На Майорре, как и следовало ожидать, братьев по разуму не было, только такие же обыкновенные люди, как Апокрифка - ну, точь в точь.
Эх, батенька малосольный - поругивался Апокрифка Македонский, улыбаясь в свою рыжую муравьиную бороду.
Местный воевода - лукавый мужичок, со своей сарафанной женой и дочуркой угощали Апокрифку чаем из самой небесной Чины. Тут же стояли блины с икоркой, с брусничным вареньем и коричневым гречневым мёдом.
Да, какие тута братья по разуму, удивлялась воеводина жена, погрохачивая фарфоровыми чашечками и блюдцами. Нет, тут никаких инопланетян, поддакивал жене хитренький воевода.
Эх, батенька малосольный, опять выругался Апокрифка Македонский, но вид у него был такой довольный и благодушный, что хоть икону рисуй. Ну, ладно, пора мне. Благодарствую.
Он перевернул пустую чашку и поднялся. Воеводина жена с дочуркой сразу засуетились, собирая дедушке узелочек на дорогу. Тут тебе и вареньица всяческие и оладушки и байховая заварочка. Был в узелке и штофик малиновой наливочки - малина в этом году на Майорре была неподражаемой.
Лишнее это всё, не соглашался Апокрифка.
Ничего не лишнее, настаивала сарафанная жена, протягивая дедушке пузатенький узелочек. Нечто я не понимаю, межпланетные перелёты - дело серьёзное. Всяко может приключиться: метеориты там разные, камешки небесные, гравитационные ловушки, чёрные, прости Господи, дыры.
А нет ли у вас, хозяюшка, ниточек шелковых, стыдливо поинтересовался гость, а то скафандр мой совсем прохудился, случай чего, стыдно будет перед жителями иных миров. Заштопать бы надобно.
Хорошие люди, думал Апокрифка, возвращаясь к своему летательном аппарату, жаль только не гуманоиды. По обе стороны от Македонского падали в траву кулакастые яблоки и гудели увесистые бронзовые жуки.
Так размышляя, Апокрифка вышел на поляну полную взволнованных одуванчиков. На ней, по пояс в траве, стояла деревянная ракета из хорошо высушенного, левантийского лесоматериала.
Пир трёх мудрецов
На траве одной планеты сидели три человека: Апокрифка Македонский, Афинянин платонической школы и ещё один Египтянин - древний и потресканный от долгой жизни в пустыне.
Хорошо жить в вещественном мире, состоящем из атомов, полном доступной еды и вкуснятины женщин, сказал ширококостный Афинянин.
Глупец, рассердился на него Египтянин и выругался магическим халдейским матом. Жизнь в таком мире - одно сплошное страдание.
А я ищу иные цивилизации, хочу установить контакт и превратится для них в лепшего друга. Объяснил свою жизнь Апокрифка Македонский.
В десяти шагах за спиной старцев, в нетронутой траве стояли три ракеты. Одна сделанная из дерева, другая - глиняная, вышедшая из рук изобразительных аттических гончаров, а третья была вытесана рабами в синайских каменоломнях и напоминала собой многоступенчатую пирамиду.
Апокрифка развернул узелочек и вытянул на свет божий штофик малиновой наливки. Все три старца вылакали по полной чарке.
Захмелев, они ужасно запели украинскую песню. Апокрифка налил ещё по одной, и мудрецы опрокинули наливочку себе в рот. Афинянин занюхивал атомно-молекулярной ромашкой, Египтянин грыз каменный сухарь, а Апокрифка жевал крупнокалиберную артиллерийскую грушу.
После третьей Афинянин начал иронизировать и сократничать и Египтянин не выдержав, заехал ему по лбу хохломской ложкой, на что грек ответил безошибочным плевком в египетское око.
Нет никаких инопланетян и внеземных миров, заверещал хмельной мудрец из Египта своим тоненьким длинным голосом.
А я не исключаю такой возможности, отвечал ему пьяненький эллин. Очень даже может быть, что мы не одиноки во Вселенной.
Вскочив, они кинулись друг на друга с кулаками. Древний грек был крепче, но вязкий жилявый Египтянин не собирался просто так сдавать свои философские позиции. Досталось и Апокрифке, кто-то двинул его невзначай своим остроугольным локтем, выдавив ещё один невезучий зуб.
После короткой стычки, Египтянин с подпитым глазом убрался в свою пирамидальную ракету и рванул свечою в космос.
Охламон, подытожил философский диспут Афинянин и тоже стартовал на своей глиняной краснофигурной ракете - чуде гончарной техники.
