, который выступит твоим спонсором, часть прав на этот "музей", долю прибыли или еще что-то... А то ты хочешь иметь крупную денежную ссуду на льготных условиях, да еще и безо всяких гарантий ее вернуть...
   -- И не только это, -- соглашаясь с ним, продолжил Питер. -- Я еще хочу, чтобы наш Остров не потонул под топотом ног туристов.
   -- Ну, тогда... -- Серж молча развел руками, не произнося подразумевающиеся под этим жестом слова: "Каждый, конечно, волен по-своему с ума сходить. Но что из этого получится?"
   -- Чтобы сделать так, как ты говоришь, -- сказал Питер, -- надо, чтобы спонсор был нашим другом. Чтобы для него было так же дорого то, что дорого для нас. Такого человека я пока не знаю. А мы все, живущие вместе на этом острове, даже если сложим свои "капиталы", не наберем суммы, чтобы поднять такой проект. Что же, отказаться от этой затеи?
   -- Не знаю, шеф. Может, подождать пока? Глядишь, пройдет какое-то время, и появятся новые возможности...
   Питер тогда промолчал. В нем с самого начала сидела непонятно на чем основанная внутренняя убежденность, что все задуманное должно получиться.
  
   3
   У Чарльза Дженкинса, управляющего банком, было вытянутое лицо -- и не только в данный момент, а всегда. То есть овал его лица имел отношение длины к ширине, наверное, чуть не в полтора раза большее, чем овал лица среднестатистического гражданина Австралии. Но ни форма лица, ни достаточно уважаемый возраст не мешали Чарльзу Дженкинсу периодически подпитывать чувство уверенности в себе при помощи общения с красивым телом Кэтти, своей двадцатитрехлетней голубоглазой секретарши. В эту минуту Кэтти вошла в кабинет и сообщила шефу о том, что некий Питер Нортридж просит господина Дженкинса принять его. Да, она, конечно же, предложила ему переговорить с заместителем управляющего Брайаном Олдисом. Но господин Нортридж отказался и настаивает на аудиенции именно управляющего банком, ссылаясь на важность своего дела. Дженкинс, отдохнув взглядом на стройных ногах Кэтти и глубоком вырезе ее блузки, что послужило ему частичной компенсацией за потревоженное состояние послеобеденной полудремы, переспросил:
   -- Нортридж?
   Среди клиентов его банка, которые вели свои финансовые дела лично с ним, человека с такой фамилией не было. Поморщившись, потянувшись и удлинив паузу почесыванием за ухом еще на несколько секунд, он, наконец, произнес:
   -- Хорошо, пусть войдет.
   Питер Нортридж был человеком лет тридцати пяти, немного выше среднего роста, худощавым, русые волосы чуть-чуть пробивала седина. Черты лица можно было назвать приятными и неброскими. Он носил усы и однобортный костюм, не самый дорогой, но очень ладно на нем сидевший. Держался он со спокойным достоинством, но в то же время казался немного зажатым. Как человек, не привыкший выпячивать себя на первый план. В руке у него был небольшой кейс.
   Приобретенное Дженкинсом за долгие годы профессиональное чутье помогало ему оценивать выгодность клиента по первому, иногда весьма мимолетному, впечатлению; и если в своей оценке ему случалось ошибаться, то крайне редко и не намного. Первое впечатление, произведенное Питером Нортриджем, сообщило Дженкинсу, что данный клиент вряд ли может быть выгодным -- следовательно, с ним не стоило вести дел. Жестом пригласив Нортриджа сесть, Дженкинс продолжал изучать его взглядом, который становился все более равнодушным.
   -- Господин Дженкинс, -- начал Питер, -- возможно, дело, с которым я к вам обращаюсь, покажется вам необычным. Но я прошу вас не торопиться сказать мне "нет", пока...
   -- Я вас слушаю, -- перебил его Дженкинс. -- Итак?
   -- Мне необходим кредит сроком на три года на крупную сумму.
   -- На какую?
   -- Четыре с половиной миллиона американских долларов.
   -- Мы не даем кредитов на такие суммы. Если вы гражданин этой страны и ваш проект социально значим, обратитесь к правительству, -- сказал Дженкинс.
   Питер отреагировал на эту фразу молчанием, давая Дженкинсу возможность вспомнить о своей просьбе. Тот, однако, не собирался возобновлять разговор. Тогда Питер продолжил:
   -- Условия договора, который я хотел бы вам предложить, являются выгодными для вас.
   Дженкинс ухмыльнулся:
   -- С вашей стороны весьма любезно позаботиться о моей выгоде. Но... -- он хотел повторить: "Мы не даем кредитов на такие суммы", а вместо этого почему-то спросил:
   -- Какие же условия вы хотите мне предложить? Что представляет собой ваш проект?
   -- Проект, -- воодушевился Питер, -- предполагает создание, скажем так, некоего музея на экзотическом острове в океане, в тысяче с небольшим миль от берегов континента. Это должно быть весьма интересным и привлекательным для туристов зрелищем. Для осуществления проекта необходимо два года, третий год -- начало эксплуатации и получения дохода. Поэтому условия договора предусматривают выплату после первого и второго года по десять процентов суммы кредита, а после третьего -- погашение всей суммы плюс сто двадцать процентов. Всего из начальной суммы в четыре с половиной миллиона получается около одиннадцати миллионов...
   Питер сделал паузу, ожидая вопроса, но Дженкинс только молча его разглядывал. Лицо банкира ровным счетом ничего не выражало. Питер продолжал:
   -- Что же касается вашего совета обратиться к правительству -- этот вариант я, конечно, рассматривал. Но, во-первых, хотя я лично не сомневаюсь в том, что проект стоит того, чтобы быть воплощенным, убедить в этом же огромное количество членов парламента и чиновников совсем не просто. Начнутся рассуждения об интересах налогоплательщиков, деньги которых, мол, мы собираемся вкладывать неизвестно во что, предложения перенести все это на континент, чтобы каждый мог посмотреть... И, во-вторых, я просто не хочу, чтобы мои интересы как-то пересекались с интересами государства.
   -- Вы ошибаетесь, господин Нортридж, если думаете, что для заключения договора с нашим банком вам достаточно убедить только меня. Все важные финансовые вопросы решаются правлением банка, -- проговорил Дженкинс.
   -- О вашем влиянии внутри банка известно далеко за его пределами, господин Дженкинс, -- парировал Питер с улыбкой.
   Дженкинс опять молча разглядывал Питера, при этом с удивлением задавая себе вопрос -- почему он дал ему возможность втравить себя в какие-то обсуждения, если сам решил, что с этим клиентом не следует вести никаких дел? Как будто кто-то нашептывал ему на ухо: "Дженкинс, ну что тебе стоит хоть раз в жизни просто сделать доброе дело для хорошего человека?" Он столько раз уже намеревался произнести фразу, после которой разговор никогда не продолжался: "Сожалею, но ничем не могу помочь". И при этом чувствовал, что его так и подмывает узнать поподробнее про этот проект, хотя это совсем не должно было его интересовать. Дженкинс, наконец, прервал паузу:
   -- Где вы намерены взять деньги для погашения кредита, если ваш проект окажется несостоятельным?
   Питер молча протянул ему листки бумаги, которые достал из кейса. Среди них был проект договора, копии свидетельства о праве собственности на одну треть территории острова Сент в Индийском океане, координаты такие-то, площадь такая-то, а также несколько документов о том, что Питер Нортридж является владельцем яхты, двух самолетов, вертолета, строительных машин, металлообрабатывающих станков... Документы были вполне убедительны, печати, бланки имели вид настоящих... Очевидно, Нортридж владел солидной недвижимостью. На афериста он явно не был похож, к тому же подлинность всех этих документов легко можно было проверить.
   Между тем Питеру с большим трудом удавалось скрывать свое волнение. У него в горле пересохло, а руки, наоборот, стали влажными и прохладными. Что банкиру до его проекта! Для него же это на данный момент -- самое главное в жизни, самое, казалось ему, дорогое. Неужели Дженкинс не позарится на такой высокий процент, не клюнет на приманку? Он представил его рыбой с большими выпученными глазами, перламутровой чешуей и красивыми черными хвостом и плавниками, которые медленно, словно веера, качались из стороны в сторону. Рыба-Дженкинс смотрела, как завороженная, на извивающегося на крючке прямо перед ее носом огромного червя. Она подплывала то с одной стороны, то с другой. Наконец, она открыла рот...
   "Ну же, червяк такой красивый, вкусный, жирный, тебе же так хочется его съесть! Ну... глотай!" -- чуть было не произнес вслух Питер.
   -- Для того чтобы договор стал действительно выгодным для нас, он нуждается в серьезной доработке. Но говорить об этом сейчас преждевременно. Я дам вам ответ через неделю, -- сказал Дженкинс.
   "Неужели клюнул? -- подумал Питер. -- Только бы не сорвался! Надо не торопиться, не делать рывков, но и не ослаблять натяжение лески..." Как можно более равнодушным тоном он поинтересовался:
   -- Господин Дженкинс, вы всегда так долго раздумываете, прежде чем заключить выгодную сделку?
   Брови Дженкинса поползли вверх, от этого его лицо еще больше удлинилось. Питер поспешил остановить их движение, сообщив очень доверительным и дружелюбным тоном:
   -- Дело в том, что мне необходимо в понедельник улететь в Европу. К этому моменту мне хотелось бы знать о вашем решении по той простой причине, что, как информировали меня искушенные в финансовых вопросах люди, на нашем континенте из солидных банков ваш -- единственный, который мог бы оказать мне требуемую услугу. Если же вы ответите отказом, я должен буду искать в другом месте. Мой поверенный в Мюнхене интересовался о возможности получения кредита в Дойч Индустриал Банк...
   Питер заметил, что попал в точку ("Спасибо, Франсуа!"): при упоминании банка бывшего партнера, а ныне сильного конкурента, Дженкинс непроизвольно поморщился, как от зубной боли. И про своего поверенного, и про немецкий банк Питер нагло врал.
   -- ...Конечно, для меня было бы лучше вести дела с вашим банком, на небольшом расстоянии от дома. Но вы, думаю, согласитесь с тем, что неудобства, связанные с лишней тратой времени и денег на переезды с континента на континент, при такой сумме договора легко учитываются величиной процента?
   Дженкинс помолчал еще несколько секунд, постукивая пальцами по столу.
   -- Мне было бы удобнее иметь дело с отделением вашего банка в Перте, -- добавил Питер, вконец обнаглев.
   -- Не сомневайтесь, господин Нортридж, мы, конечно же, пойдем вам навстречу -- при условии, что наша сделка состоится. В какое время у вас самолет?
   -- Я располагаю временем до тринадцати часов.
   -- В таком случае в одиннадцать вы сможете получить ответ.
   Посидев в раздумьи несколько минут после того, как за Нортриджем закрылась дверь, Дженкинс нажал кнопку аппарата для внутренней связи с надписью "Олдис". Никто не отозвался. Тогда он переключился на кнопку "секретарь" -- Кэтти возникла на пороге кабинета через несколько секунд.
   -- Разыщите Олдиса, пусть зайдет ко мне, -- сказал Дженкинс, не обратив на этот раз внимания на призывные колыхания ее грудей.
  
   -- Вы находите это предложение заманчивым? -- с недоверием спросил Олдис.
   -- Я хочу знать, каким его находишь ты.
   Олдис перечитал еще раз проект договора, немного помолчал.
   -- Мне кажется, что он станет более привлекательным, если оговорить, что при досрочной выплате кредита через год процент должен быть равен, скажем, пятидесяти, а через два -- ста. Для ровного счета и окончательный процент надо поднять до ста пятидесяти. Ну и, конечно, просрочка должна оплачиваться не по полпроцента в день, а по одному проценту. Это все в том случае, если этот Нортридж действительно платежеспособен.
   -- Я рад, что наши мнения так близко совпадают. Мы должны дать ответ не позднее одиннадцати часов понедельника.
   -- На следующей неделе? -- изумился Олдис. -- Куда это он так спешит?
   -- Он упомянул о том, что собирается попросить кредит у Ланца, если мы ему откажем. В понедельник он улетает в Европу.
   -- А это не может быть блефом? Какой смысл ему ехать так далеко?
   -- Может. А если нет? Шесть с половиной миллионов за три года -- неплохая сумма. Но сначала давай его пощупаем. Нужен человек, который быстро добудет максимум информации об этом Нортридже. У тебя есть кто-нибудь на примете?
   -- Пожалуй, есть... и даже два. Это частные агентства Гарри Паскера и Конклайка. Первый более жаден, но готов браться за любую работу. Конклайк же неохотно копается в "грязном белье", но чистую работу выполняет дешевле и, может быть, даже качественнее.
   -- Доставь сюда этого Паскера, и сейчас же. Времени остается не так уж много.
  
   4
   Работа, которой занимался Гарри Дональд Паскер, не располагала к ношению изысканной одежды. Честно говоря, он и не обладал внешностью, к которой бы подходил, например, черный фрак в комплекте с бабочкой и вишневым "Роллс-Ройсом". Поэтому Гарри ездил на голубой "Хонде", немного выцветшей за восемь лет и слегка помятой в некоторых местах. Такими же немного выцветшими и слегка помятыми были его плащ и шляпа. У Паскера были, правда, серый с блестками костюм-тройка, прекрасно сшитый и дорогой -- ну, конечно, не по двести долларов за рукав, -- белоснежная сорочка, отличные итальянские туфли и достойный джентльмена комплект запонок с булавкой для галстука. Тоже, конечно, не с бриллиантами в платиновой оправе. Все это он надевал уже дважды на Рождество -- почти три и почти два года назад. В первый раз он капнул соусом на рукав, во второй посадил пятно на штанину. Надеть костюм в прошлые рождественские праздники не пришлось -- он провел их на пыльном чердаке заброшенного дома, коллекционируя наблюдаемые в окне в доме напротив кадры интимного характера.
   Гарри Паскер на дюйм не доставал высотой даже до пяти футов. Он не был слишком уж полным, скорее -- полноватым, но при таком росте этого было достаточно, чтобы выглядеть похожим на мяч для игры в регби. Голова же казалась круглой совершенно -- этому впечатлению помогало почти полное отсутствие на ней растительности, не считая только небольших черных усиков.
   Когда Паскер, а за ним Олдис, вошли в кабинет управляющего банком, Дженкинс стоял возле окна. Увидев Паскера рядом со своим шефом, Брайан сразу же пожалел, что у него не нашлось в данный момент какого-нибудь дела, чтобы не присутствовать при этом разговоре. Дженкинс был достаточно высокого роста, его вытянутое лицо еще больше удлиняло фигуру. Коротышка-толстячок Паскер на своих каблуках едва был вровень с его плечом, и поэтому смотрел на него снизу вверх. Рядом они выглядели, как классическая пара комиков-клоунов, каждый из которых являл собой утрированную противоположность другому. Олдис подумал, что если бы их пригласили поучаствовать в цирковом номере, их не надо было бы и переодевать: выйди они молча на манеж каждый в своем деловом костюме, публика уже легла бы со смеху. Олдису, однако, смеяться было никак нельзя -- все-таки это его шеф. Он, кусая губы, уставился в пол и впервые обратил внимание на то, какой красивый паркет в кабинете -- из мореного дуба. Но ведь не может же он в течение всего разговора делать вид, что рисунок древесины для него важнее всего на свете! Выручила неожиданно Кэтти, которая вошла и сообщила шефу, что приехал мистер Джонатан и просит его принять. Это был весьма уважаемый клиент -- Дженкинс кивнул Олдису, и тот пулей вылетел из кабинета.
  
   -- Господин... э-э...
   -- Паскер. Гарри Дональд Паскер, -- пришел на помощь Дженкинсу хозяин фамилии и протянул ему визитную карточку. Дженкинс кивнул, жестом пригласил Паскера сесть и уселся сам за свой стол.
   -- Господин Паскер, мы нуждаемся в ваших услугах.
   -- А именно?
   -- Нам необходима максимально подробная информация о человеке по имени Питер Нортридж.
   -- Какого характера? Противоправная деятельность, политика, связи с женщинами?..
   -- Нет, -- Дженкинс жестом остановил его. -- Источники дохода, финансовое положение и, плюс к этому, -- кто он и что, чем занимается, происхождение... знакомства, деловые связи...
   -- Это очень широкая постановка вопроса. Обычно к нам обращаются за получением какой-то специфической информации...
   -- Так что же, вы не в состоянии оказать мне такую услугу? -- Дженкинс незаметно для себя начал говорить от своего имени.
   -- О, нет! Вы меня неправильно поняли. Мы, -- тут Паскер слегка надул щеки, напустив важности, -- сможем вам помочь. Этот человек проживает в Канберре?
   -- Нет. Он гражданин Австралии, но проживает на острове, по-моему, возле западного побережья. Он упоминал Перт.
   -- Это несколько сложнее. Но, -- спохватился Паскер, -- вполне возможно. Только времени потребуется чуть больше. Ну и затраты на командировки на Западное побережье...
   -- Во сколько вы оцениваете свою работу и в какой срок можете ее выполнить? -- спросил Дженкинс.
   Маленькие глазки Паскера, и до этого очень подвижные, забегали по лицу, отражая лихорадочную работу мозговых извилин. "Не продешевить бы, -- думал Гарри. -- Интересно, сколько взял бы Конклайк?"
   -- Понадобится, видимо, недели три. А стоить будет... восемь тысяч, -- теперь глаза Паскера выжидающе остановились.
   На Дженкинса, казалось, ни срок, ни сумма не произвели никакого впечатления. Он в упор смотрел на сыщика, и его взгляд беззастенчиво спрашивал: "Сколько же может стоить этот коротышка в потертом плаще и помятой шляпе вместе со всем своим содержимым?"
   -- Я не думаю, -- наконец произнес Дженкинс, -- что эта работа стоит больше пяти тысяч...
   Сыщик облегченно вздохнул: "За эти деньги даже Конклайк за нее не возьмется". Он уже открыл рот, вознамерившись произнести какую-нибудь фразу, которая продемонстрирует Дженкинсу, что у него, у Гарри Дональда Паскера, тоже есть чувство собственного достоинства... но тот продолжил:
   -- Вы получите четыре тысячи сейчас, и еще вдвое больше -- после окончания работы. Если, конечно, качественно ее выполните. Но только вся информация мне нужна не позднее субботы. Шесть вечера -- последний срок.
   Паскер от неожиданности несколько мгновений не мог вымолвить ни слова. Он даже не сразу вспомнил, что надо закрыть рот. Вдруг он тряхнул головой, вскочил со стула и сказал:
   -- Тогда мне необходимо воспользоваться вашим телефоном.
  
   Папка бумаг, которую принес Паскер около четырех часов в субботу, была приятно пухлой на вид. В течение двадцати минут Дженкинс молча перекладывал листы с ксеро- и фотокопиями документов и с машинописным текстом -- их было меньше всего, -- не обращая внимания на Гарри, не знавшего, чем себя занять. Когда Дженкинс достал из сейфа пачку банкнот, Паскер, перегнувшись пополам и засовывая деньги в карман, проговорил:
   -- Если вы еще когда-нибудь будете нуждаться в услугах нашего агентства, мы всегда рады вам помочь.
  
   Глава II
   1
   -- Та-а-ак... Посмотрим, что же ты такое, господин Нортридж.
   Чарльз Дженкинс, расплатившись с сыщиком, начал теперь внимательно читать принесенные бумаги. Для начала он выбрал листки, на которых была информация о происхождении потенциального клиента.
   "...Отец -- Джеральд Нортридж, 1925 года рождения. Родился в Англии, в местечке Сторфорд, как раз на полпути между Лондоном и Кембриджем, в семье врача... Кембриджский университет, биолог..." Интересно, что могло занести биолога с дипломом такого уровня в Австралию, да еще в Перт? Не иначе, какие-нибудь трения с законом.
   "...С 1949 года работает в фирме "Дельта". Сфера деятельности фирмы -- закупки медикаментов, медицинского оборудования, в том числе для санитарно-эпидемиологических служб. В 1952 году переезжает в Перт в качестве главы дочерней фирмы "Дельта ов Аустралиа". 1954 -- женитьба на Маргарите Едловской. 1955 -- родился сын Питер. 1958 -- фирма "Дельта ов А." покупает контрольный пакет акций завода по производству азотных удобрений в Куинане (маленький портовый город в 20 милях к югу от Перта). 1959 -- начинает строить на этом заводе новый цех. 1967 -- развод с Маргарет. 1967 -- Джеральд Нортридж покупает 1/3 территории острова Сент в Индийском океане..." А зачем же ему этот остров понадобился? И вообще, для чего фирме, торгующей медицинским оборудованием, нужен завод азотных удобрений? Дженкинс почесал затылок, раскурил сигару; ладно, пойдем дальше.
   "...1970-1972 -- постройка яхты. Закупка и доставка на остров машин и оборудования, а именно: строительная, строительно-дорожная техника, а также несколько новейших универсальных металлообрабатывающих станков различного профиля..." Что же он там, завод какой-нибудь собрался строить? Но для чего это все тащить на необитаемый остров посреди океана? Непонятно.
   "Июнь 1972 -- Джеральд Нортридж погибает в результате взрыва химической лаборатории на острове..." Все-таки доигрался!
   Дверь кабинета открылась, вошел Олдис.
   -- Ну что Паскер? Оправдал наше доверие?
   Дженкинс молча придвинул ему папку, продолжая читать.
   "...Маргарита Георгиевна Едловская, родилась в 1934 году в Западной Белоруссии в семье адвоката..."
   -- И мать тоже. Эмигрант на эмигранте, -- пробурчал Дженкинс, отвлекая Олдиса от изучения карты острова.
   Из этого бурчания вовсе не следовало, что Дженкинсы были австралийскими аборигенами. Просто родители Чарльза, и отец, и мать, были представителями уже второго поколения своих семей, родившегося на этом материке.
   -- Чарльз, -- обратился к шефу Олдис, -- а вы не играете в шахматы?
   -- Нет. А что?
   -- Странные какие-то очертания у этого острова. Как будто ребенок шахматные фигуры нарисовал: ладью, короля и слона. А может, королеву и пешку. Нет, скорее слона.
   Дженкинс протянул руку, взял у Олдиса карту.
   -- Ну и что? -- пожал он плечами. -- Италия еще больше на сапог похожа, чем этот остров -- на шахматы.
   И он опять углубился в чтение.
   "...Сестра-близнец Маргариты пропала без вести в марте 1939, июнь 1939 -- семья Едловских переезжает в Перт. 1940 -- у Едловских рождается еще одна дочь, Изабелла. 1952 -- Георгий Едловский погибает при невыясненных обстоятельствах (не исключено участие НКВД -- предположение А.Матчинсона)..." Хорошая черта у Паскера -- указывать источник информации. Но кто такой этот Матчинсон? Ага, вот дальше:
   "...1962 -- Изабелла вышла замуж за Арнольда Матчинсона, работавшего до женитьбы судовым механиком. После женитьбы построил на окраине Перта дом, гараж, мастерскую, позже (1975) организовал станцию по ремонту и обслуживанию автомобилей. Сыграл большую роль в становлении Питера, научил его ремеслу автомеханика. 1990 -- приобретает участок земли на побережье близ Фримантла, организует строительство пирсов "Матчинсон & К0". В настоящее время -- владелец пирсов, станции техобслуживания и ремонта автомобилей, двух автостоянок с прокатом автомобилей -- в Перте и Фримантле. Каждый год закупает новые автомобили, в том числе японские, европейские и американские..." Кем же этот Арнольд приходится Питеру? Муж родной тетки... Чувствуется, у человека деловая хватка.
   -- Уважаю таких людей, -- вслух произнес Дженкинс.
   -- Каких? -- спросил Олдис.
   -- Дядя у этого Нортриджа, похоже, гораздо более серьезный человек, чем он сам, -- ответил Дженкинс, стряхивая пепел с сигары.
   "...1969 -- Мария Едловская, мать Маргариты, уезжает в СССР с целью разыскать свою дочь. Через месяц приходит сообщение о том, что она скончалась от сердечного приступа в больнице г. Вильнюс. 1977 -- Маргарита Нортридж умерла от рака легких.
   Питер Нортридж, родился 21 января 1955 года. Начальная и средняя школа, технический колледж в Перте. 1975 -- отчислен с третьего курса по болезни..."
   -- Так он еще и больной!
   -- В этих бумагах тоже много интересного, -- сказал Олдис. -- Эта яхта, которую построил его отец, похоже, очень неплохой получилась.
   Он начал читать:
   -- "Парусно-моторная яхта класса пятьдесят на пятьдесят, водоизмещение..."
   -- Ну, ты еще сейчас мне начнешь рассказывать, где у нее стоит мотор, да какой формы паруса... На кой черт мне это все? Сколько она стоит?
   -- Так. Сейчас посмотрим, сколько стоит... -- Олдис перекладывал листки бумаги, что-то подсчитывал в уме, -- похоже, она обошлась ему в несколько сотен тысяч долларов.
   -- Американских?
   -- Конечно.
   Дженкинс хмыкнул, потом сказал:
   -- Папаня-то у него тоже с размахом был человек.
   -- Да, тут вот бумаги на геликоптер десятиместный, двухместный спортивный самолет, еще один реактивный, побольше... Но это еще не самое интересное. Нортридж этот -- я сына имею в виду -- два диковинных прожекта воплотил на своем острове, уже после смерти отца, и даже за один отхватил кругленькую сумму. Почти полмиллиона долларов.
   -- За что?
   -- Продал лицензию японцам на передвижной мост, -- увидев, что шеф внимательно слушает, Олдис продолжал:
   -- "Пролет моста, установленный шарнирно на опорах, шарнирно же закрепленных на основании, соединяющий участки автомобильной дороги в месте ее поворота..."
   -- Стой, стой, -- замахал руками Дженкинс. -- Ты опять за свое? Расскажи мне, что нашли там японцы на полмиллиона долларов, а остальное меня не интересует.
   -- Так я же и рассказываю, -- оправдывался Олдис. -- Я читаю реферат...
   -- Не проще было ему обыкновенный мост построить? -- по инерции продолжал бурчать Дженкинс.
   -- Тут сказано, что он сэкономил средства на строительство дороги при помощи этого моста.
   -- В общем, чудак какой-то этот Нортридж-младший. Как, впрочем, и старший, -- заключил Дженкинс и недовольно надулся. -- Давай сделаем так. Мы потребуем от него поручительство дяди, этого... как его?
   -- Матчинсона?
   -- Вот-вот.
   -- Отличная мысль, -- сказал Олдис. -- Но я пока еще поизучаю эти бумаги до понедельника, хорошо?
  
   2
   Питу только что исполнилось четыре года. Маргарет Нортридж сидела возле туалетного столика и разглядывала в зеркале свое лицо, которое ей совсем не нравилось усталостью и бледностью. Ее мама чувствовала себя плохо последние две недели, Джеральд опять пропадал днями и ночами на своем заводе азотных удобрений, как будто строительство нового цеха остановилось бы, если бы он проводил там не шестнадцать часов в сутки, а только восемь. И с кем сегодня оставить Пита? Изабелле исполнилось восемнадцать, ей совсем не интересно возиться с племянником, когда уже нет отбоя от кавалеров. Конечно, "курсы домохозяек" -- не такое уж важное мероприятие, что его невозможно пропустить. Но сидеть с ребенком целыми днями, не имея возможности пообщаться хоть с кем-нибудь еще, тоже утомительно. Может быть, соседка не против будет, если Пит поиграет пару часиков с ее пятилетней Агнесс?
   Соседка совсем не была против, ее дочке тоже надоело общаться постоянно только с ньюфаундлендом, который уже был настолько стар, что совсем плохо видел и тяжело дышал, если слишком быстро двигался. Ньюфаундленда звали Чаком, он обладал, с точки зрения Пита, гигантским ростом и черной, как смола, жесткой шерстью. Сначала Пит с удовольствием, подражая Агнесс, таскал его за уши и хвост и кормил старой, добела обглоданной костью. Но постепенно поведение собаки стало его удручать: Чак смотрел мимо Пита каким-то странным взглядом, его красные глаза внушали страх; ни с того, ни с сего начинал хрипло и с присвистом лаять, а когда бегал, грудная клетка его ходила ходуном, словно сейчас развалится. Поэтому Пит с удовольствием согласился играть в прятки, именно от Чака и рассчитывая спрятаться.
   Когда в очередной раз он подождал несколько минут в сарае, прежде чем через щель в двери убедиться, что Агнесс и не собирается его искать, он поковырял еще ботинком землю возле косяка, вздохнул, сожалея, что мама так долго не возвращается за ним, и распахнул дверь. Прямо под ноги Питу в этот момент шлепнулась старая резиновая кукла, которую бросила Агнесс. А на Пита летел, раскрыв пасть и хрипло дыша, Чак -- он, конечно, бежал за куклой, чтобы отнести ее хозяйке. Пит отшатнулся, зацепился каблуком за порог и с размаху сел на землю. Чак, чудом разглядев уже прямо под носом свою цель, схватил ее зубами, по инерции едва не налетев на мальчика. Огромными испуганными глазами Пит смотрел на остановившуюся в нескольких дюймах от его лица пасть Чака, из которой свисала кукла. Желтый клык, сдеформировав резиновое лицо, вонзился прямо в глаз, отчего оно приобрело совершенно жуткое выражение, а по клыку стекала слюна, как будто это была слеза куклы. Пит от испуга не смог даже закричать. Увидев с другой половины двора его перекошенное лицо, Агнесс засмеялась так звонко, что ее мама, радуясь этому смеху, выглянула через окно кухни. Пита ей не было видно, Агнесс же, одетая в давно не парадное, но выглядевшее еще очень нарядным белое платьице с пышными кружевами и похожая на маленькую принцессу из детской книжки, заливалась беспечным смехом:
   -- Ха-ха-ха-ха! Дурачок, он же никого не трогает! Что ты так испугался?
   Маргарет, конечно, обратила внимание, что Пит выглядел каким-то очень подавленным и молчаливым. Соседка спрашивала:
   -- Он у вас не болеет? И есть ничего не захотел.
   Расспросить Пита ни о чем не удалось -- отвлек телефонный звонок, тем временем мальчик лег в постель и сразу же уснул. Чак сдох через три дня, соседи собирались переезжать и восприняли это с облегчением. Даже Агнесс перестала расстраиваться сразу после того, как родители пообещали, что в новом доме заведут новую собаку.
  
   3
   В том, что его отец, Джеральд Нортридж, является весьма незаурядным человеком, Пит не сомневался с тех пор, как начал задумываться над этим вопросом. Просто с точки зрения своего детского понимания он был не в состоянии оценить степень этой незаурядности. Пит знал, что отец занимается какой-то секретной и очень важной работой. Если уж он даже собственному горячо любимому сыну никогда не рассказывал о ней -- можно себе представить, насколько секретной она была! Пит отчасти даже гордился этим, хотя отчасти немного обижался -- не на отца, а на других взрослых, запрещающих отцу что-то рассказывать. Всего два или три раза Пит случайно слышал упомянутое в разговоре с Даниэлем, другом отца, слово "Дельта". И когда у Пита заходил разговор на эту тему с друзьями по улице или по школе, он с серьезным важным видом говорил:
   -- Отец работает в фирме "Дельта". Больше тебе рассказать, извини, я не имею права...
   Общаться с сыном -- как, впрочем, и с женой, -- у Джеральда времени практически не было. Может, только раз в месяц или в два случалось сыграть партию в шахматы. Компенсировал он это тем, что часто покупал Питу книги, всегда дорогие и интересные, в занимательной форме рассказывающие обо всем на свете: о технике, о путешествиях, о строении вещей, об устройстве автомобилей, самолетов, о парусных кораблях, инопланетных цивилизациях, и прочее, и прочее. Отец, это большое и яркое Солнце, светило Питу издалека и согревало на расстоянии.
   Зато мама всегда была рядом. Около нее было тепло, как около печки, к которой можно прислониться плечом и прикоснуться руками. Чем старше становился Пит, тем грустнее становилась мама. Ее одиночество рано стало понятным сыну, он, как мог, старался его скрасить. Но разве сын может заменить мужа?
   Родители развелись, когда Питу было двенадцать лет, и он посчитал это предательством с их стороны. Он, конечно, уже понимал, что далеко не всегда два, в общем, хороших и продолжающих любить друг друга человека могут всю жизнь прожить вместе. Пит любил их обоих, и привязан был одинаково к каждому. Ему теперь предлагалось выбрать кого-то одного. Но мало того. Они разрушили дом, в котором жили не только они, но и Пит. Какое право они имели ломать ЕГО дом? В нем теперь рухнули крыша и стены, и провалился пол. А они делают вид, что все готовы отдать для Пита. Один из них сует ему зонт -- мол, он защитит тебя от дождя, а другой предлагает: "Скушай бутерброд, ты сразу согреешься".
   Тетя Белла, мамина сестра, была уже четыре года замужем за Арнольдом Матчинсоном, до женитьбы пять лет работавшем механиком на небольшом сухогрузе, который совершал каботажные рейсы между портами Перта и Аделаиды. Арнольду по состоянию здоровья пришлось оставить эту работу и осесть на суше. Он купил участок земли на окраине Перта и теперь уже имел неплохой дом с гаражом для своего "Форда" местной сборки. Заниматься разведением овец или земледелием его не тянуло, он подумывал о том, чтобы организовать автомастерскую, работая пока водителем грузовика, обслуживающего бумажную фабрику во Фримантле.
   Чем меньше времени выпадало у отца на общение с Питом, тем сильнее Пита тянуло в гараж к дяде Арнольду, где он с удовольствием сначала наблюдал за его работой, потом начал помогать ему, а позже и сам научился перебирать и ремонтировать узлы автомобилей.
   Когда Джеральд купил часть необитаемого острова далеко в океане, Пит сначала из чувства противоречия отказывался от предложений отца поехать на остров вместе с ним и Даниэлем. Потом Джеральд развернул на острове какое-то строительство, и ему стало опять не до Пита. Отношения восстановились, когда Джеральд с Даниэлем, который занимался в молодости парусным спортом, начали строить яхту. Было бы глупо отказываться от участия в таком захватывающем для мальчишки деле из-за прошлых обид.
  
   4
   Для Пита настало счастливое время. О таком раньше он не смел и мечтать: отец сделал его полноправным участником всех этапов постройки яхты, начиная с разработки технического задания и кончая спуском на воду полностью готового корабля. Вдогонку за отцом и Даниэлем Пит изучал все те книги, которые изучили они перед тем, как начинать что-либо делать. Уже одно это на голову возвысило его над своими друзьями-сверстниками. Стараясь, по мере возможности, не очень задаваться, Пит теперь с удовольствием делился с ними знаниями о преимуществах и недостатках разных классов парусно-моторных яхт и объяснял, почему они выбрали именно 50/50; о том, как вычислить величину смоченной поверхности корпуса, как улучшить лавировочные качества яхты, о том, что такое шверт?, какую скорость хода может развить яхта под мотором и как уменьшить сопротивление гребного винта при ходе под парусами. Когда же он называл конкретные цифры -- мол, при водоизмещении около девяноста тонн и длине по ватерлинии тридцать восемь ярдов яхта будет иметь дизель мощностью двести девяносто киловатт и площадь парусного вооружения почти три с половиной сотни квадратных ярдов, -- их глаза излучали такую негасимую зависть, что Питу становилось неловко.
   Строилась яхта на судоверфи во Фримантле. Вместе с отцом Пит ездил на трейлере на северную окраину Перта, на деревообрабатывающий комбинат, откуда они привезли восемнадцать кубов эвкалипта породы карра -- его древесина, твердая и прочная, не поражалась ни термитами, ни морской водой. Не реже раза в неделю в начале и почти каждый день в последние месяцы постройки яхты, когда ее корпус уже приобрел свою форму и началось самое интересное -- монтаж двигателя, установка мачт, такелажа, внутренние отделочные работы, -- они приезжали на верфь и проводили там часы напролет.
   Время это совпало для Пита с окончанием средней школы и поступлением в технический колледж. Пропускать занятия не пришлось -- отец поставил ему единственное и очень жесткое условие: яхта не должна помешать учебе. Конечно, выполнить его было непросто, зато теперь Пит точно знал, что возможности человеческого организма очень велики, особенно при наличии хорошего стимула.
   Имя "Диана", которое предложил Пит, сразу понравилось и отцу, и Даниэлю. Обновить его с экипажем из восьми человек, не считая троих владельцев, яхта отправилась в Аделаиду, откуда как раз требовалось забрать на остров стационарный шкаф-термостат для лаборатории. Перенести пару приступов морской болезни для Пита оказалось, в конечном счете, легче, чем то, что на обратном пути "Диана" зашла в Перт, чтобы высадить его, -- ему нужно было сдавать вступительные экзамены в колледж. Досада Пита скрашивалась лишь надеждой на грядущие морские походы.
  
   5
   Через месяц отца не стало. Весть о взрыве лаборатории на острове принес Даниэль; смысл произошедшего дошел до Пита не из его слов, а из выражения его лица. Что, как и почему взорвалось, Пита в эту минуту не интересовало. Он просто погрузился в состояние невесомости в каком-то бронированном сосуде, как в коконе, отделенном от всего мира толстыми стенками, и единственными проникающими в его сознание звуками были только глухие размеренные удары его сердца.
   Пит долго не мог поверить в смерть отца. Он давно привык к его постоянному отсутствию и научился спокойно его переносить. Он и сейчас повторял себе одну и ту же мысль: отцу опять потребовалось уехать в длительную командировку, и Пит согласен был ждать его возвращения недели, месяцы и годы.
   Началась учеба в колледже -- новый, интересный этап в жизни всех его первокурсников... Всех, кроме Пита, для которого сейчас она была серой и нудной. Через три месяца после начала занятий он слег на целую неделю с какой-то непонятной болезнью: он стал вялым, медлительным, утратил всякий аппетит, для ответа на любой элементарный вопрос ему требовалось долго раздумывать, после чего с равным успехом он мог ответить правильно, или совершенно невпопад, или, отвернувшись, промолчать. Большую часть суток он спал, остальное время бесцельно сидел возле окна. Маргарет выплакала возле его постели все слезы, обегала и обзвонила всех своих знакомых, найдя сначала одного доктора, потом другого, тоже безрезультатно, и собралась уже заплатить бешеные деньги за приезд из Канберры столичного медицинского светила... Тут Пит сам собой начал выздоравливать. Через два дня он уже был совершенно бодрым, а через неделю легко наверстал все пропущенные занятия, чему сам немало удивился. Время шло и постепенно залечивало рану.
  
   В январе, накануне дня рождения Пита, к ним приехал Даниэль.
   -- Питер, -- начал он совсем официально, -- тебе уже восемнадцать. Ты являешься полноправным хозяином части острова Сент, которую купил твой отец, как и всего того, что там сейчас имеется, -- это тебе известно. Последние полгода я жил на Острове -- на твоем острове, Пит. Я старался если не воплотить в жизнь планы твоего отца -- это только ему было под силу, -- то хотя бы привести в относительный порядок все, что было просто свалено в кучу, позаботиться о сохранности оборудования и техники, которую Джеральд туда привез...
   -- Он мне никогда подробно не рассказывал о своих планах, -- сказал Пит. -- А вам рассказывал?
   -- Он называл мне, что именно он хотел бы видеть на острове. Но как это должно выглядеть, было только у него в голове, до переложения мыслей в проект на бумаге руки у него так и не дошли.
   Даниэль помолчал, раздумывая -- говорить или нет? -- потом сказал:
   -- То, о чем я тебе сейчас расскажу, должно остаться между нами.
   -- Можете быть в этом уверены.
   -- Твой отец занимался проблемой управления поведением животных, причем, не домашних животных, и не в пределах скотного двора, а диких, свободно живущих в условиях нетронутой человеком Природы.
   -- Для этого ему и понадобился остров Сент?
   -- Именно. Человеческий опыт приручения животных очень богат, он берет свое начало еще от первобытного человека, и тем не менее этот процесс остается и сложным, и длительным, да и просто опасным -- к сожалению, мы знаем множество примеров, когда приручивший, выкормивший и вырастивший хищного зверя человек становился жертвой своего питомца. И речь пока даже не заходит о том, чтобы зверь совершал полезную для человека работу. Хотя бы просто жил рядом с ним и не считал его куском своей еды, отложенным на черный день. Ну, самое большее -- прыгал бы через обруч на манеже. Джеральд, для начала, поставил себе целью добиться, чтобы дикие животные не нападали на человека, если он не причиняет им зла. Чтобы на острове Сент можно было свободно ходить по джунглям, купаться в ручье рядом с крокодилами, не боясь быть укушенным или съеденным. На первый взгляд, это не так сложно, жили ведь североамериканские индейцы, африканские или индонезийские племена всю жизнь среди первозданных лесов в мире и согласии с животными, не имея никаких проблем. Но это люди, которые родились и выросли в этих условиях, и только в них могли жить. Оказаться для такого человека на улице большого города опаснее, чем один на один с любым хищником, если он никогда в жизни не видел автомобиля и не знает правил дорожного движения. И, наоборот, для человека, проведшего всю жизнь в городе, оказаться в джунглях без палатки и ружья хотя бы на ночь означает неминуемую смерть.
   -- Так отец хотел научить диких животных не трогать человека, который случайно оказался ночью в лесу? -- спросил Пит. -- И это ему удалось?
   -- Представь себе, удалось. А вот следующим шагом должно было стать приручение в полном смысле, то есть в результате которого животные совершали бы полезную для человека работу.
   -- Какую же полезную работу может совершать, например, крокодил? Бревна сплавлять?
   -- Неплохая мысль, -- рассмеялся Даниэль. -- Честно говоря, вопрос о том, к каким именно работам привлекать крокодилов, мы как-то не обсуждали. Но в принципе, любой хищник мог бы выполнять сторожевые функции, многие животные могли бы играть роль метеорологов...
   -- Да, если пофантазировать, много чего можно придумать: страусов можно подрядить в почтальоны, жирафы пусть провода на столбы развешивают...
   -- Но, к сожалению, -- продолжал Даниэль, -- дальше первого шага продвинуться не удалось. Хотя Джеральд нашел способ воздействия, который очень даже неплохие результаты показал.
   -- Что же помешало?
   -- Понимаешь, слово "приручить" означает, что животное настолько к человеку привыкает, что становится ему другом, начинает его понимать. И если делает что-то нужное для человека, то добровольно. А способ получения желаемого поведения от животного, который мы пытались применить, является, по сути дела, зомбированием. Животное подчиняется воздействию, которому не может противостоять. Это нечестно. Тем более что, попади этот инструмент в руки нечистоплотных людей, не отягощенных совестью, бережным отношением к Природе, -- конец всему живому. Джеральд незадолго до смерти с горечью мне говорил: "Разве можно хотеть изменить живущее рядом с тобой существо, не желая меняться самому? Пока люди убивают слонов, чтобы заработать на бивнях, крокодилов и леопардов, чтобы заработать на шкурах, им нельзя давать в руки возможность управлять животными. Наши эксперименты вредны. Обещай мне, если со мной что-нибудь случится, ты уничтожишь наши результаты и оборудование..."
   Даниэль замолчал. Пит встал с кресла и подошел к окну, потом спросил:
   -- Но зачем отцу понадобилась вся эта техника, станки, самолеты? Ведь для экспериментов это не было нужно.
   -- Это совсем просто. Эксперименты требовали времени. На Острове надо было жить, чтобы этим заниматься. А твой отец не любил жить, как дикарь, он параллельно занимался обустройством острова. Хотел со временем пригласить туда тебя и... и твою маму.
   На эту фразу, показалось Даниэлю, Пит совсем не отреагировал, он тут же немного раздраженно задал следующий вопрос:
   -- А ваша фирма "Дельта" к этим экспериментам имела отношение? И завод азотных удобрений?
   -- Нет. Эти предприятия являлись, прежде всего, источниками дохода. Но в экспериментах использовались некоторые химические реактивы и компоненты сырья, получаемые с завода, и оборудование, приобретенное через фирму "Дельта". Твой отец был весьма целеустремленным человеком, и он не стал бы заниматься чем-то таким, что не служило бы достижению главной цели. Но сейчас я хотел бы услышать твое мнение по вопросам, назревшим в связи с твоим совершеннолетием.
   -- Какое мнение? О чем?
   Пит продолжал стоять у окна спиной к Даниэлю, которому разговаривать таким образом, с затылком собеседника, не очень нравилось; он тоже поднялся с кресла, подошел к Питу и положил ему руку на плечо.
   -- О том, что ты теперь стал довольно обеспеченным человеком...
   -- А моя мама? -- перебил его Пит.
   -- Безусловно, и она не будет стеснена в средствах. Но основной капитал был вложен твоим отцом в Остров и в ту технику, материалы, оборудование, что он туда привез. В яхту, наконец. Это все он оставил тебе, и этим нужно распорядиться...
   -- Не нужен мне этот остров! -- Пит вдруг резко высвободил свое плечо из-под руки Даниэля и повернул к нему перекошенное яростью лицо. -- Не нужен, слышите? Не говорите мне больше о нем! Мне и в этом доме, где отец давно уже перестал бывать, каждая вещь его напоминает. А там? Заберите себе этот остров, яхту, станки, что там еще!
   Даниэль растерялся, Пита он никогда еще таким не видел. Не зная, как себя вести, он произнес только:
   -- Прости. Я причинил тебе боль.
   Но Пит уже взял себя в руки:
   -- Нет, это вы извините меня... Я не знаю, что вам сказать. Я не готов сейчас распоряжаться, как вы говорите, всем этим.
   Пит беспокойно зашагал по комнате, потом остановился.
   -- Даниэль! Могу ли я попросить вас взять на себя эти функции? Да и вообще, вы ведь вместе с отцом занимались экспериментами, вы гораздо большее имеете отношение и к острову, и к тому, что на нем есть... А мне это все просто ни к чему. Мне нужно окончить колледж.
   -- Если я тебя правильно понял, ты хочешь от всего этого отказаться?
   -- Да. В вашу пользу.
   -- Из этого, Пит, у тебя ничего не выйдет, моя доля оговорена была еще при составлении нашего с Джеральдом договора. Он всегда был главным, а я -- лишь ассистентом. Думаю, ты не подозреваешь отца в нечестном отношении ко мне? Я получил все, на что хотел бы претендовать; сейчас речь о тебе. Если хочешь, ты можешь продать остров и все остальное, увеличив свой основной капитал.
   -- А вас привлекает жизнь на этом острове? Вам хотелось бы продолжить то, что делал отец, или заниматься там чем-то своим?
   -- Как тебе сказать. И да, и нет...
   -- Даниэль, пожалуйста! Считайте, что это ваше, распоряжайтесь этим -- ну, хотя бы некоторое время.
   -- Хорошо, Пит. Я оформлю наше сегодняшнее соглашение документально.
  
  
  
  
   6
   То, что Пит стал теперь обеспеченным человеком, выразилось только в одном: он купил себе подержанный автомобиль, выбрав его с помощью дяди Арнольда (у Джеральда своей машины не было, он или пользовался автомобилем фирмы "Дельта", или брал напрокат). Этот факт укрепил позиции Пита в среде своих сверстников, ему показалось, что у него стало больше друзей, и с девчонками знакомиться стало гораздо проще. Но все равно, он продолжал оставаться и немного замкнутым, и застенчивым, так что эти знакомства можно было пересчитать по пальцам одной руки.
   Пит учился уже на третьем курсе. Последние несколько месяцев его постоянной подругой была Мэри Кэминтон. Она была довольно симпатична, неплохо пела, чуть хуже подыгрывая себе на фортепиано. Умела поддержать разговор о кошках, которых очень любила, о музыке, и вообще умела казаться милой и обаятельной. На этом, пожалуй, перечень ее достоинств и оканчивался, но Питу казалось, что он гораздо длиннее. Мэри была на два года младше его, после средней школы она окончила курсы медсестер и начала работать в центральной больнице Перта, в кардиологическом отделении. Но эта работа, убедилась она, ей совсем не нравилась.
   В начале учебного года, как и два года назад, Пит заболел. Признаки заболевания были теми же, но проявлялись в более легкой форме: иногда он просто чувствовал себя сильно усталым, как после тяжелой физической работы и недосыпания -- но не работая физически и вполне высыпаясь. Продолжалась эта странная болезнь не полторы недели, а почти два месяца, и мама сейчас не могла заниматься Питом, она сама лежала в больнице на обследовании по онкологическому поводу. С Питом много времени проводила Мэри, и это сильно его согревало и поддерживало.
   Наверстать пропущенные занятия после выздоровления Пит не смог. Из колледжа его отчислили, да ему и так стало не до учебы: маме становилось все хуже, теперь она не обследовалась, а лечилась. Диагноз подтвердился: рак легких. Тетя Белла часто бывала у нее в больнице и постоянно плакала.
   Мэри не хотелось откладывать свадьбу, ограничились не очень шумным и достаточно скромным застольем в кругу друзей и обедом в семье Мэри. Первые две медовые недели они были, несмотря ни на что, счастливы.
   Маргарет Нортридж умерла через полгода, а Пит и Мэри развелись через одиннадцать месяцев после свадьбы.
   Понять тоску и одиночество Пита в его 22 года может только тот, кто сам далеко не избалован жизнью. Впрочем, одиночество в любом возрасте переносится с трудом. Он пробовал отвлечься алкоголем; спасло то, что малые дозы забываться не помогали, а после больших наступало состояние, в котором находиться было невыносимо, а каких бы то ни было лекарств его организм не принимал. Со сверстниками стало скучно, их проблемы казались мелкими, интересы -- пустыми. Он опять начал бывать, почти каждый день, у дяди Арнольда. Так прошло несколько месяцев, пока Пит не встретил Даниэля, который как раз привел с Острова "Диану", поставил ее в док на ее родной судоверфи во Фримантле и собрался дать ей профилактический ремонт. Пит не отказался помочь в этом, а после составить компанию ему и его жене в путешествии вокруг Австралии, через Индонезию и Филиппины.
  
   Глава III
   1
   Последние лет двадцать Чарльз Дженкинс вел сидячий образ жизни. За рабочим столом своего кабинета, в автомобиле по дороге из дома в банк и обратно, за едой, у телевизора, даже в казино -- везде приходилось сидеть. Он и в молодости не увлекался ни большим теннисом, ни гольфом, ни верховой ездой; вообще, похоже, он с детства подсознательно стремился к тому, чтобы получить от жизни как можно больше благ ценой как можно меньших телодвижений. И он, очевидно, вполне в этом преуспел. Он не считал, что фраза "движение -- это жизнь" имеет для него такое уж огромное значение. За деньги, которые он теперь имел, можно купить любые лекарства и любое лечение; массаж и ванны нравились ему как раз тем, что не заставляли сильно шевелиться. Последнее время, правда, появились в его самочувствии неприятные моменты, которые делали его недовольным и раздражительным. Похоже, некоторые клетки организма все же сильно страдали от малоподвижного поведения своего хозяина. "Умираю, но не сдаюсь!" -- говорили они, и Чарльз это прекрасно чувствовал. Особенно той частью тела, которая была постоянно припечатана к стулу его массивным торсом.
   Олдис вошел в кабинет шефа с бумагами по северному филиалу банка, Дженкинс сидел за столом и отчего-то непроизвольно морщился.
   -- Доброе утро. Я принес бумаги, о которых вы вчера говорили.
   -- Привет, -- буркнул Дженкинс. -- Я посмотрю, а тебе придется срочно съездить к Джонатану. Он сам не может приехать.
   Олдис кивнул, но не уходил. Он как будто хотел что-то сказать, но не решался.
   -- Что? Что-нибудь неясно?
   -- С Джонатаном? Нет, все ясно...
   -- А с чем?
   -- Я вчера смотрел карту Индийского океана...
   -- А при чем тут Индийский океан?
   -- Ну, я искал там остров этого Нортриджа.
   -- Зачем? Ты что, захотел туда сплавать?
   -- Нет, просто интересно стало. Но... Я не нашел острова. Ни на одной карте его нет.
   -- Ну и что? -- Дженкинс пытался сообразить, чего хочет от него Олдис. -- Он же, вроде бы, очень маленький, этот остров. На другой карте посмотри, более подробной.
   -- Я ездил к своему другу, у него отец -- член Географического общества. На его картах есть все острова, даже меньшего размера. А этого нет.
   Дженкинс опять молча смотрел на Олдиса, переваривая услышанное.
   -- Слушай, Брайан. Ты ведь вчера на какую-то вечеринку собирался идти...
   -- Так я как раз у него и был на вечеринке.
   -- А-а-а! -- Дженкинс облегченно вздохнул. -- Ну, теперь все понятно. Брайан! Если много выпил, надо плотно поесть.
   Олдис пытался возразить, но Дженкинс махнул на него рукой:
   -- Некогда. Джонатан тебя давно ждет.
   Когда за Олдисом закрылась дверь, он взял в руки бумаги по северному филиалу, но что-то мешало ему сосредоточиться. Он повернулся на стуле к стенному шкафу за спиной и достал из него папку с надписью: "Питер Нортридж. Начато 11 ноября 1991 года", открыл ее, полистал и выудил оттуда карту острова. Штемпель в правом нижнем углу был каким-то неразборчивым. Дженкинс начал листать другие документы; нет, вроде бы все в порядке. Опять вернулся к карте, достал из стола лупу и долго разглядывал плохо отпечатавшиеся буквы. Он даже вспотел; потом вдруг захлопнул папку и со злостью заткнул ее обратно в шкаф.
   -- Не может быть, чтобы я не смог вернуть свои четыре с половиной миллиона.
   Он открыл коробку с сигарами, выбрал одну, отрезал кончик, раскурил... и вдруг остановился, чуть не выронив ее изо рта.
   -- Почему четыре с половиной? Нет, шутишь, господин Нортридж! Ты должен мне одиннадцать миллионов, и ни цента меньше. Или я не буду Чарльз Дженкинс!
  
   2
   Общая сумма в одиннадцать миллионов долларов, которую Питер Нортридж должен был выплатить Чарльзу Дженкинсу, получалась при погашении за три года кредита на четыре с половиной миллиона. По полмиллиона надо было уплатить после истечения одного года и двух лет с момента заключения договора, а через три -- еще пять с половиной. Памятуя о том, что Нортридж сразу не показался выгодным клиентом, Дженкинс жил в постоянном опасении, что через год ему вернут всего лишь шесть с половиной миллионов, и все. Давно привыкнув к семи-, а то и восьмизначным числам, выражающим денежные суммы на счетах его клиентов, он не особо задумывался о том, что кредит Нортриджу оформлен мимо банка, и вся прибыль в данном случае не разойдется по мелочам между всеми сотрудниками банка, не будет облагаться налогом государства, а просто поделится между Дженкинсом, Олдисом и еще тремя-четырьмя согласившимися участвовать в этом деле чиновниками от власти и налогового аппарата. Риск данного предприятия был не особенно велик, поскольку механизм его был уже достаточно хорошо отлажен.
   "Если бы это все касалось только меня, -- рассуждал Дженкинс, -- можно было бы согласиться и с прибылью в два миллиона через год. Но не могу же я ударить лицом в грязь перед людьми, которые могут еще оказаться очень полезными".
   Стало быть, необходимо было позаботиться, чтобы Нортридж не смог расплатиться полностью раньше, чем через три года. Впрочем... Почему бы не рассмотреть вариант его разорения? Этот остров мог бы, наверное, заинтересовать Квинтагон. Действительно, почему бы не продать его янкам? Ха-ха! С кем, как не с мистером Джонатаном, можно было бы обсудить этот вопрос? Молодец, Чарли, неплохо придумал! Неплохо, неплохо... Только вот как добиться разорения Нортриджа? Или хотя бы его временной неплатежеспособности. Сам-то он вряд ли будет прилагать усилия в этом направлении. Нужен в его логове какой-то лазутчик... Кого заслать? Да и под каким предлогом?
   За этим "разговором с умным человеком" Дженкинс выкурил подряд две сигары, даже в горле запершило, а струйка табачного дыма, нечаянно заблудившаяся возле левого глаза, заставила его прослезиться. И тут Чарльз вспомнил о Маке.
   "Вот молодчина!" -- еще раз похвалил он себя.
   Сегодня день неплохих идей! Автоматически перенесясь во времена беззаботной юности, он вспомнил, как дружили они втроем: Мак, Жан и он, Чарли. Лицо почти расплылось в мечтательной беззащитной улыбке: хорошо было тогда... Нет, не очень хорошо. Мак и Жан частенько посмеивались над его медлительностью и неповоротливостью. Ну и ладно! Сейчас-то Мак может ему помочь. А может быть, и Жан -- он же большим чиновником стал... Но нет, нет. С Жаном лучше никаких дел не иметь. Слишком неприятные сравнительно недавние воспоминания полезли в голову. Черт побери! Испортил все свое настроение... Надо заставить себя подумать о чем-нибудь хорошем. Например, о сегодняшнем ужине с Кэтти -- первом после трехнедельного перерыва.
  
   3
   Мак, как называли его друзья тридцатью годами раньше, а ныне -- мистер Джеймс Мак-Грэйв, редактор столичного еженедельника "Сандэй Ньюс", любил проводить выходные дни с внуком. После того, как три года назад умерла его жена, в жизни Джеймса образовалась ниша, которая, как черная дыра, высасывала из него тепло и жизненные силы, если он оставался один. Он не мог пожаловаться на свою дочь Долли, по мере своих сил и возможностей помогавшую ему. Но, во-первых, особой помощи и не требовалось: небольшой коттедж, в котором жил Джеймс, убирала жившая неподалеку пожилая женщина, она же, в основном, и готовила ужин в будни и обед по выходным. Во-вторых, у дочери все же своя семья. Поэтому он вовсе не обижался на то, что Долли при первой возможности спроваживала деду восьмилетнего Тома.
   -- Мак, скажи, а правда, что этот мост привезли из Англии?
   Джеймс разрешал Тому называть себя так, когда они были вдвоем.
   -- Правда. Это лондонский мост Ватерлоо.
   -- Это какой надо большой корабль, чтобы из Англии перевезти целый мост! -- деловито прикинул Том.
   -- Большой, -- согласился дед, -- только его не целым перевозили, а разобранным на части. Но все равно, большой. А может, и не один корабль...
   -- А разве в Австралии не из чего построить такой мост?
   -- Конечно, есть из чего. Но... Ты же знаешь, что раньше среди живущих в Австралии англичан большинство было таких, которые приехали сюда не по своей воле. Вот им и хотелось, чтобы здесь был кусочек их родной страны. Хотя бы в виде моста.
   -- Да, я знаю. Они были преступниками, да?
   -- Ну, среди них были не только преступники, может быть, и просто люди, неугодные стоящим у власти...
   -- Как это -- неугодные?
   -- Значит, несогласные с ними.
   -- Люди, стоящие у власти, это королева и король? А разве можно не согласиться с королем?
   -- Скажи, -- спросил Джеймс, -- а с папой и мамой можно не согласиться?
   Том насупился, почувствовав подвох:
   -- Но папа и мама ведь не король с королевой. Они могут иногда и ошибаться... Но, дед, вот скажи: в Австралии ведь правит английская королева? А разве нельзя было найти свою? И как она может править целой страной на таком большом расстоянии? Она же не видит и не знает, что здесь происходит. Вот, например, фонтан "Капитан Кук" ремонтировался целый месяц. Наверное, если бы королева жила здесь, она бы этого не допустила! А фонтан и сейчас не на семьдесят ярдов воду подбрасывает, а только на двадцать...
   Дед в ответ поделился своими соображениями насчет связи между качеством ремонта фонтана и присутствием здесь английской королевы. Том переключился на другое:
   -- Смотри, Мак! Вон летающая тарелка.
   -- Где?
   -- Вон же!
   -- Это же здание Академии Наук, -- рассмеялся дед.
   -- Да я знаю, что здание. Но оно очень похоже на летающую тарелку. Как в том сериале про звездные войны, правда?
   Джеймс пожал плечами:
   -- Не знаю...
   -- Ты что же, не смотришь этот сериал?
   -- Нет, -- признался Джеймс, -- не смотрю.
   Том смерил деда взглядом, вздохнул и приумолк на некоторое время. О чем же можно разговаривать с человеком, которому не интересно смотреть сериал про звездные войны? Но это не помешало Тому на прощанье напомнить деду про паровоз.
  
   Редакция еженедельника "Сандэй Ньюс" располагалась в северо-восточной части города; от дома Мак-Грэйва до нее ходу было минут двадцать пять, большей частью по улице, обе стороны которой были засажены липами. Как и все жители столицы, Джеймс испытывал чувство гордости оттого, что улицы Канберры, как аллеи ботанического сада, украшали породы деревьев из разных уголков планеты. Джеймс любил ходить пешком. Машину он продал уже давно: пока жена была жива, они куда-то еще ездили вдвоем -- в основном, конечно, в магазины за покупками. А сейчас, если ему нужно было по личным делам съездить куда-нибудь, он просил зятя, по служебным делам -- Дэвида или Роберта. Это были два основных его помощника, репортеры, которые обеспечивали материалами процентов на восемьдесят каждый выпуск газеты. Остальные двадцать процентов заполнял он сам -- частично своими материалами, частично информацией из других изданий. Статей на чисто политические темы в его газете не было, и избегал он выражать пристрастие тому или иному политическому течению или лидеру не потому, что не имел его. Как всякий нормальный человек, он не оставлял без внимания и собственной оценки любое значительное событие в жизни своего города, страны, планеты, наконец. Но он давно понял, что нет ничего более изменчивого и лживого, чем политика, что человек негибкий и не умеющий приспосабливаться не продержится и часа на вершине политического Олимпа, и что заниматься политикой -- это такая же работа, как и любая другая, цель которой -- раздобыть средства к существованию. Поэтому чем громче и красивее кто-нибудь говорил о "нуждах народа", тем меньше Джеймс ему верил.
   Телефонный звонок Чарли Дженкинса напомнил Маку о давно и безвозвратно ушедших годах их юности. От Чарли исходила даже не просьба, скорее предложение. Даже если бы оно было менее интересным, Джеймс не стал бы отказывать старому другу.
  
   4
   Дэвид Маркоуни был профессиональным репортером. Пописывать "эссетики" он начал еще в школе, сначала по поводу уикэндовских пирушек в компании старшеклассников. В университете он даже организовал самиздатовскую газету, чем и обратил на себя внимание не только преподавателей, но и редактора еженедельника "Сандэй Ньюс", искавшего среди выпускников факультета журналистики замену собирающемуся уходить на пенсию репортеру. Не сказать, чтобы Дэвид был отмечен особым талантом, но способности к литературно-журналистскому творчеству у него, безусловно, были.
   На предпоследнем курсе университета Дэвид женился, теперь у них с Бэтси был уже трехлетний сын. Бэтси не работала, зарплаты Дэвида, вроде бы, на жизнь хватало, но на более скромную жизнь, чем им хотелось бы. Вообще, у Дэвида была мечта жить не в забытой Богом на окраине планеты Австралии, а где-нибудь во Флориде на собственном ранчо и заниматься выращиванием пшеницы, наблюдая из шезлонга за перемещением по полю тракторов. Или не во Флориде; или не пшеницы... Собственно, он пока еще не задумывался конкретно о том, чего он хочет, к тому же, слабо представлял, растет ли во Флориде пшеница и легко ли ее вырастить, полулежа в шезлонге. Просто ему хотелось чего-нибудь такого, ну... очень хорошего. Не сказать, что то, что он имел сейчас, было плохим: стоимость вполне приличного коттеджа была уже выплачена почти на четверть, малолитражная "Мазда" пока еще удовлетворяла потребностям семьи и не требовала к себе излишнего внимания, работа в редакции, кажется, нравилась, и сам редактор -- очень даже неплохой человек. Но сидел внутри Дэвида какой-то червячок и точил, точил его постоянно.
   Дэвид был статным мужчиной, высоким и широкоплечим, черты его лица с твердым подбородком не лишены были приятности. Он был весьма коммуникабелен, и потому общение, по долгу службы, с людьми разного возраста, разных профессий, как с мужчинами, так и с женщинами, не составляло для него труда. Вообще он чувствовал, что умел располагать к себе людей, если не сказать -- нравился. Задавая себе вопрос, почему бы ему при всех его положительных качествах не иметь более умную, более красивую и обладающую более изысканными манерами жену, более престижную и более высокооплачиваемую работу, позволяющую ему владеть более респектабельным жильем и более роскошным автомобилем, он не находил достаточно убедительных причин для отрицательного ответа. Конечно, он знал много людей, которые в двадцать пять лет имели гораздо меньше, чем он. Но он знал и таких, которые имели гораздо больше. Чем они были лучше?
   Зная о наличии внутри Дэвида такого червячка, а также учитывая то, что его коллега Роберт был еще холост, редактор Мак-Грэйв поручал в первую очередь Маркоуни работу повыгоднее, а Роберту -- уже во вторую, для восстановления равновесия. Дэвид давно привык к такому отношению шефа и воспринимал его как должное, поэтому и посчитал вполне логичным, что именно ему выпало поведать миру о куклах некоего мистера Нортриджа, живущего на острове в океане на приличном удалении от австралийского материка. Это само по себе уже сулило неплохие командировочные. Но на этом везение еще не кончалось: Дженкинс, вызвав к себе Дэвида и предупредив, что "об этом разговоре никто не должен знать, даже Мак-Грэйв", поручил Дэвиду выполнение несложных, но хорошо оплачиваемых обязанностей. Попросту говоря, Дэвид должен был шпионить за Нортриджем и держать банкира в курсе его дел.
   "Молодец, Мак! -- думал Маркоуни, потирая руки. -- Правильный сделал выбор. Роберт из-за своей щепетильности наверняка отказался бы собирать сведения для банкира, тогда и для газеты этот материал был бы потерян".
   Между тем Мак-Грэйв и для Роберта нашел поручение. Помня о том, что несколько месяцев назад Роберт похвастался о новом знакомстве, с помощью которого теперь не представляет проблемы раздобыть подробную карту любого района Австралии, он и попросил его найти карту того квадрата Индийского океана, в котором располагался остров Сент.
   -- Не помог мне тот новый знакомый, -- говорил Роберт шефу через несколько дней. -- Пришлось заводить новые знакомства. Как вы думаете, где?
   -- Где?
   -- В Министерстве обороны. Если бы вы знали, чего мне это стоило! -- сказал Роберт и густо покраснел.
   Мак-Грэйв с опозданием сообразил, что он и сам мог бы заняться поисками карты. Правда, Роберт сообщил ему о своих трудностях только после того, как преодолел их.
  
   5
   Вот уже пятнадцать лет Джеймс дружил с Ричардом Прайсом, офицером Квинтагона. Их семьи познакомились тогда на Канарских островах во время отпусков, с тех пор встречи происходили с интервалом в год-два, а то и больше. Только теперь, уже год, Прайс постоянно жил в Канберре как консультант-представитель военного ведомства в фирме, торгующей оружием. Можно предположить, что теперь они виделись чаще... Как бы не так. Последний раз -- одиннадцать месяцев назад.
   Ричард был человеком больших размеров, а точнее говоря, даже огромных. Каждый раз, когда Джеймс открывал другу дверь своего жилища, он испытывал чувство беспомощности, как будто видел медведя, который сейчас станет ломиться в терем-теремок и обязательно развалит его. Русская сказка про терем-теремок была одной из любимых сказок Тома -- дед часто читал ее, когда внуку было полтора-два года. К счастью, страхи Джеймса никогда не оправдывались.
  
   Ричард, как всегда, благополучно миновал дверной проем. Джеймс, как всегда, облегченно вздохнул. Подавая Ричарду руку, он опять вспомнил, как это было при первом знакомстве пятнадцать лет назад: тогда он с сожалением смотрел на свою ладонь, словно прощаясь с ней навек -- кто знает, что сделает с ней этот верзила? Эти опасения тоже оказались напрасными: Ричард пожимал руку достаточно деликатно. Вообще, пообщавшись с ним минуту, собеседник забывал ощущение страха, напротив, он начинал себя чувствовать спокойно и уютно, как рядом с нагретой солнцем прибрежной скалой: и согревает, и от ветра защищает. Несмотря на то, что шея у Ричарда была толстой и багрово-красной, а кожа на ней и на щеках имела толщину, видимо, с полдюйма, черты его лица не были грубыми. Стоило же Ричарду сказать два слова, его обаяние окончательно завоевывало ваше расположение.
   -- Рад тебя видеть, Ричард! Ты, как всегда, пунктуален, старый вояка.
   -- Привет, Джеймс! Это у меня в крови. А ты вполне прилично выглядишь, старина... И по берлоге твоей не скажешь, что здесь живет пожилой одинокий медведь, а? Молодчина. Ну, как ты поживаешь? Долли давно заглядывала?
   -- Только позавчера забрала Тома, он гостил у меня неделю и все это время не отходил от своего паровоза.
   -- Вижу, вижу этот паровоз. Он что же, радиоуправляемый?
   Ричард подошел к стоящей на тумбочке большой, яркой, привлекающей внимание машине.
   -- Не только радиоуправляемый. Он совсем настоящий. У него есть паровой котел, топка, уголь дозируется автоматически... У него даже -- ой, как это у паровоза называется, тоже фары? -- фары горят и свисток свистит. Я неосторожно пообещал ему купить этот паровоз год назад, так он мне каждую неделю звонил -- мол, дед, ты еще не купил паровоз? А ты не забыл? -- Джеймс рассмеялся. -- Да я бы если бы и захотел забыть, он бы не дал. Я ему целую железную дорогу построил, на нее вечерами целый месяц ушел. Зато доволен теперь, за уши его не оттащишь. Да я и сам, честно говоря, с такой игрушкой не прочь время проводить, -- улыбнулся опять счастливый дед.
   -- Да, -- похвалил Ричард, -- игрушка -- высший класс. Кое-что умеют, оказывается, делать и на гражданке. В нашем детстве таких игрушек не было...
   -- Ну и что? Ты, может быть, рискнешь сказать, что наше детство было менее интересным?
   -- Нет... Пожалуй, ты прав, не рискну. Эх, сбросить бы сейчас лет пятьдесят! Сколько уже Тому? Шесть?
   -- Восемь, дружище. Почаще надо приходить в гости. Тебе не разбавляю, да?
   -- Ну конечно, ты же знаешь. Не в нашем возрасте меняют привычки... Ну, рассказывай, что там у тебя стряслось.
   Джеймс устроился в кресле поудобнее, сделал глоток из своего бокала, повертел его в руках...
   -- Скажи, Ричард, на ваших картах все острова отмечены, небольшие тоже? Например, если он всего в несколько десятков миль?
   Ричард самодовольно хмыкнул:
   -- На наших картах отмечены даже острова размером с табуретку. А что?
   -- А если на карте нет острова?
   -- Значит, -- Ричард, словно на лекции перед отделением морского десанта, отрезал рукой воздух, -- возможны два варианта: либо острова на этом месте не существует, либо это, -- он рассмеялся, как будто рассказал даме неприличный анекдот, -- не наша карта. Вот так, старина!
   Ни слова не говоря, Джеймс встал с кресла, подошел к книжной полке и вытащил из толстого темно-синего тома с названием "Атлас мира" сложенную в несколько раз карту. Ричард взял ее, развернул, посмотрел на надпись в верхнем углу.
   -- Да, это наша карта. Только как она к тебе попала? Впрочем, это же гриф "В", без секретных объектов. Заполучить ее труда не составляет... Ну, так что?
   -- Я отметил это место кружочком. Квадрат Н-12.
   -- Ну, нет ничего, кроме рифов, в этом кружочке... Старина, я же тебе уже сказал, -- он встретился глазами с Джеймсом и остановился. Рука, не окончив жест, тоже зависла в воздухе, потом взяла бокал с виски. Ричард сделал большой глоток.
   -- На этом месте есть остров, -- сказал Джеймс. -- Тридцать миль с запада на восток, сорок -- с севера на юг. Насколько мне известно, на нем нет ни военных баз, ни ядерного реактора, ни полигона, ни захоронения радиоактивных отходов. На нем живут обыкновенные люди. Но этого острова нет ни на одной карте, Ричард. Как ты это объяснишь?
   Ричард нахмурился, отхлебнул еще виски.
   -- Да, загадал ты мне загадку. Кстати, а от кого ты узнал, что этот остров есть? Может быть... -- взглянув на друга, он опять осекся, -- ну, молчу, молчу. Кого-то другого я и слушать не стал бы, а раз ты говоришь -- есть, значит, сам проверил, что есть...
   Ричард сделал длинную паузу.
   -- Что-то мне не нравится это все. Хорошо, что ты по телефону ничего не стал говорить. Хоть ты и репортер, но мне удалось-таки чему-то тебя научить!
   -- В начале нашего знакомства ты говорил "репортеришка".
   -- И ты обижался?
   -- Нет, конечно. На тебя невозможно обижаться. Еще виски?
   Ричард протянул бокал.
   -- Сделаем так: если я что-либо смогу разузнать -- а это, чувствую я, очень непросто будет сделать, -- я тебе позвоню, и мы договоримся о встрече. Но по телефону -- ни слова! Идет? Тогда доставай фигуры. Одну партию, и мне пора. Сейчас я тебя опять надеру!
  
   Глава IV
   1
   Репортеру еженедельника "Сандэй Ньюс" Роберту Харли потребовалось на выполнение задания редактора вместо двух дней несколько часов. Поэтому он с чистой совестью посвятил высвободившееся время небольшому развлечению; теперь второй день уже перевалил за половину, и Роберт решил позвонить шефу, чтобы сообщить ему, что читатели могут рассчитывать почти на треть полосы интересного интервью.
   -- Роберт? -- сразу узнал его голос Мак-Грэйв. -- Рад тебя слышать. Как твои успехи? Ты уже успел побеседовать со своим аборигеном?
   -- Да. И я, честно говоря, даже не ожидал, что он окажется таким замечательным собеседником. Думаю, вам понравится этот материал. Пожалуй, он займет колонки три с половиной...
   -- Я резервирую четыре. И у меня есть для тебя еще одно небольшое поручение. Это неподалеку, в Перте.
   -- В Перте?! -- Роберт, не сумев сдержать радостного возгласа, раскрыл этим место своего пребывания.
   -- Так ты уже там! -- проницательности Мак-Грэйву было не занимать. Он рассмеялся:
   -- Что, очередное белокурое увлечение увезло тебя за шестьдесят миль от твоего объекта?
   -- Ну... да... Я, в общем, недалеко тут, -- Роберт находился на улице Перта, примыкающей к городской гордости -- огромному естественному парку с ботаническим садом. -- А что за поручение?
  
   Роберту Харли было двадцать восемь лет. Он обладал внешностью, манерами, голосом и красноречием, которые позволяли ему без труда познакомиться и сразу же завоевать расположение, дающее надежду на продолжение отношений, с любой девушкой, показавшейся ему симпатичной. Прямо не сходя с места, на котором он стоял. Он был высок, у него были черные, слегка волнистые волосы, смуглое и немного худощавое лицо, голубые глаза и фигура легкоатлета. К тому же он одевался с неизменным вкусом. Как со всеми этими качествами уживалась его необыкновенная застенчивость, оставалось загадкой для всех его друзей и знакомых. Все его романы с настораживающим постоянством начинались, развивались и заканчивались одинаково: к нему подходила девушка, но не та, которую он, в соответствии со своим вкусом, выбрал бы сам, и просила угостить ее, например, коктейлем -- с таким же успехом это могла быть сигарета или чашка кофе с сэндвичем; потом предлагала поехать вместе позагорать, или покататься на лодке, или просто на автомобиле в какое-нибудь "чудесное место". Он никогда не мог отказать, но ему всегда было чуть-чуть тревожно, что это может кончиться какой-нибудь неприятностью. Но кончалось это обычно проведенной вместе ночью, после которой сначала хотелось продолжения романа, а потом все забывалось. Так было и в этот раз, когда он случайно оказался в Перте вместе с Кристиной -- она здесь жила и училась в университете.
  
   2
   Пирсы "Матчинсон & К0", посетить которые попросил Роберта Мак-Грэйв, производили внушительное впечатление. Два бетонных причала с широкими подъездными путями и кранами, напротив которых располагались складские помещения с полукруглыми крышами-стенами и гаражи для погрузчиков -- все это было построено недавно и с размахом. Работа шла полным ходом; как раз происходила перегрузка деревянных ящиков и металлических бочек с небольшого грузового судна на изящную яхту с белым корпусом. Роберту показалось странным, что груз не доставлен морем сразу по назначению, без перегрузки на другое судно. Погрузчик, слегка переваливаясь с боку на бок при переезде небольших неровностей на съездных трапах, бережно нес ящик, которому сам сильно уступал в габаритах, поэтому немного походил на муравья. Размещением грузов на яхте руководил плотный бородатый мужчина, лет пятидесяти на вид. Роберту его лицо показалось знакомым. Он обладал великолепной зрительной памятью, поэтому поневоле начал перебирать в уме ситуации, в которых мог встречаться с этим человеком. Но вспомнить пока не мог. Он отправился в контору, чтобы побеседовать с хозяином этих сооружений.
   У господина Арнольда Матчинсона было хорошее настроение. Он был почти седой, но пышные усы местами оставались совершенно черными. Он с удовольствием рассказал Роберту, что идею постройки пирсов подал ему его племянник, Питер Нортридж, он же, в основном, и загрузил их работой, развернув на своем острове грандиозное строительство, которым вот уже и в столице заинтересовались. Для этой стройки и приходили сюда каждые два-три дня грузы то из Европы, то из Индонезии, как сегодня. Пирсы начинали приносить приличный доход и быстро окупались.
   Поговорив в конторе, они направились к расположенной рядом солидных размеров автомастерской, оборудованной всем необходимым для качественного технического обслуживания и ремонта легковых автомобилей любого класса, вплоть до небольших автофургонов и автобусов. Матчинсон рассказал Роберту, с чего он начинал, не забыв упомянуть и о том, что именно в его маленьком гараже племянник Питер впервые научился держать в руках инструмент.
   Затем они вернулись к причалу, где грузовое судно уже освободило свои трюмы, а яхта принимала на борт последние грузы со складов. На ее ахтерпике, возле руля, копошились два человека. Еще не успев прислушаться, Роберт понял, что они разговаривают между собой не на английском языке. Во всяком случае, когда один из них что-то уронил, он выругался на международном русском. Когда Матчинсон окликнул их, чтобы поздороваться, они обернулись. Их лица Роберт тоже, без сомнения, где-то видел! Но где?
  
   -- Нашел, -- почти закричал Роберт с порога, врываясь в кабинет шефа, -- я нашел!
   -- Что, что ты нашел? -- полуудивленно-полуиспуганно спросил Мак-Грэйв.
   -- Я вспомнил еще в самолете, где я мог видеть их лица, и вот сейчас нашел.
   -- Ты имеешь в виду тех людей на яхте?
   -- Да, именно. Так вот, эти ребята -- альпинисты из России, они погибли на Памире в 72-м году.
   -- Как это -- погибли, если ты их видел позавчера?
   -- Ну, то есть их считали погибшими. Это точно они! Вот, я видел троих: Сергея, Андрея и Константина.
   -- Так их что же, всех было десять человек? -- спросил Мак-Грэйв, рассматривая фотографии в старой, пожелтевшей газете, которую дал ему Роберт. -- Но как же ты их вычислил?
   -- У меня хорошая память на лица. А их я запомнил еще потому, что я сам занимался альпинизмом пять лет назад. Два раза даже бывал в Гималаях вместе с Томом... Он на одиннадцать лет старше меня, он и моим инструктором был, а потом мы просто подружились. Эту газету я видел у него не один раз. Когда известие о гибели экспедиции из десяти человек появилось в газете, Том был еще начинающим альпинистом. Этот случай так его взволновал, что он газетную статью выучил почти наизусть, и часто мне о них рассказывал. Между прочим, с того времени прошло ровно двадцать лет! Представляете, какой будет потрясающий очерк, даже если из этих ребят только трое остались в живых? А может быть, их уцелело больше, чем трое?
   -- Тогда это будет не яхта, а "Летучий Голландец", -- сказал Мак-Грэйв, выуживая из ящика стола телефонный справочник, нашел нужную страницу и пододвинул его Роберту вместе с телефоном. -- Звони в Перт. Наверное, владелец пирсов знает, когда яхта придет с острова в следующий раз?
   Арнольда Матчинсона в конторе не было. Трубку телефона поднял какой-то мальчишка -- как оказалось, его внук. Когда Роберт безо всякой надежды на ответ спросил его о яхте, он ответил без колебаний:
   -- Я могу сказать вам совершенно точно, мистер Харли. "Диана" должна быть здесь через неделю, во вторник, а обратно уйдет в среду на рассвете.
  
   3
   Их было десять человек, две пятерки, и они называли себя: команда Степана и команда Сержа. Последний поход был их третьим совместным походом. Теперь уже трудно было разобраться, чего было больше в их отношениях -- дружбы или соперничества. Это был достаточно редкий пример прекрасного психологического климата в таком большом альпинистском коллективе. Возможно, причина крылась в том, что они и вместе продолжали существовать, как две взаимопроникнувшие друг в друга, но странным образом сумевшие остаться самостоятельными планетные системы, каждая со своим центром тяготения. Ну и, конечно, далеко не последнюю роль играли личные качества Сержа и Степана как лидеров. Они были очень не похожи друг на друга по характеру и внешне, но лидером, безусловно, являлся и тот, и другой. Серж был коренастым, среднего роста, плотного телосложения; его нельзя было назвать медлительным, скорее спокойным и рассудительным. Прежде, чем принять какое-либо решение, независимо от его важности, ему надо было хоть немного подумать, собраться с мыслями, взвесить в голове все "за" и "против". Степан был более высок и худощав, но по физической силе не уступал Сержу, а по выносливости, наверное, даже превосходил его. Он был более подвижен, но не суетлив. Он не мог долгое время спокойно сидеть на одном месте. Мысли в его голове рождались всегда на ходу, решения приходили вдруг, но от этого не были менее правильными.
   Команды весь год, от похода до похода, ждали следующего восхождения. Когда они собирались, наконец, вместе, не было конца шуткам и смеху. Каждый чувствовал себя вдесятеро сильнее. Но когда начиналось обсуждение деталей восхождения, все становились серьезными, так как на собственном опыте давно убедились, что любое легкомыслие в горах может быть наказано очень жестоко.
   Новичков среди них не было. За плечами самого молодого их них, Константина, был пятитысячник, не считая двух вершин пониже. В активе у Сержа было, кроме прочего, два шеститысячника и один семитысячник, у Степана -- наоборот. Последние два раза они собирались в хижине на высоте четыре тысячи семьдесят метров. Она была построена ровно пять лет назад, и субботний день 29 апреля, до которого оставалось две недели, был объявлен Жорой Днем Хижины со всеми вытекающими из этого торжественного случая последствиями. Жора был бессменным инструктором и настоящим другом всех альпинистов этой части Памира. В закладке и строительстве хижины Жора, Серж, Степан и Борис принимали самое непосредственное участие. Обе команды, конечно, планировали 29 апреля занять свои места за юбилейным костром; похоже, в этот день здесь не будет где упасть и яблочному семечку. А сейчас они отправлялись в ущелье Акталлу.
   Идея посетить это ущелье родилась в голове Сержа и сразу была одобрена остальными четырьмя членами команды. Оно было длиной около тридцати километров, начиналось между двумя западными отростками Арыкольского хребта, по которому проходила граница с Китаем, и заканчивалось с южной стороны от вершины Мусаз; от нее оставалось до китайской границы километров шесть. Степан тоже не раз обращал внимание на вершину Мусаз. Она была не очень высокой -- четыре тысячи восемьсот тридцать два метра, но манила своей недоступностью. С северо-восточной стороны снежные карнизы делали подходы к вершине очень опасными. Последние два человека совершили восхождение на нее отсюда четыре года назад. Северо-западный склон был крутым, местами почти отвесным и настолько истрескавшимся, разрушенным ветрами и морозами, что лезть по нему и погибнуть под осыпью решился бы только самоубийца. Оставался склон, обращенный в ущелье Акталлу. Сержу казалось странным, что до сих пор никто не пробовал зайти к Мусаз с этой стороны. Или он об этих попытках просто не знал? Правда, путь через ущелье тоже не обещал быть легким.
   Когда Серж поделился с конкурирующей пятеркой своими планами, команда Степана тоже загорелась этой идеей, хотя они настраивались в этот раз посетить пятитысячник более северного хребта.
   Встречались альпинисты задолго до того, как начинался подъем к хижине. Четыре человека из команды Степана обычно ехали в одном поезде -- Степан, Борис и Володя-маленький были из Москвы, а Вадим -- из Подмосковья. Константин и Володя-большой из команды Сержа тоже вместе добирались из Новороссийска, и от вокзала в Андижане до Мургаба на автобусе ехали уже все в сборе. Местными жителями автобус всегда и так заполнялся до предела, поэтому, по природе своей радушные и доброжелательные, они все же искоса смотрели на любителей полазить по горам, которые впихивали в автобус еще и свои рюкзаки.
   В субботу вечером обсуждали последние детали. Осталось переночевать, и завтра утром -- в путь. Жора, подозвав Степана, отдал ему небольшой, но довольно тяжелый ящичек, выкрашенный в цвет хаки, со словами:
   -- Помнишь, ты в прошлом году оставил здесь рацию и говорил, что ее уже не отремонтировать? Так мне это удалось, забирай. Маршрут у вас непростой, пригодится. И не забудьте, двадцать девятого -- праздник!
   Утром пришел проводник, которого Серж с трудом нашел и с еще большим трудом уговорил провести их до перевала в пяти километрах от начала ущелья. Дальше Зухаб -- так звали проводника -- идти с ними категорически отказался, да и вообще затею посетить ущелье Акталлу не одобрял. Ему было, наверное, уже лет шестьдесят, беспокойство его возрастало от часа к часу. После ночевки в палатке в понедельник утром он долго внимательно смотрел на запад, беззвучно шевеля губами. Редкие седые волоски в его бороде и на скулах торчали, как наэлектризованные. Он покачал головой, поманил Сержа, показал на запад, сказав:
   -- Плохо! Плохая погода...
   Серж посмотрел в ту же сторону, но кроме легкого тумана и небольшой светлой полоски над ним ничего на небе не увидел.
   -- Что плохо? Почему? -- спросил он.
   Зухаб как-то странно посмотрел на него, ничего не сказал и пошел вперед, не замечая, что еще не все надели рюкзаки.
   Серж, конечно, знал, что погода в горах переменчива. Он всегда внимательно следил за метеосводками перед походом, стараясь не пропустить ни долгосрочный прогноз, ни прогнозы на один день. Сегодня ничто не давало повода для беспокойства. Да и вчера поздно вечером, выйдя из палатки, Серж обратил внимание на усилившийся морозец и чистое небо. Только вот эта утренняя туманная дымка и светлая полоска неба над ней... Поведение проводника немного встревожило Сержа. Он спросил у Вадима, который шел позади него, мнение по этому поводу.
   -- По-моему, -- ответил тот, -- погода должна быть хорошей. А на проводника не обращай внимания, он вообще какой-то странный.
   Еще в прошлый раз они придумали способ проведения жеребьевки, кому за кем идти. У Никиты был тогда набор из десяти фломастеров; вспомнив знакомую всем с детства фразу из семи слов про охотника, желающего знать о местонахождении фазана, в которой первая буква каждого слова совпадала с первой буквой названия одного из семи цветов радуги, Степан и предложил каждому вытянуть свой фломастер. Фразу слегка видоизменили, добавив три слова. Получилось: "Каждый рыжий охотник желает точно знать, где сидит фазан-черныш". Добавленные слова "рыжий", "точно" и "черныш" означали соответственно розовый, травяной и черный цвета.
   Сержу выпало идти вторым. Степану -- последним, и сегодня это почему-то здорово повлияло на его настроение. Заметив это, Серж хотел было предложить ему поменяться, но остановил себя: он знал, что Степан ни за что не согласится.
  
   4
   Они шли по обращенному к югу пологому склону старой, поросшей травой морены?. Это было безопасно: можно было расслабиться, не контролировать, как на леднике, каждый свой шаг. Серж всегда в такие минуты поневоле обращал внимание на красоту пейзажа. Сейчас этот пейзаж был трехслойным, как самодельный торт. Верхний слой -- бирюзовое безоблачное небо -- отделялся от нижнего -- горной местности, в цветах которой присутствовали все оттенки желто-коричневой гаммы, -- ослепительно-белыми снежными шапками на вершинах. Зелени еще не было, да ее и вообще здесь не густо, даже в начале лета. Сейчас молодая трава только пробивалась и своим свежим цветом еще не могла перебить выгоревшие цвета прошлогоднего покрывала. Но этот факт вовсе не умалял достоинств высокогорной панорамы -- она в любое время года захватывающе великолепна. За девять лет альпинистских походов Серж сделал бесчисленное множество фотоснимков и в разных областях Памира, и еще раньше, в самом начале -- на Кавказе. Конечно, они давали представление о красоте гор. Но это представление отличалось от действительности не меньше, чем рассказ о бутерброде с черной икрой отличается от самого бутерброда. К фотографии, сделанной на превосходной фотобумаге с наилучшей пленки, снятой при помощи самой качественной оптики, к сожалению, нельзя приложить ни свежий горный воздух, ни головокружительное ощущение пространства. Но все равно Серж сошел в сторону, достал свой "Зенит" и сделал несколько кадров.
   Приток реки Оксу, который девять месяцев в году был пересохшим и по всем расчетам не мог служить серьезным препятствием для экспедиции -- пик осадков приходился на май, а сейчас была только середина апреля, -- оказался на удивление полноводным. Идущему первым Рашиду пришлось продемонстрировать чудеса акробатической ловкости, перебираясь по мокрым валунам с ледорубом вместо шеста на другой берег, где он натянул в качестве поручня веревку от вбитого Степаном крюка. Проводник Зухаб с такой сноровкой перебежал по валунам, почти не касаясь веревки, словно он был в экспедиции самым молодым.
   После преодоления водной преграды путь в ущелье шел практически все время вверх. Почти каждые пройденные сто метров поднимали их еще на десять-двадцать метров над уровнем моря. Уже через час Степан начал чувствовать, что выдыхается. С каждым шагом силы, казалось, все больше оставляли его. Во рту пересохло, а в руках и ногах почему-то появилась такая слабость, словно он только что переплыл небольшое море -- шириной километров двадцать. Приложившись уже трижды, на пару глотков, к фляжке со смесью чая и фруктового сока и заставляя при этом молчать свой внутренний голос, упрямо напоминавший, что во время восхождения надо пить поменьше, Степан с досадой думал, что, имея за плечами восемь лет альпинистского стажа, стыдно страдать, подобно новичку, от горной болезни. От мыслей таких, однако, легче не становилось. Наоборот, сухость во рту все увеличивалась, хоть он и положил уже под язык пару мелких камешков, а по груди струйкой стекал пот.
   Весеннее яркое солнце пригревало все сильнее, хотелось раздеться хотя бы по пояс, но останавливало понимание, что нести снятую одежду в руках или привязанной к и без того тяжелому рюкзаку труднее, чем на плечах. Степан настолько вымотался, что даже и не замечал, что они уже давно идут медленнее, чем раньше, что практически все остальные видят его состояние и по очереди находят предлоги, чтобы то и дело останавливаться: Серж переложил что-то в рюкзаке, потом у Никиты отвязался ледоруб, потом Костя "натер ногу" и стал переобуваться. Наконец Серж объявил привал, невзирая на недовольное выражение лица Зухаба.
   -- Вот интересно, -- сказал Костя, устраиваясь на большом валуне, накрыв его предварительно своим свитером, -- наши вожди, они что, тоже альпинистами были? Только эти факты почему-то замалчиваются...
   -- Ты это о чем? -- спросил Серж.
   -- О названиях наших вершин: пик Владимира Ильича, пик Иосифа Виссарионовича...
   -- Не богохульствуй, сын мой, -- назидательно произнес Борис, сидевший рядом. -- И потом, уже давно не пик Иосифа Виссарионовича, а пик Коммунизма.
   -- Это тоже не лучше. Еще пик Победы есть... Почему не назвать вершину именем человека, который первым на ней побывал, как даются другие географические названия? Чем плохо: море Лаптевых, Берингово море, Магелланов пролив...
   -- Лошадь Пржевальского, -- в тон ему вставил Вадим, и все засмеялись. -- Ты что же, против Победы? Или против коммунизма? Как ты не понимаешь -- это от всенародной любви! Просто мы любовь к своим вождям увековечиваем на карте.
   -- Да я не против. Но мы и так ее увековечиваем -- в названиях улиц, проспектов, заводов, Домов культуры. В каждом городе, большом или маленьком, есть проспект Ленина. Что, этого мало? Я не имею ничего против Ленина, но...
   -- И говорят глаза, -- пропел Никита, -- никто не против, все -- "за"...
   -- Но почему, например, американцы не назвали свои вершины именами президентов? Они что, меньше любят их, чем мы -- своих?
   -- Просто, -- сказал Вадим, -- у американцев нет таких вершин, которые были бы достойны имени президента. Самая высокая, Мак-Кинли?, чуть больше шести тысяч, и та на Аляске.
   -- А может, Мак-Кинли -- это как раз их президент, из первых, а? -- предположил Володя-большой.
   -- Ладно, мужики, хватит трепаться на скучные темы, -- сказал Серж.
   -- Тем более, -- помог ему Борис, -- что от нас тут ничего не зависит. Да и вообще, мне не жалко, пусть называют Владимиром Ильичем хоть проспект, хоть гору...
   Не участвовавший в разговоре Степан полулежал на трех рюкзаках с закрытыми глазами и пытался усилием воли изменить свое настроение, справедливо полагая, что мучивший его последние два с половиной часа приступ горной болезни был вызван состоянием души, а не тела. Лежать, конечно, было не трудно: но стоило ему подумать о том, что надо встать, надеть за спину тяжеленный рюкзак и тащиться вверх, как его прошибал холодный пот. Перед глазами Степана закружились крохотные точки звезд в черной бездонной пустоте Вселенной, и он попытался определить свое место в ней: микроскопическая пылинка, срок существования которой -- ничто по сравнению с Вечностью, одна из миллиардов на затерявшейся среди звезд крохотной планете. Кому интересно самочувствие этой пылинки, на что оно может повлиять, что может сделать эта пылинка за такой короткий срок? Нет, представить себе всю степень своей ничтожности Степан так и не смог. Вытесняла это видение из головы другая картинка: он парит в невесомости в звездной взвеси, вполне в состоянии дотянуться рукой до любой звезды, и держит на ладони своей руки голубой шар размером с яблоко -- Землю. Такой красивый! Голубые пятна -- зеркальные, скользкие на ощупь, желто-зеленые -- шершавые, и те вершины, о которых как раз шел разговор между Константином и остальными, пальцами ощущались как маленькие пупырышки на кожуре апельсина. Вся жизнь на Земле зависит от того, насколько он, Степан, будет бережно относиться к этому голубому шарику, данному ему на хранение.
   "Интересная интертрепация", -- подумал Степан и вдруг обратил внимание, что сухость во рту и дрожание в коленках исчезли. Но это лежа; он попробовал подняться намеренно резким движением и ощутил вполне ожидаемое головокружение, но не большее, чем мог вызвать разреженный горный воздух. Его попытку никто не заметил. Тогда он запел:
  
   -- Ты помнишь, как все начиналось?
   Все было впервые и вновь.
   -- Как строили Хижину, как нам мечталось, -- отозвался Вадим,
   Под завыванье ветров.
   -- Как дружно рубили ступени, -- поддержал еще кто-то.
   -- и вниз уходила земля.
   Вершины нас звали, и каждый пятый,
   Как правило, был у руля.
  
   Я пью до дна за тех, кто в горы
   Идет во все времена; за тех, кому повезет.
   И если цель одна и в радости, и в горе,
   То тот, кто не струсил, и друга не бросил,
   Вершину свою найдет!
  
