Продолжаю, любезный друг мой, беспокоить Вас своими воспоминаниями. Погрузившись в думы о былом времени, я уже не могу равнодушно оставить все это гнить под спудом моей памяти о годах недавних. Мне захотелось извлечь на свет те забытые чувства и переживания, которые приходят к нам лишь однажды, в неискушенной молодости, когда все кажется значимым, и вопросы имеют лишь единственный правильный ответ. В те прекрасные года не способны мы на отвратительные компромиссы, которые все чаще напоминают мне одного диковинного зверя, которого видела я как-то в парижском зверинце. Несчастный был похож на лошадь и жирафа одновременно и имел совершенно ужасный окрас. Мне казалось, что убогая тварь сама стесняется вида своего. Впрочем, я отвлеклась, вернусь к тому, о чем обещала рассказать.
В один из последних дней Вашего пребывания в Карлсбаде, когда утренние октябрьские холода уже давали себя знать, Вы предложили мне вместо прогулки зайти с Вами к известной в городе модистке, мадам Шанталь. Вы, кажется, отдавали ей свое платье, чтобы немного убрать подол.
Ателье мадам Шанталь занимало небольшой дом, в три окна, выходящих на главную торговую улицу города. Как и все дома в Карлсбаде, он был словно сделан из знаменитого чешского марципана, стены выкрашены в красновато-коричневый цвет, ставни белые, а на широких подставках под окнами пышно цвели последние осенние астры. Внутри все было сделано в парижском стиле, хотя, пожалуй, стиль этот был больше присущ провинциальным заведениям, старающимся походить на столичные. Зеленый бархат, кадки с цветами, просторные примерочные с огромными зеркалами. Но если приглядеться, бархат оказывался дешевым плюшем, цветы в кадках искусственными, а в уголках зеркал медью просвечивала лишенная серебра основа. Немного убого, но как-то трогательно. К тому же сама мадам Шанталь была превосходной портнихой, и этого у нее было не отнять.
Она сама встретила Вас у конторки, как важную клиентку, и вынесла заказ. Это было чудное, темно-коричневое дорожное платье из только что входивших в моду, с чуть зауженным лифом и коротким шлейфом. Тяжелый чехол не полностью скрывал нижнюю шелковую юбку кофейного цвета с искусной вышивкой по подолу, такая же вышивка украшала лиф и широкие манжеты на рукавах. Вы сказали, что должны примерить платье, чтобы убедиться, что длина подходящая. Мадам Шанталь вызвала одну из швей, чтобы та помогла Вам одеться. Вы скрылись в примерочной, а я принялась рассматривать журналы, недавно доставленные из Парижа и Милана.
Спустя несколько минут швея вышла из примерочной, и что-то сказала по-чешски мадам. Та кивнула и, улыбнувшись, обратилась ко мне. Она сказала, что Вы зовете меня взглянуть, идет ли Вам платье. Обрадованная и гордая таким доверием, я прошла в примерочную. Вы стояли у зеркала, изящно изогнувшись, стараясь рассмотреть, как лежат складки на пышном тюрнюре. Я замерла, восхищенная. Платье очень шло Вам. Увидев меня, Вы улыбнулись, сказав, что работа на удивление хороша. Потом Вы взглянули на меня пристальнее и, вдруг улыбнувшись, предложили мне померить это чудо. Я засмущалась, но Вы уже повернулись ко мне спиной, попросив расстегнуть крючки и распустить шнуровку. Делала я это довольно неловко. Вы же, освободившись от обновки, в миг помогли мне снять мое платье и надеть Ваше.
Платье оказалось мне великовато и, если в талии Вы смогли туго затянуть его, так, что оно пришлось почти в пору, то лиф был широк. Плотная, накрахмаленная ткань, служившая основой, оттопыривалась у меня на груди, открывая кружева нижней рубашки. И даже несмотря на этот конфуз, я залюбовалась своим отражением. Платье казалось мне удивительно "взрослым", а я, замужняя женщина, была в нем словно гимназистка, примерившая наряд матушки. Мягкие складки красиво облегали бедра, замысловатая строчка подчеркивала талию.
Тут Вы подошли ко мне сзади и просунули руки мне подмышки, ладонями прижав оттопырившийся лиф к моей груди. Невольно я подняла руки, убирая локоны с шеи. Сквозь жесткую ткань платья я ощущала Ваши ладони, от которых по всему моему телу вдруг стала распространяться восхитительная волна томного тепла. Вы немного приподняли мои груди, прошептав: "Вот так было бы гораздо лучше, вам идет такой фасон". Губы Ваши почти касались моей шеи, и я ощущала Ваше легкое дыхание. Я боялась пошевелиться, потому что почувствовала, как Вы пальцами нежно надавили на мои соски, предательски затвердевшие от этого прикосновения. Где-то в глубине моего существа зарождалась лихорадочная дрожь, и я боялась, что Вы заметите, что со мной происходит. Я была обескуражена, почти напугана такой реакцией собственного тела на прикосновения женщины.
