Когда любимых уводили у других, Виктория старалась об этом не думать. Когда арестовали сына, она чуть было не сошла с ума. Всё произошло стремительно и как-то очень буднично: ранним июльским утром на лестнице загрохотали сапоги, потом нестерпимый стук заставил их открыть двери, после чего последовали обыск и арест. Виктория, за последние десять с небольшим лет своей жизни с трудом научившаяся провожать младшего сына в море, так и не сумела толком попрощаться со старшим. Всё было быстро и нелепо. И ещё этот сводящий с ума июль: из окна пахло отцветающим жасмином, внизу, на траве, жемчужной россыпью белели его облетевшие лепестки, над городом разгорался рассвет, величественный и прекрасный - занимался новый день, совершенно равнодушный к распахнутым настежь дверцам шкафов и опустошенным, как будто выпотрошенным, ящикам.
- Что вы ищете, что происходит, за что?.. - было, видимо, что-то в ее голосе и манере, не допускающее ни грубости, ни применения силы. Пришедшие за сыном молча делали ведомое только им самим дело, и летели на пол книги, журналы, письма, бельё и одежда - вперемешку. В дверях, пряча глаза, переминался заспанный дворник (правду, значит, рассказывала Мария Бенедиктовна, что не ходят они далеко за понятыми...) - скольких же он так проводил?..
Виктории стыдно теперь было за эти странные, лихорадочные, бессмысленные мысли - она не помнила сейчас ни лица сына, ни того, что он делал в те минуты. Ни еды, ни одежды - ничего она ему не собрала, провожая взглядом, как зачарованная, летящие на пол вещи. Ужасно жалко было писем и особенно ниток макраме. Вот покатилось из чужих равнодушных рук мамино колечко без камушка, выменянного на муку - сколько? двенадцать лет назад? - стояла, высчитывала, по привычке отталкиваясь от возраста мальчиков: да, как раз в тот год Ленечка завербовался матросом, а Владик уже учился на бухгалерских курсах...
- Прощайтесь. - голос того из пришедших, кто до этого молчал, был ей знаком, и она, вся подобравшись, цепким взглядом быстро обежала его невыразительные лицо и фигуру. Память молчала. Должно быть, чей-то муж.
- Что же можно с собой, что взять следует? - запоздало спохватилась она. Пришедшие переглянулись, и один из них нехотя ответил:
- Всё скажут, позже обратитесь.
Она рванулась к сыну - и даже не смогла его обнять, остановленная его взглядом. Он боялся за неё, он не хотел сцены на людях - в опустошённом и наизнанку вывернутом доме он оберегал её и свои чувства, и она, почувствовав это и мгновенно признав его правоту, лишь легонько дотронулась до его плеча.
- Не волнуйся, я тут собрал кое-что. Я ... слышал, что так бывает. - его губы дрогнули в лёгкой улыбке, и Виктория недоуменно подумала: как можно было раньше считать, что у него безвольный рот?..
- На выход, гражданин Подо, - другой, с незнакомым голосом, бывший, очевидно, старшим, бесцеремонно толкнул сына в плечо, но Владек шагнул не к выходу, а к ней, и бережно её обнял.
- Не грусти, ладно? А то
"...мне чудится излом душевной пустоты..." - красиво пропел он, и она с изумлением наконец-то взглянула ему в глаза, как будто очнувшись. Он по-мальчишески озорно улыбнулся в ответ, и она вдруг увидела: это тот самый сын, о котором она мечтала, нося его под сердцем.
И снова не нашлось у неё слов, достойных этой минуты. Смятение, нахлынувшая вдруг всепоглощающая любовь - какая-то новая, необъятная, победительная, радостная, стирающая глупую прежнюю мелочность и смешные претензии, и надо всем этим отчётливая мысль: ах, как бы мы могли хорошо жить...
Дальше в памяти был почему-то провал, и Виктория помнила только спину того, со знакомым голосом, напоследок хмуро бросившего:
- Весёлый он у вас. Вот за веселье-то его и того... За анекдотец.