Китайчик
Однажды поломалась у дедушки Апокрифки ракета. То ли какой гвоздик расшатался, то ли какой колышек прогнил, но свалился Македонский из космоса прямо на пустырь посредине галактики. Благо упал удачно.
Стал Апокрифка осматривать свою ракету, батенька малосольный - гипердвижок накрылся. Что ты будешь делать. Там внутри какая-то штучка хрустнула, махонькая, прямо, как блоха. Для такого ремонта нужен глаз-алмаз, что левый, что правый, а где их взять - зрение Апокрифки давно уже не алмазным было. Вот влип, очкарик, так влип.
В это время шёл по пустырю паренёк славянской наружности. Идёт себе, песенку насвистывает, ухмыляется в первые нежные усики - довольный. Послушай, паренёк, останавливает его Апокрифка, помоги мне ракету исправить, детальку одну подковать. Я тебе заплачу.
Нет проблем. Взял паренёк маленькую штучку и давай её исправлять. Только видит дедушка, ничего у него не получается - глаза-то у парнишки молодые, подробные, а руки осиновые - трусятся, дрожат, сразу видно с бодуна человек. Истинный славянин, такому разве космический аппарат доверишь.
Сидит дальше дедушка. Солнце плешь поджаривает, настроение препаршивое. А тут дева идёт - юная, стильная, по-модному расфуфыренная. Давай Апокрифка просить у неё помощи, мол, помоги, дочка, движитель запустить, деталька там одна гавкнула. У тебя глазки пристальные, пальчики миниатюрные, как раз для тебя работёнка будет.
Ну, ты даёшь, дедуля, ответила ему герла-красавица. Не для того я грызла гранит науки, оканчивала разные оксфорды-кембриджи, что бы теперь белы ручки в мазуте марать.
Опять сидит печальный Апокрифка, а гипердвижок рядом валяется. Вокруг Природа вовсю старается, пташки свои голосовые данные афишируют, кузнечики скрипят жестяными бицепсами, а Апокрифке всё не весело.
Тут бежит по пустырю какой-то китаец, на зайца очень похожий - зубы передние выглядывают, глазки прищурены, а лицо, как женская ладошка.
Македонский даже слова ему не сказал, китайчик сам подошёл, гипердвижок внимательно понюхал, задумчиво в нём поковырялся, на поломанную детальку дунул, притулил к больному месту, и всё тут же волшебным образом срослось, пазики удивительно совпали, движок весело зафункционировал - можно было снова беспрепятственно бороздить просторы Вселенной. Молодец китаёза.
А деньги-то, крикнул ему вдогонку Апокрифка. Китайчик вернулся, денежку забрал и обратно убежал, наверное, размножаться.
Королева пчёл
Апокрифка Македонский приземлился на случайную планету, которой не было ни на одной звёздной карте.
Пел брачный хор птиц и сумасшедше цвели подсолнухи - целое море маленьких солнц. Из подсолнухов выплыла высокая Женщина в сарафане, с изогнутой лирой, прижатой к плоской груди.
Дедушка, Вы кого-то ищете, спросила Женщина, проводя пальцами по струнам и рождая звуки внеземной гармонии.
Да, ищу - внеземную цивилизацию. Вы случайно не видели.
Нет, но вы не отчаивайтесь, у нас редко кто бывает. Последним сюда приходил Ганнибал со своими непробиваемыми нумидийскими слонами.
Кокошник на голове Женщины состоял из роя клубящихся пчёл. Пчелиная семья суетилась, одни пчёлы прилетали, другие - улетали, так что высота кокошника и даже его форма непрерывно менялись.
В это время из травы вышел гибкий плавный лев, неся на своей спине маленького смуглого мальчика с кучерявой головой. Восседая, малец держал в руке пергаментный свиток и что-то вдохновенно записывал туда противно-скрипучим пером. Подойдя ближе, лев начал тереться о ноги Женщины и громко бархатно мурлыкать от мужской нежности.
А откуда у вас столько подсолнухов, спросил Апокрифка, улыбаясь в свою академическую бороду.
Триста слонов было у Ганнибала, ответила Женщина. Пройдя, они оставили после себя много невиданных растений. Подсолнухи у нас хорошо прижились. Женщина коснулась струн, и трансцендентная музыка вылилась из её перстов.
Моего папу в пух и прах разбили древние римляне, вдруг произнёс, сидящий на льве, малыш, оторвавшись от пергамента. Они его очень не любили и поэтому Ганнибал вынужден был нас бросить и бежать на другой конец Млечного пути.