   Эту песню год назад они все вместе "сочинили" за десять минут, чуть-чуть переделав на свой лад известнейшую вещь группы "Машина Времени". С тех пор пелась она часто и с удовольствием, несмотря на шероховатости рифмы. Слова о том, что каждый пятый был у руля, пришлись очень к месту, как специально сказанные про Сержа и Степана.
   Исполнить второй куплет не пришлось: Зухаб, увидев, что Степан, причина вынужденного привала, настолько хорошо уже себя чувствует, что даже поет, встал, ни слова не говоря, надел свой маленький рюкзак и пошел вперед. Догоняя Степана, почти каждый хлопнул его по плечу, говоря примерно одно и то же:
   -- Ожил, наконец! А мы уже думали, что ты с Зухабом собрался возвращаться.
  
  
  
   5
   Попрощавшись на перевале с проводником -- он удостоил всех единственным кивком головы и пробурчал себе под нос что-то вроде: "Пусть вас всо было хорошо" -- они несколько километров спускались к долгожданному ущелью Акталлу, которое начиналось глубокой трещиной. На поиски места для спуска на его заваленное обломками крупных и мелких камней дно ушел еще час. Зато находка казалась удачной: метрах в тридцати ниже обрыва, на котором они находились, начинался уступ шириной в разных местах от одного-полутора до пяти-шести метров, плавно спускавшийся дальше в ущелье, где дно было шире и не так завалено камнями. Рашид, опустившись метров на пять, крикнул вверх:
   -- Серж! Здесь на метр правее отличная ручка?. Когда я опущусь, перемести веревку, хорошо?
   Когда внизу было уже семь человек, с восточного от перевала склона горы, покрытого снегом, донесся звук, похожий на шорох от передвигаемого по шершавой ткани предмета. Володя-большой уже скрылся под обрывом.
   -- Андрей, быстрее, -- как-то нервно скомандовал Степан, оглянулся и, помедлив секунду, начал зачем-то снимать рюкзак.
   Андрей нырнул в обрыв, даже не дожидаясь рывка веревки, который должен был возвестить о том, что Володя-большой уже стоит на земле. Последним кадром, который Андрей увидел над обрывом, были несущиеся на них камни в пыльной желто-белой туче. Сбивая локти, колени, обжигая руки о веревку, он преодолел эти тридцать метров спуска почти со скоростью свободного падения и, не почувствовав удара о землю -- его смягчил рюкзак -- кричал что было сил бесполезные уже слова:
   -- Степан, давай за мной! Степан, торопись же!
   Сверху, с обрыва, стеной опускался шквал камней, пыли и снега. Продолжалось это не более двух минут, но потом пыль и снег оседали добрых полчаса. В воздухе пахло серой от трескавшихся при падении и столкновении друг с другом камней. Пока пыль висела в воздухе, они ничего не видели, только молча стояли, закрывая носы своими свитерами, чтобы можно было дышать.
   Через три часа прилетел вертолет. Не имея пока возможности слезть со своего уступа, они лишь слышали его, видеть не могли -- мешал край обрыва. Ущелье в этом месте было еще слишком узким, чтобы поместился его винт. Они кричали из последних сил, но перекричать шум мотора и винтов, похоже, так и не смогли. Лавина завалила ущелье на много десятков метров в обе стороны от них, в том числе и спуск уступа в ущелье. Не имели они возможности также и подать сигнал при помощи ракеты. Ракетница находилась в рюкзаке Андрея, в боковом кармане, который зацепился при спуске за острый выступ камня и надорвался. Обнаружили они это, только когда услышали рокот винтов вертолета; они обшарили, сантиметр за сантиметром, весь уступ, но ракетницы не нашли.
  
   Глава V
   1
   Чтобы добраться от перевала в свое селение, Зухабу надо было идти гораздо южнее, чем к хижине альпинистов. Когда он услышал за спиной звук сходящей лавины, который его опытное ухо ни с чем не могло перепутать, ему оставалось пройти до автодороги километра полтора. Это расстояние он бежал, задыхаясь, понимая, что с наступлением темноты -- а было уже около четырех часов -- всякие спасательные работы будут бесполезными. В том, что лавина сошла именно в начале ущелья Акталлу и стала угрозой для альпинистов, которых он вел, Зухаб не сомневался. У него с самого начала было предчувствие какого-то несчастья.
   Когда до дороги осталось полкилометра и она просматривалась уже достаточно далеко, на ней показалась автомашина, двигавшаяся в нужном направлении. Боясь с ней разминуться, Зухаб снял куртку и принялся размахивать ею на бегу. Эта предосторожность вовсе не оказалась лишней: водитель "ГАЗа-66" заметил его только в последний момент.
   Чтобы доехать от погранзаставы, куда направлялся грузовик, до аэродрома, был необходим совсем маленький крюк. Майор, командир отряда вертолетчиков, сразу развел руками:
   -- Не могу я дать вам вертолет!
   Зухаб молча достал пятидесятирублевую бумажку, которой рассчитался с ним Серж на перевале, и протянул ее майору.
   -- Да ты что, отец, спятил на старости лет? -- заорал тот. -- Ты что, думаешь, я цену набиваю на чужом горе? Керосина у меня нет, понимаешь? Еще вчера должен был придти бензовоз; а сегодня я последние капли сливал изо всех цистерн, еле тридцать литров нацедил...
   Водитель "ГАЗа-66" обратился к майору:
   -- Я видел сейчас бензовоз на развилке!
   -- Номер запомнил? Ну, хоть какого он цвета? Серый? Нет, не наш... Да и где ты его теперь догонишь!
   -- Он и сейчас там стоит, у него радиатор потек. Пока он его залатает, да ему еще воду искать надо...
   -- Ну, жми тогда к нему, воды отвези.
   До наступления темноты оставалось меньше часа, когда вертолет со спасателями и снаряжением завис над ущельем. Зухаб пристально всматривался в каждый изгиб обрыва, пока пилот водил машину взад и вперед от начала ущелья почти до его середины и назад, наконец уверенно сказал:
   -- Вот тут. Другом место они спускаться не мог, -- и показал именно туда, где прошел центр лавины, засыпавшей неширокую еще трещину почти до половины. Желтая пыль, присыпав все мертвенным налетом, не оставила следа живого существа. И надежды.
   -- Зачем, зачем я привел их суда? -- причитал Зухаб.
   -- Э-эх, паршивцы! -- выругался командир спасателей. -- Скольких я уже вытаскивал из-под лавин, но чтобы сразу десять ребят погибло -- это впервые. Лезут в горы, ни о себе не думают, ни о своих матерях...
   -- А что, -- спросил пилот у Зухаба, -- молодые все, неженатые?
   -- Да конечно, неженатые, -- ответил опять спасатель за проводника. -- Разве умная жена пустит мужа по горам лазить? Небось понимает, что он ей живой нужен...
  
   День Хижины проходил в траурном молчании. Сегодня все собравшиеся здесь ненавидели горы, которые вычеркивали из их рядов самых лучших ребят.
   Но через год почти все опять приедут сюда и потянут свои рюкзаки наверх: горы манят альпиниста, как высота -- пилота, морская даль -- мореплавателя. Открытое, бескрайнее пространство притягивает человека. Возможно ли здесь провести аналогию с тем, как кролика притягивает взгляд удава? Или более уместно сравнение с сухим осенним листком, который увлекается завихрением воздушного потока?
  
   2
   На уступе с трудом поместились две палатки; он имел уклон, поэтому спать было весьма неудобно. Но думать об удобствах было некогда. Степана нашли только через два дня, хотя разгребали снег и камни от рассвета до захода солнца. Андрей в этих работах не участвовал. Ладонями он не мог ничего держать, а левые локоть и колено и правое бедро, сильно ушибленные при спуске, вообще затрудняли его возможность передвигаться.
   В течение этого времени никто не прикасался и даже не подходил к веревке, по которой они спустились в ущелье. Лишь после того, как Степана извлекли из-под груды заваливших его камней и бережно переложили в приготовленное для него здесь же, на уступе, последнее пристанище, Серж пригласил Володю-большого испытать надежность закрепления веревки. Если камни, сыпавшиеся на край обрыва, и не ослабили вбитый крюк, все равно подъем на обрыв был теперь крайне опасным из-за возможности осыпи. Но пренебрегать этим путем выхода из ущелья они тоже не могли. Серж, сначала постепенно нагрузив веревку своим весом, повис на ней, затем начал взбираться вверх. Когда его ноги поднялись выше человеческого роста, Володя-большой попытался добавить, натянув веревку рукой, еще чуть-чуть -- для гарантии, но не успел; веревка поехала вниз, они оба повалились на уступ и едва успели отпрыгнуть от груды посыпавшихся сверху камней. Обратный путь в этом месте был отрезан.
   -- Я понял, -- сказал наблюдавший за испытанием веревки Андрей, -- почему Степа снял рюкзак.
   -- Почему? -- спросил Серж, отряхивая пыль, засыпавшую его анорак?.
   -- Он хотел отдать нам рацию. Не смог.
   -- Его смерть была легкой, -- сказал задумчиво Володя-маленький (кстати, его называли так только ради отличия от его тезки, а вовсе не потому, что он был меньше других) и пояснил в ответ на вопросительные взгляды:
   -- В последние секунды он был занят тем, чтобы отдать нам рюкзак, а не ожиданием, что его сейчас накроют камни. А какая ждет нас?
   -- А ты что же, помирать собрался? -- спросил Рашид.
   -- Да нет, это я так...
   -- Эх, любо, братцы, любо, -- запел Никита, -- любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить... Атаман, -- обратился он к Сержу, -- командуй, что будем делать дальше?
   -- Атамана, ребята, -- медленно произнес Серж, -- нам предстоит выбрать. Давайте прямо сейчас это и сделаем. Я предлагаю Вадима.
   -- Постой, постой, -- отозвался Вадим. -- А чего это ты с себя решил снять полномочия? Да еще в такой момент? Нехорошо, капитан. Так не делают.
   -- А ты меня не упрекай моментом, Вадик! Своей вины я с себя не снимаю, отвечу за все перед вами, чем только смогу!
   -- Да погодите, мужики, успокойтесь, -- встрял Володя-большой. -- Сергей, расскажи толком, о какой вине ты говоришь и за что отвечать собрался?
   -- Я вас сюда притащил, -- сказал Серж, -- и по моей вине Степан погиб.
   -- Да ты что, сдурел? Каждый из нас сам согласился с твоим предложением идти сюда, ты никого не уговаривал. Давай сейчас каждый и скажет. Ну, кто первый? Вадим!
   -- Я, по-моему, уже ясно выразился. Ни в чем Серж не виноват. И никто лучше него не подходит на роль капитана.
   -- Борис, ты! -- продолжал Володя-большой.
   -- Нет-нет, что вы, мужики! Пусть будет Серж командиром, я не против...
   -- Короче, -- сказал Никита, -- голосуем. Я -- за, -- и первый поднял руку.
   -- Решено. Так что теперь мы -- одна команда, -- подытожил голосование Володя-большой. -- И давайте думать, что делать дальше.
  
   3
   Думать, собственно говоря, было не о чем. Откапывать рюкзак Степана с рацией было бесполезно, всем было понятно, что восстановлению она не подлежала. А если она и могла уцелеть под камнепадом, на что надеяться имелся, быть может, один шанс из тысячи, то на поиск рюкзака необходимо было потратить столько времени и сил, что в результате их ждала голодная смерть. Подняться вверх с уступа, на котором находились, они не могли -- стена была отвесной, а над головой висела осыпь принесенных лавиной камней. Оставался лишь один выход: спускаться в ущелье и искать подходящее место для подъема, для чего необходимо было сначала расчистить завал.
   К полудню следующего дня палатки свернули и двинулись в ущелье. Скорость их передвижения сейчас значительно уступала даже той, с которой они поднимались от притока Оксу к перевалу. Причиной было состояние Андрея; он храбрился изо всех сил и категорически отказывался отдавать кому-либо свой рюкзак. Невзирая на возражения Андрея, Серж все-таки разгрузил его от тяжелых вещей, оставив чисто символический вес. Андрей надулся; правда, выражение его лица изменилось после первых же шагов, которые ему приходилось делать, превозмогая ощутимую боль.
   Завал оставался позади, стены ущелья раздвигались, идти становилось свободнее и легче, но надежд на скорый подъем их вид не вселял. Южная стена, по-прежнему отвесная, вверху заканчивалась карнизом, на который взобраться было невозможно. Северная была вся в трещинах, и у подножья ее тут и там валялись ссыпавшиеся сверху стволы деревьев с клубками змеевидных корней или обломки стволов и ветвей. Если даже деревья корнями не смогли удержаться наверху, можно ли было рассчитывать на вбитые крючья? Они шли уже два с лишним часа и тут стали обращать внимание на тяжелый спертый воздух в ущелье, который уже у нескольких человек вызвал сильную головную боль. Растительность, даже прошлогодняя, исчезла вовсе, камни приобрели какой-то отталкивающий вид: они были сплошь покрыты черно-сине-желтыми пятнами.
   -- Возвращаемся, -- принял решение Серж. -- Вернемся туда, где еще можно дышать, разобьем лагерь на ночь. А утро вечера мудренее.
   Утром Серж первым делом предложил произвести учет оставшейся провизии.
   -- Прошла неделя, -- сказал он, когда все было извлечено из рюкзаков и сосчитано, -- то есть половина имеющегося в нашем распоряжении времени. А продуктов осталась одна четвертая часть от первоначального количества. С учетом, конечно, тех сухарей и шоколада, что погребены в рюкзаке Степана. Этот факт немного неожиданен, но вполне объясним. Ведь мы собирались не лес валить, а совершить прогулку, в которой чрезмерные физические нагрузки в большом количестве вроде бы не планировались. А нам пришлось три дня таскать камни, что не могло не сказаться на наших аппетитах. Запасы воды и того скуднее. Что же касается перспективы выйти из ущелья, то она совсем не радостная. Сколько километров тянется эта гнилая зона, в которой не то что лезть вверх, а просто находиться невозможно, мы не знаем. До нее места для выхода мы не нашли. А чтобы продолжить поиски за ней, надо ее преодолеть. До горы Мусаз отсюда должно быть километров восемнадцать-двадцать. Мы смогли пройти из них только три и вернулись обратно...
   Серж замолчал. Его никто не перебивал, и теперь все молчали тоже, переваривая услышанное. Каждый из названных фактов в отдельности, в общем, не являлся неожиданностью, но когда они все вместе выстроились в такую зловещую цепочку, им стало опять не по себе, как и в момент гибели Степана.
   -- Может быть, стоит сделать марлевые повязки, чтобы пройти через это гнилое место? -- предложил Костя.
   Мысль оказалась весьма дельной. Вряд ли бы без сделанных из бинта респираторов они смогли пройти больше вчерашних трех километров, а сегодня они хоть медленно, но продвигались вперед.
   К полудню пошел снег. Сначала редкий, он вдруг повалил такими густыми хлопьями размером с монету в три копейки, что буквально через минуту все вокруг стало белым. Скорость их еще более снизилась: камни, по которым они шли, стали скользкими. Но дышать стало легче, Никита, первым сняв марлевую повязку, радостно закричал:
   -- Ура, мужики! Можем дышать!
   Это уже был повод, чтобы поднялось настроение. Но по воле какого-то злого рока, словно сидевшего прямо у них в рюкзаках, радость скоро опять уперлась в препятствие: через два километра они подошли к краю обрыва, имевшего в глубину в самом удобном для спуска месте метров семь-восемь. Это препятствие было легко преодолимым для всех, кроме Андрея. Пришлось сооружать грудную обвязку и страховать его при спуске двоим сверху и одному -- снизу, которого тоже двое держали страховками с обрыва. Продвинувшись еще километра на три до сумерек, они снова разбили лагерь на ночлег. Теперь до Мусаз оставалось пять километров, последние три банки тушенки, немного сухофруктов и пара килограммов сухарей.
   Разбудившая их погода следующего утра была молчаливой и строгой, как ступени, ведущие к двери храма. Они как бы предупреждают: за этой дверью -- жизнь в другом измерении, по другим законам. Если ты пришел сюда без ВЕРЫ, тебе вовсе не запрещается войти внутрь; но помни, что надо хотя бы снять шапку и не держать руки в карманах.
  
   4
   Альпинисты, как и люди, из которых они сделаны, бывают очень разными. Есть альпинисты, которых хлебом не корми, но дай вскарабкаться на вертикальную стену и доказать всем окружающим, что они более сильные, ловкие, выносливые, чем остальные люди. Они лезут вверх и не замечают, что дуновение ветра принесло запах неизвестно откуда взявшейся здесь полыни, что у растущей на этом склоне сосны удивительно длинные иголки, что у выскочившей из трещины ящерицы серые глазки и хвост, более яркий по цвету, чем спинка. Они влезли на вершину и считают, что "покорили" ее.
   В команды Степана и Сержа подобрались совсем не такие альпинисты. Они все замечают. Они к своим вершинам приезжают каждый год, как на свидание к невестам. И они не терпят глагола "покорить" в применении к ним. Действительно, не смешно ли говорить о покорении вершины многокилометровой высоты человеком, рост которого не достает двух метров? Это все равно, что сравнивать комара с великаном, смысл взаимоотношений которых заключается в том, чтобы первый успел хлебнуть глоток крови и вовремя унести ноги от замахнувшейся ладони второго. Ла-донь... Кстати, это слово имеет определенное сходство со словом "лавина".
   Комар может, конечно, инфицировать великана какой-нибудь заразой. Но этот процесс с покорением ведь ничего общего не имеет. Как и процесс получения электроэнергии путем устройства плотин на равнинных реках и ценой уничтожения огромных плодородных территорий, или процесс осушения болот на обширных площадях ценой ухудшения климата континента. Человек, дитя Природы, едва успев вырасти из пеленок, в детской запальчивости иногда заявляет: "Я обуздал Стихию!" или "Я покорил Природу!"... Когда малыш общается со взрослой собакой, он может быть уверен, что она его не укусит и не оцарапает, защитит от опасности, будет с удовольствием с ним играть -- до той поры, пока правила их игры не выходят за взаимоприятные рамки. Если же малыш начинает издеваться над собакой, то в ее распоряжении предостаточно средств, чтобы дать ему понять, что можно, чего нельзя и кто есть кто.
  
   Поднимались на Мусаз в сосредоточенном молчании. Помогая Андрею идти, постоянно менялись. Они уже преодолели высоту обрыва, с которого начали спуск в ущелье, теперь шли по фирну? в единой связке -- под слоем снега могли быть глубокие узкие трещины.
   Горный пейзаж при восхождении меняется крайне медленно; или это только кажется? Но они уже давно шли почти строго на восток, огибая с южной стороны крутой подъем на вершину, а гребень, отходящий от восточного склона Мусаз, оставался все таким же пологим. И только когда они подошли к его началу, их сомнения развеялись: действительно, в этом направлении спуск с Мусаз, казалось, не составлял никакого труда. Но домой им надо было на запад.
   Выбрав место для привала, они остановились. Серж, Вадим и Володя-маленький решили подняться выше, откуда до наступления сумерек можно было осмотреть местность. Остальные пока готовили "ужин": разогревали остатки тушенки, чтобы заесть их остатками сухарей. Утром можно будет позавтракать лишь остатками урюка. Вернулись через полчаса: их угрюмый вид не подавал надежд.
   -- Спуск с северного склона очень трудный, -- сказал Серж, оглядывая всех, но с Андреем встретиться взглядом не решился. -- Нам он не под силу.
   -- Ребята, -- Андрей поднял руку, останавливая Сержа, -- я давно хотел вам сказать... Только вы не перебивайте. Да что тут, в общем... Вы спускайтесь без меня, а за мной потом вернетесь, -- он опять поднял руку. -- Да вы поймите: вы же одни быстрее дойдете, правда? Гораздо быстрее. Наверху останется крюк, потом сюда гораздо легче будет подняться. Ну правда, ребята!
   -- Успокойся, Андрюша, -- Володя-большой подсел к нему и положил ему на колено ладонь, в которой наверняка мог спрятаться футбольный мяч. Его присутствие рядом, действительно, всегда успокаивало. -- Что ты такое придумал? Ты что, замерз?
   -- Ты все сказал? -- спросил Володя-маленький, обращаясь к Андрею, и усмехнулся. -- А теперь меня послушай. С тобой или без тебя, нам все равно спуститься там не удастся, понял? Просто не получится там спуститься. Так что твое заманчивое предложение нам не подходит. Надо искать в другом месте спуск.
   -- А чего его искать? -- спросил Борис. -- Вон же он, -- и он мотнул головой в сторону гребня.
   -- Там Китай, -- возразил Вадим.
   -- Чтобы попасть в Китай, надо пересечь государственную границу. А ты здесь границу видишь?
   -- А как она выглядит, граница? -- спросил Никита. -- Ты знаешь, Боря?
   -- Конечно, знаю. Полосатые столбы, колючая проволока и контрольно-следовая полоса. Ты что, в кино никогда не ходил?
   -- Да хватит вам зубы скалить! -- не сдержался Рашид. -- О деле говорить надо!
   -- А пожалуй, мужики, они о деле и говорят, -- сказал Володя-большой. -- Хотим мы или нет, но идти мы можем только по гребню на восток.
   -- Опять проголосуем? -- осведомился Борис.
   -- Я воздерживаюсь, -- мотнул головой Андрей.
   -- Да ты не расстраивайся, -- сказал Костя, -- как увидим полосатый столб, мы сразу пойдем в другую сторону.
  
   5
   Полосатый столб или колючая проволока им так и не встретились. Зато около полудня, пройдя километров десять-двенадцать от Мусаз, они увидели старика, внешне очень похожего на Зухаба. Только голова была совсем лысая, а глаза еще более узкие. И по-русски он говорил гораздо хуже.
   -- Акталлу? -- удивленно переспросил он и закачал головой, потом махнул рукой, приглашая идти за собой:
   -- Идем. Дам есть. И лечить, -- и показал рукой на Андрея.
   Окончательно убедиться в том, что они в Китае, они смогли, лишь придя в дом к старику и услышав его разговор с маленьким босоногим мальчиком лет шести -- наверное, уже правнуком.
   Только теперь они в полной мере осознали, насколько они измождены и как близки были к опасности погибнуть вслед за Степаном. Каждый из них, не видя своего лица -- зеркал в доме старика-китайца не было, имел возможность наблюдать осунувшиеся, заросшие, с запавшими угрюмыми глазами лица друзей. Все пережитое, плюс недоедание и холод, особенно в последнюю ночевку на Мусаз, когда они едва не пообмораживались и почти не спали, поминутно вскакивали и пытались согреться, подпрыгивая и приседая, -- все это читалось на их лицах без переводчика. Но сейчас в их глазах начинала светиться надежда: скоро они восстановят силы, поблагодарят хозяина за гостеприимство и уйдут домой.
   Звали хозяина Ли Цын; на фоне испортившихся за последние годы взаимоотношений между Союзом и Китаем в ходе пресловутой "культурной революции" его отношение к альпинистам было просто-таки отеческим. Кроме того, что у них был теперь нормальный ночлег в бывшем хлеву для овец -- все-таки лучше, чем пробиваемая холодом насквозь палатка, что два-три раза в день они ели горячую пищу -- пустую, правда, и безвкусную рисовую похлебку или не всегда пропеченные лепешки из овсяной муки с зеленым невкусным чаем (это и Ли Цын, и его дети, и внуки ели сами), им почти каждый день приносили мед или лесные орехи, чего в рационе хозяев не было. Благодаря такой заботе уже через три-четыре дня многие из Команды почувствовали себя вполне сносно, во всяком случае для того, чтобы чем-то помогать Ли Цыну по хозяйству: принести воды, нарубить дров, поправить изгородь возле дома. Андрею Ли Цын на второй день принес какую-то мазь, она имела специфический не очень приятный запах, но зато скоро и Андрей начал передвигаться более резво. Через неделю Ли Цын подозвал Володю-большого, принимая его за главного, подвел к почти развалившейся постройке в углу двора и сказал:
   -- Помось, моя надо помось. Строить здесь.
   -- Строить? А что надо построить? Что?
   Ли Цын, как мог, принялся объяснять, он показал на дом и сказал:
   -- Дом, моя зить, -- потом показал на то, что надо было перестраивать:
   -- Дом, моя работать, -- потом помедлил, подыскивая слова, -- лопата, работать.
   -- Может, он хочет, чтобы мы ему сарай построили? -- предположил подошедший Никита.
   -- Царая, царая, -- закивал Ли Цын.
   Команду эта просьба даже обрадовала. Как иначе они могли отблагодарить его за свое, в прямом смысле, возвращение к жизни? На постройку сарая ушло почти две недели; попутно они отремонтировали хозяйский инвентарь и инструмент, чтобы было, чем им самим работать. Ли Цын стал к ним настолько добр, что однажды принес вместе с лепешками только что пожаренного кролика. Рашид, попробовав его, сказал:
   -- Лучше бы отдал сырого. Я бы его вкуснее приготовил.
   Но все-таки это было мясо, которого они так давно не ели. А в тот день, когда они накрыли крышу соломой и постройка приобрела уже законченный вид, Ли Цын с заговорщицким видом вручил им пластмассовую пятилитровую флягу, измазанную снаружи пометом какой-то домашней птицы и наполненную жидкостью, очень похожей на брагу.
   -- Ах, молосса, молосса! -- говорил он при этом.
   Они даже не сразу догадались, что это надо было понимать как "молодцы".
   Правнук Ли Цына крутился возле них целыми днями; они просыпались, и он почти всегда уже был на ногах и отходил от них только поздним вечером. Ему было интересно абсолютно все: как они встают, умываются, едят, работают. Они так привыкли к нему, что уже и перестали замечать его присутствие.
   -- Капитан, -- подошел к Сержу Вадим, -- мне кажется иногда, что этот мальчишка неспроста возле нас крутится, а работает кем-то вроде осведомителя, а?
   -- Мне тоже. Только непонятно, кому могут быть нужны сведения о нас? Мы и так все на виду, и ничего не затеваем. Кроме того, правда, что завтра утром собираемся сказать Ли Цыну спасибо и уйти домой.
  
   6
   Уйти завтра домой им не пришлось, потому что еще сегодня под вечер к Ли Цыну нагрянула толпа из восьми парней-китайцев -- самому молодому, похоже, не было и шестнадцати, самому старшему было не больше двадцати пяти -- для того, чтобы арестовать русских альпинистов. У двоих были карабины, состоявшие на вооружении в Красной Армии в тридцатые годы, остальные держали в руках деревянные дубины. Они начали что-то кричать на хозяина на своем языке, а когда Ли Цын слишком резко возразил, один из них просто огрел его дубиной по плечу. Досталось ею и кое-кому из Команды; подгоняя альпинистов, китайцы намеревались вести их куда-то под конвоем. Взять с собой рюкзаки или хоть что-нибудь кроме того, что было на них надето, им не разрешили. Объяснить им, куда и зачем их собираются вести, китайцы не могли, так как не говорили по-русски; китайского языка никто из Команды тоже не знал. Конвоиры только размахивали руками и дубинами и толкали русских кулаками в спины. Серж, поймав на себе уже не один выразительный взгляд Вадима, и Володи-большого, и Рашида, собрался кивнуть им в ответ и обезоружить ближайшего к нему китайца с карабином. Можно было не сомневаться, что им без труда удастся обезвредить эту банду: их было больше, они были старше, сильнее -- и вообще, все-таки они были альпинистами, к тому же отдохнувшими и набравшимися сил... Но в этот момент Серж вспомнил, как досталось Ли Цыну за одну лишь попытку возражения. И устрой Команда побоище в его доме, эти молокососы его если не убьют, то наверняка изобьют до полусмерти. Серж посмотрел ребятам в глаза и отрицательно помотал головой.
   Сразу после изгороди, ограничивающей двор Ли Цына, дорога делала поворот. Вадим продолжал время от времени кидать взгляды на капитана; Серж наконец кивнул, резко прыгнул в сторону и сделал подсечку идущему в двух метрах справа от него "карабинеру". В то же мгновение Вадим принялся за второго. У двух китайцев тут же Никита и Рашид отобрали дубины, а еще двоих Володя-большой просто столкнул лбами. Еще пара минут, и для китайцев все было бы кончено. Команда прихватила бы с собой рюкзаки и еще засветло добралась бы до границы... За потасовкой они не слышали топота бегущих ног; из-за поворота вывалила орава из, наверное, штук пятнадцати разновозрастных пацанов во главе с правнуком Ли Цына. Он позвал их посмотреть, как арестовывают русских, а тут они увидели, что русские бьют их старших братьев. На каждом альпинисте повисло теперь как минимум по два маленьких китайца, справиться с ними было просто невозможно -- не могли же они их калечить. Бежать стало бессмысленным. Они остановились и теперь только старались как-то уворачиваться от ударов дубинами. С криками и улюлюканьем их повели вниз, в поселок, заперли в вонючем полуразвалившемся загоне для скота и приставили охрану из четырех человек.
  
   Глава VI
   1
   Почему все так случилось? Этот главный вопрос каждый из них задавал себе и другим, мысленно и вслух, с удивлением убеждаясь в отсутствии ответа. Почему им всем захотелось в этот раз не просто подняться на какую-нибудь высокую знаменитую вершину, следуя по проторенному уже кем-то пути, а пройти никому не известным ущельем и потом уже взойти на не слишком "престижный" четырехтысячник Мусаз? Ну, просто захотелось. Что в этом желании предосудительного? И что же они сделали не так, отчего результат оказался таким зловещим? Где, в каком месте они совершили ошибку?
   Возможно, если бы в результате жеребьевки Степан не оказался последним, у него не испортилось бы настроение, его не мучила бы горная болезнь, они бы шли быстрее и не угодили под лавину. Во всяком случае, у них была бы рация.
   Если бы не гибель Степана и если бы Андрей так не травмировался при спуске, им бы не пришлось три дня таскать камни и потом так медленно идти, им хватило бы продуктов, а значит, и сил, чтобы спуститься с Мусаз по северному склону.
   Если бы Андрей не положил ракетницу в правый карман рюкзака, который прорвался при спуске, они могли бы подать сигнал вертолету.
   Если бы китайцы решили арестовать их на полсуток позже, они бы не застали их у Ли Цына.
   И, наконец, если бы правнук Ли Цына не привел с собой ораву мальчишек, у них еще оставался шанс уйти обратно через границу. Этот перечень, наверное, можно было бы сделать бесконечным, да толку что?
   -- В таких случаях говорят: это судьба, -- мрачно сказал Володя-маленький, глядя сквозь пролом в крыше их тюрьмы на звездное небо над Памиром.
   -- Да, что такое судьба, теперь уж мы точно знаем, -- отозвался Серж. -- Это комбинация из неосуществленных "если бы".
  
   2
   Утром их загон стал похож на вольер зоопарка, а они, соответственно, на диковинных животных: поглазеть на них через щели в стенах загона сбежалось все селение. Не все, правда, просто глазели: довольно много было -- особенно среди молодежи -- таких, которые кричали в их адрес что-то злое или явно издевательское. Нашлось и два-три парня, пытавшихся через просвет между досками шириной в два сантиметра до них доплюнуть. Это представление продолжалось почти полдня. В послеобеденное время посетителей в зоопарке резко поубавилось. Обед, конечно, был только у китайцев: "животных" они кормить не стали. Команда с вожделением вспоминала пустую рисовую похлебку у Ли Цына.
   -- Мы что, вечно здесь будем сидеть? -- злился голодный Костя. -- И вообще, по какому праву нас держат в этом загоне? В конце концов, мы граждане другого государства, у нас и паспорта есть. И мы не сделали ничего дурного, чтобы нас арестовывать!
   -- Да, пока не побили конвоиров. Все-таки им неплохо досталось, -- сказал Вадим.
   -- Но ведь сначала они пришли с арестом, а потом уже мы их побили!
   -- Вот сейчас ты им все и объяснишь, -- успокоил Костю Никита, услышав за воротами движение и грохот открываемого засова.
   На этот раз за ними пришли люди постарше, более того, среди них был один в приличном костюме и рубашке с галстуком, чем разительно отличался от всех до сих пор виденных ими китайцев в простой одежде. Он очень неплохо говорил по-русски.
   -- Вы должны ехать в комендатуру, в город. Вы пришли из-за границы, незаконно жили здесь много дней и должны нести за это наказание. Вы должны пояснить, с какими целями вы проникли в нашу страну.
   Он был непреклонен и никаких объяснений слушать не захотел, повторив снова:
   -- Вы должны все сказать в комендатуре.
   Что же, по крайней мере, это уже походило на нормальный человеческий разговор на понятном для них языке. Упираться не имело смысла: злоумышленниками они не были, скорее их можно было назвать жертвами неудачно сложившихся обстоятельств. Поэтому, вероятно, их выслушают и отпустят.
  
   Часа полтора их трясли в фургоне грузовика по горной дороге. Просторная комната с решетками на окнах в здании комендатуры показалась им номером люкс в наилучшей гостинице по сравнению с жильем, которым им приходилось довольствоваться за последний месяц. Правда, кормить их опять не торопились. Остаток дня тот приехавший за ними человек в галстуке по очереди снимал с них допросы. К вечеру принесли по тарелке недоваренного риса и палочки, которыми его надо было умудриться отправить в рот.
   Потом три дня с ними никто не общался, кроме дежурного охранника, приносившего им подобие еды два раза в день. Когда они готовы были взбеситься от этого нудного ожидания, к ним в камеру пришло человек пять, самый главный и самый неприятный на вид, наверное, комендант, визгливым голосом и до такой степени коверкая русские слова, что передать это на письме не представляется возможным, зачитал им нечто вроде обвинительного заключения. В этом "документе" говорилось, что они являются шпионами Москвы, засланными сюда с целью сбора разведданных, а также ведения подрывной деятельности, направленной против завоеваний Великой Культурной Революции, специально обученными бандитами и успели за короткое время совершить много преступлений, а именно:
   -- незаконно проникли на территорию страны, нарушив государственную границу;
   -- незаконно проживали в доме Ли Цына, не имея ни международных паспортов, ни разрешения местных властей, то есть грубо нарушив паспортный режим;
   -- собирали сведения о пограничных укреплениях, о наличии в этом районе страны воинских частей с целью определения возможности прорыва в этом месте границы советскими войсками и захвата ими китайской территории;
   -- завербовали для осуществления своих целей и работы в дальнейшем в пользу враждебного государства китайского гражданина Ли Цына и его дочь, настраивали также в этом духе правнука Ли Цына;
   -- при попытке задержания и доставки в комендатуру оказали сопротивление комендантскому патрулю, покалечили несколько мирных жителей, а также патрульных, одному из которых вывихнули руку, а еще двое получили сотрясение мозга.
   Теперь они должны предстать перед судом и понести наказание за свои преступления.
   Принять все происходящее за не совсем удачную шутку не позволяло выражение лиц коменданта и его спутников, на которых была написана лишь причастность к исполнению дела государственной важности.
   -- Они что, все это серьезно? -- растерянно спросил Андрей. -- Это же бред собачий!
   -- Мы протестуем, -- сказал Серж коменданту, -- и требуем вызова представителя посольства нашей страны...
   В ответ комендант сказал что-то стоящему рядом с ним китайцу, тот выкрикнул в открытую дверь короткую команду, и в камеру ввалилось несколько солдат с автоматами Калашникова в руках. Их вывели из здания комендатуры; на улице их поджидала толпа орущих что-то китайцев, почти у каждого из которых была в руках небольшая толстая книжечка с портретом вождя Мао на обложке. У многих были еще и палки, ими китайцы так и норовили побольнее достать арестованных русских. Конвоиры этому не препятствовали. Их затолкали в тот же фургон, в котором привезли сюда, тыча стволами автоматов в бока. Вадиму досталось больше всего: ему разодрали ухо, когда он пытался отбиться от палки.
   -- ...ные ...венбины, ..., -- выматерился он, закрывая пальцами ссадину, из которой сочилась кровь, когда их уже закрыли в фургоне, и грузовик тронулся, -- неужели им все это так и сойдет?
   -- Ты неправильно произносишь это слово, Вадик, -- положив руку ему на плечо, сказал Серж, изо всех сил стараясь не поддаваться раздирающим его эмоциям. -- Надо говорить "хунвейбины".
   -- Э-э, нет, -- возразил Никита. -- Эти скоты не заслуживают, чтобы их правильно произносили.
   -- И дочку Ли Цына мы видели всего один раз мельком, -- вспомнил Рашид обвинительное заключение. -- Мы с ней даже познакомиться не успели, не то что завербовать...
   -- "Двое получили сотрясение мозга...", -- процитировал Володя-большой. -- Да как же может быть сотрясение того, чего нет?
   Он чувствовал себя немного виноватым в том, что прибавил к списку их преступлений еще один пункт.
  
   3
   В Пекин их доставили военно-транспортным самолетом. Здание столичной тюрьмы, похоже, строилось одновременно с Великой Китайской Стеной. Чувствовалось, что толстенные, некогда красные, а теперь почти черные стены их нынешнего жилья хранили в себе столько невысказанной информации о тысячах соприкоснувшихся с ними людских судеб, что горе русских альпинистов здесь сразу стало маленьким-маленьким. Стены давили их, как мельничные жернова, поэтому они не смогли не оценить по достоинству тот факт, что их не рассовали по одиночкам, а поместили всех вместе, где они могли по-прежнему общаться и морально поддерживать друг друга.
   Если не хочется мыться, то для самоуспокоения достаточно вспомнить фразу о том, что до сантиметра -- не грязь, а потом само отваливается. В применении к покрывавшей стены камеры плесени толщина, при которой она отваливалась сама -- сантиметр, два или пять сантиметров? -- легче всего проверялась в том углу, который был отведен для отправления естественных нужд. Вообще, все было как в классической, описанной в сотнях исторических романов тюрьме: крохотное клетчатое окошко под высоким потолком, слезоточивые стены, крысы, обедающие вместе с узниками, угрюмый молчаливый надзиратель и счет дням при помощи процарапанных черточек на стене.
   На тридцать пятый день к ним в камеру пришел человек, разговаривавший на родном русском языке так же свободно, как и они. Он поздоровался, представился работником Советского посольства и достал из кармана газету "Комсомольская правда" с заметкой о гибели на Памире экспедиции из десяти альпинистов. Там же было десять фотографий; газету читали молча, по очереди подходя в самый светлый угол камеры.
   -- О том, что вы живы, -- сказал человек, назвавшийся Кириллом Николаевичем, -- никто из ваших родных пока не знает. Не хотим, сами понимаете, заранее заставлять их переживать сильные эмоции, ведь они не так давно похоронили вас... Тем более, что... -- он помедлил, -- ваше возвращение на Родину сопряжено с большими трудностями. Против вас выдвинуты серьезные обвинения, а сейчас такой политический момент... Ну, вы люди грамотные, понимаете, что к чему.
   Он опять сделал паузу, потом произнес надолго повисшие в воздухе слова:
   -- Китайская сторона запросила за каждого из вас выкуп в сумме, эквивалентной десяти тысячам долларов.
   -- И какое же решение, -- спросил Борис, подавив комок в горле, -- приняла Советская сторона?
   -- Пока никакого, -- ответил Кирилл Николаевич. -- Мы обсуждаем этот вопрос на самом высоком уровне. То, как он решится, видимо, будет сильно зависеть от вас.
   -- От нас? -- изумился Никита. -- Но каким же образом...
   -- Поговорим об этом позже, -- Кирилл Николаевич поднялся с нар. -- Я смогу придти снова через несколько дней.
   Эти несколько дней тянулись, как резиновые. Варианты возможной зависимости такого важного решения от них самих обсуждались столь же постоянно, сколь и безрезультатно. Они готовы были сделать все. Но что надо было сделать?
   Теперь для разговора в отдельном кабинете Кирилл Николаевич приглашал каждого по очереди. Первым оказался Борис -- может быть, потому, что случайно прогуливался по камере ближе всех к двери. Он вернулся через пять-шесть минут с таким сияющим лицом, что все остальные сразу воспрянули духом.
   -- Ура! -- воскликнул он, потирая руки. -- Скоро будем дома!
   Вторым был приглашен Серж. Он отсутствовал в три раза дольше, а войдя в камеру, посмотрел в глаза Борису долгим тяжелым взглядом и спросил:
   -- Так ты подписал бумагу?
   Никита, следующий по очереди на прием к Кириллу Николаевичу, вопросительно взглянул на них и вышел.
   -- Подписал, -- уже без прежней радости в голосе ответил Борис. -- А что?
   -- Там же нет ни слова правды.
   -- Какую правду ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что то, что там написано, хуже того, что вытворяли с нами китайцы на самом деле? Какая разница? -- Борис пожал плечами. -- Ведь ухо Вадиму они действительно разодрали!
   -- Но ведь не все относились к нам так плохо. Как же Ли Цын, его семья?
   -- Ли Цыну надо было, чтобы мы построили ему сарай. Я, между прочим, по шабашкам поездил; ты знаешь, сколько стоит такая работа?
   -- О чем вы спорите, ребята? -- спросил Володя-маленький. -- Борис, какая шабашка? Этот старик избавил нас от голодной смерти, а Андрей без него и сейчас неизвестно, как бы себя чувствовал. Ты что, не помнишь, какие у него были руки и как он передвигался?
   -- Вот пусть Андрей этому Ли Цыну и всем остальным китайцам пятки лижет, а я не стану! -- огрызнулся Борис.
   Все, молча отвернувшись от него, уставились на Сержа.
   -- Расскажи толком, -- сказал Рашид, -- что за бумагу тебе подсунул этот Кирилл?
   -- Бумагу вы сами почитаете, я вам скажу только, что Кирилл мне прозрачно намекнул: если мы ее не подпишем, из нас сделают невозвращенцев.
   -- Невозвращенцев? Из Китая? Еще из Западной Европы, или из Штатов... Может, ты его неправильно понял? -- выразил всеобщее удивление Вадим.
   -- Иди, попробуй понять его более правильно, -- ответил Серж, пропуская вернувшегося Никиту.
  
   4
   Бориса выпустили через две недели, которые для него были малоприятными. С ним практически никто не разговаривал, вообще его почти перестали замечать. Уходя, он и не пытался подать кому-нибудь руку, только сказал, кисло улыбнувшись:
   -- Надеюсь, вы скоро тоже будете дома...
   Через три месяца Кирилл Николаевич пришел опять, спросил всех, не передумали ли они, а потом вызвал с собой Рашида. Когда Рашид вернулся в камеру, лицо его имело странное тревожное выражение.
   -- Что случилось, Рашид? Что он тебе сказал?
   -- За меня моя семья заплатила выкуп. Зачем они это сделали? Я же знаю, чего им это стоило! У брата был дом -- только два года, как мы его все вместе построили, и он с семьей туда переехал. Машина у отца была, ковры, мебель хорошая... Теперь все мы нищими стали. Зачем они это сделали? Лучше бы я тогда погиб вместо Степана!
   И Рашид, и остальные семь человек Команды старались на прощанье, насколько могли, подбодрить друг друга. Как вскоре выяснилось, совсем не напрасно.
  
   Только через пять с половиной месяцев после расставания с Рашидом Команду выпустили из тюрьмы, снабдив каждого "паспортом": сложенным пополам кусочком тонкого картона с фотографией, а также надписью по-китайски и по-английски на последней странице о том, что владельцу сего не разрешается проживать в городах с населением более 150 тысяч человек. Им вернули остатки личных вещей, среди которых смогли уцелеть лишь самые малоценные и изношенные, и советские паспорта в испорченном состоянии -- с вырванными листками, либо разорванные пополам, либо с залитыми чернилами страницами. Зато на свободе!
   Из Пекина они сразу же подались к Желтому морю, благо недалеко -- 150 километров, и кое-как обосновались, присматриваясь и раздумывая, что же делать дальше, в ночлежках портового городка Тангу на берегу залива Бохайвань. Зарабатывать на жизнь пришлось при помощи самой разной, черной и неблагодарной, работы, от чистки канализационных стоков до разгрузки мешков с цементом или вообще какой-нибудь вредоносной дряни. Наконец им удалось найти постоянные работу и место жительства на грязном сухогрузе, обычно ходившем в Циндао и обратно, реже -- в Шанхай. К тому времени, когда сухогруз отправился в свое самое дальнее плавание, на остров Тайвань, они уже достаточно поднаторели в роли морских искателей приключений и не упустили шанс, чтобы расстаться в тайваньском порту со своим вечно качающимся на волнах жилищем и променять его на другое, следующее в Индонезию. Осуществить этот второй переход границы, на этот раз морской, удалось путем подкупа капитана приписанного в порту Джакарты судна; но высадил он их, вопреки уговорам, как только до берега самого большого индонезийского острова осталось безопасное для шлюпки расстояние.
   Они полагали, что сложности, помешавшие им возвратиться домой из Китая, были связаны с неважными советско-китайскими отношениями. Поэтому, выбирая страну, из которой было бы легче вернуться на Родину, они старались учитывать и политическую обстановку -- насколько ее было возможно учесть, владея информацией на уровне разговоров в среде портовых рабочих и моряков иностранных судов. Во Вьетнаме еще не утихли военные действия, по дороге в Японию можно было легко угодить под пограничный контроль американских военных кораблей, на Филиппинах, не имеющих, кроме всего прочего, дипломатических отношений с Союзом, тоже был военный режим. Везде эти вояки! Кроме того, выбор еще сильно зависел от чисто субъективных, случайных факторов, а именно: типа и тоннажа судна, вида его груза, не говоря уже о самом, возможно, главном -- степени подкупаемости конкретного капитана. Все указанные факторы скомбинировались в конце концов таким образом, что Команда оказалась на северо-западном побережье острова Калимантан. Теперь необходимо было попасть в Джакарту; и поскольку доставившему их сюда капитану они отдали все накопленные за год сбережения, пришлось опять заниматься любой грязной работой, имея на руках лишь китайские "волчьи билеты" и ни в коем случае не попадая в поле зрения полиции. Поэтому перебраться через Яванское море им удалось не скоро.
   Зам советского полномочного представителя встретил их вполне приветливо; пока он внимал их рассказу, в его взгляде читались и понимание, и доброжелательность.
   -- Постараемся сделать все возможное, -- заверил он Команду.
   И действительно, то, что было в его силах, решилось в течение нескольких дней. Им разрешили проживать в столице и даже выдали удостоверения личности, позволяющие устроиться на работу в порту. Ждать решения главного вопроса в таких условиях было, конечно, легче, чем в китайской тюрьме.
   Время ожидания ответа на этот главный вопрос от раза к разу все увеличивалось. Сначала три месяца, потом семь, потом одиннадцать. Зато ответы были неизменными, как будто отпечатанными под копирку: "Разрешить ваш въезд в СССР в настоящий момент не представляется возможным".
   -- Не теряйте надежды. Может быть, в следующий раз. Мы повторим запрос через некоторое время... -- говорил опять замполпреда, сочувствующе улыбался и разводил руками.
   На тот момент, когда им встретился Питер Нортридж, они почти состояли в штате наемных рабочих американской строительной компании, которая собиралась возводить промышленные корпуса неподалеку от Бандунга. Оказавшись за одним столиком с Сержем и Вадимом в одном из околопортовых кафе в Джакарте, Питер познакомился и разговорился с ними, причем поводом послужил их разговор между собой на русском языке, который был родным и для матери Питера. А вечером знакомство продолжилось уже с Командой в полном составе. Что-то сразу потянуло их друг к другу; так распознается с полуслова и полувзгляда близкий по духу человек.
   Предложение Питера поселиться на уединенном среди океанских просторов острове, обустраивать и обживать его, причем не испытывая затруднений в средствах к существованию, имея технику и оборудование для этого обустройства, а также прекрасную яхту и даже самолет для связи с континентом, вызвало у них смешанное чувство. С одной стороны, не показаться заманчивым это предложение могло лишь серому, начисто лишенному всякого романтизма человеку, к тому же прикованному к своему стулу цепью супружеского быта. Они же были альпинистами, и за пять с половиной лет лишений и скитаний не забыли об этом. Что же касается супружеских цепей, то в этом смысле они вообще были свободны, как ветер.
   С другой стороны, этот вариант лишал их надежды добиться возвращения домой. Но надежды и так уже не осталось; они давно поняли, что дипломатическое "может быть" переводится на язык нормальных людей словом "нет". Кроме того, Питер не требовал от них ответа до тех пор, пока не был выяснен вопрос, сможет ли он оформить для них австралийское гражданство.
  
   5
   Самолет доставил Рашида из Пекина в Москву. Сразу из Шереметьево Рашид позвонил домой, чтобы попросить родных прислать ему денег на билет до дома. Мать плакала в телефонную трубку по двум причинам: во-первых, по поводу возвращения сына, живого и невредимого; во-вторых, по поводу того, что ее мужа вчера арестовали по обвинению в хищении соцсобственности в особо крупных размерах. Когда они продавали дом, машину, мебель, ковры, одалживались у друзей и знакомых, чтобы наскрести сумму выкупа китайской стороне, они не думали о том, что на каждый рубль из этой суммы у них потребуют квитанцию и объяснение, каким способом эти деньги заработаны. Теперь отцу Рашида предстояло просидеть в тюрьме десять лет; он просидел восемь, а через три дня после его возвращения домой его супруга умерла. Он сам после этого прожил чуть больше года. У Рашида остались жена, пятилетний сын и молчаливая ненависть брата.
  
   6
   Вторник заканчивался; хозяин небольшого кафе, давно уже переминавшийся за стойкой бара с ноги на ногу, решился, наконец, напомнить двум последним посетителям о том, что заведение закрывается в полночь -- то есть через несколько минут. После того, как остальные посетители разошлись, ему оставалось только наблюдать за этими двумя, стараясь угадать, впишется ли тот, кто помоложе, в проход между крайними столиками, когда они будут уходить. Может, стоит их заранее раздвинуть?
   Костя, Андрей и Володя-маленький давно уже ушли на яхту; Серж заканчивал свой рассказ, периодически подливая в рюмки себе и Роберту. На него самого, похоже, спиртное действовало не очень сильно, Роберт же выглядел опьяневшим; между тем, будучи под большим впечатлением от услышанного, опьянения он совсем не чувствовал.
   -- Ваша страна обошлась с вами очень жестоко, -- сказал он, когда Серж замолчал.
   -- Если бы только с нами, -- отозвался Серж, вертя в руках рюмку.
   -- Вы часто бываете там?
   -- Кто как. Раз в два-три года ездят все, а Костя -- так каждый год. Ему однажды в Москве Борис на улице встретился. Представляете, в многомиллионном городе -- случайная встреча на улице!
   -- И как устроился Борис? Его жизнь ударила так же сильно, как вас, как Рашида?
   -- О, нет! Он в полном порядке. В то время он был директором процветающего акционерного коммерческого банка. Но только я хотел бы добавить: нас жизнь, конечно, ударила. Но сейчас мы тоже в полном порядке. И то, от чего мы отказались, согласившись на предложение Питера, он в конечном итоге сделал для нас: дал нам гражданство, материально поставил на ноги, так что мы получили возможность ездить домой.
   -- Вас туда так тянет?
   -- Конечно. А что в этом странного?
   -- Знаете, -- сказал Роберт, -- за последние годы поток информации о вашей загадочной стране сильно увеличился. Эта информация стала гораздо более откровенной, и более... негативной. Мне попалось на глаза несколько статей, где ее называют и концлагерем, и тюрьмой... Да и то, что вы рассказали о себе... А вы говорите, что вас туда тянет. Как же может тянуть в тюрьму? И вообще, чем больше я читаю о России, тем меньше понимаю и ее, и вас -- русских. И это слово, которое вы так любите -- ностальгия. По-моему, это чисто русский термин...
   Серж усмехнулся:
   -- Возможно, вы и правы насчет загадочности, и насчет чисто русского термина... Вы понимаете, какая штука... Ну, как вам объяснить? Представьте себе ребенка, который родился и вырос в тюремном дворе. Который за всю свою жизнь -- до определенного момента -- ничего не видел, кроме каменных стен и кустов чертополоха, пробивающегося через трещины в бетоне. И которому всю жизнь говорили, что это место -- самое прекрасное на Земле. И пусть это тысячу раз неправда, но ему ведь надо на что-то обращать свою любовь. Даже если кто-то расскажет ему, что существуют далеко-далеко дивные страны, острова невиданной красоты, любить он будет не их, а каменные стены и чертополох, которые его окружают. И конечно же, не за то, что эти стены закрывают от него Солнце. А за то, что рисунок, цвет даже этой невзрачной на первый взгляд шершавой поверхности вмонтированного в стену валуна и красив, и неповторим, потому что это тоже -- часть Природы. И несмотря на то, что в тюремный двор залетает не колибри, а обыкновенный воробей, ему любви достанется не меньше...
   -- Но ведь если в определенный, как вы говорите, момент этот человек все-таки увидит наяву дивную страну и остров невиданной красоты, он же не сможет не оценить чудовищность этого обмана: "Тюрьма -- это самое прекрасное место на Земле". Неужели он будет стремиться опять вернуться в тюремный двор?
   -- Будет, -- подтвердил Серж. -- Пусть не часто и не надолго, но -- будет. Для того, чтобы прикоснуться рукой к этим камням и вспомнить, что вот здесь он мечтал, в играх, о той дивной стране, из которой сейчас вернулся, а вот здесь познакомился с девчонкой из соседней камеры... Воспоминания детства, юности -- самые дорогие. Как и музыка той поры -- самая красивая. Мелодии, которые любишь с юности, никогда не разлюбить, это я тоже знаю по себе.
   -- Что же, может, вы правы, -- задумчиво проговорил Роберт. -- Действительно, я тоже часто вспоминаю поселок, в котором вырос. Поселок-то -- ничего примечательного: тысяча жителей, вечная красная пыль, боязнь ураганов, нехватка воды... А мне он дорог. Наверное, вы правы, -- еще раз повторил Роберт. -- Но от этого путь, которым вы прошли, не становится легче.
   Серж, не ответив, встал из-за столика.
  
   Глава VII
   1
   То, насколько мастерски Тайджер справлялся с управлением "Дианой", вызывало у Пита чувство восхищения. Он готов был поверить, что Даниэль сможет и один заменить всю команду яхты из шести человек, контракт с которой у него истекал по окончании данного плавания.
   Океан, это огромное живое существо, милостиво разрешал "Диане" скользить по своей поверхности, помогая ей ветром -- стало быть, путешествие это было ему угодным. От водной глади веяло спокойствием и умиротворенностью. Пит начинал уже понемногу впитывать это спокойствие, переходя с левого борта на правый и любуясь то бескрайним океаном, переходящим в такой же бескрайний небосвод, то полоской континента, от которого "Диану" отделяла все расширяющаяся полоса голубовато-зеленой воды. На второй день путешествия -- они только что прошли мимо мыса Стип-Поинт -- Тайджер подошел к Питу, рассеянно наблюдавшему за медленно отдаляющимися очертаниями материка. Несколько минут он молча помогал Питу в этом занятии, потом спросил:
   -- Питер, ты помнишь о нашем с тобой договоре относительно Острова?
   -- Помню.
   -- Срок его действия мы не оговаривали, но... Ты не хотел бы его прекратить?
   -- Я об этом не задумывался. А что?
   -- Дело в том, что... В общем, мне нужно перебраться на континент. Это связано с состоянием здоровья моей жены. Ей необходимо наблюдение врачей, почти постоянное. Понимаешь?
   Какое-то время Пит не отвечал. Потом задумчиво покивал головой и сказал:
   -- Недаром мне не так давно стало казаться, будто Остров начинает звать меня к себе.
  
   С этим разговором в душе Пита что-то переменилось. Он почувствовал, что жизнь перестала быть для него пустым стеклянным сосудом, а наполнилась новым, важным содержанием. Или в этот сосуд был залит винный полуфабрикат, который теперь, после нескольких лет выдержки, превратился в ароматный и красивый опьяняющий напиток?
   Первая остановка была намечена в Джакарте, до которой ходу оставалось еще не менее шести дней. За это время Даниэль так подробно и красочно описал Питу Сент, свою жизнь на нем, что и как было сделано для того, чтобы превратить его из необитаемого во вполне пригодный для жительства остров, что Пит уже начал грезить им наяву. Невольно он теперь часто всматривался в туманную морскую даль под бугшпритом "Дианы", ожидая увидеть не остров Ява, а совсем другой, но гораздо более желанный остров.
   Множество часов уже они потратили на обсуждение планов дальнейшего обживания Сента. Открытым оставался только один вопрос: кто будет жить на нем вместе с Питом? Для Пита вопрос этот был далеко не праздным, поскольку он вообще не слишком просто сходился с людьми, а сейчас более всего нуждался в настоящем друге. Робинзонствовать в одиночку было никак невозможно; даже у Крузо был друг -- Пятница. Даниэль и Катрин, его жена, и вдвоем никогда не оставались на Сенте, как минимум с ними всегда была рядом набранная в Перте команда "Дианы", а большую часть времени еще и строительные рабочие. Кстати, на вопрос Даниэля, не думает ли Пит снова соединить свою жизнь с Мэри, Нортридж категорически замотал головой.
   Рейд джакартского порта посчитал честью для себя дать место "Диане". Приятно, черт возьми, было Питу сознавать, что он является хозяином такого красивого корабля, к тому же, без преувеличения сказать, построенного собственными руками! Шлюпка доставила на берег всех, кроме четы Тайджеров. Даниэль остался рядом с супругой, чувствующей недомогание. Пит отправился погулять по суше в одиночестве. В портовом кафе он выбрал место, с которого "Диана" была хорошо видна даже через засиженное мухами окно.
   Речь подсевших к его столику русских альпинистов, в которой он узнал родной язык своей матери, и понятая скорее через интонацию и через выражение глаз, чем через смысл слов, безысходность их существования, толкнули Пита сказать одну-единственную простую фразу, положившую начало их знакомству. Они пригласили Пита вечером придти в свою комнату в дешевой гостинице; потом познакомились с Даниэлем. Расставаясь через три дня, каждый из восьмерых чувствовал, что дружба уже началась, и продолжение ее не за горами.
   -- Если Бог начал тебе помогать, -- сказал Даниэль Питу, когда "Диана" повернулась кормой к портовому маяку, -- значит, ты на правильном пути!
  
   2
   Следующая остановка должна была произойти в Маниле; для Тайджеров это была основная цель путешествия. С тамошними врачевателями они связывали свои надежды на излечение Катрин. Даниэль старался, как мог, передать Питу свои навыки в управлении яхтой; к моменту входа в манильский порт Питер уже настолько осмелел, что позволил Даниэлю представить себя команде в качестве капитана, не подозревая, что именно к этому Тайджер сознательно стремился с момента выхода из Перта. Пит выглядел довольно ошарашенным, когда Даниэль предложил ему не дожидаться, пока Катрин пройдет месячный курс лечения, а отправляться без них обратно.
   -- Думаю, Питер, ты не будешь держать на меня обиду? -- спросил Даниэль на прощание. -- Вернуться в Перт мы с Катрин сможем и самолетом. И как только будешь готов, идем на Сент: я в последний раз, а ты -- в первый. Покажу тебе фарватер среди рифов. Их там столько натыкано, что просто УЖАС!
   Достойной сменой Даниэлю Питер стать за такой короткий срок, конечно, не успел. С другой стороны, достаточно виноват был и лоцман, отклонившись от еще заметного на вытертой карте фарватера. Как бы то ни было, "Диана", наткнувшись на подводные камни, получила повреждение в передней части швертового колодца, и ей на неделю пришлось стать на якорь вблизи южной оконечности острова Палаван.
  
   Повреждение не было очень серьезным; однако, сложность ремонта заключалась в том, что его надо было производить под водой. На поиски водолаза, снаряжения и подготовительные работы ушло почти три дня. Водолаза звали Сэм; его кожа была гораздо темнее, чем у филиппинцев, и внешне он был ближе к негритянскому типу, но чистокровным негром он не был. Местные жители порекомендовали его как лучшего ныряльщика на побережье. Пока шли ремонтные работы, Питер разговорился с ним, спрашивая, что это за строительство развернулось на берегу.
   -- Янки купили участок побережья, официально объявили, что будут строить деревообрабатывающий комбинат, но тут поговаривают, что на самом деле -- военная база. Неделю назад снесли несколько домов, мы переселились в дома на другом конце деревни... Они нам выплатили деньги за наши дома. Наверное, наши дома не стоят больше, даже меньше. Но в них можно было жить. А чтобы построить сейчас новый дом, надо денег в пять раз больше. Где их взять? На работу они нас не берут, у них свои рабочие. Как жить?
   Предложение поехать на Сент вырвалось у Питера как-то спонтанно, просто из желания помочь человеку исходя из своих возможностей. Питер был уверен, что Сэм не обратит внимания на его слова, а если и обратит, то откажется уехать за четыре тысячи миль от дома. Этот сильный и трудолюбивый человек, к которому Питер уже испытывал симпатию после двух дней их общения, был старше него лет, наверное, на восемь-девять...
   Сэм сначала ничего не ответил. Он посмотрел на Пита, как бы изучая его и мысленно спрашивая, всерьез ли произнесены эти слова. Потом сказал:
   -- Я спрошу жену, масса Питер. Захочет ли она? Здесь живет ее родня, а не моя.
   Вечером этого же дня к борту яхты пристала лодка с делегацией из четырех человек. Вахтенный вызвал Пита; с Сэмом на борт поднялись трое филиппинцев: его жена Синтия и еще одна супружеская пара. Пит сразу обратил внимание на то достоинство, с которым держалась Синтия, на ее внимательные, но грустные глаза и на прекрасно сложенную фигуру. Она вызвалась говорить от имени всех остальных.
   -- Масса Питер, -- начала Синтия...
   Чувствовалось, что это обращение, которое она переняла у мужа, было ей достаточно чуждым. Видимо, так же, как и слова "мистер" или "господин". Трудно вообще сказать, какое обращение она считала бы подходящим.
   -- Масса Питер, это правда, что вы предложили нашей семье поселиться на вашем острове у берегов Австралии? Муж сказал, что говорил вам, что все деньги, которые у нас есть, -- это выплаченные нам за дом...
   -- Правда, -- отвечал Питер, -- но я ведь не говорил, что вы должны мне что-то заплатить. Я говорил, что там вы сами могли бы построить себе дом. Ваши деньги вы можете потратить по своему усмотрению. Мне нужны помощники, чтобы обустроить этот остров. Чтобы вести хозяйство, дающее продукты питания для живущих на острове, а со временем, возможно, -- и доход...
   -- Масса Питер, -- перебила его вторая женщина, -- на вашем острове, может быть, найдется место и для нашей семьи?
   -- Найдется, -- улыбнулся Питер, -- вот на яхте его немного меньше. Но для четверых место найдется и на яхте. Только... -- Питер обратился к Синтии, -- Сэм мне говорил, что у вас есть двухлетняя дочка?
   Она кивнула и сказала:
   -- Да, а дочке Мариаса и Луизы, -- она представила своих друзей, -- четыре года. Если бы мы смогли приехать за ними через несколько месяцев, мы бы оставили их сейчас у родственников.
   -- Не вижу в этом ничего невозможного, -- согласился Питер, -- так что, если вы решились, послезавтра можем отправляться в путь.
  
   3
   Действительность всегда неожиданна, даже если ее предвосхищают мысленные образы, основанные на самых подробных и красочных описаниях.
   Пит полюбил Сент уже в тот момент, когда только узнал, что отец купил его; полюбил, не видя его и не зная, какой он. Разве его отец мог сделать плохую покупку? Когда Пит отказывался поехать с отцом на Остров из-за обиды на родителей за их развод, в нем все кричало: "Ну пригласи меня еще раз поехать с тобой, папа! Я обязательно соглашусь..." Когда он отказывался принять этот остров в свое восемнадцатилетие, он ненавидел не его, а боль, которую вызывали воспоминания об отце. Он любил его давно и вот только сейчас увидел впервые.
   -- В часы отлива это -- единственный фарватер, по которому можно попасть к Острову на "Диане", -- говорил Тайджер, поворачивая штурвал. -- А у нее не слишком большая осадка. К Южной бухте можно подойти только в прилив, а вот с севера и востока преодолеть полосу прибрежных рифов даже на шлюпке и в полный штиль небезопасно. Так что от вторжения непрошеных гостей с моря ты защищен надежнее некуда. Если, конечно, это не десант на геликоптерах.
   -- Отец поэтому купил только западную часть Острова? -- спросил Питер. -- Мне всегда казалось, что ему ближе ферзь, чем ладья.
   Даниэль сначала несколько удивленно приподнял брови, потом кивнул:
   -- Ты имеешь в виду необычные очертания Острова? Да, пожалуй, по складу своего характера с ферзем у него больше общего. Он был безусловным лидером. Но... Действительно, это одна из главных причин. Вообще, здесь ему больше понравилось -- более живописная местность, и менее гористая. От реки до южного побережья -- очень удобные площади для выращивания риса, посадок фруктовых деревьев, любых других культур. На принадлежавшей ему территории в двести пятьдесят квадратных миль можно разместить все, что душе угодно. Куда больше?
   -- А эту карту, что висит в кают-компании, вы с отцом составляли сами?
   -- Да, это наша первая карта, она не совсем точная. В Доме Игрек ты найдешь более верную. Я на нее почти полтора года потратил! -- с гордостью сказал Даниэль. -- Пока все рифы отметил, под водой, наверное, месяца три прожил.
   -- Жаль, что вам с Катрин надо отсюда уехать, -- вздохнул Питер. -- Мне будет непросто освоиться здесь одному.
   -- Разве одному? -- возразил Даниэль. -- По-моему, эти четверо филиппинцев будут тебе хорошими помощниками. А скоро привезешь сюда и русских альпинистов. Франсуа ведь пообещал, что поможет решить их вопрос с гражданством?
   Питер кивнул:
   -- Да, конечно. Но главное -- чтобы им всем здесь понравилось.
   -- Вот в этом я не сомневаюсь. Я-то здесь прожил не один год, и начинал совсем на пустом, необжитом месте. Теперь здесь -- просто пятизвездочный отель, вот увидишь! Сейчас я тебе все покажу.
  
   Показывать, действительно, было что, и первой приятной неожиданностью оказался пирс из бетонных плит на эвкалиптовых сваях. Построенный специально для "Дианы" внутри уютной бухты, защищенной с севера и с юга от океанских волн длинными полуостровами, пирс избавил от необходимости пересаживаться в шлюпку, чтобы добраться до берега. Это было первое капитальное сооружение, которое Джеральд с Даниэлем возвели на Острове. Вторым стал небольшой сборный домик, а третьим -- навес для грузов, доставляемых яхтой с материка. Под навесом же располагалась обнесенная стальной сеткой стоянка для автомобилей. Пока филиппинцы переносили в домик свои вещи и размещались сами, Питер с Даниэлем на джипе отправились к главной резиденции Сента -- Дому Игрек. До него было миль девять по петляющей между лесистых холмов дороге. К удивлению Питера, это было вполне современное здание из стекла и бетона, способное украсить даже деловую часть крупного города, не говоря уже о необитаемом острове. Название происходило от формы здания, в плане имевшего вид латинской буквы "Y", которая и на карте Острова, как в тексте, ориентирована была с севера на юг. Здание было четырехэтажным, на первом этаже южного крыла -- оно было длиной ярдов тридцать пять -- располагались складские помещения и гаражи, остальные три этажа предназначались для "административных" целей. Северо-западное крыло было жилым, в нем планировалось создать полный комплекс бытовых помещений. Северо-восточная часть буквы "игрек" была корпусом производственного цеха, в котором уже функционировали всевозможные станки. Конечно, в настоящий момент лишь небольшая часть внутренних помещений была полностью оборудована.
   -- Даниэль, -- восхищенно произнес Питер, когда они поднимались на крышу (она была приспособлена для приземления геликоптера) и сопровождаемый рассказом Тайджера осмотр Дома Игрек на этом подходил к концу, -- это просто невероятно! Как вы сумели построить такое сооружение?
   -- Не я один. Здесь трудились двенадцать человек строителей в течение полутора лет.
   -- Но сюда же вложены огромные средства! Откуда они взяты?
   -- Не пугайся, Питер, -- поспешил успокоить его Даниэль, -- я еще не разорил тебя. Вложены сюда прибыли продолжающих функционировать фирмы "Дельта" и завода азотных удобрений, ну и проценты от твоего основного капитала. Увеличить его, правда, мне не удалось. Но если ты помнишь условия нашего договора, то этим я их не нарушил.
   -- Конечно, -- рассеянно согласился Пит; он восхищенно обозревал панораму Острова с площадки для посадки геликоптера.
   В таком восхищенном состоянии ему предстояло пребывать еще долго. Целую неделю Даниэль, Питер, а иногда и Сэм вместе с ними исследовали Остров то с воздуха -- на самолете или геликоптере, то на джипе. Наконец, Тайджер, убедившись, что наполнил Питера информацией и впечатлениями до самой макушки, сказал:
   -- Вот это все твое. Твой отец хотел, чтобы тебе здесь было хорошо; я тоже, насколько смог, приложил к этому руки. Поэтому передаю тебе дела с чистой совестью. Счастливо оставаться, Пит! -- и улетел на материк.
  
   В жилом крыле Дома Игрек, где сейчас разместились все пятеро новых поселенцев, хватило бы места еще на пятьдесят человек.
   -- Вы вполне можете жить здесь, -- сказал Пит филиппинцам. -- Когда я вас приглашал на Остров, я даже не предполагал, что Даниэль создал за короткое время такие прекрасные условия для жизни.
   Они смущенно переглядывались и молчали, не отвечая; наконец Сэм решил высказать общее мнение:
   -- Спасибо, масса Питер! Но нам бы хотелось все-таки построить свои дома на побережье. Нам не надо для этого много материалов, -- поспешил добавить он, -- леса на Острове хватает. Мы привыкли жить возле океана, и не в каменных зданиях...
   Два дома, построенные на расстоянии сотни ярдов друг от друга примерно в тысяче ярдов к юго-востоку от Западной бухты, места стоянки "Дианы", прилепленные к живописному каменистому склону холма, получились очень симпатичными. Их пришлось поднять над неровной поверхностью подножия холма на сваях из стволов эвкалипта яррах, имеющих в диаметре десять-двенадцать дюймов. Над постройкой трудились все присутствующие на Острове мужчины, включая команду "Дианы". Кроме Питера, который распоряжался техникой и материалами, а в промежутках продолжал изучать Остров. За сим три с половиной месяца пролетели, как один день. Еще какой-нибудь месяц нужен был для завершения отделочных работ, и можно праздновать новоселье.
   В связи с этим Питер назначил через три недели отплытие "Дианы" на материк, оставляя на Острове двух филиппинцев-мужчин, далее женщины должны были лететь за дочерьми и на обратном пути, в Джакарте, соединиться с Командой. Если, конечно, альпинисты не передумали.
  
   4
   Альпинисты не передумали. Старая команда "Дианы" получила расчет; она рассталась с Питером равно без обид и без сожалений. До прилета из Джакарты новых островитян оставалось три дня; об этом Питер точно знал, так как созвонился с ними из Перта. Это время он тратил на последние приготовления.
   С Командой они встретились на "Диане" как старые, добрые друзья, знавшие друг друга много лет. Перемену в их душевном состоянии нельзя было не заметить: куда девались их подавленность и тоска в глазах, с которыми видел их Питер всего несколько месяцев назад? Похоже, женщины сделали Острову неплохую рекламу, пока добирались до Перта вместе с Командой.
   После приветствий, рукопожатий и других выражений радости встречи с каждым из семерых членов Команды внимание Питера привлекло маленькое симпатичное существо в голубом платьице, с темными волосами, синим бантом и огромными синими же глазами на очаровательном смуглом личике, появившееся на палубе в сопровождении Синтии. Существо подошло к Питеру и сказало:
   -- Меня зовут Джулия. А ты -- Питер? Мне мама-Синтия рассказывала про тебя. Хочешь, я покажу тебе камешки, которые папа-Сэм достал мне из океана? Пойдем!
  
   5
   Если бутылку с газированным напитком открывать слишком быстро, имеется большая вероятность того, что значительная часть содержимого будет безвозвратно потеряна в виде пены. Так и высвобождающейся теперь энергии Команды, долгое время находившейся в угнетенном состоянии, необходима была какая-то пробка. Они могли свернуть горы; у них поминутно рождались идеи о том, как и что можно и нужно сделать на Острове, чтобы он стал еще лучше, чем сейчас. Питер уже немного пожалел, что предложил Команде подумать на тему обустройства Сента. От их идей у него уже через неделю начала раскалываться голова; но Серж вовремя взял роль пробки на себя. Он и Питеру предложил сначала самому составить программу "неотложных мер", а потом уже привлекать к этому делу других.
   Работы, необходимость которых была очевидна и без программы, уже велись полным ходом. Дом Игрек приводился в полностью жилое состояние. При этом Питер предложил отвести большую часть одного этажа жилого крыла под что-нибудь типа казино или бара...
   -- Пусть это будет лучше клуб. Например, "Клуб Одиноких Сердец Под Управлением Капитана Сержа"?, а? -- выдвинул идею Константин.
   -- Жалкий плагиат, -- ухмыльнулся Володя-большой.
   Остальные с ним не согласились.
   -- Молодец, Костик! -- похвалил Андрей. -- Только лучше не "под Управлением", а "под Председательством"...
   -- Или "под Предводительством"? -- добавил Вадим. -- А ты такой большой, а не понимаешь, -- он повернулся к Володе-большому. -- Плагиат -- это когда присваивается авторство. А мы разве на него претендуем? Так что в нашем случае это просто подражательство.
   Разрабатывались участки под плантации риса, маниоки и батата -- на первый случай. Посажены были уже апельсиновые деревья и кокосовые пальмы. С каждым рейсом "Дианы" на материк, которые все меньше походили на учебно-тренировочные, доставлялась какая-нибудь новая техника. На эти цели Питер решил отпустить пока десять процентов основного капитала.
   Имелось и еще одно большое невозделанное поле для приложения творческих сил и фантазий всех желающих, а в первую очередь тех, в ком силен был природный дух естествоиспытательства. Территория Острова, которая вовсе не была плоской и скучной, как стол, а состояла из многочисленных живописных и разнообразных по своим географическим формам уголков, нуждалась в детальном поименовании. Это занятие особенно пришлось по душе Константину, Никите и Андрею, а также малышке-Джулии, которой через месяц должно было исполниться четыре года. За неделю они снабдили карту Сента, наверное, несколькими сотнями названий, чем поставили в тупик и Питера, и всех остальных. В конце концов, общим голосованием решили, что хорошо лишь то, что в меру, и утвердили названия наиболее крупных географических объектов, которых набралось около двух десятков. Карта Острова приобрела теперь приведенный на следующей странице вид. Вклад Джулии и в количественном, и в качественном отношении оказался далеко не последним; в частности, именно она была "открывателем" полуострова Суа, залива Лут и долины Больших Надежд. В этой долине были высажены апельсиновые деревья, а большие надежды Джулия связывала, конечно же, с их урожаем. Теперь словосочетание "туа-суа", означавшее "ты -- дракон!", стало самым страшным ругательством Острова.
   За всеми этими занятиями прошло почти два года с того момента, как Питер поселился на Острове. Время летело совсем незаметно. Оглядываясь назад, он иногда удивлялся: как, оказывается, много уже сделано! Но до того состояния, в котором Питер хотел бы видеть Сент, было еще так далеко!
   У него сложились уже определенные отношения со всеми, кто жил на Острове вместе с ним. Теперь, без сомнения, с Командой его связывала, как принято говорить, настоящая мужская дружба. На палубе "Дианы" они называли его "адмиралом", на суше -- "шефом"; они признавали его выше Сержа, когда дело касалось общих для всех проблем. Но в вопросах, касающихся внутренних отношений в Команде, слово капитана Сержа, конечно, было самым веским. И это было и логично, и правильно.
   Отношения Питера с филиппинцами были иными. Для Сэма, Синтии и малышки-Джулии Питер стал как будто четвертым членом семьи. В каких-то вопросах эти отношения были даже теплее, глубже, чем чисто мужская дружба с Командой. Впрочем, что в этом удивительного? Присутствие женщин всегда накладывает на поведение мужчины свой отпечаток. Отношения Питера с Луизой, Мариасом и Дженни были, тем не менее, не такими близкими.
   Теперь в каждый свой приезд на материк Питер что-нибудь присматривал -- из книжек или игрушек -- для Джулии и Дженни, стараясь не делать между ними разницы; однако, это у него далеко не всегда получалось. Более непосредственная, более живая, более обаятельная и более маленькая Джулия поневоле занимала в симпатиях Питера большее место.
   В общем, жизнь шла своим чередом; у всех было надежно защищающее от непогоды жилье, в достатке одежды и пищи. Природа Острова, волнующе красивая и неповторимая, заставляла любого живущего здесь человека, имеющего глаза, дышать полной грудью. Что еще надо для счастья?
   Но, как ни странно, возникало иногда у Питера в душе какое-то беспокойство, связанное не то с чем-то пережитым в прошлом, не то с чем-то ожидаемым в будущем... Наверное, не стоило обращать на него внимания; да он и не обращал.
  
   Глава VIII
   1
   Теперь у Питера в голове начала зреть идея, которая оказалась, особенно поначалу, не совсем понятой практически никем; он решил проложить на Острове автомобильные дороги. По крайней мере, две. Одна из них должна была соединить с Домом Игрек пирс бухты Барахта, а вторая пройти мимо южных плантаций, бухты Румб, филиппинских домиков на сваях... То есть, практически, тоже выходила к пирсу и замыкала кольцо. Чем плохо? Связанными воедино оказывались все жизненно важные объекты, в том числе и аэродром. Высказав эту идею в Команде, Питер встретил недоуменные взгляды. Серж пожал плечами:
   -- Мне кажется, шеф, это излишество -- строить на необитаемом острове автомагистрали.
   На что Питер отвечал:
   -- Что же мне, всю жизнь на джипе по бездорожью ездить? И потом, скоро наши плантации начнут давать урожаи, которые нам самим не съесть, придется вывозить их на материк. Пока протрясешь их до пирса, от них ничего не останется...
   Пришлось всем остальным с шефом молча согласиться. Правда, его собственный пыл немного остыл, когда он начал прокладывать маршрут на конкретной местности. Оба полукруга трассы по разу сталкивались с серьезными препятствиями в виде глубокой ложбины -- на севере -- между соседними холмами Западной Гряды и -- на юге -- в виде русла Старого Ручья, через которые требовалось строить мосты. Мост -- это уже не простое сооружение... Питер, однако, не намерен был сдаваться. Он целыми днями колесил по предполагаемой трассе, потом собрался уже лететь с Константином в Перт, чтобы привезти оттуда книги о строительстве дорог и мостов. В последний момент он от этого путешествия отказался и уселся в своем кабинете за разработкой новой идеи, о которой пока никому не говорил. Через неделю он собрал Команду в "Клубе Одиноких Сердец" и доложил почти детальный проект кольцевой автотрассы, в которой на месте мостов были устроены почти цирковые аттракционы. На северном полукольце Питер предлагал соединить участки трассы над ложбиной двумя узкими -- шириной пятнадцать-семнадцать дюймов -- балками, расположенными на расстоянии, равном колее колес автомобиля.
   Второй прожект, касающийся южной части трассы, был более сложным из-за того, что препятствие в этом месте было и глубже -- футов девяносто-сто вместо двадцати пяти, и шире -- почти полмили вместо максимум ста ярдов. Предлагаемое Питером техническое решение было тоже более неожиданным и смелым:
   -- Пусть это будет "летающий" мост: то есть часть пролета моста, закрепленная на поворотных опорах и перемещающаяся от одной части трассы, которая оканчивается на вершине одного холма, к другой, которая продолжается на противоположном холме, под действием центробежной силы движущегося на вираже автомобиля.
   -- Правильнее тогда будет называть не "летающий мост", а "летающий паром", он же от одного берега к другому будет постоянно ездить, -- сказал Володя-младший.
   -- А может, лучше назвать это "ковер-самолет"? -- предложил Никита. -- А балки -- "узкоколейкой".
   -- А что? -- согласился и Серж. -- В этих идеях, возможно, что-то есть. Разрабатывай, шеф! А уж мы покритикуем, а может быть, даже и утвердим...
   Тут Никита воздел руки к потолку и пропел:
   -- I see bad things arising -- the crowd?... -- потом покачал головой и сказал:
   -- Понастроишь ты здесь, шеф, всяких диковинных объектов, как разузнают об этом вездесущие туристы-пенсионеры, которым время и деньги некуда девать, как начнется сюда паломничество... Уже сейчас на наш Дом Игрек посмотреть -- нигде ведь такого нету!
   -- Вот "паром" и эта "узкоколейка" и будут им препятствием, -- задумчиво ответил Питер.
   -- Ну-ну, будут, обязательно... -- недоверчиво проговорил Вадим. -- Ладно! Поживем -- увидим.
  
   2
   Питер шел по берегу океана. Взгляд его рассеянно перескакивал с одного обломка скалы на другой, расположенный чуть впереди. Зато мысли, подчиняясь логике рассуждений, как танцоры в ансамбле -- ритму музыки, легко и красиво следовали друг за другом.
   "Действительно, надо наклонить полотно "ковра" под углом градусов двадцать к горизонту, чтобы при движении с приличной скоростью не вылететь наружу, а при вынужденной остановке не опрокинуться внутрь. Ну, расчет угла надо еще раз перепроверить. Вот теперь прикинем, какой длины сделать "ковер"? Скорость надо уменьшать почти в полтора раза, значит, если у автомобиля скорость будет, к примеру, шестьдесят узлов, то у "ковра" -- сорок... За сколько же пройдет он пятьсот ярдов? Так, семь пишем, два на ум пошло..."
   Питер на ходу, в уме, пытался вычислить время полета над препятствием, длину "ковра". Он подсознательно отметил, что впереди, через двести-триста ярдов, будет отличный пляж. Он шел и шел, с радостью чувствуя, что, пожалуй, в этом слишком -- на первый взгляд -- смелом проекте все должно получиться. Надо только тщательно сделать расчеты, ничего не упустить... Как вдруг неожиданно увидел перед собой на камнях, как яркое пятно, ткань с очень знакомым сочетанием цветов -- белого и красного. Не успев еще понять, что это -- платье Синтии, он увидел ее, выходящую из воды, обнаженную и тоже, видимо, заметившую его только в последний момент.
   -- Я люблю купаться здесь в эти часы, -- чуть замедлив шаг, Синтия подходила к нему, совсем не стесняясь своей наготы.
   -- Какая ты красивая! -- только и смог сказать Питер.
   Ее обнаженность захватила его врасплох. Глядя на нее, он почувствовал себя юношей, почти мальчиком. Теперь он понимал, откуда в Джулии такая свобода и раскрепощенность. Он вспоминал, как несколько недель назад Джулия позвала его погулять вместе с нею на берегу океана, на полуострове Суа. Не желая замочить платье, она разделась, а потом начала строить из крупных и мелких камней дом на песке, поминутно бегая в воду за строительным материалом. С помощью Питера этот дом стал вскоре более походить на дворец -- таким он получился большим и красивым.
   Он вспомнил эпизод, когда ему случайно пришлось слышать, как Синтия отчитывала Джулию, собравшуюся идти на день рождения к Дженни.
   -- Джу, ведь это платье -- домашнее! А тебя пригласили на день рождения, на торжество. Если ты приходишь к человеку в гости по торжественному случаю в домашнем платье, ты демонстрируешь ему свое неуважение, понимаешь?
   Джулия покивала головой и побежала переодеваться.
   По понятию Синтии, одежда должна соответствовать случаю: домашняя -- для дома, торжественная -- для праздников. А если ты находишься на лоне девственной Природы, то естественным является отсутствие одежды.
   Питера, выросшего в большом городе, последняя составляющая такой постановки вопроса об одежде несколько смущала; но не более того. Какому нормальному мужчине достанет ума осуждать женщину за то, что она в столь естественной форме дарит ему свою красоту?
   -- Вы совсем о себе не заботитесь, масса Питер, -- сказала Синтия, надев платье на мокрое тело и поправляя намокшие волосы.
   -- Почему ты так говоришь? -- не понял Питер.
   -- Вам нужна жена, хозяйка в вашем доме. Отчего бы вам не поискать себе невесту?
   От этих слов, похоже, Питер смутился еще больше, чем от того, что увидел Синтию без одежды.
   -- Я уже был женат, -- отвечал он, -- это не принесло мне ничего, кроме разочарования. -- Он немного помолчал. -- Обслуживать себя сам я вполне могу, делать умею все, что нужно -- и готовить, и стирать... У меня есть друзья, которые живут рядом, вы с Сэмом... Чтобы найти невесту, как ты говоришь, нужно много времени проводить на континенте. Здесь ведь невесты не растут, -- пошутил он.
   Синтия в ответ молча улыбнулась -- как показалось Питеру, какой-то своей мысли.
   -- Вероятнее всего, это правда, -- согласилась она. -- Особенно, если главными функциями жены вы считаете те, которые назвали: готовить, стирать...
   -- Нет, конечно, не считаю, -- снова преодолевая свое смущение, сказал Питер. -- Но я так неправильно устроен, что общение с женщиной на единственном плане -- сексуальном -- меня тоже не привлекает... Я иногда завидую в этом ребятам из Команды. Они прекрасно проводят время и с нашими сезонными работницами, и в Перте почти все завели постоянные знакомства. Но... Каждому -- свое.
   -- Кто из нас знает наверняка, что является правильным, а что -- нет? Вы не сердитесь на меня, масса Питер, за то, что я задала вам такой вопрос?
   -- Нет... Совсем не сержусь. Я и сам не всегда понимаю, -- признался Питер, -- почему с тобой мне легко разговаривать на любую тему.
  
   Впоследствии всякий раз, когда Питеру случалось оказываться вблизи этого пляжа, он чувствовал, что сердце начинает биться чаще и сильнее, вспоминались слова Синтии: "Я люблю купаться здесь..." Он уже не предавался рассеянно своим мыслям, а непроизвольно оглядывался по сторонам -- вдруг опять увидит ее... Но это не повторялось.
  
   3
   В дальнем углу производственного цеха, там, где была сложена разобранная тара из-под оборудования, внимание Питера давно привлекали два ящика. Он предполагал, что в них вполне может быть какой-нибудь хлам типа монтажного крепежа, ненужных деталей упаковки, которые не нашли применения, а выкинуть их жалко... К своему удивлению, на боковых сторонах он обнаружил надписи "US NAVY", а внутри них -- законсервированный армейский дирижабль, изготовленный одиннадцать лет назад. Все узлы, принадлежности и запасные части были на месте, включая инструкцию по сборке и тактико-технические данные. Рабочий объем купола -- около ста сорока тысяч галлонов, грузоподъемность -- две с половиной тонны, скорость перемещения в безветренную погоду -- тридцать две мили в час. Вот уж, действительно, подарок Судьбы! Вопрос о том, как и почему на Острове оказался дирижабль ВМС США, остался без ответа, поскольку Тайджеры уже несколько месяцев назад переселились в Англию. Это, впрочем, не умаляло полезных качеств неожиданной находки, которую Серж назвал "цеппелином", а Костя -- "пузырем". Поскольку на самом деле название ей было "блимп"? (об этом они узнали из привезенных Питером из Перта книг про дирижабли), то в последствии Команда чаще всего пользовалась словом "блин". Для Питера же было самым важным то, что этот агрегат, все возможности которого он и сам еще не мог себе представить, окажется очень полезным при постройке автотрассы, а особенно -- "узкоколейки" и "парома".
   Чтобы собрать блимп, потребовалось немало сил и времени; пришлось повозиться и с изготовлением новых взамен перебитых трубок топливной аппаратуры правого двигателя, не говоря уже о такой мелочи, как помятый кольцевой обтекатель винта с другой стороны. Но самая большая проблема обозначилась, когда выяснилось, что стоимость гелия на заправку блимпа составит около пятнадцати тысяч долларов, а доставка его на Остров -- еще, как минимум, тысяч восемнадцать. Питер долго чесал затылок, прикидывая, откуда выкроить деньги и как организовать эту доставку, пока почти одновременно ему, Сержу и Андрею не пришла в голову мысль заменить гелий водяным паром, окрасив при этом купол в черный цвет -- грех было не использовать такое изобилие яркого солнечного света над Сентом. Конечно, дирижабль при этом существенно терял в грузоподъемности: по предварительным подсчетам, процентов на сорок при условии максимального форсирования системы подогрева газа. Но все-таки это была синица в руках по сравнению с дорогим гелиевым журавлем в небе.
   Причальную мачту возвели достаточно быстро, а вот от строительства эллинга** можно было вообще воздержаться: водяной пар -- не гелий, его не жалко было превратить в воду и вылить из "пузыря" по окончании работ.
   Словом, изо всех сил пытаясь превратить недостатки в преимущества, Команда во главе с Питером неуклонно приближала тот день, когда блимп сможет подняться в небо. К этому торжественному моменту Никита с Андреем разучили песню, на которую они наткнулись в одной из привезенных Питером книг. Наверное, в Центральную библиотеку Перта эта книга на русском языке попала специально для того, чтобы в конце концов оказаться на Сенте в руках Команды. Песня пришлась очень кстати к праздничному застолью после удачного завершения пробного полета блимпа. Предварив выступление словами: "Любимая песня аэростатных наблюдателей времен Первой мировой войны. После 1917 года исполняется впервые", Никита извлек из гитары первые звуки, и они запели задушевными голосами на мотив "Там, вдали за рекой...":
  
   Ты сидишь одиноко в корзине с тоской,
   и глядишь, как сосед догорает,
   и шевелишь рукой у себя за спиной,
   лишний раз парашют проверяешь.
  
   Подожди еще миг, загорится и твой,
   немец круто вираж загибает,
   приготовься расстаться с своей "колбасой",
   оболочка сейчас запылает.
  
   Ты о чем же грустишь, не о прошлых ли днях,
   полных неги, беспечья, покоя,
   когда не было фоккеров в ярких лучах
   и не ждал ты неравного боя.
   Так чего же ты ищешь кругом в облаках,
   истребителей наших не будет,
   авиаторы-други лежат в гамаках,
   пушек гром их не сразу разбудит.
  
   Аппарат повернул, на тебя держит руль,
   приготовь пулемет и патроны,
   слышишь выстрелов треск, видишь дымки от пуль,
   целься фоккеру в винт, в лонжероны.
  
   Но короток твой бой, вмиг горит "колбаса",
   с парашютом летит наблюдатель,
   а немецкий пират поднялся в небеса,
   торжествует, увы, неприятель.
  
   Наш поручик стоит с обалделым лицом,
   со штанов пыль рукой отряхает,
   недоволен борьбы он печальным концом,
   и наган свой лишь злобно сжимает.
  
   Прилетай еще раз, черт тебя подери,
   "колбасу" мы другую поднимем,
   да подальше теперь ты от нас, брат, держи,
   а не то с облаков тебя снимем.
  
   Блимпа назвали "Горынычем". Он, действительно, походил на огромную черную тучу, застилавшую полнеба, был очень огнедышащим -- водяной пар приходилось разогревать градусов до 150-180 по Цельсию, -- и гнездо свое имел в ложбине между отрогами Западной Гряды... Ну и, как всякое одинокое и потому несчастное существо, оказался отзывчивым на ласку людей, нашедших к нему подход, добрым и весьма трудолюбивым. Хотя, конечно, иногда хулиганил, особенно поначалу, когда процесс приручения был в самом разгаре -- то организует небольшой пожар, то зацепит боком за деревья и поломает их ветви, то неаккуратно поднимет или опустит груз.
   С помощью Божьей и "Горыныча" "узкоколейка", а потом "паром" были построены всего за два года.
  
   4
   Ширина асфальтового покрытия островной "автомагистрали" составила пять с половиной ярдов; при желании на такой дороге могли разъехаться два легковых автомобиля. Большего и не требовалось -- к началу эксплуатации трассы Питер сделал две покупки, в результате которых автомобилей на Острове стало с джипом три. Для себя Питер выбрал в гараже у дяди Арнольда новенькую троечку "БМВ" очень приятного песочно-перламутрового цвета. Когда на машину попадали яркие солнечные лучи -- то есть практически все светлое время суток более трехсот дней в году, -- она казалась сделанной из янтаря. Матчинсон рассчитывал взять за эту машину неплохую цену; когда глаз на нее положил Питер, он почесал в затылке, вздохнул и сказал:
   -- Ну что же, забирай... Отдам по себестоимости. Не могу я отказать любимому племяннику...
   Вторым приобретением стал видавший виды австралийский "Крайслер", еще вполне крепкий и настолько широкий, что его заднее сиденье было похожим на диван. Дядя Арнольд своими руками сделал ему капитальный ремонт и гарантировал еще лет десять безотказной работы.
   С передвижением по "узкоколейке" в прямом и обратном направлении проблем не было; если в этом месте случайно встречались два автомобиля, один из них мог остановиться на пару минут и пропустить другой. На "пароме" с этим было сложнее. Хотя существовал механизм принудительного перемещения его в порожнем состоянии -- громоздкий редуктор с огромным электродвигателем, -- но он потреблял такую мощность, что Дом Игрек сразу оставался без освещения; поэтому им старались не пользоваться.
   Выход, конечно, нашли и здесь. И даже два: во-первых, автотрасса недаром была кольцевой. По предложению Володи-большого, самого крупного на Острове специалиста в области радиоэлектроники, в трех милях по обе стороны от "парома" были вмонтированы в трассу по два последовательно расположенных датчика. При воздействии шин автомобиля датчик посылал электрический сигнал на каждое из трех электронных табло, установленных на трассе: возле Дома Игрек, у пирса и на автостоянке рядом с домиками на сваях. Сразу было видно, в каком направлении проехал автомобиль, на каком берегу сейчас "паром" и в какую сторону по кольцу надо двигаться. Во-вторых, когда сразу две машины направлялись в одну сторону, при въезде на "паром" первой шла более легкая, вторая -- с минимальной дистанцией, бампер в бампер, и все это на большой скорости. Тогда задние колеса второй машины успевали беспрепятственно преодолеть совсем маленький, только появляющийся зазор между эстакадой и еще не опомнившимся "паромом".
   Аттракционы эти по-настоящему захватывали дух только в первый раз; в действительности они были гораздо более безопасны, чем геликоптер или самолет, или даже просто крутой поворот дороги. Каждая балка "узкоколейки" имела три "полуколеи", или полосы, по которым могло катиться колесо; ширина полос равнялась шестнадцати дюймам, причем центральная возвышалась над боковыми на два с половиной дюйма. Она-то и была расположена на одном уровне с поверхностью дороги. А с наружной стороны каждая балка имела отбойник в фут высотой. Если колеса машины скатывались с центральных полос, то самой большой неприятностью могли стать лишь поцарапанные бампер или крылья. По боковым колеям можно было продолжать движение и плавно въехать на трассу.
   Испытания "узкоколейки" превратились в праздник для мужчин -- женщины Острова, Синтия и Луиза, автомашину не водили.
   Сэм и Мариас во время поездок на джипе по балкам вели себя, как десятилетние пацаны, впервые попавшие с периферии в большой город и катающиеся на "Автодроме": нервно вцепившись в руль, они крутили им из стороны в сторону, заставляя машину вернуться на центральные полосы, и тут же съезжая в другую сторону, потом хохотали, приседали, кривлялись и показывали друг на друга пальцами.
   Команда на "Крайслере" устроила соревнование, победителем вышел Володя-маленький, сумевший, не съехав с центральных полос, достичь скорости в пятьдесят два узла. Соревноваться на своей "БМВ" Питер не разрешил, дал только по разу прокатиться Сержу и Володе-маленькому со скоростью не больше сорока -- боялся поцарапать машину.
   Через месяц Питер открыл движение на "пароме"; он немного волновался, влетая на него со скоростью около шестидесяти миль. Обратно вернулся почти на ста -- уже было не страшно. Все работало, как часики.
  
