Седой, как лунь, скрипач играл о том, что было для него самым важным. Звуки отчаянно спорили друг с другом, как будто и сам скрипач, и композитор, и пятисотлетняя скрипка наперебой задавали небу самые главные вопросы, стремясь перекричать друг друга и совершенно не беспокоясь о том, как это выглядит. Чуткая публика внимала сдержанно и вежливо, и лишь на следующий день в одной из рецензий промелькнуло выражение "спорный выбор программы". И это правда - что может быть более спорным, чем попытка докричаться до небес.
Он не доиграл, а просто прекратил задавать вопросы, как будто вмиг осознав, что ответов не будет. Поиски истины в который раз не увенчались успехом, но он был уже так мудр и титулован, что мог себе позволить роскошь выпускать из мглы безмолвия только то, что было ему по-настоящему интересно. На время притушив в глазах вековую печаль, седой скрипач по-отечески улыбнулся притихшей публике и уступил сцену пианистке.
Она села к роялю, и по залу разлилось перламутровое свечение. Суровое, почти ледяное дыхание глубокой зимы, казалось, сменилось нежным весенним ветерком.
Ну и что, отвечал скрипке рояль. Можно быть навылет пронзённым нелюбовью и войной - и всё-таки продолжать жить, утверждала венгерская рапсодия. Боль иногда отступает, чтобы заняться кем-то другим, и не стоит тратить эти драгоценные мгновения на уныние и гнев, научись улыбаться сквозь слёзы и жить с дырой в груди, советовал вальс-мефисто...
Мелодия была простой и чистой и переливалась, как драгоценный мех, как роскошная парча. Но век совершенства в нашем мире недолог, и, как ни старалась пианистка отсрочить миг расставания, не убирая с клавиш рук, музыка тихо умерла. Еще несколько секунд благоговейной тишины - и зал взорвался аплодисментами. Повелительница звуков вежливо поднялась навстречу овациям, в то время как её тело: и затуманенный взгляд, и не до конца расправленные плечи - говорило о том, как она сильно тоскует в разлуке с отзвучавшим.
После антракта музыканты вместе успокоили публику прекрасным, уже не позволяя диалогу скрипки и рояля выходить за рамки светского разговора, а на бис и вовсе окутали зал чарующей романтикой, по-царски, как и полагается звездам такого ранга, одарив слушателей Дворжаком и Крейслером. И почему мне до сих пор кажется, что весь блеск и страсть сонаты Франка в этот вечер предназначался только для того, чтобы надёжнее упаковать воспоминание о нескольких каплях неведомого элексира, извлечённого из жизни композитора Мечислава Вайнберга и струн скрипки мастера Амати...