Подлетая, пчёлы кормили мальчика маточным молочком. Мальчик же капризничал, вредничал и отмахивался от пчёл универсальным гусиным пером. Чтобы отвлечь его, Женщина взяла ребёнка на руки и дала ему свою акустическую лиру.
Когда она уносила его в подсолнухи, кучерявый малыш, бойко забряцал на лирическом инструменте. Мама, не ругай меня, но когда я вырасту - буду жить в прямолинейном Петербурге, подальше от назойливых древнеримских пчёл. И от африканских подсолнухов тоже.
Гибкий плавный лев, идя следом, скрылся за шеренгой солнцеподобных растений.
Вторая голова
Прилетел как-то Апокрифка в гости к старому другу, а друг уже изменился. Не узнать старого друга. Он купил вторую говорящую голову и стал верить всему, что та говорила.
Вторую голову ему продали дремучие гиперборейские купцы, чьи бороды пахли сырой нефтью, а лица были всегда красными от медовухи. Купцы приходили сюда с караванами груженых циклопов.
Вторая голова не имела разума, она была пустой и квадратной, но зато у неё был хорошо подвешенный язык. Она всё время рассказывала новости или пела суровый гиперборейский шансон, иногда правда, переходя на новую папуагвинейскую попсу.
Очень скоро старый друг бросил пить традиционную малиновую настойку, поскольку она делала его невнимательным и мешала правильно вкушать новости второй головы.
Потом он расстался со своей женой, немолодой уже монголо-татаркой, ибо та постоянно требовала к себе женского внимания и сердилась, когда муж целыми днями слушал вторую говорящую голову и любовался на прелести папуа новогвинейок.
Дальше старый друг перестал якшаться с закадычным кахетинским товарищем, поскольку кахетинец считал вторую голову брехухой и не понимал сурового гиперборейского шансона.
Надо сказать, что вторая голова очень любила геополитику и была большой квасной патриоткой. Она ни в коем случае не отвечала на вопросы, она просто вещала правду. Правду и ничего кроме правды. Правда снизошла на неё, как божий дар, раз и навсегда. Международная обстановка была любимой правдой второй головы.
Однажды, будучи в гостях, Апокрифка неожиданно проснулся среди ночи. Над ним, готовый к убийству, стоял старый друг с занесённым для удара месопотамским ножом. Апокрифка вскочил и побежал вон из гостей в одних подштанниках, к своей деревянной ракете. Старый друг бежал за ним, размахивая холодным оружием.
Ах ты, фашист македонский, орал старый друг. Я тебе покажу, как смоктать кровь из младенцев Великой Невиноватой Эллады.
Добежав, Апокрифка Македонский герметично захлопнулся в ракете, повернул ключ на старт и дал реактивной тяги.
Апокрифка в Афинах
В Афинах уже давно построили идеальное государство. Кто его построил, из чего построил и зачем - об этом история кокетливо умалчивает. Но факт есть факт - идеальное государство в Афинах имело место быть: в директорском кресле сменяли друг друга благообразные академики, физическим трудом занимались никелированные роботы. Шустрые эгейские ласточки и те были механическими, и не просто так порхали воздухом, а стригли его своими парикмахерскими принадлежностями, чтоб не зарастал.
Эх, хорошо. Прохаживаясь чистенькими улочками, удивлялся Апокрифка. Это тебе не Македония. И вдруг: ба-бах - кто-то заехал Апокрифке по голове. Аж искры выскочили и рассыпались вокруг него по земле, словно от электросварки.
Ты, чё, сука, не понял - деньги гони, пока кишки не выпустил. Это обращался к Апокрифке неприбранный мужичок с маленькой лазерной пушкой в руке. Не въезжаешь, что ли, кошелёк, говорю, на бочку.
А рядом птички щебечут, ласточки шныряют туда-сюда по парикмахерской своей нужде, со всех поверхностей пылинки сдувают роботы никелированные - красота. И воздух так и благоухает, так и благоухает.
Короче: отдал Апокрифка все свои сбережения этому негодяю с бластером. Все до последнего тугрика, до последней деревянной копеечки. А копил специально, что бы томик Платона приобрести, здесь в Афинах, говорили, книги - дешевле некуда. Самые дешёвые во всей подлунной Греции.
Невский проспект
Шёл Апокрифка по Невскому проспекту, а навстречу ему нос. Нос к носу они с носом столкнулись на Невском. "Хм" - подумал Апокрифка.
Согласитесь, странное это существо - нос. Очень странное, такое странное, что страннее некуда. Вроде бы и не инопланетянин, но и не человек однако. Правда, всё же более не инопланетянин, чем не человек. Одним словом - мистика, эзотерика, спиритуализм.