   Глава IX
   1
   Джулии шел девятый год. Для того, чтобы осуществить ее давнишнюю мечту "пожить индейцами", Питеру пришлось провести солидную подготовку. Во-первых, в общей сложности месяц ушел на то, чтобы соорудить в верховьях Ата "охотничью хижину". Ему помогали Володя-большой и Андрей. В первый заход они, захватив с собой на полуторатонном фургоне инструмент, арматуру, цемент и еды на три дня -- чтобы не тратить время на охоту за дичью и фруктами, -- сделали фундамент. Через две недели установили каркас, а еще через неделю обшили его снаружи и изнутри и накрыли крышу.
   Домик получился на славу. Он был достаточно большим, чтобы принять с комфортом четыре-пять человек, и в то же время не казался громоздким сооружением и удачно вписался в окружающий пейзаж. Он стоял на взгорье, футах в ста от Ата, и вокруг него почти на равных расстояниях расположились полукругом три группы деревьев. Домик был сделан из древесины, в основном из эвкалипта, к тому же пропитанного предохраняющим его от гниения составом, а изнутри обшит приятным на вид и на ощупь материалом, также напоминающим мореную фанеру. Щелей ни в стенах, ни в потолке или полах, не было. Дверь тоже закрывалась плотно, а форточки окон были изнутри затянуты сеткой, поэтому насекомые и змеи не могли побеспокоить тех, кто ночевал в хижине. Простая мебель, постели, небольшая печь, комплект посуды и столовых приборов -- на то, чтобы завезти все это и разместить в хижине, ушло еще два дня.
   Следующим шагом стало приобретение индейской пироги. Отказавшись от возникших было мыслей, совершенно не основанных на знании, как делают пироги, выдолбить ее из ствола большого дерева или сделать из чего-нибудь каркас, а потом обтягивать шкурами рогатого скота, Питер нечаянно наткнулся на базаре в Перте на двух бородатых мужчин, которые несли над головами как раз то, что ему было надо. Продать "пирогу", бывшую, собственно, байдаркой, они отказались, но зато пообещали найти такую же через две недели. Цена, возможно, была несколько высоковатой, но Питер не стал сильно торговаться. Доставив пирогу на Сент следующим рейсом "Дианы" и изо всех сил пряча ее от вездесущей Джулии, Питер опять же на фургоне завез ее с пирса Барахты в хижину. Все было готово.
  
   Джулия даже и не сомневалась в том, что папа-Сэм и мама-Синтия отпустят ее в "индейцы". Тем более, что раньше, чем их уши изрядно устали от ее болтовни на эту тему, Сэм уже изготовил, и притом весьма искусно, две пары настоящих мокасин -- для Джулии и для Питера.
   Яркий, несмотря на ранее утро, солнечный свет и отличное настроение Джулии, трещавшей без умолку от перевозбуждения, уже немного утомили Питера, когда они приехали на опушку леса, давно выбранную им для стоянки. Здесь они оставят джип и пройдут по джунглям до хижины чуть более десяти миль. Того, что обратный путь они проделают по реке на пироге, Джулия пока не знала.
   -- Теперь будем одеваться, -- сказала Джулия, вылезая из джипа, и тут же начала делать прямо противоположное. Оставив свою одежду на сиденье, она побежала собирать что-нибудь подходящее, чтобы ее заменить. Не успел Питер поднять крышу и достать из сумки то немногое, что хотел взять с собой -- пояс из кожи, на котором подвешивался нож, мешочек с солью, зажигалку и небольшую аптечку, -- Джулия уже была готова. На ней была сплетенная из длинных листьев набедренная повязка. Питер едва открыл рот, чтобы сказать, что, во-первых, это очень красивая набедренная повязка -- кстати, где она научилась такие повязки плести? -- и, во-вторых, можно было бы добавить в нее еще немного листьев... Джулия его опередила:
   -- Между прочим, в той книжке про индейцев, которую ты мне подарил, -- помнишь? -- написано, что индейские девочки моего возраста ходят вообще без одежды!
   Решив, что не стоит дожидаться, пока Джулия вспомнит, как одеваются индейцы-мужчины, Питер пробормотал:
   -- Листья на этих кустах очень мелкие, -- и скрылся в чаще.
   Процесс его переодевания занял, наверное, добрых полчаса. Джулия встретила его недовольным возгласом:
   -- Ну что же ты так долго?! -- но в следующее мгновение воскликнула:
   -- Ой, ты настоящий индеец!
  
   Идти по джунглям не везде было просто. Иногда приходилось буквально продираться сквозь чащу -- не хотелось слишком удлинять путь, обходя заросли, ведь надо было добраться до хижины засветло. Питер знал лесной маршрут, заблудиться они не могли -- горы были неплохим ориентиром. Однако пешком он еще не ходил, только ездил на автомобиле по лесной дороге, а это не одно и то же, тем более, что они намеренно держались от нее в стороне -- иначе какие же они индейцы? На ногах и руках у них скоро появились и царапины, и ссадины, и уже несколько раз Питеру приходилось сажать Джулию себе на плечи, чтобы пройти через какой-нибудь завал. Тем не менее он был благодарен ей за эту прогулку -- прекрасное средство, чтобы отвлечься от текущих, бесконечных и нудных, проблем.
  
   2
   Они добрались до хижины уже в лучах заходящего солнца, голодные и усталые. Только что Питеру удалось наколоть на заостренную палку в ручье, через который они переходили, здоровенную форель. До этого они всего один раз после домашнего завтрака поели вкусного сыра, который Синтия сама приготовила. Тогда им казалось, что они наелись до отвала.
   В хижине было так по-домашнему уютно при свете свечей, что Джулия даже забыла, насколько она устала. И форель, умело приготовленная Питером на печке, оказалась самым вкусным кушаньем на свете. После ужина стало заметно, что даже для этой быстроногой и никогда не устающей девчонки такой переход -- достаточно серьезная нагрузка, да и у Питера спина и ноги напоминали о своем существовании. Джулия смотрела на пламя свечи, личико ее было таким очаровательным в этом загадочном колеблющемся свете.
   -- Послушай, -- сказала она (Джулия последнее время вообще никак не называла Питера, обходясь без обращений), -- тебя зовут Питер Нортридж. Но ведь говорить "нортридж" -- это не совсем правильно...
   -- Почему? -- не понял Питер.
   -- Ну, должно ведь быть нос-ридж?.
   -- А, вот ты что имеешь в виду. Ну, ты же знаешь, что в сложных словах составляющие слова часто изменяются...
   -- У тебя красивое имя, -- перебила Джулия и еще раз произнесла:
   -- Норт-ридж. Но я думаю вот что: раз мы с тобой индейцы, у нас должны быть имена, как у индейцев. И потом, ты мне ведь говорил, что у человека должно быть несколько костюмов?
   -- А при чем тут костюмы? -- удивился он ее неожиданному переходу.
   -- А вот при чем. Если праздничный костюм, когда его носят каждый день, перестает казаться таким красивым, то и имя на каждый день должно быть другим. Вот что! Я буду звать тебя Маунтин*... Нет-нет, это длинно. Придумала! Я буду звать тебя Маунт.
   -- Но разве я похож на гору? -- снова удивился Питер.
   -- Ты большой и сильный, -- серьезно ответила Джулия.
   Питер непроизвольно взглянул на свои руки -- совсем обычные, не скажешь, что такие уж сильные. В глазах маленькой девочки, подумал он, нетрудно выглядеть большим и сильным. Что же, пусть это неправда, все равно приятно. Но как уберечь ее от разочарования, когда она вырастет?
   Его размышления Джулия прервала вопросом:
   -- А ты придумал имя для меня?
   -- Нет еще... я так сразу не могу придумать, не приходит сейчас в голову. Давай завтра утром, хорошо? Я ведь для тебя тоже хочу хорошее имя придумать. А сейчас давай спать!
  
   С самого утра Солнце снова засветило так ярко, что от предрассветной прохлады не осталось и следа. Питер проснулся и, взглянув на Джулию, залюбовался ею. Какая она хорошенькая! И так сладко спит... Он осторожно вылез из-под одеяла и, прихватив свою "одежду", тихонько открыл дверь и вышел наружу. Спина и ноги чувствовались сегодня сильнее, чем вчера. Питер спустился к Ату. Прозрачная вода, настолько чистая, что даже в проникающем до дна солнечном луче не кажется мутной... Не давая себе остановиться, Питер вошел в воду -- ноги обожгло прохладой. Глубже, глубже... он проплыл несколько ярдов, повернул обратно -- для бодрости хватит. "Приятно, конечно, -- подумал Питер, выходя из воды, -- быть индейцем!" -- Как еще мог бы он настолько полно ощутить себя частицей Природы, испытать одновременно и свободу, и зависимость от нее? А все-таки немного непривычно -- ни плавок, ни полотенца. Только он успел приладить на себе свою набедренную повязку, как из хижины выбежала Джулия:
   -- Маунт, Маунт, ты придумал мне имя?
   -- Придумал, -- сказал Питер, опускаясь перед ней на корточки. -- Я буду звать тебя "Синие Глаза". Тебе нравится?
   Джулия, широко раскрыв свои бездонные и, действительно, синие-синие глаза, смущенно прошептала:
   -- Очень.
   Потом обняла Питера своими ручонками:
   -- Маунт, ты такой хороший. И маму я люблю, и папу, и тебя. Вы все у меня такие хорошие! Вот только одно мне очень не нравится. Эта дылда Дженни так мне надоела, она все время просится, чтобы я с нею играла, а мне с нею совершенно скучно! Она старше меня на два года, а мне с ней просто не о чем говорить. Маунт, ты ведь всегда будешь со мной дружить?
   Пока Питер готовил завтрак из рисовой крупы и пойманной таким же способом, как и накануне, рыбы, Джулия насобирала где-то неподалеку фруктов -- хорошо, что в хижину предусмотрительно была привезена небольшая корзинка. Ее урожай состоял из двух небольших дынь папайи и нескольких груш авокадо. Потом Питер изготовил из подручных материалов лук и стрелы и продемонстрировал Синим Глазам, что даже из самодельного лука можно попасть самодельной же стрелой в дерево, стоящее в нескольких шагах, если только оно достаточно толстое. Потом Питер предложил собираться в обратный путь, и Синие Глаза очень огорчились, но лишь ненадолго: до того момента, пока он не выволок из-под хижины пирогу и весла. Джулия прыгала и визжала от удовольствия.
   В пироге обратный путь занял гораздо меньше времени. Они даже успели вдоволь наплаваться, пристав на повороте реки к берегу с прекрасным песчаным пляжем. Джулия купалась, конечно, без одежды, Питеру пришлось намочить свои перья. Это не помешало получить от купания огромное наслаждение -- Солнце здорово припекало.
  
   3
   К опушке леса, на которой стоял джип, они выходили, огибая густые заросли кустарника. Поэтому автомобиль возник перед ними почти неожиданно и очень близко. На его капоте, в четырех-пяти ярдах от них, лежала огромная черная пантера.
   Питер и Джулия -- они шли рядом -- разом остановились, как вкопанные. Пантера лежала, свесив по одну сторону капота лапу, а по другую, почти до земли, длинный хвост, и смотрела прямо на них. Она не была абсолютно черной, на чуть розоватом фоне по всему ее красивому, сильному телу были разбросаны совсем темные, отливающие синевой пятна и кольца. Изумрудные глаза с черными зрачками смотрели сквозь глаза Питера на внутреннюю сторону его черепной коробки, он был загипнотизирован этим взглядом. Было мгновение, когда как будто проблеск молнии мелькнул в глазах зверя, и какой-то импульс прошел по всему ее телу, от свисающей передней лапы до хвоста. Питер подумал в это мгновение, что для того, чтобы привести в движение эти двести фунтов идеально натренированных мышц, вооруженных когтями и зубами, нужны доли секунды. Результат этого движения нетрудно предугадать. Что он может этому противопоставить? Он вдруг вспомнил, что у него на поясе висит нож, и рука почти уже потянулась к нему. И только сейчас до Питера дошло, что рядом с ним стоит беззащитная маленькая девочка, о которой он просто забыл. Его словно жаром обдало от этой мысли. Вторая рука, расставив пальцы, протянулась к Джулии и легла ей на грудь. Питер подумал, что если пантера решит прыгнуть, он, может быть, успеет спрятать Джулию за себя. Боковым зрением видя Джулию, Питер заметил, что она как будто что-то шепчет. Ему, конечно, трудно было оценить, сколько времени они с пантерой смотрели друг другу в глаза. Питеру это казалось вечностью, в действительности не прошло и нескольких секунд. Пантера отвернулась, плавно поднялась на лапы, спрыгнула на землю и в два скачка скрылась в чаще, пройдя сквозь листву и не задев ее.
   -- Ты видел, Маунт, -- громким шепотом сказала Джулия, порывисто схватив его за руку. -- Это была Багира!
   -- Ты так ее назвала? -- медленно спросил Питер, преодолевая сопротивление почему-то онемевших губ и еще не веря, что все кончилось.
   -- Какой же ты несообразительный, -- Джулия сокрушенно покачала головой. -- Это и была Багира! Я же сказала ей, как Маугли: "Мы с тобой одной крови, ты и я". Если бы это была не она, разве бы она меня поняла?
   Переодевание заняло немного времени. Сев в машину, Питер почувствовал, что волнение потихоньку улеглось. И все-таки, что же сработало в данном случае, спросил он себя -- Закон Острова или что-то другое?
   -- Я обязательно расскажу папе-Сэму и маме-Синтии, какой ты храбрый, -- сказала Джулия.-- Ты даже хотел меня от нее защитить! И совсем не испугался.
   -- Я? -- растерянно переспросил Питер. -- А ты?
   -- А я испугалась, -- призналась Джулия. -- Я даже и забыла, что она ведь не должна на нас напасть.
   Питер снова подумал о том, могла ли их встреча с пантерой кончиться по-другому. Впервые за время своего пребывания на Острове он усомнился в действенности его Закона.
   -- Нет, пожалуй, я не буду рассказывать маме про пантеру, -- продолжала Джулия. -- Только папе расскажу. А то мама испугается и не пустит нас больше в индейцы. Мы ведь еще будем индейцами, правда, Маунт?
  
   С тех пор в хижине частенько появлялись гости. Она пришлась очень по душе Команде, и для каждого время от времени находилось в ней место, чтобы отдохнуть с компанией по интересам: кто-то любил наловить рыбы, кто ставил капканы на мелкую дичь, кому просто нравилось побыть на природе. И раз в год на два-три дня, а однажды даже на неделю, хижина непременно становилась пристанищем "индейцев" -- Питера и Джулии.
  
   4
   -- Синтия, как это тебе удается таким поразительным образом предсказывать события? Ты как будто заранее знала, что "паром" здорово упрочит мое материальное положение! -- Питер зашел навестить Сэма и Синтию, возвращаясь из Перта, где он только что получил кругленькую сумму от продажи лицензии. Сэм еще не вернулся из гаража, Джулию увела куда-то играть Дженни. Синтия угощала Питера чаем.
   -- Знаки будущего окружают нас повсюду. Просто одним людям дано лучше видеть их, другим -- хуже...
   -- Третьим совсем не дано, как, например, мне, -- засмеялся Питер. -- А ты этому научилась, или это -- природный дар?
   -- Мне передалось это от мамы. Моя мама была таким необычным человеком, умела так много. Она руками могла вылечить многие болезни, от простой головной боли до серьезных заболеваний. Она умела делать целебные мази, воду... К ней приезжали многие люди, и издалека, и она помогала. Мамин вклад во все, что я умею, больше всего. Мама лет, наверное, с пяти, а то и раньше, обучала меня своему восприятию окружающего. Можно сказать, разучивала со мной буквы своего магического алфавита... Папе это не нравилось. Мы жили в Маниле, и он имел достаточно средств, чтобы дать мне неплохое традиционное образование. Но с маминой "наукой" это не очень сочеталось. На этой почве у них с мамой и были, в основном, ссоры; когда папа оставил нас, мне было одиннадцать. К тому времени я уже многое умела чувствовать, даже книги читала больше не глазами, а каким-то другим, внутренним зрением, воспринимая заложенную в них энергию, что ли. В обычной школе ко мне относились с предубеждением и оценку выше "хорошо" ставили редко. Мама скоро умерла, и тогда меня забрала к себе на Палаван ее сестра. В общем, в результате из меня получилось ни то, ни се. Мои способности по сравнению с мамиными -- сущие пустяки. А Джулия и вовсе совершенно обыкновенный человечек безо всяких особенных способностей...
   -- Неправда, -- возразил Питер.-- Она как раз совершенно необыкновенный человечек, -- он задумчиво улыбнулся, вспомнив недавний поход в "индейцы". -- Но вот ты говоришь: знаки будущего повсюду. Какие же знаки? Где они?
   -- В самых обычных вещах. Вот, например... У человека, собирающегося на важную встречу, забарахлила машина, потом он на своем пути натыкается на ремонт дороги, потом дождь, он опаздывает, нервничает. А в конце концов оказывается, что эта встреча совершенно ему не была нужна, его надежды на нее были пустыми, ошибочными, хотя сразу это трудно было разглядеть. Просто какой-то червячок сомнения шевелился внутри, как будто отговаривал. Но на все это человек внимания не обращает, а живет и думает, что все встретившиеся ему препятствия -- случайности. Но случайно даже кошка дорогу не перебежит. Или, наоборот, бывает так, что человек, долгое время решающий какую-то трудную задачу, вдруг замечает, что решение приходит само собой, что все необходимые компоненты находятся неожиданно, будто сами в руки идут... В таких случаях говорят: ему Бог помогает...
   -- Да, у меня и такое тоже было, -- подтвердил Питер. -- Как раз когда строился "ковер".
   -- И это самое лучше свидетельство тому, что вы были на верном пути, -- закончила Синтия.
   -- Действительно, путь был верный... Ты так складно все объясняешь, Синтия. Я, кажется, начинаю верить в то, что знаки будущего существуют.
   -- Если вы, -- воодушевилась Синтия, -- просто выходите из дома, например, навестить друга, и, задумавшись, поворачиваете от калитки не в ту сторону, то можете быть уверены -- вашего друга не будет дома. И если вы знаки будущего понимаете, вы сразу повернете обратно. Если же нет, то дойдете до его двери и только тогда убедитесь, что она заперта. Это как в джунглях. Человеку, понимающему жизнь растений, заблудиться невозможно. Он видит по деревьям, где северная сторона, где южная, даже если солнца нет; он вовремя заметит, что местность становится болотистой, и многое другое. Например, реакцию растений на приближающуюся непогоду... -- Синтия вдруг остановилась, заметив, с каким задумчивым видом Питер смотрит на нее. -- Я вас утомила, масса Питер?
   -- Что ты? Наоборот, Синтия, мне страшно интересно тебя слушать. Ты так просто ориентируешься в жизни, что рядом с тобой все мои трудности уходят на второй план.
   -- Спасибо.
   -- Но скажи, если ты знаешь, откуда эти знаки будущего берутся? И если кошка перебегает дорогу не случайно, не перед любым человеком из толпы, кто-то ведь должен ей дать сигнал, перед кем это сделать? Кто дирижер этого огромного оркестра под названием жизнь? И... и что вообще такое -- наша жизнь, если все случайности в ней оказываются закономерными?
   -- Наша жизнь, мне кажется, -- задумчиво проговорила Синтия, -- подобна путешествию по реке на лодке. У каждого эта река своя. Наверное, у людей великих, у полководцев, правителей, реки широкие, полноводные, у простых смертных -- больше похожи на ручьи. Я вот что подумала сейчас: были ведь люди, которые могли предсказывать на века вперед... Они, похоже, будущее Земли могли видеть, словно на карте, только не географической, а на Карте Времени Земли. Чем крупнее река, тем дольше она остается на Карте почти в неизменном виде. А ручьи могут пересыхать, менять русло... Только вот что для этой карты главное: река каждого человека уже есть, когда он еще только рождается, и после его смерти сохраняет свое течение. И вот человек, родившись, начинает плавание от истока к устью своей реки. Знать он может только то, что уже прожил, от истока до того места, где его лодка сейчас. Судить о том, что ждет его впереди, он может по скорости течения реки, растительности по берегам, по виду открывающейся впереди водной глади. Но река его уже давно существует на Карте Времени! Его будущее давно состоялось...
   -- Ты хочешь сказать, что человек -- раб своей Судьбы и никак не может влиять на свою жизнь? Просто, как бревно, плывет к своему устью...
   -- Кто-то -- как бревно. А кто-то отчаянно работает веслами, пристает то к одному берегу, то к другому. Пытается лучше узнать свою реку, где-то плыть медленнее, где-то быстрее. Его возможности заключены в пределах ширины реки...
   Синтия замолчала. Питер повторил ее слова:
   -- "Его будущее давно состоялось..." Так ты знаешь будущее, Синтия? Ты видишь его? Для окружающих тебя людей ты его видишь?
   Синтия покачала головой:
   -- Я не вижу его так, как видят глазами. Возможно, я бы могла, постаравшись, по знакам, которые есть вокруг нас сегодня, прояснить картинку будущего. Но... я не хочу. Я не маг, не прорицатель. Я просто слабая женщина. Знать будущее -- это очень тяжелая ноша, -- Синтия виновато улыбнулась.
   -- Я согласен с тобой. Давай жить сегодняшним днем и надеждой на то, что жизнь кончится не завтра, -- Питер посмотрел на часы. -- Ой, я так засиделся у тебя! И тебя отвлекаю от домашних дел. Мне было очень приятно с тобой поговорить.
   -- Мне тоже, масса Питер, -- улыбнулась Синтия.
  
   5
   -- Послушай, Маунт! А ты видел эти Чудеса? -- Джулия сидела на толстой боковой ветке акации, отходящей от ствола почти горизонтально в трех футах от земли, и болтала ногами взад-вперед. В руках у нее была большая книжка "Мир вокруг тебя" с красивыми иллюстрациями, которую Питер привез из Перта на прошлой неделе. Полчаса назад Джулия "выловила" Питера прямо в ручье; уже два года, как он облюбовал это место в миле от Дома Игрек для купания на закате солнца. Как всегда, нимало не смущаясь, Джулия разделась, залезла в воду и принялась гоняться за ним, поднимая тучи брызг и звонко смеясь -- и в Доме Игрек, наверное, было слышно. Она уже так быстро плавала, что Питеру непросто было от нее "убегать". В конце концов, слегка надувшись на то, что догнать Маунта не удалось, Джулия поплыла к середине ручья, а Питер воспользовался моментом, чтобы выскочить из воды и одеться. Попробовав следовать примеру Синтии и Джулии плавать без одежды, он, конечно, нашел в этом удовольствие; однако на людях он не мог себе этого позволить.
   -- Какие чудеса? А, это ты имеешь в виду семь Чудес Света? Ну, во-первых, ты же читала, что до наших дней дожили только пирамиды.
   -- Ну ты их видел?
   -- Нет. Это в Египте, очень далеко отсюда, там я еще не был.
   -- А скажи, Маунт, почему только эти пирамиды уцелели? Потому что это чудо -- самое первое и самое главное, да?
   -- Нет, наверное... Я даже и не знаю. Просто так получилось, что они уцелели, а остальные чудеса -- нет.
   -- Но это самое главное чудо? -- не унималась Джулия.
   -- Самое главное... Мне кажется, что самое первое чудо и самое главное -- совсем не пирамиды.
   -- А что же тогда?
   -- Человек, -- задумчиво ответил Питер.
   -- Какой человек? А кто его построил?
   -- О том, кто его построил, есть несколько мнений, -- на полном серьезе отвечал Питер. -- Кто-то считает, что человека построил Бог. Кто-то считает, что в человека превратилась постепенно самая умная из живущих на Земле обезьян. А кто-то считает, что человеку помогли стать человеком разумные существа, прилетавшие на Землю из космоса...
   -- А как было на самом деле? -- спросила Джулия, слушавшая Питера с открытым ртом.
   -- А как было на самом деле, никто из людей не знает.
   -- Даже ты?
   -- Даже я.
   -- Жалко. Но погоди, это чудо, оно уцелело?
   -- Конечно, -- улыбнулся Питер. -- Еще как уцелело.
   -- Да?! И где же оно?
   -- А вот сидит рядом со мной, ножками болтает.
   В ответ на эти слова Джулия обиженно надула губы:
   -- Я же тебя серьезно спрашиваю, а ты надо мной смеешься.
   -- И вовсе не смеюсь. Я и вправду считаю, что человек -- самое первое Чудо на Земле. Это мужчина и женщина. Это твои папа и мама, ты сама...
   -- А ты?
   -- Ну, и я... Понимаешь, -- он собирался поделиться с нею своим восхищением по поводу того, как мудро устроен человеческий организм, какие огромные возможности в нем заключены, но Джулия его перебила:
   -- А все-таки, мне так хочется посмотреть на эти пирамиды. Давай туда съездим, а, Маунт? Ну, пожалуйста, Маунт!
   -- Мне придется вас огорчить, Синие Глазки. Эта поездка -- слишком дорогое удовольствие.
   -- Но погоди, Маунт! Ведь у тебя же есть яхта, есть гелик. Ведь на них же не надо покупать билеты...
   -- Но на них надо покупать горючее, провиант.
   Джулия вздохнула:
   -- Да, вот живешь так и никаких чудес не видишь...
   Питер, убедившись, что ветка выдержит и его вес, присел рядом с Джулией и обнял ее за плечи:
   -- Не грусти, Синие Глаза. И на нашу долю хватит чудес.
   -- Конечно, "хватит", -- передразнила Джулия. -- Мне вот знаешь что обидно? Что пирамиды построили в каком-то Египте, остальные чудеса тоже где-то там в Маленькой Азии, потом еще на островах каких-то. А наш остров чем хуже?
   -- Ну, что же, -- сказал Питер, -- видимо, чтобы ты не очень огорчалась, придется мне и на нашем острове построить какое-нибудь чудо.
   -- Правда?! -- синие глаза Джулии снова заблестели. -- А когда?
  
   Глава Х
   1
   Странное дело: иногда Питеру казалось, что некоторые, самые важные замыслы приходили к нему из головы какого-то другого человека. Бывают, конечно, у каждого из нас такие моменты, когда кажется, что решение какой-нибудь сложной проблемы долго не созревает, а потом неожиданно приходит откуда-то извне. Но здесь было совсем иное: у Питера в таких случаях присутствовало ощущение, что вот эту мысль только что подумал другой человек, а он ее прочитал. И Питер -- мысленно -- находился в данный момент рядом с этим, другим человеком... Поразительно, причем, похожим на него. Поэтому Питеру раньше казалось, что это на себя он смотрит со стороны и читает собственные мысли. Но не так давно в нем поселилось сомнение: может, это не он сам, а просто очень похожий на него человек? Может, его двойник? Теперь это сомнение переросло в уверенность. Именно этот двойник, между прочим, подсказал Питу слово "Диана" в качестве названия яхты, он же надоумил его сделать "летающий мост" над руслом Старого Ручья, из которого получился "паром-ковер-самолет". Теперь вот появилась новая идея, и ее появление было оформлено совсем уже необычным образом.
  
   В один из тех дней, когда Питер в последний раз находился в болезненно-апатичном состоянии, ему привиделся сон. Он видел своего двойника сначала пятнадцатилетним мальчишкой, который придумывал, как построить на острове некий монумент, имеющий вид двух человеческих фигур, мужчины и женщины, ростом примерно с девятиэтажное здание. Именно на ЭТОМ острове, на Сенте. Фигуры были каменные, выполнены были они в авангардистском стиле, и это, в представлении Питера, упрощало дело -- не надо, мол, быть Микеланджело или Роденом, чтобы их сваять. Фигуры были обнаженные; они стояли, обнявшись и прижавшись друг к другу, и застал их ваятель в тот момент, когда они занимались любовью. Для нормальных людей это не совсем удобно -- заниматься любовью, стоя в виде монумента. Но авангардизм вполне позволял изменить пропорции тел, анатомию некоторых, участвующих в процессе, органов... Но самое интересное было в том, что внутри каждой фигуры была устроена лестница, как в башне средневекового замка, начинающаяся в одной ноге и доходящая до смотровой площадки, размещенной в голове фигуры. А по внутренним сторонам этой лестничной шахты были вылеплены на нужных местах внутренние органы тел. На каждой смотровой площадке имелись два окна -- глаза, через которые можно было полюбоваться на лицо партнера. И еще: примерно на середине высоты можно было перейти из одной фигуры в другую и наоборот по коридору, устроенному внутри того места, которым мужчина передает возлюбленной всю полноту своего чувства.
   Сон развивался во времени, как роман. В следующей главе Питер застал своего двойника уже в современном возрасте всерьез обдумывающим, как практически воплотить в жизнь столь захватывающий проект. Собственно, основной целью идеи являлось создание фигур такого размера, чтобы было возможным путешествовать внутри них и наблюдать, как устроены внутренности человека -- мужчины и женщины. Питер, читая мысли двойника, заразился этой идеей настолько, что и не замечал, как сам начал обдумывать уже наяву возникающие при этом проблемы. Прежде всего -- как сделать это все из камня? Как сказал бы по этому поводу Константин -- это сколько же "долбяжу"! Но Питер никому про сон не рассказывал: он не желал признаваться, что у идеи есть соавтор. Когда же он придумал, как сделать все по-другому, воплощение идеи настолько видоизменилось, что можно было вполне выдавать ее за свою.
  
   2
   Питер решил сделать фигуры из пластика; ему показалось, что это будет гораздо проще. Потом он захотел придать им нормальные человеческие пропорции -- это будет красивее. Потом подумал, что пластику легко придать цвет тела, поверхность его сделать мягкой и упругой, подобно коже, воспроизвести волосяной покров. Скелет, кровеносные сосуды... Теперь автоматически отпадала мысль о том, что они будут стоять. И заниматься любовью тоже -- к чему такой натурализм? Лучше пусть лежат рядом и любуются друг другом.
   Теперь мысль о том, что внутри фигур непременно надо устраивать специальные лестницы или проходы, чтобы по ним путешествовать, уже не казалась Питеру бесспорной. Имеются же между органами человеческого тела свои ходы сообщения, не говоря уже о целом проспекте под названием Пищеварительный тракт. Или о женской авеню имени Любви и Продолжения Рода. Оставалось только определить, какими же размерами должны обладать фигуры, чтобы по упомянутым естественным улицам можно было перемещаться любопытному исследователю ростом в два ярда? После долгих подсчетов и рассуждений Питер остановился на масштабе 43:1, во-первых, помня о том, что ткани человеческого организма обладают прекрасной растяжимостью, и, во-вторых, решив, что ничего страшного не произойдет, если сечение этих проходов чуть-чуть утрировать в сторону увеличения. При этом фигура мужчины должна иметь рост восемьдесят пять ярдов, женщины -- около восьмидесяти, и тогда внутри пищевода, имеющего у нормального человека внутренний диаметр немногим более дюйма, свободно может пройти исследователь девяностопроцентного уровня репрезентативности?.
   Мысль о том, что фигуры должны иметь скелет, открывала новые возможности. Шарниры суставов можно снабдить редукторами, спрятав под заглушками хвостовики валов -- в обычном состоянии. А когда захотелось изменить позу фигуры, положение конечности -- вынул заглушку, подсоединил к хвостовику что-нибудь вроде большого гайковерта и, глядь, ожил человечек, заворочался! При таком-то росте -- представляете себе, зрелище?! Можно их вообще периодически переворачивать с боку на бок. По крайней мере, пролежней не будет.
   Расположить фигуры Питер решил на мягкой подстилке, вроде покрывала, на берегу Ата, в одиннадцати милях к северу от Дома Игрек. Это было очень живописное место, вершина пологого холма, окруженная с трех сторон голоствольными и остролистыми эвкалиптами высотой футов под пятьдесят.
  
   Питер утратил и сон, и аппетит. Он уже две недели назад "раскололся" -- рассказал Команде о том, что одержим идеей создания "музея резиновых фигур мистера Нортриджа", которому сможет позавидовать со временем сама мадам Тюссо. Одержимость эта была давно уже всем видна -- ее выдавали горящий взгляд Питера в обрамлении воспаленных глаз, ввалившиеся щеки и слегка взлохмаченные волосы. Когда Команда услышала его первый сбивчивый рассказ, все молча переглядывались друг с другом, и никто не решался первым высказать свое мнение. На примере уже двух воплощенных в реальность проектов они убедились, что идеи шефа заслуживают уважения, какими бы нелепыми они ни казались на первый взгляд. Перед поездкой в Канберру, в банк Дженкинса -- единственный, в который смог посоветовать обратиться Питеру Франсуа -- Серж все-таки предложил шефу немного отоспаться, чтобы суметь произвести на банкира более-менее достойное впечатление.
   На обратном пути Питер зашел к дяде Арнольду за поручительством для Дженкинса.
  
   3
   -- А-а, племянник пожаловал! Рады, рады тебя видеть. Входи, ты как раз очень кстати, поможешь мне шкафчик перевесить. А то от твоей тетки никакого проку: лежит вон с больной поясницей.
   -- Здравствуйте, дядя Арнольд! А ваши усы по-прежнему лучшие в штате?!
   -- Э, нет, Пит. Мои усы уже пробивает седина, как железяку -- ржавчина. Шутка ли, им столько лет!.. Ну, зайди к ней, поздоровайся.
   Поговорив несколько минут с тетей Беллой, в результате чего страдальческое выражение на ее лице немного смягчилось, Пит помог дяде Арнольду перевесить шкафчик.
   -- Уже два месяца, -- говорил дядя про жену, -- она меня за него пилит, мол, не на месте повесил; плешь проела всю...
   Потом они расположились на кухне за бутылочкой кукурузной водки.
   -- Ну, рассказывай, как ты поживаешь. Какое дело тебя к нам привело? Ведь просто так, без повода, ты бы не зашел, ты совсем стал занятым человеком, как переехал на свой остров, правда? -- спрашивал дядя Арнольд.
   -- Правда, -- отвечал Питер. -- Мне нужно поручительство в том, что если я не смогу вернуть в срок сумму в четыре миллиона долларов с процентами, то ее уплатите вы, дядя... Но вы же знаете, что я сам справлюсь со своими проблемами?
   К манере дяди Арнольда не отвечать сразу на затруднительный для него вопрос или не разговаривать на неудобную тему, делая вид, что он не слышит собеседника, Пит привык раньше, чем мог оценить, хорошо это или плохо. Он и сейчас не пытался возобновлять свой вопрос, зная, что Матчинсон сам ответит на него, когда сочтет нужным. Они допили водку, поговорили еще о неурожае пшеницы в Канаде, о повышении цен на нефть на мировом рынке, о затруднениях дяди Арнольда, связанных с повышением таможенных пошлин на иностранные автомобили. Питер встал, собираясь уходить; зашел сказать "до свидания" тете Белле и уже зашнуровал свои туфли, когда неожиданно услышал:
   -- Знаешь, Пит, я дам тебе нужную бумагу. Ты уже самостоятельный, деловой человек... Думаю, ты не станешь подводить меня?
  
   4
   А неотложных дел было хоть отбавляй.
   Теперь уже в полный рост поднимался вопрос, до сих пор не решенный, о том, где изготавливать шарниры суставов фигур. Их набиралось более пятидесяти только наименований, и это при том, что Питер, как мог, старался унифицировать типоразмеры сочленений в суставах рук, ног, позвонков. А общее количество шарниров переваливало за две сотни. Не все, конечно, были настолько же сложны, как червячный редуктор. Но требование стопроцентной надежности предъявлялось ко всем -- ведь они заливались в резиновое тело, и замена или ремонт были бы возможны только при помощи хирургического вмешательства. Точно как у живого человека. И потом, многие детали имели такие размеры, что оборудование для их изготовления было чрезвычайной редкостью.
   Как ни странно, в конце концов оказалось, что проще и дешевле изготовить шарниры не в Австралии, а в Европе, даже с учетом транспортных расходов. И не где-нибудь, а на механообрабатывающем заводе одного из крупнейших в мире автомобилестроительных монстров, каковым являлся концерн Даймлер-Бенц. Название городка, в котором находились завод и правление концерна, в буквальном переводе Питера больше напоминало название придорожной харчевни: "У турецкого очага"?... Но без перевода Питер никак не мог ни запомнить его, ни правильно выговорить. Не так уж и сильно, получается, привирал Питер, когда говорил Дженкинсу, что собирается ехать в Германию. Впрочем, куда только за последние несколько месяцев не пришлось ему съездить, не считая этой поездки в Европу: в Сидней, в Генеральное представительство компании "US Plastics" в Австралии, сотрудничество с которой было самым значимым в изготовлении пластмассовых "кукол"; в Аделаиду, где "выращивались" волосы из углепластика; на индонезийский остров Калимантан за каучуком. Чаще всего, конечно, он бывал в Канберре. Здесь он примелькался уже и в "Chemical Productions of Australia", которая обеспечила ему поставки необходимого количества пористого пенополиуретана, красителей и клеев к нему, и в "Сrown Electronics", специалисты которой сделали освещение внутренностей фигур и систему вентиляции. Да и столичная Академия наук внесла в разработку проекта свою немалую лепту.
   Эти несколько месяцев Питер больше был в разъездах, чем дома, на Острове. Такая жизнь ему вполне нравилась; путешествовать, оказывается, он любил всегда, только раньше не имел такой возможности. Морские путешествия на "Диане", ставшие уже давно привычными, давали ему отдых от суеты и хлопот, которые постоянно окружали его на суше. На преодоление расстояния от Острова до Перта яхта тратила, в зависимости от погоды, от двух до трех, а то и более, суток. Вода не надоедала Питеру; он любил разглядывать поверхность волн и вообще относился к воде с уважением. Сознание, что под твоими ногами не твердая земля, а сотни ярдов соленой океанской воды, а до ближайшего берега -- сотни миль, настраивает на философское отношение к жизни; и это выделяет мореплавателей в особую когорту людей. Чувствуя себя приобщенным к ней, Питер с удовольствием пользовался в повседневной жизни морской терминологией. По крайней мере, для обозначения расстояний.
   От Перта путешествия, касающиеся изготовления "кукол", продолжались обычно к другим городам Австралии. И если путешествия наполнены таким творческим содержанием -- что может быть замечательнее? Все перемещения между городами совершались, конечно, по воздуху; через стекло самолетного иллюминатора Питер не уставал разглядывать с воздуха землю, на которой вырос. Вблизи городов -- очерченные идеально прямыми границами геометрически правильные участки возделываемых земель, переходящие в редколесье, а потом, постепенно -- в красно-бурые бескрайние пустыни. Протянувшиеся на сотни миль параллельные красные дюны, пересекаемые изредка пересохшими руслами ручьев, вдоль которых чудом сохранилась сизо-зеленая растительность, были, казалось, частью инопланетного пейзажа. Скорее всего, наверное, марсианского. Ближе к побережью океана -- трехъярусные леса: не создающие тени эвкалипты, достигающие подчас чуть не кабельтова высотой, пониже -- пальмы, похожие сверху на траву, связанную в пучки, словно для продажи на рынке, и под ними, у земли, узорчатые и сочно-зеленые папоротники... Если самолет поднимался выше облаков, это Питера тоже не разочаровывало. Наоборот, их вид настраивал на спокойный, рассудительный лад; в этом же направлении действовал и негромкий гул двигателей. Глядишь, извилины в голове начинали понемногу шевелиться; порассуждать же Питеру всегда было о чем. Например, о том, каким способом лучше обжечь стенки вырытых в глине матриц для конечностей фигур; или как выполнить разделительный контур при заливке пенополиуретаном разного цвета узоров на покрывале; или еще о какой-нибудь из сотен мелочей, которые обязательно надо было учесть в проекте. И если за время полета придумывалась хотя бы одна полезная мысль, что случалось практически всегда, это приносило Питеру ощущение полноты чувств и наслаждения жизнью.
  
   5
   В один из приездов в столицу Питер по дороге в Академию наук вынужден был остановиться на набережной искусственного озера на виду у "Капитана Кука" и присесть на скамеечку, вспомнив, что забыл сделать несколько исправлений во втором экземпляре пояснительной записки. Погода была совсем безветренная; он перекладывал из папки, которую держал на коленях, на скамейку рядом с собой листы, на которых были вычерчены при помощи компьютерного графопостроителя изображения конечностей фигур в виде сеточек из прямых и кривых линий. Точно как "бок", "полуширота" и "корпус" на теоретическом чертеже судна. Он не обращал внимания, сосредоточившись, на мальчика лет восьми с белокурыми кудрявыми волосами, появившегося несколько минут назад на свободном конце скамейки и теперь старавшегося пододвинуться как можно ближе к заинтересовавшим его картинкам. Мужчина лет пятидесяти приятно-интеллигентной наружности, с которым они, видимо, прогуливались у озера, окликнул его:
   -- Томми! Дальше тоже есть свободная скамейка, пойдем. Ты отвлекаешь человека от его работы.
   -- Вовсе нет, -- Питер, обратив внимание на происходящее вокруг него, оторвался от своих бумаг. -- Он мне совершенно не мешает. Присядьте и вы здесь, если хотите.
   Он повернулся к Тому:
   -- Интересно?
   Том кивнул, и тут же спросил:
   -- Это рука?
   -- Совершенно верно. Локтевой сустав.
   -- А зачем вам эти клеточки?
   -- По этим клеточкам удобно изготовить шаблоны, чтобы правильно воспроизвести форму.
   Том уважительно покачал головой:
   -- Вы делаете куклы?
   -- Что-то вроде того.
   -- Никогда не видел кукол, у которых руки были бы, как настоящие.
   -- Ну, это не совсем обычные куклы...
   Пока Питер рассказывал Тому о своих фигурах, периодически прерываемый его вопросами и восклицаниями типа "Ух ты!" или "Вот это да!", сидящий рядом с ними Мак-Грэйв размышлял о том, что мир, оказывается, тесен и что наполняющие его события отнюдь не случайны. Зная уже со слов Дженкинса о существовании Нортриджа и его фигур, Джеймс представлял его несерьезным до непроходимости чудаком. Теперь же, слыша его разговор с внуком, он убедился, что видит перед собой вполне нормального человека. Насколько вообще может быть нормальным тридцатипятилетний романтик, не имеющий семьи и одержимый творческой идеей.
   Когда Питер, посмотрев на часы и спохватившись, что уже опаздывает, поспешил закончить свою беседу с Томом, Мак-Грэйв вручил ему свою визитную карточку со словами:
   -- Ваш замысел -- вы извините меня за то, что я поневоле слышал вашу беседу с Томми? -- обещает воплотиться в очень интересную достопримечательность нашего континента. Удаленность ее от материка можно считать и препятствием, и стимулом для туристов... Вы позволите мне сделать посильную рекламу вашему проекту в моей газете?
  
   6
   За последние три года Питер общался с Джулией считанное количество раз; нельзя ведь назвать общением обмен приветствиями типа: "Доброе утро, Синие Глазки!" -- "Привет, Маунт!" при мимолетных встречах, которые тоже, ввиду занятости Питера, случались нечасто. Теперь Синим Глазкам шел уже восемнадцатый год. Как только ухитряются эти девчонки столь незаметно перейти границу, до которой каждая из них -- ребенок, а после которой -- представительница того самого пола, существование которого является первопричиной всех сколько-нибудь значимых событий в жизни человечества, включая войны и стихийные бедствия? Джулия превратилась в очаровательную девушку, и теперь уже этот факт ни для кого не мог остаться незамеченным.
   В том числе и для Андреаса. Сейчас ему исполнился двадцать один год, а на Острове этот юноша поселился почти два года назад. Приехав в числе сезонных рабочих для уборки фруктов, он решил остаться здесь и с удовольствием исполнял с того времени, кроме прочих обязанностей, функции коменданта в построенном несколько лет назад деревянном доме барачного типа в полутора милях от домов филиппинцев. Сезонные рабочие, живя в комнатах этого дома-общежития, не испытывали неудобств. Надо ли говорить, что с первого дня пребывания Андреаса на Острове Джулия стала объектом его пристального внимания? Несть числа его попыткам наладить с ней хотя бы какое-нибудь общение. Совершенно, впрочем, безуспешным; самое большее, чем иногда удостаивала его Джулия -- это мимоходом брошенное слово "привет" в сочетании с жестом, каким отмахиваются от назойливой мухи. Несмотря на то, что Андреас был внешне вполне привлекательным молодым человеком, что-то в нем отталкивало Джулию. Наверное, сквозившая все-таки через его желание казаться утонченным и обходительным нахальность, или нагловатость; высокомерие по отношению к тем, кого он считал ниже себя, и заискивание перед теми, от кого зависел... Так или иначе, ему оставалось довольствоваться обществом Дженифер, которую это вполне устраивало.
   В том числе для Дэвида Маркоуни.
   Дэвид попросил у Питера разрешения перевезти сюда на яхте свою "Мазду" -- привык, мол, к своей машине, хочется, мол, познакомиться с вашим островом поподробнее, а он ведь достаточно большой... Что же мне, все время просить вас, чтобы вы меня возили? У вас своих дел полно... Питер не возражал.
   Когда высокий, красивый, профессионально обаятельный и красноречивый Дэвид, знакомясь с Островом, впервые подъехал к дому Сэма, вышел из своего авто и увидел Джулию, развешивающую постиранное белье на заднем дворе, он слегка остолбенел. Чтобы такое чудо могло вырасти на необитаемом острове? Поправив галстук, пригладив волосы и слегка пошевелив широкими плечами, он осведомился с видом знатока, нашедшего среди хлама в небогатой лачуге предмет бесценного антиквариата, стоимость которого в сотню раз превышает стоимость этого дома со всей его обстановкой и семьей хозяина:
   -- Как вас зовут, мисс? И что вы делаете на этом острове?
   На что "мисс", поднимаясь с пустой бельевой корзиной на крыльцо, невозмутимо ответила:
   -- Джулия. А что? -- и захлопнула за собой дверь перед носом Маркоуни.
   Дэвид был не менее настойчив, чем Андреас. Он был более расчетлив, терпелив, не нахален и не высокомерен. У него было гораздо больше опыта общения с людьми и он, конечно же, сразу отметил, что Джулия обладала не только природной грациозностью, раскованностью, но плюс к этому, как ни странно, образованностью... (Вряд ли он мог предполагать, что с того момента, когда Джулии минуло шесть с половиной лет, а Дженни исполнилось восемь, Питер каждый год приглашал на Сент на три-четыре месяца женщину-преподавателя. Когда курс начальной школы был пройден, преподавательница сменилась. У Джулии желания учиться было гораздо больше, чем у Дженни). С каждым словом, услышанным от Джулии, Маркоуни убеждался, что она вполне могла бы претендовать на звание не только "Мисс Пустой Остров", но, вероятно, и "Мисс Австралия". Но его попытки расположить Джулию к своей особе оказывались не более успешными, чем попытки Андреаса. И каким это чутьем обладала Джулия, безошибочно определяя с первого взгляда ценность человека, его, с позволения сказать, "величину"?
   Во второй приезд на Сент Маркоуни привез с собой мотоцикл в подарок Андреасу. Наверное, он почувствовал его близким себе человеком; вроде товарища по несчастью.
  
   7
   Маркоуни не был назойлив; он уважал занятость Питера и старался без особой нужды не докучать ему расспросами. Тем более, что мог свободно перемещаться по Острову, наблюдать своими глазами за изготовлением элементов фигур, сооружением расположенного под покрывалом помещения и заливкой самого покрывала. Вот с перемещением по "автомагистрали" у Дэвида все же вышла маленькая неприятность, и даже две.
   В первый же день его пребывания на Сенте Серж, как начальник Службы Острова, объяснил Дэвиду, как пользоваться информацией электронных табло. И посоветовал на "узкоколейке" не двигаться, с непривычки, с большой скоростью (отметив, что если колеса съедут в сторону с центральных полос, это не страшно, главное не дергаться), а на въезде на "паром", наоборот, держать не менее шестидесяти миль и потом вовремя притормозить.
   Для Маркоуни слова "узкоколейка" и "паром" ровным счетом ничего не значили. Он не считал, что нуждается в чьей-то помощи при передвижении по острову и поэтому он не обратил внимания, что Андрей завозился с отказывающимся запускаться "Крайслером" и уехал, не дожидаясь его.
  
   От пирса до Дома Игрек ближе было через "узкоколейку". Если каждый, кто ездил по "автомагистрали" Острова, знал, что на "БМВ" надо было держаться внутренним краем колеса над внутренним же краем центральной полосы балки, а на джипе, "Крайслере" и фургоне -- наружным краем колеса над наружным краем полосы, то Маркоуни это было невдомек. Чуть-чуть отклонившись от середины полосы влево, он почувствовал, что колеса правого борта соскочили со ступеньки, машина накренилась, и душа его в то же мгновение сползла под педаль сцепления. Забыв, что именно дергаться ему не советовали, он попытался повернуть руль вправо и выровнять машину. Черта с два! Колеса терлись о край полосы, а руль поворачиваться дальше не хотел, и двигатель собирался уже заглохнуть. Дэвид добавил газу и резче вывернул рулевое колесо: "Мазда" впрыгнула правыми колесами на ступеньку и сразу же нырнула опять вниз передними, а угол бампера врезался в отбойник и начал тереться о него. Дэвид затормозил.
   Первым желанием Маркоуни было выйти из машины и посмотреть, что произошло и насколько серьезны повреждения. Он открыл дверцу, глянул вниз -- и сразу же отшатнулся обратно. Сердце бешено заколотилось, следом начали трястись и руки. Шутка ли -- он находился прямо посередине пролета "узкоколейки" над пропастью глубиной футов в тридцать, или даже в сорок, и ни поручня, ни перил. Во всяком случае, для того, чтобы сломать себе шею, достаточно. Они что здесь, эти островитяне -- канатоходцы-эквилибристы? Или балбесы?
   Маркоуни приходил в себя минут десять. Потом он перебрался на правое сиденье, опустил стекло и высунул голову наружу. Не видно, чтобы крыло было сильно помято; он пересел обратно, посидел еще минуту, завел машину. Через два ярда задние колеса тоже съехали вниз. Вдоль правого отбойника, потихоньку, с замирающим сердцем Дэвид добрался до "большой земли", отъехал от "узкоколейки", вышел из автомобиля... Дергать крыло пришлось изо всех сил, чтобы как-то поставить его на место. Бампер поцарапан, и сильно. Если бы машина была новая, сразу бы бросилось в глаза. А так -- может, и не заметит никто.
   Он не успел сесть в машину, как увидел, что на той стороне трассы, откуда он ехал, показался "Крайслер". Не притормаживая, Андрей перескочил "узкоколейку", будто ее здесь и не было, и остановился рядом с Дэвидом.
   -- Есть проблемы? -- спросил он.
   -- Нет-нет. Просто любуюсь здешним видом!
  
   Вторая неприятность была совсем небольшая; в ней присутствовало больше раздражения, чем страха. И случилась она, нетрудно догадаться, на "пароме". Просто Маркоуни сначала показалось, что "паром" не двигается, и его ожидает участь свалиться вниз, если он не остановится. А начав тормозить, он сразу увидел, что "паром" идет своим курсом и опасности нет. Все равно он был зол на Нортриджа за пережитые волнения.
  
   Каждый новый прожитый на Острове день отдалял Дэвида от никому не высказанных переживаний. Но они от этого не забылись, только спрятались.
   Когда у Маркоуни скопилось достаточно невыясненных вопросов, чтобы они начали мешать накоплению информации, за которой он приехал, он улучил момент и напросился на аудиенцию у хозяина Острова в его кабинете.
  
   8
   Пластмассовые фигуры Питера долго были безымянными. Фигура женщины и фигура мужчины, и все. Но ко времени приезда Маркоуни Питер начал называть их "Ромео" и "Джульеттой". Сейчас он уже настолько привык к этим именам, что пользовался ими постоянно. Питер подробно рассказал Дэвиду, как планирует собирать между собой уже почти готовые части тела Джульетты, как будут освещаться внутренние ходы, как они будут вентилироваться... Маркоуни задавал вопросы, Питер с удовольствием отвечал. Дэвид с большим интересом слушал и многое записывал в своем блокноте.
   -- Скажите, Питер, -- спросил он, -- вы назвали фигуру женщины "Джульеттой" в честь Джулии?
   Вопрос этот оказался для Нортриджа настолько неожиданным, что он некоторое время молча хлопал глазами, соображая -- действительно, как это могло получиться, что он ни разу не задумался о такой простой вещи? Джулия и Джульетта -- это же одно и то же имя! Хотя, с другой стороны, странного-то ничего нет: Джулию никто никогда полным именем не называл. А имена шекспировских героев -- просто символы. Просто в этих именах понятнее всего выражается мысль, которую подсознательно хотел выразить Питер: "Любовь -- движущая сила Жизни на Земле"...
   -- Нет... -- растерянно протянул Питер. -- Вовсе нет.
   Он выглядел настолько обескураженным этим открытием Маркоуни, что тот, по-своему истолковав замешательство Питера, решил его подбодрить:
   -- О, не смущайтесь, Питер! Джулия -- очаровательная девушка! Я вас вполне понимаю... -- при этих словах Дэвид даже непроизвольно причмокнул языком. В знак неподдельного восхищения.
   Дальнейшее поведение Питера было уже совсем неожиданным. Почему-то именно от этого человека ему было крайне неприятно слышать намеки на какое-то отношение к Джулии. Как иначе истолковать слова "не смущайтесь"? Не говоря уже о причмокивании...
   -- Что вы такое "понимаете"? -- вдруг вскочил со своего кресла и раздраженно передразнил он. -- Для вашего "понимания" у вас нет никаких оснований, господин Маркоуни!
   Дэвид съежился, подумав: "Вот это да! Задел за живое...". Но извиняться необходимости не чувствовал. А Питер чувствовал необходимость извиниться, но не мог себя заставить, поэтому оба молча смотрели друг на друга.
   -- Я погорячился... -- наконец выдавил из себя Питер. -- Но ваше предположение неверно.
   -- Ничего... Конечно. Я просто подумал...
   -- О том, что вы подумали, я уже слышал, -- оборвал Дэвида Питер и повернулся к нему спиной.
   Маркоуни ничего не оставалось, как спрятать в карман свой блокнот и удалиться.
  
   Глава XI
   1
   -- Брай, мне это все давно уже надоело! -- Состоянием Кэтти, судя по ее голосу, владело нешуточное раздражение. -- Сколько еще лет ты будешь мне обещать, что я вот-вот, наконец, перестану служить подстилкой этому старикашке?
   Олдис усмехнулся:
   -- Когда голая женщина сердится, это выглядит так смешно! -- сказал он, обращаясь как будто к присутствующему в спальне Кэтти третьему лицу. -- Детка, разве это я вменил тебе в обязанность спать с Дженкинсом? Ты ведь его секретарша, а не моя. И потом, что касается обещаний -- ты явно что-то путаешь: я никогда не обещаю того, что от меня не зависит. Прервать ваш интимный союз может только одно событие: Чарли должен перестать быть управляющим. Как я могу на это повлиять? Что ты мне предложишь -- убить его, что ли?
   Усмешка Олдиса подействовала в нужном направлении; пока Кэтти надевала халат, она сообразила, что бесполезно демонстрировать бессильный гнев. Разумнее завершить на этом первый его приступ, в то же время сделав вид, что возможен второй, и куда более страшный.
   -- Брай! -- со слезами и угрозой одновременно выкрикнула она. -- Но ты понимаешь, что меня от него уже тошнит?!
   Олдис закурил, затянулся сигаретой, стряхнул пепел в вазу с искусственными цветами у изголовья кровати... Одновременно он наблюдал с вновь просыпающимся удовольствием, как просвечивает на Кэтти, стоящей напротив окна, ее халат.
   -- Ты же понимаешь, детка, что придется еще немного потерпеть... Возможны некоторые варианты, -- он предостерегающе поднял палец, продолжая:
   -- Не бери только опять в голову, будто я тебе что-то обещаю! Возможны некоторые варианты... Например, договор с кукловодом Нортриджем...
   Олдис размышлял вслух, а Кэтти слушала его очень внимательно.
   -- Этот договор выгоден для нас с тобой независимо от направления развития событий. Если мы по нему получим надлежащую сумму, у меня будет возможность свозить тебя на какие-нибудь острова и красиво отдохнуть. Если нет -- у мистера Джонатана появится еще один повод для недовольства нашим управляющим; есть и еще пара влиятельных людей, которым Чарли не очень нравится... Потерпи, детка, -- еще раз повторил он. -- Сейчас я съезжу в Индонезию, разузнаю, как обстоят дела с каучуком для кукол Нортриджа. Помогу ему, чем смогу... Тебя Чарли пока поразвлекает...
   Успокоившаяся было Кэтти при этих словах опять бросила на Брайана гневный взгляд, но говорить ничего не стала.
  
   2
   -- Несколько племен там уже месяц воюют между собой, и вывезти каучук для нас было до сих пор никак невозможно. Ну, пообещал мне этот фирмач, что через два, самое большее -- через четыре дня грузовики прибудут на побережье. Но его обещанию -- грош цена... Все-таки, шеф, мне кажется, надо было нам покупать "копченые листы"? у "US Rubber", а не у этой несолидной фирмы, которая так сильно зависит от межплеменных распрей...
   Вадим, только что вернувшийся из командировки, рассказывал и делился своими соображениями, сидя напротив Питера за столиком "Клуба Одиноких Сердец" и потягивая коктейль.
   -- Это обошлось бы нам почти в два раза дороже, -- заметил в ответ Питер.
   -- Пусть так. Но в этой связи мне приходит на ум поговорка про то, сколько раз платит скупой. В индонезийских джунглях, как я поглядел, может бесследно сгинуть партия каучука и побольше нашей.
   -- С первой партией не возникло никаких проблем.
   -- Сдается мне, что это было почти случайностью... ну, поживем -- увидим. Если через недели три не будет никаких сигналов, что груз прибыл, придется мне, я чувствую, еще раз ехать.
   Питер молча кивнул, о чем-то задумавшись.
   -- Знаешь, что интересно, -- продолжил Вадим, -- познакомился я там в гостинице с одним бизнесменом-финансистом из Канберры, и лишний раз убедился: дармовую выпивку с удовольствием и в неограниченном количестве потребляют мужики всех национальностей. А то говорят -- русские, мол, много пьют! Знаешь, как он пил? Не меньше, чем я... Хотя, конечно, под конец немного скис. Сначала все рассказывал про местные племена: как они живут, чем питаются, во что одеваются, их привычки, традиции, все прочее... Он больше недели уже до меня там сидел и изучал все это.
   -- А зачем это все ему нужно-то? Бизнесмену-финансисту?
   -- Он сначала не говорил, темнил что-то... Секретов фирмы не хотел раскрывать. А после третьего фужера раскололся. Говорит, что собирается вложить деньги в организацию посреднической фирмы по торговле каучуком. Но, говорит, индонезийцы эти -- ненадежный народ. Они живут племенами, и племена испокон веку находятся в состоянии перманентной войны. Но самое интересное в том, что особых причин для войны уже давно нет. Любого вождя можно заставить воевать или, наоборот, не воевать с соседом, если это нужно, очень простым и давно известным способом: подкупить его. У них ведь все в дефиците -- от спичек, соли и алкоголя до одежды и обуви...
   -- А ты не говорил ему, -- вдруг перебил Вадима Питер, -- что ты приехал тоже за каучуком?
   -- Говорил. Рассказал ему немного про наши фигуры... Но он к этому времени уже так опьянел -- причем как-то резко, сразу, -- что меня почти не слышал. Сидел, нормально разговаривал, а тут вдруг смотрю -- поплыл... И пошел спать.
   -- Значит, говоришь, хотят -- воюют, не хотят -- не воюют... А нам из-за них придется неустойку платить ребятам из "US Plastics". И немаленькую. Послушай, Вадим... А имени этого финансиста ты не запомнил?
  
   3
   Джульетта должна была собираться первой, лежа на животе (Ромео -- на спине, но он совсем еще не был готов из-за задержки партии каучука). Применительно к такому положению на уже готовое покрывало и стаскивались, и укладывались рядом голова, туловище, руки, ноги... Зрелище, конечно, немного жутковатое для людей неподготовленных и слабонервных.
   Питер давно придумал, в каких позах будут сохнуть на солнышке Ромео и Джульетта после купания в речке, тем не менее оставлял возможность корректировки "по месту". Сборка -- едва ли не самый ответственный и волнующий этап, когда из разрозненных частей складывается воедино то, что до сих пор, в течение нескольких лет, существовало только в воображении. Этот процесс с первого дня, и с каждым днем все больше, держал Питера в "приподнятом" настроении, причем, во всех смыслах этого слова. И это вполне объяснимо, если принять во внимание, что в результате появлялась на свет обнаженная девушка безупречной красоты.
   Когда Джульетта была уже полностью собрана и лежала ничком на покрывале, повернув голову набок и вытянув руки вдоль тела, Джулия не вытерпела.
   -- Маунт, -- сказала она, -- ты помнишь, что обещал мне? Ты сказал, что как только будет можно, поведешь меня на экскурсию. Так ведь уже можно!
   Делать нечего, пришлось Питеру отложить все свои дела и выполнять обещание.
   Сначала они не спеша обошли Джульетту кругом и посмотрели, как она выглядит снаружи. Для Питера это тоже было не бесполезно: у него просто не было времени вот так спокойно, без суеты, оценить -- что же получилось? Джулия не уставала удивляться:
   -- Ой, у нее кожа вся в таких тоненьких волосиках! И ямочки на ней, и пупырышки... И жилки просвечивают. А ногти на пальчиках -- прямо как настоящие! Ух ты, какие у нее красивые глаза! А ресницы! Маунт, ты так здорово все сделал -- она вся-вся прямо как настоящая. Нет -- как живая! А я только сейчас разглядела, что у меня, оказывается, кожа такая интересная, раньше и внимания не обращала...
   Потом предусмотрительно приоткрытый ротик Джульетты позволил им, хоть и не без труда, протиснуться внутрь между ее белоснежными, размером почти в фут, зубками.
   -- А свет здесь включается? -- спросила Джулия, когда они отошли от "входа" и ей стало темно карабкаться по языку к черному отверстию гортани.
   -- Свет включается немного дальше.
   Джулия сделала еще шаг, и стенки уходящего вглубь пищевода сами осветились изнутри.
   -- Ой, как здорово! А где же лампочки?
   Питер только молча улыбался, довольный производимым эффектом.
   К сердцу из пищевода вела отдельная дверь; это было первым отступлением от реального устройства тела, но как иначе обеспечить возможность посмотреть на него?
   В желудке, как в зале ожидания, было просторнее всего. В "полу" имелось отверстие диаметром фута в четыре.
   -- А это зачем?
   -- Здесь будет центральный вход, когда все будет закончено. Сюда можно будет попасть из тоннеля под покрывалом, -- пояснил Питер.
   -- А сюда мы пойдем? -- спросила Джулия про выход желудка в кишечник.
   -- Если хочешь -- пойдем...
   Здесь настроение Джулии стало заметно падать; видно было, что блуждать по этому лабиринту, диаметр проходов в котором становился все меньше, ей надоело. Наконец она остановилась, обернулась к Питеру и шепотом спросила:
   -- Маунт, а ОНА нас не переварит?
   -- Думаю, что нет, -- так же шепотом ответил Питер. -- Но на всякий случай давай не будем долго стоять на одном месте...
   Через несколько десятков шагов от внимания Джулии не ускользнула еще одна искусственная дверь.
   -- А там что?
   -- А там -- самое сокровенное место. Там начинается Жизнь, -- серьезно сказал Питер.
   Джулия при этих словах положила руку себе на живот, наклонила голову и сказала:
   -- Тогда тебе туда нельзя!
   И через секунду добавила:
   -- Вообще-то нет. Тебе везде можно. Идем!
   -- Ой, какие здесь толстенные стены! -- снова начала удивляться она. -- И как здесь тесно... Представляешь, каково здесь малышу? И как трудно отсюда выйти... Ой, и совсем не трудно! Эти стенки легко раздвигаются... Давай будем рождаться! Маунт, смотри, там свет, -- там выход наружу! А как здесь мягко, приятно -- как на перине! -- и тут она приложила руку к губам, сообразив, что не следует, может быть, произносить вслух для Маунта все, что приходит в голову... Но в следующее мгновение опять не удержалась:
   -- Мы же сейчас застрянем в этих зарослях!
   -- Ничего, не застрянем, -- заверил Маунт и потрогал руками свои щеки. Непосредственность Джулии, конечно, достаточно уже вогнала его в краску. Но возвращаться таким же долгим путем обратно ему не хотелось.
  
   4
   -- Джеймс, у тебя телевизор включен?
   -- Нет. А что? -- Мак-Грэйв, заражаясь торопливостью Ричарда, и внимания не обратил, что друг не тратил времени на приветствия и прочую вступительную ерунду.
   -- Быстро включай канал Си-Эн-Эн. Там сейчас выступает именно тот, кто тебе нужен. После передачи позвони.
   Ведущий телепередачи "Удивительный мир" как раз говорил:
   -- ... И последний вопрос нашему гостю. Профессор, намерены ли вы всерьез заниматься изучением вопросов, которые мы сегодня затронули? Действительно ли может человек, житель Земли, совершить путешествие в отдаленный от нас уголок Вселенной на корабле-посланце другой цивилизации и вернуться обратно?
   -- Сейчас -- не намерен... -- ответил профессор, седовласый мужчина с довольно строгими чертами лица, обладатель приятного баритона и, по всей видимости, решительного характера. -- Ближайшие полтора месяца я буду занят в основном подготовкой к участию в симпозиуме, который состоится в моем городе; освободить меня от этого участия не сможет, наверное, даже переселение в мир иной, не то что на другую планету. А что будет дальше -- посмотрим. Пока еще мы располагаем очень малым количеством информации; хотя вопрос этот, конечно, кажется мне весьма интересным.
  -- Благодарю вас за то, что вы нашли время, чтобы придти на нашу программу!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Часть II

   Глава 1
   1
   Шеф отдела наблюдения Мэйл терпеть не мог шефа отдела аномальных явлений Кэйси, и не без оснований. Преисполненный сознания собственного превосходства над теми, кого он называл "пиноккио" -- имея в виду, что они всюду суют свой длинный нос, а мозги у них деревянные, -- Кэйси не скрывал своего высокомерного отношения к Мэйлу, и при любом удобном случае не уставал повторять: "Разобраться в неизученных явлениях многомерного хаоса Вселенной (он сам придумал эту фразу) -- это вам не в замочную скважину сортира подглядывать!". Сам он, впрочем, разбирался в этих неизученных явлениях не больше остальных, зато имел неограниченные возможности списывать на них свои ошибки.
   "Пиноккио" называли подчиненных Кэйси "ненормальными" и при встрече тоже отпускали шуточки типа: "Ну что, Джон, ты опять летающую тарелку с фонарем перепутал?"; отношения их, однако, не были такими натянутыми, как отношения их шефов.
   Кронтон был молодым сотрудником отдела наблюдения -- молодым не с точки зрения возраста, а по стажу работы наблюдателем. За его плечами были пять лет службы в войсках специального назначения, а затем участие в вооруженном Ирано-Иракском конфликте (или, проще говоря, "Буре в пустыне"). Потом он еще два года слонялся на гражданке, так и не найдя толковой работы, и наконец случайно встретил парня из своего взвода, который, как оказалось, сам был наблюдателем, а теперь поднялся по служебной лестнице на ступеньку выше. Он и представил Кронтона, после небольшой проверки, шефу. Прежде чем попасть в список "своих", Кронтону пришлось пройти еще не одну проверку -- он выдержал их достойно. Однако почувствовать себя здесь "в своей тарелке" ему до сих пор не удалось, и -- он уже понял -- не удастся никогда. За полтора года он приспособился к обстановке и научился быть, как все, с виду парнем с душой нараспашку, дружелюбным, приветливым даже с теми, кто раздражал одной своей наружностью, и тщательно скрывать свои настоящие чувства, подавлять в себе самые нормальные для обычного человека качества: доброту, человечность, искренность... Он стал пружиной, постоянно взведенной и готовой в любую минуту, распрямившись, нанести удар. Однако это вовсе не наталкивало его на мысль искать другую работу; он решил для себя: плохое ли, хорошее -- но это ЕГО место под Солнцем. И размер жалования играл в этом решении не последнюю роль.
  
   2
   Досье на профессора Эдварда Хиллборна, которое изучал Кронтон, попало в отдел наблюдения несколько месяцев назад. До этого оно три года лежало в отделе аномальных явлений, однако после подписания профессором в самом начале знакомства со Службой Безопасности уже второго обязательства о неразглашении сведений, составляющих государственную или ведомственную тайну, он ничем -- ну решительно ничем -- себя не скомпрометировал. Аномальщики тщательно прослушивали все его телефонные разговоры, всесторонне изучали всех, с кем общался профессор, были соглядатаями всех его, деловых и личных, встреч -- и ничего. Кэйси, передавая в кабинете патрона досье Мэйлу, вынужден был обойтись без презрительных замечаний и согласиться на предложение Мэйла ограничиться прослушиванием телефонных разговоров и при необходимости самому выбирать, на какие из встреч профессора стоит обращать внимание. Профессор Хиллборн, которого, как лишнюю обузу, повесили на шею наблюдателям с легкой руки Кэйси, вызывал у Мэйла раздражение, сравнимое лишь с зубной болью.
   Профессор Хиллборн получил свое звание за работы в области психофизиологии, однако, являясь весьма незаурядным человеком, он преуспел в изучении биохимии, а его хобби состояло в коллекционировании сведений о явлениях, связанных с посещениями Земли гуманоидами. Поэтому неудивительно, что именно Эдвард Хиллборн был приглашен командованием шестнадцатого флота Военно-Морских Сил в качестве консультанта для объяснения некоторых необычных обстоятельств посещения подводной лодкой "Краб-2" восточной части Индийского океана. Тогда он впервые подписал "обязательство о неразглашении". За этим приглашением последовала напряженная работа длиной в два года, в продолжение которой Хиллборн три раза участвовал в плаваниях "Краба-2". Все, что прочитал Кронтон о работе Хиллборна на подводной лодке, уместилось в двух фразах, не считая перечня копий отчетов, хранящихся в архиве СБ. Зато о деятельности профессора вне стен военного ведомства в досье было столько страниц с перечислением и кратким резюме печатных работ, докладов на симпозиумах, и прочее, и прочее, что голова у Кронтона скоро начала раскалываться на части.
   Кронтону предстояло завтра -- то есть в среду -- незримо присутствовать при встрече профессора с неким Джеймсом Мак-Грэйвом, редактором еженедельника "Сандэй ньюс" из Канберры, который во время телефонного звонка упомянул, что он случайно наткнулся на две научно-популярные статьи профессора о загадочных явлениях в Индийском океане, а также смотрел передачу с его участием на Си-Эн-Эн, и решился побеспокоить его, так как обладает информацией, представляющей, возможно, для него интерес. Профессор назначил встречу Мак-Грэйву на десятой миле Хилтон-роуд, пригласив его позагорать на живописном берегу лесного озера -- названия он не знает, но иногда ездит туда отдыхать. Изучив досье, Кронтон без труда понял, почему шеф не оставил без внимания эту встречу. Хиллборн никогда не публиковал научно-популярных или каких-либо иных статей о загадочных явлениях в Индийском океане. Тем не менее он не сказал Мак-Грэйву ни об этом, ни о своей постоянной занятости (он разговоры даже с самыми близкими друзьями часто обрывал фразой: "Извини, у меня нет больше ни минуты. Поговорим позже, о'кей?"). Он как будто давно ждал этого звонка.
   Шеф вызвал Кронтона во вторник около полудня.
   -- Вот досье Хиллборна, вот запись телефонного разговора, -- сказал он. -- Вы должны записать каждое слово, Кронтон. Этот разговор может оказаться очень важным для... вашей карьеры.
   "Ну, что же. Ради своей карьеры стоит постараться", -- думал Кронтон. Прежде всего, необходим прибор серии "Джей-Эс" для дистанционного подслушивания (радиус действия пятьсот ярдов). Далее. Надо снабдить "жучками" одежду Мак-Грэйва, Хиллборна и их автомобили. Для автомобилей нужны также "поводки". Мак-Грэйв звонил Хиллборну из отеля "Мичиган". Поблизости имеется три гаража с прокатом машин, к каждому будет приставлен человек, а также к номеру редактора в отеле. Надо успеть оборудовать машину профессора, пока он доедет до десятой мили Хилтон-роуд. Придется организовать пробку где-нибудь в районе 17-й Парк-авеню -- вряд ли он поедет какой-либо другой дорогой, это большой крюк. За домом профессора установлено наблюдение уже сейчас, чтобы никуда не смылся; хотя это маловероятно. Но "запасной выход" для непредвиденной ситуации всегда надо иметь. Остается 14 часов 35 минут. Можно немного вздремнуть -- Кронтон лег на диван, не раздеваясь, и отключился за считанные секунды.
  
   3
   Джеймсу стоило немалого труда объяснить дочери, почему он, вопреки обыкновению, собрался провести отпуск в этом году не на Канарских островах, а в Штатах, и не в октябре, а в июле. Долли даже всплакнула под конец разговора, предварительно исчерпав все имевшиеся в ее распоряжении аргументы сначала отговорить отца, а потом уже попытаться узнать -- почему, собственно, он так решил? Тем более, что на июль она надеялась сбагрить деду Томми, чтобы самим с мужем отдохнуть вдвоем. А он так легко перечеркнул все их планы!
   Джеймс бывал в Штатах однажды, когда гостил вместе с Ричардом у его родителей в Калифорнии -- это было лет двенадцать назад. В Вашингтон он летел впервые, и даже начал немного сомневаться в правильности своих действий. Ну и что с того, что Ричард знает о каких-то исследованиях профессора Хиллборна, касающихся каких-то загадочных явлений в этом районе Индийского океана? Никакими фактами о том, что исследования проводились именно вблизи острова Сент, Ричард не располагал -- да и не мог располагать в силу их секретности. С какой стати Джеймсу взбрело в голову, что профессор вообще захочет разговаривать с ним на эту тему? Задавая себе эти вопросы, Джеймс не мог на них ответить. Его заставляла поступать именно так какая-то внешняя сила, которой он почему-то доверился и сопротивляться которой у него не возникало и мысли. "Наверное, именно это и называется "идея фикс", -- решил Джеймс. Странно. Раньше он не был одержим подобными идеями -- из ума, что ли, выжил на старости лет?
   Самолет мягко приземлился, и сомнения остались на высоте птичьего полета. По дороге из аэропорта разговорчивый таксист-негр, услышав, что Джеймс не решил еще, какой из многих предлагаемых рекламными щитами отелей выбрать, предложил:
   -- Остановитесь в "Мичигане", мистер, -- там служил мой отец. Это неплохой отель, мистер, и недорогой.
   В отеле Джеймс принял душ, попросил принести ему легкий ужин в номер, затем позвонил профессору Хиллборну, найдя в справочнике его телефон. Он решил никуда сегодня не ходить, почитал перед сном и заснул с ощущением, что завтра его ожидают великие дела.
   Когда наступило утро многообещающего дня, у Джеймса не осталось и тени вчерашних сомнений. Солнце за окном предвещало хорошую погоду. Джеймс улыбнулся, вспомнив свой телефонный разговор с Хиллборном -- ему даже захотелось себя похвалить за находчивость. Он считал, что придумал весьма удачную формулировку -- Ричард предупредил о возможности прослушивания. Профессор ведь занимается исследованиями разных случаев с UFO, а над Индийским океаном нечто наблюдалось года два с половиной назад, насколько он помнит из публикаций в своем еженедельнике. Так что все выглядело вполне правдоподобно. Джеймс даже не ожидал, что профессор так быстро согласится на встречу. Что же она даст? Остается четыре часа. Через полчаса откроется кафе, можно будет спуститься вниз, позавтракать и пойти взять напрокат машину.
   Собираясь выходить из номера, Джеймс услышал звонок телефона.
   -- Алло, вас слушают, -- сказал он и удивился, услышав голос Хиллборна.
   -- Мистер Мак-Грэйв? У меня небольшая неприятность -- сломалась моя машина. Кроме того, у меня изменился распорядок дня. Я вынужден встретиться с нужным мне человеком в то время, которое назначил вам. Не будете ли вы столь любезны взять такси и подъехать через двадцать минут на Эдингтон-сквер, 18? Я буду ждать вас у киоска с мороженым. До встречи, мистер Мак-Грэйв! Да, еще одно. Вы не станете возражать, если я возьму с собой спаниеля? Вот и прекрасно. Вы запомнили адрес? Да, совершенно так. Жду вас.
   Выйдя из номера, Джеймс направился к лифту, который был за углом коридора. Поворачивая за угол, он чуть не налетел на прилично одетого, но вдрызг пьяного человека: тот как раз оторвался от стены и собирался преодолеть трудный переход через коридор к противоположной стене. Чтобы не упасть, ему пришлось изо всех сил уцепиться за внезапно появившегося перед ним Джеймса обеими руками. С трудом выговорив:
   -- Простите, мистер!.. -- мужчина выпрямился, выдохнув облако перегара, и пошагал к своей цели, сетуя на заплетающиеся ноги.
   Джеймс спустился на лифте, прошел через холл, отдал ключ и направился к выходу. В этот момент в отель входила семья -- папа, мама и два мальчика, а следом два носильщика вносили их чемоданы. Первый их носильщиков, намереваясь посторониться, поскользнулся и чуть не упал, задержавшись за полу пиджака Джеймса. Услышав уже второй раз за утро: "Простите, мистер", Джеймс испытал какое-то неприятное чувство, но, выйдя на улицу, забыл о нем: погода была, действительно, чудесной.
   До Эдингтон-сквер было совсем недалеко. Водитель такси безошибочно затормозил у киоска с мороженым, и Джеймс, выйдя из машины, сразу же увидел Хиллборна. Это был человек лет пятидесяти-пятидесяти пяти в спортивном костюме и со спортивной сумкой в руке, чуть выше среднего роста, широкий в плечах, с приятным открытым лицом. Строгим, как в той телепередаче, оно сейчас совсем не выглядело. Рукопожатие профессора было энергичным; рыжий спаниель, подождав, пока на него обратят внимание, взглянул в глаза Джеймсу и лизнул ему руку.
   -- Вы ему понравились, мистер Мак-Грэйв! А ведь он очень неплохо разбирается в людях, даже лучше, чем я, -- улыбнулся профессор. -- Отпустите такси, мы немного пройдем пешком -- вы не возражаете? -- Джеймс не возражал. -- Здесь неподалеку есть кафе -- вы ведь не успели позавтракать, не так ли? Не стоит отказываться, нам предстоит, видимо, долгая прогулка. Как вы перенесли такую длинную дорогу? Вам удалось достаточно отдохнуть в отеле?
   Джеймсу отвечалось легко, несмотря на то, что профессор сыпал вопросами, не переставая, и он с каждой минутой проникался к Хиллборну все большей симпатией. Непринужденная беседа в кафе перенеслась в такси, где Барри -- так звали спаниеля -- лежал, положив морду на ботинок Джеймса. Теперь они доехали до стоянки, профессор взял напрокат "Доджа" 1992 года. Пока выезжали из города, Джеймс рассказывал о своей газете. Когда он случайно обратил внимание на надпись на дорожном указателе, он вопросительно взглянул на Хиллборна.
   -- Да, -- сказал тот, -- это не Хилтон-роуд. Но не беспокойтесь, друг мой, я вас похищать не собираюсь. В этой стороне тоже есть прекрасное место для отдыха. Скажите, у вас сегодня утром не было каких-нибудь необычных встреч?
   Тогда Джеймс рассказал о столкновениях в отеле с пьяным человеком и с носильщиком. Хиллборн ничего не сказал, лишь покивал головой, как будто соглашаясь со своими мыслями.
   -- Мистер Хиллборн, -- решил, наконец, Джеймс, улучив паузу в разговоре, приступить к цели своей поездки, и эти слова прозвучали поневоле серьезнее, чем все сказанное ранее; тут он увидел, что профессор приложил палец к губам. И вслух сказал:
   -- Зовите меня Эдвард. А я буду называть вас Джеймс -- о'кей? Думаю, официальность нам ни к чему. Собственно, мы почти приехали.
   Не совсем поняв, почему профессор не хочет пока говорить о деле, Джеймс решил собраться с мыслями. Хиллборн свернул с шоссе, и еще мили три они ехали по лесной дороге.
   -- Мы на месте, -- сказал он наконец, останавливая машину. -- Прошу вас.
   Джеймс уже видел в просветах зелени озеро. Барри с радостным лаем вертелся вокруг хозяина.
   -- Сейчас идем, -- сказал ему Хиллборн, доставая с заднего сиденья сумку, закрыл машину и пошел по тропинке в зарослях орешника к пустынному берегу озера. Озеро было шириной ярдов шестьдесят, они находились на высоком берегу. До воды было чуть больше трех футов, противоположный берег был пологим, местами с песчаным нешироким "пляжем".
   "Как здесь красиво", -- подумал Джеймс, и едва успел открыть рот, чтобы сказать об этом, как Хиллборн его опередил:
   -- Красиво здесь, не правда ли?! И солнце сегодня такое ласковое -- просто чудесно!.. Да, я совсем забыл вас спросить -- Джеймс, вы умеете плавать? -- Джеймс ответил, что умеет, и даже неплохо. -- Ну вот и отлично, давайте тогда сразу и искупаемся.
   Профессор разделся, небрежно сбросив одежду на траву и оставшись в плавках. Джеймс позавидовал ему, глядя на его мускулистое тело, совсем без лишнего жира, с грустью оглядел себя, потом махнул рукой и тоже пошел к воде. Хиллборн разбежался и, сложив руки вместе, нырнул с берега в воду и поплыл к противоположному берегу. Барри вслед за хозяином подлетел было к краю обрыва, но заскулил, не решаясь прыгать. Он промчался вдоль берега, нашел плоский спуск и тогда поплыл к профессору. Хиллборн что-то сказал ему, Барри развернулся и поплыл обратно. Взобрался на берег, вытряс из своей шерсти воду на траву и кусты в радиусе трех ярдов и улегся возле одежды, недовольно скуля и пофыркивая. Уже с противоположного берега Хиллборн махнул Джеймсу рукой и крикнул:
   -- Идите сюда!
   Джеймс последовал его примеру. Выходя из воды и садясь на песок рядом с Хиллборном, Джеймс почувствовал, что перед ним сидит как будто другой человек: решительный, собранный, похожий не на профессора на отдыхе, а на строгого экзаменатора во время сессии. Джеймс поневоле вспомнил себя студентом и ощутил такую тоску, как будто прогулял половину лекций и забыл взять на экзамен шпаргалки.
   -- Джеймс, -- сказал Хиллборн, -- у нас есть несколько минут без лишних ушей и глаз, поскольку я надеюсь, что в плавки они нам не сумели подсунуть микрофоны.
   -- А кто это -- "они"?
   -- Служба Безопасности. Их ваших рассказов я понял, что после приезда в отель вы из номера никуда не отлучались, пока не поехали на нашу встречу? -- Джеймс кивнул. Тут же у него в голове мелькнула мысль: не зря он подсознательно несколько раз обращал внимание, пока они ехали на озеро, что Хиллборн чаще, чем требовала дорожная ситуация, смотрел в зеркало заднего вида. -- Тогда скажите, интересующее меня, по вашему мнению, место в Индийском океане что из себя представляет и где расположено?
   -- Это остров, -- сказал Джеймс, -- он называется Сент. Это примерно тысяча двести миль к западу от побережья Австралии, -- он назвал координаты, которые уже выучил наизусть.
   -- Интуиция меня не подвела, -- произнес Хиллборн. -- Кто порекомендовал вам встретиться со мной?
   -- Мой друг. Ричард Прайс, военный консультант крупной фирмы в Канберре, в прошлом -- полковник вашего Министерства обороны. Он несколько лет служил на базе на Гиедо-Дарсиа...
   -- Кроме него, -- продолжал Хиллборн, -- кто-нибудь знает о нашей встрече?
   -- Нет, никто.
   -- А та информация, о которой вы говорили -- она устная или на каком-нибудь носителе?
   -- Я сделал выборку из своих черновых записей на эту тему. Она в блокноте, блокнот со мной, -- ответил Джеймс и впервые после того, как они вышли из воды, увидел, что Хиллборн улыбнулся.
   -- Вы просто молодчина! -- восхищенно сказал Хиллборн и сразу же посерьезнел. -- Как вы думаете, почему я так легко согласился встретиться с вами? У меня через неделю симпозиум, и я давно собирался сделать доклад, поэтому времени у меня совсем нет. Однако я здесь...
   -- Я вам весьма признателен... -- начал Джеймс.
   -- Оставьте, друг мой, я вовсе не напрашиваюсь на ваши извинения. Но вы должны понять серьезность ситуации. Исследования, которые проводились еще без меня в районе острова Сент, касались, возможно, размещения какого-то нового оружия или его компонентов, и они натолкнулись на какую-то загадочную стену. Вы легко можете представить, насколько это не по душе Квинтагону. Ваш покорный слуга в связи с этой историей несколько лет был под таким жестким наблюдением, что не мог, простите, в туалет без соглядатая сходить. И если бы вы решили встретиться со мной еще полгода назад, вы попали бы в весьма дурной переплет.
   -- И я, -- спросил Джеймс, -- вновь навлекаю на вас неприятности?
   -- Нет, -- ответил профессор, -- вы просто рискуете оказаться в том же положении, что и я -- особенно, если мы с вами сделаем хоть один неосторожный шаг. Поэтому нам пора вспомнить, что мы здесь скоро будем не одни. Сейчас мы переправимся на тот берег и ляжем загорать -- но не рядом с одеждой. Вы дадите мне читать свой блокнот, а сами почитаете мои записи. Это тоже выдержки, сделанные по памяти из тех отчетов, которые я писал для Службы Безопасности. Я смутно чувствовал, что все это должно иметь продолжение... И запомните, Джеймс: мы не должны упоминать об Острове, ни слова. Говорить буду я, а вы слушайте. Поплыли?
  
   4
   "А он совсем не дурак, этот Хиллборн, несмотря на то, что профессор, -- думал Кронтон. -- Если так дальше пойдет, он, чего доброго, может сорвать мне задание".
   Началось с того, что Хиллборн перенес им же самим назначенную встречу на более раннее время аж на три с лишним часа, при этом не воспользовался своей машиной и взял машину напрокат не там, где ее легко можно было снабдить поводком, да еще и поехал не в том направлении. В результате два помощника Кронтона вообще оказались выключенными из операции -- один находился сейчас на восьмой миле Хилтон-роуд, другой -- на 17-й Парк-авеню. Кронтону пришлось вешать микрофон с поводком Хиллборну на одежду при помощи пневматического ружья, и этот его чертов пес залаял на всю улицу, дав понять профессору, что надо быть начеку -- и он был! Всю дорогу он расспрашивал своего редактора, что тот кушал в самолете, да не болит ли у него голова, да хорошо ли он выспался -- и на все это надо было тратить сотни ярдов магнитофонной ленты, чтобы ни слова не услышать за два часа о том, что же понадобилось Мак-Грэйву в Индийском океане. И нельзя было ни к чему подкопаться: Хиллборну действительно после Мак-Грэйва позвонил человек, который тоже должен участвовать в симпозиуме, правда, профессор не назначал ему время, а сказал, что позвонит. И поехал Хиллборн в другое место потому, что оно было ближе, чем в сторону Хилтон-роуд. И тем не менее Кронтона не оставляло ощущение, что его откровенно, но очень мастерски водят за нос. Следуя за такси, а потом за "Доджем" на расстоянии двести ярдов в городе и в полумиле за городом, Кронтон слышал все, о чем они говорили. Машина еще не свернула на лесную дорогу, а Кронтон уже знал наверняка, куда они едут и почему именно сюда: в будние дни обычно здесь не было ни души. Он вызвал из памяти компьютера, которым был оборудован автомобиль, карту этого района, установил самый большой масштаб. На экране были видны чуть ли не отдельные кусты. Кронтон прикинул направление ветра, помянув опять спаниеля недобрым словом -- угораздило же профессора взять с собой собаку, как будто без нее мало хлопот. Ему так не хотелось пользоваться пакетом для нейтрализации запахов! Заключенное в нем вещество само имело запах пусть слабый, но очень напоминающий вонь от гнилой капусты, он чувствовался потом целую неделю во рту, пробиваясь через все зубные пасты, жвачки и освежители. Но, похоже, придется смириться с этой необходимостью. Надо ведь предусмотреть возможность подслушивания "пушкой" -- так иначе называли прибор "Джей-Эс" -- если они разденутся, да отойдут от своих шмоток, то оставят Кронтона без микрофонов.
   Действительно, Хиллборн как будто наперед знал все ходы Кронтона. Он сразу же зазвал редактора в воду. "Так у меня выпадают из разговора добрых пять минут, пока я их обойду и настроюсь", -- злился Кронтон. Когда он услышал в наушниках, наконец, голос профессора, это были слова: "...чувствовал, что все это должно иметь продолжение... И запомните, Джеймс: мы не должны упоминать об острове, ни слова. Говорить буду я, а вы слушайте. Поплыли?"
   Только через несколько минут, когда Кронтон их фотографировал -- больше делать было нечего, они молча читали бумаги, которыми обменялись,-- до него дошло, что он ухватил, наконец, за хвост удачу: профессор недвусмысленно подтвердил, что он скрывает предмет разговора от Службы Безопасности. "Мы не должны упоминать об острове". Вот молодчина Мэйл -- нюхом почувствовал профессора! А этот Кэйси три года ходил за ним, и все без толку. Службе Безопасности дай только зацепку, она вытянет из любого все, что нужно. И эту зацепку предоставит патрону именно он, Кронтон. Он вспомнил слова Мэйла: "Этот разговор может оказаться очень важным для вашей карьеры..." Теперь ты у меня не вывернешься, профессор Хиллборн!
  
   5
   Хиллборн и Мак-Грэйв беседовали, поднимаясь из воды на берег.
   -- Неплохо освежились -- как вы считаете, Джеймс? А теперь, видимо, пора приступить к главной части нашей беседы. И я вынужден вас немного разочаровать,-- лицо Джеймса непроизвольно вытянулось, -- ну, не пугайтесь так, друг мой; это, возможно, не смертельно. Дело в том, что те две статьи, о которых вы упоминали в разговоре по телефону из отеля -- это не мои статьи, а профессора Гилбора из венского университета. Фамилии похожи, и даже имена на одну букву -- его зовут Эрнст, этим и вызвана ваша ошибка. Он эмигрировал из Австрии несколько лет назад, сейчас он живет во Флориде.
   -- Да-а... -- изумленно протянул Мак-Грэйв, -- бывают же такие совпадения! А как пишется ваша фамилия, я действительно не знал, поскольку ту передачу даже смотрел не полностью...
   -- И как вы уже догадались, -- продолжал профессор, -- самое интересное то, что он тоже увлекается изучением случаев посещения нашей планеты представителями других цивилизаций. И он преуспел в этом больше, чем я -- я не опубликовал и пятой доли того, что опубликовал он. Вы вправе спросить меня, почему же я не сказал вам об этом сразу? Во-первых, потому, что, по ошибке или нет, но вы искали встречи со мной, а я тоже интересуюсь подобными проблемами, и у меня есть, чем удовлетворить ваше любопытство в этой области, я надеюсь. Во-вторых -- не мог же я просто отослать во Флориду человека, проделавшего такой путь -- из Австралии в Вашингтон, даже не поговорив с ним. Ну и, в-третьих -- в передаче на Си-Эн-Эн участвовал все-таки я, поэтому я предполагаю, что на половину вашей информации претендовать имею основание? -- он засмеялся, и Джеймс улыбнулся тоже.
   Когда Хиллборн и Мак-Грэйв подошли к своей одежде, Барри визжал и махал хвостом так, что казалось -- хвост сейчас оторвется. Он все прыгал, порываясь лизнуть профессора в щеку.
   -- Ну, иди, иди погуляй, -- отмахивался тот.
   Барри гавкнул и кинулся догонять птицу, выпорхнувшую из травы. Видя, что Хиллборн извлекает из сумки довольно толстую пачку бумаги с машинописным текстом и подстилку, на которой можно будет им улечься, Джеймс тоже достал из своего кармана блокнот. Они обменялись бумагами и пошли искать место, где прилечь загорать.
  
   Глава II
   1
   Подводная лодка "Краб-2" была исследовательским судном, поэтому вооружение было не главным ее достоинством. Зато различными приборами она была нашпигована лучше, чем рождественский гусь -- яблоками. Экипаж субмарины состоял из семи человек. Каждый из них, кроме капитана, помимо обязанностей члена команды выполнял функции исследователя и имел ту или иную не военную, но "ученую" или просто гражданскую специальность.
   Капитан подводной лодки, капитан второго ранга Джеймс Талбот служил на флоте уже девятнадцатый год после окончания военно-морского училища в Аннаполисе, участвовал в двух крупномасштабных учениях и даже в одной боевой операции. Он побывал и в Атлантике, и на Тихом океане, и в южных морях, и в северных -- за службу в Арктике он имел бело-голубую нашивку на кителе. Команда "Краба-2" подбиралась им самим, с каждым он хоть понемногу прослужил на одном корабле, поэтому был уверен в них, как в себе самом. Все члены команды называли друг друга по имени, только к Талботу обращались неизменно -- "капитан". Роберт -- боцман -- имел специальность военврача, он был младше капитана на пять лет, остальные были еще моложе. Помощник капитана Гарри был физиком-термодинамиком, инженер-гидравлик Пьер и инженер-двигателист Стивен исполняли обязанности матросов. Кок подводной лодки, Том, единственный в команде негр, был биохимик, и, несмотря на то, что он до невозможных тонкостей представлял себе, из каких молекул состоят и всякие ткани человеческого организма, и то, что человек потребляет в виде пищи, он был просто-таки талантливым поваром, так что команда во время трапез забывала, что от уютной домашней столовой их отделяют тысячи и тысячи миль. Радиоэлектроник и матрос Оуэн был самым молодым.
   После ужина обычно все какое-то время оставались в кают-компании, развалясь в креслах -- точнее, в удобных обтянутых черной кожей вращающихся стульях с подлокотниками, -- насколько это позволяло сделать относительно тесное внутреннее пространство лодки. Вообще она была спроектирована очень продуманно; фирменная табличка компании "Дженерал Дайнемикс" вызывала поэтому обоснованное уважение. Капитан раскуривал свою трубку, а Гарри и Стивен -- когда ни один из них не был на вахте -- запевали песню про Золотую подводную лодку?, которая после первого исполнения стала гимном команды. Талбот никогда не подпевал, только улыбался, выпуская кольца дыма, Том с удовольствием и громче всех исполнял смех, являющийся частью текста; остальные дружно подхватывали припев:
  
   В городке моем родном капитан когда-то жил.
   Как-то раз он рассказал нам о землях под водой.
   Мы поплыли на восток, светом солнца залитой,
   И нашли мы в глубине край Подлодки Золотой.
   Мы живем на подлодке золотой,
   Лодке золотой, лодке золотой.
  
   И друзья -- все тоже тут -- на борту ее живут.
   И для нас играет джаз...
   Мы живем на подлодке золотой,
   Лодке золотой, лодке золотой.
  
   Жизнь для нас легка сейчас. Все, что нужно здесь,
   есть у нас --
   Синь небес, простор морской на посудине золотой,
   ха-ха-ха...
   Мы живем на подлодке золотой,
   Лодке золотой, лодке золотой.
   Мы живем на подлодке золотой,
   Лодке золотой, лодке золотой.
  