Однако, ничуть не смущаясь моим состоянием, словно и не замечая смятения моего, Вы убрали ладони и стали деловито помогать мне снимать платье. Я была неуклюжа, как ребенок, путаясь в складках юбки. Тонкая нижняя сорочка, собравшаяся складками под жестким лифом, была стянута вместе с верхом платья. Я стояла перед зеркалом в одних кружевных панталончиках и тонких чулках. Неловкими руками, горбясь тонкими плечами, я стала вытаскивать сорочку из груды ткани. Но тут Вы вдруг сказали: "У вас красивая грудь, моя дорогая, такое украшение надо носить с гордостью. Выпрямите-ка спину!" Не решаясь ослушаться, словно это было наставление нашей классной дамы, я решительно выпрямила спину и взглянула на себя в зеркало. Грудь у меня была небольшая, но девически-упругая, с маленькими темными сосками и темной родинкой у правого.
"Ах, какое сокровище подарите вы кому-то", - быстро произнесли Вы. - "Да и платье на вас шить гораздо проще, чем на меня". Вы повернулись к зеркалу и расстегнули верхние пуговки шелковой нижней рубашки, приоткрывая пышность груди зрелой женщины. "Вам надо носит шелковое белье", - продолжали Вы, не замечая моего смущения. Вы стали говорить, каким непередаваемым блаженством дарят прикосновения мужских пальцев, ощущаемые сквозь нежный шелк сорочки. Как прекрасно медлительное скольжение влажных губ по сопротивляющейся тонкими складками нежной ткани. Не знаю, понимали ли Вы тогда, какое впечатление производили на меня Ваши слова, какие чувства и фантазии будили они в моем взбудораженном воображении. Дыхание мое участилось, и я поспешила, угловато растопырившись острыми локтями, натянуть на себя нижнюю сорочку. Краешком глаза уловила я в зеркале улыбку, которая блуждала на Ваших губах, блаженное вожделение сквозило в ней, словно не для меня, а себе рассказывали Вы о бесстыдных ласках.
Потом Вы будто очнулись от грез и предложили мне сегодня вечером отужинать вместе с Вашим спутником в отеле. Я не знала, что ответить и сказала, что должна спросить позволения своей тетушки. Вы же ответили, что для старой дамы такой ужин будет, пожалуй, поздноват и тяжеловат. Вы хотели пригласить меня после на вечернюю прогулку. Я сдержанно поблагодарила Вас и сказала, что непременно постараюсь быть. Помимо нежелания обидеть Вас отказом, во мне проснулось какое-то шальное чувство вседозволенности. Я мечтала оказаться наедине с Вами и Вашим другом, мне казалось тогда, что между Вами витает необъяснимая атмосфера чувственности и сладострастия, в которую я так жаждала окунуться.
Признаюсь, что в мыслях у меня даже мелькнуло несколько недостойных сценок, в духе дурно нарисованных и затертых картинок, которые я однажды увидела у своего старшего брата в деревне. На них изображены были две обнаженные одалиски, прислуживающие своему господину. Тот подносил к губам полные груди девушек, а их тонкие пальцы смыкались, что уж теперь жеманничать, на его мужском достоинстве. На другом рисунке девушки ласкали друг друга. Были там и другие, довольно вульгарные, сценки, смысл которых я тогда не понимала по малолетству. А брат так рассердился, когда я сказала ему, что нашла его картинки, что я предпочла ни о чем не спрашивать.
Сейчас же то, что я увидела тогда, уже не представлялось мне таким уж непристойным, поскольку я могла вообразить, какое блаженство могут принести телесные ласки. Меня даже на какое-то время перестало смущать то, что чувственные отношения не были изображены, как сокровенная тайна двоих. Я так доверяла Вам, и меня так привлекал Ваш друг, что я была готова вообразить нас парой одалисок, окружающих господина своего.
Однако в нашем пансионе меня ждало горькое разочарование. Тетушка встретила меня, потрясая суровым письмом моего супруга, где он писал, чтобы мы немедленно прекратили всякие отношения с Вами и спутником Вашим, как с особами недостойными нас по званию и, особенно, по репутации, которую приобрели Вы в свете. Рыдая, я вынуждена была написать Вам записку с отказом от ужина и прогулки. В ответ же получила очень милую записку, в которой говорилось, что "мы прекрасно поняли друг друга и так" и что Вам было очень приятно наше знакомство.
Вот и вся история наших встреч. После, в лихолетье, которое разбросало нас по всему свету, вдали от России, я пыталась отыскать Вас, но, увы, все усилия были напрасны. Но всю свою непростую, но удивительно прекрасную и насыщенную, жизнь помнила я эти две недели в Карлсбаде, которые открыли мне глаза на меня самое, как женщину.
Мы с тетушкой и кузеном вернулись в Петербург к ноябрю, ровно к началу зимних сезонов. В ту зиму я избрала себе первого любовника, известного художника. Я не любила его, но было занятно познавать нехитрые тайны мужской чувственности. Так что я благодарна и ему за преподнесенные уроки, но это уже совсем другая история, которую я с удовольствием расскажу, если будет на то интерес Ваш и мои силы.