Хороший нос Апокрифке попался: знатный, отставно-майорский. Такие носы на Невском только и водятся. На Арбате же, скажем, или там на Крещатике, носы совсем иной конфигурации - не та форма будет. И содержание тоже.
Вынул нос носовой платочек и давай сморкаться в него попеременно ноздрями своими, вроде, как знаки Апокрифке подаёт, объясниться пытается. Но только Апокрифка ни в зуб ногой, всё никак Апокрифка не поймёт, о чём это нос ему так красноречиво сморкается.
Странный у этих носов язык - не русский совсем. Так и не украинский тоже, тарабарщина какая-то - чёрт его знает что, а не язык. Прости Господи, простуда какая-то, а не дар речи.
Конечно, надо было бы установить с носом разумный контакт, но ведь не пришелец же он, не брат по разуму, а так, глупая часть тела и ничего больше, что с ним возиться, умный контакт устанавливать - обойдётся.
"Бар-бар-бия керр-гуду" - сказал Апокрифка носу, и в перспективу улиц петербуржских преспокойно так проциркулировал, оставив своего собеседника с самим, что ни есть настоящим носом.
Да, много белых пятен на Земле, но самое белое из них - Невский проспект. Однозначно.
Ищу человека
Ищу человека. Вопиял Диоген, сидя на старинном астероиде.
Один раз в тридцать два года, пролетая поблизости от планеты, вопиял Диоген в охрипшее своё горло.
Ну, я человек. Ответствовал ему Апокрифка, случайно путешествуя недалеко. Ну, человек и человек - что из того.
Из-под заиндевелых ресниц недоверчиво так посмотрел Диоген. Волосы его покрылись инеем и усы с бородою тоже - зима на астероиде: всё дальше от солнца он отдалялся, согласно траектории вечного полёта своего в пространстве.
Диоген выдыхал облачка пара и замысловатыми шедевральными образами эти облачка пара выдыхались изо рта его: то абрис какого-то животного, то географический контур, а то ещё что-то.
Мужик, угости сигареткой - обратился он, наконец, к Апокрифке - Холодно.
Зуб на зуб у Диогена не попадал, громко клацал он своей вставной челюстью, но когда угостился стрельнутой сигареткой, блаженно расслабился в улыбке.
А, что, никак человека не найдёшь? Поинтересовался Апокрифка.
Да, куда там, так ни одного и не встретил за всю свою жизнь. Уверенно ответил ему Диоген, стекленея на морозе и постепенно становясь прозрачным.
Ну, ищи, ищи. Потирая нос вязаной космической варежкой, посоветовал ему Апокрифка.
Диоген постепенно становился мутным от дыма наполнявшего его стеклянную ёмкость. Он теперь не пар выдыхал, вместо пара стали изо рта его выдыхаться образы из дыма сигаретного. И всё странные образы оттуда выдыхались, и всё выдыхались оттуда образы сюриреальные.
Может я, действительно, не то совсем ищу и не в те поиски совсем пустился. В тёплой деревянной ракете Апокрифка сидел, кушал липовый чай из блюдечка, размышлял, и одновременно куда-то нёсся с околосветовой скоростью - ракета полыхала хвостом огнеперым.
Хроноприаты
Апокрифка, Апокрифка идёт. Прячьтесь все немедленно - и хроноприаты попрятались все немедленно.
Подумаешь хроноприаты - размышлял Апокрифка - разве это жизнь, какое там. Нет, не жизнь, а так - не кислое-не сладкое и посредине хвостик. Вот протоофриты - вот те да, те жизнь, настоящая. Почти. У них розовые лепесточки, они жужжат приятным образом и бородёнка у них, как у китайского мандарина.
А ещё лучше фритотропы - вот те точно, настоящая жизнь. Самая, что ни на есть. Но сказать о них Апокрифка ничего не мог, ибо скрытными они были очень - эти фритотропы. С настоящей жизнью всегда так - никто не видел, никто не знает, но в том, что она настоящая - не сомневаются.
Никто не видел фритотропов, а хроноприатов - всегда пожалуйста. А, кстати, где это они, попрятались что ли, или их съел кто-нибудь по недоразумению. Жаль, а я им кочерыжек принёс и вкусных банановых шкурок притарабанил
Не успел Апокрифка подумать об этом, как хроноприаты повыскакивали со своих потайных мест, и давай назойливо прыгать вокруг Апокрифки - просить, кто капустных кочерыжек, кто обезьяных шкурок от бананов. А Апокрифка, случаем воспользовавшись, хвать одного, хвать другого, а за ним - хвать третьего: кого за хвост, кого за хобот прихватил, а кого сцапал за единственный волосок размотавшийся. Так и нахватал целую охапку хроноприатов, одной левою рукой. Плёвое дело.