   Единственным ощутимым недостатком "Краба-2" был сравнительно малый запас хода -- не мог же он постоянно возить на себе цистерну с дизтопливом. Однако и этот вопрос весьма гибко решался: перед каждым походом капитан Талбот и командир базы на атолле Гиедо-Дарсиа Джон Крайсуотер, изучив места пересечения маршрута "Краба-2" с маршрутами приквартированных на атолле больших кораблей, определяли, кто из них и когда будет ему плавбазой -- ее называли "мамой", -- то есть топливным донором. Имелся и бесконтактный способ дозаправки подлодки плавбазой; он заключался в том, что в оговоренном месте океана "мама" оставляла -- правда, не более, чем на сутки -- плавучий топливный бак. Доступ к залитому в него содержимому закрывался кодовым замком, шифр кода сообщался только Талботу. При неправильно набранном коде бак взрывался. Если после опорожнения бака в этом месте океана нескоро мог оказаться большой корабль, Талбот должен был погрузить его на дно морское, заполнив водой рабочую емкость и понтоны. Конечно, к этому прибегали только в крайних случаях.
   Почти месяц они провели вблизи берегов Антарктиды, испытывая три новых прибора для очередного "City Killer" ? в условиях низких температур.
  
   2
   -- Стив, тебя что, пьяный пингвин укусил? -- заспанное лицо помощника капитана, внезапно ворвавшегося в рубку управления "Краба-2", выражало крайнее раздражение. -- Мы отклонились от курса почти на восемьдесят миль!
   -- Почему пьяный? И о каком отклонении ты говоришь, Гарри, мы идем точно по курсу. После пересечения сороковой широты взяли на три румба правее...
   -- Да, ты что, спятил? Откуда ты выкопал этот маршрут? Кто перед тобой стоял на вахте, Оуэн? Он же загрузил совсем не ту дискету! И почему мы идем под водой? Тебе что, хочется, чтобы я из твоего жалованья вычел за лишнее дизтопливо? Ох, и попадет же вам от капитана, ребятки...
   -- Почему это "вам"? -- взвился Стив. -- Оуэн загрузил не ту дискету, а мне попадет!
   -- За компанию! Чувствую я, останетесь вы без ужина.
   -- Да я через двадцать минут буду на нужном курсе, Гарри! Гарри, только не это, -- я же знаю, Том сегодня мясо осьминога в винном соусе готовит...
   Сигнал локатора вдруг громко запикал. Стив тут же сбросил скорость хода до пяти узлов, переключил экран на локатор: на расстоянии трех кабельтовых впереди вырастали, поднимаясь со дна рифы. В этот момент дверь рубки распахнулась, вошел капитан.
   -- Что у вас тут стряслось, Гарри? О чем вы так горячо спорите? -- капитан подошел к экрану и уставился в него. Стивен виновато потупился и только собрался признаваться в нечаянном отклонении от курса, как вдруг изменился в лице и почти закричал, показывая на экран:
   -- Капитан, смотрите -- бортовой компьютер не в порядке! Время, посмотрите, какое время! Уже давно было пять часов...
   Капитан посмотрел на цифры на экране, сказал вслух:
   -- Шестнадцать ноль пять, -- достал из нагрудного кармана кителя часы, открыл крышку, пробормотал: -- Без семнадцати шесть... -- несколько секунд смотрел на циферблат, затем воскликнул:
   -- Черт побери, мои часы остановились! Впервые за двенадцать лет!
   Гарри в это время тоже смотрел на свои наручные электронные часы и молчал, не в силах постигнуть смысл происходящего.
   -- Капитан, -- сказал он наконец, -- на моих часах тоже шестнадцать ноль пять. Они тоже испортились, -- он переключил их на показания будильника, -- но здесь правильно... Чертовщина какая-то. Посмотрим календарь... Тоже сбились! Сегодня же понедельник? А на них написано, что вторник. Смотрите, капитан! -- он пытался сунуть свои часы под нос Таболту, но тот подошел к экрану и смотрел на медленно приближающиеся подводные скалы.
   -- Стоп машина, -- сказал он. -- Стивен, распечатайте показания приборов за последние полчаса.
   Стивен передвинул рычаг в положение "стоп", стена рубки чуть-чуть качнулась, пытаясь придвинуться к людям, а картинка на экране перестала увеличиваться. Стивен нажал последовательно несколько клавиш, принтер тихонько заверещал, выпуская из себя широкую полосу бумаги, на которой столбиками стояли буквы и цифры. Затем Стивен распечатал картинку: тонкая неровная линия копировала очертания океанского дна. Когда бумага перестала выползать, Талбот оторвал распечатанный кусок, положил на столик справа от клавишного пульта компьютера, и все трое склонились над ним.
   -- Смотрите, -- первым сказал Гарри через несколько секунд, -- показания всех приборов изменились одновременно, в семнадцать часов сорок три минуты. Всех, кроме... кроме навигационных. Естественный радиоактивный фон снизился более, чем в два раза -- как это может быть? Получается, что приборы вышли из строя?
   -- Да, -- подхватил Стивен, -- видите, вот, -- контур рельефа дна опустился на -- сколько это?.. так, сейчас, -- на двенадцать и две десятых ярда. Температура воды, смотрите, была пятьдесят семь градусов, потом поползла вниз и через две минуты стабилизировалась на сорока трех градусах. А может, мы вошли в какое-то холодное течение?
   В тот момент, когда Стивен произносил последние слова фразы, он почувствовал спиной какой-то холодок, а в ушах как будто зазвучал еле слышно непрерывный зуммер. Уши заложило ватой, пальцы оцепенели, и необъяснимый ужас вдруг охватил его сознание. Стиву стало казаться, что если он повернет голову влево, то увидит не Джеймса Талбота, а мутанта с серо-коричневой влажной пупырчатой кожей, бородавками на ослиных ушах и витыми рогами, как у горного козла. Он видел руку капитана, лежащую на столике рядом с его рукой, рукав кителя, и боялся повернуться и проверить свои опасения. Рука Талбота оставалась, как ни странно, совершенно нормальной. В этот момент он услышал его голос -- он был каким-то сдавленным и хриплым:
   -- Стив, дайте сигнал тревоги. И еще: пусть Томас возьмет пробы воды, полный анализ.
   Стивену пришлось собрать в кулак всю свою волю, преодолеть дрожь в коленях и в пальцах рук, чтобы переместиться на два ярда влево на ватных ногах -- это расстояние показалось ему милей -- и поднять вверх красный рычаг, над которым было написано "тревога". Резкий, отрывистый звук, периодически пронзая все помещения подводной лодки, дублируемый вспышками красной лампы над дверью, лишь чуть-чуть ослабил ощущение страха. Через минуту звуковые и световые сигналы прекратились, Стивен не своим голосом сказал в микрофон:
   -- Том! Ты слышишь? -- Том отозвался откуда-то издалека. -- Капитан приказал взять пробы воды на полный анализ.
   -- Выполняю, -- ответил тот.
   В этот момент в тишине вдруг резко щелкнул замок двери в рубку, которая медленно и с противным скрипом приоткрылась. За ней никого не было. В то же время раздался другой звук: Гарри, стоявший до сих пор неподвижно, опираясь на две верхние буковые перекладины спинки стула (это был любимый стул капитана, единственный на лодке; перекладины были параллельны, отстояли друг от друга на два дюйма и были почти в дюйм толщиной каждая), с такой силой сжал руки, что что-то резко хрустнуло. Либо кости пальцев, либо дерево перекладины. И тогда до Стивена дошло: каждый из них, находящихся сейчас на "Крабе-2", испытывал этот необъяснимый ужас, который был связан именно с тем местом вблизи рифов, в котором находилась подводная лодка. Стивен представил сейчас каждого члена команды там, где ему надлежало быть во время тревоги; так получилось, что они трое -- капитан, помощник капитана и он сам, несущий вахту старший матрос, -- находились на своем месте, в рубке управления. Остальные четверо были разбросаны по отсекам корабля по отдельности. Каково им? Почему-то Стив подумал, что хуже всего Тому: а если ему кажется, что осьминог сейчас оживет? Ведь камбуз и биохимическая лаборатория находились в одном помещении. Эта мысль придала Стивену силы, достаточные для того, чтобы шагнуть к рычагу управления двигателем лодки; он посмотрел на капитана и понял, встретившись с ним взглядом, что они думали одно и то же. Стивен перевел рычаг в положение "малый назад".
   Ощущение ужаса исчезло так же неожиданно, как и появилось. И только Стив с Талботом переглянулись и облегченно вздохнули, как снаружи раздались какие-то негромкие хлопки, напоминающие приглушенные разрывы петард. Хлопки следовали один за другим, по отдельности и накладываясь друг на друга, и доносились буквально со всех сторон.
   "Обстрел?" -- подумал почему-то Стивен, но хлопки стали реже, потом совсем прекратились, и воцарилась тишина. Талбот уже стоял возле пульта, напряженно всматриваясь в экран, на котором появились надписи: "системы двигателя работают нормально", "системы жизнеобеспечения работают нормально". Затем появилась надпись: "опасности нет".
   -- Стив, свяжись с остальными, -- сказал капитан.
   Стивен по очереди вызвал Роберта, Пьера и Оуэна. Каждому он задал вопрос:
   -- У тебя все в порядке? -- на что все трое отвечали одинаковой фразой:
   -- Стив, что это было? Я здорово струхнул...
   Только Тома он еще спросил, не укусил ли его осьминог.
   -- Капитан, -- сказал вдруг Гарри; он стоял, держа перед собой свои ладони, неестественно красные, и смотрел на часы на руке. -- Капитан, часы в порядке. Стивен, переключи на календарь, я не могу двинуть пальцами. Стивен нажал кнопочку на часах. -- Ноль три, четырнадцать, понедельник, -- сказал Гарри. -- Опять понедельник. И время: восемнадцать ноль семь. Вы что-нибудь понимаете? Смотрите, на компьютере тоже восемнадцать ноль семь...
   Капитан смотрел на экран, обозревая при помощи локатора пространство вокруг субмарины. Картинка на экране все время перемещалась. Наконец Талбот выпрямился и сказал:
   -- Обойдем это место справа. Стив, пройди вдоль рифов пару миль, а там снова попробуем углубиться в них. Должны же мы туда добраться!
   Теперь в голове Стива мелькнула догадка:
   -- Капитан, так это с вашего ведома Оуэн загрузил другую дискету? Мы не случайно отклонились от курса?
   -- Конечно, не случайно. А он что же, тебе ничего не передал по вахте? -- капитан покачал головой. -- Опять, видно, игрушки на компьютере гонял -- ох, я ему всыплю...
   -- Нет-нет, он ни при чем, -- пытался заступиться Стив, чувствуя, что нечаянно подставил Оуэна. Талбот попал в точку: Оуэн действительно "гонял игрушку" на экране, когда Стив пришел в рубку его сменить. -- Он мне сказал -- мол, все в порядке, курс отслеживается автоматически, все системы работают нор...
   -- Ладно, ладно, нечего его выгораживать. Должен был передать.
   -- Капитан! Ну я вас прошу... может, он и говорил, да я пропустил мимо ушей, -- не унимался Стивен.
   -- Ладно, -- смирился Талбот. -- Только передай Оуэну, чтобы больше не попадался, а то сильно об этом пожалеет. И ты тоже, если будешь его выгораживать!
   Через две мили повторилось то же самое: "испортились" часы, снизился радиоактивный фон, опустился рельеф дна, понизилась температура воды; потом появилось ощущение ужаса. Оно уже ожидалось -- казалось бы, перенести его должно быть легче. Но ничего подобного! Страх, легко проникнув в подводную лодку через многослойную обшивку, парализовывал сознание, и разум не в силах был ему противостоять. Стивену казалось непостижимым, как это капитану Талботу удается сохранять самообладание, возможность мыслить, да еще и отдавать какие-то команды. Стив уже начинал видеть в капитане супермена, которому все нипочем. Лично ему хотелось только одного: быстрее унести ноги обратно, за невидимую черту, где можно было опять стать человеком.
   Талбот между тем суперменом себя совершенно не чувствовал и испытывал то же, что и вся остальная команда. Сохранять на толику более самообладания и пытаться все-таки не потерять возможность управлять "Крабом-2" ему помогала ответственность его, как капитана, за состояние корабля и экипажа, за выполнение задания перед командованием -- ну и, конечно, перед самим собой. Как он сможет объяснить Крайсуотеру, что он, Талбот, настолько испугался чего-то (а собственно, чего?), что удрал от этих рифов, как пятилетний ребенок из темной комнаты? Эта мысль заставляла капитана еще и еще раз соваться к угрюмо торчащим со дна скалам -- только теперь уже не через две мили, а через двадцать-двадцать пять миль. Уже после шестой попытки стало ясно, что эта невидимая граница, за которой начинается УЖАС, очерчивает некую область овальной формы, в центре которой, если судить по карте, кроме рифов, ничего и не было. Наибольшая протяженность этой области -- с севера на юг -- составляла около семидесяти миль, наименьшая, видимо, миль пятьдесят (с западной стороны они еще не пытались проникнуть туда, сейчас они только огибали эту область с севера, поэтому могли лишь предполагать, где проходит западная граница).
   После второй попытки, когда они огибали южную часть области, капитан поставил команду в известность о полученном от Крайсуотера задании: найти место среди рифов в районе, где они сейчас находились, для размещения контейнера размерами три на пять на семь футов. Что было в контейнере, Талбот не знал. Крайсуотер сказал только, что контейнер надо будет замаскировать так, чтобы его никто не смог обнаружить.
   Они уже давно поняли, что внутри загадочной области существует свой отсчет времени, причем скорость течения времени была точно такой же, как и вне ее. Разница оставалась постоянной и составляла один час тридцать восемь минут -- если не считать, что там был вторник. Хотя и здесь уже был вторник, они и не заметили, как пришла полночь. Давно был съеден осьминог -- в другое время он, конечно, показался бы еще более вкусным. Пора было опять поесть, раз уж спать не было возможности. И песен после ужина в этот раз не было. Всеми владело чувство тягостного ожидания очередной попытки. Уже казалось, что следующего приступа страха не выдержать, хотя каждый приступ продолжался не более десяти-пятнадцати секунд: капитан смирился с тем, что единственное, что сейчас удастся сделать -- это определить границы "ужасной" области, поэтому не мучил понапрасну команду. Даже брать пробы воды всякий раз не было никакой необходимости: первая проба и та, что была сделана во время четвертой попытки, были совершенно идентичны. Талбот подумывал и о том, что, может быть, не надо пересекать границу ужаса, а стоит возвращаться назад сразу после пересечения границы, где менялось время? Но отгонял от себя всякий раз эти мысли -- вдруг где-то есть брешь, и они смогут прорваться внутрь?
   Но бреши не было. Последняя попытка, предпринятая на расстоянии двадцати семи миль от первой, замкнула круг.
   -- Все. Уходим домой, -- сказал Талбот в микрофон, нажав клавишу "все отсеки". -- Всем отдыхать, я на вахте останусь сам.
   -- И мне уходить? -- спросил Пьер, давно уже сменивший Стива.
   -- И тебе.
  
   3
   Профессор Хиллборн уже несколько дней изучал отчеты команды "Краба-2", включая и капитана, о том, чего они стали свидетелями во время последнего похода в восточную часть Индийского океана, примерно в тысяче двухстах милях от побережья Австралии. Перед ним была и распечатка показаний всех приборов лодки, а также пробы воды рядом с означенной областью -- ее командование шестнадцатого флота окрестило "зоной дабл-ю" -- и внутри нее. Для составления подробных и обстоятельных отчетов у членов команды было предостаточно времени -- они все находились в Центральном госпитале Квинтагона, правда, "сроки" были у всех разные. Капитану на поправку здоровья отвели меньше всего времени -- две недели. Дольше всех залежались Оуэн и Гарри, у последнего в лечении нуждались, кроме психики, кисти рук.
   Хиллборн давно оставил бесплодные попытки додуматься до ответа на вопрос, земного ли происхождения были причины, вызвавшие описанные явления. Для этого было явно недостаточно фактов. И вообще, поразмыслить было над чем. Проще всего было предположить, что прилетели гуманоиды, вырыли на дне океана котлован диаметром почти семьдесят миль и глубиной где десять, а где и пятнадцать ярдов, насадили там рифов -- они и это могут -- и скрывают среди них свою базу для приема инопланетных кораблей. Но это было не очень убедительно. Надо ведь вплести в версию объяснение понижения температуры, радиоактивного фона, не говоря уже об ощущении страха и собственном отсчете времени. Анализ проб воды показывал, что внутри "зоны дабл-ю" вода была гораздо чище, чем снаружи, там было меньше и органических, и неорганических примесей, меньше нефти и грязи. Обескураживало отсутствие ответа на элементарный вопрос: почему не действовал закон диффузии -- иначе говоря, почему вода внутри зоны не смешивалась с той, что была снаружи, ведь она не была заключена в стеклянную банку, а тем более в сосуд, делающий невозможными передачу через его стенки тепла и проникновение радиации? Хиллборн чувствовал, что бесполезно искать свою отдельную причину для каждого отличия того, что находилось внутри зоны, от того, что было снаружи. Когда будет найдено что-то важное, ключевое, тогда все разрозненные и не связывающиеся друг с другом факты займут в общей картине нужное место.
   -- Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, -- сказал Хиллборн, подытоживая свои соображения для командира базы Крайсуотера и капитана Талбота. -- Дать вам сейчас исчерпывающий ответ на вопрос, что же это было, я не могу. Давайте еще раз попробуем проникнуть внутрь этой зоны, нейтрализовав психотропное воздействие с ее стороны приемом транквилизаторов... Обычные медицинские препараты, применяемые во врачебной практике на бытовом уровне, не годятся. Мне известно более эффективно средство -- оно называется "экс-14". Но для получения его в достаточном для такого эксперимента количестве моего влияния мало...
   -- Хорошо, дадите мне подробную информацию -- наименование препарата, количество, куда направить запрос. Какая еще помощь требуется? -- спросил Крайсуотер.
   -- Простите, профессор, -- забеспокоился Талбот, -- а как действие вашего препарата отразится на психике членов команды? Я не думаю, что им по душе придется эта затея -- еще раз соваться в зону "дабл-ю". Они только что оправились от шока... К тому же, -- он взглянул на Крайсуотера, -- еще неизвестно, сможем ли мы в ближайшее время куда-нибудь выйти с базы. После того, как Билла угораздило утопить в море триста человек в качестве подарка к празднику?, никому на Гиедо-Дарсиа без присмотра и шагу ступить не дают... И кто будет нашей "мамой"? "Винсент" еще не вернулся из Персидского залива.
   -- Это, конечно, добавляет трудностей, -- согласился командир базы, -- но думаю, что мы их преодолеем. Во всяком случае, капитан, это не ваши вопросы. -- Он опять обернулся к Хиллборну.
   -- Я как раз и хочу, -- сказал Хиллборн, -- это чувство страха, о котором вы все говорите, свести на нет или, по крайней мере, сильно уменьшить. А что касается действия препарата, моя задача -- правильно рассчитать дозировку. Мне понадобится для этого провести некоторые эксперименты, на них уйдет, возможно, дня три-четыре с момента получения препарата.
   Почесав в раздумье подбородок, Крайсуотер обратился к капитану:
   -- Не будьте таким угрюмым, Талбот! Профессор Хиллборн -- знаток своего дела, ему можно доверять. Вы же сами прекрасно понимаете, что оставить без внимания обнаруженную вами зону нельзя...
   -- Да, еще одно, -- обратился вновь к капитану Хиллборн. -- Компьютер вашей лодки надо немного усовершенствовать.
   -- Каким образом?
   -- Надо, чтобы часы в компьютере отображали не только минуты, часы, дни недели, но и годы, причем желательно -- в четырехзначном выражении.
   Крайсуотер и Талбот переглянулись.
   -- Хорошо, -- сказал Талбот. -- Я поручу Оуэну.
  
   4
   Препарат "экс-14" представлял собой белый порошок. Хиллборн сам приготовил раствор для инъекций -- десять доз, из них две запасные. Препарат начинал действовать через шесть-восемь минут после укола; профессор решил, что себе он сделает укол позже, чем членам команды, за три-пять минут до предполагаемого момента появления ощущения ужаса. Он хотел испытать это чувство "в чистом виде".
   Инъекции делал Роберт, Хиллборн был у него ассистентом. На этот раз в зону "дабл-ю" они входили с западной стороны, рядом с той точкой, в которой они совершали седьмую попытку в прошлый раз. Капитан Талбот, помощник капитана Гарри, боцман Роберт и профессор Хиллборн находились в рубке управления -- это сделало ее достаточно тесной. Остальные четверо разбились на две пары. Капитан решил, что лучше никого не оставлять с УЖАСОМ один на один.
   Талбот сидел возле пульта и всматривался в экран, в то, как приближались со скоростью семь миль в час торчащие со дна скалы. Хиллборн из-за его плеча смотрел на надпись в левом нижнем углу экрана: "1988, июль, 19, вторник. 10:32", и дальше секунды, которые непрерывно менялись. Он держал наготове шприц для себя, не желая доверить боцману сделать ему укол: действие препарата "экс-14" началось несколько минут назад, это было видно по расслабленным позам Роберта и Гарри. Да и капитан, похоже, уже с трудом держал голову прямо. Хиллборн вдруг сообразил, что он -- единственный на данный момент "трезвый" человек на этой посудине, погруженной в воду на глубину более ста футов. А если он не совсем правильно рассчитал дозы, и вызванный препаратом транс помешает команде управлять судном? Он даже засомневался -- стоит ли делать себе укол? -- а потом подумал, что разницы-то нет. Сам он "водить" подводную лодку все равно не умеет. И в этот момент он отметил какое-то почти неуловимое изменение в левой части надписи на экране -- правую загораживала голова Талбота. Он переместился, чтобы прочитать всю; надпись теперь гласила: "1933, июль, 19, среда. 11:37..." Раздумывать было некогда -- он всадил в оголенную руку иглу.
   У двух восьмерок пропали вертикальные палочки слева. Первая его реакция была такой же, как и реакция крабовцев в прошлый раз: компьютер испортился! Хиллборн посмотрел на свои механические часы: они стояли на тридцати четырех минутах одиннадцатого. Ситуация полностью повторилась. Происшедшее было вполне ожидаемо -- и тем не менее профессор оказался к нему совершенно не готов. Он не к месту вспомнил, что 19 июля 1933 года -- день рождения его двоюродного брата, и потом уже с опозданием сообразил, что сегодня ему 55 лет. Надо бы поздравить.
   В этот момент он явственно почувствовал, что язык во рту стал каким-то ватным, как после заморозки, а в коленках появилась слабая дрожь. Это что же, начал действовать препарат "экс-14"? А где же страх? Хиллборн оглядел своих соседей по рубке: казалось, они пребывали в какой-то полудреме, хотя Гарри нервно шевелил пальцами обеих рук, лежащих на коленях. И вдруг профессору показалось, что он чувствует на своем затылке чей-то враждебный взгляд. Хиллборн отлично знал, что сзади него никого нет и что в переборке за его спиной нет никаких окон или люков, поэтому считал ниже своего достоинства оглянуться. Но ощущение взгляда на затылке раздражало все сильнее и... пугало. Вот оно! Хиллборн поежился, как от озноба. Сколько же прошло времени после инъекции? На компьютере было одиннадцать сорок пять. Вот когда он пожалел, что не сделал себе укол вместе со всеми -- они дремлют себе, развалясь в креслах, а он уже не знал, куда себя деть от ожидания, что ему сейчас накинут удавку на шею, или всадят в спину нож, или, зажав клещами руки, начнут загонять что-нибудь под ногти... Он почти ощущал в себе холодную сталь ножа, и тонкий шнур на шее, и боль под ногтями. Эти ощущения становились чуть-чуть менее реальными только тогда, когда он снова и снова ежился и судорожно сводил и разводил пальцы. Ему было совершенно безразлично, как это выглядит со стороны, он не замечал, что Роберт испуганно смотрит на него и беспомощно переводит взгляд с него на Гарри и обратно.
   Прошедшие в таком гадком состоянии несколько минут показались Хиллборну вечностью. Он не смел поверить в свое избавление от него, когда начал чувствовать, что все его члены сковывает какая-то тяжесть, и страх уходит на второй план, прячется по углам его сознания перед натиском какой-то наступающей на него силы. Хиллборн, не в состоянии больше держаться на ногах, опустился на свой стул.
   Для Хиллборна осталось незамеченным, что капитан Талбот ни на минуту не выпускал из своих рук нити управления лодкой. Он периодически выводил на экран показания приборов, обозревал пространство вокруг лодки, не говоря уже о том, что он давно оповестил остальных членов команды о необходимости приступить к выполнению намеченной программы. Он знал, что уже взяты пробы воды, каждый регистрирует время, контролирует свои ощущения, насколько это позволяет делать препарат "экс-14", обращая при этом внимание и на находящегося рядом члена экипажа. Для него, конечно, не прошло незамеченным изменение времени, и он отметил, что для его соседей по рубке -- тоже. Роберт смотрел на часы каждую минуту, а Гарри -- почти не отрываясь, хотя они оба уже чуть не спали. Профессор за его спиной вообще возился, не переставая.
   "Пожалуй, этот препарат помогает, -- думал Талбот. -- Мы углубились в зону "дабл-ю" почти на три мили!"
   Скалистое дно океана постепенно поднималось, лодка всплывала, копируя его. До поверхности воды оставалось сейчас немногим более девяноста футов. Впереди, кабельтовых в пяти, скалы поднимались уже почти сплошной стеной. Возможно, им удастся сегодня отыскать среди них подходящее место для контейнера?
   Талбот подумал, что этот ужас, который не пускал их сюда, будет служить препятствием и для других непрошеных гостей -- тем сохраннее будет контейнер. Неплохо было бы, правда, выяснить причину страха, найти источник этого воздействия. Но Талбот не хотел думать, что за ним стоит что-то одушевленное, он склонен был считать, что это природное свойство данного места. Точно так же капитан относился и к манипуляциям со временем. Он видел, что год из 1988-го стал 1933-м. Ну и что? С таким же успехом он мог стать и пятнадцатым до нашей эры -- можно подумать, что Талбот поверит, что совершил путешествие во времени! Он мог поверить только в то, что было доступным его пониманию. Стало быть, настоящий момент времени, который для всех на этой планете назывался девятнадцатым июля 1988 года, вторником, для этого места в океане назывался девятнадцатым июля 1933 года, но средой -- вот и все. Просто другая система отсчета. И черт с ней! А сейчас капитан увидел слева в скалах широкий коридор и дал подводной лодке команду "лево руля".
   В следующий момент как будто тысячи игл вонзились Талботу в позвоночник, от поясницы до шеи. Охнув, он застыл на своем стуле, боясь шевельнуться. А тем времени дикий, неописуемый животный страх, в сотни раз сильнее испытанного пять месяцев назад, заполнил весь его мозг, не оставив свободной ни одной клеточки. Ему захотелось сжаться в крошечную точку, в которой не могло бы поместиться столько страха. Боже праведный, куда от него деться?! Подобное состояние -- только, пожалуй, раз в десять слабее, -- конечно, и описывают словами "леденящий ужас" и "кровь стынет в жилах". Талбот подумал об этом, подсознательно прикидывая, как он будет писать отчет о сегодняшнем дне.
   За спиной капитана послышался какой-то хрип, а потом возня. Обернувшись, он увидел, что Роберт с остекленевшими глазами, ничего не видящими перед собой, сидит, вцепившись в руки Гарри, которые пытаются расстегнуть ему верхнюю пуговицу кителя. Хрип, похоже, издавал Роберт -- рот его был слегка приоткрыт, в уголках губ выступила пена. Хиллборн сидел, наклонив голову вперед и закрыв лоб и лицо ладонями рук, соединенными вместе, -- его глаз и глаз своего помощника капитан не видел. Но мог побиться об заклад, что они были не менее безумными, чем глаза Роберта и, видимо, его собственные. Талбот потянулся к рычагам управления рулем и двигателем подводной лодки.
   "Краб-2" развернулся на месте на сто восемьдесят градусов в мгновение ока, а затем со всею возможною прытью устремился вон из зоны "дабл-ю", забыв о том, что уважающий себя воин не должен показывать неприятелю свои пятки. Талбот думал о том, что они, слава Богу, не успели далеко углубиться. И так выход из зоны -- вернее, бегство -- заняло почти шесть минут. Чувство ужаса преследовало их, казалось, и за пределами временной границы -- но это, возможно, была инерция их психики. Даже когда "Краб-2" был уже в пяти милях от злополучных рифов, руки у капитана еще дрожали.
   Хиллборн, отнявший ладони от лица, был мрачнее тучи.
   -- Не вышло, -- сказал он еле слышно, обращаясь, видимо, к самому себе, и еще раз повторил: -- Не вышло.
   Талбот, пройдя в отсеки, где были Стивен с Оуэном и Том с Пьером, нашел всех живыми. Впрочем, никого на подводной лодке живым назвать сейчас было нельзя.
  
   5
   -- Проникновение в зону "дабл-ю" становится теперь делом принципа. Можно было бы сказать, делом чести, если теперь вообще уместно употреблять слово "честь" -- после вашего бегства, -- недовольно закончил Крайсуотер, выслушав доклад Талбота и Хиллборна.
   -- Так говорить может только тот, -- дерзнул ответить Талбот, -- кто не был в зоне "дабл-ю", господин адмирал.
   -- Не горячитесь, капитан! Лучше расскажите мне, что вы намерены предпринять дальше? -- вопрос уже, очевидно, относился к профессору.
   -- Имеющиеся в моем распоряжении лекарственные средства применять дальше бесполезно -- я просто не знаю более эффективного препарата, чем "экс-14". Теперь придется применять средства технические, а это более дорогое удовольствие, и требующее больше времени...
   -- Я ведь не заставляю вас, профессор, оплачивать эксперименты из вашего кармана, -- перебил Крайсуотер. -- Поэтому разговор о деньгах вести не будем. Что это за "технические средства", и сколько времени надо -- поясните!
   -- Единственная возможность, которую я сейчас вижу, -- создание экрана, защищающего судно от психотропного воздействия зоны "дабл-ю". Возможны два варианта экрана: целиком для подводной лодки, либо индивидуальные экраны для членов команды. Второй вариант, наверное, осуществить будет проще и быстрее, надо только еще подумать, как малые экраны сделать не менее эффективными, чем большой экран... Думаю, что на это уйдет не меньше года.
   -- Так много времени я дать вам не могу, профессор. Полгода -- это максимум. Я понимаю, -- повысив голос, продолжал командир базы, увидев, что Хиллборн пытается что-то возразить, -- что у вас симпозиумы, конференции и так далее. Но и вы должны понять, что речь идет о государственных интересах, более того -- о безопасности страны. Это не шутки. Так что приступайте к работе -- и желаю успеха. В следующий раз ошибиться мы не имеем права, а то с нас спросят, почему мы еще полгода назад не... -- он хотел сказать "не сравняли с землей", но вспомнив, что это не на суше, сказал: -- Не взорвали эти скалы со всем содержимым... Капитан, задержитесь, -- добавил адмирал, видя, что Талбот собирается уходить вместе с профессором.
   -- Вот что, -- сказал он, помолчав. -- Похоже, мы этот контейнер не скоро сможем сбыть с рук, если будем ждать окончания профессорских экспериментов. Придется поискать другое место.
   Он направился к карте. Ткнув пальцем вблизи пересечения восьмидесятого меридиана и сороковой широты, где в группе островов было указано название одного из них: "Амстердам", Крайсуотер сказал:
   -- Поищите в этом районе, куда спрятать контейнер, когда будете возвращаться в следующий раз с низкотемпературных испытаний. Только не вляпайтесь опять в какое-нибудь "страшное место"...
  
   Глава III
   1
   "Диана", парусно-моторная яхта, домой бежала быстрее, как и всякое нормальное транспортное средство. Но... какими чужими кажутся эти последние два слова сущности, выраженной словами: Парусный Корабль. В слове "парусник" есть что-то от стихий, как в ребенке -- от матери. Хотя, конечно, сущность "мотор", наличествующая и как слово в обозначении типа судна, и как предмет в его корпусе, а попросту говоря -- как груда железа, измазывает изумруд волны пятнами мазута, а изысканно-свежий, неповторимый запах моря портит "ароматом" дизтоплива. Ибо стихия создана Творцом, а любая железка, в особенности та, в которой, для осуществления ее работы, присутствуют "движущиеся друг относительно друга детали, требующие для уменьшения сил трения машинного масла", сработана его подмастерьем -- человеком. В любом живом организме, имеющем скелет, тоже есть детали, движущиеся друг относительно друга. Но хоть один из них издает запах мазута?
   Итак, домой "Диана" бежала быстрее. Остров лежал, нежась в смягченных туманной дымкой лучах Солнца, в нескольких милях -- рукой подать. Но даже совсем неопытному глазу было видно, насколько густо прибрежные воды были утыканы рифами, их острые пики то и дело обнаруживали себя в брызгах волн. У штурвала стоял Вадим. Питер, выйдя на палубу полюбоваться Островом, который они всегда огибали с юга, чтобы попасть в расположенную на его западной стороне бухту Барахта, увидел, что Константин, сначала спокойно смотревший на поверхность океана перед кораблем, вдруг куда-то исчез, словно его волной смыло. Он прибежал буквально через минуту, держа в руках подзорную трубу, и принялся обозревать через нее место, на которое только что смотрел невооруженным глазом. Оторвавшись от трубы, он позвал Питера:
   -- Шеф! Полюбуйся сюда -- это мне не нравится. Какого черта им здесь надо?
   -- Кому это -- им? Акулам, что ли?
   -- Да нет. Гораздо хуже. Смотри сюда, нет, правее, еще... видишь? Это же перископ!
   Теперь Питер видел: маленькая черточка резала волны, оставляя едва заметный след.
   -- Ну и глазастый же ты, Костя! -- восхитился Питер. -- Но правда, что им здесь надо?
   -- Шеф, мне неспроста сегодня сон какой-то тревожный приснился. Давай свернем, а? Мы не прошли еще Каменные Ворота, как раз напротив них сейчас. Опасно, конечно, но давай все же уйдем подобру-поздорову с их дороги. Мы же не знаем, что у них на уме!
   -- Вот именно, что опасно... Отлив уже начался, -- Питер мучительно соображал, пытаясь сравнить, какая опасность хуже: та, которую хорошо себе представляешь, или та, о размерах которой не имеешь понятия? -- Ладно! Ты прав -- давай уйдем... Только убери шверт!
   -- Вот я и говорю, береженого Бог бережет... Вадим! -- кричал Костя уже на бегу, -- право руля! Идем в Каменные Ворота, быстрее, пока мы их не проскочили.
   От правого рифа Ворот, имеющего наклонную обращенную внутрь сторону, до корпуса "Дианы" оставалось ярда четыре, а между левым бортом и рифом, почти отвесным, -- меньше ярда.
   -- Протиснулись! -- удовлетворенно отметил Константин. -- Теперь полный вперед до Барахты, -- и он с удовольствием сделал очень неприличный жест в сторону оставшегося за кормой перископа.
  
  
  
   2
   Крайсуотер угадал: Хиллборну пришлось отказаться от участия в двух собраниях светил мировой медицинской науки, темы которых его безусловно интересовали, и свернуть некоторые их своих практических работ -- те, которые без его участия все равно буксовали бы на месте. Чтобы уложиться в отведенный ему срок, профессор работал буквально днем и ночью. Помогало то, что проблема, с которой они столкнулись в зоне "дабл-ю", здорово увлекала, задев за живое его профессиональный интерес.
   Решать возникшие попутно в большом количестве технические вопросы помогали, в основном, сами крабовцы. Самой большой трудностью оказалось энергодовооружение подводной лодки. Установка, которая должна была защитить команду от изрядно всем им надоевшего страха, включала в себя мощный генератор, преобразователь и индивидуальные экраны. Из-за того, что свободный объем, которым они располагали, был сравнительно небольшим, им пришлось демонтировать "родной" генератор "Краба-2" и буквально втиснуть новый генератор в моторный отсек. Преобразователь вообще удалось разместить только в кают-компании. И даже в этом случае пришлось многим поступиться: при работе установка потребляла такую большую часть мощности двигателя, что, даже заменив все лампы освещения в отсеках лодки на другие, в полтора-два раза менее мощные, а также -- на всякий случай -- электроплиту в камбузе на газовую плиту, они могли рассчитывать на скорость хода не более восьми узлов. Обсуждать вопрос о том, чтобы разместить дополнительные аккумуляторные батареи внутри торпедных аппаратов -- то есть о том, чтобы разоружить лодку -- Талбот категорически отказался.
   Экраны представляли собой головные уборы, внешне напоминающие шлемы танкистов времен Второй мировой войны, от которых тянулся многожильный кабель. Внутри шлема находилось несколько слоев металлической сетки, сплетенной из проволоки -- от самой тонкой, как паутина, до сравнительно толстой, диаметром почти в полмиллиметра. К каждой сетке шли свои провода; при подключении тока высокой частоты все это каким-то хитрым образом взаимодействовало, повышая эффективность защиты человека от чувства страха по крайней мере раза в три по сравнению с действием препарата "экс-14" -- такие выводы сделал Хиллборн из опытов над крысами. Когда Талбот снова спросил профессора, не повредит ли воздействие экранов здоровью членов команды "Краба-2", Хиллборн ответил:
   -- Во всяком случае, не больше, чем чувство ужаса, от которого во второй раз им пришлось излечиваться в два раза дольше, чем в первый.
   Последние работы -- укладка проводов, подсоединение экранов к установке -- пришлись на конец марта. Чем меньше времени оставалось до новой попытки, тем более нервными становились крабовцы, чувствующие себя кем-то вроде профессорских крыс.
   Дислокацию несчастных подопытных животных Талбот снова изменил. Роберт переместился из рубки управления на место Стивена, которому теперь было поручено наблюдать за работой генератора и двигателя. Перед экраном компьютера сидел Гарри, капитан с профессором были задействованы на контроле состояния членов команды, находящихся вне рубки управления, в первые минуты после включения преобразователя.
   К зоне "дабл-ю" подходили опять с запада. Последние несколько миль "Краб-2" шел уже под перископом. Час назад, при подходе к зоне, капитан приказал до отказа заполнить резервуары сжатым воздухом, ведь неизвестно, как сложатся обстоятельства на этот раз: если еще придется тратить мощность двигателя на привод компрессора во время работы преобразователя, они станут неподвижными, как деревянная мишень на стрельбище.
  
  
  
   3
   До рифов оставалось не более четырех миль. Собираясь производить погружение, Гарри вдруг увидел, что как раз вдоль границы зоны "дабл-ю", над которой почему-то поднимался густой туман, курсом на север идет океанская яхта -- водоизмещением, прикинул Гарри, тонн под восемьдесят. Их пути должны будут пересечься примерно там, где "Краб-2" собирался войти в зону.
   -- Капитан, -- обернулся Гарри к Талботу, который тоже уже смотрел на яхту, -- а этим-то чего здесь надо?
   -- Трудно сказать. Давай понаблюдаем, пока подойдем поближе, -- отозвался Талбот.
   Чем ближе становилась яхта, тем сильнее она притягивала взгляд.
   "Красавица! -- залюбовался ею Хиллборн. -- Только вот появилась ты здесь не вовремя. Мне скоро включать преобразователь, а ты нас всех отвлекаешь. Уходила бы ты отсюда, а?"
   Яхта, действительно, выглядела очень красиво. Солнце было на юго-востоке -- над ней и немного справа, поэтому она выделялась на фоне неба ультрамариновым силуэтом. Изящные линии корпуса, выпуклые треугольники парусов, надстройки, такелаж -- все было с правой стороны очерчено золотистой солнечной каймой.
   Внимание Талбота и Гарри было, однако, обращено вовсе не на это.
   -- Капитан, вам не кажется, что они слишком уж уверенно идут вблизи рифов? Не могут же они их не видеть. Похоже, они хорошо знают эти места.
   Яхта уже была на таком расстоянии, когда на палубе можно было различить фигуры людей. Кто-то один все время бегал и суетился.
   -- Мне кажется, они нас заметили, -- сказал Талбот.
   В подтверждение этих слов яхта вдруг заложила крутой вираж, и, накренившись на левый борт, повернула на девяносто градусов, теперь уже не приближаясь к "Крабу-2", а пытаясь, видимо, от него удалиться.
   "Умница, -- подумал Хиллборн, -- ты прочитала мои мысли."
   -- Капитан, -- сказал Гарри, -- они уходят к зоне "дабл-ю". Они или самоубийцы, или...
   -- Или они здесь живут, -- докончил за него Талбот. -- Гарри, нам нельзя их отпускать. Если мы включим преобразователь, нам за ними не угнаться, тем более, что рифы они знают лучше нас...
   -- Ничего, -- успокоил капитана Гарри, -- я их торпедой достану...
   Хиллборн подумал, что ослышался. Но на экране уже появилась надпись "торпедная атака" и черный круг в перекрестье горизонтальной и вертикальной линий, делящих экран на четыре равные части. Яхта сейчас была в правой половине экрана. Гарри двигал рычагом управления "Крабом-2", перемещая ее в центр, одновременно переключив экран с перископа на локатор, чтобы солнечные блики, пляшущие на волнах, не слепили глаза. Теперь корпус яхты черным пятном был виден снизу. Он, не сбавляя хода, направлялся в узкий проход между двумя рифами. Круг прицела лег точно посередине этого пятна как раз когда яхта сунула между рифами нос. Гарри держал палец на клавише "пуск", ожидая, когда левый риф перестанет маячить между "Крабом-2" и яхтой.
   Дальнейшее происходило точно как в фильме с комбинированными съемками, быстро и непонятно. Передняя часть корпуса яхты уже давно должна была показаться из-за рифа, где ее ожидало перекрестье прицела, но -- не показывалась. А задней части становилось все меньше, сейчас она скроется совсем. Гарри подумал было, что яхта опять совершает какой-то маневр, поворачиваясь к ним за рифом в полный анфас. Но ширины рифа явно не хватало, чтобы она могла за ним спрятаться! У Гарри отвисла челюсть, он растерянно посмотрел на Талбота, который тоже не мог сообразить, что же произошло. Уже и корма заползла за риф -- яхты на экране больше не было.
   -- Ну! -- рявкнул Талбот.
   Гарри судорожно надавил на клавишу. Торпеда была хорошо видна, но лишь до тех пор, пока не поравнялась с рифом, а там она тоже как будто вошла в невидимый разрез на картинке, нарисованной на листе бумаги. Они подождали секунду, другую... пять секунд... восемь...
   -- Она не взорвалась, -- упавшим голосом произнес Гарри. -- Капитан, я не виноват...
   -- Слышу, -- раздраженно буркнул Талбот. Желваки на его лице яростно задвигались. -- Черт бы побрал эту "зону"!.. Профессор, -- зло выпалил он, оборачиваясь к Хиллборну, -- у вас все готово?
   -- Давно, -- спокойно ответил тот. Он и не скрывал своей радости за яхту, которой таким странным образом удалось избежать смертельной опасности.
  
   4
   На этот раз пересечение подводной лодкой границы зоны "дабл-ю" ни для кого не могло пройти незамеченным: оно сопровождалось "перестрелкой", о которой Хиллборн пока только читал. Хлопки продолжались не больше минуты; за это время профессор убедился в правильности своего прогноза, касающегося изменения времени. Учитывая два предыдущих случая, смещение времени в зоне составляло минус пятьдесят пять лет, не считая часа-двух в ту или другую сторону. Следовательно, вместо надписи на экране "1989, апрель, 5, среда. 8:15..." должна была появиться надпись "1934, апрель, 5, четверг... ", дальше не столь важно. Так все и было, а вместо 8:15 стало 7:24. Только вот хлопки во время первого посещения зоны появлялись не при входе в нее, а при выходе. Во время второго посещения хлопков не было вовсе. Интересно, что бы это значило? Мысли эти, как пчелы, роились в голове Хиллборна, пока он нахлобучивал "шлем", подав тем самым пример капитану и его помощнику, все еще злым из-за неудавшейся погони за яхтой. Профессор теперь держал руку на тумблере включения преобразователя. Капитан, передав остальным пятерым членам экипажа команду "надеть экраны", теперь выжидающе смотрел то на профессора, то на экран компьютера. Хиллборн весь сжался в комок -- наступала ответственная минута; сейчас должно было стать понятным, кто же кого перехитрит -- снова зона "дабл-ю" своих непрошеных гостей или наоборот. В "наоборот", честно говоря, профессор не очень верил, но -- чем черт не шутит?
   Гарри вел подлодку среди скал. Прошло пять минут после пересечения границы зоны, десять... Талбот уже вопросительно смотрел на профессора, но тот и сам не мог понять -- почему не страшно? Нельзя сказать, чтобы они так уж мечтали о встрече с УЖАСОМ, но отсутствие его тоже озадачивало. Они приближались уже к тому месту, в котором Талбот увидел коридор в скалах и направил туда "Краб-2". Сейчас и он, как недавно Хиллборн, сжался в комок и... ничего? Они уже шли этим коридором, углубляясь впервые так далеко от границы.
   Гарри, держась от поверхности океана футах в двадцати, старательно водил локатором из стороны в сторону: он искал яхту. Его как будто не интересовало, появится страх или нет. Он так хотел расквитаться за то, что она оставила его в дураках. Скалы росли где гуще, где реже. Местами они поднимались со дна совсем ненамного, а кое-где огромными глыбами дорастали до поверхности воды и пробивали ее насквозь, образуя острова. Их Гарри обходил кругом. Он так увлекся, что и не заметил, как они пересекли почти всю зону -- прошло несколько часов! Том уже принес в рубку управления каждому небольшой обед, но спрашивать ни о чем не решился, только немного испуганно взглянул на экран. Гарри исследовал зону миля за милей. Лодка двигалась все быстрее на свободных от рифов участках. И нигде не было никого и ничего, кроме беспорядочно нагроможденных крупных и мелких камней.
   Когда практически не осталось места, не окинутого взглядом локатора хотя бы издалека, Гарри откинулся на спинку кресла и сказал:
   -- Капитан, по-моему, здесь над нами издеваются. Я не хочу больше сюда приходить...
   Хиллборн устало сидел в кресле. Ему тоже было досадно из-за невостребованности преобразователя с экранами, на которые они потратили столько времени и сил. Он думал, что такую усталость, вероятно, испытывает гора, только что родившая мышь.
   А Талбот выглядел весьма озадаченным.
   -- Уходим, -- сказал он. -- Это же надо, столько вытерпеть из-за каких-то совершенно пустых камней! Что вы думаете по этому поводу, профессор?
   Хиллборн, честно говоря, ничего не думал.
   -- Вы имеете в виду отсутствие психотропного воздействия? -- спросил он.
   -- Да. И яхты тоже.
   -- На первую часть вашего вопроса у меня, к сожалению, ответа нет. Вот на вторую ответить гораздо проще. Яхта существует в 1989 году, а мы с вами до сих пор находимся в 1934-м.
   После этих слов профессора Талбот некоторое время смотрел на него таким взглядом, что было понятно -- он считает его полным кретином. Не сказав больше Хиллборну ни слова, капитан обратился к своему помощнику:
   -- Гарри, проведайте всех, я поведу лодку сам.
   Он занял место Гарри за пультом, не спеша поводил еще локатором вправо-влево, посмотрев на одинокие рифы. Надпись на экране сменилась без предупреждения -- кончилась зона "дабл-ю", они вернулись в свое настоящее. Талбот увеличил скорость хода почти до максимума, взяв курс на атолл Гиедо-Дарсиа.
   -- Скажите, капитан, -- прервал молчание Хиллборн, -- а зачем вам понадобилось торпедировать яхту? Только по чистой случайности не пострадали ни в чем не повинные люди...
   -- Что значит -- ни в чем не повинные? Раз они ушли внутрь зоны, значит, здесь их убежище. Не зная фарватера, ни один нормальный лоцман не поведет судно на рифы. Стало быть, они имеют прямое отношение к ужасу, которым нас здесь терроризировали, ко всем этим непонятным явлениям.
   -- Ну и что? Даже если и имеют, здесь ведь не территориальные воды нашей страны. И нас сюда никто не звал. Вообще, у них есть полное право считать, что все происходящее здесь нас никак не касается...
   -- Как это не касается? Не имеющие научного обоснования явления, вызванные неведомой силой, с неизвестной целью, -- и не касается? А если это опыты по созданию нового оружия? А если это угроза безопасности нашей страны?
   -- Но ведь наша страна находится на противоположной стороне земного шара... И потом, даже если ваши предположения правильны, согласитесь, это всего лишь предположения. Вы хотите сказать, что они являются достаточным основанием, чтобы распорядиться жизнью людей?
   -- Послушайте, профессор, -- Талбот остановился, подбирая слова. Этот разговор ему уже порядком надоел. Профессор наивен, как малое дитя! Он разыгрывает трагедию из-за какой-то паршивой яхты, на борту которой, скорее всего, не было и десяти человек, не зная, что Крайсуотер вчера вечером передал ему четкий приказ: если "Крабу-2" и в этот раз не удастся проникнуть внутрь зоны "дабл-ю", ему надлежит, отойдя на безопасное расстояние, радировать открытым текстом на базу на Гиедо-Дарсиа условную фразу "дабл-ю вызывает зет". Последняя буква алфавита означает конец для зоны -- по этому сигналу с аэродрома на атолле поднимается парочка бомбардировщиков, вооруженных ракетами класса "воздух-поверхность"; нескольких таких ракет с запасом должно хватить не только на то, чтобы уничтожить все живое внутри зоны "дабл-ю", но и достаточно мелко смолоть находящиеся там скалы. Вспомнив все это, Талбот продолжил совсем по-другому:
   -- Мистер Хиллборн, -- произнес он настолько вежливо-ледяным тоном, что у профессора по коже забегали мурашки, -- вы находитесь на боевом корабле шестнадцатого флота Военно-Морских Сил; и вам должны быть известно, что на флоте, как и в армии, существует строгий порядок -- беспрекословное подчинение каждого военнослужащего приказам вышестоящих командиров. Вас пригласили сюда для чисто научных консультаций, а вовсе не в качестве командира подводной лодки или руководителя операции. Поэтому решать, как поступить со всем тем, что здесь обнаружено, будете, конечно, не вы... И даже не я. Я понятно выразился?
   -- Безусловно, -- ответил Хиллборн.
  
   5
   Предчувствие не обмануло профессора -- перехитрить зону "дабл-ю" им опять не удалось. Когда они, наконец, вломились в открытую дверь, то с огорчением обнаружили, что "комната" оказалась совершенно пустой. Кажется, теперь стало понятным, почему меняются температура, радиоактивный фон, сама вода, наконец, при пересечении границы зоны: просто в тот день пятьдесят пять лет назад вода была другой температуры, естественный радиоактивный фон был гораздо меньше -- не существовало еще атомной бомбы и не проводились многочисленные испытания ядерного оружия. Вода тогда была гораздо чище. Найдена была даже причина возникновения хлопков, принятых Стивеном сначала за обстрел. Этому помогло совершенно нелепое на первый взгляд предположение Тома, что хлопки связаны с мгновенным изменением температуры за бортом лодки. Он первым обратил внимание на то, что хлопки возникали при попадании лодки из холодной воды в более теплую. Действительно, в первое посещение вода внутри зоны была холоднее на тринадцать градусов, чем снаружи, а во второе -- теплее на четыре градуса. В третье посещение вода внутри зоны была теплее на шестнадцать градусов. Хлопки в первый раз слышались при выходе из зоны, в третий -- при входе в нее. Тогда-то Том и вспомнил, что когда он погружает куриные яйца в кипяток, их скорлупа трескается. Хлопки могли свидетельствовать о том, что трескается наружная обшивка "Краба-2"! Нелепым такое предположение казалось потому, что разница в температуре была мизерной: тринадцать-шестнадцать градусов. Но Гарри сразу за него ухватился, предположив, что главную роль здесь может играть скорость изменения температуры. При погружении яйца в кастрюлю его температура меняется все-таки за считанные доли секунды, а для "Краба-2" это происходило мгновенно. Время равно нулю -- скорость бесконечно велика!
   Гарри предложил вырезать из обшивки лодки лоскут металла и провести металлографическое исследование. Образец был весь в микротрещинах.
   Когда Талбот узнал о результатах этого исследования, его ярости не было предела. Мало всех этих бесполезных мытарств, так еще и лодку угробили! Он с нетерпением дожидался, пока Хиллборн закончит писать свой отчет, чтобы с его помощью вытребовать у Крайсуотера несостоявшийся в прошлый раз смертный приговор для зоны "дабл-ю". Оставалось, однако, непонятным только одно, и это было самым главным: кто же и почему не пускал их в настоящее зоны? То, что в последний раз удалось беспрепятственно прочесать ее вдоль и поперек, Хиллборн объяснял отсутствием к тому времени необходимости в ней что-то прятать (контейнер давно покоился на дне океана в двадцати шести милях к юго-западу от острова Амстердам).
  
   6
   Командующий шестнадцатым флотом не скрывал своего недовольства, поэтому командиру базы на атолле Гиедо-Дарсиа Джону Крайсуотеру просторный кабинет шефа казался весьма неуютным. Одна стена напротив кресла хозяина кабинета целиком была отведена огромной карте Восточного полушария, и Индийский океан на ней, обрамленный материками Африки, Австралии, Азии и Антарктиды, занимал самое почетное место. И островок Гиедо-Дарсиа, от которого расходились стрелки во всевозможных направлениях, хотя и представлял собой даже на карте таких размеров крошечную точку, вызывал у командира базы вполне обоснованное чувство гордости. Он, действительно, лучше других представлял себе величину сосредоточенной на этом атолле разрушительной силы, заключенной в чревах бетонных хранилищ и готовой в любую минуту, дозированно, высвободиться наружу при помощи тех стальных громадин, которые свили здесь гнездо. Вернее говоря, Джон Крайсуотер лучше других знал, что человеческий разум не в состоянии представить величину этой силы, способной сто крат уничтожить человечество.
   Можно предположить, что Крайсуотеру было страшно ходить по земле, под поверхностью которой спрятана такая сила... вовсе нет! Он прекрасно понимал, что если она вдруг вся высвободится из заточения в результате какой-нибудь катастрофической ситуации, то на всей этой сравнительно небольшой планете мало не покажется никому, и даже в самой удаленной отсюда точке смертей хватит по нескольку на каждое живое существо. Только чем дальше отсюда, тем упомянутая будет мучительнее; а для него все будет кончено мгновенно, а значит, без мучений -- это как-то успокаивало.
   Но на эту тему он старался не думать, да и разговор с командующим шел не об этом.
   -- Вы хотите сказать, Крайсуотер, что за год вы не только не разгадали загадку вашей зоны "дабл-ю", но еще больше запутали ее? Сначала вы убеждали меня, что русские установили среди рифов психотронный генератор, чтобы скрыть с его помощью какую-то свою военную тайну. Вам полностью развязали руки, разрешили использовать подводную лодку, которая могла бы оказаться очень полезной в Арктике, привлекли к работам этого профессора Хиллборна; а теперь оказывается, что никакого психотронного генератора нет и в помине, и вообще среди этих рифов ничего нет! Как вас понимать? Только оставьте ваши басни о каких-то перемещениях во времени и прочую ерунду. Я прочел отчет Хиллборна -- пусть он им подотрет себе зад. Мы с вами люди военные, и должны мыслить практическими категориями...
   Крайсуотер молчал, боясь сказать что-нибудь невпопад и вызвать новый приступ раздражения шефа.
   -- Господин адмирал, -- произнес он наконец, -- я полностью доверяю капитану Талботу и команде "Краба-2". Среди них нет новичков, но если бы вы видели их лица, когда они возвращались после походов в зону "дабл-ю"! Доступ в область диаметром около шестидесяти пяти миль был закрыт со всех сторон, стоило пересечь ее границу, как экипаж парализовывало непреодолимое чувство ужаса -- как еще мы могли действовать, и что могли предполагать?
   -- Я помню, -- все также раздраженно проговорил адмирал, -- и я связывался с ребятами из Си-Ай-Эй. Знаете, что они мне ответили? Они поклялись, что у русских не может быть психотронного генератора такого уровня. И ни на немцев, ни на японцев это тоже свалить нельзя. Они в курсе всех подобных работ.
   Он, зло морщась, некоторое время сидел, постукивая зажигалкой о край стола.
   -- И угораздило же вас вознамериться именно в этом месте прятать контейнер. Разве мало в океане рифов? А теперь улетело в трубу столько времени и денег! Вы же прекрасно знаете, Крайсуотер, что из-за этих русских, которые вдруг стали такими миролюбивыми и везде лезут со своими "инициативами", нам каждый год урезают бюджет! А теперь я должен пойти к главнокомандующему Военно-Морскими Силами и сказать ему, что подводная лодка, оснащенная приборами по последнему слову техники, которая пять лет ходила по всем океанам, сделала столько полезной работы и была как новенькая, потратила полтора года на поиски неизвестно чего среди каких-то камней, и в результате ее надо списать со всей начинкой, потому что она разваливается на куски! Может быть, вы пойдете к главнокомандующему вместо меня?!
   От злости адмирал даже побагровел; прошло несколько томительных минут, показавшихся Крайсуотеру вечностью, пока он взял себя в руки.
   -- Вот что, Джон, -- неожиданно он назвал Крайсуотера по имени, -- если есть необходимость, как вы говорите, еще раз сходить в зону "дабл-ю", на один раз, может быть, хватит "Краба-2"? Потом его все равно спишем. Сделайте возможной небольшую утечку информации -- только смотрите, не перестарайтесь! А потом мы отдадим этого профессора Службе Безопасности. Если там какая-то скотина спрятала что-нибудь, ей захочется узнать, что именно Талбот разнюхал, и рано или поздно они на этого Хиллборна выйдут. Вы поняли меня?
  
   7
   Демонтировать преобразователь, конечно же, не решились, несмотря на то, что ни профессор, ни капитан Талбот не верили, что он понадобится. Вообще этот последний поход получался нужным скорее для статистики, поскольку на какие-либо новые сведения о зоне никто не рассчитывал. Целью было еще раз самым тщательным образом осмотреть эту территорию, заглядывая под каждый камень, чтобы не осталось чувства, что что-то недоделали. Профессор последний раз проанализировал накопленную за три похода информацию, и у него не осталось и тени сомнения, что они совершали самые настоящие путешествия в прошлое. Неопровержимыми доказательствами тому послужили и полученные из Центра метеорологических исследований данные о предполагаемой температуре воды на определенных глубинах в этой области 14 марта и 19 июля 1933 года, а также 5 апреля 1934 года, вычисленные на основании зафиксированных температур воздуха и океанских течений, направлений ветра, осадков, и прочее, и прочее. Эту работу пришлось хорошо оплатить, зато совпадение с показаниями датчика температуры "Краба-2" оказалось очень близким -- с разницей всего в один-два градуса. Учитывая, что последнее посещение "зоны" было запланировано на 26 октября, в Центре были запрошены также данные и на эту дату в 1934-м году.
   Несколько странным казалось то, что за пятьдесят пять лет океанское дно именно в этом месте поднялось на десять-пятнадцать ярдов, когда за пределами "зоны" изменения составили не более ярда, максимум двух. Но с этим фактом оставалось просто смириться, не найдя ему вразумительного объяснения -- как, впрочем, и с куда более серьезным фактом возникновения чувства ужаса.
   Хиллборн наверняка знал, что вместо 26 октября 1989 года на экране высветится дата 26 октября 1934 года, вместо четверга -- пятница. Как и в прошлый раз, он держал руку наготове возле тумблера включения преобразователя, только экраны были не надеты, а лежали у каждого члена команды на коленях. Как и в прошлый раз, в рубке управления находились рядом с профессором капитан Талбот и его помощник.
   Как и в прошлый раз, пересечение границы "зоны" не прошло незамеченным из-за канонады хлопков, которые были, казалось, более громкими, чем раньше. И это стало первым несовпадением с прогнозами Хиллборна: судя по данным Центра метеорологических исследований, разница с сегодняшней температурой не должна была составлять больше четырех-пяти градусов. Но недоумение по этому поводу было совсем недолгим, поскольку сразу же обратила на себя внимание совершенно неожиданная дата: 2044, октябрь, 26, среда... При этом надсадно запикал локатор, и резко изменилось изображение на экране -- перед лодкой как будто выросли стены. Гарри в то же мгновение уменьшил скорость передвижения, почти остановив лодку, и переглянулся с капитаном, который нервно скомандовал:
   -- Выведи на экран эхолот!
   После этого сразу же стала понятной причина беспокойства локатора. Уровень океанского дна поднялся вдруг на двадцать три ярда, и скалы, находившиеся в 1934-м году на расстоянии пяти кабельтовых, стали теперь ближе и массивнее. Теперь -- значило через сто десять лет.
   Хиллборн похолодел от мысли, что они сейчас могли просто в лепешку разбиться о скалистое дно, входи они в "зону" на большей глубине -- под килем лодки оставалось всего два с половиной ярда! Коварству зоны "дабл-ю", воистину, не было предела.
   -- Смотрите, опять пятьдесят пять, только в другую сторону. Они что, других чисел не знают?
   До того, как Гарри сказал это, Хиллборн уже сосчитал разницу с сегодняшним временем. Но его занимало другое. Канонада хлопков за бортом ясно дала понять, что температура воды в "зоне" сильно отличалась от наружной. А обшивка многострадального "Краба-2" и так вся в трещинах. Совсем не праздным оказывался вопрос -- выдержит ли она? Но теперь уже терять было нечего. Лодка продвигалась внутрь зоны "дабл-ю".
   Вид подводных скал составлял такой контраст с тем, к чему они уже привыкли за предыдущие походы, что все трое, как завороженные, смотрели на экран. Как все изменилось! Чем дальше от границы "зоны", тем скалы становились какими-то более мрачными, зловещими. Они почти сплошь были покрыты странной растительностью, которая производила впечатление гнилого болотного ила, только очень крупных размеров. Во многих местах эта растительность имела вид вполне наземных кустарников и деревьев, черных, полуразложившихся и облепленных уже морскими водорослями. Тут и там сновали стайки крупных и мелких рыб, причем среди них попадались совершенно непривычные взгляду экземпляры.
   И тут они наткнулись на нечто такое, что сразу же привлекло их внимание. В разломе скалы торчали обломки стен и перекрытий современного земного здания из железобетона!
   Капитану не потребовалось напоминать своему помощнику о необходимости фотографирования. Гарри медленно обходил скалу, на которой приютились развалины здания, включив прожектор -- он высвечивал мельчайшие детали. У Хиллборна сжалось сердце; ему пришло на ум сравнение с легендарной Атлантидой. Чтение исторических романов или кадры из фильмов, рассказывающих о днях величия могущественных империй прошлого, всегда вызывали у него грусть и сожаление о чем-то ценном, но безвозвратно утраченном... Его печальные размышления прервала команда Талбота, произнесенная в микрофон:
   -- Том и Пьер, приготовьтесь к выходу в море.
   Он обернулся к помощнику:
   -- Гарри, ты их поведешь.
   Гарри кивнул, встал из-за пульта и направился к двери, но его задержал зуммер, зазвучавший одновременно с загоревшейся над дверью лампой синего цвета.
   -- Этого только нам не хватало, -- сказал он. -- Радиоактивное заражение.
   На пульте в этот момент тоже засветилась клавиша. Талбот нажал на нее, раздался голос Тома:
   -- Капитан, может не стоит выходить наружу? Я только что сделал анализ воды... -- Он замолчал, и Талбот нетерпеливо поторопил его:
   -- Ну, что ты там нашел?
   -- Во-первых, радиоактивное заражение воды в полтора раза превышает предельно допустимый уровень. Специальные скафандры мы оставили и в этот раз на базе. А еще... капитан, похоже, что здесь применялось бактериологическое оружие. В пробе присутствуют вещества, которые, насколько я знаю, можно получить только при нейтрализации альфа-этил-изоникоти...
   -- Ладно, давай без этих твоих химических заморочек. Насколько это опасно?
   -- Трудно сказать. Тут еще какие-то соединения, которые мне вовсе не удалось идентифицировать... И вообще, капитан, если бы вы знали, сколько в этой воде всякой гадости!
   -- Капитан, -- Гарри, едва дождавшись паузы между словами Тома, поспешил вставить и свой вопрос, -- почему же уровень радиации внутри лодки только в три раза меньше, чем снаружи? Световая сигнализация срабатывает, когда он достигает половины от предельно допустимого... Мы не пробыли в "зоне" еще и получаса!
   Не отвечая помощнику, капитан, нажав клавишу, соединился снова с биохимиком:
   -- Том, определите, не меняется ли уровень радиации за бортом.
   Том отозвался тотчас же:
   -- Не меняется. Он стал таким сразу после пересечения границы и остается постоянным.
   До сих пор молчавший Хиллборн тоже обратился теперь к Талботу, стоявшему ближе к пульту управления:
   -- Капитан, какая температура воды за бортом? Она была вне "зоны" сорок восемь градусов.
   -- Теперь семьдесят пять.
   При этих словах Хиллборн и Гарри так изменились в лице, что и Талбот вспомнил об их экспериментах с лоскутом, вырезанным из наружной обшивки "Краба-2".
   -- Вот дьявол! -- зло выругался он. -- Гарри, какой сейчас уровень радиации внутри лодки?
   -- Уже в два с половиной раза меньше, чем снаружи. Скоро начнем светиться, -- хладнокровно пообещал помощник капитана.
   Снова зажглась клавиша на пульте.
   -- Капитан, так нам выходить наружу? -- спросил Том.
   Талбот молчал. С одной стороны, у них впервые появилась возможность что-то разузнать о загадочном содержимом зоны "дабл-ю". С другой -- в инструкции Крайсуотера относительно сегодняшнего посещения не оставалось места для случайного развития событий: еще раз прочесать зону, чтобы информация о ней стала более полной, а затем передать всю эту информацию Службе Безопасности. Что бы там ни находилось, теперь это их уже не касается.
   В дополнение к устному инструктажу команды "Краба-2", проведенному командиром базы сразу после первого похода сюда, 24-го октября некий Кэйси, крупный чин из Службы Безопасности, взял с каждого из них еще и письменное обязательство о неразглашении каких-либо сведений обо всем, связанном с зоной "дабл-ю". Он отнесся очень хладнокровно, если не сказать равнодушно, к их эмоциям по поводу всего пережитого ими в зоне "дабл-ю" -- казалось, его вообще ничто на свете не могло удивить. И тот или иной лишний факт для него ничего не значил. Получалось, что только команду "Краба-2" -- ну, и, наверное, Хиллборна, -- по-настоящему волновала загадка зоны. Но если ее и можно было разгадать, то ценой, как минимум, облучения команды. Имел ли Талбот сейчас на это право?
   -- Нет, Том. Выходить наружу не будем... Гарри, уходим курсом зюйд-вест.
   Хочешь, не хочешь, но даже Талботу приходилось смириться с обоснованностью утверждения профессора, что первые четыре цифры на экране компьютера, обозначающие год, отображают вполне реальное время. Не поверить в то, что пейзаж за бортом "Краба-2", который они наблюдали в настоящую минуту, был из двадцать первого века, было нельзя. Как иначе объяснить появление здесь обломков давно разрушившегося и погрузившегося в океан железобетонного здания, и вообще такое изменение внешнего вида скал? Стало быть, надо было поверить и в то, что предыдущие путешествия они совершали на столько же лет назад. И вот теперь, когда разгадка казалась такой близкой, они опять вынуждены отступить.
   Молча и в последний раз они смотрели на то, как постепенно понижаются и редеют скалы, исчезает странная растительность. Похоже, всем им было одинаково грустно. Когда время вернулось на место, скалы отскочили вниз и в стороны -- всё. Занавес, приподнявшийся над будущим, снова опустился. Оставалось расползтись по каютам и дожидаться прибытия на базу. Чем дальше отсюда, тем легче представить все это не более чем фантастическим сном.
  
   8
   -- Стивен, на базе "Краб-2" должен стать в док номер шесть, -- сказал капитан Талбот.
   До атолла Гиедо-Дарсиа оставалось не более двадцати минут ходу.
   "Вот и всё..." -- подумал Стивен.
   Он давно уже не чувствовал себя так тоскливо. Док номер шесть на базе называли "кладбищем". Когда раньше Стив слышал это, он не мог предположить, что настанет время, когда смысл этого слова так больно его заденет. "Краб-2" был третьим кораблем, на котором ему довелось служить; первым был катер береговой охраны. На эсминце -- там же служил и Талбот -- Стив ходил почти год. Но к этой маленькой уютной субмарине он привязался, как к родному дому. И теперь его нужно списать. Прав был Гарри, когда говорил, что злополучную зону "дабл-ю" надо было взорвать ко всем чертям еще при первом посещении! А еще лучше было бы никогда ее не видеть и не слышать о ней. Стив испытывал какое-то чувство вины перед "Крабом-2" -- ведь это именно он тогда стоял на вахте, он привел туда лодку.
   Талбот, выходя из рубки управления, открыл дверь -- в помещение ворвались звуки музыки, доносившиеся, видимо, из открытой каюты помощника капитана. Между переборками "Краба-2" билась -- в последний раз -- песня о золотой подлодке в оригинальном исполнении Ричарда Старки. Пожалуй, Гарри включил ее слишком громко -- специально, что ли?
   ... Мы живем на подлодке золотой,
   Лодке золотой, лодке золотой.
   Мы живем...
   Капитан закрыл за собой дверь. У Стивена в глазах стояли слезы.
  
   Глава IV
   1
   Профессор прочитал блокнот Мак-Грэйва и теперь откинулся на спину, заложив руки за голову. Барри, увидев, что хозяин освободился, решил поиграть с ним. Хиллборн понимал его без слов; он привстал, поднял валявшуюся рядом палку и сделал вид, что бросил ее, замахнувшись в сторону озера, а когда Барри побежал туда, бросил совсем в другую сторону. Уши у Барри трепыхались на бегу, как намокшие под дождем флаги, причем правое напоминало флаг Японии наоборот: фон был ярко-красно-рыжим, а в центре располагалось круглое белое пятно. Барри поискал палку, но быстро понял, что его надули, и принялся утюжить носом траву в обратном направлении. Найдя палку, он принес и положил ее в двух ярдах от хозяина, не забыв выговорить ему за обман. Хвост его, однако, не скрывал своего удовольствия, мотаясь из стороны в сторону. Больше Хиллборну не удалось обмануть спаниеля: он хоть и дергался, почти срываясь с места, но бежал за палкой только когда видел, что она уже в полете.
   Мак-Грэйв тоже закончил чтение и сидел на подстилке, обхватив руками колени и задумчиво глядя на озеро.
   -- Ну, теперь, Барри, иди, прогуляйся, мы еще поговорим, -- сказал Хиллборн и продолжил, уже обращаясь к Джеймсу:
   -- А вы тоже быстро читаете!
   -- Профессиональный навык, -- отозвался тот, но продолжать разговор не торопился. В молчании прошло несколько минут.
   -- Вы, наверное, знаете, Джеймс, -- начал Хиллборн, -- о такой теории, по которой всех представителей иных цивилизаций, посещающих нашу планету, делят на черных и белых в соответствии с их намерениями?
   -- Да, что-то такое слышал.
   -- Как вы думаете... -- но Хиллборну не пришлось договорить. Они услышали из-за озера, слева, злобный отрывистый лай, -- Джеймс даже не сразу сообразил, что это лаял Барри, захлебываясь от ярости. Хиллборн вскочил на ноги и громко крикнул:
   -- Барри, ко мне!
   Лай прекратился не сразу, но скоро Барри появился из зарослей, все еще рыча и оглядываясь назад. Хиллборн погладил собаку, приговаривая:
   -- Ну, дружок, успокойся, ты умница, хороший пес! Сходи-ка лучше, принеси мне сумку, хорошо?
   Барри побежал за сумкой, а Хиллборн опять уселся рядом с Джеймсом.
   -- Вы не курите? -- спросил он.
   -- Нет, давно не курю. А вы разве курите?
   -- Я? Нет, только балуюсь иногда...
   Хиллборн достал из сумки сигареты и зажигалку. Прикуривая, он взял в руки блокнот Мак-Грэйва и свои записи, перелистал их и положил на траву сбоку от себя. Он молча затягивался сигаретой, и тут Джеймс увидел, что в руке у Хиллборна, которой он опирается на траву прямо возле блокнота и своих бумаг, горит зажигалка, и от ее пламени уже принялись гореть листы бумаги. С опозданием Джеймс наконец понял, для чего Хиллборну понадобились сигареты. Он молча наблюдал, как разгорается блокнот -- пламя усиливалось, раздуваемое откуда-то вдруг взявшимся ветерком. Хиллборн обернулся и, сделав вид, что только сейчас увидел, что случилось, произнес:
   -- Вот незадача! Пропали наши бумаги, Джеймс! Беда с этой зажигалкой, давно собирался ее выкинуть. Видимо, пришла пора! -- и он с видимым удовольствием потянулся, а потом сунул зажигалку в карман.
   Бумаги догорали, Хиллборн потеребил их палкой, чтобы сгорели полностью.
   -- Похоже, нам пора собираться? -- спросил он Джеймса.
   -- Вы что-то начали говорить о черных и белых цивилизациях, -- напомнил тот.
   -- Ах, да. Я хотел спросить ваше мнение по поводу случаев, о которых мы с вами прочитали. Как вы думаете, здесь присутствуют черные или белые силы?
   Джеймс пожал плечами:
   -- Право, не знаю.
   -- Я тоже не знаю наверняка, могу лишь предполагать. И думаю, что нам не придется слишком долго ждать, чтобы наши предположения подтвердились, либо... либо наоборот.
   Уже проехав полпути по лесной дороге к шоссе, Хиллборн сбавил газ и, держа руль одной рукой -- дорога была прямой -- достал небольшой чистый листок бумаги, молча написал на нем что-то. Он протянул этот листок Джеймсу, приложив к нему еще карточку, вытащенную из кармана сумки, со словами:
   -- Вот моя визитка. Ближайшие дни я буду очень занят. Но дня через три-четыре позвоните мне, хорошо?
   Джеймс прочитал на листке бумаги: "Четверг, 1030-1040, Катрин" и номер телефона. Ниже было написано слово "запомните" и рядом нарисована горящая спичка. Сегодня была среда.
   Весь следующий отрезок пути до города Хиллборн, не уставая, рассказывал о гуманоидах, прилетавших на Землю и оставивших свидетельства тому на разных континентах. Он не забывал повторять время от времени что-нибудь типа:
   -- Помните, там, где вы читали о посещении Мексики летающей тарелкой в 1947-м году?
   То, что было якобы написано в блокноте редактора о неопознанном летающем объекте над Индийским океаном, Хиллборн снабдил таким ярким комментарием, что сомневаться в существовании этого рассказа не приходилось. Джеймс только восхищенно поблагодарил Хиллборна в конце пути за его увлекательные рассказы, на что профессор ответил:
   -- Должен же я был хоть как-то компенсировать вам, что я не Эрнст Гилбор!
  
   2
   Кронтон и не заметил, как спаниель профессора, обогнув озеро, оказался возле него. Он остановился ярдах в четырех, зарычал, потом чихнул, а потом принялся злобно и громко лаять, подвигаясь к Кронтону все ближе -- с намерением, видимо, укусить его за ногу. Кронтон смотрел на собаку и соображал -- как же с ней поступить? Застрелить? Или всадить в нее ампулу со снотворным? И то и другое было совсем ему не на руку, поскольку полностью его "засвечивало". На выручку пришел Хиллборн, позвавший спаниеля; тот, для порядка погавкав еще, убрался. Кронтон ждал теперь, когда же Мак-Грэйв и Хиллборн продолжат разговор, и вдруг увидел, что из-за спины профессора поднимается какой-то дымок. Он переместился немного влево и тогда увидел и пламя -- он жег бумаги! Заметает следы? Тем хуже для тебя, профессор! Можно подумать, что это что-нибудь изменит. Не захотите ли попробовать, что такое интенсивный допрос, мистер Хиллборн и мистер Мак-Грэйв? Будете рассказывать, перебивая друг друга, что же было написано в тех бумагах. Ничто теперь не могло испортить Кронтону его приподнятого настроения -- его карьера была в его собственных руках, на магнитофонной ленте.
   Больше ничего существенного не произошло. Передав наблюдение своим помощникам, Кронтон занес фотопленку в лабораторию, а сам отправился пообедать с чувством исполненного долга.
   За фотографиями он зашел через час. Он не начинал еще писать отчет -- не любил приступать к работе, пока для нее все не было приготовлено. Он перемотал ленту магнитофона в начало, уселся в кресло и принялся слушать диалог профессора с редактором, не пропуская ничего и пытаясь "свежим глазом" оценить, не содержится ли какой полезной для него информации в пустых на первый взгляд разговорах по пути на озеро. Он обратил внимание на вопрос профессора, не было ли у редактора утром необычных встреч, и еще раз отметил, что нюх у него отменный. Но своих подчиненных Кронтон тоже ни в чем не мог упрекнуть. Кассета с записью разговора в дороге кончилась, он поставил вторую.
   Предвкушая, как прозвучит ключевая фраза профессора об острове, Кронтон развалился в кресле и закрыл глаза. Пауза была, казалось, слишком длинной.
   -- "...Неплохо освежились -- как вы считаете, Джеймс? А теперь, видимо..."
   Кронтон остановил ленту. Что за черт? Не может быть, чтобы он ошибся. Он перемотал ленту назад, включил магнитофон снова... Самой главной фразы профессора на кассете не было.
   У Кронтона почему-то затряслись руки. Он снова перемотал ленту в начало и прослушал ее до конца. Сомнений не было -- этой фразы не существовало. Как это могло произойти? Магнитофон, который писал с "жучков", навешанных на одежду редактора и профессора, был включен все время -- с момента их установки и даже по настоящий момент он писал, только уже на другую кассету. "Самая нужная" фраза была сказана профессором на том берегу озера, куда они плавали "освежиться". С нее началась -- должна была начаться -- запись на магнитофон "пушки". Кронтон включил этот магнитофон только один раз -- сразу, как "поймал" голос Хиллборна, и выключил тогда, когда они направились к машине, будучи уже одетыми. Он бы еще понял, если из-за неисправности аппаратуры (чего не могло быть, ведь при выдаче аппаратуру всегда проверяют) запись не получилась вовсе. Но почему запись началась со слов, сказанных на другом берегу озера, если в наушниках он слышал одинаково хорошо все слова -- этого Кронтон не мог понять.
   Помассировав виски, чтобы вернуть голове способность соображать, Кронтон стал думать, что теперь делать. Целью его операции было выяснить, не будет ли беседа профессора с редактором содержать криминал. Криминал налицо. Но получается, что доказательств этому у него нет. "Можно, конечно, -- подумал вдруг Кронтон, -- добавить эту фразу", он запомнил не хуже магнитофона и слова, и интонацию. Сымитировать можно все, что угодно, в том числе и голос профессора. И он не сможет отказаться от своих слов -- он тоже знает, что произносил их. Но все дело в том, что Кронтон должен положить отчет на стол Мэйлу не позднее, чем -- он посмотрел на часы -- о, Боже, уже через полтора часа!
   Кроме того, существовала еще одна сложность: в Службе Безопасности не были приняты горизонтальные связи между сотрудниками разных отделов. Для записи на пленку имитации голоса профессора необходимо было обратиться в отдел звукозаписи, заявку для этого должен был дать Мэйл. Даже если бы Кронтон в обход шефа стал этим заниматься, Мэйлу очень скоро это стало бы известно. Кронтон почувствовал себя загнанным в угол. Получалось, что не он поймал Хиллборна, а Хиллборн -- его. Он представил себе, как будет рад его неудаче Кэйси. Злорадству его, конечно же, не будет конца. И как будет взбешен Мэйл, когда узнает, что фразы, уличающей Хиллборна, не оказалось на кассете. Кронтон почти слышал, как Мэйл кричит на него:
   --... Вы что, круглый идиот? Не справиться с таким простым заданием!..
   Кронтону очень не хотелось считать себя круглым идиотом. Хотя и возразить против слова "идиот" он не мог; а круглым он был, или овальным -- это уже было несущественно. Теперь прощай навсегда, моя карьера! До старости придется корпеть каким-нибудь наладчиком аппаратуры, или еще хуже -- ворота гаража открывать и закрывать. А если он попытается вырваться из стен Службы Безопасности, то... Но дальше он не хотел давать волю воображению: тем, кто не сумел поладить со Службой Безопасности, места под Солнцем уже не оставалось.
   У Кронтона нехорошо засосало под ложечкой. И привкус гнилой капусты во рту стал почти тошнотворным. Просидев несколько минут, он ничего не придумал, только голова разболелась. И тут вдруг к нему пришла совсем простая мысль. Как это он сразу не сообразил? Судить о содержании разговоров профессора с редактором Мэйл будет на основании отчета Кронтона и приложенных к нему фонограмм. Прочитать мысли Кронтона Мэйлу будет гораздо труднее. И если Кронтон не станет никому говорить о той фразе Хиллборна, то никто о ней и не узнает. Нет криминала -- ну что сделаешь? На нет и суда нет. Хотелось, конечно, испортить Хиллборну остаток жизни -- ох, как испортить! Но не ценой же собственной испорченной жизни.
   Кронтон положил на ладонь кассету, подошел к открытой форточке и представил, что выпускает на волю сидевшую до этого момента в клетке канарейку.
   -- Я тебя отпускаю, профессор, -- произнес он.
   При этом он почувствовал, что перестал испытывать к Хиллборну антипатию. Собственно, лично ему тот ведь не сделал ничего плохого. Профессора было даже за что уважать, вспоминая сегодняшний день. И он уже почти верил в то, что решение -- отпустить профессора "чистым" или нет -- зависело целиком от его, Кронтона, прихоти.
  
   3
   Джеймс позвонил по телефону, который дал ему Хиллборн, в тридцать две минуты одиннадцатого. Для этого он воспользовался автоматом за три квартала от отеля. У Катрин был приятный, глубокий голос; Джеймс назвал ей свое имя, и она сразу же сказала, что профессор просил встретиться с ним сегодня в пять часов после полудня на том же месте, где и вчера.
   Всю свою вчерашнюю верхнюю одежду Джеймс внимательно просмотрел. Как ни странно, он ничего подозрительного не нашел, хотя после вчерашних откровений Хиллборна был уверен, что напичкан микрофонами. Впрочем, он и не знал, как они выглядят.
   Хиллборн подъехал на такси и сразу же его отпустил. И они тут же "поймали" другое. Джеймс не пытался следить за дорожными указателями и запоминать, куда они едут -- он доверял Хиллборну, как старому другу. Они отъехали от города миль, наверное, десять, свернули на более узкую, но тоже идеально ровную дорогу, которая их и привела к небольшому и очень симпатичному коттеджу за решетчатым забором с каменными столбиками. На одной из решеток висела табличка с надписью: "Частная собственность. Охраняется законом". Выйдя из такси, они нажали на кнопку звонка у калитки. Замок щелкнул -- можно входить. На пороге дома их встретил довольно высокий, почти лысый мужчина с густыми черными усами.
   -- Очень рад вас видеть, Эдвард, -- с каким-то неуловимым акцентом приветствовал он профессора. -- И вашего друга тоже. Проходите.
   Хозяина дома звали Аркадий, его жену -- Элеонора. Он был еврей, однако здесь все называли его русским -- он эмигрировал из России девять лет назад.
   -- Если не возражаете, я сначала предложу вам попариться в русской бане, с дубовыми веничками, а потом уже вся остальная программа, хорошо?
   Хиллборн ответил согласием за себя и Джеймса, как будто само собою разумелось, что их мнения совпадают.
   После обжигающего пара с дурманящим ароматом дубовых листьев прохладная вода бассейна освежила и придала телу легкость, почти невесомость. Завернувшись в простыни, они втроем сидели на кухне и пили чай.
   -- Ну вот, -- сказал Хиллборн, -- теперь можно и поговорить без боязни попасть в архив Службы Безопасности.
   -- Это правда, -- подтвердил Аркадий. -- В этом доме микрофонов нет, кроме тех, что вы принесли с собой.
   -- Я искал, -- сказал Джеймс, -- но ничего не нашел.
   -- Это еще не доказательство, -- возразил Хиллборн. -- Какие бы они были профессионалы, если бы вы сразу обнаружили их работу? А сюда я приезжаю, когда становится совсем невмоготу. Правда, последние годы делаю это нечасто, чтобы не навлечь неприятностей на гостеприимного хозяина.
   -- Да, что не часто, так это точно, -- с нарочитой обидой заметил Аркадий, подливая всем горячего чаю.
   -- Джеймс, мы с Аркадием дружим уже восемь лет, так что при нем вы можете говорить все, что хотели бы сказать мне.
   -- Я это уже понял, -- улыбнулся Джеймс. И в чем состоял акцент Аркадия, он, кажется, уловил: в излишне правильном произношении английских слов.
   -- Эдвард, -- начал Джеймс, -- вчера вы, мне кажется, так и не высказались до конца о черных и белых силах. И я не совсем понял, что вы имели в виду? И почему вы считаете, что скоро мы должны получить подтверждение вашего мнения либо опровержение его?
   -- Имел в виду я вот что, -- сказал Хиллборн. -- Подводная лодка, на которой я имел честь бывать в районе острова Сент, являлась боевой единицей военного флота. И хотя частью ее задач были и исследования -- геологические, климатические и какие там угодно еще, но в главном это все завязано на военные цели. И вот какая-то непонятная, неведомая сила вдруг встает на пути достижения военных целей. Ведь как экипаж лодки ни пытался, он не смог обнаружить, что же находится в этом месте сегодня. За полвека, или через полвека от настоящего момента -- пожалуйста, смотрите: ничего здесь нет. И пока я не прочитал ваши записи, я не знал вообще, что в этом месте сегодня есть остров. А тем более о том, что на нем живут люди, занимаются вполне мирными делами, никому не мешают и не угрожают. Я не представляю, каким образом эти мирные люди могли бы поставить столь надежный заслон на пути подводной лодки без помощи посторонней силы, обладай они даже сверхфеноменальными способностями. Как вам кажется, до этого момента в моих рассуждениях имеется логика? -- спросил он Джеймса и Аркадия.
   Хозяин дома слушал, стараясь не мешать беседе гостей своими вопросами, хотя по лицу его было видно, что предмет их разговора пробудил и в нем интерес. Джеймс кивнул.
   -- Вот теперь, -- продолжал Хиллборн, -- и напрашивается вопрос, черные это силы или белые. И очень хочется поверить ощущению, что белые. Все-таки они защищают мирных жителей острова от вмешательства в их дела вооруженных людей. А что же касается подтверждения этого мнения, то оно, мне думается, уже состоялось. Вчера Барри однозначно дал нам понять, что у озера мы были не одни. Стало быть, мои опасения и меры предосторожности оказались не напрасными. За три с лишним года знакомства со Службой Безопасности я успел не однажды убедиться, что в ней работают профессионалы, и обмануть их весьма тяжело. Думаю, что нашей вчерашней встречи они ждали давно, дорогой Джеймс. И, наверное, готовились к ней. И им, несомненно, очень было интересно прочитать ваш блокнот; но он сгорел, мы благополучно доехали домой и сегодня снова сидим и разговариваем. Не думаю, что в этом "виновата" нерасторопность Службы Безопасности. Похоже, что мы смогли выйти сухими из воды нашего озера. И если это так, то возможны два варианта: либо мы сами оказались такими умными, что смогли их перехитрить, либо и нам что-то или кто-то помог. Более приятен, конечно, первый вариант. Но мы не знаем, какой имеет место на самом деле. В любом случае мы должны поблагодарить судьбу за благосклонность.
   Джеймс молча слушал Хиллборна. Он выглядел таким отрешенным, что Аркадий спросил:
   -- Как вы себя чувствуете? Может быть, с непривычки русская баня подействовала на вас плохо?
   -- Нет-нет, что вы! Все прекрасно! Я просто не могу прийти в себя от того, что прочитал в записях Эдварда. Когда я ехал сюда, я думал, что мой друг Ричард называл этот остров таинственным только потому, что на нем животные ведут себя иначе, чем в других местах. Но оказывается, что таинственность начинается не на самом острове, а еще в океане, там, где какая-то неведомая сила противостоит людям, вознамерившимся проникнуть на остров, чтобы сделать его частью своего полигона. А те ничего не подозревающие несколько десятков человек, что на этом острове живут, похожи на детей, играющих в песочнице и не знающих, что совсем рядом, за забором, идет самая настоящая война. И что какой-нибудь шальной снаряд может в любую минуту залететь и к ним в песочницу и разорваться прямо у них в руках. Не знают они и того, что через полвека острова уже не будет, что на этом месте будут плавать продукты распада веществ, образующихся в результате применения бактериологического оружия...
   -- Это только предположение, Джеймс, -- как можно мягче возразил ему Хиллборн. -- Просто на данный момент найденные в пробах воды химические соединения не могут быть получены иным путем...
   -- Очень жуткое предположение. Не хотелось бы, чтобы оно оказалось правдой, ведь нашим детям еще жить на этой земле.
   Пытаясь как-то отвлечь Мак-Грэйва от этой темы, Хиллборн спросил:
   -- Джеймс, а у вас не было намерения рассказать мне что-то кроме того, что я прочитал?
   -- Было. И не только рассказать, но и спросить вашего совета, как психофизиолога...
   -- Я чувствовал, что вы не ради удовлетворения простого любопытства пересекли пол земного шара. Рассказывайте же!
  
   4
   Мак-Грэйв начал свой рассказ с того момента, когда они впервые познакомились с Нортриджем. Об этой и последующих нескольких встречах, которые очень быстро сблизили их и сделали настоящими друзьями, редактор не упоминал в своем блокноте, припасая для устной беседы. И теперь он рассказывал профессору о странных болезненных состояниях Питера, -- на это он, конечно, получил согласие Питера перед отъездом, -- не без основания считая, что эта тема должна входить в компетенцию Хиллборна.
   -- Скажите, Джеймс, -- спросил профессор, -- а вы когда-нибудь были свидетелем такого состояния вашего друга?
   -- Нет. Я знаю об этих состояниях только по его рассказам.
   -- Тогда, конечно, желательно разговаривать с самим Нортриджем. Случай весьма своеобразный, но надеюсь, что излечимый. Когда вы увидитесь с ним, передайте, что я буду рад ему помочь, надо только договориться о встрече. Кстати, возможно, что у меня к тому времени сформируется мысль, как облегчить его финансовые затруднения в связи с этими фигурами -- Ромео и Джульеттой.
   -- Спасибо, Эдвард. И, наверное, нам пора собираться по своим домам, поблагодарив и хозяина этого дома за гостеприимство?
   -- Наверное, вы правы, -- согласился Хиллборн, не обращая внимания на Аркадия, принявшегося убеждать их, что они его вовсе не стесняют. -- Только учтите, что такая, как здесь, возможность поговорить нам если и представится, то еще не скоро. У вас не осталось невысказанных вопросов?
   -- Пожалуй, только один, но... -- видно было, что Мак-Грэйв не решается говорить, -- право, не знаю, стоит ли мне задавать его.
   -- Конечно, стоит, раз он вас мучает.
   -- Скажите, Эдвард, что толкнуло вас рассказывать о ваших походах на подводной лодке в эту "зону дабл-ю" мне, гражданину другой страны, после буквально одного-двух часов знакомства, несмотря на то, что вы давали обязательство о неразглашении этой информации? Вы не боитесь, что это может навлечь неприятности на вас?
   -- Представьте, -- усмехнулся Хиллборн, -- не боюсь. Во-первых, потому, что не только мой спаниель, но и я сам немного разбираюсь в людях, и от вас я не жду гадостей. А во-вторых... Вы же сами, Джеймс, совсем недавно сравнивали жителей острова Сент с детьми, играющими в песочнице. И когда меня ставят перед выбором, чьи интересы для меня более ценны -- Вооруженных Сил моей родной и самой могущественной в мире страны, которой я, можете не сомневаться, очень горжусь, или маленького беззащитного ребенка, гражданина совсем другого государства, -- я все-таки выберу интересы ребенка. А любое государство, и в первую очередь самое могущественное, должно таким образом заботиться о своих интересах, чтобы не страдали интересы маленьких детей в любой другой стране. С такой позицией вы согласны?
   -- Конечно... Вы знаете, Эдвард, -- Джеймс смотрел куда-то вдаль. Возможно, он как раз видел перед собой тот загадочный остров. -- Эти две наши встречи, ради которых я ехал сюда, перевернули, кажется, всю мою жизнь. Вы мне верите?
   Хиллборн слегка прищурил глаза, внимательно посмотрев на Мак-Грэйва.
   -- Верю, Джеймс. Мою -- тоже. Приятно, черт возьми, сознавать, что в этом вконец испорченном мире есть место, где даже крокодилы не едят "своих", -- сказал он совершенно серьезно.
  