С хроноприатами вечно одно и то же. Никакой тебе гордости, тщеславия, никакой сокровенной тайны - разве это жизнь. Нет, не жизнь, разумеется.
Книги в траве
Трава шумела и шелестели книги, раскрытые на самом интереснои месте, и в этой траве позабытые. Просто веял ветер, здесь всегда так - редко когда прекращался ток струй воздушных.
Кто забыл вас, книги, кто вас, книги, читал и оставил на самом интересном месте распахнутыми? На Рехисе можно встать с краснознамённой зорькой, понадёжнее одеться, и выйти в пространство, где редко когда прекращается ток струй воздушных - выйти, побродить в траве и найти книгу какую-то.
Часто в траве книги находятся и всё каких-то авторов неизвестных. Многие так и живут - выходят в траву на поиски книг, как будто выходят на поиски грибов: понадёжнее одевшись с краснознамённой зорькою под ручку. Грибники умеют слушать траву, шелестящие книги слуха их достигают из самых отдалённых уголков пространства. ШШШШ - шумит ветер, перелистывает книги, траву перечитывает.
Ничего, подумал Апокрифка, не за горами уже зима, понавеет крохмального ежистого снега, в траве раскрытые книги престанут забываться и рехисяне перестанут за ними ходить, словно по грибы. Как по грибы за ними ходить будет нечего.
Тонкий Восток
Держи, держи карапета. Он у меня шпульку свистнул. Не своим тонюсеньким голосом завопил Апокрифка Македонский.
От Апокрифки, хлопая морщинистыми ушами, убегал бледно-зелёный карапет. В руке у карапета шпулька блестела. Совсем, как звёздочка, блестела шпулька в руке у карапета.
Все карапеты были нечистыми на руку, особенно бледно-зелёные. Ох, уж эти тонкости Востока, вавилоны разные, всякие антиохии. Приехал, называется, контакт установить. Эти карапеты всегда что-нибудь свистнут, как правило - шпульку. Уж больно шпульки им нравились: блестящие, пустотелые с красивыми овальными дырочками. Очень шпулька - удобная штучка. Потому и глаз на неё ложат карапеты всех цветом радуги.
Бежал карапет, хлопая ушами, а за ним Апокрифка бежал, пытаясь ухватить карапета за что-нибудь эдакое. Ну, как бежал: двигался в общем, но двигался достаточно быстренько для своего македонского возраста. Эх, жалко не было у карапета хвоста. Нос был, лоб был, чувство юмора тоже было, а хвоста, как назло, не было. Ну и карапеты пошли на Тонком Ближнем Востоке, не за что и ухватиться.
Далеко оторвался карапет от Апокрифки, а потом вдруг остановился посреди бегства, приложил шпульку дырочками ко рту, да, как дунет в неё - оттуда аж звук вырвался.
Ну, всё - свистнул. Не успел-таки Апокрифка, только зря бежал на старости лет. Да и шпульки жалко, хорошая шпулька была: свистящая. Блин, аж уши заложило.
Кнопка Атлантиды
Нужно было просто нажать кнопку. Чтобы мир этот спасти. Температура мира была повышенной и повышенным было мира этого кровяное давление - но не критическим, спасти мир этот ещё возможно было: нужно было только нажать кнопочку.
И мир был бы снова, в который уже раз, спасён. Целехоньким был бы.
Вознесённая рука Апокрифки замерла в воздухе, рука Апокрифки задумалась: нет, никто не мешал ей, она просто сомневалась.
Апокрифка увидел: красные, словно вареные, люди носились туда-сюда, вибрировали колонны архаичных храмов, позолота фасадов лущилась от жары, восхитительно изливались везувии.
Сомневалась как-то рука, как-то нервничала она: кто там, что там - люди? Ну, люди и что: плохонькие всё существа. Ну, и что, что погибнуть - ну погибнут, а потом снова возродятся, гуще прежнего. Знаю я их - живучее племя, неистребимое.
Рука вознесённая, сомнениями была полна и сомнениями был полон дедушка Апокрифка. Что он мог сказать руке своей вознесённой, как мог оправдать своё человечество перед ней, своё человеческое.
И вдруг мир лопнул, не выдержал; разлетелись во все стороны чёрного космоса краснофигурные люди, минотавры безмолвно ревели в вакууме и превращались в стекло единственные очи циклопов.