   Глава V
   1
   -- Папа, а меня мальчишки в классе дразнят "дядей"...
   Алексей слегка отодвинул в сторону разложенные было на столе чертежи -- все равно нужная мысль никак не хотела приходить в голову -- и спросил:
   -- А что, собственно, тебе не нравится? Может быть, имея фамилию Дядинцева, ты хочешь, чтобы тебя называли "тетей"?
   -- Ну папа! Я же серьезно... Мне неприятно, что меня дразнят.
   -- А ты представь, что у тебя фамилия была бы, например, Козлова. Да у вас, кажется, есть девочка с такой фамилией, новенькая, да?
   -- Да, есть. Ее мальчишки дразнят "козел"...
   -- Хм... Они что у вас, не знают, что существуют слова женского рода? Но все равно, это же гораздо хуже, чем "дядя". Разве нет?
   -- Папа, ты как будто не понимаешь! Нам вообще не хочется, чтобы мальчишки нас дразнили, обзывали. А они стали в этом году какие-то ненормальные, как будто не старше стали, а наоборот -- дразнят, за косы дергают, пристают по-всякому. В общем, детский сад какой-то.
   -- Понимаешь, Лена, это у них возраст такой. У них появляется интерес к девочкам, желание как-то с ними общаться, а красиво выразить свой интерес они еще не все умеют...
   -- Скажи, папа, а когда тебе было четырнадцать лет, ты тоже так себя вел с девчонками? Дразнился, за косы дергал, ну, там, приставал по-всякому?
   -- Ты знаешь... Пожалуй, нет. Вот в детском саду я вел себя, как все мальчики, а в четырнадцать лет -- не приставал. Хотя интерес, конечно, был -- что же это за зверь такой -- девчонка?
   -- Зверь, да!?
   -- Ну, не зверь, но все-таки -- малоизученное живое существо, -- засмеялся Алексей. -- Хотя мне было немного проще. Я, наверное, потому и не приставал к девчонкам в классе, что у меня была старшая сестра.
   -- Тетя Таня?
   -- Тетя Таня...
   В этот момент из кухни раздался голос Веры:
   -- Идите ужинать! И поторопитесь -- остывает.
   Когда все уселись за стол, Вера поставила на его середину большую миску, наполненную ароматными и аппетитно выглядевшими оладьями.
   -- Вот! -- сказала она. -- А вы даже и не цените, что я вас деликатесами кормлю.
   -- Ценим, ценим, -- Алексей чмокнул жену в щечку. -- Но не хвалить же тебя заранее. Я когда с работы шел, еще в подъезде запах услышал.
   -- А я -- из комнаты! -- вставила восьмилетняя Юля.
   Алексей с энтузиазмом жевал оладушек, потом как-то остановился и пристально посмотрел на срез наколотого на вилку кусочка.
   -- Но, послушай, ты что же, опять в тесто тмин добавляла?
   -- Да, -- с гордостью ответила Вера, -- я решила еще раз попробовать.
   -- А зачем еще раз? Ты же в прошлый раз пробовала.
   -- Ну, и тебе же понравилось! Ты сам говорил, что вполне можно есть...
   -- Нет, извини, я хорошо помню, что я говорил. Я сказал, что есть, конечно, можно, только тмин мне нравится -- в умеренных количествах -- в квашеной капусте или на соленом сале. А вот, например, хлеб с тмином мне вовсе и не нравится -- я же говорил это, помнишь?
   -- Знаешь, не нравится -- не ешь! -- обозлилась Вера. -- Я так старалась, выготавливала, полтора часа толклась тут возле этой плиты... Ты мне все настроение испортил!
   -- Но Вера, погоди, чего ты сердишься? Ты говоришь, что старалась -- значит, хотела сделать приятное, правда?
   -- Да, именно хотела сделать приятное!
   -- Но когда человеку хотят сделать приятное, то готовят для него то, что ему нравится. Но я же ясно дал тебе понять, что мне тмин в оладьях не понравился, хотя я сказал об этом помягче, чтобы не обидеть тебя...
   -- Да, в прошлый раз ты хотел не обидеть, а сегодня решил, что можно не стараться, да?
   Что тут скажешь? Алексей молча дожевал оладьи, запивая их остывшим за время перепалки чаем, буркнул "спасибо" и пошел смотреть телевизор. Пока шел французский фильм, они помирились -- Вера подсела рядом, положив голову Алексею на плечо. Потом решили привести, наконец, в порядок старый фотоальбом, из которого уже давно стали выпадать фотографии. Лена доделывала уроки, а Юля подсела рядом и поминутно спрашивала:
   -- А кто это? А, это дядя Ваня... А это кто? А вот бабушка! Папа, расскажи про бабушку, папа, пожалуйста!
   -- Ну, я же тебе уже рассказывал...
   -- Еще расскажи. Здесь ей пять лет, да?
   -- Чуть больше. Наверное, пять с половиной...
   На старой, желто-коричневой фотографии девочка, одетая в легкое платьице в цветочек, застыла в какой-то скованной позе, слегка сутулясь. Лицо выглядело не по-детски серьезным из-за глубокой грусти, затаившейся в глазах. На правом кармане платья было небольшое темное пятнышко -- наверное, от какой-нибудь ягоды.
   -- Это где ее фотографировали? В детдоме? -- продолжала спрашивать Юля. -- Она такая грустная... Расскажи, как она попала в детдом.
   -- Я ведь знаю это только по ее рассказам; ей было всего пять лет, когда она потерялась. В общем, они жили в Западной Белоруссии -- тогда это была территория в составе Польши -- недалеко от Вильно. Папа работал в конторе, а мама сидела дома. Потом они вдруг стали говорить, что надо уезжать из этой страны, что здесь, мол, жить становится невозможно... Они долго готовились к отъезду, покупали чемоданы, продавали вещи, которые не надо было брать с собой. Однажды в воскресенье они все вместе -- папа, мама, Аня и Рита, ее сестричка-близнец, -- поехали в Вильно. А там Аня потерялась. Ее приютили какие-то люди, пытались разыскать ее семью, но безрезультатно, а потом отдали ее в детдом. Когда началась война, детдом эвакуировали на восток, в город Куйбышев. Там бабушка и выросла, училась в техникуме, познакомилась с вашим дедушкой, вышла за него замуж.
   -- Дальше я знаю: там родился наш папа, учился в школе, потом в институте, потом его послали работать в Минск, он встретил тут нашу маму, влюбился в нее... Да?
   -- Да, влюбился. И до сих пор никак вылюбиться не может...
   -- Папа, а скажи, бабушка не искала своих родителей, когда выросла?
   -- Конечно, искала. Посылала в архивы бесконечные запросы... Но ей отвечали, что о семье Игловых, уехавших из Польши в 1939 году, никаких сведений в архивах нет.
   -- Ее фамилия была Иглова?
   -- Да. Но бабушка сама уже давно начала сомневаться, правильно ли в детдоме записали ее фамилию. Она посылала запросы и с просьбой проверить близкие по звучанию фамилии, и тоже ничего нет.
   -- Жалко бабушку, правда? -- сказала Лена, давно уже прислушивавшаяся к разговору. -- А почему ее папа и мама захотели уехать? Если бы не уехали, она бы, наверное, их разыскала!
   -- Наверное. Но, может, и не разыскала бы. Время было очень неспокойное. Многие люди тогда и пострадали, и погибли даже без войны.
   -- От сталинского режима?
   -- От сталинского режима. Без серьезных на то причин не покидают Родину. А бабушку жалко еще и потому, что и в детдоме, и в техникуме ей все время приходилось слышать, что она -- дочь недобитых буржуев, угнетателей, которые испугались, что в Советской Белоруссии их заставят трудиться, и потому сбежали...
   Он замолчал, дети тоже притихли.
   -- Пап, -- прервала молчание Юля, -- а теперь расскажи про дедушку.
   -- Про дедушку давай в следующий раз. А то уже поздно, тебе пора спать, завтра придется долго глаза расклеивать!
  
   2
   Выбирая, на что потратить последние гроши перед грядущей зарплатой, Алексей вспоминал, кого и чем он за последнее время баловал: детям покупал по мороженому позавчера, себе пиво -- три дня назад, а Вере цветы -- уже полтора месяца тому, на годовщину их свадьбы. Совершая над собой героическое усилие, поскольку при подуманном вслух слове "пиво" во рту началось интенсивное слюновыделение, он свернул к коммерческому киоску с цветами. Гвоздики, конечно, были не "экстра" -- на такую сумму, -- но с твердыми чашечками. Хотя бы постояли подольше. Ему всегда было так досадно, если цветы, специально выращенные, чтобы радовать глаз, сникали в вазе через два дня.
   Когда Алексей пришел домой, Вера, подрядив Лену почистить к ужину картошку, массировала себе перед зеркалом виски.
   -- Что-то голова побаливает... -- пожаловалась она. -- Ой, Алешка, спасибо! Такие красивые!
   Пока Вера заваривала чай, Алексей собрался поточить за кухонным столом ножи.
   -- Наконец-то! Неделю прошу...
   -- Не неделю, а всего три дня. Это ты от головной боли потеряла счет времени.
   -- У меня голова уже не болит. Просто мне сейчас контролер все настроение испортил. После вокзала, помнишь, короткая такая остановка? Я только успела протиснуться в салон, открываю сумочку, талон достаю, а он подскакивает -- уже поздно, говорит, женщина! Надо, мол, в течение одной остановки пробивать... Ну такой... беспардонный! Пришлось заплатить штраф, представляешь! А у меня завтра денег только на хлеб с трудом хватит.
   -- Ну что ты хочешь -- больной человек. Нормальный ведь человек не пойдет контролером работать в наш общественный транспорт, в нашей стране и в наше постсоциалистическое время. Кстати, мне тоже утром в автобусе "контактный" сосед попался.
   -- Какой?
   -- "Контактный". Ну, я так называю людей, которым даже в пустом транспорте обязательно надо к кому-нибудь прислониться. Я, например, всегда стараюсь найти себе место, исходя из условий равного со всех сторон давления...
   -- Ой, ой, "из условий равного со всех сторон давления", -- передразнила Вера. -- Технарь несчастный!
   -- Почему это -- несчастный? Разве может быть несчастным муж такой женщины! -- он привстал, пытаясь привлечь к себе Веру.
   -- Ну, ну, не отвлекайся, -- сказала Вера, мягко отстраняясь. -- Ты не досказал про своего контактного соседа.
   -- Я вот и говорю. Сколько такому человеку место не освобождай, он все равно будет тебя теснить. Меня такое соседство просто бесит всегда!
   -- Так тебе можно сказать тоже самое: что ты хочешь -- больной человек... Впрочем, ему, наверное, ты кажешься не менее больным человеком, чем он тебе. Особенно когда начинаешь беситься. И вообще, кстати о болезни. Ты обещал на этой неделе сходить к врачу. Почему не идешь?
   -- Потому что я себя нормально чувствую.
   -- Ну почему ты такой дурной! -- Вера всплеснула руками. -- Ну как можно так наплевательски относиться к своему здоровью? Ты можешь ни с того, ни с сего потерять сознание, сидя за столом на работе, и при этом говорить, что нормально себя чувствуешь. А если опять такое случится? И не за столом, а где-нибудь на улице? Мне когда позвонили, я чуть с ума не сошла! Завтра же запишись к врачу, слышишь?
   -- Ну хорошо, хорошо, -- Алексей обнял жену за плечи и прошептал на ухо, чтобы успокоить ее:
   -- Завтра же запишусь...
   Вера сердито посмотрела на него и высвободилась.
   За вечер ее настроение, похоже, так и не улучшилось; Алексей завел на утро будильник, забрался под одеяло и открыл, полусидя в кровати, книгу, но в нее смотрел только одним глазом, а вторым -- за женой, которая в ночной сорочке стояла перед туалетным столиком и размазывала что-то на лице. Нет, ему никак не читалось, он захлопнул книгу и сказал:
   -- Бывают же такие красивые жены! Верка! Ты у меня просто прелесть...
   Вера повернулась к нему, не расслышав:
   -- Что? Ну что ты хочешь, Леша?
   -- Эротики! -- Алексей поднял руки, потянулся и мечтательно закрыл глаза; может же у человека быть такое настроение, когда хочется пошутить?
   Вера, однако, шуток сейчас не понимала.
   -- Эротики? Ты хочешь, чтобы у меня сохранились какие-то желания, когда все, кому не лень, от какого-нибудь дурака в транспорте до начальника на работе, треплют тебе нервы? Когда в доме нет ни копейки денег? Когда я толкусь весь вечер на этой пятиметровой кухне?
   Алексей, давно уже пожалев, что пошутил так невпопад, молча опустился на подушку. Натягивая одеяло до подбородка, он нечаянно задержал взгляд на том месте, которым гордился всего лишь минуту назад. Вера, возможно, нашла бы еще много фраз, начинающихся со слова "когда", но перехватила этот взгляд Алексея. По инерции она выговорила несколько слов, потом села на кровать и... заплакала. Для того, чтобы друг друга понять и успокоить, им еще потребовалось некоторое время.
  
   3
   Звонок в дверь оторвал Алексея от газеты, взятой в руки в первый раз за последние месяца два. Политические дебаты совсем перестали его интересовать -- столько сменилось уже лидеров в эшелонах власти, а сдвигов в лучшую сторону нет.
   "Видимо, и не нужно мне читать газеты, раз не получается", -- решил Алексей.
   За дверью стоял человек среднего роста со спокойным, внимательным взглядом из-под очков на лице, оформленном небольшой овальной бородкой.
   -- Витька?! Не может быть!
   -- Может. Хотя я и сам еще в это не верю.
   -- Ну, проходи, раздевайся. Надолго приехал?
   -- Завтра утром назад.
   -- Командировка?
   -- Да. За прибором.
   -- За каким?
   Виктор покачал головой:
   -- Ты меня за простачка держишь.
   -- Почему?
   -- Ты забыл, что мы теперь живем в разных государствах? Может быть, ты воображаешь, что я первому встречному иностранцу буду рассказывать о государственных тайнах, секретных приборах, да?
   -- Да нет, -- Алексей пожал плечами, -- я не настаиваю. Сейчас я тебя напою...
   -- Вот!
   -- ...и ты сам мне все выболтаешь.
   -- Вот этого момента я жду уже, -- Виктор посмотрел на часы, -- пятьдесят два часа и тридцать минут. Уже мыть руки?
   -- Мой, мой -- будешь колбасу резать. Кстати, ты будешь есть вареную колбасу?
   -- А что?
   -- Да говорят, теперь не всякий кот ест вареную колбасу, которую мы едим...
   -- Знаешь, я сейчас голодный, и потому не такой привередливый, как ваши минские коты, -- Виктор потянулся:
   -- Э-эх! Попадешь к вам в дом -- научишься есть всякую гадость! Валяй, тащи свою колбасу!?
   Оба засмеялись так удачно пришедшейся фразе из любимого в детстве мультфильма.
   -- А где твои? -- спросил Виктор.
   -- На даче. Я тоже завтра поеду.
   -- Может, ты сегодня собирался?
   -- Собирался, но я предупредил, что приеду утром, если меня задержат на работе. Так что все о'кей. И вообще, могу я раз в два или три года провести вечер с другом своего детства?
   -- А я что, против? Картошка своя?
   -- Да, первая, молоденькая. Как только она там растет в таких условиях, без воды, без удобрений... Ты знаешь, сколько теперь стоит навоз? Хорошо, что не знаешь. И дачи у тебя нету -- счастливый. Это же народу для чего участки под дачи раздали? Чтобы народу некогда было на забастовки перед Домом Правительства ходить... Ну да ладно, черт с ними. Давай лучше выпьем за встречу!
  
   -- Сколько же лет нашей дружбе, Лешка? Неужели тридцать?
   -- Тридцать один, -- подтвердил Алексей.
   -- Тогда скажи что-нибудь.
   Алексей согласно кивнул и наполнил рюмки.
  
   -- Жил-был на свете робот по имени Автоматей??. Однажды, собираясь в далекое и небезопасное путешествие, купил он у одного изобретателя электродруга, который имел вид маленького металлического шарика. Его очень удобно было держать в ухе; кстати, так его и звали -- Вух.
   Вух был поистине замечательным другом. По утрам он будил Автоматея веселой побудкой, часто помогал ему полезным советом, знал множество смешных историй... Правда, Автоматей скоро запретил ему рассказывать их, когда находился в обществе, ибо окружающие начинали считать его придурковатым, замечая, что он смеется безо всяких видимых причин.
   Однажды, когда Автоматей плыл на корабле, разразилась страшная буря, и он едва успел прыгнуть в последнюю спасательную шлюпку, которую и выбросило на берег небольшого острова, необитаемого и лишенного всякой растительности. Обдумав создавшееся положение, усугублявшееся тем, что островок этот лежал вдали от морских путей сообщения, Вух посоветовал Автоматею прибегнуть к наиболее легкому в такой ситуации способу прекратить ставшее бесполезным существование -- утопиться.
   Услышав такой совет, Автоматей пришел в ярость. Жестоко обидевшись, он топтал Вуха ногами, бил самыми твердыми камнями, какие только мог найти. Вух переносил все это с величайшим спокойствием; он даже советовал Автоматею, куда его лучше положить, как лучше ударить... Правда, действия Автоматея не причиняли Вуху ни малейшего вреда, ибо он был сделан из редких, очень твердых металлов.
   Вдруг Автоматей увидел, что к острову плывет корабль. Оказалось, что капитан утонувшего судна успел передать в эфир сигнал бедствия прежде, чем оно погрузилось в пучину. Когда корабль пристал к берегу большой земли, Автоматей выразил никому не понятное желание посетить ближайшее металлургическое предприятие, где был паровой молот. Эта причуда была объяснена всеми как следствие пережитых роботом волнений.
   Правда, и весь последующий образ жизни Автоматея отличался от прежнего. Рассказывают, что он то начинал коллекционировать взрывчатые вещества и часто устраивал взрывы у себя дома, потом стал собирать молоты и карборундовые напильники -- а знакомым говорил, что пытается создать новый тип машины для чтения мыслей... Наконец, он стал мешками закупать цемент, как оказалось, для того, чтобы сделать огромную бетонную глыбу, которую он и скатил как-то ночью в ствол заброшенной шахты; и не было потом в округе такого хлама и мусора, которые Автоматей не подобрал бы и не скинул в эту шахту.
   Вряд ли, конечно, эти слухи заслуживают внимания, ибо трудно поверить в то, что все эти годы Автоматей носил в сердце обиду на своего верного товарища.
   Так выпьем же за дружбу, которую не зальешь бетоном и не распилишь никаким режущим инструментом!
  
   -- Даже "коленвал" вкуснее стал, -- выпив, удовлетворенно отметил Виктор и аккуратно закусил водку одной зеленой горошиной.
   -- Сейчас станет еще вкуснее, -- пообещал Алексей, вышел из комнаты и вернулся с гитарой в руках, сдувая с нее остатки пыли. -- Теперь твоя очередь.
   -- Как всегда, не настроена? -- поинтересовался Виктор, беря гитару. -- О, почти звучит! С чего начнем?
  
   4
   За песнями время и водка полились незаметнее. Когда Виктор затягивался очередной сигаретой, Алексей спросил:
   -- Слушай, Витек. Мы вот тут вспоминали мультфильмы, что смотрели в детстве, песни нашей юности... А ты помнишь те острова, что мы придумывали, когда нам было по одиннадцать лет?
   -- Мой назывался "Орел". А твой -- "Сент", и его очертания напоминали три шахматные фигуры, стоящие на общем основании...
   -- И его со всех сторон окружали рифы.
   -- И там были удобные бухты и очень красивые пейзажи... Конечно, помню. А что это ты вдруг?
   -- Ты знаешь, мне уже не один раз снился мой остров.
   -- В этом нет ничего удивительного.
   -- Как сказать. Понимаешь, эти сны приходят какими-то сериалами. И в них я ощущаю себя не самим собой, а другим человеком, причем, всегда одним и тем же. После первых трех-четырех снов -- уже давно это было, несколько лет назад, -- я заметил, что иногда я чувствую, что я как будто остаюсь присутствовать чуть в стороне и наблюдать за происходящими событиями. А иногда перевоплощаюсь полностью и перестаю сознавать себя Дядинцевым, а становлюсь тем человеком, который давно на острове живет, помню всю его жизнь, как свою... Я уже сам над собой стал проводить эксперименты. Я стал ловить себя в момент просыпания, чтобы хоть что-то запомнить. И мне это удалось! Я теперь знаю, что меня -- там -- зовут Питер Нортридж, я гражданин Австралии, мне отец оставил этот остров -- вернее, его третью часть -- в наследство перед своей гибелью. Он там организовал какую-то биолабораторию, которая во время опыта взорвалась... И он просил своего друга незадолго до смерти -- как чувствовал -- уничтожить в случае своей гибели все оборудование и записи результатов опытов, потому что эти исследования были очень необычными, и он не хотел, чтобы они могли быть использованы во вред людям...
   -- И что же это за таинственные биологические эксперименты? -- поинтересовался Виктор.
   -- В результате этих экспериментов дикие животные, обитающие на острове, не нападают на человека.
   -- Практически все дикие животные и так не нападают на человека, если он не делает им ничего плохого...
   -- Крокодилы нападают. А там -- нет. И другие хищники тоже; я сейчас не могу все толком объяснить, но когда я вижу сон, я на сто процентов чувствую себя этим Питером.
   -- Ну и что же здесь удивительного? -- опять спросил Виктор. -- Сны всегда убедительны, даже когда ты участвуешь в чем-то абсолютно нереальном, например, начитавшись космической фантастики. Или другой пример: ты помнишь, в детстве я тебя спрашивал, не снится ли тебе, что ты с кем-то вдвоем катишь какую-то тачку? Мне снился такой сон, и я все не мог разглядеть, кто же мой напарник, помнишь?
   -- Помню. Но здесь другое. Я чувствую совершенно точно, что то, что я вижу во сне, существует на самом деле. И этот человек по фамилии Нортридж, и остров, и все, что на нем. Понимаешь, я его не придумал тогда, больше четверти века назад, просто рассказал о том, что есть. Не понимаю, правда, как я это узнал, не выезжая из Куйбышева дальше пригородного садового участка...
   -- Ну, ты хватил через край. Просто сон -- удивительная штука! Конечно, бывают сны и вещие, и рассказывающие человеку о прошлом жизненном опыте. А бывает, снится то, о чем давно мечтаешь, как уже свершившийся факт. Тебе просто захотелось уйти от текучки обыденной жизни, вот тебе и снятся романтические сны.
   -- Да, но...
   -- Лешка, это все прекрасно. Что ты так разволновался? Снятся тебе красивые сны -- это здорово! Давай выпьем за то, чтобы и сны снились красивые, и в жизни все было хорошо...
   -- Давай... Но все-таки ты меня дослушай. Представляешь, там происходят такие вещи! Я воплощаю в жизнь грандиозный проект. Я делаю музей под открытым небом; это две человеческие фигуры, мужчина и женщина, в масштабе 43:1, и внутри них можно путешествовать. Я так подробно представляю себе их конструкцию, материал, весь процесс изготовления...
   -- Пока что я не услышал ничего такого, что опровергало бы мое мнение. Я уже тебе говорил, что сны бывают очень убедительными. Вот я тебе расскажу...
   -- Нет, погоди, Витя. Дай мне сказать. Сейчас я тебя убедю... Нет, убежу. В общем, слушай... Ты знаешь, как звонить в Вашингтон? -- вдруг спросил Алексей.
   -- Ку-уда?
   -- В Вашингтон.
   -- А при чем Вашингтон к твоему острову?
   -- При том, что Нортриджу надо позвонить в Вашингтон профессору Хиллборну. Ты знаешь, сколько цифр в телефонном номере в Вашингтоне?
   -- Нет. А откуда мне знать?
   -- Вот! -- Алексей победно поднял палец.
   -- Что -- вот? Мне это просто не надо! -- возмутился Виктор.
   -- Так в этом все и дело! Мне-то тоже ведь не надо! Мне-то откуда знать? А я знаю!
   -- Ну и что?
   -- А то, что этот номер мне приснился. И я сейчас по нему позвоню, -- Алексей встал из-за стола.
   Виктор ухмыльнулся:
   -- Тебя ноги уже не держат!
   -- Знаешь, у меня не такой телефон, по которому видно ноги...
   -- Да у-у тебя же язык за-пле-та-ется.
   -- У-у! -- передразнил Алексей. -- У тебя самого запеле... за-пле-та-ется.
   -- Стой! Сейчас время -- второй час ночи!
   -- Правильно. А у них уже вечер. Нет, еще вечер. В общем, не путай меня, я иду звонить.
   Алексей с трудом попал в дверной проем и стал крутить диск телефона в коридоре. Виктор откинулся на спинку дивана; он и не заметил, как задремал. Очнулся он, когда Алексей говорил по-английски:
   -- Да, это судно уже прибыло в Перт. Но теперь я не успею... Хорошо. Да, конечно, я еще позвоню. Хау ду ю ду, мистер Хиллборн.
   -- Ты давно так шпаришь по-английски? И вообще ты как-то протрезвел, -- сказал Виктор, когда Алексей вошел в комнату.
   -- Витек! Ты понимаешь, что я разговаривал с профессором Хиллборном? Ты понимаешь, что это мне не снилось? Это происходит на самом деле, слышишь?
   Витек слышал, но по его лицу было видно, что не понимал. В этот момент зазвонил телефон.
   -- Витька, сними трубку, -- попросил Алексей.
   Пока тот вставал с дивана и шел в коридор, он все боялся, что звонки прекратятся.
   -- Алло... Что? С кем? С Вашингтоном? Да, разговаривали... Сколько? Спасибо...
   Виктор вошел в комнату:
   -- Она мне сказала, что разговор стоит шестьдесят четыре тысячи.
   -- Почти треть моей зарплаты, -- прикинул Алексей. -- С Верой будет истерика.
   Виктор подсел к столу.
   -- Теперь и я стал трезвым. Слушай, Лешка! -- Виктор приподнял со стола последнюю почти пустую бутылку, посмотрел на нее и поставил обратно. -- Тебе не кажется, что мы зря водку пили? Столько продукта перевели!
  
   Глава VI
   1
   Не имеет смысла начинать любое сколько-нибудь важное дело, если нет уверенности в его благополучном исходе; но как определить, где кончается здоровая уверенность и начинается нездоровый авантюризм? Размышления на эту тему случались с Питером в последнее время довольно часто.
   Питер никогда не имел особых претензий к своему Ангелу-Хранителю. Он и сейчас продолжал верить, что его не бросят на произвол судьбы. Хотя ситуация, в которой он оказался благодаря задержке второй партии индонезийского каучука, сильно его угнетала.
  
   Сначала все шло прекрасно. К моменту заключения с Дженкинсом договора о выделении Нортриджу кредита на четыре с половиной миллиона долларов Проект был разработан почти детально. Основная часть его существовала на бумаге в виде черновиков чертежей, планов и спецификаций; но очень многие детали Проекта хранились в голове Питера в виде мыслей. Во все это были вложены пока только его время и труд, не считая затрат на поездки в Канберру и Сидней. Деньги Дженкинса оживили готовый функционировать механизм, как бензин оживляет автомобиль, попав в его карбюратор.
   К северу от того места, где должны были расположиться Ромео и Джульетта, вырыли в глине, предварительно спланировав ровную площадку, полуформы конечностей и туловищ. Потом сверху достроили вторые половины, и эти сооружения стали напоминать что-то среднее между вывернутыми шпангоутами наружу корпусами парусных судов и панцирями экзотических земноводных. Дальше начиналась работа специалистов из "US Plastics". И если в конечностях перед заливкой пенополиуретаном необходимо было лишь смонтировать "кости" скелета и обеспечить места стыковки их с редукторами и шарнирами суставов, то в туловищах надо было проделать еще уйму работы. Во-первых, такой же материал, которым были заполнены конечности, располагался только тонким слоем под кожей, а внутри все заполнялось материалом полупрозрачным, через который слегка просвечивали кровеносные сосуды, внутренние органы, позвоночник, ребра и так далее. Во-вторых -- и на этом этапе подключалась "Crown Electronics" -- требовалось проложить провода и воздуховоды, расположить светильники и вентиляторы... Если вы можете себе представить хотя бы приблизительно, сколько в этом было всяческих тонкостей и трудностей, то вашему воображению можно позавидовать.
   Специалисты, между тем, дело свое знали туго; трудности, возникающие из-за неучтенных фирмой тонкостей -- дело все-таки было новое и необычное -- преодолевали с усердием и безропотно. Поэтому ни у кого не было мысли, что деньги свои они получают даром. Но для Питера главная трудность заключалась совсем не в этом.
  
   Занять крупную сумму денег -- задача непростая; если не вспоминать о том, что ее надо отдавать, да еще с большими процентами. Дженкинсу невозможно было отказать в наличии интуиции. Он совсем небезосновательно опасался, что Нортридж приложит все усилия, чтобы рассчитаться по кредиту за один год.
   Нортридж действительно прилагал все усилия. Он купил более дешевый каучук у маленькой фирмы, а не у "US Rubber" с ее огромными накладными расходами и стопроцентной гарантией качества и сроков поставки; за гарантии надо платить. Он все, что мог, делал своими силами -- то есть, используя собственные руки, четырнадцать рук Команды и всю островную технику. Он загрузил организационной работой Франсуа Портиса; из Перта решать вопросы со столичными и сиднейскими партнерами было легче, чем с Острова, и жалование Портиса было смехотворно малым по сравнению с суммой, которую Питер потратил бы на деловые командировки. Он поручил Франсуа найти способ выгодного вложения незадействованной пока части кредита -- а это была неплохая, на данный момент, сумма: на финансирование первого этапа работ Питер потратил, за три месяца, около полутора миллионов. Он превратил "Диану" в грузовой челнок сообщением Фримантл-Сент, наняв дополнительно четырех человек для ее команды. И наконец, Питер готов был продать больший из двух самолетов отца и даже нашел покупателя -- на тот случай, если и остатка основного капитала не хватит на погашение кредита и процента после первого года.
   Этот год пролетел, как один день.
   Первой неприятностью стала болезнь апельсиновых деревьев. Урожай нельзя было назвать маленьким, но кожица очень многих плодов была поражена светло-желтыми пятнами. Цена на них, естественно, сильно упала. Питер рассчитывал, опираясь на опыт прошлых лет, что вырученной суммы хватит "на жизнь" -- топливо для "Дианы" и другой техники, продукты питания, которые не растут на Острове, и другие необходимые мелочи -- и еще немного останется. Оказалось, что не осталось, еще и тысяч пяти не хватило. А кушать-то хочется.
   Потом в Индонезии пропала партия "копченых листов", без которых нельзя было сделать Ромео. С "Crown Electronics" удалось договориться, а работникам "US Plastics" пришлось оплатить полтора месяца простоя, а после того, как каучук прибыл, остальные три месяца работы -- плюс командировочные -- оплачивать как сверхурочные, то есть с коэффициентом два.
   "Ну что, влип?" -- спрашивал Питера его внутренний голос. Возразить ему было нечего.
  
   2
   Когда позвонил из Вашингтона профессор Эдвард Хиллборн и предложил организовать акционерное общество со Всемирной Организацией Здравоохранения в качестве главного учредителя, Нортридж не раздумывал. В таких случаях принято не раздумывать, а молиться, чтобы не передумали.
   Соучредителями согласились выступить, кроме Хиллборна, еще три медицинских светила международной величины. Контрольный пакет, само собой, оставался у Питера; два десятка акций собирался приобрести и Джеймс Мак-Грэйв. Теперь Ромео и Джульетта превращались в учебный центр для студентов-медиков. Группа из восьми-десяти человек могла приезжать сюда на неделю, путешествовать внутри фигур и изучать, как человек устроен внутри, без помощи скальпеля.
   -- Вы представляете, во что студенты превратят Ромео и Джульетту? -- говорил Вадим. -- Каждому же захочется написать на самом видном месте "Здесь был Вася"...
   -- Сомневаюсь, -- возражал Володя-маленький, -- что наш Вася сможет когда-нибудь сюда приехать.
   -- А вдруг? Но пусть даже не Вася, а Джон, например... Он что, не человек? Ему тоже захочется оставить о себе память.
   -- Я придумал, -- сказал на это Питер. -- Мы сделаем для каждой группы специальные мемориальные доски...
   -- Че-е-го? -- Володя-маленький даже возмутился. -- Они разве сюда помирать приедут?
   -- Почему -- помирать? Мемориальные -- это как раз от слова "память", а не от слова "смерть", -- доходчиво объяснил Питер. -- Сделаем забор вдоль покрывала из мягких плит. Из гипса, например, или из известкового туфа -- его на севере Форта целое месторождение... Выделили группе плиту и резец, и пусть каждый свое имя увековечит.
   -- Ну, шеф, ты -- голова! Обязательно что-нибудь необычное придумаешь...
  
   Предложение профессора поступило как раз вовремя: до последнего срока уплаты процента за первый год оставалось две с половиной недели. По договоренности с ним, деньги поступали на счет Нортриджа через два дня после оформления всех документов. Над той страницей, где надо было указать, к кому должны перейти права на акции и долю уставного капитала в случае смерти настоящего владельца, ручка в руке Питера в нерешительности зависла. Он пошел посоветоваться с Сержем.
   -- Ты что, шеф, с ума сошел? -- совсем непочтительно и потому непривычно спросил Серж. -- Ты сделаешь из серьезного документа братскую могилу. Зачем тебе надо, чтобы мы все были твоими наследниками? На наших счетах в Перте у каждого скопилась приличная сумма из твоего жалования. Запиши своим преемником только Сэма. Его семья это вполне заслужила. Джулия вон на днях едет учиться в столицу, на экономиста... Выучится, приедет и будет всем этим управлять. Мы-то все старше тебя: пройдет несколько лет, совсем стариками станем, а не наследниками...
   Так и решили. Оставалось отвезти документы Мак-Грэйву и рассчитаться с Дженкинсом.
  
   3
   Теперь, когда решение было принято и даже оформлено, с плеч Питера как будто свалилась тяжеленная ноша. Через несколько дней организуется "Ар энд Джей"?, а следом, автоматически, он развяжется с Дженкинсом. Сейчас же, пока до отъезда на пирс еще оставалось час-полтора, его потянуло прогуляться, словно на прощание. Он вышел на южную террасу, постоял с минуту, наслаждаясь игрой предзакатного солнца на каменистых отрогах Восточной Гряды, потом спустился и зашагал к ручью. Взгляд с какой-то необычайной цепкостью выхватывал из придорожных фрагментов пейзажа наиболее живописные картинки: то выбравшиеся из-под земли на тропинку узловатые корни деревьев, то причудливое нагромождение валунов, то узор тени от листьев низко висящей ветки. Выхватывал, словно стараясь запомнить навсегда, словно видя это все в последний раз.
   Подходя к ручью, он подумал, не искупнуться ли перед дорогой, вода должна быть сейчас очень приятной... Вдруг интуитивно, еще не видя, он почувствовал, что место занято. Там, где он так любил спускаться в прозрачную воду ручья, кто-то не спеша ступал в воде, уходя от берега. От ручья его отделял только ряд больших деревьев с толстыми стволами, покрытыми изрезанной трещинами корой. Он приблизился к одному из деревьев. Теперь он видел: в воду входила, запрокинув голову навстречу заходящему Солнцу и запустив в волосы обе руки, Джулия. Она была нагая, и ее платье лежало прямо перед ним, возле дерева. Он прислонился к стволу и смотрел с откуда-то вдруг взявшейся непонятной грустью на ее смуглое тело; вот ее ноги почти полностью в воде, она сложила ладони вместе и нырнула, уйдя в воду с головой, потом легко поплыла, резко взмахивая руками.
   Перед его мысленным взором она возникла совсем маленькой голенькой девочкой, складывающей из камешков на берегу океана дивный дворец; потом подростком, объясняющим ему, зачем надо учиться и как надо управлять хозяйством... Он вспомнил походы "в индейцы", путешествие в Джульетте, многие и долгие разговоры обо всем на свете. Он и не заметил, что Джулия уже плыла к берегу, уже поднялась из воды и шла прямо на него. Он вспомнил теперь, что вот так же застал давным-давно -- лет двенадцать назад -- Синтию, купающуюся обнаженной в волнах океана, и что она вот так же выходила к нему из воды. Очнувшись от воспоминаний, он увидел вдруг Джулию совсем недалеко от себя и почувствовал неловкость от того, что подглядывает за ней. Он собрался было сбежать, но в этот момент Джулия заметила его тоже.
   Первым ее инстинктивным движением было прикрыть руками наготу; но теперь она узнала его и, засмеявшись, опустила руки и таким же легким шагом продолжала идти... к нему. Боже, как она была красива! Девичья еще стройность фигуры не была уже угловатой стройностью подростка; формы ее прекрасно сложенного тела приобрели выразительную и неотразимую женственность. Питер смотрел на нее, и волнение охватывало его, заполняло без остатка все частицы тела. Он как будто парил в воздухе и ничего не видел более, кроме смотрящих прямо ему в глаза бездонных глаз Джулии. Она замедлила шаг и остановилась в нескольких футах от него.
   -- Питер... -- произнесла Джулия, не опуская глаз.
   Ни в ее позе, ни во взгляде не было и тени кокетства; она казалась абсолютно чистым и совершенным созданием Природы и была так естественна, как нераскрывшийся бутон розы на чуть качающемся от ветра стебле. И словно капли росы на лепестках, на ее коже звездочками сверкали капельки воды.
   -- Питер, -- повторила она, -- я скоро уезжаю.
   Только услышав во второй раз свое имя, он вернулся к действительности. Впервые за эти семнадцать лет, что прошли с их первой встречи, она назвала его по имени.
   Это произнесенное вслух слово, словно ключ, отомкнуло двери закрытой доселе комнаты, в которой -- он чувствовал это всегда -- было спрятано что-то волшебное, таинственное и бесконечно дорогое для него. Только теперь он увидел, что было спрятано в этой комнате: он безумно любил Джулию.
  
   Взять ее руки в свои, прижать к себе это трепетное тело и допьяна пить божественный напиток чувства, которое перестало в эту минуту быть тайной для них обоих... Уже протянув руки навстречу Джулии, он ужаснулся -- почему вдруг его ладони стали такими липкими? Слава Богу, что у Джулии у самой руки мокрые от воды, и она, наверное, этого не заметит. Он опустился на корточки возле ее коленей и стал целовать пальцы ее руки, закрыв глаза и даже после этого боясь поднять голову и нечаянно увидеть так близко от себя уже сведшую его с ума тайну ее повзрослевшего тела. Он почувствовал, как пальцами другой руки Джулия гладит его по волосам, затем почувствовал, что она тоже опустилась на корточки перед ним. Он открыл глаза и взял ее за плечи. Он попробовал сказать -- и только судорожно глотнул воздух. Со второй попытки ему удалось:
   -- Джулия, -- прошептал он, -- остановись, пожалуйста. Джулия, любовь моя, -- ему казалось, что он кричит, на самом деле она едва разбирала его слова, -- не делай этого шага...
   Он смотрел ей в глаза и видел, что непонятный смысл его фразы производит на нее медленное действие: она вопросительно наклонила голову, затем посерьезнела и как-то съежилась в ожидании следующих слов, которые должны все объяснить. Тогда, держась за руки, они медленно поднялись и застыли, глядя друг другу в глаза. Пауза стала велика даже для той огромной важности мысли, которую пытался сейчас оформить в слова Питер.
   -- Джулия, -- начал он наконец, -- ты значишь для меня бесконечно много. Я... только сейчас я понял, что уже давно я безумно тебя люблю, -- он предупредил своим движением слова, готовые сорваться с ее губ, прикоснувшись к ним пальцем. -- Но ведь я не могу предложить тебе стать моей женой, ты же так молода, так прекрасна, а я... Я гораздо старше тебя, что я могу тебе дать? Пойми, девочка моя, -- ты достойна гораздо большего!
   Ему опять казалось, что он кричал, что собственные слова оглушили его, как будто заткнули уши ватой.
   Ему хотелось сказать в сотню раз больше, чтобы суметь объяснить ей, насколько безвыходны и мучительно противоречивы его чувства, но он сам понимал, что количество слов уже ничего не изменит.
   Джулия, не пытаясь вырвать своих рук из рук Питера, продолжала смотреть ему в глаза, как будто и не меняя выражения лица. Просто в течение нескольких секунд она повзрослела на несколько лет.
   -- Я твой друг, Джулия, -- сказал Питер. -- А ты?
   Джулия, ничего не говоря, несколько мгновений смотрела, как прежде, на Питера, потом ответила:
   -- Я тоже, любимый... Суа!
   Она наклонила голову вбок, чтобы не встретиться с его носом, закрыла глаза и поцеловала его в губы. Потом высвободила руки и, повернувшись спиной, пошла вдоль смоченной водой линии берега.
   Не в силах выдерживать более эту пытку красотой ее обнаженного тела, Питер повернулся и буквально пролетел, запыхавшись, несколько десятков ярдов, пока чуть не столкнулся со стволом дерева, когда тропинка резко свернула влево. Тогда он обернулся и прислонился к дереву спиной.
   Джулия, уже в платье, стояла на том же месте, где они только что разговаривали. Увидев, что Питер смотрит на нее, она -- совсем как в детстве -- порывисто помахала ему рукой.
  
  
   4
   Через какие-нибудь полчаса Питер должен был отправиться на пирс. Произошедшей только что встречей с Джулией он был совершенно выбит из колеи. Он не замечал ровным счетом ничего вокруг; вернее говоря, глаза видели все, но до осмысления увиденного дело не доходило. Между тем на некоторые изменения в погоде обратить внимание следовало бы. Уже не однажды наступали непродолжительные периоды практически полного затишья, неподвижности, как будто плотность и вязкость воздуха многократно возрастали, и он уподоблялся глицерину. Дышать становилось и тяжело, и тревожно. После затишья вдруг налетал порыв ветра, поднимавший в воздух вперемешку все, что встречалось ему на пути: пыль и мелкий мусор, листья деревьев, капли воды. Потом все успокаивалось.
   Документы давно лежали в кейсе; осталось зайти в Дом Игрек переодеться. Проходя через холл, Питер опять-таки только глазами увидел капли влаги, висевшие на кончиках листьев-пальцев пассифлоры?. "К дождю", -- отметил он машинально, как факт, не имеющий лично к нему никакого отношения.
   Питер переоделся в строгий костюм; в другое время он бы посетовал при этом, что вот он почему-то не может поехать на деловую встречу в кроссовках, спортивных штанах и тенниске. А сейчас он вообще ни о чем не думал; перед его глазами стояла красавица-Джулия, и этот образ вызывал у него почти физически ощущаемую боль. Он причесался, бросил на себя в зеркало последний враждебный взгляд и вышел в коридор. Дошел до лифта... А кейс с документами? Питер остановился в нерешительности. Забыть именно то, что являлось предметом поездки!
   Знак будущего? Питер вспомнил давний, но отчетливо врезавшийся в память разговор с Синтией. Он верил, что все это неспроста. Отложить поездку? Но какое потом будет этому объяснение?
  
   Ливень начался через две мили от Дома Игрек, и в одну минуту небо потемнело, стало свинцово-серым и низким. "Дворники" еле-еле справлялись с потоком воды, мотаясь из стороны в сторону, как бешеные псы на привязи. И как по такой погоде ехать со скоростью шестьдесят узлов? Конечно, этот параметр для "парома" выбран с запасом. Но даже и пятьдесят, и сорок миль в час -- многовато. "Попробую сорок, -- решил Питер, -- а притормозить на пролете придется порезче...".
   Снизив скорость до тридцати пяти миль, Питер двигался по "парому". Фары машины были включены, правда, толку от этого было немного. Но когда до края "парома" осталось ярдов пятнадцать, Питер отчетливо увидел, что зазор между этим краем и торцом автоэстакады противоположного "берега" перестал сокращаться. "Паром" остановился; причем остановка эта явно была вызвана не силами трения, на преодоление которых не хватило бы инерции автомобиля. Похоже, что дойти до конечного положения "парому" мешало какое-то препятствие.
   Оценить хотя бы приблизительно величину зазора между "паромом" и эстакадой было невозможно. Два ярда? Пять? Больше? Затормозить места уже не было -- слишком скользко. Значит, если зазор более двух-трех ярдов, он неминуемо свалится с восьмидесятифутовой высоты, а это -- конец. А если все-таки не больше? Тогда можно попытаться его перепрыгнуть, для чего надо увеличить скорость.
   Сколько мыслей, и за такое короткое время! Но они все не кончались, эти мысли. Вот, например, если зазор все-таки слишком большой, то, разогнавшись, он просто врежется в торец эстакады. Ну и что? Все равно конец, только более быстрый. И Питер, вцепившись в руль и пригнув голову, что было сил надавил на педаль акселератора.
   Передние колеса, бешено вращаясь, ударились о кромку эстакады, затем подпрыгнули вверх.
   "Почему я не пристегнулся сегодня? -- подумал Питер, ударяясь о нижнюю половину обода руля грудной клеткой, а о верхнюю -- подбородком; только это и помешало ему проделать головой дыру в лобовом стекле. -- Машине конец, а жалко."
   На промелькнувшей, как молния, мысли о том, что он все-таки остался жив, он еще даже не сообразил остановить свое внимание.
   Тормозить не потребовалось, поскольку оба передних колеса от удара уперлись в колесные ниши.
   "Хорошо бы, -- подумал Питер, -- сконструировать систему мгновенной блокировки подвески для таких случаев, чтобы машина при прыжке поджимала лапки, как самолет -- шасси при взлете... Нет, это не так просто. А все-таки я молодец, что сделал траекторию движения "парома" набегающей по отношению к эстакаде.
   И еще, удивительное дело: сколько же мыслей передумано за какие-нибудь миллисекунды! По быстродействию природный компьютер человеческого мозга еще может, оказывается, поспорить с быстродействием компьютеров, которые являются творением его рук".
  
   Несколько минут он сидел в машине, приходя в себя. Грудь болела, не переставая; наконец он нашел в себе силы вылезти наружу. Ему сейчас было все равно, промокнет он или нет под неостанавливающимся дождем. Через два шага спуска по склону к руслу Старого Ручья он был весь мокрый и по колени грязный; хорошо хоть, что темень была не кромешная, а к сумеркам глаза привыкли очень быстро.
   Подходя к южной опоре "парома", Питер увидел согнутую человеческую фигуру; это был Сэм. Руки и ноги, которые до этого с трудом слушались Питера, теперь забыли собственную слабость. Он обошел опору кругом, еще не решаясь окликнуть Сэма; увидел кусок бревна, застрявший между стрелой "парома" и отбойником опоры, наполовину отвязанную от него толстую проволоку и теперь понял, почему "паром" не дошел до эстакады. Бревно было привязано кем-то к отбойнику, а Сэм... Но как и почему он здесь оказался? А Сэм пытался его вытащить, но не успел. Стрелой "парома" его прижало к опоре... Надо же было Питеру ехать именно в этот момент! На десять минут позже -- и все кончилось бы благополучно, Сэм успел бы вытащить бревно. На десять минут раньше -- и Питера уже не было бы в живых.
   -- Сэм, -- окликнул Питер. -- Сэм!
   Тот не отвечал. С неизвестно откуда взявшимися энергией и силой Питер, зайдя к опоре с противоположной стороны, уперся в отбойник спиной и давил на бревно, забыв о боли в груди. Бревно подалось на какой-нибудь дюйм, но этого оказалось достаточно, чтобы тело Сэма начало сползать вниз. Подхватив его, Питер снова и снова звал человека, спасшего ему жизнь... Сэм молчал.
   Сэм был необычайно тяжел. Изо всех сил стараясь не сдавливать ему грудную клетку, Питер выволок его на ровное место и положил на снятый с себя пиджак; правда, он был не более сухой, чем трава. Питер держал под головой Сэма свою руку и чувствовал, что из глаз текут слезы, смешиваясь со струйками дождевой воды. Совсем неожиданно Сэм пошевелился.
   -- Сэм, -- позвал опять Нортридж. -- Это я, Питер. Все будет хорошо, слышишь?
   Узнав Питера, Сэм улыбнулся так широко, как будто бы не лежал только что без движения.
   -- Масса Питер... Живой! Я боялся, что не успею. Этот ублю... -- Сэм споткнулся на слове, дернулся всем телом, захрипел и несколько секунд молчал, тяжело дыша.
   -- Я видел следы от его мотоцикла. Я его удавлю вот этими ру... -- он попытался привстать.
   -- Лежи, лежи, ты что! Сэм, я сейчас позвоню в Службу Острова, хорошо? Ты подожди меня, Сэм, я быстро!
   Сэм ничего не ответил, только взглядом согласившись с Питером; Нортридж вскочил на ноги и побежал к откосу. Пару раз поскользнувшись на мокрой траве, он забрался наверх и не сразу нашел свою машину -- она оказалась дальше того места, где он поднялся. Дверца не хотела открываться, ее прижало помятым крылом. Зачем он ее захлопнул? Чертыхаясь, он дергал ручку и так и сяк, потом со злостью стукнул кулаком по стеклу и тут только сообразил, что может попасть в салон через заднюю дверь. Доставая рацию, он оперся грудью на спинку переднего сиденья и чуть не закричал от резкой боли. Несколько минут он пытался отдышаться, потом вспомнил, что его ждет Сэм. Он включил рацию, на вызов сразу же откликнулся голос капитана.
   -- Серж, это Питер.
   Последние два слова были явно не лишними, поскольку узнать сейчас голос Питера было невозможно.
   -- Серж, я у опоры "парома". Здесь Сэм. Ему нужна помощь, срочно.
  
   Сэм умер на заднем сиденье джипа на полпути к дому на сваях. Синтия ни о чем не расспрашивала и даже не кричала. Она молча и без суеты делала все необходимое, помогая перенести, обмыть, переодеть неподвижного мужа. Казалось, ее поведение было таким, как и всегда. Только движения стали более резкими, как будто именно в них вкладывалась невысказанная боль.
   Питер потерял сознание сразу, как отключил рацию. Его нашли в машине только после того, как уложили Сэма в джип. Поскольку он был явно жив, возле него оставили дежурить Андрея и доставили его в Дом Игрек вторым рейсом.
   Синтия была первым человеком, которого увидел возле своей постели Питер, когда пришел в сознание через двадцать часов после аварии. Не сразу найдя мужество спросить ее о состоянии Сэма, Питер несколько минут делал вид, что медленно приходит в себя. По выражению ее лица -- оно было слишком непроницаемым -- Питер догадывался, что не услышит ничего радостного. И все равно оказался не готов к тому, что Сэма больше нет. Некоторое время он молчал.
   -- Прости, Синтия...
   -- За что, масса Питер? Разве в том, что случилось, есть ваша вина? Не думайте об этом. Вам вредно волноваться, вы еще очень больны.
   -- Легко сказать -- не думай...
   Питеру, действительно, пока еще трудно было даже говорить; вся верхняя половина тела болела, воздуха не хватало, подбородок распух, поэтому дышал он с открытым ртом и говорил с хрипом.
   -- Синтия, разреши спросить тебя... Ты ведь всегда обладала способностью видеть больше других. Видеть будущее. У тебя не было ощущения, что это должно произойти?
   -- Было, -- спокойно ответила Синтия.
   -- Но почему тогда ты не отговорила Сэма ехать к "парому"?
   -- Меня в тот момент не было рядом с ним. И потом... Это было бы бесполезно. Чему суждено случиться, то нельзя отменить.
   Через несколько дней, когда боль в груди уже почти не чувствовалась, Питеру стало понятно, что начавшиеся опять, как уже несколько раз в его жизни, провалы в бессознательное, неподвижное состояние вылечить значительно труднее, чем последствия удара во время аварии.
  
   5
   Алексея бросало то в жар, то в холод. Уже часа полтора он пытался уснуть, ворочаясь с одного бока на другой и пялясь в темноте то на одну стену, то на другую, то на потолок над окном. Когда его начинало знобить, он до подбородка натягивал одеяло и под ним обнимал себя руками, чтобы согреться; через пять минут ему становилось жарко, он выпрастывал наружу руки и ноги, остывал... и опять начинал стучать зубами. Все тело, от макушки головы до ступней, можно было назвать одним словом: неудобство. Как ни положи это тело, все ему не так, везде ломит. Вера мерно дышала рядом, повернувшись к нему спиной, и он изо всех сил старался поменьше возиться, чтобы ее не разбудить. Улегшись в очередной раз на спину, Алексей решил попробовать представить себе что-нибудь, занять голову какими-нибудь мысленными картинами -- может, удастся обмануть себя и уснуть? Он попытался вообразить лес, тропинку, себя, идущего по ней... С открытыми глазами ничего не получалось: через занавеску пробивался лунный призрачный свет, проявляя очертания окна, оконного проема, переход стены в потолок. Алексей закрыл глаза.
   Теперь перед ним была сплошная черная стена, она тянулась во все стороны. Нет -- он пригляделся: не черная, а как будто закрашенная отдельными крупными мазками плохо смешанных серой и черной красок. Алексею представилось, что эта стена отделяет его от остального, светлого и красочного мира. Он решил попробовать пробить в ней брешь. Чем? В его распоряжении только руки и ноги. Он попробовал ударить по стене кулаком, она, естественно, не поддалась. Почему-то он подумал, что должен существовать участок стены, где она испытывает давление извне. Не останавливаясь на мысли о том, является или нет абсурдным это предположение, он переместился вправо и ударил кулаком еще раз, потом сместился еще... стена как будто качнулась от удара в этом месте, потом возвратилась назад; тогда он ухватился пальцами за ее неровности и потянул на себя -- не получилось. Попробуем еще раз! Теперь он успел ухватиться и потянуть раньше, когда обратное движение стены, как показалось ему, чем-то действительно усиленное, еще не остановилось... Появилась трещина! Он изо всех сил дернул за ее край -- правая половина стены рухнула куда-то вниз за считанные мгновения, освободив ровно половину пространства.
   В светлой половине был склон высокой горы, от которой Алексей был отделен пропастью. По этому склону от Алексея не спеша удалялась странная человеческая фигура, на которой не было ничего, кроме полупрозрачного голубого балахона, а на правом плече она держала кирку на длинном черенке. Алексей был уверен, что эта фигура -- он сам! И поразительнее всего было то, что над головой фигуры был виден светло-желтый нимб... И он был уверен также в том, что удары этой самой кирки помогли ему пробить брешь в стене. Фигура между тем уходила все дальше; Алексей понимал, что его задача теперь -- догнать ее, и именно для того, чтобы стать с ней одним целым.
   Для этого, однако, надо было переместиться через пропасть. Это оказалось делом чрезвычайно легким: он просто пошагал по воздуху. И оставил позади, за черной стеной, худшую и ненужную ему теперь часть себя. Здесь, на этой светлой половине, было так красиво! Невысокая мягкая трава под ногами, голубые незабудки, чуть ниже -- кусты орешника, а уходящий вниз склон весь в туманной дымке. Небо чистое, прозрачное, и дышится так легко!
   Догоняя фигуру в голубом балахоне, Алексей видел, что они приближаются к лежащей на траве одежде. Ему подумалось: неужели он теперь наденет те самые черные брюки, которые уже три года носит на работу и которые раз десять побывали в химчистке? Вовсе нет, он оказался экипирован вполне прилично. На нем были брюки из темно-серого драпа в крупную крапинку, куртка из темно-коричневой кожи очень тонкой выделки, серая кепка красивой формы и цвета охры кожаные туфли -- Алексей себе очень понравился в этом наряде. Тут он осознал: незаметно для себя он уже слился воедино с шедшей впереди фигурой и теперь как обычный, нормальный человек спускался по склону, зная, что там, внизу, проходит шоссе, на котором стоит его машина. Это тройка "БМВ" вишневого цвета; ключи оказались, конечно, в кармане куртки. Он сел за руль и поехал, будто водил машину всю свою сознательную жизнь.
   Ехать было легко и приятно. Машина отлично слушалась руля и мгновенно ускорялась, если Алексей заметно надавливал на педаль акселератора. Он приближался к населенному пункту, поэтому снизил скорость. Метрах в пятидесяти впереди из автомобиля дорожной инспекции вышел ему навстречу одетый в серую форму работник ГАИ -- или полисмен? Это в голове у Алексея как-то не отложилось. Пожалуй, для привычного работника ГАИ он слишком вежливо осведомился:
   -- Вы едете со стороны перевала, не так ли? А вы не слышали никакого шума, похоже, там был обвал?
   Алексей, не ответив прямо на вопрос, произнес:
   -- Может быть, новый человек появился?
  
   Алексей открыл глаза, не понимая, спал он или бодрствовал. Однозначно -- не спал. Пошевелил, для верности, пальцами, провел рукой по щеке. Стараясь проверить, придумал он то, что видел, или эти картины рождались у него в голове независимо от его желания, он закрыл глаза. Он боялся при этом, что опять увидит черно-серую стену, а события во второй раз будут развиваться совсем не так хорошо.
   Перед его глазами появилось иссиня-черное небо, которое постепенно отодвигалась от него, и в его глубине уже можно было различить крохотные звезды. Бездонное небо с миллиардом звезд -- от крупных и очень ярких до едва различимых, и светло-голубым Млечным Путем, похожим на полоску дымчатого облака...
  
   Глава VII
   1
   Дэвиду Маркоуни снился странный сон. Сначала, правда, его странным назвать было нельзя, наоборот, начало было приятным и красивым. Дэвид в легком летнем костюме прогуливался вдоль русла высохшего ручья. Погода была чудесной, пейзаж радовал глаз своей живописностью, пение птиц ласкало слух. Жизнь казалась прекрасной и удивительной, тем более, что скоро истекало время его пребывания здесь, так как было выполнено данное ему задание, его ждало крупное вознаграждение и встреча с Бэтси. Вспомнив Бэтси, он не без удовольствия подумал, что она, хотя и была глупа, все же иногда дарила ему приятные мгновения при помощи своего тела.
   Следуя изгибам русла, Дэвид смотрел по сторонам, любовался голубым почти безоблачным небом; пробираясь иногда через заросли кустарника, отгибал ветки подобранной суковатой палкой... Тут он наткнулся на вход в пещеру. Она была, видимо, довольно большой -- вход был почти в рост человека. Дэвид, осторожно пригнувшись, ступил внутрь. Высота пещеры дальше увеличивалась. Она так и манила, звала: войди, не пожалеешь... Благодаря тому, что солнце уже клонилось к закату, а вход располагался на западной стороне склона, солнечные лучи ярда на два с половиной вглубь освещали почти белые камни, которыми был усыпан пол пещеры, и ярдов десять от входа можно было двигаться без постороннего источника света. Позволив, конечно, глазам сначала привыкнуть к темноте. Однако, пройдя эти десять ярдов, Дэвид с удивлением обнаружил, что дальше идет вообще какой-то освещенный проход, к тому же настолько просторный, что даже не надо пригибаться. Дэвид не чувствовал никакого страха; все было так естественно, так красиво. Он смело зашагал дальше.
   Стены прохода скоро начали меняться на глазах. Они стали светлее, более гладкими, приобрели розоватый цвет, а затем Дэвид почувствовал, что пол обладает упругостью. Собственно, пол, стены и потолок к этому времени приобрели совершенно одинаковый вид: это была труба. И тут Дэвид услышал впереди какие-то голоса -- вернее, голос, хорошо поставленный, приятный голос девушки, какой бывает у экскурсоводов. Дэвид прислушался -- и чуть не расхохотался. Как же он раньше не догадался, где находится? Это же внутренности одной из кукол -- он называл их только так -- либо Ромео, либо Джульетты. Девушка говорила что-то о длине кишечника, упомянув цифру полторы тысячи ярдов, о строении тканей, о том, как здесь все достоверно и натурально выполнено. Дэвид подходил ближе и уже слышал, как переговариваются вполголоса туристы, и тут он посмотрел на свою обувь и сообразил, что ходить здесь надо в специальных тапочках. Он очень не хотел, чтобы ему принародно было сделано замечание, и вдруг увидел в боковой стене трубы неизвестно откуда взявшееся отверстие -- вход в какое-то ответвление. Он с облегчением свернул туда. Поначалу здесь все было точно так же, но как-то незаметно розовые пластиковые стены сменились кирпичной кладкой, над головой кое-где появилась пыль, висевшая хлопьями на паутине, пол стал сырым, и кое-где пришлось перескакивать через довольно широкие лужи. Странно, но Дэвиду не приходила в голову мысль повернуть назад -- возможно, оттого, что он не хотел столкнуться с девушкой-экскурсоводом. Теперь же в стенах было столько разных ответвлений, что все это очень походило на лабиринт. Наконец, пол высох, кирпичная кладка стен теперь была покрашена хотя и темной, но довольно свежей краской. Свет, кстати, давно уже исходил от небольших ламп, укрепленных под потолком через каждые четыре-пять ярдов.
   Впереди послышался опять какой-то шум. Летние туфли Дэвида были на мягкой подошве, поэтому они почти не производили звуков. Продвигаясь осторожно дальше, Дэвид понял, что шум -- это были музыка, крики, пение, грохот какой-то передвигаемой мебели и топот, видимо, пляшущих ног -- доносятся из-за массивной дубовой двери и тихонько приоткрыл ее. Сначала его не заметили, и он смог какое-то время спокойно наблюдать. Что за странная была картина! В комнате площадью ярдов тридцать все двигалось и шумело. Это был -- ни много, ни мало -- праздник огромных, в человеческий рост, сделанных из папье-маше овощей, фруктов и вообще всяческих плодов. Здесь собрались, видимо, представители культур со всей планеты: бананы и кукуруза, картофель и арбузы, апельсины и тыквы, киви и помидоры, ананасы и сливы -- перечислить всех просто невозможно. Все они были одеты в карнавальные костюмы: на банане был костюм пирата с черной повязкой на левом глазу и пистолетом за поясом -- пистолет был системы маузер; кукуруза была одета в свадебный наряд, картошки вырядились матрешками, на арбузе были ночной колпак и пижама, киви были в балахонах Пьеро...
   Глаза Дэвида стали квадратными от удивления, он забыл об осторожности, прислонился к двери, и она вдруг громко заскрипела. Тотчас к нему обернулась добрая половина празднующих. Откуда ни возьмись, у каждого из них появился в руках столовый нож, и все они, как по команде, двинулись к двери...
   Банан, у которого между короткой рубахой и поясом, оттянутым вниз тяжелым маузером, выглядывал наружу неприкрытый и, как ни странно, круглый живот с очень натуральным пупком, почесал его волосатой рукой, издавая очень громкий и противный скрип. Банан был у них, видимо, за главного. Он оскалил зубы, медленно приближаясь к двери, и громко зачавкал. Похоже, что это послужило сигналом к нападению. Все бросились одновременно к Дэвиду, и банан самый первый. Дэвид едва успел отпрянуть, с силой дернул дверь, которая придавила наполовину высунувшегося банана, и бросился бежать со всех ног вперед по коридору. Остановился он, запыхавшись, только когда проход опять стал не похож сам на себя, а шум погони перестал быть слышен.
   Стены теперь поросли лишаями, на полу стояли зеленые лужи, было смрадно и тяжело дышалось. С левой стороны, ярдах в трех от него, висела дверь на одной петле, но через дюймовые щели между гнилыми досками ее лился яркий солнечный свет, и проглядывала речная гладь. Дэвид подошел ближе и заглянул за дверь. Великолепный пейзаж тропической реки составлял такой контраст с проходом, в котором он стоял, что у него не могло не возникнуть желания войти туда. Он открыл дверь, протиснулся под нее, потому что она могла висеть только в одном положении и теперь лежала у Дэвида на спине, и ступил одной ногой на землю, которая была ниже порога на фут. Дэвиду не верилось, что можно насладиться этой красотой и подышать свежим воздухом после только что испытанных ощущений. Он расположился на зеленой траве...
   Наслаждаться долго ему не пришлось. Повернув случайно голову в сторону, Дэвид увидел совсем рядом огромного аллигатора, в пасти которого он, вероятно, поместился бы вместе с ботинками. Для того чтобы выбраться в проход, надо было нырнуть под дверь -- на это требовалось время, и аллигатор сумел им воспользоваться. Когда снаружи от прохода оставалась только рука Дэвида, ухватившаяся за косяк, аллигатор подпрыгнул, как собака, и вцепился в эту руку. Дэвид не почувствовал боли, не испугался крови, даже не пожалел о том, что крокодил откусил ему руку чуть не до локтя. Он заорал на крокодила что было сил:
   -- Отдай золотую запонку, скот!
   Аллигатор не послушался и молча нырнул в реку.
   Дэвид вынул из кармана куртки запасную руку -- как раз левую, почему-то по резьбе завернул ее на место и стал размышлять, разминая при этом руку, почему он надел рубашку с запонками? Последний раз он надевал запонки, наверное, на свадьбу с Бэтси -- значит, девять лет назад. Пальцы шевелились нормально, кисть вращалась, ладонь сжималась и разжималась. Дэвид оторвал у второго рукава рубашки кусок такой же длины, как и тот, что был откушен крокодилом, и бросил за дверь вместе с запонкой. Можно было идти дальше.
   Смрадный запах скоро уменьшился, но совсем не прошел. Проход опять начал принимать форму трубы, только цвет ее был не розовый, а коричнево-серый. И освещение с каждым шагом становилось все хуже.
   Дэвид почувствовал смертельную усталость. Он прошел в этом подземелье, наверное, не полторы тысячи ярдов, как утверждала девушка-экскурсовод, а пятнадцать миль. Он шел, уже еле волоча ноги, и вдруг уткнулся в неожиданно поднявшуюся впереди стену. Дальше хода не было. Стало совершенно темно. Снаружи тоже была, конечно, уже ночь. Осталось только сесть и помирать -- он был абсолютно уверен, что обратной дороги он не найдет, да и не осилит ее.
   Трудно сказать, сколько времени он сидел. Только вдруг он обратил внимание, что воздух в подземелье стал совершенно свежим, как будто рядом была форточка. Это вселило в него надежду, он стал дюйм за дюймом ощупывать стены своей тюрьмы. Оказалось, что стены уходят куда-то вверх, и оттуда, сверху, и поступает свежий воздух. Дэвид попытался карабкаться по стене -- где там! Как раз в этом месте труба стала такой широкой, хоть танцуй. Все-таки он пытался еще и еще, благо поверхность трубы, опять сделанной из пластика, была не скользкой, а шероховатой, теплой и приятной на ощупь. Она даже немного подавалась, пружиня, под руками. Пытаясь карабкаться с разных сторон, Дэвид обнаружил, что конец трубы просто поднимается плавно вверх, и пол переходит в почти вертикальную стену. Почти -- но не вертикальную! Дэвид распластался по ней, упираясь носками туфель и прижимаясь всем телом к поверхности стены, и все-таки поднимался потихоньку вверх. Он уже почувствовал, что вверху труба сужается очень сильно, и даже испугался этого: а если форточка настолько мала, что через нее не выбраться?
   Еще дюйм, еще.
   -- Выбирайся, Дэвид! -- твердил себе пленник необычного подземелья.
   И вдруг он ощутил, что в тот момент, когда ему в очередной раз надо было переместить ноги, а потом руки для следующего крохотного подъема, стены трубы как бы сжались, образовав складки, за которые он мог задержаться руками. Стены его тюрьмы помогали ему! Он отказывался в это поверить... Тем не менее, это, действительно, было так. Дэвид уже руками выбрался наружу, чувствуя, что форточка, хоть и мала, но может упруго раздвигаться и должна выпустить его наверх. Он уже уперся плечами в самую узкую часть перешейка и начал протискиваться в нее. И теперь сокращения стен трубы и самого этого перешейка стали интенсивнее, все больше и больше помогая ему.
   Выбравшись наружу до пояса, Дэвид вдруг обнаружил, что наружные стены прямо под форточкой отвесно уходят вниз. По сторонам они расходились под острым углом -- форточка находилась в какой-то складке. Дэвид развернулся лицом вверх и, осторожно высвобождая ноги, изо всех сил стал упираться руками в противоположные стенки этой складки. Наконец он смог встать ногами на край форточки и теперь уже ползком выбираться вверх, где чувствовалось постепенное уменьшение наклона наружных стен. Он еще не мог поверить в свое освобождение. Он полз и полз, пока не оказался на вершине огромного пологого холма. Счастливый и смертельно уставший, он отключился и заснул сном младенца.
  
   2
   Сколько времени он проспал, неизвестно. Во всяком случае, когда он проснулся, была еще ночь -- и Дэвида это нисколько не удивило. Он почему-то был уверен, что на Острове наступила долгая полярная ночь, причем в этих широтах полярные ночи такие теплые, что он заснул в легком летнем костюме на голой земле и даже не озяб.
   Проснувшись, Дэвид уселся на земле и некоторое время смотрел на небо, на звезды, приходя в себя. Ему казалось страшным сном путешествие по подземелью, он сейчас чувствовал себя таким счастливым... Необходимо было, однако, понять, где же он находится. Ему уже хотелось попасть в свою комнату в Доме Игрек, принять душ, переодеться. Он осматривался по сторонам и все больше удивлялся, не понимая, где он. Он находился на холме, который был частью какой-то горной гряды. Дэвид видел уходящие вдаль очертания местности, освещаемые почти только звездами -- луна спряталась за облака. Скоро, впрочем, она должна выглянуть вновь. Далеко впереди поднимались два каких-то пика, до странности похожих на человеческие ноги -- бывает же такое! Вправо уходил такой же пологий холм, как и тот, на котором он сидел... У Дэвида в душе зашевелилось какое-то недоброе предчувствие, оно нарастало по мере того, как луна выплывала из укрытия и заливала местность ровным неярким светом. Дэвид вскочил, огляделся по сторонам и от досады едва не закричал. Он понял, где он находится; он стоял на ягодице Джульетты. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять и то, чем окончилось подземелье, по которому он путешествовал, и что это была за форточка, через которую он выбрался наружу.
   Дэвид чувствовал, что от стыда он покраснел так, что, наверное, стал светиться, как рубиновые звезды на башнях русского Кремля. Он сжал кулаки, прошептав:
   -- Нет, так это тебе не пройдет, мистер Нортридж... Я достаточно уже натерпелся на этом острове. Я взорву к чертовой матери твоих кукол! -- вдруг решил Дэвид, и от этой мысли ему стало легко и спокойно.
   Так, полярная ночь длинна. Он знал, что на складах Дома Игрек есть взрывчатка, даже предполагал, в каком именно месте. Охраны тут никакой. Он, если понадобится, зубами выломает замки, он неделями будет готовить свое дело, но добьется того, что все это взлетит на воздух! "Так, -- он потер руки, -- спокойно. С чего мы начнем? Сейчас надо добраться до Дома Игрек, поесть... Отсюда будет, кажется, миль семь-восемь? Но, наверняка, здесь найдется какой-нибудь автомобиль. Решено, пора действовать", -- и Дэвид двинулся по поверхности холма... и остановился. Он еще не верил, что все его коварные замыслы опрокидываются по весьма простой причине. Да нет, не может быть! Есть же выход... Но выхода, увы, не было. И причина заключалась в том, что слезть с Джульетты без посторонней помощи Дэвид не мог. Он прекрасно представлял себе высоту, на которой находился. В самой низшей точке это было не меньше десяти ярдов. Даже если бы он разорвал на узкие полосы весь свой наряд, он не связал бы из них веревку достаточной длины и прочности. Да ее и не за что было зацепить.
   Он представил, что ему придется ждать, пока поблизости появятся какие-нибудь люди, как он будет кричать, звать на помощь. Его, конечно, снимут. Ему будут сочувствовать. Никто не посмеет усмехнуться ему в глаза, хотя каждый будет понимать, откуда он вылез перед тем, как попасть сюда. Здесь все такие вежливые и тактичные, и за это он ненавидел их в десять раз больше. А впереди была долгая полярная ночь. Дэвид готов был убить себя от обиды, он застонал так громко, что...
   Маркоуни проснулся в тот момент, когда чувство обиды от пережитого во сне стало совершенно невыносимым -- он застонал вслух. Он сел на кровати -- Боже, что за сон! Какая гадость!
   Прошло несколько минут, он уже пришел в себя. Обида была не приснившейся, она была самой что ни на есть натуральной, хотя и вызвана была причинами, совсем не похожими на те, что мучили его во сне.
  
   3
   Зайдя по дороге в редакцию в магазин, чтобы купить игрушку к дню рождения Томми, Джеймс оказался на Лайбрери-стрит, где бывал нечасто. Он столкнулся с человеком, одетым настолько респектабельно, что вполне мог сойти за президента крупной преуспевающей фирмы, и выскочившим буквально как пробка из бутылки шампанского вина из затормозившего у тротуара лимузина. Они уже уступили друг другу дорогу и почти разошлись каждый в свою сторону, когда, наконец, узнали друг друга.
   -- Жан! Помилуй, Бог! Я уже думал, ты давно не живешь в этом городе, так давно тебя не видел! Ты прекрасно выглядишь...
   -- Джеймс, и я очень рад нашей встрече. А я иногда читаю твой еженедельник, правда, реже, чем жена. В нем для нее больше информации...
   -- Вот это удачная встреча, -- вдруг перебил его Джеймс, -- мне как раз нужна консультация географа!
   -- Да я уже давно не занимаюсь географией.
   -- А чем же?
   -- Решил в один прекрасный момент, что мне не помешает еще и экономическое образование, и переметнулся в эту сферу. А насколько серьезная консультация тебе нужна? У меня сохранились связи.
   -- Ты что же, сразу меня отшиваешь? Я надеялся, ты не откажешься посидеть со мной за чашечкой кофе, а, Жан?
   -- Конечно, конечно, извини. У меня как раз в начале следующей недели есть свободный вечер. Ты во вторник сможешь? Отлично. Давай встретимся в том кафе напротив моей старой холостяцкой квартиры, помнишь?
   -- Оно на прежнем месте? Я там не был сто лет.
   -- Я тоже не часто там бываю, но знаю точно, что оно еще существует. Так что, договорились? В шесть-полседьмого, идет? Я тебя жду, Мак. Очень рад тебя видеть, а сейчас бегу, извини.
  
   Жан появился в кафе в четверть седьмого и выглядел на этот раз как типичный представитель среднего класса. Он предложил начать разговор с деловой части и внимательно слушал Джеймса, пока тот рассказывал, по возможности короче и попросив не разглашать услышанного (и поэтому заранее извинившись за неназванные имена и местонахождение), про остров Нортриджа. Когда Джеймс остановился, Жан некоторое время молча допивал уже не первую чашку остывшего кофе.
   -- В последнее время, -- наконец начал он, -- я часто сталкиваюсь с информацией о таких вещах, что первой реакцией бывает вопрос: а может ли такое быть? Это чертовски интересно -- то, что ты рассказал. Перемещение во времени на плюс-минус пятьдесят пять лет, психотропное воздействие. Ну и, конечно, -- изменение рельефа...
   -- Вот об этом я и хотел тебя спросить. Как это возможно, чтобы остров появился посреди океана, просуществовал сто лет, а потом исчез?
   -- Если тебя интересует научное обоснование этого феномена, то мне необходимо покопаться в специальной литературе, возможно, обратиться к старым знакомым-географам. Хотя это, конечно, займет немало времени, а у меня с этим проблема...
   -- Это совершенно лишнее, Жан. Я настолько тебе доверяю, что меня вполне устроит твое объяснение на популярном уровне...
   -- Ну что тебе сказать в таком случае? Ты знаешь, Земля -- она ведь живая. Береговые линии морей и океанов постоянно, хоть и медленно, меняются, если человек не очертил их искусственными границами. Впрочем, даже это не останавливает изменения, лишь замедляет еще больше. И высота гор со временем меняется тоже. Любой живой организм состоит из миллиардов клеток, которые постоянно рождаются, живут, размножаются, стареют, умирают. Вот взять, например, человеческий организм. Из одной клетки микроскопического размера вырастает тело весом в двести фунтов, а то и больше... И живет это тело на свете чуть не сто лет. И вот представь: на теле человека вдруг появляется какой-нибудь прыщ или фурункул. За несколько десятков часов он вырастает, лопается и часто потом бесследно исчезает...
   Заметив недовольную гримасу на лице Джеймса, Жан сказал:
   -- Ну, извини, я выбрал неудачный пример; похоже, он оскорбил твою явную симпатию к этому острову. Хорошо, пусть будет, например, не фурункул, а беременность -- это тебе больше нравится? Хотя первый пример, согласись, гораздо ближе к описанному тобой явлению как по размерам, так и по скорости протекания.
   -- Что же, спасибо за подтверждение моих собственных дилетантских рассуждений на эту тему, -- сказал Джеймс. -- Но довольно о деле. Мы столько не виделись, расскажи о себе. Я искренне рад, что ты преуспеваешь -- твой лимузин ведь не камуфляж?
   -- Да, в общем, мне пожаловаться не на что. Разве на нехватку времени. Да еще на то, что здоровья с годами, оказывается, не прибавляется. Да, чуть не забыл: ты упомянул банк Дженкинса. Твой знакомый серьезно от него зависит?
   -- Серьезно -- не то слово.
   -- Это печально, Мак. Ты ведь помнишь, насколько Чарльз скользкий человек?
   -- Да, но я не мог на это влиять. Я стал участником, да и то очень косвенным, этих событий, когда все уже состоялось.
   Жан достал из кармана визитную карточку:
   -- Если тебе или твоему знакомому понадобится уладить какое-нибудь недоразумение с Чарльзом, сообщи мне. Думаю, что он не сможет мне отказать, если я его очень попрошу.
  
   4
   Константин возник в гостиной "Клуба" неожиданно и почти бесшумно, как джинн средней квалификации.
   -- Мужики, -- провозгласил он, привлекая всеобщее внимание, -- потрясающая новость! Андреаса съел крокодил!
   Воцарилась гробовая тишина, которую неосведомленный человек мог бы отнести на счет скорби по съеденному Андреасу. Однако ошеломление было вызвано совсем другой стороной свершившегося, а именно тем, что крокодил нарушил Закон Острова.
   Тишину прервал Вадим, который восхищенно произнес:
   -- Вот умница!
   Андрей тут же повернулся к нему:
   -- Так ты все-таки уверен, что диверсия с "паромом" -- дело рук Андреаса?
   -- Теперь -- больше, чем когда бы то ни было, -- ответил Вадим. -- Наши крокодилы -- не дураки, и кого попало они жрать не станут.
   -- Умница-то умница, -- в раздумье негромко проговорил Серж, однако все его услышали. -- Но только он явно поторопился. И осложнил нам задачу узнать, кому и зачем понадобилась эта диверсия. За Андреасом-то кто-то стоит. Теперь нам что, крокодила допросить?
   -- А ты сам не усложняешь ли, капитан? -- спросил Андрей. -- Почему во всем надо видеть какие-то шпионские страсти? По-моему, правильно сказал классик: в любом преступлении ищите женщину. А в данном случае этот мотив налицо: всем известно, что Андреаса Джульетта отшила, а к Питу испытывает явную симпатию... Вот Андреас и решил отомстить -- разве не логично?
   -- И все-таки давайте немного порассуждаем, -- отозвался Серж. -- Во-первых, отшила Джулия его уже давно, наверное, год прошел. Хочешь сказать, что все это время Андреас вынашивал планы мести и ждал удобного случая? Предположим, даже и так. Но ведь он не настолько глуп, чтобы не понимать, что совершает преступление...
   -- Капитан, -- снова возразил Андрей, -- ты же не станешь спорить, что Андреас обладает -- то есть обладал -- достаточно примитивным умом? А всякое преступление -- ну, пусть не всякое, но умышленные преступления, наверное, на девяносто процентов, -- совершаются из примитивных побуждений: жадность, жажда власти, не соображу, что еще... Ну и ревность, наконец. Ревность, наверное, -- самое примитивное из них.
   -- В том-то и дело, что слишком уж на поверхности такая причина, ею грех не воспользоваться для отвода глаз постороннему человеку. Но у меня есть версия более правдоподобная, на мой взгляд. Вспомните, куда ехал шеф позавчера? В столицу, отвезти документы, благодаря которым будет организовано акционерное общество. Чьи интересы это затрагивает? Мистера Дженкинса, банк которого ссудил Питеру огромную сумму на оригинальных условиях. Теперь мистер Дженкинс теряет круглый куш! А смерть Питера кому выгодна? Опять же ему -- ведь Остров перешел бы в его собственность. Подождите, подождите, я понимаю, что в цепи от Андреаса до Дженкинса явно не хватает звеньев или, по крайней мере, звена. А вам не приходит в голову, кто мог бы выполнить роль этого звена? А, вот я слышу слово "газетчик" -- видишь, Андрей, не так уж все и непостижимо! Когда этот Маркоуни появился здесь впервые? Буквально через несколько месяцев после заключения сделки с Дженкинсом. Сейчас он здесь уже в третий раз. Разве он не подходит на роль агента Дженкинса? Кстати, у него за это время тоже личный мотив появился: он тоже клеился к Джулии и тоже безуспешно. Хотите спросить, откуда Маркоуни узнал о грозящей Дженкинсу опасности? Но если он за этим и торчит здесь, разве он не мог организовать подслушивание наших с шефом разговоров на эту тему? Заметьте, это самый простой способ, я даже не настаиваю на обсуждении мысли о том, что из нас семерых кто-то мог вольно или невольно обеспечить утечку информации! А ведь это -- теоретически! -- поднял руку, защищаясь от гневных взглядов друзей, Серж, -- вполне возможно. Что вы скажете, так ли уж несостоятельны подобные предположения?
   -- Да, пожалуй, в этом что-то есть, -- согласился Вадим. -- Ревность, которая сидела в Андреасе, позволила Маркоуни подкупить его, причем за весьма малую часть той суммы, на которую позарился он сам.
   Между прочим, я раз беседовал с этим газетчиком. Меня еще тогда удивила сказанная им фраза -- я, кстати, уверен, что он сильно пожалел, когда она у него вырвалась. Мы говорили об Острове, о том, как здесь хорошо, только в его словах все время звучала какая-то зависть. А потом он и говорит: "Да, если бы все это в хорошие руки, можно было бы сколотить неплохой капитал, а потом махнуть в Европу или в Америку, в центр цивилизации..." А я его спрашиваю: "Так вы считаете, что сейчас это все в плохих руках?" Он замялся, стал оправдываться... Да, пожалуй, капитан, я соглашусь с твоей версией. Но тогда напрашивается вопрос: а не подслушивает ли он нас и сейчас, и вообще, как с ним поступить? Дело, в таком случае, не терпит отлагательства. Документы Питера ведь еще не попали в нужное место! Куда он должен был их отвезти, кто-нибудь знает точно?
   -- Я знаю, -- сказал Серж. -- И местонахождение Маркоуни держит сейчас под контролем Никита, так же, как и то, чем тот занимается.
   В этот момент Никита появился на пороге гостиной:
   -- Привет, кого не видел! -- сказал он, поднимая в знак приветствия руку. -- Капитан, -- Никита направился прямо к Сержу, но говорил, чтобы слышали все, -- капитан, ты как в воду глядел. Володя-большой нашел вот это в машине Маркоуни.
   -- Что это? -- спросил Вадим, раньше других оказавшийся рядом.
   Все обступили Никиту и Сержа. Никита держал на ладони плоскую серую пластмассовую коробочку, почти квадратную, со стороной примерно в дюйм, от которой отходили два проводка. На торце коробочки была микрокнопка.
   -- Это приемник подслушивающего устройства, -- объяснил Никита. -- Он был подсоединен к одному из динамиков.
   -- Что, в машине? -- спросил Вадим. -- А как вы ее обнаружили и как он его включал?
   -- Включал иголкой через крохотное отверстие в обивке, а обнаружили потому, что искали. У Вовки нюх! -- ответил Никита.
   -- Так ты, выходит, заранее все продумал и дал команду Вовке найти приемник в машине? Ну, капитан, ты -- гигант! -- восхищенно сказал Андрей. -- Если бы у меня было два ордена Почетного Легиона, один из них я бы отдал тебе, честно!
   -- Ладно, мужики, смех смехом, но надо что-то делать -- время идет, -- серьезно сказал Вадим. -- Документы все еще здесь.
   -- А что ты можешь сделать? Волнение еще не улеглось, "Диана" и завтра вряд ли выйдет с Острова, -- ответил ему Андрей.
   Константин, все это время сидевший у стола над английским автомобильным журналом и делавший вид, что происходящее его не касается, на самом деле наслаждался эффектом, произведенным его новостью. Теперь он встал из-за стола, потянулся и сказал:
   -- Капитан, а я, пожалуй, завтра смогу взлететь на нашем птеродактиле -- сводка все-таки обещает уменьшение скорости ветра. Надо только связаться с аэродромом в Перте...
   Серж посмотрел на Костю с благодарностью:
   -- Я сам собирался тебя просить. Это единственный шанс.
   -- Яволь. Пойду, сделаю ему техосмотр.
   -- Костя, я с тобой, -- вызвался Андрей, надевая куртку и догоняя его в проеме самостоятельно отъехавшей двери.
   -- Никита, а где сейчас козел этот... Марковни? -- спросил Серж.
   -- Он поехал с Володей-маленьким к Ромео. А машина стоит в гараже. Вот мы и воспользовались моментом. Но как мы с ним поступим?
   -- Не знаю, -- задумчиво произнес Серж. -- С одной стороны, очень хотелось бы скормить его тому же крокодилу, который уже позавтракал Андреасом. С другой -- мы определенно не можем ему ничего предъявить. Он ведь не пойман с поличным, да он и не делал ничего сам, только шпионил. Исполнитель -- Андреас, а тот уже получил свое. Но потрясти его надо, и так, чтобы мало не показалось. И чтобы не возникло желания еще раз здесь появиться.
   -- Это мы организуем, -- заверил Вадим. -- Кстати, его шеф, редактор, по словам Питера неплохой ведь мужик. Его надо поставить в известность, как ты считаешь?
   -- Обязательно, -- кивнул Серж. -- Константин ведь именно ему будет передавать документы. Заодно все и расскажет.
  
   Глава VIII
   1
   Дженкинс сидел, развалясь в кресле, и с удовольствием листал "Плэйбой". Он немного удивился, когда Кэтти сообщила о приходе Джеймса Мак-Грэйва; к сожалению, Дженкинсу не удалось придумать достаточно веской причины, чтобы отказать старому знакомому в аудиенции.
   -- Здравствуй, Чарльз. Как поживаешь?
   -- Спасибо, старина, вполне неплохо. Хотя я уже подустал управлять этим бесконечным передвижением финансов... Ну, а как поживает твоя, -- он чуть было не сказал "газетенка", но вовремя спохватился, -- газета? Ты по-прежнему лоялен? Это правильно. У политиков свои заботы, а у нас -- свои. И что же тебя ко мне привело? Кстати, ты что предпочитаешь -- кофе, крепкие напитки или прохладительные?
   Он нажал кнопку пульта, на пороге возникла Кэтти.
   -- Тоник, пожалуйста, сегодня жарковато.
   -- Ну, а мне наболтай чего-нибудь как обычно, моя красавица, -- сказал Дженкинс.
   Основная часть разговора началась, когда Кэтти принесла напитки.
   -- Чарльз, ты помнишь Питера Нортриджа?
   -- Кого? А, этот островитянин... Ну, так что?
   -- Он с тобой, насколько я знаю, еще не сполна расплатился по кредиту?
   -- А ты что же, -- ухмыльнулся Дженкинс, -- нанялся ему в поверенные? Тогда тебе придется предъявить мне документ на этот счет. Я ведь не могу разглашать сведения, касающиеся только участников соглашения.
   -- Понимаешь, он -- мой друг.
   -- А мне он -- клиент, -- расхохотался Дженкинс. -- Может быть, ты хочешь сказать, что его дружба с тобой накладывает на меня какие-то обязательства?
   -- Чарльз! Помнишь, мы ведь с тобой тоже были когда-то хорошими друзьями.
   -- Конечно, помню! А разве мы ими не остались? Ты тоже хочешь попросить у меня кредит?
   -- Я хочу попросить тебя -- учитывая нашу давнюю дружбу -- ответить откровенно на один вопрос.
   -- Что за вопрос?
   -- Скажи, это ведь ты его подставил?
   Дженкинс от неожиданности поперхнулся своим коктейлем:
   -- Я его что?
   -- Помог ему опоздать завершить определенный этап работ, что заставило его заплатить неустойку другой фирме за задержку следующего этапа, и он вынужден отстегнуть тебе еще два с лишним миллиона, хоть и опоздал с уплатой всего на два дня. И опоздал тоже, кстати, благодаря достаточно странным обстоятельствам, -- сказал Джеймс, глядя прямо в глаза Дженкинсу.
   У того отвисла челюсть, а соломинка перегнулась пополам.
   -- Ты что, свихнулся с той поры, когда мы были друзьями? Какое право ты имеешь меня обвинять в подобных вещах? И какое мне дело до его странных обстоятельств? -- Голос его становился все громче. -- Ты отдаешь себе отчет, что за бездоказательные обвинения обычно привлекают к ответственности?
   -- Мы ведь не на заседании суда, Чарльз, -- возразил Мак-Грэйв. -- А что касается доказательств, можешь ли ты мне сказать, для чего Олдис ездил в Индонезию? Я уж и не говорю о тех подробностях, про какие мне может поведать мой собственный репортер, если я его очень попрошу...
   -- Та-ак, -- Дженкинс опять ухмыльнулся. -- Ты ошибаешься, если предполагаешь, будто меня интересует, о чем набрешет тебе твой репортер. Тем более, если воображаешь, что я стану посвящать тебя, куда и зачем ездят мои сотрудники... Ты давно перешел уже границы не только дружбы, но и приличия. Поэтому наш разговор пора прекратить. Я ясно выразился?
   По мнению Дженкинса, после этого Мак-Грэйв должен был с извинениями, пятясь и кланяясь, удалиться из кабинета. Он, однако, спокойно допивал тоник, что Дженкинса слегка насторожило.
   -- Чарльз, -- сказал Мак-Грэйв, -- тогда, давно, у нас был общий друг -- Жан. Я его встретил на днях...
   В качестве доказательства Джеймс положил перед Дженкинсом визитную карточку Жана.
   -- А при чем тут Жан?
   -- Он мне сказал, что если он попросит тебя о чем-нибудь, то ты, скорее всего, не сможешь ему отказать.
   Теперь Дженкинс выглядел совсем ошарашенным. Упоминание имени Жана, видимо, выбило его из колеи. Наконец он нашелся, что ответить:
   -- Ты сегодня в ударе, Мак. Ты выступаешь то от имени этого Нортриджа, то от имени Жана. Но тебе лично я ничего не должен, не так ли? А мои отношения с Жаном касаются только меня и его. Тебе это понятно?
   -- А ты разрешишь мне позвонить Жану от тебя? -- вдруг спросил Джеймс.
   Не дожидаясь ответа Дженкинса, который и не знал, что ответить, Джеймс привстал, взял со стола телефон и набрал номер.
   Дженкинс теперь лихорадочно соображал -- что же делать дальше?
   -- Жан? Добрый день. Я не помешал? Я звоню от Чарльза... Передаю, -- с этими словами Джеймс протянул трубку Дженкинсу.
   Сохранять одновременно выражение неприязни на лице по отношению к Маку и заискивающие-миролюбивую интонацию фраз, произносимых в телефонную трубку, Дженкинсу не удалось; второе взяло верх.
   -- Добрый день, Жан. Конечно, я узнал тебя. Хотя я не сомневаюсь, что даже твой голос можно сымитировать, -- он попытался рассмеяться, но улыбка постепенно сползла с его лица, пока он слушал Жана. Голос теперь стал спокойным и жестким.
   -- Да, теперь я не сомневаюсь, что разговариваю именно с тобой... Говоришь, что просишь сделать все, что нужно Маку? Просишь или приказываешь? Да, конечно же, ты не непосредственный начальник, но твое положение... Хорошо, пусть не имеет значения. Тогда... -- он немного помолчал. -- Я согласен, Жан, при одном условии. Мы с тобой квиты, -- Дженкинс еще несколько секунд дослушал трубку и положил ее.
   Теперь он был похож на старого нахохлившегося грифа, сидящего в клетке зоопарка.
   -- А чего же хочешь ты? -- медленно спросил он у Джеймса.
   -- Чтобы ты и Нортридж тоже были квиты по состоянию на данный момент. Он ведь вернул тебе кредит и треть всего процента.
   Дженкинс молчал. Неожиданно он поднял руки за голову и потянулся в кресле так, что хрустнули суставы.
   -- Ну что же, дружище, -- он сделал ударение на последнем слове. -- Так, может, и лучше.
   Дженкинс повернулся на вращающемся кресле к стенному шкафу за спиной, не вставая, открыл дверцу и достал папку с бумагами. Затем повернулся обратно и швырнул ее на стол перед Мак-Грэйвом:
   -- Возьми его себе.
  
   2
   "От второго причала бухты Барахта, который обычно принимает пассажирские суда с материка, до взлетной площадки на полуострове Суа, что прикрывает вход в бухту с севера, десять минут езды на комфортабельном автобусе. Пассажиров бывает немного, и все они -- состоятельные люди. Поездка, предпринятая ими, стоит двадцать две тысячи долларов; это не каждый может себе позволить. Десятиместный геликоптер под рокот винта взмывает вверх, и расстилающиеся под ним ландшафты настолько приковывают взоры пассажиров, что они не замечают, сколько минут -- или десятков минут -- продолжается полет. Вы можете представить себе самый живописный, самый восхитительный пейзаж, который открывается с высоты птичьего полета над берегом затерявшегося в океане экзотического острова? Я понимаю, как вам трудно: Багамские и Канарские острова, Гаити, Гавайи... Этого всего вы видели предостаточно, вы утомлены и потому немного ленивы. Я вам чуть-чуть помогу. Самая изумрудная в мире вода, чуть дальше от берега она становится голубой -- самой голубой; брызги пены набегающих на берег волн -- самые белые, и песок самого янтарного цвета. И самые красивые пальмы бросают на него самые синие и прохладные тени... Представили? Именно это вы видите внизу.
   Винтокрылая машина держит почти строго на север, лишь чуть-чуть отклоняясь к востоку, над цепью холмов, склоны которых слева спускаются к берегу бескрайнего океана, а справа -- к живописно извивающейся ленте реки Ат. Ширина ее в этих местах достигает полумили. Холмы постепенно становятся выше, их склоны -- круче, овраги -- глубже, превращаясь кое-где в расселины между почти отвесными стенами. Геликоптер летит почему-то все время на одной и той же небольшой высоте над уровнем океана; горы уже кое-где преграждают ему путь, но пилот не поднимает машину выше, а облетает их, и это еще сильнее захватывает дух.
   Облетев очередной скалистый утес с левой стороны, геликоптер вдруг закладывает крутой вираж и поворачивает к реке, вылетая из горной гряды. И теперь у подножия ее взгляду пассажиров открывается цель их путешествия. У каждого невольно вырывается возглас изумления, когда через панорамное стекло геликоптера в какой-нибудь миле внизу, на пологом холме у реки они видят две обнаженные фигуры -- мужчину и женщину, как будто только что искупавшихся в реке и прилегших на белое тонкое покрывало, украшенное нежным узором. Они молоды и прекрасно сложены; Джульетта лежит на животике, поставив локти на покрывало и положив подбородок и левую щеку на ладони. Ромео полулежит справа от нее в позе микеланджеловского Адама. Они выглядят совсем как живые, у них розовая кожа; темно-русые волосы Ромео и светло-русые Джульетты слегка треплет ветер. Из геликоптера пассажиры видят Ромео и Джульетту как будто равных себе ростом с высоты, скажем, седьмого этажа в ста ярдах от дома. Лишь опомнившись от первого, столь сильного впечатления и подлетев немного ближе, они начинают понимать, какие на самом деле размеры имеют эти фигуры. Вон тот странного вида кустарник с мелкими листьями слева от покрывала -- ну почти как невысокая акация -- это же гигантские эвкалипты! А диаметр их стволов не больше толщины указательного пальца Ромео. Геликоптер подлетает ближе, и очарование увиденным все увеличивается: розовая кожа -- она совсем так же выглядит, как наша, живая. Она имеет и складки, и морщины, и покрыта волосами. Геликоптер облетает вокруг фигур, уже имеющих истинные размеры; он может, оказывается, почти полностью уместиться у Ромео на ладони. Вершины ягодиц Джульетты достигают высоты четырехэтажного дома, а диаметр бедра Ромео составит, видимо, ярдов девять. При помощи простых арифметических подсчетов нетрудно прикинуть, какие размеры имеют при масштабе 43:1 остальные достоинства Ромео и Джульетты..."
   "...Вход в Джульетту устроен... Как вы думаете, в каком месте? Ни за что не догадаетесь. Через пупок! Нет, ваша мысль тоже была интересной. И очень пикантной!.. Эти заросли, через которые надо пробираться, как через джунгли, к зияющему вверху отверстию... На мужчин это так действует! Поднимет со своего ложа даже того, кто давно уже покойник, это уж точно. Но, согласитесь, не все же настолько лишены предрассудков даже среди состоятельных людей. Поэтому центральный вход состоит из подземного коридора под покрывалом, оканчивающегося небольшой круглой комнатой, и вертикального цилиндрического тоннеля с прозрачными стенками, внутри которого устроена винтовая лестница. Кстати, круглая комната оформлена очень просто, но с замечательным вкусом. Облицованные современными декоративными материалами светлых тонов стены, пол и потолок, мягкий свет -- источники освещения не бьют в глаза, они спрятаны за специальными экранами. И ничего в этой комнате нет, кроме равномерно расположенных на бесконечной стене и повторяющих ее кривизну четырех щитов с безошибочно узнаваемыми надписями: "US Plastics", "Chemical Productions of Australia", "Daimler-Benz" и "Crown Electronics".
   Поднимаясь по лестнице, вы ввинчиваетесь в слоеный пирог: бетонный потолок комнаты, потом светло-голубой пористо-воздушный слой покрывала, похожий на сыр, высотой в два ярда, какая-то розовая полоска в полтора дюйма толщиной, потом полоса желтая, затем еще целый ярд чего-то красного... Стоп, стоп! Давно уже началась Джульетта! Она же прямо на покрывале животом лежит! Это кожа, потом жировая прослойка, мышцы...
   Вы уже, конечно, думаете, что я и дальше буду так подробно все описывать. Но тогда вы расхотите сюда приезжать, решив сэкономить такую большую кучу денег. Нет-нет, не надейтесь! Скажу только, что бродить внутри Джульетты чертовски интересно. Знаете, сразу вспоминается приобретающий особый смысл старый анекдот, помните? -- "Где у женщины печень? -- Как войдешь, налево." И печень, и сердце, и все остальные органы, косточки скелета, кровеносные сосуды -- все так мастерски, красиво сделано. Непонятно откуда льющийся неяркий свет, автоматически зажигающийся в трех ярдах впереди вас и гаснущий в трех же ярдах позади, полупрозрачные ткани тела, приятный запах. Запах этот трудно вообще сравнить с каким-нибудь другим. Он сложно-составной: в нем чуть-чуть от запаха резины или пластмассы, но так мало, что можно сказать -- от аромата. Чуть-чуть запахов цветочного луга, леса... Совсем нет спертого запаха замкнутого пространства -- а почему? Но я опять забываюсь в своем желании как можно больше рассказать; молчу. Пытаюсь молчать. Ну, немного еще расскажу: о-очень захватывающее впечатление производит изнутри то место, которым Джульетта думает. Серые извилины, глубокие складки... Очень также интересно смотреть на мир глазами Джульетты. На горы, на голубую ленту Ата, на Ромео; между прочим, очень даже симпатичный молодой человек. Он смотрит на вас -- то есть на Джульетту -- с такой нежностью и восхищением. И еще: когда сидишь во рту у Джульетты, возле нижних десен, рядом с языком, который своим кончиком касается верхних зубов, вы себе не представляете, как хочется высунуться наружу -- щелочка между верхними и нижними белоснежными зубками составляет почти пол-ярда. Но это сделать никак невозможно! При мне никому еще не хватило решимости это сделать. Знаете, почему? Потому, что Джульетта производит абсолютно реальное впечатление живого существа. А вдруг она как раз сейчас захочет закрыть рот? Чего вы усмехаетесь? Приезжайте -- попробуйте сами.
   В вопросе выбора пути, которым вы хотите выйти из Джульетты, вам предоставляется полная свобода. Этих путей три: во-первых, обратно через прозрачный тоннель в пупке под покрывало; во-вторых, по пищеводу прямиком через желудок, потом, долго блуждая, по лабиринту кишечника, потом... Куда потом попадает пища? Вот и вы туда идите -- там, как известно, тоже есть выход наружу; и это совсем не страшно, но -- я вынужден повториться -- только для человека без предрассудков.
   Чтобы пойти по третьему пути, надо не пропустить небольшой дверцы в нижнем отделе кишечника. Это, конечно, искусственная дверь, Природой не предусмотренная. Она ведет в Святая святых, в Первую Колыбель человека. Это место в женском теле называется маткой; какой выход из него, вы все прекрасно знаете. Господи, мог ли я предполагать, что мне представится возможность пройти по этому пути более одного раза? Тот первый раз, был для меня катастрофой. Второй, пожалуй, вовсе не лишен приятности. Но более не ждите описаний каких бы то ни было подробностей..."
   "...Чтобы совершить путешествие внутри Ромео, надо хотя бы отчасти быть настоящим мужчиной, потому что вход в него тоже расположен в пупке -- просто через прозаический люк с открывающийся крышкой. Как в танке. А попасть на живот Ромео легче всего при помощи веревочной лестницы, опущенной прямо с геликоптера. Вход и выход у Ромео для посетителей один и тот же, пожалуй, вы и сами можете догадаться, почему.
   Кстати, с помощью тех же веревочной лестницы и геликоптера вы можете попасть на спинку Джульетты, побегать по ней, взобраться на плечи или, наоборот, опуститься на ноги. Джульетта вообще больше привлекает посетителей, и не только мужчин. А Ромео предпочитают любоваться издалека..."
   "... У Джульетты восхитительная грудь, почти белая с едва различимыми под кожей голубоватыми жилками. Она нависает прямо над вашей головой; до левого соска, если подняться на цыпочки, можно дотянуться и потрогать его рукой..."
   "...множество других пикантных ситуаций. Но думаю, что моих рассказов уже достаточно, чтобы у вас созрело желание купить в ближайшем магазине свинью-копилку либо, на худой конец, открыть в вашем любимом банке специальный счет тайком от жены, и откладывать туда понемногу... Разумеется, для того, чтобы в один прекрасный момент сказать любимой женщине: "Дорогая, у меня есть для тебя сюрприз! Мы поедем на край Земли, и я покажу тебе новое Чудо Света..." Поэтому к нарисованной для вас картине я добавлю всего лишь два штриха. Первый из них: вы помните Энди Эллимана, репортера "Вашингтон Пост"? Скандальные обвинения против него в том, что он изнасиловал героиню своего очерка и еще, впридачу, ее несовершеннолетнюю дочь... Нашумевший процесс, в результате которого выяснилось, что обиженная его равнодушием к своей особе истица выдумала все из ревности к его успеху у женщин, полное оправдание, сотни поклонниц, ищущих с ним встречи после завершения этой истории -- обо всем этом очень подробно писали многие газеты два года назад, помните? И вы, надеюсь, тоже признаете Эллимана авторитетом в вопросах околосексуального характера. Вот, дословно, его мнение о Ромео и Джульетте:
   "Я вам признаюсь честно: я чуть не кончил, когда увидел Джульетту попкой кверху на этом покрывале через стекло геликоптера; про Ромео же могу сказать, что у него, видимо, там не все в порядке, хоть с виду он парень ничего. Сколько же это времени он будет лежать и смотреть на нее, как истукан?"
   В качестве последнего штриха приведу анекдот; может быть, его придумали не в стенаx NASA, но астронавты его рассказывают с удовольствием:
   Астронавт, уже более двух месяцев живущий на исследовательской станции, находящейся на околоземной орбите, получает сигнал связи от своего коллеги с другой такой станции. Тот ему говорит:
   -- Послушай, Джон, чем ты был занят полчаса тому назад? Я пытался выйти с тобой на связь, но ты не отвечал.
   -- Полчаса назад? Да вроде бы ничем. Наверное, в это время я пролетал над Индийским океаном. Видимость была неплохая...
   -- А, ну тогда понятно. Опять онанизмом занимался?"
  
   Мак-Грэйв отложил прочитанное в сторону, потер пальцами виски и некоторое время сидел, ничего не говоря.
   -- Меня это уже не возбуждает. Но дело вовсе не во мне; думаю, вы и сами чувствуете, что это не самый удачный ваш материал, -- наконец сказал он и посмотрел на Дэвида долгим и, казалось, ничего не выражающим взглядом; но Дэвиду от этого взгляда стало не по себе.
   -- Послушайте, Маркоуни, -- продолжил Мак-Грэйв...
   Дэвид насторожился: редактор за время их знакомства ни разу не назвал его иначе, как по имени...
   -- Как вы полагаете, то, что Нортридж остался жив -- это для вас хорошо или плохо?
   -- А что, -- каким-то непослушным, сдавленным голосом спросим Дэвид, -- разве Нортридж должен был умереть?
   Он при этом пытался изобразить удивление, но выражение его лица получилось растерянно-испуганным.
   Мак-Грэйв пропустил этот вопрос мимо ушей и продолжал, как бы рассуждая вслух:
   -- С одной стороны, плохо, поскольку задание Дженкинса осталось невыполненным и обещанная круглая сумма вам не достанется. С другой стороны, хорошо, потому что в этом случае ваш шанс выйти сухим из воды гораздо больше.
   Самое время было Дэвиду сейчас возмутиться, спросить, какие, мол, у вас доказательства, да я, мол, да за такие обвинения... В то же время Маркоуни казалось, что Мак-Грэйв до такой степени видит его насквозь, что может через него читать. Вообще, ему казалось, что над ним сейчас вершится суд, но не земной, а небесный, и сидящий напротив него редактор -- вовсе не редактор, а если и не Господь, то как минимум один из его апостолов, от которого без толку что-либо скрывать... Поэтому Маркоуни молчал.
   В голове у него звучала фраза: "у вас есть шанс выйти сухим из воды"; она была настолько явно издевательской, что не приходилось сомневаться: Мак-Грэйв знал и то, что на подходе к Перту Команда чуть не утопила Маркоуни. Его "случайно" уронили за борт "Дианы" и потом так долго "полоскали", что он не раз попрощался с жизнью, и в оставленную ему шлюпку он выбрался из последних сил, весь избитый и наглотавшийся воды. Не очень сильное течение отгоняло шлюпку все дальше, он едва мог удержать весла в руках, не то что грести... Он ругал себя за то, что связался с этим проклятущим островом, с Нортриджем, с Дженкинсом, пока добрался до берега в пятнадцати милях от Перта. Только через полторы недели он сумел попасть в столицу и придти в редакцию.
   -- Этот материал не будет напечатан, -- поморщившись, сказал Мак-Грэйв после долгой паузы. -- Минимальный -- самый минимальный -- гонорар за него вы получите, как это оговорено в нашем контракте. Вместе с расчетом... Прощайте.
  
   Глава IX
   1
   Шоссе Минск-Вильнюс было до странности пустынным. Ярдах в двухстах перед капотом черного "БМВ", за рулем которого удобно расположился Питер, поверхность дороги, казалось, начинала плавиться. Особенно хорошо это было заметно, когда впереди был холм, и если на вершине холма как раз появлялся встречный автомобиль, то нижняя часть его кузова вместе с колесами казалась сделанной из студня, и машина как бы плыла по смолистой поверхности шоссе, плавно вибрируя. Питеру подумалось, что лента шоссе -- это язык какого-то огромного существа, похожего на червя, которое движется, пятясь, впереди его автомобиля и старается улучить момент, когда его заглотить. Но тут он подумал, что те машины, которые попадаются навстречу, получается, благополучно миновали его чрево. Значит, этот червяк одинаков и спереди и сзади, и он просто пропускает машины внутри себя, как по тоннелю. А зачем? Неизвестно. Стоп. Ведь водители встречных машин видят впереди себя дорогу такой же. Для них Питер сам только что проехал через такой тоннель. А он не проезжал. Эта мысль помогла Питеру окончательно запутаться.
   С какой целью Питер ехал в сторону Вильнюса, о чем ему только что, в очередной раз, услужливо напомнил дорожный указатель? На этот простой вопрос он так вот сразу, пожалуй, не мог ответить. Существовало еще несколько таких же простых, но безответных вопросов. Что вообще занесло Питера в эту забытую Богом часть Европы? Что собирается делать он в ближайшее время? Питер подумал, что лучше будет переключить мысли на что-нибудь другое. Например, на воспоминания о недавних событиях.
  
   2
   Неделю назад вечером Питер зашел в "Клуб Одиноких Сердец" Команды посмотреть фильм, перекинуться парой слов с ребятами. Он сел перед экраном рядом с Сержем.
   -- Капитан, -- спросил Питер, улучив минуту, -- я видел, "Диана" грузилась сегодня. Когда на материк?
   -- Как прикажешь, адмирал! -- как всегда, полушутя-полупочтительно ответил Серж. -- Собираемся завтра на рассвете. Надо подождать?
   -- Нет, наоборот, хорошо. Я с вами.
   -- В столицу, с бумагами?
   -- Нет, бумаги наши уже в порядке... -- Питер помолчал. -- Пожалуй, дальше. Но -- завтра поговорим на "Диане".
   Он, не досмотрев фильм, кивнул Сержу, вышел из "Клуба" и направился в гараж. Было, правда, уже поздновато, но Питер чувствовал, что лучше будет именно сейчас увидеть Синтию.
  
   Теперь, после той бури, гибели Сэма и его собственной болезни, Питер всякий раз ощущал какой-то холодок в груди, когда машина приближалась к "парому". Это был не страх, скорее, волнение, вызванное вновь и вновь оживающими перед его глазами событиями, пережитыми тогда.
   Машина шла со скоростью, гораздо большей рекомендуемых шестидесяти узлов. Но благодаря электронному табло Питер знал, что "паром" на его стороне, поэтому тормозить не придется. Он, не колеблясь, влетел на "паром", перенесся вместе с ним над черной пустотой, плавно состыковался и, слегка увеличив еще скорость, уверенно продолжил путь. Весь переезд до дома на сваях занял не более двадцати минут.
   Питер видел, что окна комнат Синтии ярко освещены. Звонок не успел еще отзвучать -- дверь распахнулась, Синтия, прислонившись к стене, пропустила Питера в дом. Он вошел в гостиную, как всегда, сверкающую чистотой, сел в кресло и только после этого поднял глаза на хозяйку. Синтия выглядела грустной; она, присев напротив Питера на край кресла, смотрела как будто немного мимо него.
   -- Я так и не смог привыкнуть, что ты всегда все знаешь, Синтия, -- сказал Питер. -- Ты ведь и сейчас ждала, что я приду, и знала, почему?
   -- Да, масса Питер, -- кивнула Синтия. -- Я знала.
   Питер увидел, что по рукам Синтии, сложенным под грудью, скатываются какие-то капли, и с опозданием понял, что это ее слезы.
   -- Не плачь, Синтия, а то я тоже заплачу, -- сказал Питер.
   -- Хорошо, масса Питер, -- она смахнула платком слезы, которые, однако, и не думали переставать капать. Тогда она встала и сказала полувопросительно-полуутвердительно:
   -- Я приготовлю свой чай?
   Приготовление чая заняло не более десяти минут. Питер за это время успел окинуть прощальным и потому внимательным взглядом так много лет подряд знакомые ему два пейзажа на стенах, часы в деревянном корпусе с двумя гирями и птицей в окошке, сработанные Сэмом, вытканные и вышитые Синтией занавески на окне и небольшую вышивку на холсте -- работу Джулии. Комок в горле, появившийся при виде слез Синтии, вырос до размеров хорошего яблока.
   Синтия принесла чай с ароматом растения, название которого Питер забывал столько раз, сколько слышал. Они пили чай, не глядя друг на друга. Постепенно рассосался комок в горле, тело приятно расслабилось, легкий дурман окутал голову, как тонкое полотенце после бани. Тогда Питер и Синтия долго смотрели друг другу в глаза и молча говорили и говорили, каждый о своей жизни. И благодарили друг друга за то, что каждый из них друг для друга значил.
   Питер, собравшись, наконец, идти, протянул руки, взял натруженные темные руки Синтии, положил их между своими ладонями. Посмотрел в окруженные сеточками морщин ее глаза, поднялся, обнял ее за плечи, поцеловал в щеку. Он только смог сказать:
   -- Прощай, -- и увидел, что Синтия качает головой:
   -- Нет, масса Питер, -- до свидания...
   Питер отвернулся и, не оборачиваясь, вышел.
  
   Небольшой кейс был уложен заранее. Будильник поднял Питера за час до рассвета. Умывшись и будучи уже полностью готовым, с кейсом в руке, в коридоре Питер столкнулся с Сержем возле своей двери.
   -- Доброе утро. Ничего не изменилось? -- спросил Серж.
   -- Нет, едем, -- Питер пожал капитану руку.
   -- Все готово. Поедем на твоей машине.
   -- А ребята?
   -- Они уже на пирсе.
  
   3
   Корпус "Дианы" мерно вздрагивал, ударяясь о догоняемые им гребни волн. Устойчивый вест, причина достаточно сильного волнения океана, давал надежду на то, что путешествие не затянется. Ему помогал работающий в легком режиме дизель яхты. Выигрыш в скорости от этого был небольшим, зато качка чувствовалась значительно меньше.
   Под вечер Команда в полном составе во главе с Сержем собралась в кают-компании -- как раз к тому моменту, когда вошел Питер. Он был встречен шумным приветствием; Питер подошел к каждому, и каждый встал и пожал ему руку со словами:
   -- Добрый вечер, адмирал! -- хотя за долгий день Питер виделся уже со всеми. Когда этот обряд был закончен, Питер, включаясь в слэнг Команды, предложил:
   -- Ну что, мужики, потравим байки?
   Вряд ли кто наверняка помнил, когда они все вот так собирались вместе в последний раз. Может быть, года три, а то и четыре назад -- ну конечно, когда Сержу желали здравствовать еще сорок пять лет.
   То и дело сопровождаемая взрывами хохота, эта всеобщая беседа под струйки сигаретного дыма, сразу улетучивающиеся из помещения благодаря мощным вентиляторам, была приятно прервана появлением кока с огромной тележкой, нагруженной аппетитными блюдами. Несколько шумных минут, пока все размещались за столом и пока наполнились тарелки, окончились всеобщей тишиной, когда Питер направился к давно неприкосновенному бару. Зато когда он выкатил оттуда поднос с ящиком старого Чинзано, кают-компания наполнилась мощным "У-уу!", напоминающим рев солидного теплохода.
   -- Вскрываем? -- нарочито-недоверчиво спросил Константин, признанный тамада.
   -- Конечно, -- сказал Питер, -- что же на них, смотреть, что ли?
   Бокалы наполнились, теперь все четырнадцать глаз смотрели на "адмирала". Питер поднялся, держа бокал в руке.
   -- Мужики, -- он очень старался, чтобы голос не дрогнул, -- мы так редко собираемся вместе, -- начал он преувеличенно бодро и сразу почувствовал, что финт не вышел: его продолжали серьезно слушать. Тогда, слегка смутившись, Питер сказал:
   -- Ребята, мне... хорошо с вами.
   Это многоточие, хоть и совсем короткое, все, однако, сразу поняли как пропущенное слово "было". Серж пристально взглянул Питеру в глаза:
   -- Не темни, шеф. Ты что, прощаешься, что ли?
   -- Вот черти, -- выдохнул Питер, -- ничего от вас не скроешь. В общем, так. Я еду в Европу. Когда вернусь -- не знаю, честно. Поэтому давайте сегодня немного выпьем, хорошо?
   Он осушил бокал и, повинуясь внутреннему порыву, запел:
   Излечи меня, прошу, Мария,
   от сомнений и тревог,
   мудрость мне открой:
   -- да будет так!
   Я, конечно, знаю, мать Мария --
   легких в жизни нет дорог.
   Мне сердце успокой:
   пусть будет так!
   Да будет так, будет так,
   будет так, пусть будет так.
   Шепни мне мудрые слова:
   пусть будет так!
  
   Если сердце боль терпеть устало,
   не спеши последний делать шаг
   к разлуке навсегда --
   да будет так.
   Вспомни: было доброго немало,
   прожитые годы -- не пустяк.
   Вспомни мудрые слова:
   пусть будет так.
  
   Да будет так, будет так,
   будет так, пусть будет так.
   Ответь своим сомненьям:
   пусть будет так!
  
   И ночью льется свет сквозь тучи,
   свет, что пробивает мрак,
   пока не встанет утро --
   да будет так.
   Я слышу голос тот певучий,
   Марии слышу легкий шаг,
   слова, в которых мудрость:
   да будет так.
   Да будет так, будет так,
   будет так, пусть будет так.
   Слова, в которых мудрость:
   пусть будет так!?
  
   Песню подхватили все; терпкое, ароматное вино как будто специально было создано для нее и для этой минуты. Застолье -- с воспоминаньями, грустными и веселыми, тостами, анекдотами, песнями -- было долгим, но не утомительным. Кто-то уходил на вахту, кто-то приходил. А паруса "Дианы" тянулись к далекому материку, закрывая от вахтенных часть звезд.
  
   Пришвартовавшись к пирсу напротив огромной надписи "Матчинсон & К0", "Диана" заставила немного подождать начала разгрузки сразу ринувшихся к ней погрузчиков. Весь экипаж яхты в парадной форме построился для прощания с "адмиралом": шесть человек Команды, кок, три матроса и капитан Серж. Питер подошел к каждому, молча пожал руку -- все было уже давно сказано. Только Сержа, не удержавшись, обнял второй рукой за плечи и негромко пожелал:
   -- Семь футов под килем!
   Серж также тихо ответил:
   -- Желаю удачи, Пит. Мы тебя ждем, помни!
   Питер повернулся к экипажу, неловко приложил руку к шляпе делового костюма, Серж отдал ему честь. "Адмирал" почти по-военному развернулся кругом и сошел по трапу.
  
   "Сентиментальный ты стал, парень", -- ругал себя Питер, глядя через мокрую завесу на асфальт длиной в две тысячи ярдов до автостоянки дяди Арнольда.
   Арнольд Матчинсон был в Перте.
   "Одним прощанием меньше, -- подумал Питер, выдохнув с облегчением. -- Позвоню ему из аэропорта".
   -- Что, Джон, моя старая кобыла на месте? -- спросил он у механика, заходя в гараж.
   -- Конечно, мистер Нортридж, вот ваш "Шевроле". Он еще бегает -- хотя, вам бы уже пора взять машину поновее, не желаете? На прошлой неделе хозяин получил два последних "Бьюика". Гляньте, какие красавцы!
   -- Нет, Джонни, спасибо, я привязываюсь к старым вещам, как и твой хозяин... Поставщики все те же, американцы?
   -- Да, мистер Нортридж, это так. Но они продают нам хорошие машины, -- начал оправдываться Джон.
   -- Да что ты, я же вполне разделяю взгляды мистера Матчинсона. Все в порядке, Джон, ты отличный парень! Передай привет хозяину от меня, если я с ним разминусь. Пока! -- Питер уже выруливал к воротам. -- Я оставлю машину, как всегда, у Томпсона.
   -- Конечно, мистер Нортридж. Счастливого пути!
   Слегка обшарпанный красный "Шевроле" резво шел по трассе, как старый охотничий пес по давно знакомой тропинке, обегая каждую выбоинку и трещину, даже и не взглянув предварительно в ее сторону. К вечеру Питер подогнал машину к гаражу Томпсона, уже имея в кармане билет на рейс Перт-Дели вылетом через три часа десять минут. Он зашел в недорогой ресторан, легко перекусил -- есть почти не хотелось, прошелся по ярко освещенным улицам, затем взял такси и поехал в аэропорт. Питер так устал от прощаний, что даже забыл позвонить дяде Арнольду. Сейчас он, наверное, уже ушел из конторы -- Питер, взглянув на часы, все-таки подошел к автомату. Дядя поднял трубку сразу:
   -- Питер? Что же не дождался меня? Понимаю -- дела, дела молодые. Ну, как здоровье, поправилось? Ты не дури, еще тебе рано! Вот мои годы уже давно дают о себе знать... -- в тираду дяди Арнольда, как всегда, трудно было воткнуть два слова, но сейчас Питера это вполне устраивало. -- Так ты скоро обратно? Мы с тобой давно не пропускали по стаканчику...
   Пауза приглашала Питера, наконец, ответить.
   -- Трудно сказать пока, дядя Арнольд. Я обязательно разыщу вас на обратном пути. Ваши дела идут в гору? Джон показывал мне сегодня новое приобретение...
   -- Да, пока не жалуюсь. С твоей легкой руки, племянник! У меня и на пирсе техники поприбавилось, все больше становится новых морских клиентов... Кстати, я давно хотел тебя спросить, может, ты кинешь свой остров, переберешься на континент, да сменишь меня на посту, а? Ну, подумай, подумай хорошенько над моим предложением, Питер!
   -- Вы знаете, -- сказал Питер, чуть-чуть помолчал, и уверенно продолжил:
   -- Спасибо, дядя Арнольд, но на меня не рассчитывайте. Я, честно говоря, еще не знаю, сколько времени пройдет, пока я вернусь -- у меня есть дела в Европе. Может, месяц, может, год, а то и больше. Зачем вам такой компаньон?
   -- Что же там у тебя за дела такие -- неопределенные? Ну ладно, я в них не суюсь. Желаю успехов, Питер. Но ты обязательно заглядывай, не забывай старика!
  
  
   4
   Устроившись в кресле "Боинга", Питер сначала не мог поймать в своей голове ни одной мысли. Постепенно из глубины прожитой жизни начали всплывать какие-то картины детства, юности. Он вспомнил Мэри и задумался: почему его отношение к девочкам, девушкам, женщинам -- соответственно его собственному возрасту -- всегда сопровождалось тревогой, беспомощностью, зажатостью какой-то? Так было всегда, и он не мог ни понять, почему, ни вспомнить хоть что-нибудь, что могло бы быть объяснением. Он так надеялся, что Мэри его вылечит. Первые несколько месяцев привыкания друг к другу, от знакомства до помолвки, были наполнены для Питера ожиданием взаимоотношений, которые позволили бы ему раскрепоститься, развести как будто судорогой сведенные пальцы, умеющие -- он был уверен в этом -- ласкать и любить. Ему только надо было почувствовать, что в его ласке нуждаются тоже, и он сумел бы сто крат вернуть данное ему. Однако Мэри нужна была не его ласка, а только его деньги. Мэри очень быстро оказалась такой, какой была на самом деле: капризной и не обращающей внимания на то, что выходило за рамки, причем весьма узкие, ее понимания жизни, глупенькой "барышней". Поэтому женитьба на Мэри не только не позволила Питеру почувствовать себя мужчиной, но, напротив, убила мужчину в нем -- как ему казалось, навсегда.
   Питер вспомнил странные, несколько раз повторявшиеся в его жизни периоды, когда его мозг утрачивал возможность думать, запоминать, и когда все его сознание заполняли только ощущение беспомощности и безотчетный страх. Это было в последнем классе начальной школы, на первом и третьем курсах колледжа, и трижды уже на Сенте: когда проектировался "ковер", когда начинал воплощаться Замысел с Ромео и Джульеттой, и последний раз совсем недавно, когда Самюэль заплатил своей жизнью за его жизнь. Питеру подумалось, что все эти эпизоды были похожи между собой. Похожесть заключалась вот в чем: после более или менее длительного периода беспомощности и страха появлялась в сознании как будто какая-то посторонняя, чужая сила, она за него решала проблему, казавшуюся до того неразрешимой, вселяла уверенность, позволяла быстро наверстать потерянное время. Почему только сейчас он обратил на это внимание? Раньше он считал, что так и должно быть, просто не задумываясь о том, что все на свете имеет свою причину. И откуда бралась эта сила? Казалось, она всегда была наготове. Питер теперь уже чувствовал, что слова "посторонняя" и "чужая" к ней и не подходят. Это было как будто резервное подразделение действующей армии, ведущей изнурительную войну длиной во всю жизнь -- свежие силы, приходящие на выручку там, где противник начинал одолевать.
   Описать свои болезненные состояния как раз просил его профессор Хиллборн, когда они разговаривали по телефону в последний раз. Профессор сказал, что у него есть идея по поводу того, как можно попытаться вылечить Питера, если, конечно, он не возражает. Питер, конечно, не возражал; но, честно говоря, не очень на это рассчитывал. Он описал, как умел, свою болезнь, и это описание получилось таким корявым и нудным, что Питер сначала и не хотел его прикладывать к бумагам для Хиллборна, касающимся акционерного общества "Ар энд Джей". Сейчас, в самолете, Питер неожиданно для себя увидел в своей болезни нечто новое -- может, как раз то, что профессору покажется самым важным? В таком случае, он сможет ему рассказать об этом и в устной беседе.
   Еще Питер подумал, что за последние год-два он часто испытывал неудобство от одной и той же мысли. Мысль была о том, что он как будто пользуется в жизни тем, что принадлежит не только ему, а он -- не делится. Жизнь на Острове, все, что у него есть, -- как будто это изначально предназначалось ему на двоих с каким-то еще, неизвестным ему человеком. А может быть, он жил с этой мыслью больше, чем год-два, просто раньше она не выходила из подсознания? Подумав так, Питер почувствовал, что знает, когда эта мысль появилась в нем. Конечно, с той поры, как он поселился на Сенте. С того момента, когда Даниэль Тайджер, показав Питеру все, что было на Острове, начиная от спортивного самолета и кончая почти целым заводом в западном крыле Дома Игрек, сказал ему, что все это создано трудом его отца и не должно пойти прахом, и отказался от предложения Питера остаться на Острове. Долгое время Питер ходил по земле Сента с чувством "неужели все мое?" и боялся окончательно поверить в свое счастье. Поэтому и появившихся на острове людей -- Сэма с Синтией, других филиппинцев, Команду -- он воспринимал не как слуг в своем доме, а как друзей, обладавших одинаковыми с ним правами.
   Мысли Питера переключились на двух женщин, которые, как два Солнца, согревали его: маму и дочь, Синтию и Джулию. Синтия, которая все и вся видела насквозь, которая своим спокойствием и своей мудростью помогала так крепко стоять на ногах, что забывались все неприятности и неустроенности. А малышка Джулия, девочка, выросшая у Питера на глазах -- какую, оказывается, огромную часть души она занимала. Это непосредственное, веселое, ласковое существо, превратившееся сейчас в очаровательную девушку, ждущую от жизни любви... Питера больно кольнуло воспоминание о его встрече с Джулией у ручья, когда он вынужден был отвергнуть ее чувства, перечеркнув одновременно и свои. И опять он вспомнил, что тогда, у ручья, он был беспомощным и жалким, и опять не мог понять, почему.
   Тут Питеру показалось, что он сейчас должен вспомнить что-то такое, что сразу объяснит ему и без помощи профессора все странные и загадочные стороны его болезни. Он подумал о том, что не обращал раньше внимания еще на одну характерную, общую для всех этих состояний особенность. В те минуты, когда болезнь особенно тяжело давила на него, он сквозь тяжелую полудрему обязательно слышал одни и те же звуки -- это был звонкий, как трель маленьких колокольчиков, свежий, счастливый смех, который Питером в такой момент мог восприниматься только как издевательство над собой. Он сейчас вспомнил: когда эта болезнь пришла к нему впервые, в школе, это был смех маленькой девочки. В колледже...-- тут он засомневался, чей это был смех. Зато на Острове первые два раза из трех над ним смеялась Мэри. А в третий раз, и это было особенно обидно, он слышал смех Джулии. Он снова вспомнил Джулию... Но не отвлекайся, Питер! Вспоминай: смех, девочка -- разгадка где-то рядом... Нет. Разгадка ускользает, как случайно схваченная в воде за хвост золотая рыбка.
   Тут Питер почувствовал, что стал погружаться в сновидения... Нет, в видения наяву -- он ведь не спит: в просвеченной солнцем изумрудной воде Джулия гоняется за золотой рыбкой. Преломляющиеся на волнистой водной поверхности солнечные лучи одевают тело Джулии в причудливый узорчатый наряд, а от чешуек рыбки отражаются ослепительными золотистыми точками. Рыбка не очень-то и старается убегать, как будто уверенная в том, что ей не причинят вреда. В один прекрасный момент Джулии удалось поймать ее между своими ладонями, она перевернулась в воде и поплыла к Питеру... Сейчас он возьмет из ее рук золотую рыбку, но... Перед самым его носом Джулия раскрыла ладони, и рыбка была такова. А Джулия засмеялась чистым счастливым смехом, похожим на трель маленьких колокольчиков.
   Да, но как же в воде можно смеяться? А это уже и не в воде. Питер стоит в какой-то странной, пыльной и заставленной громоздкими вещами комнате перед древним зеркалом. Его поверхность вся, кроме самой середины, мутная, а по углам от нее отслоился зеркальный слой в больших и маленьких точках, расположенных в виде рыбьей чешуи. И по ту сторону зеркала Питер видит давно знакомого ему человека... Своего двойника. Сейчас с этим человеком -- кстати, он откуда-то уже знает его имя: его зовут Алексей -- происходит непонятная вещь. Днем он лежит без сознания и не может ни двигаться, ни говорить, а ночью полностью приходит в себя и кажется совершенно здоровым. Получается, что его сознание -- или душа? -- покидает его днем и возвращается ночью.
  
   Двигатели негромко гудели. Воздух в салоне "Боинга" был свежим, температура -- как раз такой, когда не надо ни прибавить, ни отнять. Проходящая мимо стюардесса, встретив странный взгляд Питера, спросила:
   -- Мистер себя хорошо чувствует? Не желаете кока-колы? Может быть, у мистера болит голова?
   Питер ответил не сразу:
   -- Нет, благодарю вас, все в порядке.
  
   Питер понял в этот момент, откуда приходили ему на подмогу свежие силы. Его донором был тот, так похожий на него человек -- Алеша, как звала его жена. Это он так много раз в жизни делился с Питером своим сознанием, своими силами. Трудно было предположить, как это бывало раньше, чего стоило этому человеку вытащить Питера из его провалов в школе, в колледже. Но сейчас, когда Питер бодрствовал, Алексей был без сознания. И наоборот, когда Питер спал, Алексей мог становиться самим собой.
  
   Пересадка в Дели на самолет в Женеву заняла несколько часов. Большую часть этого времени Питер просидел перед телевизором в зале ожидания аэропорта, тупо следя глазами за героями несвежего голливудского боевика. А в самолете Питер просто спал.
  
   5
   Не отыскать в Женеве место, где проходили международные симпозиумы медиков, было невозможно. На седьмом этаже роскошного современного здания, одинаково красивого снаружи и изнутри, в комнате 731 Питер нашел девушку-секретаря, очаровательная улыбка которой моментально компенсировала ему все расходы на дорогу до этого места.
   Как раз в тот момент, когда он подошел к ее столу, зазвонил телефон, и улыбка со словами "извините, одну минуту" была переадресована телефонной трубке. Некоторое время Питер провел в роли наблюдателя -- пока она искала какой-то документ, в стенном шкафу и в ящичках своего стола. Но нисколько об этом не пожалел. Гибкость и грациозность, с которыми девушка двигалась, дали бы ей фору и в сравнении с супермоделью на подиуме. Разрез на достаточно короткой юбке помогал оценить красоту стройных ног, заключенную в тонкие колготки; между блузкой и грудью присутствовал бюстгальтер, но он решительно ничего не скрывал. Это было почти за гранью протокола, которому должна соответствовать одежда секретаря международной организации, но выглядело так приятно и неожиданно, что Питер и забыл, зачем пришел.
   Наконец, девушка сообщила трубке нужную ей важную цифру и вернула Питеру его улыбку.
   -- Могу я, -- очнувшись, спросил Питер, -- оставить бумаги для профессора Эдварда Хиллборна из Вашингтона?
   -- Конечно, -- девушка подошла к стенному шкафу и достала толстую папку, которая, казалось, и не подозревала, что где-то в природе существует пыль. Она раскрыла папку, а также регистрационный журнал, и протянула руку за пакетом, который уже давно держал в руках Питер. В этот момент снова зазвонил телефон; пока шел разговор, взгляд Питера случайно упал на подшитый сверху в папке бумаг для профессора Хиллборна большой почтовый конверт. Обратный адрес гласил: г. Минск, улица Северная, дом 33, кв. 38. Алексей Андреевич Дядинцев.
   Все остальное происходило для Питера как будто в тумане. Он оставил свои бумаги для профессора, попрощался с девушкой, даже выговорил ей какую-то любезность, осмотрел невидящим взором туманный горизонт Женевского озера через огромное окно рядом с лифтом, спустился вниз и вышел в шумный поток людей и автомобилей. Хорошо, хоть погода не лезла в душу: было ни прохладно, ни жарко -- одно из самых приятных состояний наружного воздуха. А у Питера было такое чувство, как будто его пропустили через процесс какой-нибудь электрохимической обработки: обезжирили, прополоскали, затем поместили между двумя электродами и долго пропускали ток. Потом опять помыли. Теперь, по техпроцессу, требовалось подвесить его за шиворот и просушить. Кнопка нажата, горячий воздух пошел.
  
   Уезжая с Сента, Питер прощался со всем тем, что долгие годы окружало его и было любимо им. Он не признавался себе, что сводит счеты с жизнью, что оглядывается в прошлое потому, что не видит будущего. В разговорах со своим внутренним голосом он просто говорил: "Я уезжаю в Европу, у меня там дела, когда я вернусь -- не знаю. Может, через месяц, может, через годы. Я должен привести в порядок все свои обязательства и доделать все, что не доделал".
   Девушка из комнаты 731 всколыхнула все его давно угасшие чувства. Питер только подумал: "Женева! Вот город, который меня вернет к жизни..." -- и в этот момент его взгляд упал на почтовый конверт. Написанные на нем несколько слов в мгновение ока остановили движение его проснувшихся желаний, подобно тому, как железный прут, брошенный мальчишкой-сорванцом и застрявший между вилкой и спицами колеса, останавливает велосипедиста.
   Питер шел по набережной Роны. Приятный, чуть прохладный ветер трепал полы его плаща. Сколько раз уже за этот последний год он вынужден был задавать себе вопрос: что делать теперь? Каким должен быть следующий его шаг? Казалось бы, в возрасте неполных сорока лет еще можно позволить себе не так скрупулезно учитывать время и силы одинокому мужчине, который достаточно твердо стоит на ногах, кажется, далек от банкротства, хотя только что едва вывернулся из рискованного переплета...
   Теперь, кажется, он начинал понимать, почему он боялся ошибиться и пытался получше рассчитать следующий шаг. Он чувствовал, что помогающая ему сила, этот резерв для действующей армии, вовсе не является вечным, неиссякаемым источником. Более того, Питер понимал теперь, что источник этот питает не его, а другого человека -- он теперь знал имя этого человека и даже его адрес. С ним, с Питером, делился жизненной силой человек, который, наверное, ничем не был ему обязан. Питер чувствовал, что его собственные силы иссякли в ту ночь, когда погиб Сэм. Тогда же, фактически, погиб и он сам, Питер Нортридж. Для чего ему дано еще это время и эти силы? Чтобы довести до конца то, что кроме него никто не мог сделать. А может быть, именно этот человек и доводил все до конца, подарив телесной оболочке Нортриджа свое, Алексея Дядинцева, сознание? И вот теперь уже миссия телесной оболочки, называемой Питер, выполнена, кажется, полностью. И начинать любить уже поздно и некогда.
   Питер сидел за столиком небольшого кафе на набережной. Последние мысли пришли ему в голову в тот момент, когда он отправил в рот последний кусочек ростбифа. Получалось, что все мысли принес Питеру официант на тарелке. За это следовало хорошо заплатить. Питер оставил на столике купюру, придавив ее пустой тарелкой, и направился к автомагазину.
   Питер выбрал двухдверный "БМВ" 1988 года -- четырехдверного не было. С какой грустью он вспомнил сейчас свою погибшую янтарную машину! А эта была почти полностью черной, даже молдинги на дверцах были закрашены.
   Ключи от замка зажигания и от багажника были каждый на своем кольце, но соединены вместе каким-то деформированным кольцом с разошедшимися витками. Машинально покрутив ключи в руках, Питер рассоединил их и положил ключ от багажника в карман пиджака.
   Сейчас он знал, что делать. По крайней мере, в ближайшие несколько дней.
  
   Глава Х
   1
   Остановка произошла только на третьей границе, в Бресте.
   -- В нашу страну пока еще визовый въезд, мистер э... Нортридж. Вам необходимо было обратиться в Варшаве в посольство Республики Беларусь. Вы ведь проезжали через Варшаву?
   Питер пытался перейти с английского, который все-таки с трудом давался офицеру пограничного контроля, на обрывки русских фраз, которым он выучился, общаясь с Командой -- это не помогло, наоборот, только усложнило дело. Питер долго объяснял, что он не предполагал, что столкнется с такими трудностями при пересечении границы Белоруссии; иначе он, конечно же, обратился бы в Варшаве в посольство. Он уже проехал две европейские границы без всяких затруднений... что же теперь, возвращаться в Варшаву? Он пытается разыскать свою бабушку, которая до 1939 года жила в Западной Белоруссии, почти на границе с Литвой; больше у него нет ни одного знакомого человека в этой республике, но он знает примерное описание места...
   Офицер долго и внимательно слушал Питера, перелистывая его паспорт, потом вздохнул, что-то написал в бланке, который достал из ящика стола, поставил на него печать.
   -- Вот ваше разрешение на въезд. Но все ваши дела вы должны обязательно устроить в течение трех дней -- я не представляю, как вы за это время сможете разыскать свою бабушку. Счастливого пути, мистер Нортридж.
   Питер взял паспорт с вложенным разрешением на въезд, не веря, что может ехать. Перелистал паспорт; ему показалось, что чего-то в нем не хватает. Кажется, под обложкой прежде была зеленая бумажка с изображением президента Франклина. Впрочем, он не мог за это ручаться.
   Было совсем рано -- пять часов утра. Перекусив бутербродом, Питер двинулся в сторону Минска.
   Постовой старшина ГАИ на въезде в город был, по-видимому, слегка удивлен, что Питер спрашивает, как найти улицу Северную. Он подозвал своего напарника, сержанта, и попросил его:
   -- Объясни ему, как проехать. Интересно, что иностранцу понадобилось в минских хрущобах?
   Последнее слово Питер не понял, зато объяснение маршрута сержантом было кратким и точным; прямо, после третьего перекрестка направо, затем через перекресток налево, через квартал будет улица Северная. Сержант объяснил два раза, на всякий случай дублируя слово "перекресток" жестами.
  
   Дом номер 33 был пятиэтажным, собранным из бетонных панелей, как и дом номер 28, стоящий прямо напротив на другой стороне улицы. Питер остановил машину, как только прочитал номер, написанный черной краской на панели первого этажа дома цифрами высотой в фут. Несколько минут он сидел, собираясь с мыслями, потом вышел из машины и направился к дому Алексея, но зашел в последний подъезд только затем, чтобы определить расположение квартир. Потом Питер перешел в подъезд дома номер 28, окна которого приходились примерно напротив квартиры 38.
   Питер стоял на площадке последнего этажа прокуренного, обшарпанного подъезда с изрисованными стенами. Одна из надписей, сделанных с помощью аэрозольного баллончика с краской, гласила: "I love you" -- он удивился отсутствию ошибок в английской фразе. Выше, на побеленной когда-то части стены, окурками было нарисовано сердце, пронзенное стрелой. Он стоял, глядя на окна противоположного дома, и спрашивал себя: для чего он проехал пол-Европы? Чтобы стоять в этом чужом подъезде незнакомого города незнакомой страны, на языке которой он вообще не мог произнести ни одного слова? В этот момент в доме напротив девочка распахнула окно на пятом этаже. Потом она отошла от окна, через которое было видно, что на стене комнаты висит картина размером, примерно, два на три фута.
   И картина эта была картой острова Сент. Эти очертания берегов Питер смог бы узнать и в кромешной тьме. Чем больше он вглядывался, тем больше убеждался, что ошибки быть не может: в этой комнате жил Алексей Дядинцев.
   Кто-то вошел в его подъезд и настойчиво взбирался наверх. Питер, взглянув в последний раз в окно в доме напротив, стал спускаться по лестнице.
   Когда Питер проходил мимо последнего подъезда дома номер 33, пожилой мужчина, видимо, недавно вышедший из дома и сидящий на скамеечке, учтиво с ним поздоровался. Питер ответил, стараясь без акцента произнести слово "здравствуйте". Ноги сами доставили его в тот подъезд, где была квартира 38. Почтовый ящик с этим номером был полуоткрыт, в нем лежал конверт. На конверте был отпечаток большого штемпеля -- видимо, какого-то государственного учреждения. Питер прочитал на нем слово "Москва". Адресовано письмо было Дядинцеву А.А. Повинуясь настойчивой внутренней команде, Питер аккуратно распечатал конверт и вложил туда свой бумажник -- благо, он был сделан из тонкой кожи. Питер водворил конверт обратно в почтовый ящик и прикрыл его.
   Выходя на улицу, он столкнулся с женщиной, которая тоже с ним поздоровалась. Ответив легким полупоклоном и закашлявшись в этот момент, Питер ускорил шаг, чтобы быстрее оказаться в машине. Теперь похожесть его на Алексея Дядинцева не вызывала у него сомнений. Он стал размышлять уже всерьез -- мог ли он разыскать свою бабушку? Но он не обладал практически никакой информацией. То, что говорил он на границе в Бресте, было большим преувеличением. В действительности он не знал ни местонахождения, ни старого или, тем более, нового названия населенного пункта, в котором когда-то жила мать его матери.
  
   2
   Шоссе Минск-Вильнюс было до странности пустынным. Проступающие на поверхность асфальта светлые кружочки дробленого камня, очертя голову, бросались под колеса черного "БМВ". С какой целью Питер ехал в сторону Вильнюса? Не успев додумать до логического конца эту мысль, Питер увидел, что его машину обгоняет бледно-желтый легковой "Мерседес", успевший, похоже, немало повидать за свои двадцать лет. Крышка его багажника была испорчена черными отверстиями в тех местах, где еще совсем недавно -- до переезда из Западной Европы в Восточную -- помещались номер модели и трехлучевая звезда в круге. "Мерседес", в котором сидели два молодых человека, подрезал Питеру путь и затормозил. Остановившись, чтобы избежать столкновения, Питер увидел, что и сзади его машину подпер вплотную такой же "Мерседес", только белого цвета. За рулем сидел внушительных размеров детина с коротко остриженной головой. Он выскочил из машины, подбежал к Питеру, на ходу выхватывая пистолет, и сунул его Питеру за ухо поверх опущенного стекла дверцы. Взгляд Питера, видимо, был настолько безразличным и до тупости спокойным, что стриженый не сразу выговорил заранее приготовленные слова, забыв и о том, что хотел выгнать жертву из машины. Наконец он заорал:
   -- Ключи от багажника!
   -- What?* -- поморщившись от крика, переспросил Питер.
   -- Что -- вот? Ключи давай, ублюдок! -- и детина покрутил пальцами руки, как будто держащей ключ, показывая в сторону багажника. Питер полез в наружный карман пиджака и достал ключ. Стриженый за это время чуть не просверлил его насквозь стволом пистолета. Подошедшие уже давно к багажнику те двое из переднего "Мерседеса", предварительно осмотрев через стекла салон и убедившись, что в нем ничего нет, поймали брошенный ключ. Питер представил себе их разочарованные морды, когда услышал, что они открыли пустой багажник и его кейс, в котором были только смена белья да дорожный набор. В этот момент стриженый, увидев, что машина совсем пустая, заорал опять в ухо Питеру:
   -- Гони доллары, понял, ты?! Доллары давай!
   Питер только теперь сообразил, что у него, оказывается, совсем ничего нет. Все деньги остались в бумажнике. Он, снова выводя из себя стриженого, равнодушно развел руками и сказал:
   -- I have no money...**
   -- Ищи, говорю! -- ткнул его тот пистолетом.
  
   Шоссе впереди спускалось в пологую ложбину, в самом низком месте которой сухими оставались после недавнего дождя лишь только средние полосы. На вершине холма после ложбины показались два грузовых автопоезда. Двое из желтого "Мерседеса", махнув рукой стриженому, пошли к машине. Стриженый, не желая мириться с полным отсутствием добычи, заорал в последний раз:
   -- Гони монету -- застрелю! -- и воткнул ствол в ухо Питеру.
   Тот, как ни странно, улыбнувшись, сказал, тщательно выговаривая по-русски:
   -- Вспомнил -- немного есть!
   Он в самом деле обрадовался, когда вспомнил, что у него в кармане завалялась купюра в пятьдесят долларов, которую он не положил в бумажник.
  
   Первый из грузовиков -- это были "МАЗы" с полуприцепами -- уже начал выбираться из ложбины. Перед бампером и передней панелью кабины у него была прикреплена сваренная из двухдюймовой трубы рамка, похожая на те, что устанавливают на свои грузовики спортсмены-раллисты. Судя по тому, как сосредоточенно дышал грузовик, резво преодолевая пологий подъем, можно было сделать вывод, что он загружен не воздушной кукурузой.
  
   Двое из желтого "Мерседеса" сели в свой автомобиль и, выруливая сразу на левую полосу, спешили оставить место неудачной охоты. Питер достал купюру и протянул через окно стриженому, который в этот момент посмотрел на отъезжающих друзей -- купюра упала на асфальт. Стриженый наклонился за ней.
   В это мгновение Питер перестал сознавать, что делают его руки и ноги. Он резко открыл дверцу: удар ее ребром пришелся стриженому точно в висок. Питер, впрочем, этого не видел, он только почувствовал, что дверце помогло закрыться обмякшее тело стриженого. А нога Питера уже вдавливала в пол педаль подачи топлива. "БМВ" сорвался с места, догоняя желтый "Мерседес", водитель которого в этот момент переключал передачу. От удара сзади "Мерседес", не успев и мяукнуть, очутился на три четверти корпуса на встречной полосе, под углом сорок пять градусов к осевой линии. Автомобиль Питера, отвернув от "Мерседеса", уже проходил своим передним колесом мимо его заднего бампера, когда с тем встретился грузовик. Водитель грузовика, даже если бы и хотел, не смог бы ни отвернуть, ни затормозить -- так неожиданно выложил перед ним Питер это препятствие. Хотя большим препятствием для 40-тонного "МАЗа" две легковушки и не являлись; удар рамкой пришелся "Мерседесу" как раз в решетку радиатора, а тот столкнул в кювет машину Питера и полетел следом, словно пустой спичечный коробок.
   Питер умер мгновенно, не почувствовав удара. Грузовики остановились; первый остался на месте происшествия, второй поехал до ближайшего телефона. В протоколе ГАИ пистолет и 50-долларовая купюра не фигурировали.
  
   3
   Телефон зазвонил в начале десятого -- Вера только собралась улечься спать, не в силах доделать кучу домашних дел. Звонки были совершенно необычной длительности.
   -- Это квартира Дядинцевых? -- спросил приятный мужской голос с иностранным акцентом; слышимость была столь прекрасной, словно человек говорил из соседней комнаты.
   -- Да.
   -- Вы, видимо, Вера, жена Алексея? -- продолжал голос. Не дав Вере ответить, он, наконец, назвался:
   -- Вас беспокоит Эдвард Хиллборн, я, правда, только заочно знаком с вашим мужем...
   -- Простите, -- спросила Вера, -- а откуда вы звоните?
   -- Из Вашингтона, -- ответил голос. -- Я вас не разбудил? У вас ведь уже поздно.
   -- Нет-нет, что вы!
   -- Вера, я знаю, что Алексей болен. Скажите мне, как он себя чувствует? Он дома?
   Вера, не удержавшись, заплакала и говорила сквозь слезы:
   -- Он в больнице, он вообще перестал приходить в себя. Раньше он хоть ночью становился нормальным человеком, а теперь... Я не знаю, что делать, -- из-за душивших ее слез Вера не могла больше говорить.
   -- Скажите, Вера, вы можете назвать препараты, которые он принимает в больнице? Должно быть, какие-то психостимуляторы?
   -- Ой, я не знаю всего, что ему дают сейчас. На нем все уже перепробовали. Кажется, сиднокарб, кофеин и еще что-то...
   -- Вера, пожалуйста, послушайте меня внимательно. Я понимаю, что вам трудно верить на слово человеку, которого вы никогда не видели, к тому же иностранцу... Но, может быть, Алексей вам говорил, что я медик, у меня приличный опыт работы с пациентами, заболевания которых в чем-то аналогичны случаю с вашим мужем. И я вам могу сказать совершенно точно: Алексею необходимо находиться дома, а не в больнице; те препараты, которые вы назвали, ему не помогают. Ему нужно сейчас только внимание, спокойная обстановка и хорошее питание.
   -- Да он же ничего не ест, у него нет аппетита...
   -- Правильно. Потому и нет, что ему не нужно то лечение, которое он получает. Вы можете забрать его домой из больницы?
   -- Не знаю, -- сказал Вера. -- По-моему, это можно сделать только через горздравотдел, под расписку.
   -- Под что? -- переспросил Хиллборн.
   -- Ну, я должна написать бумагу о том, что беру ответственность на себя, если... -- Вера опять заплакала.
   -- Да, интересно, -- сказал Хиллборн. -- Но вы должны это сделать. Наверное, на это уйдет несколько дней, -- как бы размышляя вслух, говорил он. -- Скажите мне, пожалуйста, название больницы, в которой находится Алексей. Так, вы говорите, пятая, -- он повторял за Верой, записывая, -- городская... Хорошо. Я позвоню им завтра утром. А пока вы сделайте вот что: у вас есть картина, карта или что-нибудь еще с изображением острова, который снится Алексею? Он ведь вам говорил об этом?
   -- Есть, а что?
   -- Вы повесьте ее прямо завтра у него в палате. И еще принесите ему и тоже повесьте на стене свою фотографию большого формата. Лучше всего -- если легкого эротического направления, понимаете?
   -- Ой, вы что, это невозможно, нет, -- запротестовала Вера.
   -- Да, -- помолчав, сказал Хиллборн, -- я мало знаю русских женщин. Простите меня, я вас, видимо, смутил... Но не забудьте, Вера: Алексею нужно хорошее, калорийное питание.
   Вера вздохнула:
   -- Где же его взять? Но я, конечно, постараюсь, я понимаю...
   Хиллборн перебил ее:
   -- Вера, назовите мне, пожалуйста, ваш адрес.
   -- А зачем?
   -- Я пришлю вам немного денег -- тысячу долларов, например, это вам немного поможет.
   -- Нет-нет, что вы, не надо, нам не надо...
   -- Вера, -- остановил ее Хиллборн, -- послушайте. Я -- американец. А американцев вы, наверное, привыкли воспринимать как людей, которые ничего не делают без личной выгоды, не так ли?
   -- Ну и что?
   -- А то, что это в моих прямых интересах, чтобы ваш муж скорее поправился -- вы понимаете? Помогая ему выздороветь, я помогаю себе, можете в этом не сомневаться. Хотя я не могу сказать, что ваш муж и вы мне не симпатичны чисто по-человечески, несмотря на то, что я вас ни разу не видел. Так что не отказывайтесь, а диктуйте адрес и ваше полное имя.
   Вера, молча помявшись немного, выполнила просьбу.
   -- Теперь -- до свидания, и я надеюсь, скоро ваш муж будет в полном порядке.
   -- До свидания, -- ответила Вера и, услышав короткие гудки, долго не могла понять, не приснился ли ей этот разговор.
  
   В том, что разговор не приснился, Вера убедилась уже на следующий день, когда пришла к Алексею. Ее встретил в больничном коридоре заведующий отделением и сразу спросил:
   -- У вас появился богатый спонсор в Америке? Сегодня главврачу звонил какой-то профессор, психофизиолог из Вашингтона -- Халборт, кажется?
   -- Хиллборн, -- поправила Вера.
   -- Да, может быть. Это ваш родственник?
   -- Нет-нет...
   -- Странно. Он взял с нас слово, что мы отпустим вашего мужа домой, и пообещал сегодня же отправить на адрес больницы медикаментов на тысячу долларов... Странно. Как вы думаете, он нас не обманет? -- пошутил заведуюший отделением.
   -- Думаю, нет, -- тихо сказала Вера.
   -- Можете забрать мужа прямо сегодня, только зайдите в приемную главврача и напишите заявление, вам там все скажут. Хорошо?
  
   4
   На следующий день, идя с работы, Вера обнаружила в почтовом ящике извещение с просьбой зайти на почту, на уголке которого было написано: "Нет дома. 1030" -- и подпись.
   На почте возмущенная заведующая выговорила Вере сразу, как увидела в ее руках извещение:
   -- Какой это умник присылает вам переводы в долларах? Как я могу вам это оплатить? У меня даже в рублевом-то эквиваленте такой суммы не наберется -- вы соображаете?
   Вера стояла, как облитая холодной водой, не зная, что говорить.
   -- Почему вы на меня кричите? -- смогла только спросить она. -- Вы объясните мне, где и как я могу получить деньги!
   -- Я не знаю! Вам надо ехать в Национальный банк, там разбирайтесь.
  
   В Национальном банке Вера долго не могла дозвониться заведующему нужным отделом, который был очень занят и не сидел на своем месте. Когда он появился, ей еще пришлось подождать, пока ее к нему пропустят, потом, выслушав Веру, он отослал ее в комнату номер 311.
   -- Там вам все скажут, -- заверил он.
   Молодая симпатичная девушка в комнате 311 спросила:
   -- Это гуманитарная помощь?
   -- Нет. Это телеграфный перевод на мое имя...
   -- Я не знаю. Вот у меня распечатка, вот, смотрите: вчерашнее число, Дядинцевой Вере Александровне, отправитель -- Эдвард Хиллборн, Вашингтон, США, правильно?
   -- Да, да, -- обрадовалась Вера.
   -- Так, Вера Александровна, вам надо принести справки о том, что вы нуждаетесь в гуманитарной помощи -- вы знаете, конечно, по какой статье, да? У вас муж инвалид с детства или ликвидатор аварии на ЧАЭС, или еще что-то, я не знаю... В общем, приносите справки, мы начислим причитающуюся вам сумму.
   Вера тупо смотрела на девушку:
   -- Какие справки? Почему -- "начислим"? Это же перевод?!
   -- Послушайте! -- девушка уже теряла терпение, -- я же вам объяснила русским языком: гуманитарную помощь получают люди, имеющие на это основание. Что вы волнуетесь? Приносите справки, вы получите все, что вам положено...
   Но Вера, казалось, ничего больше не видела и не слышала.
  
   5
   Алексей был дома уже третий день. Сегодня ближе к вечеру он почувствовал себя почти в форме. Слабость во всем теле еще оставалась, но голова уже работала достаточно ясно. Похоже, что период этого странного полубессознательного состояния кончался.
   Вера пришла с работы, держа в руках конверт.
   -- Алеша, я достала из почтового ящика странное письмо. Конверт вскрыт, там тебе ответ по твоим патентам из Москвы и еще -- еще какой-то бумажник. Здесь документы и деньги, доллары! Я ничего не понимаю, Алеша!
   -- Дай взглянуть! -- Алексей взял в руки бумажник, вынул оттуда паспорт и водительское удостоверение на имя гражданина Австралии Питера Нортриджа. Он понял, чьи это документы и деньги раньше, чем прочитал имя. Но как и почему они оказались в почтовом ящике? В бумажнике было еще разрешение на въезд в Республику Беларусь.
   -- Надо отнести это в милицию, -- сказала Вера.
   Алексей посмотрел на нее, покачал головой со словами:
   -- Нет, Вера, не надо.
   -- Как это не надо? Здесь тысяча четыреста восемьдесят пять долларов и чужие документы, причем документы иностранца. Ты что, хочешь, чтобы нас из-за этого прихлопнули? Почему ты заявляешь, что не надо?
   -- Посмотри на фотографии в документах, Вера.
   -- Я посмотрела. Ну и что?
   -- Этот человек тебе никого не напоминает? -- спросил Алексей.
   -- Да, да, -- почти закричала Вера, -- он очень похож на тебя -- ну и что? Мне страшно, Алеша, ты понимаешь это? И что меняется оттого, что он похож на тебя? Меня сейчас соседка с третьего этажа встретила и говорит: "Ваш муж уже выздоровел, как он себя чувствует? Я, -- говорит, -- сегодня утром видела его на улице; он так посолиднел, бороду отпустил..." А я ей говорю -- мол, вы ошиблись, муж еще никуда не выходит, и бороду он не отпускал, вы, вероятно, обознались. Она пожала плечами и пошла. Мне все это не нравится, Алеша! Объясни мне, если ты знаешь, что все это значит?
   Алексей привлек жену к себе, посадил на колени, обнял и тихо сказал:
   -- Верунчик, ты пока еще считаешь меня нормальным человеком?
   -- Алеша, ты еще болен. Ты только-только начал приходить в себя, а до этого ты семь месяцев был в бессознательном состоянии. И ты хочешь сказать, что я, как последняя дура, ничего не понимаю, а ты сразу все понял, да?
   -- Во-первых, -- сказал Алексей, -- я был не в бессознательном состоянии. Ты ведь знаешь, что ночью мое сознание было совершенно здоровым, пока меня в больнице не стали пичкать всякой ерундой. Ну, ведь так? Тебе и Хиллборн об этом говорил.
   -- Что ты мне суешь своего Хиллборна? С какой стати я должна верить каждому слову человека, которого я в глаза не видела?
   -- Ну, хорошо, хорошо; мне-то ты пока еще веришь? Давай я попробую сформулировать свою точку зрения на то, что происходит, в том числе и с этими документами -- хорошо?
   -- Ну, давай.
   -- Вера... все эти семь месяцев я был донором. Я пытался уже тебе об этом сказать, помнишь? Но погоди, не перебивай меня! Я делился своим сознанием именно с этим человеком -- Питером Нортриджем. Причем делился ровно настолько, насколько это было ему необходимо: днем мое сознание уходило к нему, а ночью, когда он спал, оно возвращалось ко мне. То, что теперь сознание вернулось ко мне полностью, может означать две вещи: либо он перестал во мне нуждаться, выздоровев сам, либо... либо этого человека больше нет. И мне кажется, что, поскольку документы оказались в нашем почтовом ящике, вторая версия более правдоподобна. И положил их туда он сам, соседка тебе ясно сказала об этом!
   -- Но тогда, -- не выдержала, вставая, Вера, -- тем более их надо отнести в милицию! Я боюсь, Алексей...
   Дядинцев сжал руку жены так, что ей стало больно.
   -- Отпусти, ты что! -- вскрикнула Вера.
   -- Если тебе, -- медленно начал говорить Алексей, -- непременно нужно что-нибудь отнести в милицию, отнеси доллары, скажи, что нашла.
   -- Зачем ты издеваешься надо мной? -- теперь уже в полный голос закричала Вера.
   Подождав, пока она опять сможет его слушать, Алексей сказал жестко:
   -- Ты никуда не понесешь эти документы -- я так решил. Я уверен, что в ближайшее время мы все поймем, я чувствую это. А сейчас, извини, время ужинать, и я хочу есть!
   Вера, по-детски обиженно поджав губы, вышла из комнаты.
   Ужин прошел в гробовом молчании -- дети поели отдельно. Только в конце Вера сдержанно спросила:
   -- Будешь чай или кофе?
   -- Чай, -- ответил Алексей.
   Прошло еще немного времени, пока она не заговорила уже совсем другим тоном:
   -- Послушай, а как мы будем использовать эти доллары?
   -- Мы? -- Алексей улыбнулся. -- Вот это уже деловой разговор!
  
   6
   Через два дня Вера принесла домой после ремонта босоножки, завернутые во взятую у кого-то газету. Алексею случайно попалась на глаза заметка в разделе "Происшествия", в которой говорилось о столкновении грузового автопоезда "МАЗ" с двумя легковыми автомобилями, произошедшем 17 августа на шоссе Минск-Вильнюс примерно в восьмидесяти километрах от Минска. В результате столкновения погиб, среди прочих, человек, у которого не было найдено никаких документов, в автомобиле марки "БМВ", имевшем швейцарский номерной знак.
   Алексею пришлось потратить добрые полчаса, чтобы узнать, по какому телефону можно уточнить подробности происшествия. Набрав названный ему номер и держа в руках разрешение на въезд в Беларусь Питера Нортриджа, Алексей спросил:
   -- Скажите, номерной знак автомобиля "БМВ", попавшего в аварию 17 августа, был таким: ...? -- он назвал номер.
   После паузы ему ответили:
   --Да, именно таким; а вы что, располагаете какими-то сведениями? Алло, алло...
   Алексей положил трубку.
  
   Глава XI
   1
   -- Джеймс, -- голос в телефонной трубке был каким-то хриплым, взволнованным; поэтому, видимо, он сначала показался Мак-Грэйву незнакомым.
   -- Джеймс, мне очень жаль -- я опоздал.
   -- Чего именно вам жаль?
   -- Нортридж погиб.
   -- Что? Как это -- погиб? -- теперь Мак-Грэйв узнал голос Хиллборна. -- Эдвард, ради Бога, что произошло, когда? Там, на Острове?
   -- Нет, это произошло в Европе. Он приезжал в Женеву, оставлял почту для меня. Я его просил подробно описать свои болезненные состояния -- те, которые у него несколько раз в жизни повторялись. Я просил его встретиться со мной, но... Он меня не дождался. Мы разминулись на один день.
   -- А как ты узнал, что он погиб? Это было в Женеве?
   -- Нет, он уехал в Белоруссию, к Дядинцеву. Ты помнишь, я тебе рассказывал про Дядинцева? Как он мне звонил сначала в Вашингтон от имени Питера, и я совершенно случайно, потом только узнал, что звонок был не из Австралии или с Острова, а из Минска. Потом я позвонил ему сам, он рассказал мне про свои странные сны, и я попросил его как можно подробнее описать все, что касалось Острова...
   -- Острова? Но он же никогда не был на этом Острове, насколько я понимаю.
   -- Совершенно верно. Но он имеет к нему не меньшее отношение, чем Питер. В общем, по телефону трудно все подробно рассказать, но я уже выслал тебе его письмо, которое... которое, видимо, и сыграло роковую роль в судьбе Питера. Понимаешь, Джеймс, я хотел свести этих людей -- Питера и Алексея -- вместе, чтобы попытаться излечить Питера от этой болезни, от потери сознания, при помощи Алексея. Я думаю, что это могло бы получиться. Мне бесконечно жаль, Джеймс.
   -- Мне тоже, Эдвард... Но почему письмо, ты говоришь, сыграло роковую роль?
   -- Дело в том, что секретарь обратила внимание, что Нортридж как-то изменился в лице, задумался о чем-то в тот момент, когда передавал ей пакет для меня. И она сказала, что в папке с моей почтой сверху лежало письмо от Дядинцева. Там был его адрес. И похоже, что из Женевы Питер отправился прямо туда...
   -- И как же он погиб?
   -- Очень странно. Вернее, странно не то, как он погиб -- просто произошел какой-то инцидент на дороге: видимо, его остановили грабители, и он совершил столкновение с грузовиком, при этом все нападавшие на него получили свое, но и он не смог уцелеть. Но странно другое. Перед этим он побывал у Дядинцева и положил ему в почтовый ящик свои документы -- паспорт, водительское удостоверение...
   -- Что же, он потом куда-то поехал без документов?
   -- Да.
   -- Но почему? Это как-то похоже, -- Мак-Грэйв подбирал слова, -- чуть ли не на самоубийство! Или на убийство? И... не обратиться ли по этому поводу в Интерпол?
   -- Я думал об этом, -- отозвался Хиллборн, -- но я сомневаюсь, что это стоит делать. Не только потому, что я не уверен, станет ли этим заниматься Интерпол. В его записях отчетливо чувствуется какая-то вина, обязанность перед кем-то, кого он не знает. Такое ощущение, что он был заранее готов уйти из жизни... В общем, прочитаешь, и мы тогда поговорим, хорошо?
   -- А что, записи Питера ты тоже мне выслал?
   -- Да. Их надо читать параллельно с записями Алексея. Представляешь, это взгляд на одни и те же события двух разных людей, у которых общее, одно на двоих, сознание! Я впервые в жизни столкнулся с таким феноменом... -- Хиллборн помолчал.
   -- Не верится, что Питера больше нет, -- произнес Мак-Грэйв. -- Как об этом сказать его друзьям?
   -- Мне кажется, не надо говорить.
   -- Не надо? Почему?
   -- У меня сложилось впечатление, что этим жестом -- я имею в виду передачу своих документов Алексею -- Питер хотел сделать Алексея своим преемником. Или, точнее, двойником. Ты ведь общался с Питером больше, чем я, тебе он говорил, наверное, и про Дядинцева.
   -- Да, говорил.
   -- А он тебе говорил, что они очень похожи внешне друг на друга?
   -- Да, теперь я вспоминаю... Слушай, здесь кроется нечто загадочное -- в их похожести. Может быть, они какие-нибудь родственники? Хотя нет, это отпадает. Или они родились в один день и час?
   -- Согласен, в этом что-то есть, -- сказал Хиллборн. -- Но, к сожалению, от Питера об этом мы уже ничего не узнаем...
   -- Может быть, когда-нибудь узнаем от Алексея?
   -- Может быть. И, кстати, об Алексее. Я пришел к мысли, что в обществе "Ар энд Джей" он должен быть вместо Питера. Уверен, что и ты придешь к такому же мнению, когда прочтешь их записи. Но не буду торопить события; когда получишь их, прочитай, и тогда созвонимся. О'кей? Пока, Джеймс!
  
   2
   Инспектор дорожной полиции уже второй раз переводил взгляд с фотографии в водительском удостоверении на лицо водителя новенькой "Тойоты".
   -- Мистер Питер Нортридж, -- наконец произнес он, -- У вас удостоверение старого образца. Последний водитель в нашем штате сменил права два года назад. Вы что, так долго не пользовались автомобилем?
   -- Видите ли, я почти постоянно живу не на континенте, а на острове к западу от побережья. Приезжаю сюда редко и ненадолго, и езжу аккуратно, поэтому с вашей службой у меня не возникало конфликтов. Я и сейчас еду на остров... но на этот раз всего недели на полторы. Корабль во Фримантле ждет только меня, -- извиняющимся голосом объяснил владелец удостоверения.
   Инспектор поколебался еще несколько секунд, вздохнул, потом вернул ему права, достал из нагрудного кармана имеющий вид записной книжки дистанционный пульт бортового компьютера, набрал на нем данные нарушителя.
   -- Я даю вам две недели. После 24-го числа первый мой коллега, который вас остановит, будет иметь право оштрафовать вас на тысячу долларов, а также лишить удостоверения на срок до одного года. Счастливого пути.
   -- Спасибо. Я обязательно поменяю права сразу по возвращении.
  
   3
   Он уже неделю был на Острове. Он объездил почти все его закоулки, побывал всюду, где только мог проехать старый джип. Он, казалось, заново знакомился с Сентом. За несколько лет многое изменилось, иногда он не узнавал какого-то места; тогда он выходил из автомобиля, прогуливался или присаживался на траву и чувствовал, что воспоминания всплывают из неведомых глубин его сознания. Он постепенно наполнял себя Островом, и тем не менее он сейчас еще меньше, чем в первый день после приезда, верил в то, что это, наконец, свершилось. Он -- здесь. Он почти тот, кто ушел отсюда так давно. Почти Питер Нортридж.
   Дяди Арнольда уже не было в живых -- Матчинсон-внук дал ему напрокат, даже без предварительной оплаты, "Тойоту" последней модели. Путешествие на "Диане" до Острова он перенес легче, чем ожидал. Он встречал старых друзей. Из Команды на Острове осталось только двое -- Серж и Андрей, да и они собирались на континент. Синтия заметно постарела. Они опять больше разговаривали глазами, чем словами. Кроме нее, уже не осталось никого, кто был на Сенте с Питером с первых дней. Его никто ни о чем не расспрашивал, не тянул за язык, уважая его право рассказать самому все, что он посчитает нужным.
   На второй день он побывал у опоры "парома" -- там, где погиб Сэм. Он знал, где и как это было, но для того, чтобы ВСПОМНИТЬ, ему пришлось подождать несколько минут, словно информация хранилась не в нем, а где-то в другом месте, и он должен был ждать, пока получит ее. Он вспомнил, как Питер увидел перед капотом своей машины черную пустоту, когда "паром" не доехал до кромки автоэстакады. Как тогда Питеру, ему сейчас показалось, что земля уходит из-под ног. Или как Алексею, теряющему сознание за своим рабочим столом? Кем он все-таки сейчас был -- Питером или Алексеем?
   На четвертый день его пребывания прилетел на Сент Джеймс Мак-Грэйв, и это был первый человек, который знал все до конца, и которому он мог рассказать все-все о своей жизни, от рождения до настоящего момента. Они разговаривали почти сутки и только на следующий день отправились вместе к Ромео и Джульетте. Он очень ждал и очень боялся этой встречи. Почему он ждал именно Джеймса, чтобы встретиться с Ромео и Джульеттой? Конечно, именно потому, что от Джеймса не было секретов. Не надо было притворяться Питером, если он был Алексеем.
   Он попросил Джеймса отправиться к "Ар энд Джей" на вертолете -- он дорожил своим первым впечатлением, вспоминая при этом, как он долго обдумывал, как обустроить первую встречу туристов со своими фигурами. Собственно, просить ему не было необходимости, надо было только изъявить желание. Он продолжал оставаться хозяином Острова. И без него во всем поддерживался заведенный ранее, Питером, порядок: если кто-то из Команды уезжал на континент, его функции обязательно возлагались на кого-то другого. Персонал Службы Острова, персонал музея "Ар энд Джей", не говоря уже о сезонных рабочих, занятых на уборке урожая, сильно обновились за время отсутствия Питера. Но по-прежнему техника была в порядке, отслужившие свой срок машины отвозились на специально отведенный участок и заменялись новыми. Джеймс и Андрей нашли в ангаре старый вертолет, которому было уже лет десять, но который еще прекрасно летал, и новый, более вместительный, более красивый и более комфортабельный. Он выбрал старую машину -- их было всего трое вместе с Андреем в качестве пилота.
   С замиранием сердца он ждал, когда увидит через стекло кабины Ромео и Джульетту. А когда увидел, даже и забыл испытать чувство гордости от своей причастности к их созданию. Он просто восхитился ими, как будто видел впервые. Они были так же молоды и красивы, как и перед отъездом Питера. Как и тогда, казалось, что они только что искупались в прохладной воде Ата и прилегли на солнышке. Как и тогда, Джульетта нисколько не стеснялась того, что ею любуется каждый появляющийся здесь мужчина.
   Он отметил, что покрывало немного износилось под подошвами многих тысяч побывавших здесь за это время студентов. Об их внушительном количестве говорил забор из туфовых плит длиной уже ярдов в триста. И кожа Ромео и Джульетты покрылась мелкими морщинками-трещинками под воздействием ветров и дождей.
   "Стареем, -- с грустью подумал он. -- Так и актриса, которой уже за шестьдесят, выглядит тридцатилетней только на экране телевизора."
   "Горыныч" тоже постарел, одряхлел... "Кожа" его сморщилась, краска вытерлась. Но летать он еще продолжал -- в самое сухое время года с его помощью "купали" мыльным раствором Ромео и Джульетту.
   Питера оставили одного на свидании с Ромео и Джульеттой. Студентов сегодня, по счастливому совпадению, не было -- одна группа уехала вчера, а другая приедет завтра. Запланированную профилактическую работу, по случаю приезда Питера, отложили на несколько часов.
   Он ходил вокруг своих фигур, и ему не верилось, что когда-то в его -- его! -- голове зрел этот замысел. Теперь уже он гордился собою. Он и не пытался удерживать себя от соблазна побывать внутри Джульетты. И здесь он нашел следы времени. Хотя казалось, что материал "стен" не утратил эластичности, но заметно было, что его цвет чуть-чуть потускнел, поверхность "пола" там, где ходили обутые в мягкие тапочки ноги посетителей, была матовой, в отличие от стен и потолка. Возле "дверей" были явно заметны места, где часто опирались руки при входе. Кое-где мигал свет, льющийся изнутри. И запах был уже не таким чистым и свежим, хотя не приходилось сомневаться, что весь комплекс санитарно-гигиенических мероприятий проводился в надлежащем объеме и на совесть.
   Он отправился сразу к сердцу Джульетты. Прикоснулся к нему ладонями, постоял минуту. Затем поднялся в голову, посмотрел глазами Джульетты на горы, на уходящую вдаль ленточку Ата, на Ромео. Горы, показалось ему, стали чуточку ниже. А взгляд Ромео -- чуть грустнее. Показалось? Когда он шел обратно и раздумывал -- не пойти ли вниз, к "первой колыбели"? -- то вдруг почувствовал, что это замкнутое пространство стало давить на него. Лучше, решил он, полюбоваться еще Джульеттой и Ромео снаружи.
   Джеймс и Андрей терпеливо дожидались его в кафе, развлекаясь телевизором и кофе.
   -- Летим? -- спросил Андрей.
   -- Летим, -- ответил он.
   Сделав, по традиции, над фигурами прощальный круг, вертолет устремился прочь.
  
   На следующее утро он отправился к Хижине. Лесная дорога настолько заросла, что даже джипу временами приходилось туго. Два раза пришлось останавливаться и вырубать кустарник и лианы, которые сплелись друг с другом в вечных объятиях -- хорошо, что в машине оказался "томагавк". Пока ехал, он все чаще вспоминал Джулию и ее походы с Маунтом "в индейцы". Их было, кажется, четыре или пять? Нет, даже больше. Последний -- когда Джулии уже шел четырнадцатый год. Его мысли о Джулии вдруг прорвались наружу, и он признался себе, что желание увидеться с ней, конечно, составляло немалую часть в том, что подвигло его проехать полсвета -- из Европы в Австралию. Джулия, Джулия! Где ты, почему тебя нет на Острове, какая ты сейчас? Он не мог заставить себя поверить опасению, что, возможно, и не увидит ее. Нет-нет, он чувствовал, что они обязательно встретятся. И этой встречи боялся гораздо больше, чем встречи с Ромео и Джульеттой.
   В Хижине тоже все напоминало о ней. Вот лук, не первый, а уже второй, сделанный Маунтом более профессионально. Вот корзинка для фруктов. А вот остатки одной из ее набедренных повязок. Свечи, посуда, все, как всегда, аккуратно сложенное... Желание увидеть ее становилось нестерпимым. Он уселся в свой джип и поехал обратно.
  
   4
   Над дверью кабинета загорелся зеленый квадрат лампы. Через несколько мгновений дверь бесшумно отъехала в сторону. На пороге стояла Джулия.
   Он смотрел на нее, и ему казалось, что он плывет в пространстве в состоянии невесомости. Он так долго ее ждал! Неужели это мгновение пришло? Джулия была в платье приглушенного кирпично-красного цвета из тонкого трикотажа -- ткань мягко облегала фигуру, не скрывая, но подчеркивая ее красоту. Волосы были зачесаны назад и собраны в тугой узел, косметики на лице -- только чуть-чуть, чтобы цвет платья не казался слишком ярким.
   Он вскочил с кресла, едва не зацепившись ногой за ножку стоящего рядом столика -- это состояние невесомости повлияло на координацию движений. Джулия входила в кабинет легкой, уверенной походкой женщины, которая чувствует свою привлекательность. Они встретились на середине ковра; он взял в свои руки протянутую ему руку, поцеловал ее и сказал:
   -- Совсем такая, как во сне!
   -- Ты видел меня во сне?
   -- Часто, -- признался он. -- Джулия! Как это жестоко с твоей стороны...
   В голосе его был не упрек, а только волнение.
   -- Что именно? -- не поняла Джулия, удивленно приподняв брови, отчего ее большие темно-синие глаза стали еще больше и еще прекраснее.
   -- Зачем ты так красива? -- продолжил он.
   Джулия в ответ слегка наклонила голову, высвободила руку и лукаво произнесла:
   -- Чтобы тебя помучить, -- и, смутившись от собственных слов, прикрыв пальчиками порозовевшие щеки, опустилась в кресло, в котором только что сидел он.
   -- Я чувствовала, что мне уже пора приехать, и не ошиблась.
   Он разместился в кресле, стоявшем по другую сторону столика, потом спохватился:
   -- Тебя чем-нибудь угостить?
   Джулия рассмеялась:
   -- Судя по тому, кто здесь больше бывает, я лучше подхожу на роль хозяйки.
   -- Да, это правда. Господи, сколько же времени я тебя ждал!
   -- Столько же, сколько и я тебя.
   Они оба разглядывали друг друга, не скрывая радости встречи.
   -- Ну, рассказывай же, как ты живешь, чем занимаешься?
   Начавшийся неторопливый разговор, не прекращавшийся и во время приготовления Джулией коктейлей, потихонечку раскрепощал его. Он привыкал к ней -- право, это было нетрудно. Она была настолько обаятельной, что с ней было легко говорить, слова находились сами. Чувство невесомости прошло, но легкое головокружение оставалось. Он смотрел на нее и не мог налюбоваться. Он не верил, что видит ее, разговаривает с ней. Временами накатывала какая-то волна, и он становился таким несмелым, он даже сомневался, что совсем недавно держал в своей руке ее руку и целовал ее. Проходило несколько мгновений, и это чувство уходило, он снова был готов, казалось, подойти к ней совсем близко и даже обнять...
   -- Ну, а как твои дочка, муж, -- опять немного волнуясь, спросил он.
   Джулия устроилась в кресле поудобней, подняла на него посерьезневшие глаза и сказала:
   -- Я давно уже не называю Антуана этим словом.
   Вряд ли могла существовать новость, которая в данный момент ошеломила бы его больше.
   -- Не называешь мужем? Так он что же, не любит тебя?
   И тут же он мысленно обругал себя за глупый вопрос, ответив себе: "Разве можно тебя не любить?"
   -- Он меня любит, -- сказала Джулия. -- Но он не может понять, почему мне необходимо столько времени проводить на Острове. У него в Канберре работа, его контора, клиенты, прекрасный загородный дом, там его друзья, места развлечений и все прочее.
   Джулия замолчала, он не торопил ее продолжать.
   -- Он хороший, Антуан. Он заботливый и внимательный, и тактичный, и в любой компании с ним легко и приятно...
   Она осеклась на полуслове:
   -- ...было, пока мы не перестали вместе бывать в компаниях.
   -- Ты его любишь? -- вдруг спросил он.
   Джулия помолчала, потом, словно играя с ним, спросила:
   -- А почему тебя это интересует?
   -- Меня все интересует, что связано с тобой. Теперь -- еще больше, чем всегда. Ведь я так давно тебя не видел!
   -- Мама как-то сильно постарела за последние годы, -- перевела разговор на другую тему Джулия. -- Но все равно, она руководит всеми работами по сбору урожая, по уходу за плантациями, распределяет сезонных рабочих, которых я нанимаю... Она, мне кажется, стала еще деятельнее после того, как не стало папы. Она просто этим отвлекает себя.
   Он слушал ее и ловил подходящую паузу, чтобы повторить свой вопрос.
   -- Ты знаешь, -- продолжала Джулия, -- мама говорит о тебе, что ты после той болезни стал другим внутренне, как будто в тебя вселилась душа другого человека, а теперь -- и внешне тоже. Не хуже и не лучше, но другим. Она часто говорит о тебе...
  
   5
   Впечатление от этих ее слов было таким, словно он внезапно очутился голым на многолюдной улице. Он уже почти не слышал, что дальше говорила Джулия. Ему казалось, что весь мир рухнул в какую-то бездонную пропасть, увлекая его за собой...
   К действительности его вернули пальчики Джулии, теребившие его лежащую на столике руку.
   -- Эй, Питер, ты где? Ты меня слышишь?
   -- Я здесь, здесь, -- улыбнулся он ее глазам, немного испуганным. -- Конечно, слышу.
   -- Извини, что я сказала тебе это. Ты ведь знаешь, мама иногда говорит такие странные вещи... А мне ты кажешься совсем таким же, как и всегда. Только седины сильно прибавилось. А я, как ты считаешь -- я изменилась?
   -- Ты всегда была красавицей, а теперь ты просто неотразима, -- ответил он, глядя ей в глаза и продолжая держать ее пальцы в своих.
   -- Тогда почему ты говоришь об этом с такой грустью?
   Эти слова застали его врасплох. Он с ужасом ощутил свою беспомощность и задавал себе в отчаянии один и тот же бесконечный вопрос: ну почему все произошло именно так? Разве этого он ждал, к этому стремился? Где взять силы, чтобы все изменить? Пауза уже стала казаться вечностью, когда Джулия выручила его, снова заговорив:
   -- Ты помнишь то место на Суа, где мы с тобой строили дворец?
   -- Где ты строила дворец, -- зачем-то поправил он. -- Помню. Я всегда это помню.
   -- Нет, -- Джулия не согласилась, -- это мы строили.
   Ее голос задрожал, и он увидел слезы в ее глазах.
   -- Ты знаешь, там теперь океан. Питер, наш остров погружается?
   -- Ничто не вечно под Луной, -- произнес он и продолжал:
   -- А быстрее всего кончается то, что для нас самое дорогое.
   -- Что же будет дальше? Центральная и восточная части Острова, -- та территория, которая нам не принадлежит, -- вообще вся распалась на мелкие острова. Она разрушается, как дом, который покинули его хозяева. И южные плантации уже на полмили сократились. Катаринке три с половиной года, а я только один раз привозила ее сюда -- боюсь, как бы она не привыкла, чтобы потом ей не было больно с этим расставаться. Как ты думаешь, я правильно поступаю? -- не давая ему ответить, она продолжала:
   -- А что будет с Ромео и Джульеттой? Ведь это же чудо, эти фигуры! Ты помнишь, ты рассказывал мне о семи Чудесах Света, помнишь?
   -- С этим чудом, -- сказал он, -- видимо, будет то же, что и с остальными.
   У него у самого появился комок в горле, он потер пальцами виски, закрыв ладонью лицо от Джулии, чтобы не выдать своего состояния. Он отнял через несколько секунд ладонь от лица, немного повернув его в сторону, и смотрел теперь прямо на стоящую на письменном столе метрах в полутора от него фотографию: семья из папы, мамы и двух дочерей. Смотрел и не видел.
   -- Интересно видеть свою маму в таком возрасте, правда? -- спросила Джулия.
   Он не ответил, только кивнул. Тогда Джулия поднялась с кресла и отошла к окну. Он, помолчав, сказал:
   -- Мне хочется увидеть твою дочь. Она похожа на тебя?
   -- К следующему твоему приезду я обязательно привезу ее сюда, чтобы вас познакомить, -- сказала Джулия, поворачиваясь к нему.
   -- А как к этому отнесется Антуан?
   -- Я его уговорю. Он ведь меня любит...
   Несколько минут прошли в молчании.
   -- Ну что же, мне, видимо, пора, -- Джулия грустно улыбнулась, и хотя слезы на ее лице уже высохли, веки остались покрасневшими. -- Я пойду, хорошо?
   Ругая себя от бессилия последними словами, он сидел в кресле и пытался изобразить на лице нормальную человеческую улыбку. Он так и не смог произнести ни слова, только смотрел во все глаза на то, как Джулия идет к двери, повернувшись к нему спиной -- при каждом шаге платье ласкало ее тело. Он вспомнил, как точно так же она уходила от Питера у ручья почти семь лет назад. На пороге она остановилась и помахала ему рукой -- он помахал тоже в ответ.
  
   6
   Дверь кабинета закрылась, как будто подвела черту. Он представлял: сейчас она идет по коридору, вот подошла к лифту, вошла в кабину, нажимает кнопку, опускается вниз...
   Еще не поздно, догони ее! Ее каблучки только еще стучат по каменным плитам террасы, пока она еще дойдет до машины. Чего ты ждешь? Разве ты не понимаешь, что она уходит навсегда! -- собственные мысли, казалось, разнесут ему на куски черепную коробку. Он продолжал сидеть, вцепившись в подлокотники кресла. Он смотрел опять на фотографию на столе. И вдруг все остальное, кроме этой фотографии, отодвинулось на второй план -- и Джулия, и Сент, и Ромео с Джульеттой, не подозревающие пока, что погружаются в океан; он подошел к столу и взял фотографию в руки. Лица изображенных на ней людей казались ему до боли знакомыми, родными. Особенно лица двух маленьких девочек -- они были, без сомнения, близнецами. И они выглядели такими счастливыми рядом со своими папой и мамой! Он разглядывал фото, не веря своим глазам; эти цветочки на легких платьицах он видел множество раз. И небольшое темное пятнышко -- наверное, от какой-нибудь ягоды, -- на правом кармане платья у той девочки, что стояла ближе к маме. "Так вот где я вас нашел... -- подумал он. -- Хотя бы ради этого уже стоило сюда приехать".
   Он стоял и смотрел, смотрел на фотографию, пока вдруг не услышал, как зазвонил телефон. Он сообразил, что надо подойти к нему, только после третьего звонка.
   -- Папа? Наконец-то я смогла до тебя дозвониться. Папочка, ты помнишь, что обещал вернуться к выходным? Мы с Андреем придем, Юля звонила, сказала, что приедет в пятницу вечером, у них последние лекции перенесли. Приезжай скорее, мы тебя ждем. Между прочим, мама пообещала, что испечет твои любимые оладьи -- и без тмина!
  
  
   1993-1998
  
  
  
  
  
  
   КНИГА ВТОРАЯ
   0x01 graphic
  
  
   Глава I
   1
   Зданий, похожих на это, в лондонском Вест-Энде можно было встретить, наверное, не менее двух десятков. Темно-серый цвет пятиэтажного фасада, усиливающий впечатление массивности, почти полное отсутствие декоративных элементов -- ничего, кроме простеньких пилястр, разделяющих вертикальные ряды высоких окон, незамысловатого гребешкового аттика над карнизом и такого же фронтона над порталом, где помещались огромные входные двери в два этажа высотой. Если бы Даниэль разбирался в архитектуре, он бы охарактеризовал этот стиль как "западноевропейский рационализм двадцатых годов с элементами позднего барокко". Или раннего классицизма. Но Даниэль не разбирался в архитектуре; он не очень-то пристально рассматривал фасад здания и даже не запомнил толком дорогу, по которой его вез сюда почти через весь Сити водитель такси. По той простой причине, что все время, пока они ехали, размышлял: какие дела могли быть у миссис Тайджер, тем более тайком от него, с компанией "Эдвард Миллер энд К®"? Название компании ничего ему не говорило; с одинаковым успехом она могла заниматься страхованием жизни и имущества законопослушных англичан, торговлей косметическими товарами либо производством препаратов для борьбы с грызунами. И еще: почему счет за такси был уже оплачен? Водитель, открыв дверцу машины, отдал ему небольшую карточку, на которой было написано только: "4-й этаж, комната 438".
   Ответы на все эти вопросы Даниэль получил в то мгновение, когда переступил порог означенной комнаты.
   Последний раз Даниэль видел этих джентльменов более двадцати лет назад, но они если и стали выглядеть старше, то максимум на два-три года. Возможно, потому, что после пятидесяти пяти внешность человека меняется достаточно медленно -- особенно, если он ведет полезный для здоровья образ жизни.
   Все эти годы в Даниэле жила мысль, что рано или поздно им все равно придется встретиться. И эта мысль мешала спокойно жить ему самому. Как мысль о невозвращенном долге; или как мысль о смерти.
   Даниэлю сразу стало понятным, что не имеет смысла выяснять, чем занимается компания "Эдвард Миллер" и причем здесь миссис Тайджер. Даниэль отдал им должное: имя его покойной жены -- наилучшая приманка, которую они могли бы изобрести. Вряд ли бы он поспешил сюда, зная, кто его ждет. А оплаченный счет в такси -- всего лишь приятная мелочь, вроде бесплатного пакетика леденцов в предрождественской распродаже стиральных машин.
   Усаживаясь на предложенный ему стул, Тайджер прекрасно слышал каждое из слов, которыми выражали джентльмены свою радость от встречи с ним -- он не сомневался, что она искренняя. Потом каждое неторопливое слово начавшейся беседы. Слышал -- и тут же забывал, погруженный в состояние транса, вызванного мыслью о невозможности игнорировать свершившееся. Постепенно, издалека, к нему, наконец, пришло понимание, что он участвует в разговоре, представляющем и для него безусловный интерес.
  
   -- Скажите, Даниэль... Неужели вы действительно верите в то, что в результате такой пустяковой аварии Питер мог погибнуть? Да, его машину столкнул в кювет другой автомобиль, она перевернулась и опять встала на колеса... Глубина кювета в том месте -- одна целая и две десятых метра, в ярдах -- три десятых. Скорость в этот момент была всего лишь восемнадцать километров, или десять миль в час. Нет, вы представьте себе ситуацию: человек сидит в автомобиле, крепко держится за руль. Более того -- пристегнут к сиденью! Ну, перевернулся. Это же не восьмидесятилетний старик, которого ткни пальцем, и он развалится. Если уж он не помер в тот момент, когда его автомобиль врезался в "Мерседес" бандитов -- а он не помер в тот момент, потому что потом пытался объехать их! Вы посчитайте сами; ведь при столкновении его с "Мерседесом" динамические нагрузки были во много раз сильнее. Прикиньте: дистанция -- восемьдесят два метра; тройка "БМВ" с двухлитровым двигателем разгонится с места на такой дистанции до скорости... Ну, вот перед вами микрокалькулятор. Вы же инженер! Простой расчет, который под силу любому компьютеру в минском Управлении ГАИ, вы в состоянии выполнить?
   -- Послушайте, сэр Джон... Откуда вы все это знаете в таких подробностях? Вы что, были на месте той аварии, и именно в тот момент?
   -- Все эти подробности описаны в протоколе ГАИ. Любому прохожему, конечно, эту информацию не выложат... Но мы с сэром Томасом ведь не любые прохожие, как вы считаете? -- при этих словах сэр Джон непринужденно рассмеялся.
   -- Могу ли я, -- спросил Даниэль, -- понимать ваши слова так, что Питер жив? И его отец -- тоже?
   -- В некотором смысле, -- уклончиво подтвердил сэр Джон. -- Во всяком случае, не вызывает сомнений, что на настоящий момент вы ближе к возможности окончательно переселиться на тот свет, чем они, по причине вашей несговорчи...
   -- Что значит -- в некотором смысле? Я могу их увидеть?
   -- Нет. Я обещаю вам совершенно определенно: если вы будете молчать и дальше, то вы никого больше не увидите.
   Тайджер усмехнулся:
   -- Вам это не очень-то к лицу, сэр Джон, с вашей благообразной внешностью. Вы опускаетесь до примитивных угроз.
   -- Вовсе нет, друг мой! Представьте ситуацию: о человеке, больном раком на неизлечимой стадии, врач говорит: "Он проживет не более трех месяцев"... Как по-вашему, это -- угроза или диагноз?
   -- Вряд ли уместно для вас сравнивать себя с врачами. Врач, по крайней мере, старается вылечить больного, а не наоборот.
   -- А кто вам сказал, мистер Тайджер, что мы не стараемся? Мы же к вам со всей душой! -- заговорил мягким ласковым голосом до сих пор молчавший сэр Томас. -- Только сейчас самое время вспомнить, что лучший доктор -- это сам пациент, самые лучшие лекарства -- это внутренние резервы организма. Надо только очень захотеть правильно их использовать.
   -- Послушайте, Тайджер! -- снова заговорил сэр Джон. -- Перейдет ли наш разговор в более приятное как для вас, так и для нас, более конструктивное русло, зависит только от вас. Давайте не будем отвлекаться ни на Джеральда, ни на Питера. Нам сейчас интересно поговорить с вами и именно о вас, и по очень простой причине. Лицом, ответственным за наш с вами эксперимент, являетесь вы, а вовсе не Нортридж. Его гибель -- это, конечно, неприятность. Но почему она повлекла за собой такие катастрофические последствия? Взрыв произошел в том помещении, где готовились биологические препараты. Но почему бесследно исчезли результаты опытов? Почему оказались пустыми клетки с животными? И даже оборудование, находившееся в другой комнате, за толстой стеной -- тоже почему-то пришло в полную негодность. Вы можете это вразумительно объяснить?
   -- В момент взрыва меня не было рядом. Иначе я бы с вами сейчас не разговаривал.
   -- Оттого, что вы с нами сейчас разговариваете, нам пока нет никакой пользы. Вообще, ваша жизнь имеет для нас гораздо меньшую ценность, чем результаты этого эксперимента. Несравнимо меньшую! Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько тонн ваших стерлингов может стоить такой эксперимент? Вы можете подобрать какой-нибудь эквивалент, чтобы оценить хотя бы порядок: сколько нужно энергии, чтобы этот остров вырастить, создать на нем условия для возникновения фауны и флоры и, наконец, чтобы создать экраны, защищающие его от обнаружения и вторжения нежелательных гостей? Да если бы вы имели в своем распоряжении тысячу жизней, работали с первого до последнего дня и не потратили ни одного пенни на еду и одежду, вы бы не смогли заработать такую сумму!
   -- Даниэль, -- сказал сэр Томас, -- ваше молчание свидетельствует об отсутствии к нам всякого уважения. Прошу вас, скажите нам хоть что-нибудь.
   -- О чем? О том, куда делись животные из клеток? Разбежались, наверное, по Острову...
   -- Клетки, в таком случае, должен был кто-то открыть, -- заметил сэр Джон. -- И уничтожить протоколы опытов, и испортить оборудование -- тоже.
   -- Я ведь уже говорил, что меня в тот момент не было рядом.
   -- А если бы Нортридж не погиб, на кого бы вы сейчас сваливали вину? Но пусть даже и так -- это все сделал он и только он. Тщательно подготовил все и совершил акт самоубийства. Но вы же не станете отрицать, что Джеральд был вашим близким другом. В таком случае вы не могли не подозревать в нем подобных намерений. К решению покончить счеты с жизнью приходят не вдруг, не в одну минуту. Во всяком случае, такие люди, как Нортридж. Стало быть, вы не могли не замечать изменений в его психике, в поведении... Не так ли, Даниэль? -- сэр Томас чуть-чуть укоризненно и в то же время ласково смотрел в глаза Тайджеру; так мама разговаривает с завравшимся пятилетним сыном, пытаясь добыть у него признание в том, что это все-таки он разбил ее любимую чашку. -- А если замечали, но ничего не предприняли, чтобы его остановить, то это уже преступление с вашей стороны.
   -- Что-то не клеится в вашей версии, -- подытожил молчание Тайджера сэр Джон. -- Может быть, начнем говорить откровенно?
   -- Хорошо, -- согласился Даниэль, -- начнем. И давайте начнем с того, что в назначенное вами время наша встреча не состоялась, и не по моей вине.
   -- Вероятность такого развития событий нами предусматривалась и оговаривалась. И даже если вы не могли продолжать эксперимент, нуждаясь в консультациях с нами, как с его заказчиками, вам надлежало просто ждать.
   -- Но разве было оговорено, что ожидание может продлиться двадцать пять лет? За такое время может произойти все, что угодно. Например, за это время болезнь убила мою жену. Болезнь, от которой вы обещали ее излечить. Вы помните об этом?
   -- Конечно. И мы прекрасно понимаем ваши чувства. Но ведь взрыв лаборатории на Острове произошел не после смерти вашей жены, не восемнадцать месяцев назад, а двадцать три года назад. И протоколы с оборудованием были уничтожены тогда же. Что же касается нашего отсутствия на встрече с вами в назначенный день в том так далеком для вас от сегодняшнего девяносто восьмого семьдесят восьмом году -- на это были свои причины, повлиять на которые мы не могли. Мы, к сожалению, не всесильны... Нам пришлось уехать -- как это у вас называется? -- в служебную командировку. Вы не поверите, Даниэль, но мы были в этой командировке всего лишь четыре с половиной месяца! Разве мы виноваты в том, что поле тяготения планеты, я уж не говорю -- звезды, обладает способностью так сильно ускорять бег времени?
   -- А что помешало вам сразу заняться излечением Катрин? Ведь мы с вами встречались дважды, с интервалом в год. За это время лечение можно было хотя бы начать; болезнь бы не развилась так сильно...
   -- Я же вам сказал, Даниэль. Нам пришлось уехать, причем срочно. А на лечение вашей жены вовсе не требовалось много времени. Часов четырнадцать-пятнадцать ионно-лучевой терапии в биокамере нашего корабля...
   -- Но тогда получается, что вы, имея в своих руках с самого начала и время, и необходимое средство для лечения болезни, вовсе не торопились его начинать. Или не собирались? Катрин и в самом начале болезни часто испытывала сильную боль. Я вас не совсем понимаю в таком случае. Чего же стоят тогда все ваши разговоры об этой вашей "высокой миссии", "направленной на благо населяющих Вселенную разумных существ и всего Космического Сообщества"?
   -- Разве ваша земная медицина, Тайджер, не сталкивается иногда с проблемой выбора: направить имеющиеся ограниченные средства на излечение одного человека или на создание возможности для излечения всего человечества в принципе от данного заболевания?..
   -- Не расстраивайтесь так, Даниэль. Вспомните сказанное вашим любимым Иисусом Христом -- вы ведь чтите христианский кодекс? Человек рождается и живет на Земле не для того, чтобы купаться в удовольствиях, а для того, чтобы страдать... Страдание есть средство взросления человеческого духа... Не так ли?
   -- Я вас ненавижу, -- сказал Даниэль. -- И сказал он это так спокойно и убедительно, взглянув при этом в глаза сначала сэра Джона, а потом сэра Томаса, что и тот, и другой поневоле съежились под этим взглядом. И продолжил:
   -- И рассказывать я вам больше ничего не буду. Ваши проблемы, ваши эксперименты меня уже совершенно не волнуют. Самое большее, что вы сейчас сможете мне сделать, -- это уничтожить меня еще и физически. Вероятно, ваша цивилизация располагает достаточными для этого возможностями?
   -- О, конечно! Можете в этом не сомневаться, -- подтвердили в один голос два сэра.
   -- Да я и не сомневаюсь, -- усмехнулся Даниэль.
   Он встал, потянулся, повернув при этом голову из стороны в сторону, словно разминая шею -- он уже давно изучал расположенные близко к нему предметы в этой комнате, прикидывая: как он смог бы их использовать в критической ситуации? В комнате было очень мало вещей; вообще, ее можно было бы назвать пустой, если бы не два кресла, в которых восседали сейчас два сэра, крепкий, старинной работы дубовый стул, на котором только что сидел он сам, да небольшой журнальный столик, разделяющий собеседников. На столике лежали пара газет, блокнот и калькулятор сэра Джона.
   Даниэль вдруг наклонился, опершись одной рукой на спинку своего стула, а второй массируя себе висок.
   -- Голова закружилась? -- участливо спросил сэр Томас.
   Вместо ответа Даниэль отставил ногу в сторону -- для увеличения площади опоры, -- резко поднял свой стул над головой и по плавной дуге направил его движение прямо в голову сэра Джона. А потом стул легко мог достать ножками и до сэра Томаса, причем без повторного замаха. Так лучше использовалась энергия плавного движения, и сэр Томас был лишен возможности опомниться...
   За миллисекунду до того мгновения, когда торец дубового сиденья должен был соприкоснуться с черепом первого сэра, Даниэль ощутил в затылке такую резкую и сильную боль, как будто сам получил удар табуреткой по голове.
  