Тяжело ворочать судьбами мира, тяжело их ворошить. Как всегда: в открытом космосе было одиноко. Ничего, успокаивал себя Апокрифка, надевая скафандр. Надевая скафандр, слёзы он вытирал. Тишина-то какая, прямо мёртвая.
Космические персидские пираты
Поймали как-то Апокрифку космические персидские пираты. Правда и сам он виноват тоже, поскольку не соблюдал технику безопасности. Пиратов было много - целый народ. Батенька малосольный, вот влип очкарик, так влип. Всё, Гитлер мне капут.
Начали пираты Апокрифку грабить. Стоит Апокрифка Македонский, руки поднял, чтобы никому не мешать, а его грабят.
Грабили его пираты грабили, грабили-грабили, пока Апокрифка не утомился. Говорит пиратам: может, я сяду, а то ноги уже подгибаются от ваших грабежей бесконечных. Грабьте меня в сидячем положении, пожалуйста.
В это время один из пиратов нашёл у Апоркифки документ удостоверяющий его личность.
Ма-ке-до-нский? Ах ты чёрт, попался таки голубчик: не по-доброму и радостно загалдели космические пираты.
Слушайте, ребята, я не тот Македонский, что вам нужен, я другой совсем Македонский, честное слово. А тот Македонский, настоящий который, между нами говоря, сейчас в Акапулько купается, под звездой Арктура загорает, ваши персидские тугрики разбазаривает.
Поняли тогда космические персидские пираты, что это липовый Македнский и плюнули на Апокрифку. А сами погрузившись в межпланетное транспортное средство, быстренько улетели к звезде Арктура, помешать настоящему Македонскому транжирить награбленные у них азиатские сокровища.
Ахемениды, дикие людишки - что с них взять. Сокрушался дедушка Апокрифка, вытирая плевок. Тоже мне, хомо сапиенс называются, только карманы зря оборвали. Да и с Шуриком, как-то того... неудобно как-то получилось.
Хрещатик
По Хрещатику ходило ухо. И что-то напевало себе под нос - чепуху какую-то. На первый взгляд обыкновенное ухо, мало ли кто по Хрещатику шастает. Правда это ухо было не простым, было это ухо - ухом чёрта, никак не иначе, может даже самого Дидька Лысого ухо было.
Надо сказать, что на белом свете всякие черти случаются, но самые бессовестные - на Хрещатике водились. Здесь их была тьма, здесь им было хорошо, Гуляй Поле здесь им было. Иной раз какое-то ухо оторвётся от личности чёрта и давай по Киеву автономно разгуливать, то на Горку Владимирскую пойдёт, то низкий Подол проведает, то завеется на Андреевский узвоз.
Ухо не петь должно, уху по рангу слушать положено: скажет внимательный читатель и будет совершенно прав. Вот и Апокрифка тоже так подумал, вояжируя по Хрещатику. Много я ушей повидал, разные были уши в моей жизни, но уши чёрта, это чёрт его знает, что такое, а не уши.
И ещё: никогда не разговаривайте с ухом, последнее это дело с ухом балакать. И не приведи вас Господь установить с этим ухом контакт. Каждый в Киеве знает, что ухо чёрта хитрее любого иудея будет - обязательно обдурит. По любэ.
Да и что с ними контакт-то устанавливать: ухо ведь не нос, хоть и часть тела, но какая-то уж совершенно несерьёзная. Нос, он посолиднее будет, посущественней, а ухо - сплошное недоразумение, а не часть тела. К тому же, кто горит желанием с нечистой силой дело иметь - никто. Нечистая сила, она и в Африке - нечистая.
Это тебе не Невский - подумал Апокрифка - По Невскому носы, словно статские советники циркулируют: семечки не щёлкают, бескультурной шелухою не плюются.
А наше знакомое ухо, тем временем, Бессарабку шерстило, к салу принюхивалось, да щипало молодиц за их полусферические прелести. Безобразничало ухо, одним словом, учиняло "шкандаль" в общественном месте, провоцировало людей на всякую раздражительную реакцию. Вот и устанавливай с таким контакт.
Да, это тебе не Невский, согласился с собой Апокрифка, да и как тут с собой не согласишься. Не Невский, действительно.
Полишизия
Полишизия опять, подумал Апокрифка, сквозь вой пронзительный сирены. Надо спешить, и Апокрифка ворвался в навигационную рубку, шлёпая глупыми босыми ногами.
Взяв важную толстощёкую Библию, он начало послушно бормотать святое писание и класть на себя перстами крест животворящий. Во имя отца, сына и духа святого. Аминь.