   2
   Даниэль проснулся почти здоровым. Во всяком случае, в положении лежа ничего не болело, даже голова. Только во рту ощущалась сухость, да воздуха слегка не хватало.
   Сколько времени прошло после задушевного разговора с сэрами, Даниэль, конечно, не знал. Повесить календарь в этой достаточно уютной больнично-тюремной палате -- чем же это еще могло быть? -- никто не удосужился. Тайджер едва успел окинуть внимательным взглядом убранство палаты и набор населяющих ее предметов, которые отличались от стандартных для больничных палат первоклассных клиник, где размещались состоятельные пациенты, лишь отсутствием телевизора и телефона, как его одиночество было прервано появлением медсестры. Создавалось впечатление, что она караулила за дверью момент его пробуждения. Внешность девушки в аккуратном светлом костюме, с безупречно подобранными волосами, красивой фигурой и обаятельной улыбкой тоже соответствовала упомянутому стандартному перечню. У Даниэля же ее вид вызвал воспоминание о Катрин. Он и Катрин, похоже, составляли две половинки идеального союза двух людей, про которых говорят: "созданы друг для друга". Поэтому забота и уход за ней, требовавшиеся от него все последние месяцы ее жизни, не вызывали в нем ни отвращения, ни усилий. Поэтому тоска, с которой жил Даниэль восемнадцать месяцев после смерти жены, не поддавалась никакому описанию. Поэтому он готов был заплатить любую цену, чтобы она была жива.
   -- Доброе утро, мистер Тайджер. Как вы себя чувствуете? -- спросила медсестра.
   -- Доброе утро. Благодарю вас, вполне сносно, -- ответил Даниэль и тут поймал себя на мысли, что еще и не пробовал подняться с постели. Неловко лежать, когда рядом ходит такая девушка...
   -- Нет-нет, вам еще нельзя вставать, -- остановила она его. -- Ну -- только в случае крайней необходимости... Через десять минут я принесу вам завтрак. Вы желаете съесть легкий завтрак или чувствуете, что сильно проголодались?
   -- Пожалуй, легкий. Скажите... а как называется место моего заключения?
   -- Лечения, -- поправила девушка. -- Это частная клиника Персиваля Ноттгейма.
   "Разница с тюрьмой, видимо, только в названии", -- подумал Даниэль.
   -- Благодарю вас, -- сказал он вслух и съехал на подушку. После попытки встать он, действительно, ощутил небольшое головокружение.
  
   3
   Джон и Томас появились в его камере-палате на следующее утро.
   -- На вашей планете мы ни на минуту не отключаем защиту, -- словно оправдываясь за болезненное состояние Тайджера, сказал сэр Томас после того, как их тела нашли себе удобное положение на легких белых стульях.
   -- Как говорил ваш талантливый соотечественник Исаак, всякое действие вызывает равное по силе и противоположное по направлению противодействие, вы помните? -- с улыбкой добавил сэр Джон. -- Вы вложили в свой удар так много энергии...
   -- На планете Цирцея, с которой мы только что вернулись, обитают сплошь одни хищные, кровожадные твари, -- продолжал сэр Томас. -- Но от них, по крайней мере, всегда знаешь, чего ожидать. А с вами мы мирно сидели, мило беседовали, а вы хвать за стул, да по голове...
   -- Перед этим я прямо высказал вам свое отношение...
   -- То, что вы так тяжело переносите потерю близкого человека, характеризует вас очень-очень хорошо, -- сказал сэр Джон. -- И нам совсем не хочется с вами ссориться. Но поймите и нас: нам срочно понадобилось уехать. И потом, мы действительно обеспокоены за судьбу человечества. Эксперимент направлен на то, чтобы остановить его на краю бездны. Вы только призадумайтесь, Тайджер: люди вашей планеты усердно занимаются тем, что создают и накапливают во все больших количествах все новые и новые средства уничтожения себе подобных и вообще всего живого...
   -- "Обеспокоены за судьбу человечества..." -- передразнил Даниэль. -- А вы у человечества спросили, согласно ли оно доверить вам распоряжаться его судьбой? Да кто вы такие?! И как, собственно, вы собрались влиять на его судьбу? Вам не кажется, что вы слишком много на себя берете?
   -- Нам следует признать, -- с прискорбной миной на лице сказал сэр Джон, -- что мы были не правы. Нам действительно надо было найти возможность излечить вашу жену. Это убедило бы вас и в наших добрых намерениях, и в наших больших воз...
   -- Да заткнитесь, вы! -- Даниэль резко приподнялся и сразу же пожалел об этом. У него потемнело в глазах и он, чтобы не упасть, взялся двумя руками за боковины кровати. Сэры, переглянувшись, молча смотрели на него.
   -- Я вас прошу больше не касаться этой темы, -- уже совсем спокойным тоном сказал Даниэль через несколько секунд.
   -- Как вам будет угодно. Если общение с нами сейчас тяготит вас, мы можем отложить нашу беседу.
   -- И заодно продлить срок моего "лечения"? Нет, давайте попробуем сейчас поставить все точки над "i". Мне хотелось бы узнать подробнее, каким же образом вы собирались влиять на судьбу человечества? Тогда, в семидесятом году, вы избегали таких громких фраз. Вы говорили, что занимаетесь изучением поведения животных в условиях разных биосистем, под воздействием разных факторов, которые мы и пытались для вас смоделировать. Подчеркиваю: именно животных, а не живых существ, а тем более -- человечества.
   -- Именно такие задачи ставились нами на первом этапе эксперимента, -- сказал сэр Джон.
   -- Если это разные этапы одного и того же эксперимента, -- начал рассуждать Тайджер, -- то данные, полученные на предыдущем этапе, обязательно используются на последующих. Не так ли?
   -- Логично, -- подтвердил сэр Джон.
   -- Найдя на первом этапе способ воздействия на животных, который позволяет управлять их поведением, вы, стало быть, хотели бы проверить, можно ли управлять и поведением человека при помощи такого способа...
   -- Вы просто умница! -- восхитился сэр Джон.
   -- Вот я и интересуюсь: вы спросили у человечества, хочет ли оно, чтобы вы управляли его поведением?
   -- Скажите, Даниэль, -- опять взял слово сэр Томас, -- у психически нездорового человека, который не контролирует полностью свое поведение и нашел на своем чердаке ящик с гранатами, пулемет и патроны, нужно спрашивать разрешения, чтобы поместить его в клинику и дать лекарство, подавляющее в нем агрессивные намерения?
   -- Дать заключение о необходимости изоляции психически нездорового человека может не первый встречный, а получивший медицинское образование, причем специального профиля, человек, к тому же уполномоченный давать такие заключения. У вас есть диплом о таком образовании? И кем вы уполномочены? И...
   -- Космическим Сообществом. И диплом у нас есть, и все остальное. Хотите посмотреть?
   Даниэль усмехнулся:
   -- Когда во время нашей первой встречи, в семидесятом году, мы составляли договор о нашем сотрудничестве, которое вы так щедро финансировали, вы и не упоминали о своей причастности к "Космическому Сообществу".
   -- А разве вы тогда были готовы сотрудничать, или хотя бы общаться, с инопланетянами?
   -- Я и сейчас не готов. Да вы и не выглядите как инопланетяне. Скорее, как авантюристы размером чуть крупнее среднего.
   -- Мне очень нравится, что наш разговор из эмоционального превращается в деловой... Вы можете ходить? -- спросил сэр Джон.
   -- А куда надо идти?
   -- В рентген-кабинет.
   -- Думаю, что смогу, если это не очень далеко.
   -- В пятидесяти ярдах, и даже на этом этаже. Идем?
   -- Да. Только при одном условии: не считайте, что я дал согласие возобновить сотрудничество с вами.
   -- Хорошо-хорошо... Не будем торопиться.
  
   4
   Голый сэр Джон имел достаточно бесформенное, заплывшее жиром тело, ничем не отличающееся, впрочем, от того, каким снабжены восемьдесят процентов мужчин в возрасте шестидесяти лет.
   -- Это, конечно, камуфляж, -- сказал сэр Джон, положив себе на ладонь болтающееся между ног хозяйство и встряхнув им для убедительности. -- Размножаемся мы по-другому.
   -- И писаете тоже?
   -- О, это отдельный разговор! В нашем организме скапливается в десятки раз меньше вредных веществ, чем в вашем. Мы потратили почти земной год, чтобы воспроизвести вашу функцию испускания жидкости. Вы знаете, мне даже довелось один раз пописать рядом с членом английского парламента. Могу дать вот это на отсечение, что он признает инопланетянином скорее вас, чем меня.
   -- Я попросил Клэри включить аппарат, -- возвестил сэр Томас, входя в комнату для раздевания. -- Мне просветиться тоже? -- спросил он у Даниэля и уже принялся расстегивать жилет, но Тайджер остановил его:
   -- Не надо. Хватит с меня одного стриптизера.
  
   На рентгеновском снимке, который Клэри проявляла в присутствии Даниэля, не было скелета.
   Внутренность сэра Джона оказалась наполненной как-будто в беспорядке насыпанными туда бесформенными кольцами. В руках и ногах через каждые полфута были видны светлые пятна отчетливо выраженной шестигранной формы. В голову, наоборот, была вписана идеально правильная и более темная, чем фон, окружность. А между большими фалангами пальцев рук и ног были видны перепонки, которых в действительности не существовало.
   Слегка обескураженный и молчаливый Даниэль сидел и тупо соображал: как же ему вести себя дальше?
   -- Если хотите, мы можем вам достаточно подробно рассказать, чем наш организм отличается от вашего. Мы потратили приличное время на его изучение, прежде чем воспроизвести внешнюю форму.
   Нет, изучать сейчас устройство сэров Даниэлю не хотелось. Пока еще он не мог преодолеть чувство неприязни к ним. Он только спросил:
   -- И как же вам удалось ее воспроизвести?
   -- При помощи мутационного коктейля. Звучит просто, но это -- результат огромной работы. Реферативно выражаясь, это жидкость, обладающая огромной энергетической ценностью и несущая в себе программу, согласно которой определенные элементы нашего организма претерпевают нужные изменения...
   -- Необратимые? -- спросил Даниэль.
   - Нет, почему же. При возвращении домой мутейль наполняется программой, имеющей противоположно направленный алгоритм.
   "Слава Богу, -- подумал Даниэль. -- Не хватало еще, чтобы вы тут навсегда поселились".
   -- Что касается документов о нашем образовании и наших полномочиях, то завтра вы и их увидите. В оригинале, который выдан Космическим Сообществом, и в копии, которая совместима с вашими Ай-Би-Эм-компьютерами.
   Сэр Томас, наклонившись к Даниэлю и слегка дохнув ему в лицо инопланетным перегаром, доверительно добавил:
   -- А вашу жену мы воскресим. Просто вам в подарок. Независимо от вопроса о возобновлении нашего сотрудничества.
   -- Правда, -- заметил сэр Джон, -- это обойдется нам в лишнюю тонну стерлингов.
   -- Конечно, тонной больше, тонной меньше -- какая для вас разница? -- не поверив своим ушам, кивнул Даниэль, все еще ошеломленный последними впечатлениями.
   Сэр Томас, откинувшись на спинку стула, довольно ухмыльнулся:
   -- Знаете, Тайджер, я хочу вам сказать... Вы всегда нравились мне больше, чем Нортридж, более развитым чувством юмора...
   "Вранье, -- подумал Тайджер, подняв на сэра Томаса глаза. -- Не может быть, чтобы вы не оценили его чувство юмора".
   Глава II
   1
   Справа от шоссе, по которому не спеша передвигался их видавший еще средневековые виды "Бентли" -- видимо, не рискуя ехать быстрее из боязни развалиться, -- на краю ячменного поля Даниэль наблюдал интересную картинку.
   Три вороньи стаи -- особей в каждой числом эдак до двадцати -- расположились полукругом на высоких кустах жимолости возле возвышающейся над ними старой липы; они вели себя не шумно, но беспокойно. На ветках липы чуть ниже вершины три крупные, взлохмаченные птицы, хлопая крыльями и осыпая друг друга площадной бранью, пытались, видимо, доказать друг перед другом права своей стаи на большую и лучшую часть этого ячменного поля. На самой же верхушке липы восседал самый черный, самый крупный ворон с самым большим и облезлым клювом; это, без сомнения, был главарь всей состоящей из трех группировок банды. Он по очереди поворачивал голову к каждому из трех "группен-фюреров", но вынести свой вердикт, однако, пока не торопился. Даниэлю стало так интересно узнать, чем закончится этот спектакль, что ему захотелось, чтобы "Бентли" вовсе остановился. Но сидящий рядом с сэром Томасом водитель своим тучным и непоколебимым внешним видом настолько напоминал скалу, что было ясно: остановить эту машину не проще, чем разогнать. Пришлось достроить финал в воображении.
  
  
  
   2
   Выехав с территории частной клиники Персиваля Ноттгейма, которого Тайджер за весь курс своего лечения ни разу в глаза не видел, они мили три-четыре ехали по неширокой дороге, пока не вывернули на это шоссе, уходящее от Лондона на юг и ведущее, судя по указателям, в международный аэропорт "Гатвик". Теперь уже, наученный горьким опытом, Даниэль старался запомнить дорогу; правда, он не сомневался, что вряд ли отыщет в справочнике практикующего врача по фамилии Ноттгейм, если вздумает его искать, а сама "клиника" окажется каким-нибудь вполне благопристойным, но совершенно иного рода заведением.
  
   -- Хотите, мы покажем вам наше транспортное средство, при помощи которого мы можем без труда перемещаться в любую точку планеты? Мы называем его "атмофлайер".
   Этими словами сэр Джон, как ни в чем не бывало, приветствовал Даниэля через три дня после их последней встречи.
   Даниэль еще позавчера почувствовал себя совершенно здоровым; собственно, будь у него одежда, он в первый же день, то есть неделю назад, попробовал бы отсюда удрать. Поэтому сейчас его заинтересовало не столько транспортное средство сэров, сколько возможность оказаться вне этих стен.
   -- Конечно, хочу. Только не в этой пижаме...
   -- Ваша одежда все время висела в этом шкафу, -- сказал сэр Джон.
   "Опять вранье, -- подумал Тайджер. -- Вчера ее здесь не было". Но вслух ответил:
   -- Я буду готов через пять минут.
  
   И вот теперь они приближались к аэропорту "Гатвик". "Бентли" подкатил к служебным воротам, на которых красовалась надпись: "Въезд только по специальным пропускам". Но никакого пропуска у них не потребовали -- ворота гостеприимно отъехали в сторону, как для хозяев; или, по крайней мере, завсегдатаев.
   Площадь, которую занимало хозяйство аэропорта со всеми полосами, стоянками, ангарами, складами и прочим, составляла никак не менее десяти тысяч акров. Немудрено было на ней затеряться небольшому невзрачному ангару в отдаленном углу бетонного поля, через стыки плит которого пробивалась невысокая трава. "Бентли" остановился возле ангара.
   Даниэль выбрался из машины и впервые за долгое время ощутил себя свободным: вокруг -- столько открытого пространства, и ни души. Удирать, правда, было еще рановато: это ощущение свободы было таким обманчивым...
   -- Гляньте, какой красавец! -- сказал сэр Джон, когда они вошли в ангар и сэр Томас включил тысячеваттное освещение.
   Самолет -- это был, видимо, истребитель, -- действительно, был красив. Это в ангаре; а в воздухе, при выполнении какой-нибудь фигуры высшего пилотажа?! Даниэль смотрел, восхищался и вспоминал: эти стремительные и одновременно хищно изогнутые линии фюзеляжа он уже видел. Не так близко, конечно. Скорее всего, по телевизору.
   Обращенная к земле нижняя часть самолета была окрашена в светлый серо-голубой цвет; обращенная к потолку ангара, а также боковые поверхности двух рулей -- разрисованы тоже не темным камуфляжным узором серо-коричневой гаммы, включающим в себя разводы и бледно-желтого цвета, и чистой золотистой охры. Чувствовалось, что при раскраске главной целью было не закамуфлировать, но -- оформить; и это вполне удалось. Привычные взгляду эскадрильные инвентарные номера и знаки принадлежности к ВВС определенной страны отсутствовали.
   От этой крылатой машины исходила почти одушевленная энергия. Она походила, конечно же, на птицу. Но на какую? Сокол, ястреб, коршун, орел? Может, гриф? Нет, все это ей не подходило. Это была не просто птица, а очень умная птица. Этакое ornis sapiens. Ворон! Ворон, вот кто это -- решил Даниэль. Именно эти птицы не раз уже поражали его разумностью своего поведения. Как в сегодняшнем спектакле на ячменном поле. И форму клюва, и изгиб линии перехода спины к слегка опущенной голове летящего ворона тоже скопировал своей формой этот самолет.
   -- Как его зовут? -- спросил Тайджер, не сумев сдержать своего восхищения.
   -- Внешне это почти стопроцентная копия самолета, который везде, кроме бывших Советов, военные называют "Фланкер", -- ответил сэр Джон. -- А у русских он именуется Су-27.
   -- Точнее, -- вставил сэр Томас, -- копия его двухместного учебно-боевого варианта. Нам ведь, чаще всего, нужно летать вдвоем. А "Фланкер" мы увидели в 89-м году на авиасалоне в Бурже, и он нам очень понравился. В качестве образца для усовершенствования.
   -- И что же вы усовершенствовали? -- Тайджер уже вспомнил, что как раз в передаче о салоне в Бурже и видел этот самолет. -- Он и так несколько мировых рекордов поставил. И очень прост в управлении, и маневренен чрезвычайно. Он же летал там даже хвостом вперед.
   -- Совершенно верно. Эта фигура называется "Кобра Емельяна Пугачева"*. И мировых рекордов у него не несколько, а целых двадцать семь. Но -- предела совершенству нет; для начала мы вместо десяти ракет класса "воздух-воздух" -- а это лишних шесть тонн взлетного веса -- установили дополнительные емкости для топлива. Получилось дополнительно более четырех тонн топлива! И в сочетании с модернизацией двигателей он теперь на одной заправке может совершить кругосветное путешествие. И взлетно-посадочная полоса теперь ему нужна не длиннее ста двадцати ярдов -- почти как с палубным аэрофинишером**.
   -- Ну, добавили еще кое-что в антигравитационную подвеску кресел, теперь на нем и малыш может летать, не боясь перегрузок. В общем, машина -- класс! Хотите полетать? Мы с сэром Джоном даже пустим вас полетать одного. Вы вполне справитесь.
   Даниэль недоуменно воззрился на сэра Томаса. Вообще-то он никогда не причислял себя к людям робкого десятка. Он занимался конным и парусным спортом, да и по жизни не раз оказывался в рискованных ситуациях. Но сейчас слегка оторопел. Пилотировать в одиночку современный истребитель-бомбардировщик, до этого изредка поднимаясь на борт только гражданских самолетов и только в качестве пассажира... Поэтому вместо ответа он спросил:
   -- А где же вы взяли этот самолет? У ВВС какой страны? Насколько я понимаю, у Англии их не может быть на вооружении...
   -- Вы совершенно правы. Они есть только у русских. Но будем считать это нашей военной тайной.
   -- И еще, -- только сейчас голову Даниэля посетил очевидный вопрос, -- разве можно на военном самолете, к тому же без опознавательных знаков, подниматься в воздух с гражданского аэропорта? Тем более, такого, как "Гатвик"? Здесь же каждые десять минут какой-нибудь самолет садится или взлетает! Со всех континентов самолеты...
   -- Это -- еще одна наша военная тайна. Так что, вы отказываетесь?
   Еще не в состоянии поверить, что это предложение -- на полном серьезе, Даниэль несколько секунд обескуражено хватал ртом воздух, прежде чем решился ответить:
   -- Нет! Я соглашаюсь.
   Пока Даниэль взбирался на плоскость крыла, а оттуда -- в кабину, на место пилота, в его голове роились мысли; туча мыслей.
   Предложение "полетать" было и неожиданным, и странным. Ясно было одно: сэры изо всех сил старались продемонстрировать Даниэлю свое расположение. Стало быть, он был им очень нужен...
   А нужны ли они Даниэлю? Вовсе нет. И он не испытывал к ним ничего, кроме неприязни. Если не считать спрятанной глубоко-глубоко мысли-надежды о Катрин.
   "А не преподнести ли мне сюрприз сэрам? -- подумал вдруг Тайджер. -- Разогнаться, опуститься пониже, а потом штурвал от себя до упора. Лучше прямо в ангар с сэрами и их машиной. Только вот жалко эту красивую птицу..."
   И тут Даниэлю стало даже стыдно за свою глупость. Если ему жалко птицы, почему ее не должно быть жалко сэрам? Не настолько же они идиоты, чтобы не предусмотреть этот вариант. Еще четверть века назад они не производили впечатление простачков, которых легко обвести вокруг пальца. А сейчас, после "поединка на стульях" - тем более. Атмофлайер наверняка снабжен каким-нибудь двухуровневым автопилотом. На первом уровне, например, контролируя постоянно режимы полета, включается только в экстремальных ситуациях. Ну, а если пилот совершает грубую ошибку, второй уровень: человек полностью отключается от управления. Или что-нибудь в этом роде.
   Пока все эти мысли кружились вокруг головы Тайджера, он под отеческим наблюдением сэра Томаса устроился в кресле пилота, надел шлем-маску, проверил отсутствие утечек дыхательной смеси, пристегнул ремни... Тут его взгляд зацепился за маленький, с размерами не более полудюйма, и такой знакомый красно-белый квадратик -- наклейку с изображением логотипа, охраняющего авторские права Джеральда Нортриджа. Квадратик был приклеен прямо под циферблатом высотомера.
   Получалось, что в этом кресле сидел и Нортридж; даже, возможно, не очень давно.
   Даниэль ощутил непреодолимое желание увидеть друга, поговорить с ним. Он вдруг поверил, что они вдвоем смогли бы найти способ разобраться с сэрами, которые сейчас так крепко держали Даниэля за горло. Да и Нортриджа, видимо, тоже.
   Тайджер сидел в атмофлайере и у него было такое чувство, что он неделю назад вклеился обеими ногами в какое-то липкое дерьмо, а в эту минуту -- приклеился еще и руками. К этому рычагу, который в Су-27 выполнял функцию штурвала. Чуть шевельнул мизинцем -- и он еще глубже, уже по ноготь, в дерьме.
   -- Порядок действий такой, -- наставлял его в этот момент сэр Томас. -- Вы нажимаете вот эту клавишу "взлет" под экраном компьютера. Компьютер связывается с диспетчером аэропорта; если взлет разрешен, открывает ворота ангара, включает двигатели, разгоняет самолет, поднимает его в воздух на высоту пять-шесть тысяч ярдов. В общем, в тот эшелон, где вам никто не помешает. До этого времени вам надо только сидеть и держаться за ручку управления. Просто чтобы не упасть. А тогда он напишет на экране: "примите управление"... Вы увидите: общаться с ним легко и приятно. Вы будете понимать друг друга с полуслова.
   Даниэль только усмехнулся, вспомнив собственные недавние мысли: какая забавная смесь макронаивности и микропроницательности! И нажал клавишу "взлет".
  
   3
   После приземления сэр Джон не задал само собой, казалось бы, разумеющегося вопроса: "Ну, как?". Он просто сказал:
   -- Мы сейчас отвезем вас домой. А завтра утром могу предложить вам отправиться на Сент вместе с сэром Томасом; он даже даст вам опять "порулить" атмофлайером. У меня еще есть некоторые дела в Европе, на Сент я бы приехал позже. Согласны? Вы ведь хотели встретиться с Нортриджами -- и старшим, и младшим. Так они как раз там.
   По интонации сэра Джона можно было предположить, что он не исключает вероятности несогласия Тайджера.
   "Актер, -- подумал Тайджер, -- неплохой актер... Либо, действительно, инопланетянин".
   Потому что даже земному ежу -- и тому было бы понятно, что Даниэль не собирался бороться с соблазном заглотить такую наживку: возможность увидеться с Джеральдом и оказаться вновь на Острове, который был волнующе красив и потому манил к себе каждого, кто хоть раз на нем побывал. И еще: если вам в жизни довелось построить дом, то, появись у вас возможность оказаться спустя много лет рядом с ним, вы не преминули бы воспользоваться ею, чтобы прикоснуться рукой к его шершавой стене...По этой причине тоже Сент манил к себе Даниэля с такой силой, с какой, наверное, и преступника тянет на место преступления.
  
   4
   Алексей Дядинцев, как и Питер Нортридж, тоже любил путешествовать. Если, конечно, можно назвать путешествиями доступные для него поездки: в среднем раз в два года -- в служебные командировки на автополигон в подмосковный Дмитров, или на барановичский Автоагрегатный завод, или на борисовский завод "Автогидроусилитель"; как правило, раз в два-три года -- в родной город Куйбышев, навестить маму и сестру; ну и по выходным дням в течение семи безморозных месяцев -- на дачу, электричкой, за шестьдесят километров от Минска. Даже такие "путешествия" вызывали в нем чувство, которое выражалось одним словом: "еду!". Количество восклицательных знаков после него было прямо пропорционально расстоянию от Минска до цели поездки -- а значит, и степени испытываемого восторга. За почти сорок лет жизни Алексей побывал, может быть, в пяти-шести больших городах.
   И вот два года назад ЭТО свершилось: он впервые преодолел расстояние в четырнадцать тысяч километров, впервые попал в совершенно заграничную страну -- Австралию, впервые увидел, и даже потрогал руками красоты настоящего экзотического острова в субтропическом поясе далекого Индийского океана... Не говоря уже о том, что этот Остров -- воплощенная в реальность его же собственная детская мечта! Тогда, во время этой поездки, он несколько раз был близок к инфаркту, потому что все время боялся: вот сейчас все окажется не более, чем продолжением сна, предшествовавшего переживаемому моменту в течение многих лет. Но ЭТО действительно было. Хотя сейчас он с каждым днем все меньше в это верил.
   Правда, существовал один факт, доказывающий, что упомянутые события двухлетней давности -- не вымысел. Восемь месяцев назад Алексей получил письменное подтверждение из Варшавы, из Архива истории Польши (куда более года назад ему также довелось пропутешествовать и где он оплатил счет в сумме восемьдесят пять злотых за работу архивариуса), что семья адвоката Георгия Едловского выехала из Польши в июне 1939 года. Семья в составе трех человек: он сам, его жена Мария и дочь Маргарита. Прилагался также документ, гласивший, что сестра-близнец Маргариты, Анна, числится пропавшей без вести с марта 1939 года.
   Для мамы Алексея эти документы не имели цены. Конечно, если бы мог стоять вопрос о заявлении права на крупное наследство, их, скорее всего, оказалось бы недостаточно. Для доказательства же, что ее настоящая девичья фамилия не Иглова, а Едловская -- вполне хватало. Но даже поехать в Вильнюс и разыскать могилу своей матери семидесятипятилетняя Анна Георгиевна уже не решалась.
  
   5
   Ряд елок, проплывающий за окном электрички, отделял железнодорожную насыпь от уже вспаханного, а в совсем недавнем прошлом -- картофельного, поля. Смеркалось; солнечные лучи перестали согревать воздух, и над землей как-то неожиданно появился густой туман. Елки стояли в нем уже по щиколотку. Туман был разноцветный: возле елок -- зеленоватый, чуть дальше -- розово-рыжий, а над полем -- совсем голубой. Кончилось поле, начался перелесок, и в ряду елей стали попадаться великаны -- высотой до метров тридцати и со стволами по сорок сантиметров в диаметре. И среди великанов то и дело -- трех и даже четырехглавые! На высоте в два-три человеческих роста от земли из одного ствола начинало расти несколько, они шли ввысь строго параллельно друг другу, делая дерево похожим на торчащее из земли исполинское холодное оружие.
   Алексей несколько лет смотрел, проезжая мимо в электричке, на эти многоголовые чудо-ели и недоумевал: откуда они, такие, взялись? А перед прошлым Новым годом его осенило: ель, у которой срезали верхушку, поднимает боковые ветки, растущие сразу под местом среза, и они превращаются в стволы. Тут же напросилась аналогия: может быть, поэтому в русских сказках у Змея Горыныча вместо одной срубленной головы три вырастает, и это -- символ непобедимости дикой Природы?
   "Да, -- подумал Алексей, -- раньше ее можно было назвать непобедимой. А сейчас уж мы считаем, что победили. Только зря. Она еще нам, дуракам, покажет, что такое "полная и окончательная победа". Припомнит и отравленные реки, и озоновые дыры..."
   Он вспомнил принесенные вчера из печати фотографии. Кадры, снятые стареньким, еще отцовским "Зорким-4", получились, как открытки. Лес на Лисьей Горе в первый морозный день прошлого ноября -- каждое деревце отдельно, кроны все еще с листьями, цвета -- от лимонно-желтого и золотого до кроваво-красного, но чуть-чуть приглушенные сеточкой инея. Весной -- тот же лес в зеленоватой дымке только начинающих появляться листочков. Летние облака, заход Солнца... Жалко, сегодня не взял фотоаппарата. Разноцветный туман мог бы неплохо получиться.
   Воспоминания и размышления Алексея прервали появившиеся за окном огни Минска. Бетонный забор, автобусная остановка... Следующая -- моя.
  
  
  
  
   6
   Когда Алексей вошел в комнату, Вера стояла у окна и смотрела на раскачивающиеся в свете фонаря ветки клена у дома напротив. Она даже не обернулась.
   -- А где Юля?
   -- Пошла на укол.
   -- Одна?
   -- Не захотела, чтобы я с ней шла. "Что я, маленькая, что вы все меня за ручку водите?" -- процитировала Вера.
   Алексей положил руки на плечи жены и почувствовал, как они вздрагивают.
   -- Опять плакала? Ну что ты! Мы что-нибудь придумаем, вот увидишь!
   -- Ну что еще мы можем придумать, Алеша? Уже три месяца, как ей вводят наркотики. Что еще можно придумать кроме того, что надо доставать где угодно, как угодно деньги на лечение!
   -- Одиннадцать тысяч двести семьдесят условных единиц, -- сказал Алексей, садясь на стул. -- И где же ты их думаешь достать?
   -- А ты сам? Ты думаешь что-нибудь?
   -- Мне нечего придумывать. Только "Приорбанку" ограбить. Но и тут проблема: наших сбережений от "Ар энд Джей" едва хватит, чтобы хорошую пушку купить. А сколько еще всего надо, чтобы это дело обставить...
   -- И у тебя еще язык поворачивается шутить?! -- Почти с ненавистью выкрикнула Вера. -- Я тебе сколько уже говорю: давай дадим объявление по телевидению!
   -- Ты все никак не привыкнешь, -- вздохнул Алексей. -- Если бы я утратил способность шутить, да еще замечать, светит ли Солнце и какого сегодня цвета листья на деревьях, я бы давно уже свихнулся...
   -- А я уже свихнулась от Юлькиной болезни!
   -- Ну хорошо, давай еще раз поговорим об этом. Мы предупредили всех врачей, медсестер -- хотя их не было необходимости предупреждать, -- родственников и знакомых. Никто из них Юле не скажет, что у нее рак крови и что жить ей доктора отпустили максимум год. Да, мы поддерживаем в ней веру в сказку про то, что она переутомилась или съела что-нибудь не то, придумываем каждый день новые детали -- мол, с зарплаты мы тебе купим новое лекарство и оно обязательно поможет. Мол, осень, погода меняется, организм так реагирует на похолодание, ухудшения эти все временные... И вот представь, что она вдруг видит по телевизору, от которого последнее время не отходит, такой текст: "Помогите, люди добрые! Умирает Юля Дядинцева. Необходимо лечение за границей. Промедление -- смерти подобно! Если у вас есть хоть какая-нибудь возможность, перечислите любую сумму на валютный счет такой-то..." Как ты думаешь, какое действие окажет это на течение Юлиной болезни? С ее чувствительностью?
   -- С твоей чувствительностью!
   - Ну, пусть с моей, -- согласился Алексей. -- Можно ведь сказать -- с твоей мнительностью. Давай мы сейчас еще разругаемся, выясняя, моя или твоя наследственность в Юльке хуже. Результат от названия изменится?
   -- Я думаю, можно сделать объявление анонимное. Не называть фамилию.
   Алексей покачал головой:
   -- Нельзя анонимное. Я выяснял. "Люди должны знать, кому они помогают, чтобы потом иметь возможность проверить, куда в действительности использованы их деньги". Я и в самом деле не видел ни одного анонимного объявления такого рода.
   -- Но... Но можно попробовать пойти к директору какого-нибудь акционерного банка... Одного, второго. Объяснить ситуацию. Если искать, разве нет вероятности найти хоть одного доброго человека?
   -- Ты считаешь, одного доброго человека хватит, чтобы поднять такую сумму? Вера, я не сомневаюсь, что в нашей многострадальной стране есть добрые люди. Их, наверное, даже много. Но ты видишь, что сейчас творится на предприятиях? И в банках. Как раз сейчас. Проверки и ревизии, за каждый доллар и рубль по десять раз надо отчитаться. Кто захочет подставлять себя под удар? Даже из чувства сострадания к больному ребенку?
   -- Так что же ты предлагаешь? Ты вообще можешь предложить что-нибудь? В конце концов, кто из нас мужчина? Юлька что, только мой ребенок?
   -- Могу предложить, -- сказал Алексей.
  
   Глава III
   1
   Каждый божий день, от рассвета до заката, Солнце занималось исполнением своих Основных Обязанностей, которые тоже начинались на букву "О" -- оно освещало и обогревало своих неугомонно вращающихся по эллиптическим орбитам детей и внуков, таких же круглых, как само светило и эта самая буква. Занятие это было достаточно однообразным, поэтому к вечеру оно так изматывалось, что не могло отказать себе в единственном доступном удовольствии. Солнце разукрашивало на гигантском мольберте, называемом "небесный свод", тех диковинных персонажей, которых беспрестанно вылепливал из водяного пара ветер. За миллиарды вечеров Солнце нарисовало такую несметную уйму картин, которой нет возможности подобрать подходящее числительное; ведь сюжеты картин, особенно при сильном ветре, меняются ежеминутно. И среди этих картин иногда встречались изумительно красивые полотна. Тысячной доли от общего количества созданных Солнцем живописных шедевров хватило бы на то, чтобы прославить всех художников целого человечества. Сумей художник подобный шедевр, один только за всю свою жизнь, увековечить в материальных вещах -- в холсте и в красках, и его тщеславие было бы полностью удовлетворено. Но Солнцу -- обидно даже -- тщеславие чуждо было абсолютно. Похоже, оно нисколько не сожалело о недолговечности своих произведений. Вести себя подобным образом мог бы лишь Великий Мастер.
   К острову Сент мольберт небосвода был расположен под таким выгодным углом зрения, что солнечные картины представали перед зрителями в полном великолепии. Это компенсировало им отсутствие возможности часто ездить, например, в Венецию, либо в Дрезден, или в Санкт-Петербург и посещать художественные музеи. Даже занимаясь совсем прозаическими повседневными делами, они могли поднять глаза на мольберт -- и настроение сразу улучшалось.
  
   2
   - Капитан, хочешь новость? Шеф звонил. Просил встретить его во вторник в Перте. Кстати, и дедушка Мак с внуком тоже будут там и с ним приедут.
   -- А ты что сказал? Пообещал?
   Андрей кивнул.
   -- А ремонт двигателя на какой стадии? Успеваем?
   -- Да. Осталось собрать вентилятор, накинуть ремень, и можно запускать.
   -- Заработает?
   -- Обижаешь, начальник. Для чего тогда стоило затевать этот ремонт? Вообще, постарела, конечно, "Диана". Но еще с десяток лет, думаю, проходит. Все-таки, эвкалипт -- классное дерево. Ничто его не берет.
   -- Ты какой-то грустный сегодня, Андрюха. Шеф приезжает -- радоваться надо, а ты... Случилось что-нибудь?
   -- Да нет... Знаешь... В общем, шеф сказал, что едет не один и многое хочет нам сообщить, чего мы не знаем. А мне как-то досадно стало.
   -- Отчего?
   -- За Джулию обидно. Такая женщина чахнет! А он, видать, в Европе себе бабу нашел, с ней и едет. Что еще он может нам сообщить, чего мы не знаем?
   -- Если ты прав... тогда в самом деле обидно.
   В едва успевшую отъехать дверь столовой "Клуба Одиноких Сердец под Предводительством Капитана Сержа" в этот момент ворвался Костя, на бегу сдергивая с себя куртку.
   -- Чего вы тут сидите? Нортридж приехал, а вы сидите!
   -- Тут ты не угадал, Костик. Эту новость мы раньше тебя узнали, -- сказал Андрей. -- Только до вторника еще успеем, сегодня-то пятница.
   -- До какого вторника? Он на пирсе ждет!
   Андрей с Сержем переглянулись.
   -- Ты все шутишь, да? Ладно, давай, обедай, почти остыло все. И в следующий раз не опаздывай. Ты, наверное, Перт с пирсом перепутал, -- сказал Серж.
   -- Да и в Перт он еще не приехал! Я же с ним сам по телефону разговаривал. Он прилетает туда самолетом в воскресенье, поздно вечером! -- возмутился Андрей.
   -- Я не знаю, Андрей, с кем ты разговаривал, а я только что на пульте прочитал сообщение: "Жду на пирсе. Питер Нортридж".
   -- Ну, раз ждет, давай съездим на пирс, -- пожал плечами Серж, допивая чай. -- Ты только от избытка новостей не забывай пищу хорошенько пережевывать, а то язву желудка заработаешь. А я пока "Крайслера" заведу. Вдруг он и на пирсе, и не один? Тогда в "тройке" нам тесновато будет.
  
   -- В самом деле, настоящий Нортридж! -- говорил Серж, обнимая Питера с такой силой, что у кого-то из них затрещали кости. -- Откуда же ты взялся? Ты что, на этой посудине по океану ездишь?
   Он мотнул головой в сторону привязанного к пирсу четырехместного прогулочного катера.
   -- С неба свалился. Но это долго рассказывать. Может, вы меня сначала чем-нибудь накормите? А то мне кажется, что я лет пять ничего не ел.
  
   -- Машинку твою, шеф, мы уже давно восстановили. И даже покрасили таким же перламутрово-янтарным цветом, Матчинсона внук помогал. И краску, между прочим, в Германии заказывали.
   -- Давно -- это когда? -- спросил Питер.
   - Ну, года три уже будет, -- ответил Серж и встретил удивленный взгляд Нортриджа. -- Каюсь, каюсь, не сразу мы взялись за нее, пришлось ей постоять, подождать...
   -- А лаком покрыли? -- уже как-то растерянно спросил Питер.
   -- Спрашиваешь!
   -- Ну, тогда все в порядке...
   -- Послушай, шеф... -- Серж немного замялся и переглянулся с Костей. -- Это ты звонил из Перта?
   -- Нет, я не звонил. А что такое?
   -- Накладка какая-то получается... Звонил сегодня человек, назвался Питером. Сказал, что будет в Перте в начале недели, да не один. И с ними еще Мак-Грэйв и его внук. Просил встретить.
   -- Питером назвался, говоришь? -- Нортридж усмехнулся и немного помолчал. -- Не переживайте, мужики, похоже, я знаю, кто звонил. Но давайте доживем до приезда сюда всей этой компании. Пусть это будет вам сюрпризом. А пока расскажите, как вы тут поживаете.
   Это предложение было принято с энтузиазмом. Они принялись наперебой рассказывать, что из уехавшей было на материк еще перед прошлым приездом Питера большей части Команды трое вернулись обратно. Там осели только два Володи, из которых больший теперь обзавелся фермой, хозяйством и семьей, и с тех пор на Острове был лишь однажды. Что полтора года назад умерла Синтия -- легко, без болезней и мучений, просто прилегла отдохнуть и больше не поднялась. Что благодаря нашествию океана больше половины долины Больших Надежд превратились в лагуну с одноименным, но уже бессмысленным названием. Что из-за опускания и деформации поверхности Острова бетонная подушка под покрывалом, на котором возлежат Ромео с Джульеттой, дала трещину и просела -- как раз под левым локтем Джульетты. Ее поза стала более игривой, а взгляд -- как будто более лукавым; во всяком случае, многие мышцы ее тела изменили свой рельеф, как живые...
   По мере того, как Питер слушал все это, взгляд его становился все более затравленным. Похоже было, что он с трудом переваривал такое обилие новостей. Он сидел молча и ни о чем не спрашивал, словно боясь, что вместить в себя следующую новость уже не сможет. Хотя оставался незатронутым в рассказе Андрея, Кости и Сержа по крайней мере еще один предмет пристального внимания Питера. Как будто догадавшись, что уже пора сказать и о нем, Серж сообщил:
   -- Джулия теперь снова большую часть времени проводит на Острове. Вы с ней на три недели разминулись. Ее Катаринке мы месяц назад первый солидный юбилей справили -- пять лет.
   -- Послушайте, мужики, -- не выдержав этого последнего удара потерянного времени, в конце концов спросил Питер, -- а какой сейчас год?
  
   3
   В своем кабинете и в примыкающих к нему комнатах -- "покоях" Управляющего островом Сент -- Питер не нашел ни беспорядка, ни, тем более, запустения. Даже слой пыли был совсем тонким. Создавалось впечатление, что чья-то заботливая рука в ожидании него поддерживала здесь чистоту и порядок.
   Питер буквально сразу после приезда почувствовал желание повесить на стену комнаты фотографии отца и матери, когда-то давно висевшие там. Встретив их взгляды, он ощутил непонятное и сильное, до сердечной боли, волнение, особенно от взгляда отца.
   На фотографии Джеральду Нортриджу было столько же, сколько сейчас было Питеру -- чуть больше сорока двух. Горделиво приподнятая голова, смело, можно даже сказать -- дерзко смотрящие глаза, почти правильные, приятные черты лица, густые и слегка волнистые темные волосы. Можно было бы сказать, что это внешность агента разведывательной службы, без броских и легко запоминающихся отличительных черт. Если бы не глаза.
   Питер смотрел на фотографии -- то на одну, то на другую. Близкие и бесконечно дорогие для него люди. Но он явно чувствовал, что если мама сейчас очень далеко от него, то отец почти присутствует в этой комнате.
  
   4
   Направляясь в гараж за джипом, Никита говорил Сержу:
   -- Хочу съездить к хижине. Посмотрю, как там и что, может, подремонтировать что-нибудь надо. Гости соберутся, захотят отдохнуть, а там -- непорядок. Тогда поздно будет этим заниматься.
   Вернулся Никита только к концу дня, и взгляд его был настолько встревоженным, что Серж, увидев его, оглянулся по сторонам -- нет ли рядом Питера? -- и молча мотнул головой, приглашая в свободную комнату рядом с пультом Службы Острова. Команда после первого же разговора с шефом решила, что здоровье его надо беречь и любую лишнюю новость сообщать с большой осторожностью.
   -- Я как чувствовал, что надо туда съездить. Ты представляешь, я столкнулся возле Хижины нос к носу с каким-то одичалым стариком! -- выпалил Никита, как только Серж закрыл дверь комнаты. -- Он весь лохматый, почти голый, и взгляд такой... пронзительный.
   Понимаешь, дорога заросла; я не доехал метров двести до лужайки, где всегда машину ставим. Вышел и не спеша так иду, кусты раздвигаю. Вдруг прямо передо мной он возникает, этот старик, как из-под земли вырос. Он тоже не ожидал меня увидеть; мы несколько секунд смотрели друг на друга, и я только рот раскрыл, чтобы с ним заговорить, -- он как сиганул в заросли! Я за ним гонялся с час, наверное, все мне казалось, что он то с одной стороны зашумит, то с другой... И звал его на разных языках. Так он и не отозвался. Мне уже под конец стало казаться, что это было привидение или вообще мираж.
   -- А в Хижину ты хоть заглянул? -- спросил Серж.
   -- Заглянул, когда устал его ловить. Там полный порядок. И знаешь... -- Никита задумался, потом уверенно сказал:
   -- Не мираж это. Он в Хижине живет. Там пыли нет совсем, и воздух не застоявшийся. Только кто это такой и откуда он взялся -- это для меня загадка.
   -- Для меня тоже, -- заметил Серж. -- Шефу пока ни-ни.
   -- Само собой. А делать-то что будем?
   -- Думаю, придется дожидаться, пока "Диана" с Командой придет из Перта. Вдвоем нам его не поймать.
  
   Через день Серж и Никита зашли утром в комнату к Питеру на чашку чая -- было жарко, и делами заниматься никому не хотелось. Срочных дел, собственно, и не было.
   Никита, дойдя до середины комнаты, застыл, как вкопанный, глядя на фотографию Джеральда Нортриджа. Когда Серж подошел к нему, Никита так двинул ему локтем под дых, что Серж, не в состоянии вздохнуть, остался стоять с открытым ртом. Не замечая этого, Никита повернулся к нему и прошептал:
   -- Это он!
  
   5
   Утром пятницы, то есть того дня, когда "Диана" должна была привезти с материка гостей, Серж и Никита, встретившись друг с другом, выглядели озабоченными. Никиту можно было даже назвать хмурым, а Сержа -- просто более замкнутым, чем обычно. Было бы странно, если бы причиной озабоченности именно приезд гостей и служил. Среди них должны были быть только друзья, если не считать обещанного Питером "сюрприза". Но от Питера они ведь не могли ждать сюрприза неприятного... В общем, что-то было не так. Питер в их компании тоже почувствовал себя беспокойно, когда они завершали последние приготовления и, особенно, когда они вместе ехали на пирс.
   Силуэт входящей в бухту "Дианы" отвлек их от беспокойных мыслей. Высыпавшего на палубу народа было так много, что яхта, казалось, именно от этого накренилась на левый борт. Уже оставалось менее полукабельтова; Питер пытался угадывать фигуры пассажиров. Эта, самая крупная -- Мак-Грэйва, а рядом с ним два подростка и маленькая совсем девочка. На носу и корме, со швартовами в руках -- Костя и Вадим. Уже и лица можно было разглядеть: подростки оказались мальчиком и девочкой лет четырнадцати-пятнадцати, но одеты были оба в джинсы и майки. Мальчик -- это, видимо, Том. Угадать, кто такие были большая и маленькая девочки, Питер пока не мог. Его внимание сосредоточилось на человеке, стоявшем неподалеку от Мака. Этот человек был Питеру незнаком, и в то же время -- знаком. Потому что это была копия Питера Нортриджа с пятидневной небритостью вместо бороды.
   Лица Сержа и Никиты, теперь уже поминутно переводивших взгляды со стоящего рядом, на пирсе, Питера на стоящего на палубе "Дианы" Алексея и обратно, все более вытягивались. Первым не выдержал Никита:
   -- Послушай, шеф, -- он подбирал слова, -- а который из вас старше по званию? И вообще, у нас что теперь, два шефа?
   "Диана" пришвартовалась. Мак-Грэйв, Том, девочки уже сошли на пирс. Теперь Алексей сближался с Питером, и это привлекло всеобщее внимание. Теперь было видно, что они отличаются не только бородой, но еще осанкой, походкой, не говоря уже об одежде и прическе.
   -- Здравствуй, брат! -- сказал, подойдя к Питеру, Алексей; от волнения он выговаривал английские слова с небольшим грузинским акцентом. -- А я тебя совсем не таким представлял!
   С этой фразой повисшая было в воздухе напряженность от раздвоения Нортриджа вмиг улетучилась, и пока братья обнимались и разглядывали друг друга уже вблизи, все остальные дружно смеялись.
   И тут Питер увидел Джулию.
   В глубине души он все время надеялся, что она тоже приедет на "Диане". Когда не нашел ее на палубе -- надеялся, что она задержалась в каюте и вот-вот выйдет. Он ждал ее хронически и отвлекся всего лишь на несколько секунд, пока обнимался с Алексеем. Тем не менее, когда она все-таки появилась, это оказалось для него полной неожиданностью.
   Нельзя сказать, чтобы у Питера не было воображения. Разве он смог бы тогда что-то придумать и построить? Но вот по части того, чтобы вообразить, хорошо или плохо будет выглядеть вот это, например, платье, которое он сейчас держит в руках или видит висящим на вешалке-плечиках -- тут его способности были равны нулю.
   На Джулии была черная открывающая колени юбка и белая маечка под красно-вишневым удлиненным жакетом из плотной ворсистой ткани, который вовсе не имел воротника, а по бортам был оторочен тонким черным кантом. Если бы этот наряд Питер увидел в магазине, он бы даже не взглянул в его сторону. Проще мог быть, наверное, только фиговый листок. Сравнение отнюдь не случайное, потому что Джулия выглядела в этом, как воплощение обнаженной Красоты.
   Взгляды их не могли не встретиться -- просто потому, что искали друг друга. А встретившись и соединившись, превратились в канал передачи энергии, чувств, желаний... Чего угодно еще, но только не мыслей, оформленных в слова. Их мозг был не в состоянии сейчас тратить силы на эту совершенно лишнюю работу: мысль, вызванную увиденным, трансформировать в слова, способные вызвать мысли, которые, в свою очередь, вызывают чувства, желания, прилив энергии... Просто было не до того.
   Перемещающийся по этому каналу в двух направлениях поток энергии был настолько мощным, что должен был производить гудение -- подобно тому, как гудят электроны, у которых закружилась голова от обилия витков в обмотке трансформатора. Возможно даже, и производил, потому что ни для кого из присутствующих на пирсе этот долгий взаимный взгляд Питера и Джулии не остался незамеченным.
   А единственная мысль, которую он мог сейчас сформулировать словами, была донельзя странной:
   "Вот она! -- думал Питер. -- Неужели это она?"
  
   6
   Вечером, между рюмками застолья в гостиной "Клуба Одиноких Сердец", Никита подсел к Сержу.
   -- Послушай, капитан. Я сегодня утром слышал странный звук. Очень похожий на...
   -- На рев двигателей заходящего на посадку реактивного самолета, -- продолжил за него Серж.
   -- Значит, ты тоже слышал. И что ты по этому поводу думаешь?
   -- Честно сказать? Я не знаю, что подумать. Ясно, что кто-то пожаловал к нам в гости. Осталось выяснить, кто и с какими намерениями.
   -- А может, это авианосец чей-нибудь проплывал неподалеку?
   -- Не думаю...
   -- Я тоже не думаю, -- раздался над их головами голос Константина.
   -- Вот черт! -- выругался Никита. -- А ты откуда взялся?
   -- Если бы это был авианосец, -- как ни в чем не бывало продолжал Костя, -- то с нашей стороны его было бы видно, а с трех других сторон мы бы не услышали самолета из-за большого расстояния. Звук-то доносится как раз с восточной стороны.
   -- Постой-постой, а ты-то что можешь знать про этот звук? Это же было рано утром! "Диана" еще далеко была от Острова. Вы что, по дороге видели самолет?
   -- Нет, мужики, не видел я этого самолета. Я его слышал, так же, как и вы. Только не сегодня утром, а два месяца назад.
   Воцарилась долгая пауза, в течение которой Серж и Никита разглядывали Константина. Потом Серж неприязненно выдохнул:
   -- И молчал, паразит!
   -- Не хотел раньше времени вас расстраивать. Этот звук я ведь сразу идентифицировал.
   Он повернулся к Никите:
   -- Дело в том, что насчет авианосца ты не так уж не прав, потому что это не гражданский самолет, а военный, и не тяжелый бомбардировщик, а штурмовик, либо перехватчик. А стало быть, он может базироваться на авианосце. А эти звуки я ни с чем не спутаю: мои детство и юность прошли в военном городке, в пяти километрах от ВПП аэродрома 88-го Краснознаменного авиаполка имени Героя Советского Союза...
   -- Ладно, Константин, не до шуток... Что ты несешь -- "раньше времени", "не хотел расстраивать"... Если бы мы об этом два месяца назад знали, могли бы подшевелиться, какую-то авиаразведку произвести над Островом, что-то бы уже предпринимали...
   -- А я не шучу. Я и шевелился, -- сказал Костя, -- и разведку провел, и предпринял кое-что. Извини, конечно, капитан, что не доложил. Но самолет-то через полчаса после посадки снова улетел. И я на нашем винтовом двухмоторном летал уже для очистки совести, чтобы хоть место посадки найти. Я тогда думал, что он просто заблудился... Хотя подстраховаться не преминул, и, видимо, не зря, -- Костя даже не смог удержаться от самодовольной ухмылки, -- раз он опять сегодня прилетал.
   -- Что ты там не преминул? -- заинтересовался Никита.
   -- Это пусть вам будет сюрпризом, -- сказал Костя. -- Капитан, у нас погрузчик на ходу?
   Эту фразу он закончил совсем уже неуверенно, потому что Серж смотрел на него хмуро и исподлобья.
   -- Погрузчик у нас на ходу, -- ответил он. -- Только ты больно уж суверенный стал. Сам услышал, сам разведал, сам предпринял. Сам сюрприз приготовил...
   Серж, распаляясь все больше, не замечал, что говорит достаточно громко и напряженно, и голос его привлек внимание всех присутствующих в гостиной. Никита дернул его за рукав:
   -- Капитан, капитан, не шуми так...
   Серж остановился и теперь все трое попытались состроить безразличные физиономии, молча стреляя глазами по сторонам. Окружающие постепенно забыли о них.
   -- Между прочим, капитан, -- возобновил вполголоса разговор Константин, -- у тебя как раз тогда сердечный приступ был. И половина населения Острова дежурила возле тебя, а другая половина звонила на материк, искала лекарства и так далее. Один я случайно оказался незадействованным, потому что на севере Форта лазил два дня по горам, как геологоразведчик. Я потому и услышал этот самолет, что ближе всего к Королевскому полуострову был. И самолет снарядил как будто для продолжения геологических изысканий...
   -- И что, нашел место посадки? -- уже примирительно спросил Серж.
   -- Вроде бы да. Возле кратера вулкана.
   -- А что касается сюрприза -- спасибо тебе, но мне уже хватило за сегодняшний и предыдущие дни и сюрпризов, и загадок. Так что колись сейчас.
   -- Кстати, Костик, со времен твоей юности прошло чуть не тридцать лет. Самолеты тогда были совсем другие, -- вставил Никита.
   -- Согласен, -- сразу ответил ему Костя. -- Но и ты не забывай, что последние двенадцать лет я каждый год езжу домой, все в тот же военный городок. И наблюдаю там и "МИГи", и "СУшки"...
   В общем, ладно. Расскажу все по порядку.
  
   Глава IV
   1
   Можно сказать: "Наиболее мощной движущей силой в этом мире являются деньги". Выражаясь контрастнее, можно сказать даже: "Единственной движущей силой в этом мире являются деньги, которые суть и цель, и инструмент нашей жизни", -- и эта фраза будет абсолютно правильной. Если учесть, что при любом упрощении полной картины обязательно жертвуют какими-нибудь бесконечно малыми величинами.
   Тот человек, который первым придумал деньги, этим сотворил себе самый монументальный из существующих на Земле памятников. Его монументальность характеризуется вовсе не габаритными размерами, но размерами зоны распространения... Все кошельки во всех уголках земного шара, в какие только смогла проникнуть хоть какая-нибудь цивилизация, наполнены этими памятниками. Да вот наша извечная беда: как и всегда, в этом случае тоже слона-то мы и не приметили. Люди не запомнили ни имени, ни внешности этого великого изобретателя. Поэтому его портретное изображение на памятниках может принимать самый разнообразный облик: от президента любой страны и любой эпохи до здания Национального Театра Оперы и Балета или даже какого-нибудь дикого лесного млекопитающего.
   Но это, в конце концов, не так уж и важно. Важно другое: все на свете теперь имеет свою цену. Захотелось вам, к примеру, приобрести в собственность участок земли -- нет проблем: заплатите по двадцать пять долларов за акр и владейте. И возделывайте ее; лопата стоит девять долларов девяносто пять центов. Трактор -- чуть дороже. Или появилось у вас желание посетить ботанический сад... Куда проще! Входной билет -- пять долларов. Это значит: тысяча деревьев и на каждом ценник. Полцента за то, чтобы посмотреть. А что, собственно, в этом неправильного?
   Но на этом фоне жизнь на острове Сент выглядела совершенно белым пятном. Жители Острова не носили в своих карманах кошельков. И деньги для них не существовали просто как класс -- за ненадобностью. И ведь нельзя сказать, чтобы жизнь на Острове была дикой. Наоборот, самый современный уровень комфорта и уюта, плюс девственная Природа, минус толкотня и суета города -- центра цивилизации. На материк стоило ступить одной ногой -- и все оплачивай, от банки пива до авиабилета на историческую Родину. А здесь -- никаких денег; работай в удовольствие и потребляй, сколько хочешь, имеющихся в наличии материальных благ. И это, размышлял Константин, было чер-р-товски хор-р-рошо! Сама красиво воплощенная в реальность на отдельно взятом необитаемом острове мечта марксистов о светлом будущем. Но, будучи человеком справедливым, Константин не мог не признать: чтобы так замечательно все на Сенте устроить, надо было вложить сюда такую уйму!... опять же денег, черт бы их побрал.
   Интересная штука -- цивилизация, размышлял Константин. Если бы Робинзону Крузо Бог не послал в его полное распоряжение весь потерпевший крушение корабль с досками, мачтами, стеньгами, сундуками, продуктами, ромом, вином и водкой, инструментами, гвоздями, ружьями и пистолетами, порохом, дробью, одеждой, тюфяками и подушками, канатами и запасными парусами... -- сумел бы он выжить? Как бы не так. Помер бы, не дожив до Пятницы, еще во вторник, съеденный хищным зверем, либо укушенный змеей, либо от несварения собственного желудка. Ведь он даже выплыть на берег своего острова из разбившейся шлюпки -- в страшной борьбе со штормовыми волнами -- умудрился с ножом и табакеркой, которые сразу же ему и пригодились. Превратившись из дикого в цивилизованного, человек отделился от Природы и стал к ней совсем неприспособленным. Теперь человека надо долго обучать навыкам выживания, чтобы он уверенно себя чувствовал в джунглях или в песчаной или снежной пустыне. И все равно его шансы выжить будут равны нулю, если с ним не окажется ножа, соли и соответствующей одежды.
  
   И вот теперь над Островом зависло, извергая рев и пламя, детище современной цивилизации, готовое, без сомнения, в любую минуту применить здесь свое оружие.
   Возможно, конечно, что этот детище-самолет и не собирался применять свое оружие. Возможно, что оружия и не было на борту. Возможно, что он просто сбился с курса. Возможно... что можно назвать еще десять вариантов объяснения того, почему он здесь появился. Но если хотя бы в одном из всех возможных вариантов от него могла исходить угроза Острову, разумно было бы ее игнорировать? Нет, размышлял Константин, не разумно. Особенно, если, вспоминая опыт ущелья Акталлу, согласиться с неопровержимым фактом, что из всех возможных вариантов развития событий в жизнь всегда воплощается самый худший.
   Стало быть, надо мочить лук и точить стрелы. Лучше бы, конечно, иметь вместо этого с десяток "стингеров". Но они, как продукт последней ступени развития цивилизации, стоят очень дорого, в отличие от бесплатных и бесполезных лука и стрел.
   "К кому я могу обратиться хотя бы за советом?" -- мучительно раздумывал Константин. И придумал: к другу редактора Мака, полковнику-янки. И стал звонить Мак-Грэйву в Канберру.
  
   2
   Полковник в отставке Ричард Прайс, полтора года назад окончательно вышедший на пенсию, приобрел теперь совсем уже монументальные размеры. Он проводил большую часть времени в инвалидной коляске и передвигался самостоятельно чрезвычайно мало. И не из лени. Просто его ноги, всю жизнь носившие на себе такую тяжесть, выбились из сил и болели даже в состоянии покоя. По мнению врачей, это было неизлечимо.
   Человек-гора Ричард Прайс общался почти исключительно с женой, и еще иногда, по телефону, -- с Маком, теперь гораздо чаще, чем раньше. Чрезвычайно редко находился какой-нибудь сосед-Магомет, что заходил к нему. Поэтому он очень обрадовался и звонку Мака, и тому, что кому-то понадобились его совет и даже помощь. И проблемы острова Сент, к тайне которого он некогда прикоснулся, показались ему сейчас почти родными.
   -- Подумаю, что можно сделать, -- сказал он Маку. -- Пусть твой русский приезжает, и тогда зайдите ко мне.
  
  
  
   3
   Если взрослых мальчиков, одетых в форму цвета хаки с генеральскими погонами, не сдерживать в стремлении доиграть в недоигранную в детстве войну, последствия могут быть самыми печальными. Полковник Ричард Прайс знал это лучше многих других.
   "Сережа, домой!" -- кричит сыну мама, высунувшись из окна третьего этажа.
   "Yankee, go home!" -- кричат пацифисты возле КПП военной базы.
   Эти окрики тоже можно игнорировать, но -- тоже -- до определенного предела.
   Мог ли человек по имени Ричард Прайс, похожий на бурого медведя-шатуна, внешне и по характеру, служить клерком-подносчиком бумаг Собрания Адвокатов какой-нибудь нейтральной европейской страны? Едва ли, скажете вы, и будете абсолютно правы. Он и стал полковником морской пехоты самой воинствующей армии своего времени. Ведь все в нашей жизни взаимосвязано между собою; и даже такие на первый взгляд независимые друг от друга вещи, как внешность человека, его фамилия и род занятий. Может ли человек по фамилии, скажем, Волконский, потомственный дворянин, пойти работать в систему очистки канализационных стоков? Маловероятно. А человек с фамилией Говнюк -- быть избранным в Государственную Думу? Совершенно исключено. Если бы два человека с такими вот противоположными фамилиями родились бы абсолютными близнецами, то уже за детские годы они приобрели бы настолько разные выражение глаз, осанку, походку и манеру поведения, что перестали бы походить друг на друга на всю оставшуюся жизнь.
   Сильвестр Клер-а-Тьен всегда был набожным человеком -- не от рождения, а от самого зачатия. Эту черту он унаследовал от матери, которая в период беременности посещала церковь еще чаще, чем раньше: восемь раз в неделю. Но получить духовное образование, которое позволило бы ему стать если не проповедником-мессией, то хотя бы пастором, помешали частые переезды его семьи с места на место. Зато каждое слово святого отца каждой новой церкви впитывалось им, как губкой вода.
   Примечательного в этом человеке с таким необычным сочетанием имени и фамилии -- о происхождении последней вообще трудно судить без специальной подготовки -- было больше, чем одна только набожность. Примечательной была еще внешность. Довольно округлые черты лица с широкими скулами и черные густые волнистые волосы могли бы принадлежать выходцу из страны с жарким климатом; однако вовсе не узкий разрез глаз серо-стального цвета и бледный цвет кожи -- скорее жителю одной из скандинавских стран. Кем бы мог быть настолько необычный человек? Жизнь ответила на этот вопрос однозначно: лидером Всеавстралийского Движения Религиозных Пацифистов.
  
   Прайс и Клер-а-Тьен жили на одной улице.
   -- Послушай, Сильви, -- говорил Ричард, держа двумя пальцами над подлокотником кресла-каталки свой традиционный бокал с виски и одновременно размышляя: "Пожалуй, тюбетейка на этой голове смотрелась бы лучше, чем шляпа..."
   -- Я не знал, что вы так больны, Ричард... Давно бы пришел вас проведать.
   -- Сильви, мы не были друзьями... Погоди, не перебивай. Да мы и не могли бы ими стать -- мы слишком разные. Иногда мы встречались в кафе напротив твоего офиса, потому что и мне было удобно там обедать. Ты подсаживался к моему столику, и мне приходилось выслушивать твои нотации -- мол, я не то делаю, я приношу зло, потому что помогаю своим соотечественникам торговать оружием... Иногда, когда ты был слишком занудлив, у меня чесались руки, чтобы заткнуть тебе язык поглубже в глотку. Но я всегда сдерживался... Я ведь никогда не позволял себе оскорбить тебя, правда?
   -- Да, Ричард, но ведь и я...
   -- Хотя, признаюсь, сдерживаться не всегда было легко. Часто я пытался спорить с тобой, хотя, честно говоря, в душе со многими твоими словами был согласен...
   -- Правда?! Ричард, это так замечательно...
   - Далеко не со всеми, конечно. Например, ты никогда не убедишь меня, что не надо уничтожать террористов или выродков, совершающих зверские преступления над детьми или женщинами...
   -- Но вы согласны, Ричард, что люди больше верят сейчас в силу водородной бомбы, чем в силу любви? Что в качестве своего идола они избрали золотого тельца, они игнорируют Бога, они забыли о божественном начале в каждом человеке, и потому они пренебрегают человеческой личностью, не останавливаясь перед применением насилия и любых средств для достижения своих низменных целей, утоления жажды власти...
   -- Согласен, -- послушно кивнул Прайс, -- конечно, согласен. Но только люди всегда верили в силу оружия больше, чем в силу любви. Еще в те времена, когда они были вооружены лишь копьями. Но ни тогда, ни сейчас вам не удается убедить их, что любовь сильнее.
   -- О, Ричард! Вот сейчас вы сказали, что согласны с моими словами; значит, в душе еще одного человека проснулось понимание истинных ценностей... Это Бог услышал мои молитвы, -- и Клер-а-Тьен воздел руки к небу, -- он помог мне убедить вас...
   -- Только не воображай, что я прямо сейчас начну источать христианскую любовь и желание немедленно начать строить на Земле Царство Божие...
   -- Ричард! -- пропустил его слова мимо ушей Клер-а-Тьен. -- Я так счастлив! Ведь мне всегда хотелось, чтобы такой хороший человек, как вы, понял хотя бы на склоне лет, каким гнусным делом он занимался всю свою жизнь...
   Ричард, тем временем, отхлебнул еще виски, снисходительно взглянул на Сильви и подвел черту под его излияниями:
   -- Вот поэтому ты сейчас должен мне помочь.
   Клер-а-Тьен остановился, как конь на скаку, тяжело дыша и глядя на Прайса большими недоуменными глазами.
   -- Я? -- он положил пальцы рук себе на грудь, -- вам? -- и он раскрыл ладони, направив пальцы на Ричарда. -- Но ведь я не пастор...
   -- А я и не собираюсь исповедоваться в своих грехах, -- тот отпил еще глоток. -- Я предлагаю тебе на практике поучаствовать в благородном деле разоружения. Причем не бесплатно.
   Сильви замер и весь обратился в слух.
   Прайс решил, что проведена уже достаточная артподготовка и пора приступать непосредственно к высадке десанта на территорию противника.
   -- Ты должен организовать шествие своих пацифистов по дороге к лесу Трайвен, что ведет к нашей базе; остановить грузовик, напоить или усыпить солдат и опорожнить контейнер, который они будут везти. Ну, слегка попортить грузовик в случае сопротивления, побить стекла. О том, что в контейнере, солдаты знать не будут; только я и мои доверенные люди. Если все пройдет удачно и о его содержимом не узнают посторонние, ваша организация отделается легким испугом.
   -- А... а если неудачно? -- спросил ошеломленный Клер-а-Тьен.
   -- Тогда будет небольшой скандал, и мне придется переехать жить в тюрьму.
   Бедный Сильвестр на некоторое время даже потерял дар речи. Прайс сразу этим воспользовался, продолжая излагать свой план.
   -- Этот контейнер был в моем распоряжении, когда я дослуживал последний год. Он еще и сейчас стоит, опломбированный мною. Я в нем перевозил всякую ерунду -- обмундирование, мебель для выставок, канцтовары -- без особых проверок и охраны. Если после вашего набега в нем найдут пару изломанных столов, то вам придется возместить ущерб за них, да за порчу грузовика.
   -- А что будет в нем на самом деле?
   -- Сначала ты должен сказать мне, согласен ли ты, -- уклонился от ответа Ричард. -- Могу только тебя заверить: интересы тех людей, которым мы в результате этой акции поможем, не противоречат идее твоей организации.
   Клер-а-Тьен долго молчал.
   -- Я приведу к вам завтра двоих своих друзей. Если ваш рассказ покажется им убедительным, то я... соглашусь.
  
   4
   -- Это было не ограбление грузовика, а просто эстрадно-цирковое шоу! -- восторженно рассказывал Константин Ричарду и Маку о том, как прошла операция.
   Девочки в коротких юбочках, в руках -- флажки и кока-кола. На флажках и на кепках -- надпись "разоружение", а на футболках спереди -- "все люди -- братья", а на спине -- "возлюби ближнего своего". Девочки сразу прыг к солдатикам на колени, на, мол, выпей кока-колы... А жара -- больше тридцати. По-вашему -- так все девяносто, -- поправился Костя.
   Солдатик отпивает три глотка и через пять минут крепко-крепко засыпает -- здорово, да? Только сержанта пришлось стукнуть по башке и связать, он сильно нервничал -- ну, понятно, старший в конвое, отвечает за груз. Мы не стали ничего ни ломать, ни портить -- зачем? Просто растентовали кузов, затолкали в выхлопную трубу тряпку и закрасили стекла кабины несмываемой краской; так, на всякий случай.
   Ричард, слушая этот рассказ, расплылся в довольной улыбке в своей коляске.
   -- Я рад, что все прошло так гладко -- ну, кто разрабатывал операцию, а? Не смотрите, что ноги не ходят, голова еще работает!
   -- Ричард, -- начал Костя, когда их взаимные восторги немного улеглись, -- теперь самое время назвать сумму.
   Ричард лениво посмотрел на него, отпил из своего неизменного бокала. Потом махнул на Костю рукой:
   -- Клер-а-Тьен с меня ничего не взял -- сказал, что для хороших ребят, для хорошего дела можно поработать бесплатно. Ну, понятно, это потому, что база не выставила ему никаких претензий: о пропаже груза никто не заявляет, а отчистить стекла от краски -- это такой пустяк, из-за которого не стоит раздувать скандал.
   -- Но Клер-а-Тьен не платил за груз, который все-таки был...
   -- За него никто не платил, -- заметил Ричард. -- Не считая, конечно, нашего ведомства... Ладно! Скажи-ка, Константин, сколько в России стоит танк Т-72? Три ящика водки? Так я согласен перейти на вашу традиционную валюту.
   -- Т-72 стоит, наверное, больше, -- прикинул Константин.
   -- Ну, я же тебе не танк подогнал. Так что сойдемся на трех ящиках; два моим ребятам, один -- мне. Но с одной поправкой: мы все-таки больше привыкли к виски. Как ты там говорил в прошлый раз? С кем поведешься, с тем и наберешься, да?
  
   -- Но вы не забывайте, -- продолжал Ричард, -- что вам это все еще надо везти через всю Австралию.
   -- Это мы уже продумали, -- вставил Мак, который до сих пор только слушал и тянул тоник через соломинку. -- У Роберта Харли жена -- Катрин -- работает экспедитором в фирме, поставляющей по всей стране холодильное оборудование. Она пообещала организовать документы и упаковку.
   -- Ну, тогда в добрый путь...
   Ричард выглядел уже достаточно захмелевшим. Несмотря на кондиционер, ему было жарковато. Он как-то еще больше погрузнел и осел в кресле-каталке.
   -- Вы знаете, парни... То, чем я занимался в течение своей жизни, редко служило благородным целям, если честно сказать. Мы гораздо больше нападали, чем защищались -- хотя всегда говорили, что защищаем наши национальные интересы. Сейчас я точно знаю, что это оружие будет защищать национальные интересы нескольких уже давно не чужих мне хороших ребят. Я вам благодарен за то, что под конец моей жизни -- а мне совсем немного осталось пожить, -- вы предоставили мне возможность совершить благородный поступок...
  
   5
   В продолжение всего рассказа Константина Серж ни разу не улыбнулся -- тогда как Никита откровенно гоготал над некоторыми эпизодами "операции разоружения" -- и вообще не проявлял никаких эмоций. Он сидел и бесстрастно слушал, снедаемый одной мыслью -- о том, что вряд ли нужно было делать все то, что сделал Костя. Вместе с тем, он не знал, как надо было поступить по-другому. Это его и удручало.
   -- Хорошо, завтра все покажешь, -- сказал он Константину, когда тот закончил свое повествование, и хлопнул его по плечу. -- Пойду, загляну на пульт.
   У него несколько минут назад возникло сильное желание придти сюда. Он посмотрел, нет ли каких-нибудь сообщений -- сообщений не было. Покрутился еще возле экрана и повернулся, чтобы уйти... В этот момент раздался гудок вызова на связь.
   -- Это Служба Острова? -- осведомился незнакомый и чрезвычайно вежливый мужской голос. -- Могу ли я поговорить с мистером Нортриджем? Питером Нортриджем, -- повторил голос, сделав ударение на имени.
   -- Мне понадобится некоторое время, чтобы найти его. А с кем я разговариваю?
   -- Меня зовут Томас Хиис-Хобт. Но я привык к тому, что меня называют просто: сэр Томас. С некоторых пор мы с вами соседи.
   -- Соседи? Вы хотите сказать, что вы тоже находитесь на Острове?
   -- Именно. На полуострове, который вы называете Королевский. А что вас, собственно, удивляет? Вы ведь владеете правом собственности только на треть площади Острова. Так что ваших прав мы никоим образом не ущемили.
   -- Под словом "мы" вы подразумеваете еще кого-то, кроме себя?
   - Да. Своего... э-э... друга, сэра Джона. Но его сейчас нет здесь, он прибудет позже.
   -- Меня удивляет ваша осведомленность... И вообще, за двадцать с лишним лет своего пребывания на Острове я впервые слышу, что у нас есть соседи.
   -- Извините, капитан, но я все-таки хотел бы поговорить с Питером Нортриджем. Вы мне так и не сказали, сколько времени вам потребуется, чтобы разыскать его. А у нас с вами, уверен, еще будет возможность поговорить об источнике моей осведомленности и обо всем, что вас еще интересует.
   -- Я думаю, на поиски Нортриджа мне понадобится не более получаса.
   -- Отлично. В таком случае, через сорок минут я перезвоню.
   -- Подождите минуту, мистер Хиис... сэр Томас! -- внезапная догадка осенила Сержа. -- Вы не могли бы ответить всего лишь на один мой вопрос?
   -- Постараюсь.
   -- На Остров вы прибыли морским путем или воздушным?
   -- Конечно, по воздуху. Мой возраст уже не позволяет мне пять миль до берега прыгать с камня на камень.
   "Теперь уже три мили, -- машинально отметил Серж. -- Сведения-то устарелые! Но надо же, он даже знает, что меня здесь называют капитаном!"
   -- Еще что-то хотите спросить?
   -- Ваш самолет, -- не упустил возможности Серж, -- он какой? Винтовой, реактивный? Гражданский или военный?
   -- Вообще-то, он -- истребитель-бомбардировщик. Но... но наши намерения абсолютно мирные.
  
   С минуту Серж сидел, пытаясь привести в порядок свои мысли.
   "Вот не верь после этого, что существует интуиция, или шестое чувство, или как это еще назвать... Что-то же заставило меня придти на пульт.
   Интересно, а сходство его фамилии со словом хи-хо * -- чисто случайное?
   Конечно, он не сказал ничего плохого и был весьма любезен. Но чем-то он несимпатичен...
   А Питера-то к разговору надо подготовить!"
   И с этой мыслью он отправился искать Нортриджа.
  
   Передав вкратце содержание разговора Питеру, которого они искали втроем -- по-прежнему с Никитой и Костей, как самыми информированными о событиях на Сенте на данный момент персонами, -- Серж заключил:
   -- В общем, этот тип странный какой-то. Слушай, шеф... У нас тут таблетки есть, которые превращают человека в бегемота...
   -- Ага, -- подтвердил Никита, -- "бигомотин" называются. Примешь таблетку, и все тебе, как бегемоту, становится до фени...
   -- Точно, -- добавил Костя. -- Наподобие "экс-14".
   -- Так я сейчас принесу -- съешь пару штук?
  
   6
   В выгрузке с "Дианы" добытого Константином оружия участвовали все, кроме Джулии и девчонок.
   -- Вот, -- рассказывал с гордостью Костя, -- пять штурмовых винтовок "Штейр-77", укороченный вариант, скорострельность -- шестьсот пятьдесят выстрелов в минуту. Здесь -- два ручных пулемета М249, калибр 5,56. Вот патроны к ним: десять ящиков по две тысячи четыреста восемьдесят штук в каждом. Здесь -- ручной противотанковый гранатомет "ЛО-80" с пристрелочной винтовкой калибра 9 мм и пятьдесят гранат к нему. Он только один, -- вздохнул Костя.
   -- Вот здесь, -- пять "Джавелинов"; это самонаводящаяся противотанковая управляемая ракета с дневным и ночным прицелами, головкой самонаведения, системой слежения... У нее два двигателя: стартовый и маршевый, и дальность стрельбы -- два километра. Класс, да?
   -- Ну и самое главное, -- Костя показал на два самых больших ящика с "холодильниками". -- Зенитный ракетный комплекс "Авенджер". Дальность поражения цели -- пять с половиной километров, а высота -- почти до четырех километров. А вот "Стингеры" к нему: комплект, восемь штук.
   Константин гордо обвел всех взглядом и продолжал:
   -- Я уже продумал: его можно разместить на нашем джипе. И переделывать почти ничего не надо, только снять тент с каркасом и приварить места крепления. Ну, может быть, заднюю подвеску немного усилить.
   Реакция присутствующих была самой разнообразной. У Андрея и Никиты глаза восхищенно горели, Вадим, как и Алексей, о чем-то глубоко задумались. У Питера было такое выражение лица, как будто он пытается что-то важное понять, но не может. Серж был мрачнее тучи. Рядом с ним стоял Мак-Грэйв; он вздохнул и с грустью сказал:
   -- Ты знаешь, мне очень хочется, чтобы это железо, что мы привезли, ни вам, никому другому не пригодилось.
   -- Пожалуй, для того, чтобы так и было, -- отвечал Серж, -- надо нам самим побыстрее отправить его на дно морское.
   У Тома был откровенно обиженный вид. Он подошел к Константину и тихо, чтобы никто не слышал, упрекнул его:
   -- Что, нельзя было сразу сказать, что в этих ящиках? А я всю дорогу голову ломал: зачем это вам понадобилось столько таких больших холодильников?
   -- Меньше знаешь -- крепче спишь, -- ответил ему Костя. -- Ладно, не дуйся. Хочешь, возьму тебя поохотиться со "Штейром"? Надо же научиться с ним обращаться...
   Недоумевающий вид Питера был, похоже, вызван, во-первых, съеденным накануне поздно вечером бигомотином, и, во-вторых, последующим разговором с сэром Томасом. Теперь Питер ждал встречи с отцом и Даниэлем, но пока об этом никому не говорил.
  
   7
   К Хижине Питер поехал тайком от всех. Пока он пробирался к ней, его сердце чуть не выскочило из груди.
   Джеральд сидел за столом, он приветливо улыбнулся и сказал:
   -- Здравствуй, сын!
  
   8
   За Даниэлем оба Нортриджа и Андрей отправились на геликоптере на Королевский. Тайджер ждал их на вершине холма; он сразу пожаловался:
   -- Боже, как я устал от этих сэров!
   -- А ты, -- сказал он, обращаясь к Джеральду, -- был похож на мессию, явившегося ко мне с небес по веревочной лестнице геликоптера.
  
   9
   Когда отдельные кусочки мозаики выложились каждый на свое место на картинном поле, все стало выглядеть не так уж страшно. Несмотря даже на то, что композиционный центр был сильно испорчен зловещими фигурами сэров, которым весь Остров оказался неизвестно чего и неизвестно сколько должен по гроб жизни.
   Тем не менее большая часть Неизвестности, как грязи с оконного стекла, была уже устранена -- а ведь это главный фактор, который давит на психику. Можно было чуть-чуть расслабиться и вспомнить, что на Острове к данному моменту собралось много людей, соскучившихся друг по другу за долгие годы.
   Тем более, что сэр Томас в своем атмофлайере подался обратно в Европу, предоставив островитянам счастливую возможность некоторое время вариться в собственном соку.
  
   10
   Комбинаторика утверждает, что число неповторяющихся сочетаний из одиннадцати элементов по два равно пятидесяти пяти; по три -- уже ста шестидесяти пяти, а по четыре -- аж тремстам тридцати. Числа сами по себе достаточно большие. Но если их сложить между собою, получится вообще огромная цифра, которую рядовому обывателю трудно себе и представить.
   Целую неделю одиннадцать собравшихся на Острове взрослых людей тусовались кучками по два, по три, по четыре. Иногда даже по пять и по шесть человек, но такие образования были недолговечными и быстро распадались на те же, более мелкие. В процессе этих тусовок информация густым, как мед, потоком перетекала из уст в уста. Она разбавлялась в потоке более текучей жидкости, состоящем из напитков различной крепости -- к чести Сержа, как организатора, заметим, достаточно изысканных напитков. Это все походило на юбилейный уикэндовский пикник одноклассников, встретившихся через двадцать пять лет после окончания школы. Каждый хотел пообщаться с каждым, побольше услышать от него и поделиться своим. Но осуществить это в полной мере, конечно, не удалось; для этого недели мало. Главный вывод, который напрашивается быть сделанным из подобной ситуации, один: спорить с точными науками -- это занятие абсолютно бесперспективное.
   Джулия, единственная на Острове и восхитительно красивая молодая женщина, к тому же коммуникабельная и обаятельная, примкнув к любой компании, автоматически и немедленно становилась ее центром тяготения, притягивая к себе и взгляды, и реплики мужчин. Видя это, Питер испытывал вполне объяснимое чувство гордости. К нему, однако, примешивалось и чувство ревности -- как ни стыдно было ему в этом признаться. Впрочем, оно тоже было вполне объяснимым.
   В первый же день пикника и Питер, и Команда вспомнили о человеке по имени Эдвард Хиллборн, о том, что никто, кроме Мака, ни разу его в глаза не видел, хотя его участие и помощь в делах Острова были более чем заметны. Понятно, что сразу же родилось предложение пригласить его к столу.
   -- Джеймс! Почему бы нам не позвонить в Вашингтон? Попросите профессора отложить на время свои дела и провести некоторое время в хорошей компании, -- вопрошал подвыпивший Серж.
   -- Профессор не приедет, -- отвечал Мак-Грэйв.
   -- Что -- сильно занят? -- съехидничал Андрей. -- Опять симпозиум?
   -- Профессора Хиллборна нет в живых.
   И среди воцарившегося молчания Мак-Грэйв продолжил:
   -- Месяца два назад он позвонил мне и говорит -- упавшим таким голосом: "Джеймс, они убили Барри! Вы помните Барри, моего спаниеля?"
   -- Конечно, говорю, помню. Но кто это, спрашиваю, -- "они"? Кому он, мол, помешал? Он отвечает: "Вопрос "кто это -- "они"?" вы мне уже задавали... Все те же мои старые знакомые".
   Мы поговорили еще о разных текущих делах, а в конце профессор мне вместо обычного "пока" говорит "прощайте"... Я сразу не придал значения. А через неделю прочитал в газете -- я получаю "Вашингтон Пост", -- что некий Кронтон двумя выстрелами, в сердце и в голову, убил профессора Хиллборна возле его дома, а через пятнадцать минут застрелился сам в своей квартире.
  
   Глава V
   1
   Атмофлайер приземлился прямо на бетонную площадку перед Домом Игрек. Оглушенный ревом двигателей и эффектностью его падения с неба, Алексей смотрел на вылезающих из него сэра Джона и сэра Томаса. Эти два грузных и убеленных сединами дяденьки производили на Алексея впечатление подвыпивших боссов от авиации -- например, начальника штаба дивизии и заместителя командующего округом, -- решивших "покататься" на истребителе-бомбардировщике сразу после застолья, посвященного Дню Авиации.
   Переговоры о проблемах, касающихся, главным образом, четырех заинтересованных персон, решили провести в кабинете Питера.
   Правда, на переговоры в понимании Алексея это было мало похоже. Сэры, Нортридж-старший и Дядинцев молча расселись по креслам, попереглядывались друг с другом. Потом Джеральд безо всяких предисловий возобновил свой монолог с того, видимо, места, на котором остановился в прошлый раз. Сначала Алексей почувствовал себя совсем не в своей тарелке. Как православный, к тому же редко посещающий церковь человек, попавший на богослужение фанатиков-протестантов. Но это длилось лишь несколько мгновений; а потом размеренный, спокойный голос Джеральда, как всепроникающий газ, заполнил помещение и даже, казалось, внутренний объем головы Алексея Андреевича. И смысл произносимого Джеральдом отпечатывался антиквой титульной в виде ключевых слов на ее сферической поверхности, как под куполом планетария.
  
   -- Да, мы несовершенны, -- говорил Джеральд. -- Нас раздирают низменные страсти: алчность, властолюбие, черная зависть. В угоду им и своему эгоизму мы убиваем себе подобных -- в переносном и в прямом смысле этого слова. При помощи невнимания, равнодушия и жестокости, и путем нажатия на курок пистолета.
   Мы представляем собой страшно противоречивые существа. На нашей планете нет более омерзительной твари, чем человек, как не встретить нигде более благородных и возвышенных порывов, чем те, что рождаются в человеческой душе. Вряд ли все это можно назвать случайным.
   В каждом живом существе нашей планеты заложен строго определенный принцип его жизнедеятельности. Пчела строит соты и собирает мед. Обезьяна лазает по деревьям в поисках фруктов, демонстрируя при этом чудеса акробатической ловкости. Дельфин, оказываясь рядом с человеком, поражает своей понятливостью, добродушием и способностью придти на помощь.
   За все время существования своей популяции пчела не научилась строить ничего, кроме сот. Обезьяны испокон веку жили на деревьях, живут там и по сей день, хотя у них есть очень ловкие конечности, способные выполнять сложную работу. Дельфины едят себе мелкую рыбешку да ссорятся с акулами, как кошка с собакой, как тысячи тысяч лет назад -- и все.
   Создатель вложил пчеле в то место, которым она думает, ровно столько, чтобы она умела построить себе жилье и собрать еду -- и она счастлива. Обезьяна гораздо умнее; она умеет сбить с пальмы орех палкой. Эти существа тоже производят впечатление довольных жизнью, если вы видите их не в зоопарке. Во взгляде дельфина читается этакое ироническое: "Я бы смог построить что-нибудь и покрасивее ваших каменных клеток (как вы только в них живете?), если бы у меня были не плавники, а руки. Но мне и так хорошо..."
   Просмотрев любой блок теленовостей любой страны, возьмете ли вы на себя смелость сделать вывод, что люди -- счастливы?
   Хотя кто, как не люди, с первого дня своего существования прилагали титанические усилия, чтобы улучшить условия своей жизни на Земле, изменив до неузнаваемости ее облик? Люди так давно не живут в пещерах и не едят сырого мяса! А счастья как не было, так и нет.
   -- Вы хотите сказать, -- вставил с усмешкой сэр Джон, -- что -- пользуясь вашей терминологией, "Создатель", -- обделил человека по сравнению с другими живыми существами вашей планеты тем, что не дал ему ощущения счастья?
   -- Нет. Я хочу сказать, что Создатель наградил человека, дав ему больше ума, чем требовалось, чтобы выжить.
   -- И этот излишек ума человек направил на то, чтобы изобрести оружие, -- добавил сэр Томас.
   -- Не в последнюю очередь, -- согласился Джеральд. -- Ему ведь необходимо было охотиться, чтобы добыть еду, и защищаться от хищных животных, чтобы одержать верх в борьбе за место под Солнцем.
   -- Потом появилась необходимость избавиться от конкурента, также претендующего на должность вожака. Потом -- отвоевать у соседнего племени более плодородную территорию...
   Джеральд, опять согласно кивнув, продолжал:
   -- Да, и наверное как раз в этом корни того, что любой мужчина неравнодушен к оружию. Любой мужчина испытывает благоговенный трепет, когда ему случится взять в руки, например, "Смит-и-Вессон" номер 586 тридцать восьмого калибра, полюбоваться сине-радужным отливом вороненой стали, взвесить на ладони холодную тяжесть этой красивой, с такой любовью сделанной "игрушки"... Если только она или подобная ей не трется постоянно, по роду деятельности, под его предплечьем, любой мужчина мечтает иметь ее возле своей правой руки в верхнем ящике письменного стола; иногда, когда рядом никого нет, вытащить ее оттуда, крутануть барабан, качнуть на рамке курка вокруг пальца, прицелиться в дверь... Он мечтает оказаться в ситуации, когда враг получит пулю из этого четырехдюймового ствола, посягнув на жизнь, честь или достоинство его или близких ему людей. Или на его деньги. И он, нажимая на курок, будет чувствовать себя счастливым...
   Конечно, это не единственный способ пережить минуту счастья. Редкие минуты общения с людьми, которые нас понимают. Редкие минуты истинной любви... Вот, пожалуй, и все. Явно недостаточно, чтобы разбавить до вкусной консистенции сорок миллионов минут нашей жизни.
   Вы обращали внимание, насколько красивы коллекции холодного оружия? Огнестрельного мы уже коснулись. Могу поспорить, что ядерные боеголовки красивы тоже. Не говоря уже о ракетах-носителях и о всевозможных средствах их базирования; взять хотя бы ваш атмофлайер. Разве дельфину под силу придумать такое?
  