Но полишизия быстро росла; развивалась быстро полишизия и уже краешком своим достигала она деревянной ракеты Апокрифки и щекотала дедушке голые и чувствительные его пятки.
Тогда Апокрифка ухватился за "Начала" Эвклида и начал добросовестно штудировать труд древнегреческого геометра, в надежде, что полишизия опешит, испугается и невинную ракету его перестанет, наконец, третировать.
Щекотно было, ноги постепенно становились смешными - не отставала от Апокрифки полишизия, всё вибрировала своею кромкою, бахромою всё шебуршала. Ах ты, батенька малосольный. Ну, что ты будешь делать - заколебала.
Уцепился Апокрифка тогда за другую книгу, толще Библии эта книга была, и начал оттуда шипеть заклинания алхимические, сплёвывать то через левое плечо, то - через плечо правое, стучать костяшками пальцев по хорошо высохшему в космосе, левантийскому дереву и время от времени лобызать заповедную африканскую косточку амулета.
Ну, что там? Тишина какая-то. Кажется всё, пронесло: осела полишизия, осунулась, урезонилась восвояси - можно теперь идти спать спокойно.
Апокрифкино прошлое
А почему бы тебе не женится, предлагали нашему Апокрифке добрейшие люди, знающие жизнь, как свои пять пальцев.
Апокрифка Македонский улыбался лысыми своими дёснами: где уж мне с женщиной да без зубов воевать. Но когда все гости расходились, он доставал расшитый кисет, вылепливал из газетного лоскута козью ножку и погружался в мохнатые химеры дыма - воспоминания.
Тогда можна было подойти к дедушке Апокрифке, провести пред лицом его ладонью, в непосредственной близости от шершавого носа, а в ответ - ноль внимания. И где он тогда был и в каких сферах витал, какими эфирами был овеваем - никто не знал доподлинно. Но если в это время, подобно мальчишке какому-то, ухватить дедушку за сивый ус и дёрнуть его, что есть мальчишеской силы, то Апокрифка Македонский вдруг выныривал из своего прошлого и выныривал он оттуда во времена настоящие - неуклюжий и охающий.
Не успевала козья ножка истлеть даже до половины, как он оказывался среди нас: живёхенький и невредимый.
Тогда Апокрифка почмакивал своим ртом беззубым и с новой силой затягивался смердючим самосадом - цигарка в пальцах его аж шкварчала. Что не говори, а не создана женщина для поиска внеземной цивилизации. Не её это, неа - не её.
Александрийская библиотека
Хорошенько покумекав, сел Апокрифка в ракету свою деревянную и полетел в Александрийскую библиотеку. Если уж там нет представителей иных цивилизаций, подумывал Апокрифка на лету, то тогда уж и не знаю.
Александрийская библиотека расширялась рядом и занимала всю параллельную Вселенную. Стеллажи с книгами, уходили вдаль ровненькими прямыми линиями, теряясь в перспективе бесконечности. В этой Вселенной не было пылевых туманностей, и поэтому на книги не оседала астрономическая пыль веков.
Сражу же при входе Апокрифку встретило некое человекоподобное существо в очках.
Вы случайно не гуманоид - поинтересовался Апокрифка у существа, предчувствуя, наконец, долгожданный контакт.
Что?? Очкарик ко всему оказался глуховатым. Ничего страшного, подумал Апокрифка, можно установить контакт и на более высоком акустическом уровне.
Говорю: вы не брат по разуму, случайно - повторился дедушка Македонский.
Библиотекарь я, а не брат по разуму.
Ясненько. Огорчённо пробормотал Апокрифка и понёсся библиотекою дальше в поисках гуманоидов посообразительней. Долго скитался между стеллажами Апокрифка, очень долго, может даже целый месяц, аж до самого праздника Троицы не находил себе места, но так ни кого и не встретил - ни единой умной души. А стеллажи с книгами всё не кончались, а стеллажей с книгами стаяла впереди ещё целая вечность.
Конечно, Вселенная Александрийской библиотеки немного меньше нашей обычной житейской Вселенной, но тоже, я вам скажу, вещь немаленькая - бесконечность ещё та. Хотел было Апокрифка вернуться обратно к библиотекарю, да только, как его вновь отыщешь: далеко отошёл Македонский вглубь библиотеки, на несколько парсеков, наверное - аж ноги гудели.
Фу-у, еле выход отыскал - пожаловался Апокрифка своему коту Котофеевичу, придя домой - столько книг вл Вселенной, батенька малосольный, и никого кто бы их читал. Там только одни библиотекари и водятся.