   Сэры монолог Нортриджа слушали в пол-уха, давно уже испытывая желание переключить разговор на какую-нибудь более предметную тему. Или на другого собеседника. Поэтому, обратив внимание на кривую усмешку, возникшую некоторое время назад на лице Алексея, и догадавшись о том, какая именно мысль могла ее вызвать, сэр Джон наконец заметил:
   -- Не так давно еще существовала страна, в которой после просмотра блока теленовостей как раз можно было сделать вывод о всеобщей счастливости населяющих ее людей. Не правда ли, мистер Дядинцев?
   -- Да, именно об этом я и думал; это прекрасный пример исключения, подтверждающего правило. -- Увидев, что внимание собеседников переключилось на него, Алексей продолжил:
   -- Наверное, наша бывшая Страна Советов -- удачнейший в истории человечества опыт культивирования в умах огромного количества людей, причем в течение многих десятков лет, ощущения массового "счастья". Ощущения мнимого счастья многих как раз для того, чтобы эти многие своим трудом обеспечивали реальное счастье небольшой горстки людей, обуреваемых упомянутыми вами -- он обратился к Джеральду -- низменными страстями. В первую очередь алчностью и жаждой неограниченной власти. Мастерство и профессионализм этой горстки людей в постановке своей цели и выборе средства для ее достижения вызывают восхищение. И страх. Ведь получается, что человек может подчиняться чужой воле так же, как детский радиоуправляемый автомобильчик подчиняется командам кнопок на дистанционном пульте управления. Получается, что в устройство человека Природой заложен механизм, который управляет его поведением извне. И горе ему, если найдется кто-то, кто сумеет правильно нажимать кнопки упомянутого механизма, делая человека игрушкой в своих руках...
   При этих последних фразах сэр Джон и сэр Томас быстро переглянулись, затаили дыхание и обратились в слух. Они, очевидно, надеялись, что Дядинцев подробно остановится на этой теме.
   Лицо Джеральда, напротив, исказила страдальческая гримаса.
   -- Но сейчас в вашей стране все изменилось. Сейчас вам стало легче жить? -- спросил он, меняя направление рассуждений Алексея. Сэры смотрели на него с явным недовольством.
   -- Стало гораздо тяжелее. Нас держали в полной изоляции от реально существующего вокруг нашей страны мира. А в один прекрасный момент нам говорят: "Вы -- свободны! Живите, как все..." Но мы не умеем!
   Это можно сравнить с выращиванием цветов в оранжерее. Эти цветы видят солнечный свет через пыльное стекло; зато они не знают сквозняков и морозов, их не душат сорняки и им всегда хватает влаги. Их ставят в вазу со словами: "Смотрите, как они красивы! Это потому, что они счастливы!"... Но вот налетел ураганный ветер и разрушил оранжерею. Цветы вдохнули свежего воздуха, согрелись настоящим солнцем... и через две недели погибли. Потому что дождь не идет по расписанию, а с сорняками очень трудно ужиться -- они такие наглые!
   -- Выходит, правы те, кто хочет вернуть старый режим? Реанимировать диктаторов и ощущение счастья? Раз тогда легче жилось?
   -- Исходя из собственного инстинкта самосохранения -- правы. Исходя из необходимости сохранения вида -- нет. Пройдет несколько поколений, и вырастут цветы, устойчивые к непогоде и сорнякам... Надо только, чтобы этим занимался ботаник, а не выпускник Высшей партийной школы.
   -- Это все, видимо, очень болезненно для вас, -- сочувственно произнес сэр Томас, не надеясь уже услышать что-нибудь интересное. -- Может быть, поговорим о чем-нибудь другом?
   -- Болезненно? Возможно... Но далеко не в такой степени, как несколько лет назад, когда все это я понял впервые. Нет; сейчас для меня являются болезненными совсем другие нерешенные проблемы.
   -- Мы могли бы обсудить их сейчас, если вы не против. Возможно, мы вместе найдем какое-то решение, -- предложил сэр Джон. -- Если, конечно, мистер Нортридж не желает сначала довести до конца свои умозаключения, которые я прервал.
   -- Я могу говорить бесконечно, останавливаясь и продолжая в любой момент, -- отозвался Джеральд.
   -- Тогда, -- сэр Джон вновь обратился к Алексею, -- расскажите нам о волнующих вас проблемах.
  
   2
   Выслушав подробный, но немного путаный --- от волнения -- рассказ Алексея о Юлиной болезни, сэры долго молча смотрели друг на друга. Они это делали, вероятно, по привычке; ведь способность общения путем чтения мыслей они утратили в тот момент, когда приобрели при помощи мутационного коктейля человеческий облик. Читать мысли в глазах друг друга они не умели. А обсуждать вслух сказанное Алексеем не хотели, чтобы не выдать каким-нибудь неосторожным словом той части своих намерений, которая не предназначалась для разглашения. Поэтому, вздохнув, сэр Джон, наконец, решил высказаться.
   -- Беда в том, что для полного исцеления вашей дочери недостаточно вылечить ее организм -- учитывая доступные вам лекарства и методы лечения. Необходимо еще изменить социальные условия. Нужно, чтобы в организм не поступали с пищей тяжелые металлы, нитраты, радионуклиды; с воздухом -- токсические вещества; чтобы солнечные лучи не приносили на кожу пагубно большие уровни радиации и, наконец, чтобы настроение вашей дочери было защищено от воздействия состояний страха, стресса, депрессии... Для этого, видимо, необходимо полностью изменить условия ее жизни. Нужны чистые продукты питания, чистый воздух, не испорченная промышленностью атмосферная оболочка над головой... Нужно, чтобы ее окружали любящие ее люди, чтобы она могла заниматься любимым делом... Вы в состоянии обеспечить все это? -- спросил сэр Джон Алексея и тут же посмотрел на сэра Томаса; сэр Томас кивнул.
   Алексей отрицательно помотал головой.
   -- Очевидно, -- развел руками сэр Томас, -- изменить коренным образом условия жизни в такой ситуации может только человек, имеющий очень много денег...
   При упоминании денег Алексей подумал, что в нагрудном кармане его куртки лежат двести пятьдесят долларов -- все его "состояние" на сегодняшний момент, если не считать причитающихся ему дивидендов от "Ар энд Джей". С ними, пожалуй, должно хватить на его с Юлей обратную дорогу третьим классом. А при упоминании условий жизни на Острове -- вспомнил, что меньше, чем через пятьдесят лет, на этом месте лишь рифы будут торчать из воды.
   Сэр Джон тем временем продолжал:
   -- Если условия жизни вашей дочери останутся прежними, рано или поздно неизбежен рецидив. Через год или через несколько лет. При этом течение болезни будет и более быстрым, и более мучительным, чем сейчас. Вы ведь не медик? Дело в том, что...
   И сэр Джон принялся подробно объяснять, почему даже микроскопические дозы вредных веществ вызывают такие катастрофические последствия в вылеченных, казалось бы, клетках человеческого организма.
   -- Если я в чем-то неправ, мистер Нортридж легко может меня поправить, он в этом прекрасно разбирается. Не правда ли? -- он повернул голову к Джеральду.
   Но Джеральд молча сидел с откровенно скучающим видом, давая всем остальным понять, что эти разговоры его совершенно не интересуют. Остальным стало крайне неловко; сэр Томас даже закашлялся. А сэру Джону не оставалось ничего другого, как продолжить изложение своих мыслей.
   -- Вы, предположим, опять найдете необходимую сумму для лечения и еще на несколько лет или месяцев отодвинете следующий рецидив, который будет еще страшнее. И так далее. Рано или поздно у вас кончится или терпение, или деньги; трудно предполагать, что кончится раньше. И тогда вы начнете молить вашего Бога, чтобы он ускорил естественный ход событий, которому вы так долго чинили препятствия, прекратив страдания Юли и ее близких...
   Воцарилась долгая пауза, в конце которой Алексей тихо спросил:
   -- И все-таки, может быть, есть какой-то выход?
   -- Выход есть всегда, -- ответил сэр Джон. -- Даже облегчение страданий ваших и дочери -- уже выход.
   -- И как же их можно облегчить? -- снова спросил Дядинцев.
   -- На Третьей Планете нашей Двойной Звезды условия жизни практически идеальные. Там никто не болеет. Поэтому и продолжительность жизни по сравнению с земной -- почти вечность.
   Мы могли бы взять вашу дочь с собой. Да, разлука навсегда и смерть -- понятия близкие. Но расставание с человеком, который, вы уверены, отныне и навсегда будет жив и здоров, и мучительное, долгое умирание этого человека у вас на руках -- согласитесь, вещи несравнимо разные.
   И сэр Джон внимательно посмотрел Дядинцеву в глаза; его-то глаза умели выражать мысли.
   Пока Алексей старался переварить предложение сэра Джона, Джеральд закатал рукав рубашки и вдруг совершенно не к месту сказал:
   -- У меня на руке был шрам. Когда мне было четырнадцать, мне сильно порвала руку соседская собака. А теперь этого шрама нет. Если бы вы реанимировали меня на клеточном уровне, шрам бы остался.
   -- Вы совершенно правы, -- важно ответил ему сэр Томас. -- Мы вас реанимировали почти на генном уровне.
   Потом сэр Томас взглянул на сэра Джона; несмотря на то, что глаза у обоих сэров были стеклянные одинаково, но что-то сэр Томас все-таки понял в этот момент. Он съежился и испуганно надулся -- точно как пацан, который сделал что-то не так и на этом попался.
   Погруженный в свою безысходность Алексей этого не заметил. Более того; незнакомые ему английские слова про клеточный и генный уровни сделали не до конца понятным смысл этих фраз, который, будь они произнесены на русском языке, показался бы ему совершенно прозрачным.
   Сэр Джон, между тем, поспешил отойти от опасной темы:
   -- Мы искренне желаем вашей дочери выздоровления, мистер Дядинцев. Мы вас не торопим с ответом на наше предложение. Это, конечно, серьезная тема для размышления. Но я надеюсь, что мы с вами, в любом случае, еще встретимся...
  
   3
   Распрощавшись с сэрами и проводив атмофлайер восхищенными взглядами, Алексей и Джеральд остались стоять на террасе. Алексей не решался спросить у Джеральда его мнение о только что услышанном, помня, как тот проигнорировал вопрос сэра Джона. Но Джеральд сам начал говорить, и даже слишком громко -- он по инерции еще старался перекричать рев самолетных двигателей.
   -- В том, о чем тут распинался Джон, есть, конечно, доля здравого смысла. Однако он немного сгустил краски. Это понятно; ведь он сравнивал условия Юлиной жизни -- то есть условия жизни в далеко не самом благополучном месте Земли -- с идеальными условиями своей планеты. Хоть бы имя ей какое-нибудь дали, а то фантазии хватило только пронумеровать... -- неожиданно добавил он, и продолжил:
   -- Для нас это все рано, что пить дистиллированную воду. Может, и проживешь на год больше, но как невкусно! К вашей дочери у Джона с Томасом есть свой пристальный интерес: им нужен подопытный кролик. Но имеется и у меня одна мысль... -- тут он, недосказав, по-мальчишески резко протянул Алексею руку, -- мы вскоре еще поговорим!
  
   Глава VI
   1
   В не спеша сгущающихся сумерках Питер и Джулия сидели на боковой ветке старой акации у ручья, которая почти двадцать лет назад была свидетелем их разговора о семи Чудесах Света. Эта ветка стала в три раза толще, теперь уж не было необходимости проверять ее на прочность. Питер держал Джулию за руку и смотрел на нее, любуясь...
   -- Что ты меня так разглядываешь?
   -- Удивляюсь. Ты всегда была красивой. И маленькой девочкой, и подростком, и девушкой. И сейчас. Хотя ты и выглядишь немного усталой... Все равно мне хочется бесконечно любоваться тобой. Как тебе это удается?
   -- Не знаю. Я не прилагаю для этого никаких усилий. Ну, почти никаких... И те -- только в последние годы. Когда мне стало так трудно ждать тебя. Ты вот говоришь, что меня любишь. А разве, когда любят, заставляют женщину так долго ждать? -- и она положила голову на его плечо.
   -- Прости, Синие Глазки. Так получилось. Но больше я никуда не уеду...
   -- Впрочем, я знаю, как это тебе удается, -- это он сам ответил на свой вопрос. -- Просто ты красивая изнутри, и твои глаза -- отражение этой красоты. А черты лица и фигура -- мастерски выполненные талантливым Творцом элементы наружного оформления...
   -- Красивая изнутри -- это как Джульетта? -- усмехнулась Джулия.
   -- Нет, я не то имею в виду. У тебя красивая душа.
   -- Льстец! Но слушать все равно приятно...
   Он снова внимательно посмотрел на нее и расплылся в такой блаженной улыбке, что она рассмеялась:
   -- Ты такой забавный!
   -- Я счастливый, -- поправил он. -- Я снова живу; снова на Острове; я встретил друзей, отца -- живого и здорового, Лешку -- вторую свою родную половинку; и, что самое невероятное, -- тебя. Чего-то одного из этого списка уже достаточно для счастья. А тут все сразу; от этого можно сойти с ума. Потому что я все время думаю, что так хорошо не может быть. Что я опять сплю. Ущипни меня, -- попросил он.
   Джулия в ту же секунду ущипнула его так больно, что он чуть не вскрикнул.
   -- Ну, как? Поверил, что не спишь?
   -- Нет еще, -- ответил Питер, растирая руку, -- но больше щипать меня пока не надо.
   -- А почему ты говоришь "опять"?
   -- Когда я говорил "опять"? -- уже и забыл Питер.
   -- Только что. Ты сказал: "Что я опять сплю". Что это был за сон?
   -- Когда там, в Белоруссии, меня остановили на дороге в Вильнюс, -- помнишь, позавчера я начал рассказывать, но нам помешали?
   -- Конечно. Расскажи сейчас.
   -- Я тогда в определенный момент перестал сознавать, что я делаю. Помню только ощущение, что я летел каким-то темным тесным коридором, задевая головой, коленями, локтями развешанные по стенам и расставленные по полу предметы с острыми углами... А потом вдруг коридор окончился дверью, которую я вышиб своим телом, и меня ослепил яркий свет. Я как будто вылетел из стоящего на горе, прямо над пропастью, дома, и стал парить в воздухе, как птица... Подо мной -- зеленые холмы, извилистая голубая лента реки, я вдыхаю головокружительно свежий воздух... Но это быстро оборвалось. Я оказался в серой комнате, совсем пустой, там ни стула, ни кровати, только две двери в противоположных стенах. Я находился там так долго, что бесконечно устал. Я метался между этих стен, стучал в двери, кричал, даже плакал, как маленький мальчик, от отчаяния... Но меня не пускали ни в одну дверь, ни в другую. За одной была моя прежняя жизнь -- Сент, потом Женева, Минск, это злополучное шоссе... За второй -- холмы, река, над которыми я парил, как птица.
   Проснулся я в пришвартованном к пирсу прогулочном катере. Пусть это не парение над бездной, от которого захватывает дух. Это лучше: здесь есть ты. От тебя у меня тоже захватывает дух. Ты не исчезнешь?
   -- Непривлекательный сон. Я тебя больше никуда не отпущу. Я не исчезну, не бойся. Лучше поцелуй меня.
   За поцелуем сумерки стали гуще. С трудом оторвавшись от ее губ -- у него уже, действительно, начала кружиться голова, -- он спросил:
   -- Ты не сердишься на нас с Алешкой за обман?
   -- За какой обман?
   -- За то, что я помог ему выдать себя за меня. В общем-то, он тут и ни при чем. Во всем этом я виноват...
   -- Сержусь. Я тебе этого не прощу. Никогда и ни за что, -- Джулия нарочно сделала длинную паузу и наблюдала за реакцией Питера.
   Питер молча ждал, что она скажет дальше.
   -- Я придумала тебе страшное пожизненное наказание, -- она снова замолчала. Он терпеливо ждал приговора.
   -- Я рожу маленького Маунта, и тебе придется растить его и воспитывать.
   -- Что, мне одному? -- испуганно спросил Питер.
   -- Нет, конечно. Я окружу его материнской заботой. А вот воспитать в нем настоящего мужчину будет полностью твоей задачей. Что, испугался?
   Питер кивнул:
   -- Конечно. Мне же никогда еще не доводилось растить и воспитывать маленьких мальчиков. -- Питер вздохнул. -- Но раз я уж буду наказан на всю жизнь, могу я претендовать на выполнение последнего желания?
   -- Ну, попробуй...
   -- Сделай это, пожалуйста, поскорее. Во-первых, чтобы не так мучительно было ждать свершения справедливого возмездия. А во-вторых, мне хочется, чтобы он застал над водой как можно больше этой суши.
   -- Раньше, чем через девять месяцев, это у меня не получится при всем желании.
   -- Кстати, а вдруг получится девочка?
   Джулия отрицательно помотала головой:
   -- Нет, получится мальчик. Девочка ведь у нас уже есть, правда?
   -- Еще какая замечательная! -- ответил он.
   Потом они опять долго целовались -- до тех пор, пока поднимающаяся от ручья прохлада не окутала их со всех сторон и не заставила отправиться на поиски более теплого места для Любви.
  
   2
   И Джеральд, и Даниэль оба испытывали чувство гордости от своей причастности к появлению на Острове Дома Игрек. Причастность Нортриджа состояла в том, что он разработал проект такого многофункционального, просторного, удобного здания. Даниэля -- в том, что он так здорово воплотил этот проект в реальность.
   Питер предложил отцу в качестве апартаментов помещение, зарезервированное для самых уважаемых гостей: не слишком большой, но очень уютный номер-люкс над своим кабинетом, на четвертом этаже. Его окна тоже выходили на неспешные воды Ата, но обзор был более панорамным -- с большей высоты -- и более живописным.
   Джеральд уже не однажды приглашал к себе в гости Даниэля; Тайджер всегда с удовольствием принимал приглашение. Как и в этот раз.
  
   -- Данн... Тебе, я знаю, тяжело будет услышать то, что я давно собираюсь тебе сказать. Но...
   -- Говори. Неправду ты не скажешь. А правда, сказанная другом, -- это горькое, но необходимое лекарство.
   Джеральд немного помолчал, подбирая слова.
   -- Данн, я думаю, тебе не стоит принимать их предложение о воскрешении Катрин.
   Даниэль тоже помолчал. Потом спросил:
   -- Почему?
   -- "В одну и ту же реку нельзя войти дважды". Это будет другая Катрин. Совсем не та, общение с которой так согревало тебя, пока вы были рядом. Я знаю по себе; ты тоже видишь: я -- другой Джеральд Нортридж. Что-то вроде привидения: ведь я, как-никак, побывал на том свете.
   -- Другой... Да, я согласен. Но оттого, что ты сейчас другой, мне не стало неприятнее общение с тобой. Я бы так сказал: наши отношения похожи на отношения двух встретившихся через много лет после окончания училища офицеров, бывших во время учебы закадычными друзьями. А теперь один из них стал генералом, а второй выше капитана так и не поднялся...
   Как будто не слыша его, Джеральд продолжал:
   -- Я выгляжу сейчас, как полусумасшедший старик, рассуждения которого всерьез и принимать-то нельзя. Впрочем, таковым я и являюсь... Но не всегда. В данную минуту, поверь, я нахожусь в здравом уме и твердой памяти.
   -- Верю, -- подтвердил Даниэль.
   - Я хочу обратить твое внимание вот на что: за те почти тридцать лет, что мы знакомы с Джоном и Томасом, померло достаточно много народу. Всех ли они предлагают воскресить? Этой чести удостоился я, потом Пит, и вот теперь -- Катрин. И до Пита и Катрин очередь бы не дошла, если бы я сразу оправдал их ожидания.
   -- Что ты хочешь этим сказать?
   -- Они ведь не скрывали от тебя, насколько для них важны результаты нашего эксперимента. Поскольку я был его исполнителем, стало быть, более полной информации, чем от меня, они бы ни от кого не получили. Ты думаешь, они не пытались вытащить ее из меня?
   -- Думаю, пытались, -- кивнул Тайджер. -- И насколько я понимаю, не вытащили. Но что же им помешало?
   -- То, что я сошел с ума.
   После этих слов Тайджер некоторое время молча смотрел на друга.
   -- Ты называл себя полусумасшедшим; но и это мне казалось гиперболой.
   Джеральд усмехнулся:
   -- Нет, Данн, это не гипербола. Это -- среднее арифметическое. Вот сейчас я нормален. А в противоположном состоянии ты меня просто не видел. А Джон с Томасом -- наоборот.
   -- Они что, на тебя так действуют?
   -- Нет, это я сам на себя так действую.
   -- Как это? Ты что же, умеешь управлять своей ненормальностью? Или умеешь прикидываться ненормальным?
   -- Я бы очень хотел быть полностью нормальным и уметь прикидываться. Но, во-первых, симуляция психического заболевания -- бо-о-льшое искусство, этим можно заниматься многие годы, и все равно в один прекрасный момент можно нарваться на опытного психиатра, который тебя "расколет" так же легко, как кончик ножа раскалывает спелый орех... А с сэрами этот номер вообще не пройдет. Они недаром специализируются на изучении поведения живых существ в разных уголках Вселенной... Я уже убедился: притворство они различают сразу. Как будто у них специальный датчик есть.
   -- Джеральд, не томи. Объясни, как понимать твои слова... Если сэры не видели тебя нормальным, то случайностью уже не является, что к моменту встречи с ними ты становишься ненормальным... Я уже вконец запутался!
   -- Тем не менее, объяснение лежит на поверхности. Ты забываешь, чем мы с тобой занимались вплоть до моего последнего дня.
   -- Почему же, не забываю. Но ведь мы ставили эксперименты над животными, а не над человеком. И цели были совсем другими: подавить агрессию, научить подчиняться командам человека. И потом, не хочешь же ты сказать, что ты опробовал на себе препараты, предназначенные для животных?
   -- А почему бы нет? Плох тот врачеватель, который боится сам принять лекарство, приготовленное для своего пациента.
   Тайджер, похлопав некоторое время глазами, глубоко задумался.
   -- Ну, хорошо... Я, конечно, не все до конца понял в метаморфозах твоего психического здоровья, хотя кое-что, кажется, уловил. Но... причем же тут Катрин?
   -- Да, я слегка уклонился от темы. Так вот; от меня сэры не получили нужной информации. Тогда они переключились на Питера. Он, хотя и не имел отношения к эксперименту, но являлся хозяином Острова. И вдруг -- уехал в Европу, а там и вовсе "отмочил" непонятную шутку: решил сам себя вычеркнуть из списка живущих. Поэтому сэрам и пришлось -- на всякий случай -- подержать его при себе, чтобы, начни на Острове все разваливаться без Питера, вернуть его сюда. Но без него здесь ничего не развалилось; зря они на него тратили время... И вот, -- Нортридж внимательно посмотрел в глаза Даниэля, -- настала твоя очередь.
   Тайджер с удовольствием ответил на этот взгляд, пытаясь одновременно прочитать по глазам Джеральда его мысли.
   -- Но они же понимают, что я, даже если очень захочу, и даже имея оборудование, без тебя не смогу возобновить эксперимент.
   -- Какой бы вариант дальнейших действий они ни избрали, без тебя им не обойтись.
   -- Да почему же? Какие такие возможны "варианты"? Уговорить тебя начать все сначала -- вот единственный вариант. Больше мне на ум ничего не приходит...
   -- Возможно, второй вариант -- это... Это предложить тебе и новой Катрин поехать с ними.
   -- В Лондон?
   -- Чуть дальше. К ним домой. В галактику Гивеи, на Третью Планету Двойной Звезды ее Серповидной Туманности.
   Глаза Даниэля округлились, а рот непроизвольно открылся. Но в следующее мгновение он рассмеялся:
   -- Уже в который раз за сегодняшнюю беседу ты меня удивляешь. Я вижу тебя прежним Нортриджем. А ты говоришь, что ты стал совсем другим... Но насчет поездки в каучуконосную галактику ты, конечно, шутишь? Сам название придумал, да?
   -- Галактика Гивеи. Пишется через "и". И я, к сожалению, вовсе не шучу.
   Теперь Тайджер выглядел озабоченным.
   -- Какая же польза им от меня и от Катрин? И потом, кто им сказал, что я, а тем более Катрин, согласимся ехать с ними дальше Лондона?
   -- Польза, как от крысы для психофизиолога: подопытный материал.
   -- Ну... предположим. А как насчет нашего согласия?
   -- Это совсем просто. Новая Катрин -- это, мол, уже не продукт земной Природы; это ведь, действительно, будет продукт биокамеры сэровского корабля. Для ее, мол, существования необходимы особые условия, которые на Земле в нужной мере обеспечить нельзя... Там она сможет жить чуть ли не вечно, а здесь -- опять скоро умрет... Что ты выберешь?
   Тайджер, ссутулившись и плотно сжав губы, сидел напротив Джеральда и смотрел теперь на него почти с ненавистью, как будто видя перед собой сэра Джона или сэра Томаса. Нортридж между тем продолжал, не дожидаясь его ответа и не обращая внимания на выражение его лица.
   -- Когда тебе на день рождения твой знакомый преподносит подарок, стоимость которого во много раз превосходит то, что ты сам смог бы себе позволить, -- разве ты не попадаешь в зависимость от него, чувствуя себя сильно обязанным? Ситуация с Катрин в чем-то аналогична, согласись. Сможешь ли ты отказать сэрам? Кроме того, речь ведь идет не просто о подарке, о каком-то неодушевленном предмете, нет -- о живом, дорогом для тебя человеке. Ты возьмешь на себя ответственность еще раз убить ее?
   -- Джеральд, это жестоко... Я... я не готов был услышать от тебя все это...
   -- Жестоко? Согласен. Но согласись и ты, что для тебя лучше заранее услышать это от меня, чем потом, post factum, от сэра Джона. В виде ультиматума.
   Даниэль несколько минут сидел и молчал. Когда он заговорил, голос его звучал глухо и был еле слышен. В глаза Джеральда он не смотрел.
   -- Вряд ли, -- сказал он, -- у тебя найдутся аргументы, которые смогут убедить меня последовать твоему совету.
   Джеральд понимающе кивнул:
   -- Тогда давай пить чай.
   -- Лучше виски. На худой конец -- австралийскую водку.
   -- Меня Дядинцев угостил белорусской водкой -- хочешь попробовать? -- И он поднялся с кресла и достал из холодильника фрукты, потом как будто специально заранее приготовленные бутерброды и бутылку с черной этикеткой и бело-золотыми буквами на ней. Одновременно он воткнул в розетку шнур электрочайника.
   -- А ты? -- спросил Даниэль, увидев, что рюмка только одна.
   -- А я сегодня пью только чай.
  
   3
   На следующее утро Даниэль поднялся в несусветную рань. Это оказалось делом несложным -- на удивление, потому что вчера, с гостеприимной подачи Джеральда, он выкушал гораздо больше половины содержимого той бутылки с черной этикеткой.
   Он искал встречи с Джеральдом; но взбираться со своего второго этажа к нему в номер Даниэль не хотел. Не из лени, конечно; ему хотелось как бы случайно встретиться на прогулке. Тема вчерашнего разговора, понятное дело, волновала его очень глубоко. Просто не было сейчас для Даниэля более важной темы. Игнорировать мнение друга он не мог; в словах Джеральда всегда, о чем бы он ни говорил, был резон. Особенно -- если о серьезных вещах. Но и согласиться с его мнением Даниэль сейчас тоже не мог; и это было весьма мучительное состояние.
   Джеральд появился на террасе Дома Игрек часа через полтора после того, как Тайджер вышел на охоту и начал бродить между кустов и деревьев, чтобы не слишком привлекать к себе внимание. Нортридж был крайне непредсказуем; он мог встать до рассвета и отправиться в моцион по горам, а мог просидеть в номере и до вечера. Поэтому всего лишь полтора часа ожидания можно было назвать большой удачей.
   Увидев Даниэля, Джеральд приветливо кивнул. Подойдя ближе, энергично встряхнул протянутую руку и спросил:
   -- Голова не болит?
   -- Совсем. Качественный продукт, -- похвалил Даниэль. -- Ты не обижаешься, что я мало тебе оставил?
   -- В моем возрасте мне уже много и не надо. А ты решил выйти прогуляться?
   -- Да. Не составишь мне компанию?
   -- Охотно.
   И они вместе потопали по дорожке.
   -- Знаешь, -- начал Тайджер, -- я давно хотел тебя спросить.
   -- О чем?
   -- О том, как это сэрам удалось так органично вписаться в нашу земную жизнь. Они чувствуют себя здесь, как рыба в воде. И мало того; так же хорошо вписалась в интерьер и их техника. Взять хотя бы атмофлайер. Для меня это непостижимо: на "Гатвике" паркуется современный военный самолет, истребитель, стоящий на вооружении стран противоположного политического лагеря. Без опознавательных знаков... Взлетает и садится, когда ему захочется, и -- все нормально! Как будто так и должно быть. Что ты об этом думаешь?
   -- Что я думаю?.. Да, я тоже давно об этом думаю. И по-моему, этот самолет -- невидимка.
   -- Невидимка? "Фланкер"? Ты хочешь сказать, что сэры сделали из "Фланкера" "Стеллс"?
   -- Да нет. Тут все иначе. Он невидим не только для приборов, в воздухе, но и в ангаре для посторонних человеческих глаз.
   Ты ведь наверняка слышал уже от Мак-Грэйва рассказ о том, как сюда приходила американская подводная лодка "Краб-2". И то, что вместо нашего Острова американцы видели только туман. Что ни на одной карте его нет; стало быть, из космоса его тоже не видно. Как это можно объяснить?
   -- "Есть многое на свете, друг Горацио, что недоступно нашим мудрецам..." -- вставил Даниэль.
   -- Именно. Только этим словам скоро пятьсот лет. Теперь наши знания о Природе увеличились во много-много раз. Но разве мы можем утверждать, что количество непонятного в этих знаниях уменьшилось? По-моему, как раз наоборот. Как говорит Вадим, чем дальше в лес, тем гуще партизаны.
   В последнее время в нашем обиходе прочно укоренились слова "параллельный мир", "другое измерение" -- то есть с порядковым номером более четырех. Этими корявыми и совершенно ненаучными терминами мы называем вещи, которые, по всей видимости, реально существуют. Но понять и объяснить эти реально существующие вещи мы не умеем...
   Джеральд усмехнулся:
   -- Знаешь, я сейчас подумал, что со стороны мы с тобой выглядим как два неандертальца, рассуждающих с умным видом об устройстве и принципе действия телевизора. Наверное, примерно на таком отдалении от сэров мы и находимся по уровню своего технического развития. Ведь судя по их рассказам, возраст технической эры их цивилизации насчитывает примерно пять-шесть тысяч лет в земном эквиваленте. Две тысячи лет из них они "бороздят просторы Вселенной"... Не мудрено, что они знают и умеют много такого, о чем мы и понятия-то не имеем.
   -- Джеральд, -- сказал вдруг Даниэль, -- я не могу отказаться от Катрин.
   Эти совсем невпопад сказанные слова не стали для Нортриджа неожиданными.
   -- Я знаю, -- сразу же ответил он.
   -- Мне кажется, ты преувеличиваешь, когда говоришь, что это будет другая Катрин. Ведь ты и Питер -- вы такие же, какими я вас знал прежде.
   -- Меня и Питера, -- отозвался Джеральд, -- сэры реанимировали еще "тепленькими". Катрин умерла почти два года назад; клетки ее организма восстановить гораздо сложнее. Особенно клетки мозга. Где гарантия, что в этом случае совпадение копии с оригиналом тоже будет стопроцентным? Что внешне похожий человек будет и думать, и вести себя так же, как человек, которого ты знал? Сохранит привычки, жесты?..
   Но, честно говоря, этот аргумент -- даже совсем не главный среди тех, которые обосновывают мое вчерашнее пожелание. Ты ведь сам это чувствуешь...
   Я хочу предложить сэрам сделку. Третий вариант, который для них, надеюсь, будет тоже выгодным. А для всех нас -- возможно, единственным из приемлемых.
  
   Глава VII
   1
   -- Привет! -- сказал Алексей, подходя к Юле, накрыв своими руками ее руки от плеч до ладоней и положив свою щеку ей на макушку. -- Как ты себя чувствуешь?
   -- Хорошо. Я даже ни разу не пила таблеток, -- ответила Юля, обнимая себя четырьмя руками. -- Здесь так легко дышится! Вот только...
   -- Что?
   -- Жалко, с бабушкой не попрощалась.
   И Юля, наклонив голову и повернув ее к отцу, посмотрела ему в глаза -- проверяя, как показалось Алексею, его реакцию на эти слова. Ему вдруг стало так тревожно; стараясь спрятаться от этого чувства, он попытался отшутиться:
   -- Ты что же, собираешься сюда насовсем переехать? А как же твой лицей, учеба? И кто за твоими цветами будет ухаживать? Они без тебя засохнут.
   -- Пап, давай серьезно, а? -- Юля выскользнула из его рук и устроилась на широком подоконнике прямо напротив него. -- Поиграли, и хватит. Вы с мамой рассказывали мне сказки для маленьких детей, я притворялась, что верю каждому слову... Про свою болезнь я знаю больше, чем вы все, вместе взятые.
   Похлопав ошарашенно глазами и сообразив, наконец, что вилять бесполезно, Алексей спросил сдавленным голосом:
   -- Откуда?
   -- У моей лучшей подруги...
   -- У Оли?
   -- Да. У нее старшая сестра учится на последнем курсе в медицинском. Ей предлагают оставаться на кафедре, заниматься научной работой... В общем, у нее туча знакомых профессоров, есть у кого спросить. А прочитать, что написано на ампуле, из которой мне в шприц набирают, я и сама умею. Я уже два раза была в Боровлянах без вас, с Олиной сестрой, и консультировалась лично у академика Похвалова.
   -- И что же он тебе сказал?
   -- Правду. Я его об этом попросила. Очень попросила, в письменной форме.
   Алексей почувствовал себя таким жалким, ничтожным, избитым и загнанным в угол, что у него едва не выступили слезы на глазах. Он молчал.
   -- Папка! Я тебе давно хотела сказать... Я тебе так благодарна за то, что ты меня сюда привез... Мне отсюда гораздо легче уходить.
   -- Уходить? -- Алексей встрепенулся, как от удара. -- Куда ты собралась уходить?
   Юля подняла голову вверх и посмотрела через окно на небо.
   -- Туда. Ты же знаешь. Раз на Земле дожить не получается, хоть в космосе чуть-чуть поживу. А ты маму успокоишь, ладно?
   -- Да ты что, издеваешься надо мной? И здесь ты уже лучше всех все знаешь! А об этом кто тебе рассказал?
   Теперь уже Юля попыталась отшутиться:
   -- Одного своего осведомителя я тебе уже назвала. Ты хочешь, чтобы я сразу сдала тебе всю свою агентурную сеть? Просто здесь Земля слухом полнится, и в воздухе мысли витают -- он такой прозрачный...
   Алексей шуток не понимал.
   -- Никакого космоса не будет! Просто есть врачи, которые не умеют лечить твое заболевание, а есть -- которые умеют. Есть клиники, где такие заболевания не излечиваются, а есть -- где излечиваются... Мы найдем врачей и клинику, в которой ты выздоровеешь, понимаешь?! И думать забудь о космосе! Скажите пожалуйста, она мне поручает маму успокоить!
   -- А у тебя есть деньги заплатить за лечение в такой клинике?
   -- Есть! И вообще, деньги -- это не твоего ума дело! -- Алексей уже и не замечал, что он не разговаривает, а кричит, возбужденный до такой степени, что стал походить на сумасшедшего.
   -- Папа, папочка, ну пожалуйста, -- Юля, обхватив отца руками, старалась теперь успокоить его, -- ну прости меня за мои глупые шутки... Я так тебя расстроила!
   Перестав сыпать словами, они еще некоторое время сидели так, обняв друг друга и медленно приходя в себя.
   -- Ой, -- сказала Юля, поднимая голову, -- извини, я вымочила тебе всю рубашку...
  
   2
   Катер они оставили в небольшой узкой заводи между двумя скалами на побережье самого большого из островов, на которые распался когда-то единый полуостров Королевский. Заводь была настолько глубокой, что и во время отлива в ней, должно быть, оставалось не менее двух ярдов воды. Том привязал носовую ручку катера к большому камню; он предполагал, что при волнении катер мог бы поцарапать правый борт о скалу. Но откуда здесь было взяться волнению?
   С полчаса они карабкались по скалам вверх, то и дело продираясь через заросли каких-то колючих кустарников, и вот оказались на вершине живописного, поросшего травой и всевозможными цветами холма. Катаринка с криком: "Ой, как здесь чудесно!" кинулась рвать цветы в букет. Юля, мысленно согласившись с ней, внешне своего восторга никак не проявила, а Том вообще выглядел достаточно хмурым.
   Теперь они почти час спускались по пологому склону холма, становившегося опять все более скалистым, и пришли к неширокому ручью с чистой, прозрачной водой. Поискав самое удобное место для брода, глубина ручья в котором оказалась немногим менее ярда, Том скомандовал:
   -- Раздеваемся! Одежду перенесем в руках.
   Катаринка и без команды уже сбрасывала с ног сандалии, а Юля запротестовала:
   -- Нет. Я раздеваться не буду. Я так перейду.
   -- Да? А потом тебя продует в мокрой одежде, ты простудишься, а мне отвечать?
   -- Тогда переходите и отойдите подальше. И отвернись. Я тоже не буду смотреть...
   -- Знаешь, мне это совершенно все равно! Поду-умаешь...
   Когда форсирование водной преграды благополучно завершилось, Юля вышла из-за камней, за которыми одевалась, к сидевшему возле рюкзака Тому.
   -- А где Катаринка?
   -- С тебя пример взяла, застеснялась, -- презрительно фыркнул Том, вставая и поднимая рюкзак. -- Сколько можно одеваться? Зачем только я ее с собой взял! Лучше бы запер где-нибудь!
   Юля, догадавшись о возможной причине ненастроения Тома, спросила:
   -- Тяжелый рюкзак, да?
   -- Можешь попробовать...
   -- Давай, -- согласилась Юля.
   -- Конечно, тебе только рюкзаки таскать! Ладно, пустяки.
   -- Смотрите, какие красивые камешки я нашла, -- прощебетала неожиданно появившаяся Катаринка.
   -- Ну, нашей малышке лишь бы поиграться! -- съязвил Том и пошел вперед.
   Карабкаясь вслед за Томом и Катаринкой по все круче поднимающемуся вверх каменистому склону, Юля думала, что Том, без сомнения, -- приличный враль. Организацию всего этого мероприятия он представил ей таким образом, что именно ему начальство Острова в лице Питера и Сержа поручило взорвать кратер вулкана вместе с кораблем инопланетян, потому что, мол, появление вблизи кратера прогуливающегося юноши-альпиниста вызовет меньше подозрений, чем любого взрослого. И силу взрыва, мол, он сам рассчитал таким образом, чтобы корабль инопланетян пришел в негодность, а атмофлайер, стоящий на взлетной площадке в двухстах ярдах от кратера, не пострадал -- "он нам самим пригодится".
   Короче, враль и хвастун, как все мальчишки. Интересно, если в таких двух разных странах, как Белоруссия и Австралия, мальчишки столь похожи между собой, можно ли надеяться, что где-нибудь еще они могут быть лучше? Вряд ли; при этих мыслях Юля глубоко вздохнула.
   Честно говоря, вся эта затея со взрывом ей совершенно не нравилась. Она даже предполагала, что Том и в расчетах силы взрыва мог ошибиться; поэтому надо будет уговорить его отойти подальше. Что будет с сэрами-инопланетянами, Юлю сильно не заботило: судя по тому, что она узнала о них, они были настолько жестокими, что их было не жалко. Вообще, получалось, что не было другого выхода; согласиться улететь с ними она не могла, и даже не потому, что боялась. После произошедшего два дня назад разговора с отцом она поняла: один он домой не вернется. Он обязательно прыгнет с какой-нибудь скалы, недаром он столько лазил по горам в последние дни. Он ведь такой упрямый -- точно, как она. А может быть, и еще упрямее.
   Поэтому Юля решила даже подыграть Тому -- мол, возьми меня с собой, мы вдвоем вызовем еще меньше подозрений. Окончательную корректировку проекта операции произвела Катаринка, подслушавшая их разговор и заявившая, что, если они не возьмут и ее тоже, то она все расскажет взрослым...
  
   3
   -- Ну вот, последний привал, -- сказал Том, останавливаясь, снимая рюкзак и разминая уставшие плечи и спину. -- Вы останетесь здесь, дальше я пойду один.
   Возбужденный приближением ответственного момента, он говорил громко и отрывисто.
   -- Тише, Том! -- почему-то шепотом заговорила Катаринка и замахала на него руками. -- Мне кажется, они нас слышат. Они даже повернули головы в нашу сторону...
   -- Кто?
   -- Инопланетяне!
   -- Ты что, -- Том покрутил пальцем у виска, -- заболела после купания?
   -- У них очень сильное биополе, -- ответила Катаринка, -- я его чувствую.
   -- Вот, связался с малышкой на свою голову! Может, ты ясновидящая? Может, ты и мысли читать можешь? -- насмешливо глядя на нее, спросил Том.
   -- Могу. Вот сейчас, например, ты подумал, что у меня очень красивые глаза, -- ответила "малышка", не отводя взгляда.
   В тот же момент Том сделался красным, как помидор.
   С интересом наблюдавшая за этой сценой Юля вмешалась:
   -- Ну что ты так смутился? У нее действительно очень красивые глаза. Как у ее мамы. А способности к ясновидению -- как у ее бабушки, или даже прабабушки. Мне папа рассказывал. Правда, Катаринка? Так что давайте, в самом деле, не будем шуметь.
   Том только сплюнул от досады. Посидев минуту, он поднялся, надел на плечи рюкзак...
   -- Не вздумайте подниматься выше. Сидите здесь, -- и пошел.
   Юля догнала его, взяла за руку и попросила, посмотрев прямо в глаза:
   -- Будь осторожнее... пожалуйста.
   Том, конечно, не подал виду, насколько ему приятно такое проявление заботы.
   Он довольно долго взбирался по уже явно конусообразной поверхности вулкана и все время, озираясь по сторонам, искал удобное место для размещения своего груза. Оно нашлось на расстоянии ярдов двадцати ниже среза кратера: это была вмятина, похожая на гигантскую глазницу -- для глазного яблока диаметром ярдов в десять. И даже имелась в самом центре вмятины удобная трещина между камнями. Том выгрузил из рюкзака тротил: связанные по семь штук цилиндрической формы шашки; перевязал теперь их все вместе вынутой из бокового кармана рюкзака веревкой. Из другого кармана достал аккуратно смотанный бикфордов шнур, затолкал конец в центр связки. Заткнул это все в трещину, потом огляделся и нашел то, что искал: валун диаметром фута в два. С большим трудом, чертыхаясь и потея, перекатил его к трещине и осторожно привалил тротил.
   И тут он услышал рокот винтов геликоптера. Он не стал оглядываться; зажечь и бежать! Конечно -- именно сейчас зажигалка не хотела работать. Хотел ведь еще и спички взять, и не взял, болван! Ну, наконец-то. Дымок, шипя и искря, пополз по шнуру; в это мгновение тень геликоптера накрыла его. Том вскочил и бросился в сторону, прибиваемый к земле ураганным ветром. Из открывшейся дверцы с высоты ярда три на землю спрыгнул Андрей, с трудом удержавшись на ногах.
   -- Стоять! Стоять на месте, паршивец! Поймаю -- убью!
   Как ни странно, его голос Том смог расслышать. Это было несколько неожиданно; он предполагал, что его могут ловить сейчас только инопланетяне.
   Андрей не бросился за ним. Он выхватил из кармана нож, выбросил кнопкой лезвие, подскочил к дымящемуся шнуру, отрезал горящий кусок и отбросил в сторону. Потом устало опустился на землю и махнул рукой геликоптеру. Константин захлопнул дверцу и увел машину вниз в поисках места для посадки.
   Том оставался стоять ярдах в пяти от Андрея; что толку теперь было бежать?
   -- Где девчонки? -- спросил Андрей.
   -- Там, внизу.
   -- Чуть-чуть не опоздали. Ты хоть соображаешь, идиот, что ты мог натворить?
   Он встал, подошел к валуну и принялся отодвигать его. Это удалось не сразу; он тоже вспотел и с некоторым удивлением посмотрел на Тома.
   -- Конечно, все здесь -- четырнадцать килограммов и не центнером меньше, -- сказал он, имея в виду уже тротил. -- Я до последнего момента все сомневался. И не лень было тащить? Иди, помоги в рюкзак засунуть.
   Костя рассказывал мне, как ты у него выпытывал, с какой скоростью горит бикфордов шнур, да сколько надо тротила, чтобы свалить высотное здание. Только если бы ты и сто кило сюда притащил, ты бы этим сэрам ничего не сделал. Защита у них есть, понимаешь? Об этом ты у кого-нибудь спрашивал?
   Вас троих сейчас просто засыпало бы камнями, и все. А что бы сэры потом предприняли в отместку -- никому не известно. Это же не люди! Логику их поведения нельзя прогнозировать. И о пределах их возможностей мы ничего не знаем тоже... Ладно, пошли. Диверсант хренов!
   -- А катер где оставили? -- спросил Костя, когда они все были уже в воздухе.
   -- Покажу, -- ответил угрюмый Том.
  
   Если у "диверсантов" путь на катере от Барахты вокруг полуострова Форт к тому острову, на котором был вулкан, занял около двух часов -- Том благоразумно не рисковал идти со скоростью более тридцати узлов, -- то у Андрея на него ушел час и двадцать минут. Уже вырвавшись на оперативный простор, подальше от рифов, и огибая Форт с севера на предельной скорости, Андрей думал, что еще лет пять назад попасть водным путем в залив Лут даже на катере было практически невозможно. У него защемило сердце от мысли: "Похоже, скоро все, что мы тут понастроили, окажется под водой... Впрочем, -- подумал он следом, -- неизвестно, как еще закончится вся эта история с инопланетянами. Может, они взорвут Остров раньше, чем он утонет...". От этой последней мрачной мысли он незаметно для себя слишком резко повернул штурвал, и катер вошел в крутой вираж...
   -- Ну нет, господа! Быть не может, чтобы в нашем доме вы диктовали свои условия! -- и он тщательно выматерился, чтобы побыстрее успокоиться.
   На пирсе Андрея встретил Вадим. Увидев правый борт катера, он не сдержался:
   -- Да за одно то, что он его так искорежил и поцарапал, ему уши оторвать надо! Сам будет ровнять и красить...
  
   4
   Полтора часа ожидания того момента, когда его пригласят "на ковер" в гостиную "Клуба Одиноких Сердец", Том провел в своей комнате. От общества Юли, пытавшейся поддержать его, он гордо отказался: ему было стыдно. В конце концов он решил, что ему следует сохранять достоинство, поскольку не подобает человеку вымаливать себе прощение за поступок, в котором совершенно не было злого умысла.
   -- Слышь, ты, вундер-киндер! У нас было бы меньше проблем, если бы ты не совал свой взнос не в свое дело! -- этими словами Серж открыл сегодняшнее чрезвычайное заседание "Клуба".
   -- А если мое? Я Юльку этим гадам не отдам! -- ответил на первый удар готовый ко всему Том.
   -- О-о-о... Это серьезно, -- протянул Константин и переглянулся с Андреем, который покивал головой и присвистнул. -- Вот, оказывается, откуда у него ноги растут.
   -- И именно поэтому ты и взял с собой Юлю, чтобы в случае неудачи она, да еще и Катаринка, разделили с тобой твою участь? -- спросил Питер.
   - Я был уверен в удаче. Я все обдумал и рассчитал. Я оставил их у подножия кратера.
   -- Мальчишество! -- загремел вдруг, как набат, голос Мак-Грэйва. -- Знаешь, Том, я не ожидал, что доживу до подобного позора. Я считал тебя ответственным человеком. До сегодняшнего дня, -- к Джеймсу от волнения опять вернулась одышка, которая довольно сильно мучила его лет десять назад, и он начал говорить с остановками, разделяя фразы и даже предложения на отдельные куски, от запятой до запятой. -- Он, видите ли, рассчитал! Кто, интересно, обучил тебя искусству производить такие расчеты? Может быть, ты окончил курсы подрывников при школе?
   Том после каждого такого куска опускал голову все ниже; тяжелее всего ему было слышать упреки от деда, которого он очень любил, да еще при посторонних людях. Он, наконец, не выдержал:
   -- Но я же хотел как лучше! Разве по-другому с ними можно справиться? Вы все смогли разве что-нибудь сделать до сих пор? И потом, -- и тут он остановился, словно споткнулся. -- Нет, ничего. В общем, я признаю, что был неправ.
   Он чуть было не ляпнул, что Юля вместе с ним обсуждала этот план и сама напросилась идти, но в последний момент сообразил, что это будет совсем уж не по-мужски.
   На некоторое время воцарилось молчание. Потом Серж, Питер и Алексей заговорили вполголоса -- они говорили о том, что в этом выпаде Тома по поводу бездействия взрослых есть доля правды, -- но Тому слов было не разобрать.
   Седовласый Джеральд сидел в отдаленном кресле и потягивал из высокого стакана какой-то желто-зеленый мутный напиток. Это был отвар листьев карапуки, весьма полезный для старческого кишечного тракта. По лицу Джеральда можно было даже предположить, что это вкусно. Том, выслушав по очереди почти уже от всех остальных участников этого мужского собрания разнокалиберные мнения -- от осуждающего замечания до резкого обвинения -- по поводу своего поступка, все ждал: вот сейчас и этот старикан начнет его прорабатывать. Но Джеральда, казалось, ни Том, ни его поступки вообще не интересовали. И это даже задевало. Том поневоле уже несколько раз бросал короткие взгляды на старика, и в один прекрасный момент их взгляды встретились. Странно -- в глазах Джеральда Том не прочел неодобрения.
   Пауза в общем разговоре, уже исчерпавшем себя, на которую пришлись негромкие слова Джеральда, только усилила их значимость.
   -- Вы, Том, -- энергичный и предприимчивый молодой человек. Это похвально, -- и он опять отхлебнул из своего стакана. Потом продолжил:
   -- Среди современной молодежи это стало встречаться все реже. В одном молодежь не меняется: не желает учиться на чужих ошибках, непременно желает совершать свои собственные. Но теперь, Том, вы понимаете, насколько сильно вы рисковали жизнью вашей и ваших прелестных спутниц? К тому же, безо всякой пользы. Наших внеземного происхождения соседей, к сожалению, динамитом не взять. Порасспрашивайте об этом Даниэля; он, если захочет, сможет рассказать вам много интересного.
   Джеральд опустошил стакан еще на один большой глоток.
   -- Джентльмены, -- обратился он теперь ко всем сразу, -- может быть, мы уже отпустим юношу? Уверен, в ближайшие полчаса он не поместит нас в еще одну почти безвыходную ситуацию. Том, обещаете?
   -- Да, -- сказал Том, посмотрев Джеральду прямо в глаза. Он уже начал испытывать уважение к этому старику.
   Когда за Томом закрылась дверь, Нортридж-старший обвел всех взглядом и сказал:
   -- Я хочу предложить вам свой вариант решения назревших проблем, каждая из которых может касаться кого-то одного из нас, но переплелась в такой запутанный клубок с остальными, что по отдельности их уже не решить.
  
   Глава VIII
   1
   -- Ситуация, в которой мы все в конце концов оказались, -- начал Джеральд, -- достаточно прескверная. И, поскольку пришла она к такому состоянию не без моего активного участия, я считаю своим долгом принять участие также и в ее разрешении...
   Джеральд, сделав паузу, обвел всех взглядом, который чуть-чуть дольше задержался на Питере. Нортриджу-младшему от этого взгляда сделалось не по себе.
   -- Двадцать восемь лет назад мы с Даниэлем впервые встретились с Джоном и Томасом. Это было еще в Англии. Если бы можно было сказать: "Мы были тогда молоды и позволяли себе совершать необдуманные поступки..."! Увы. Даже Даниэлю было уже больше, чем распятому Христу, а мне -- целых сорок пять лет. А это возраст, когда человек полностью отвечает и за свои поступки, и за их последствия. Даже весьма отдаленные во времени.
   Аудитория слушала Джеральда с нарастающим беспокойством.
   -- Нам было предложено стать исполнителями экспериментального исследования на животных, живущих в условиях дикой Природы. Целью исследования было найти такие способы воздействия на мозг того или иного животного, которые сделали бы его послушным воле человека.
   Справедливости ради приходится сейчас припомнить, что тогда сэром Томасом была неосторожно произнесена следующая, оставшаяся недоговоренной, фраза: "Изучая обитателей Земли, трудно не заметить эволюционной аналогии в их устройстве, особенно в устройстве высших животных и человека -- надо отдать должное Дарвину. Они снабжены органами, обладающими одинаковыми функциями, строением, внешним сходством. Это же касается и устройства мозга... Поэтому, очевидно, научившись понимать животных...". За точность ее воспроизведения я ручаюсь головой. Моя голова, впрочем, сейчас недорого стоит... Но если в молодости я сомневался, когда слышал об этом, то теперь вот убедился сам: то, что было очень давно, память старика способна воспроизвести безошибочно, как будто это было вчера. Я помню даже интонации.
   Как опрометчиво мы тогда не обратили внимания на очевидный смысл этой фразы: "научившись управлять животными, можно научиться управлять и человеком".
   Но этот эксперимент так щедро финансировался; нам были предоставлены такие условия для работы -- увлекательной, интересной работы. Вплоть до документов для налоговых органов, абсолютно не вызывающих подозрений о неправильности происхождения сумм финансирования.
   Господи, ну почему ты тогда не повторял мне каждую минуту истину, которой тысячи лет, -- о том, что бесплатным бывает только сыр в мышеловке?
   -- Если я правильно понимаю, -- вставил Мак-Грэйв, воспользовавшись паузой, предназначенной, видимо, для того, чтобы Всевышний мог ответить Джеральду, -- сейчас сэры хотят каким-то образом компенсировать то, что эксперимент оказался неудачным?
   -- Беды бы не было, если бы эксперимент оказался неудачным, -- отвечал Нортридж-старший. -- В науке, как известно, отрицательный результат -- тоже результат.
   Беда в том, что эксперимент оказался безрезультатным. Оборудование взорвалось, отчеты сгорели, звери разбежались. А сэрам за командировку на Землю надо отчитаться.
   -- Разве командировка, -- подключился Вадим, -- не может быть не просто неудачной, а даже безрезультатной? Да, взорвалось оборудование, сгорели бумаги, убежали звери. Ну, простите, мужики, -- не получилось! -- он развел руками. -- Давайте объясним Джону с Томасом, что и такое бывает. На Земле.
   -- Уже объясняли. И я, и Даниэль. И будем объяснять еще не один раз. Но давайте попытаемся поставить себя на их место.
   А на их месте я бы, например, при таком неудачном завершении эксперимента на Земле захватил с собой при возвращении образцы флоры и фауны, чтобы продолжить эксперимент дома.
   -- И под образцами фауны вы подразумеваете, -- задумчиво проговорил Мак-Грэйв...
   -- Совершенно верно, -- ответил Джеральд. -- Юлию, Катрин и Даниэля.
   -- Ну, вот этого мы не допустим, -- расправив плечи, самодовольно ухмыльнулся Костя. -- Слава Богу, ты еще не успел утопить те железяки, что я привез, -- и он вызывающе посмотрел на Сержа.
   Серж сморщился, как от зубной боли, но ничего не сказал.
   -- А вот тут я с Костиком согласен, -- сказал Вадим.
   -- Стало быть, хотите последовать примеру семнадцатилетнего мальчика? -- осведомился Джеральд. -- Ну-ну.
   И все-таки я попрошу вас всех выслушать то, что хочу сказать я, прежде чем вы, -- он посмотрел на Костю и Вадима, -- пойдете "записываться в добровольцы".
   Если кто-то из присутствующих до сих пор считает, что информация о прошлом и будущем нашего Острова, полученная Джеймсом от ныне покойного профессора Хиллборна, является вымыслом, то он заблуждается. И я хочу еще раз заострить ваше внимание на этой информации и еще на некоторых вещах.
   Наш Остров так стремительно вырос и так же стремительно исчезает с лица Земли, что это сравнимо лишь со скоростью появления прыща на коже человека. Весь процесс занимает сотню лет! И у меня нет оснований сомневаться, что именно сэры Джон и Томас с помощью энерготехнических возможностей их корабля приняли в этом, как они утверждают, непосредственное участие. Специалисты по изучению строения Земли не знают примеров аналогичного "вспучивания" ее поверхности. Я специально занимался изучением этого вопроса.
   В этой истории присутствует еще несколько интересных моментов.
   Это, например, сращенность сознания двух людей, родных по крови. Один из них -- мой сын. Второй -- племянник моей жены.
   Это также их чрезвычайная похожесть. Как у близнецов, хотя близнецами они не являются.
   Это, наконец, необычность очертаний острова Сент. Алексей, будучи ребенком, придумал его, нарисовав на бумаге три шахматные фигуры, и только через тридцать лет убедился, что это существует на самом деле.
   Я уж не говорю о наших с Питом таинственных воскрешениях.
   Вам не кажется, джентльмены, что при таком количестве мистики было бы опрометчивым считать, что во всем этом не участвуют реально существующие представители иной цивилизации, которые к тому же сами берут на себя за это ответственность?
   -- Ну, предположим, -- ответил за всех Вадим, -- что мы согласны: сэры действительно участвуют во всем этом...
   -- В таком случае, вы вынуждены согласиться и с тем, что упомянутые сэры обладают некими возможностями, которые мы не можем назвать иначе, как сверхъестественными. И мы не имеем понятия, каковы пределы этих возможностей. Во всяком случае, если они могут перемещать участок земной коры площадью в тысячу квадратных миль, стоит ли сомневаться, что сопротивление десяти человек, вооруженных сотней килограммов тротила и несколькими "стингерами", они преодолеют, играючи?
   Тем более, что мы с вами находимся не в центре Европы, а на острове посреди океана. Острове, которого нет на картах и который не распознается никакими приборами.
   Тем более, что на этом острове и так живых людей втрое меньше, чем покойников. Пусть даже вернувшихся с того света.
   -- К чему вы клоните, Джеральд? -- спросил Мак-Грэйв. -- Вы затеяли этот разговор, надеюсь, не для того, чтобы сказать нам, что из этой ситуации нет иного выхода, кроме как согласиться на все условия этих чертовых инопланетян?
   -- Нет. Я хочу предложить компромиссный вариант, который хотя бы частично устроит обе стороны.
   -- Джеральд, -- сказал, вставая, Серж, неожиданно зловеще и громко, так что все вздрогнули. -- Под компромиссным вариантом, который может частично устроить сэров, вы подразумеваете ваше согласие дать им возможность найти способ управлять человеком? И что тогда будет с нами? Не с нами, живущими сейчас на острове посреди океана, а со всеми живущими на этой планете? Через пять или пятьдесят лет мы окажемся подопытными крысами для иной "цивилизации"? -- Серж и жестом, и гримасой поставил в кавычки это последнее слово. -- Ну уж, нет. "Диана" может хоть сейчас выйти в море, на континент. Отсюда должны уехать все, кроме Команды, и из Команды останутся только добровольцы... Насколько нам помогут тротил и "стингеры", мы проверим!
   Андрей с Никитой переглянулись:
   -- Ты что же, капитан, считаешь, что в Команде могут быть недобровольцы? -- угрожающе спросил Андрей, обращаясь к Сержу.
   Джеральд по очереди остановил на каждом из Команды взгляд, в котором неизвестно, чего было больше: восхищения или грусти. Потом сказал:
   -- Вот чисто русский подход. Помирать -- так с музыкой!
   Он поднялся из своего кресла, подошел к Сержу, на скулах которого перекатывались желваки, и положил руку ему на плечо.
   -- Не горячись. Я вовсе не хочу превращать человечество в подопытных крыс. Да и почему, собственно, ты решил, что это возможно сделать?
  
   Задумайтесь: желание одного человека сделать послушным своей воле поведение другого человека рождается вместе с человеком. Когда младенец кричит -- это его попытка управлять матерью, то есть заставить ее обратить на него внимание.
   Посмотрим на себя: кто-нибудь из нас в собственном ребенке предпочтет неуправляемость и непослушание противоположным качествам?
   Что же говорить об отношениях учитель-ученик, начальник-подчиненный, правитель-подданный?
   Глобальность проявления такого поведения человека и других высших живых существ нашей планеты сродни глобальности проявления в их поведении основных инстинктов. Скорее всего, потому, что это также является составляющей принципа выживания живых существ.
   Всем ли живым существам удается выжить в условиях дикой Природы? Увы, нет -- только самым сильным.
   Так и талантливые педагоги, начальники, правители встречаются крайне редко, и тем реже, чем большим количеством людей им удается успешно управлять. И чем дольше.
   Кстати, о длительности. В течение какого времени учитель может управлять учениками? Очевидно, это считанные десятилетия, если речь идет об одном учителе. Если о школе педагогов, объединенных одним учением, -- гораздо дольше. То же можно сказать, сравнивая одного начальника с династией руководителей, или одного правителя с империей... Однако это все мелочи по сравнению с очевидным фактом: наиболее успешным, наиболее массовым и наиболее устойчивым во времени является управление людьми при помощи религии. В этом случае мы, видимо, имеем дело с самым совершенным из существующих на Земле механизмом управления поведением человека. Механизмом, отработанным до мельчайших тонкостей за многие тысячелетия. И приходится признать, что этот механизм весьма и весьма мощный, если вспомнить, какая огромная, ни перед чем не останавливающаяся сила -- религиозный фанатизм.
   Понятное дело: ни одна земная империя не смогла бы стать империей, если бы правители не использовали в качестве главного инструмента управления подданными их религиозность. Думаю, и вы, Алексей, не сможете мне возразить, а?
   -- А я и не стану возражать, -- отозвался Дядинцев. -- Я давно говорил: наш строй не просуществовал бы 75 лет, если бы большевики не повесили вместо икон портрет Владимира Ильича, а заповеди Нового Завета не заменили бы моральным кодексом строителя коммунизма... с очень правильными словами.
   -- А разве в оригинале -- то есть в Новом Завете -- неправильные слова?
   -- Но теперь, -- Джеральд поднял вверх указательный палец, -- самый главный вопрос: разве религия пытается изменить людей прежде, чем управлять ими? Отнюдь! -- ответил Джеральд сам себе. -- Религия управляет людьми при помощи их же собственных недостатков. Вот тот механизм, о котором вы, Алексей, упоминали во время наших переговоров с сэрами.
   Человека сначала убеждают в том, что он греховен от самого начала и до самого конца, весь, во всех своих проявлениях. А потом говорят ему, что он и такой будет достоин любви... если только будет вести себя в строгом соответствии с определенными инструкциями.
   И теперь скажите: есть ли у сэров шанс изобрести механизм более эффективный, чем тот, который совершенствовался в течение тысяч лет и который, казалось бы, самим Создателем предназначен для управления людьми?
   -- Но тогда какой же вы ищете компромисс? -- спросил Вадим. -- Следует просто доходчиво объяснить сэрам то, о чем вы говорили сейчас. Они поймут и отступят.
   -- Они не отступят, -- сказал Даниэль, -- потому, что не поймут.
   -- Они не отступят, -- повторил Нортридж-старший, -- пока не убедятся сами.
   -- Послушайте, -- опять не выдержал Серж, -- хватит толочь воду в ступе. Джеральд, вы опять не ответили: в чем же заключается ваш компромисс?
   Отвечать Джеральд не торопился.
   Очевидно было для всех, что он не решается высказать вслух то, ради чего сам же начал этот разговор.
   Для Питера это тоже было очевидным; более того, если состояние всех присутствующих можно было назвать разной степени беспокойством -- в зависимости от склада характера, -- то Питер был уже взвинчен до предела, хотя и старался не подавать виду. Он чувствовал: в том, что намеревался сказать его отец, было заключено нечто непоправимое лично для него.
   -- Компромисс заключается в следующем, -- начал говорить Нортридж-старший, глядя в глаза сына. Похоже, он сам нуждался сейчас в его поддержке.
   -- Организованный сэрами эксперимент не представляет опасности для человечества -- они не смогут управлять нами. Однако они не остановятся, пока не убедятся в этом сами. Для этого им нужно завершить эксперимент; раз здесь для этого возможности исчерпаны, значит, у себя дома. Для чего, в свою очередь, им нужен подопытный материал.
   В качестве подопытного материала я собираюсь предложить им себя.
   Остается выработать условия этой сделки.
  
   "Вот оно, -- думал теперь Питер, глядя в глаза отца и не видя их, и вообще ничего не видя -- все стало перед глазами каким-то мутным. -- Хорошо, что я сижу, а то мог бы упасть".
   Вот почему, думал Питер, с первых дней пребывания на Сенте у меня было чувство, что так много счастья для одного человека не может быть долго.
   Он слышал сейчас обрывки каких-то фраз, которые произносились то кем-то одним, то всеми сразу. Он даже улавливал их смысл; смысл был в том, что Джеральда пытались отговорить. Что необходимо найти другой выход. Что этим выходом, например, может быть обращение за помощью к военным -- начиная от ВС Австралии до всех военных планеты, включая Квинтагон, блок НАТО, русских...
   Он знал, что все эти попытки бесполезны. Если отец что-то решил, то он тоже не отступит -- как сэры.
   -- Вы можете гарантировать, -- спрашивал Джеральд, -- что нам удастся выставить в качестве мишени Джона и Томаса с их кораблем, а самим спрятаться, чтобы не попасть под удар?
   Убежать с Острова нам вряд ли удастся. Уверен, что сэры держат ситуацию под контролем.
   Просто вызвать огонь на себя, чтобы сгореть здесь вместе с ними? Глупо. Но за это, по крайней мере, Квинтагон будет нам очень благодарен -- это будет моральной компенсацией за издевательства над "Крабом-2".
   Вы видите еще какой-нибудь вариант? Я -- нет.
   Ведь в предлагаемом мною варианте никто не умирает, в том числе и я. Боюсь даже, что мне придется надолго пережить вас всех.
   Поэтому я предлагаю еще раз: давайте выработаем наиболее выгодные условия сделки. Может быть, я был неправ, когда говорил, что моя голова сейчас недорого стоит?
   По крайней мере, самое минимальное условие: сэры должны вылечить Юлю. Это они, я знаю, могут сделать.
   Да и каждому из нас не лишне будет пройти курс ионно-лучевой терапии...
   -- Неприятна мне эта торговля, -- с грустью сказал Мак-Грэйв. -- Мы не рабовладельцы, чтобы продавать вас.
   -- Согласен с вами, Мак, -- поддержал его Вадим. -- Давайте еще составим опись их имущества... Офис в Англии, машина, атмофлайер... Противно это все.
   -- Атмофлайер, говоришь? -- Джеральд усмехнулся. -- А между тем, это неплохая мысль!
  
   2
   На следующее утро Даниэль опять искал встречи с Джеральдом, снова дожидаясь его возле Дома Игрек. Видимо, сегодня это было у них взаимным: Нортридж вышел на прогулку через пять минут после него.
   -- У меня ни на минуту не выходит из головы то, что ты сказал вчера, -- приступил сразу к делу Тайджер. -- И я обнаружил в твоих словах некоторые противоречия.
   -- А именно? -- заинтересовался Джеральд.
   -- Ну, во-первых. Ты решил предложить себя сэрам в качестве подопытного материала. Но ведь не так давно ты говорил мне, что сэры после твоего второго рождения не видели тебя нормальным, по этой причине продолжение эксперимента с тобой невозможно, и поэтому они захотят увезти с собой Катрин и меня. Разве не так ты говорил? В таком случае, если сейчас ты предложишь им себя, ты дашь им повод уличить тебя в притворстве. В симуляции сумасшествия. И я сомневаюсь, что они согласятся на твое предложение.
   Джеральд, улыбнувшись, отвечал:
   -- Я тоже начну по порядку. Во-первых, спасибо тебе за то, что ты так хорошо обо мне думаешь: считаешь меня нормальным. Я предполагал, что желание уехать с сэрами к черту на рога, и к тому же позволить экспериментировать над собой, нормальному человеку в голову придти не может...
   Что же касается сути твоего замечания... В моем понимании, невозможность сотрудничать с сэрами обуславливалась до сих пор не моим сумасшествием, а моим нежеланием сотрудничать. Как ты сам видишь, я не настолько ненормален, чтобы не мог продолжать эксперимент. Просто мне необходимо убедительно объяснить сэрам, почему я соглашаюсь сотрудничать сейчас. Ну, а что во-вторых?
   -- Во-вторых... Ты говорил, что Катрин будет уже не та, потому что она умерла уже давно, а вас с Питером реанимировали еще "тепленькими". Но если в момент гибели Питера сэры, может быть -- я не знаю -- и были рядом с ним, и не дали ему "остыть", то... То в момент твоей гибели, Джеральд, сэров на Земле не было. И они появились здесь не через месяц или два, а через много лет.
   Джеральд выглядел довольным. Так выглядит учитель, который убедился, что не ошибся в способностях своего ученика.
   -- Я ждал этого вопроса, Даниэль, -- сказал он. -- Ты совершенно прав: сэров тогда не было на Земле. Но была, если ты помнишь, среди наших зверюшек большая такая черная пантера...
   -- Конечно, помню. И что?
   -- Так вот, эта пантера -- сэровский биоробот.
   -- Биоробот? И ты знал об этом, и ничего мне не говорил?
   -- А я сам узнал об этом только после своей смерти.
   -- Ты говоришь какими-то загадками... Что за биоробот? Какие были его функции?
   -- Я не знаю, какие были еще у нее функции, но главную, видимо, она выполнила. После взрыва лаборатории она поместила мое тело на ответственное хранение...
   -- Куда поместила?
   -- Внутрь себя.
   -- Как это?
   -- Она меня съела.
  
   Глава IX
   1
   Ткани по своим свойствам, по назначению, по внешнему виду могут быть самыми разными. Например, парусина должна быть прочной и непромокаемой. Ткань, из которой шьют форму для солдат, -- еще приятной к телу и легко окрашиваемой в маскировочные цвета. Это чисто мужская ткань, и если женщина надевает форму цвета хаки, то она уже не женщина, а военнослужащий. Есть ткани костюмные, плательные; они предназначены для того, чтобы мужчину или женщину красиво одеть. Если посидеть с полчаса, можно придумать большеобъемную классификацию существующих на свете тканей. Но и без раздумий понятно, что ткани кружевные, прозрачные и полупрозрачные -- исключительно женские. И их назначение одно: чтобы тело красиво раздеть.
   Джулия была раздета в белоснежное полупрозрачно-кружевное свадебное платье. Любая невеста в свадебном наряде выглядит красавицей, потому что этот наряд заставляет глаза светиться счастьем. Надо ли говорить, насколько хороша была ЭТА невеста?
   Взгляды девятерых мужчин, сидящих за свадебным столом, то и дело притягивались, как магнитом, к Питеру и Джулии. В эти мгновения каждый из них, поневоле вспоминая счастливые моменты своей жизни, чувствовал себя молодым и думал примерно одно и то же: "Вот, черт возьми, везет же некоторым!". Конечно, они по-хорошему завидовали Питеру; и эта зависть заставляла их время от времени над ним беззлобно подтрунивать. В один прекрасный момент и Алексею показалось, что уместно будет произнести тост.
   Дядинцев поднялся, держа в руке бокал с янтарным вином.
   -- Не так давно мы узнали, -- благодаря, опять же, телевидению, -- что когда тот самый, знаменитый и честнейший, барон Мюнхгаузен собрался жениться и спросил по этому поводу совета у Сократа, тот ответил: "Конечно, женись, друг Мюнхгаузен! Попадется хорошая жена -- будешь счастливым, плохая -- станешь философом..."*. С той поры прошло много веков, и, видимо, жены со временем становились все лучше и лучше, потому что философов среди нас не так уж много.
   А между тем, этот факт сам по себе вызывает сожаление; ведь философский взгляд на жизнь помогает легче переносить ее трудности и невзгоды. Если же вспомнить тех древних философов-отшельников, которые, пренебрегая уютом семейного очага, жили в лесных хижинах, в пещерах и даже в бочках, то напрашивается вопрос: может быть, они сумели понять что-то такое, что остается недоступным нашему пониманию? Возможно, быть философом -- это большее счастье, чем то счастье у семейного очага, от которого они добровольно отказались?
   Не подумайте, что я собираюсь предложить всем женатым мужчинам бросить семью и уйти жить в лес или в горы. Найти чистый уголок Природы сейчас еще труднее, чем чистую бочку, особенно, если вы живете в центре Европы, а не в центре Индийского океана. Я предлагаю выпить за наших жен. И еще за то, чтобы сумма их качеств не представлялась нами в одном цвете. Сером или, что еще хуже, в наивно-розовом. Чтобы чувство влюбленности не ослепляло бы нас до такой степени, что мы перестали бы различать: вот эти качества -- достоинства; а вот эти -- недостатки. Чтобы их достоинства делали нас счастливыми, а недостатки -- философами. Думаю, такой подход может сделать многих из нас счастливее...
   -- У моей жены нет недостатков, -- пригубив бокал, сказал Питер.
   -- Вот интересно, -- оживился Андрей, -- я давно сделал наблюдение... Вы обращали внимание, что все сказки заканчиваются одинаково? В конце любой сказки главный положительный герой, преодолев массу трудностей и победив всех отрицательных героев, освобождает откуда-нибудь свою возлюбленную, и... И все. Тут и сказке конец. Свадебный пир, по усам в рот не попало, а кто слушал -- молодец. А что дальше? Подразумевается, что дальше одно сплошное безоблачное счастье. В некоторых сказках так и говорится: "они жили долго и счастливо и умерли в один день". Но вот механизма достижения безоблачного счастья сказочники не раскрывают. У меня создается впечатление, что они просто не знают устройства такого механизма...
   -- А откуда им знать? -- поддержал его Костя. -- Вы вспомните, как жили сказочники. Ханс Кристиан Андерсен, сын бедного сапожника, так и умер простолюдином; братья Гримм всю жизнь прожили в нужде; фантазер-романтик Гофман жил до конца дней в ощущении, что жизнь его не удалась, потому что не приносила ни славы, ни денег. Жюль Верн, испытавший множество неудач, закончил жизнь тяжело больным и слепым. Даниил Хармс умер в тюрьме в возрасте 37 лет. Александр Грин, проживший тоже лишь 48, с 16-ти скитался, сидел в тюрьме, был выслан... Александр Беляев последние 20 лет жизни болел туберкулезом, от которого и умер. Аркадий Гайдар, ставший полковником в 17, страдал тяжелой нервной болезнью и убит в 37 лет... Вильгельм Гауф прожил вообще только 25... Это же сплошь несчастные люди!
   -- Да, мужики, -- согласился Никита, -- счастливую семейную жизнь прожить -- это вам не головы у Змея-Горыныча срубать! Подумаешь, одну отрубил -- три выросло... Так у главного героя волшебный меч в руках, и ему помогают все, от серого волка до каждой яблони в саду. А нашему шефу кто теперь поможет? Пока был неженатым, мы все вместе и строили, и пили, и ели. А теперь будет строить счастливую семейную жизнь один-одинешенек.
   -- Трудно ему будет, -- вздохнул Костя.
   -- У моей жены нет недостатков, -- повторил Питер и влюбленными глазами посмотрел на Джулию.
   -- Товарищ не понимает, -- сочувственно покачал головой Андрей.
   -- Тяжелый случай, -- вздохнул Никита.
   Джулия, молча слушая этих шутников, только переводила лучистый взгляд своих бездонных синих глаз с одного на другого. Наконец, она тоже вздохнула, положила голову Питеру на плечо и, поглаживая его по щеке, серьезно сказала:
   -- Конечно, случай очень тяжелый. И запущенный. Боюсь, что болезнь перешла уже в хроническую стадию. Но, может быть, все не так безнадежно? Думаю, что мне удастся -- если я сильно постараюсь -- вылечить этого пациента...
  
   Праздник продолжался. В те моменты, когда Питер смотрел на Джулию, ему трудно было не выглядеть счастливым. Глядя в ее глаза, он чувствовал, что отрывается от земли и парит в невесомости...
   Стоило Питеру, однако, повернуть голову в ту сторону, где за праздничным столом сидел Нортридж-старший, и он мгновенно спускался на землю. И происходящее из свадебного пиршества превращалось в кеосский симпосион, в завершение которого его отец, подобно ваятелю Клеофраду*, должен был выпить яд из золотой чаши.
  
   2
   -- Стало быть, вы утверждаете, -- спрашивал Джеральд у сэра Джона, -- что "разумность" вашей цивилизации гораздо выше, чем земной?
   -- Конечно. А разве для вас это не очевидно? Даже те скромные возможности, которыми располагает наш корабль... Согласитесь, они перекрывают возможности вашей цивилизации в целом. А от наших возможностей это всего лишь малая частичка. Как один-единственный истребитель по сравнению с мощью всех авианесущих кораблей ВМС.
   -- Вот и вы, при всем вашем неприятии средств уничтожения, начали использовать земные аналогии, -- уличил сэра Джона Нортридж.
   -- Исключительно для того, чтобы вам было понятнее...
   -- Но... но данный пример характеризует всего лишь уровень развития техники, который зависит от возраста цивилизации. Я бы сказал, что это похоже на сравнение уровня развития учеников первого класса начальной школы и выпускного курса колледжа. Дайте нам время окончить колледж, а уж потом будем сравнивать умственные способности. Ведь под словом "разумность" именно умственные способности следовало бы понимать...
   -- У меня есть серьезные опасения, что к тому времени, когда надо будет переходить в колледж, ваши ученики уничтожат его здание, мистер Нортридж.
   -- Ну, не уничтожили же до сих пор, -- не сдавался Джеральд. -- А ваши ученики разве не шалили, пока были маленькими? Не мазали клеем стул учителя, не взрывали химические кабинеты, не вышибали стекла футбольными мячами? Сколько тетрадей должен измарать непотребными каракулями первоклассник, пока он научится красиво писать! Это всего лишь трудности роста.
   -- Это совершенно нерационально. Зачем марать тетради? -- подключился к разговору сэр Томас. -- У нас процесс обучения построен совсем не так, как на Земле.
   -- Речь идет не только об обучении... Как бы это выразиться, чтобы вам было понятно? Я имею в виду не только школу знаний, но и школу жизни. Разве из мальчика вырастет настоящий мужчина, если в детстве он ни разу не подрался за свои права со сверстниками, не лазил по деревьям и не рвал штаны, перепрыгивая через заборы чужих запретных владений?
   Сэр Томас в ответ только недоуменно пожал плечами.
   -- Все-таки, давайте сначала остановимся на школе знаний, -- предложил сэр Джон. -- Мы не заставляем ребенка тратить силы на чистописание, если он приговорен... нет, как это правильнее сказать? Если его способностям и наклонностям больше подходит работа чистильщика, ну, то есть... уборщика, по-вашему.
   -- Способности можно развивать, наклонности -- формировать, -- возразил Джеральд.
   -- Зачем? -- искренне изумился сэр Томас. -- Есть другие особи, у которых способности и наклонности сформированы должным образом уже при рождении. У каждой особи нашей планеты есть личная карта. В ней указано, для каких целей эту особь лучше всего и рациональнее всего, то есть с меньшими затратами, использовать... Зачем уборщика учить на академика? Из него же получится плохой академик, а мог бы получиться хороший уборщик! Вы же умный человек, Нортридж, а не понимаете таких простых вещей!
   -- Мы тоже не учим на академика детей, которые не успевают уже в начальной школе. Но мы, по крайней мере, за каждым ребенком признаем право выбора...
   -- Перестаньте, Нортридж! О каком праве выбора вы говорите? -- махнул на него рукой сэр Джон. -- Ребенок уборщика и ребенок академика -- они что же, обладают у вас равным правом выбора?
   -- Теоретически -- да. Хотя они обладают несравненно разными возможностями реализации своего права -- тут я с вами согласен. Но у вас-то права выбора не существует вовсе! Вы не случайно употребили слово "приговорен". Ваша личная карта -- это именно приговор. А если этот приговор вынесен ошибочно? Вообще, кто и на основании каких данных выносит этот приговор -- быть "особи", как вы говорите, уборщиком или академиком?
   -- Личная карта составляется Главным Вычислителем -- ну, по-вашему, центральным компьютером, -- на основании генного кода особи, наклонностей и черт характера родителей, их физических качеств, еще многого другого... потребностей общества, наконец, -- объяснил сэр Томас. -- Это позволяет использовать с максимальной выгодой для популяции все 100 процентов биологических возможностей особи.
   -- Сколько процентов? -- переспросил Нортридж.
   -- Пусть не 100, но 95-97 -- наверняка.
   -- А человек, наоборот, использует в повседневной жизни всего лишь три процента своих биологических возможностей.
   Сэр Джон и сэр Томас переглянулись.
   -- А для чего же человеку нужны эти 97 процентов резерва? -- спросил сэр Томас.
   -- Или балласта, -- уточнил сэр Джон.
   -- Этот резерв человек использует в экстремальных ситуациях. Например, если его жизни угрожает смертельная опасность. Известно много случаев, когда в такой момент человек демонстрировал феноменальные физические способности, либо являлся виновником явлений, которые могли произойти лишь благодаря направленному воздействию сильного энергетического поля...
   -- Очень может быть, -- согласился сэр Джон. -- Вы, однако, не станете утверждать, что все люди поголовно в минуту смертельной опасности выделяют огромную энергию или физическую силу... Что каждый человек, почувствовав смертельную опасность, выделит огромную энергию -- и останется жив! Я уж не говорю о пользе в этом для других.
   -- Нет, конечно же, я не стану утверждать, что это происходит столь часто и всегда с пользой для других. Ну и что? Может быть, вы хотите сказать, что если от этого резерва нет пользы, то есть вред?
   -- Именно! -- подтвердил сэр Джон и посмотрел на сэра Томаса, и тот согласно закивал головой, как китайский болванчик.
   -- Каждый человек раздувается от гордости из-за того, что у него так много неиспользуемых резервов. Это такая богатая пища для его тщеславия! И для зависти. Поэтому у вас уборщик завидует академику в том, что тот получает гораздо больше денег и может дать лучшее образование своему ребенку. Каждый человек завидует любому, кто имеет лучшую должность и более высокую зарплату, потому что думает при этом: "я ведь тоже мог бы выучиться и получать столько же денег". Каждый думает, что он, благодаря своим резервам, может сделать гораздо больше, чем делает... Но на самом деле даже то, что он делает, далеко не всегда полезно и для него самого.
   -- Очень может быть, -- согласился теперь уже Нортридж с этой тирадой сэра Джона. -- Я, если вы помните, и сам говорил о том, что люди -- несовершенны.
   Но, может быть, именно это несовершенство и есть наша движущая сила, потому что оно заставляет нас стремиться к совершенству? Пусть даже недостижимому.
   А вы, похоже, очень хотите помочь человеку стать совершенным от Природы. И каким же путем? При помощи хирургического вмешательства? Вырезав 95 процентов клеток мозга?
   Можно, конечно, одной или нескольким особям удалить, как appendix или крайнюю плоть, и часть извилин. Но переделать природу человека не под силу даже Создателю. Как вам объяснить, чтобы вы поняли это 95-ю процентами ваших "биологических возможностей"?
   Если инженер нарисовал чертежи, по которым построили мост через большую реку, а теперь понадобился другой мост, но поменьше, его нельзя построить по тем же чертежам, просто уменьшив все размеры всех деталей. Надо проектировать мост заново. И это будет уже совсем другой мост.
   Но вы, видимо, этого так и не поймете, -- с грустью закончил Джеральд.
  
   3
   Джулия, оживленная и радостная, как порыв свежего ветра, ворвалась в комнату.
   -- Как здорово мы с Катаринкой искупались! Еще годик, и с ней можно будет соревноваться наперегонки -- она уже хорошая пловчиха... Ой, ты получил бандероль? Костя привез, да? И что это за книга?
   Она устроилась на коленях у Питера, выхватив книжку у него из рук.
   -- "Современные методы утилизации изделий из пластмассы", -- прочитала Джулия. -- Тебе это интересно?
   -- Не то, чтобы интересно, -- вздохнул Питер. -- Просто выбираю из существующих способов самый экологически чистый. Выбор-то невелик: либо сжечь, либо в землю закопать. Жаль, что нигде в литературе не описан процесс разрушения пластмассы в морской воде, -- Питер размышлял вслух. -- Заказать, что ли, исследование на эту тему какой-нибудь химической лаборатории? Несколько лет у нас еще есть в запасе.
   -- А зачем тебе... -- и тут она прикрыла себе рот кончиками пальцев и внимательно взглянула в лицо Питера. Глаза Джулии стали серьезными в одно мгновение, а с ее лица выражение веселости сползало еще несколько секунд.
   -- Постой... Изделия из пластмассы -- это Ромео и Джульетта, да?
   Питер отвел взгляд.
   -- Понимаешь... Ромео и Джульетта, они... Ну, посуди сама, они ведь не умеют плавать!
   -- Маунт... И у тебя поднимется рука?
   Маунт молча смотрел в сторону.
  
   4
   На процедуру затопления оружия пригласили в качестве почетных наблюдателей сэра Джона и сэра Томаса.
   Константин принципиально отказался участвовать в ней. Он еще на рассвете тайком от всех уселся в джип и уехал к Хижине, где выволок из-под заднего сиденья спрятанный там "Штейр" -- единственное, как он предполагал, что уцелело из привезенного им арсенала.
   На самом деле остальные винтовки, два пулемета и патроны Серж припрятал сам.
   Константин прожил в Хижине, отводя душу стрельбой по куропаткам и кроликам, целых пять дней, пока не улеглась хотя бы чуть-чуть его обида.
  
   Для оставшейся части арсенала нашли место возле основания левого рифа Каменных Ворот, в глубокой и узкой расселине, над которой нависал огромный истрескавшийся кусок подводной скалы. Когда оружие опустили в расселину, Вадим заложил в трещины несколько небольших зарядов взрывчатки, а потом, поднявшись на борт яхты, собственноручно взорвал их. Можно было и не проверять: осколки камней завалили расселину надежнее некуда. А Вадим еще два дня после этого ходил злой, как черт, и никому не смотрел в глаза.
  
  
   5
   На той самой ветви той самой акации, которая была посвящена во многие секреты Питера и Джулии, сидел сейчас Том, прислонившись спиной к стволу. А Юля даже умудрилась улечься на ней, и только одной ногой, на всякий случай, касалась земли. Она смотрела сквозь листву на облака, проплывающие над их головами. Облака были ослепительно-белые, поэтому Юле приходилось немного щуриться, чтобы не болели глаза.
   -- А вон там корабль плывет, -- сказала Юлия и показала Тому на то облако, которое было похоже на фрегат с выгнутыми колесом стакселями и длинным вымпелом на фок-мачте -- длиннее, чем сам корабль.
   -- Какой же это корабль? -- не согласился Том. -- Это больше похоже на медведя, который лапой пытается ухватить за крыло большую птицу.
   -- А с моей стороны -- корабль... Ой, нет, уже не корабль. И не медведь, а вообще... Белка какая-то в колесе.
   -- А ты приедешь сюда в следующем году? -- спросил Том.
   -- Не знаю. Я вообще не знаю, что будет через год, и даже через месяц. Я еще не привыкла, что буду жить. Во мне какая-то невесомость... Боюсь улететь за дуновением ветра, хоть гири к ногам привязывай. А может быть, ты приедешь к нам?
   -- Я хочу, чтобы мы встретились здесь. Неизвестно ведь, сколько еще времени он будет погружаться. А если не десяток лет, а гораздо быстрее? Если всего каких-нибудь два-три года? Тогда через год здесь уже ничего не узнаешь. Только на холмах что-то уцелеет. И как мне успеть все это сделать?.. -- Том говорил, задумчиво глядя на Юлю.
   -- Что успеть?
   -- Я хочу сделать искусственный остров на том месте, где лежат Ромео и Джульетта.
   -- Искусственный? А как же ты его сделаешь?
   -- Очень просто -- надо подвести раму под покрывало. Из стальных ферм. А под ней, по углам, сделать понтоны. Только вот в чем сложность: если это делать сейчас, очень большой объем земляных работ получается. А если ловить момент погружения, можно не успеть. И покрывало может сломаться -- вернее, бетонная подушка под ним. Она уже дала трещину.
   -- Фантазер ты, Том! И кому нужны будут эти фигуры на острове на понтонах? И сейчас-то сюда не очень много желающих приехать, хотя пока еще здесь Природы -- такая красотища.
   -- Мне будут нужны. И потом, можно не только под фигурами сделать раму. Можно...
   -- Том, глупости это все. Ты что, всю жизнь собираешься провести здесь, в одиночестве?
   -- Понимаешь... Нравятся они мне, эти фигуры! Я их видел еще в чертежах. И представить, что их не существует, не могу.
   -- Может, не стоит жить прошлым, тем более, не своим? Может быть, стоит жить будущим?
   -- А ты красивая! -- вдруг, непонятно почему, сказал Том.
  
   6
   Сэр Джон и сэр Томас, утопая в гравитационных креслах, сидели перед панорамным иллюминатором своего корабля. Планета Земля, освещенная яркими лучами Солнца и занимающая в иллюминаторе, защищенном сейчас тонирующим экраном, гораздо больше половины его площади, медленно-медленно поворачивалась к ним своей азиатской частью. Зрелище было столь захватывающим, что они смотрели, не отрываясь.
   Сэр Джон тянул через соломинку свой мутейль; вкус его нельзя было назвать приятным, поэтому физиономия у сэра Джона была достаточно кислая. Сэр Томас, желая сделать эту процедуру покороче, отпивал из своей кружки большими глотками. Набрав в рот сколько могло поместиться и раздув при этом щеки, он потом постепенно вдавливал в себя жидкость. При приеме мутейля два раза в день вместо еды через неделю земного времени -- то есть к концу их путешествия домой -- они снова станут похожи на своих сопланетян. Сначала обесцветятся глаза, потом исчезнут ресницы; глазные впадины станут глубже, над верхними веками вырастут створки. Уши изменят свою форму, ушные раковины увеличатся. Нос превратится в сплошную дугообразную перемычку от верхней губы до переносицы. Выпадет волосяной покров, кожа на всем теле станет серой и бугристой, как у ящериц. Между большими фалангами пальцев вырастут перепонки...
   Неужели и особи женского пола имеют у них столь отталкивающий вид? Но это их проблемы, как и то, что они утратят способность общаться при помощи звуков и восстановят способность чтения мыслей.
   -- Ну, что же, -- размышлял пока еще вслух сэр Джон. -- Предложим Совету Сообщества дать им еще один испытательный срок в две тысячи лет. До "третьего пришествия". Посмотрим, смогут ли они существенно продвинуться в своем развитии... Хотя я лично думаю, что за это время они просто уничтожат свою цивилизацию, не успев достигнуть уровня, который представит опасность для остальных членов Сообщества. Нам меньше работы.
   -- Пожалуй, я с вами не соглашусь, -- возразил ему сэр Томас, поставив свою пустую кружку на полочку подлокотника-тумбочки рядом с собой; кружка тут же была убрана полочкой за раздвижные дверцы. -- Думается мне, -- сэр Томас еще поморщился от невкусного ощущения во рту, -- что они могут и выжить. Ростки Разума у них уже появились... А?
   В соседней, не такой просторной, каюте, перед иллюминатором поменьше сидел древний старик с длинными седыми взлохмаченными волосами. На вид ему было лет сто двадцать. С возрастом зрение становится все более дальнозорким; Джеральду казалось, что он до сих пор еще различает не только крошечную точечку суши слева от Австралии, но и микроскопические фигурки людей на ней, которые машут ему руками. Его взрослый сын; любимая женщина его сына. Девочка хрупкого телосложения. Его друг. Еще несколько достаточно близких для него людей.
   Слез не было. Какие слезы у старика?
  
   ЭПИЛОГ
  
   Иссиня-черное бездонное небо с миллиардом звезд, от крупных и очень ярких до едва различимых, и светло-голубым Млечным Путем, похожим на полоску дымчатого облака, -- постепенно обесцветилось...
   Алексей открыл глаза и еще несколько секунд приходил в себя. Кто-то рядом разговаривал с ним, о нем...
   -- Ну, что, проснулся? Приходи скорее завтракать! -- сказала, входя в комнату, Вера.
   -- Па-па! -- Юля помахала из стороны в сторону своей рукой недалеко от лица Алексея. -- Шевели вилкой, каша совсем остынет. Ты что, опять смотрел во сне сериал про свой Остров?
   Алексей медленно покивал головой:
   -- Похоже, это была последняя серия, -- он положил-таки в рот порцию каши. -- Пора садиться писать роман.
   -- Вот-вот, обязательно садись писать роман! -- Вера очень иронично покачала головой. -- Только сначала накрой крышу на даче, второй год протекает!
   -- Папуля, не трать время на ерунду! -- Юля уже вставала из-за стола. -- Наш замзавкафедрой информатики сказал, что через десять лет люди вообще перестанут читать книги. Так что придумывай лучше компьютерную игру...
   Алексей не ответил. У него перед глазами стояла многоцветная захватывающая дух картина: Земля в лучах Солнца в иллюминаторе космического корабля. Право, он затруднялся определить, что было явью. Этот иллюминатор или недоеденный завтрак?
  
  
   1998--2001
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ?(нем. Schwert, букв. -- меч) -- выдвижной (опускной) киль на малых парусных судах, служит в основном для увеличения сопротивления дрейфу. При плавании на мелких местах может убираться в водонепроницаемый (т.н. швертовый) колодец.
  
   ?скопление камней, движущееся вместе с ледником.
   ?Уильям Мак-Кинли (1843-1901) -- в 1897-1901 гг. президент США от Республиканской партии.
   ?на языке альпинистов так называется хорошая зацепка, за которую удобно держаться рукой при подъеме или спуске.
   ?ветрозащитная куртка с капюшоном.
   ? (нем. Firn -- прошлогодний, старый) -- крупнозернистый уплотненный снег, состоящий из ледяных крупинок. Образуется в высокогорных областях, где снеговые осадки за лето не успевают растаять, и имеет поэтому слоистое строение.
   ? аналогия с названием песни П.МакКартни "Оркестр Клуба Одиноких Сердец сержанта Пеппера", вошедшей в одноименный альбом группы "Битлз" ("Sgt. Pepper?s Lonely Hearts Club Band", 1967).
   ? Я предвижу появление плохого -- толпа... (англ.) -- слова верховного жреца Кайяфы в рок-опере А.Л.Вебера и Т.Райса "Сверхзвезда Иисус Христос" (1970).
   ? от англ. limp -- мягкий.
   ** (голл. helling) -- применительно к дирижаблям -- сооружение для их постройки, стоянки, хранения и ремонта.
   ? Джулия имеет в виду, что фамилия Питера состоит из слов north (север) и ridge (горный хребет, гряда гор) (англ.).
   * (англ. mountain) -- гора.
   ? то есть только десять процентов всех людей имеют антропометрические размеры большие, чем у него.
   ? так Питер перевел название города Unterturkheim.
   ? один из типов натурального каучука; продукт, получаемый из млечного сока каучуконосного растения путем коагуляции, промывки, прокатывания на вальцах, сушки и копчения.
   ? Д.Леннон, П.МакКартни "Yellow Submarine" (англ.). Текст песни приведен в переводе В.Лунина.
   ? "Убийца городов" (англ.) -- такое прозвище дали американцы подводным лодкам, вооруженным баллистическими ракетами с ядерными боеголовками.
   ? 3 июля 1988 г. американский крейсер "Винсеннес" атаковал двумя зенитными ракетами и сбил над Персидским заливом иранский аэробус "А-300". Погибло 298 человек. 4 июля -- день провозглашения Декларации независимости США (1776).
   ? реплика Карлсона из мультипликационного фильма "Карлсон вернулся"("Союзмультфильм", 1970).
   ?? спич написан В.Орихом по мотивам рассказа Станислава Лема "Друг Автоматея" из цикла "Сказки о роботах".
   ? "R & J", сокращенное "Romeo & Juliet" -- "Ромео и Джульетта"(англ).
   ? род тропических растений семейства страстоцветных; некоторые виды "предсказывают" дождь -- то есть реагируют на изменения в атмосферном воздухе перед началом дождя, выделяя влагу, которая скапливается на кончиках листьев.
   ? "Да будет так" (англ. "Let It Be"), П.МакКартни. Перевод В.Ориха.
   * - Что? (англ.).
   ** - У меня нет денег (англ.).
   * это сэр Джон так шутит. На самом деле фигура высшего пилотажа, при которой самолет выходит на углы атаки 90-120®, названа по имени впервые выполнившего ее советского летчика-испытателя Виктора Георгиевича Пугачева (р. 1948), Героя Советского Союза.
   ** устройство для торможения самолета при посадке на палубу авианесущего корабля. Основу конструкции аэрофинишера составляют тросовая система и тормозной механизм.
   * (англ. hee-haw) -- осел (жарг.).
   * имеется в виду эпизод из телевизионного фильма "Тот самый Мюнхгаузен" ("Мосфильм", 1979, режиссер Марк Захаров, сценарий Григория Горина).
   * персонаж исторического романа И. Ефремова "Таис Афинская", 1971, в котором описан кеосский обычай: доживший до преклонных лет человек, который был более не в силах вести полнокровную, достойную жизнь, уходил из жизни, выпивая яд в кругу гостей, приглашенных по этому случаю на пиршество (симпосион).
  
  
  
  
  
  
  
  
  

418

  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"