Анамезон
Однажды Апокрифка забыл заправить свою ракету и вот посредине космоса ракета вдруг заглохла - анамезон кончился. Что делать? Ракета летит по инерции и ни туда ею не пошевелить, ни сюда - как вкопанная летит. Прямолинейно и равномерно. Батенька малосольный, вот влип, так влип.
До созвездия Козы оставалось далеко, до Альдобарана - значительно ближе, но всё равно было не долететь - ракета-то непослушная. Придумал Апокрифка руководить ракетой, выбрасывая в форточку иллюминатора всякие вещи ненужные.
Вещи носили реактивный характер и немного помогали, правда, вот беда - быстро закончились. Сперва ненужные, а потом и нужные закончились.
Делать было нечего, и Апокрифка надев тёплый шерстяной скафандр, вышел в абсолютную пустоту просить милостыню. Юрия Гагарина ради и всех святых равноапостольных космонавтов, подайте, пожалуйста, горючего, долететь до близлежащего Альдобарана.
Пролетела одна ракета - даже не притормозила. Пролетела другая - тоже ноль внимания, третья - специально облетела Апокрифку десятою дорогой, чтобы не видеть его с протянутой рукой. Хоть бери до Альдобарана пешком иди.
Было б совсем плохо, если бы не НЛО, которое тут недалеко по своим надобностям шмыгало. Из тарелки летающей вышло непостижимое существо и предложило дедушке Апокрифке ракетного топлива накапать.
Пока анамезон переливали из неопознанного объекта, Апокрифка погуторил с этим существом о том да о сём. Рассказал ему парочку заросших анекдотов, стрельнул ядрёную внеземную цигарку, поинтересовался международной обстановкой в этом секторе Мироздания. После чего они с существом тепло пожали друг другу передние конечности, и тарелка быстро юркнула дальше, бороздить необозримые просторы континуума. Только её и видели.
Апокрифка стоял меж звёзд, почёсывая себе затылок: стоп, что-то тут не того, не так что-то. Что-то я, всё-таки, упустил. А что именно - хрен его знает.
Чучамча
В джунглях Мамамунии пахло керосином и чесноком, душно было в джунглях Мамамунии и звуками всевозможными были они полны: что-то свистело, хрипело, шепталось, постанывало.
У дедушки Апокрифки была сломана нога и начинали гнить раны. Апокрифка отполз от места аварии и потерял сознание: чучамча накрыл его толстыми листьями бабуньяхи.
Целебные травы вынухивал чучамча и приносил их Апокрифке: кровотечение скоро остановилось, и заживать начали раны - чучамча хлопал себя по дремучим бокам от удовольствия.
Страшнее всего было ночью: многозубые целифаиты и киклициды выходили во тьму поесть мяса, они шли на многообещающий запах Апокрифки. Клокоча носоглоткой, чучамча бросался на незваных гостей. Небольшой, лохматый - храбрецом он оказался - этот чучамча. Доставалось и ему от острого пазура и шипа ядовитого.
С тела Апокрифки обрывал чучамча назойливых паразитов и, бросая себе в пасть, сжёвывал эту гадость. Приносил он дедушке и мучнистые плоды айфолии и кисловатую облихипу приносил и был очень доволен, когда дедушка кушал.
Когда за Апокрифкой прилетели купцы из Сиракуз, чучамча деловито прыгал по лагерю людей и всё что-то недовольно ворчал в свою носоглотку. В вихре воздушных токов он стоял, взлохмаченный и какой-то горбатый, наблюдая старт огнедышащей сиракузской ракеты. Прощаясь, дедушка Апокрифка приложил свою пятерню к стеклу иллюминатора.
Следующей ночью всё решилось: целифаиты и киклициды бурно загрызли нашего чучамчу - он не сопротивлялся совсем, говорят: разочаровался в жизни.
Планета Цхи-Цхи
Сдал как-то Апокрифка свою ракету плотникам на капитальный ремонт, а сам чартерным рейсом на планету Цхи-Цхи прилетел - развеяться и на цхи-цхиян посмотреть. Получил дедушка свой багаж в багажном отделении, открыл его, а там - инопланетянин мёртвый лежит, калачиком свернулся. Потрогал его Апокрифка за хоботок - ну, точно, сдох уже.
Вот те на: ищешь-ищешь брата по разуму, а ему хоть бы хны, он себе мёртвым в чемодане моём отдыхает.
Закрыл Апокрифка чемодан - что делать? Ведь никто не поверит, что представитель иной цивилизации в твой багаж по ошибке попал - скажут, укокошил разумного брата. Установил контакт, да и пришиб на радостях.