...Его мысли ложились на бумагу плотным увесистым слоем. Он всегда писал с нажимом, практически без наклона, быстро, пользуясь излюбленной капиллярной черной ручкой "Чойс". Пока раскрутка О.Брайена началась неплохо - газеты, телевидение, радио завели необходимый стартовый ажиотаж. "Нужен ли нам Президент от Образования?" - кричащий яркий заголовок. "Нил О.Брайен: я верю в свой народ!" - еще лучше. Но это только начало, дебют. Выражаясь языком шахматиста, предстоял тяжелый нервный миттельшпиль...
Когда через пару дней Эдгар решил, что он готов, то посетил отель "Космос" на Коннель-стрит, про который ему говорил Уильям Стэмптон. Это было днем, после трех часов. Две лекции, проведенные сегодня для студентов, не слишком его утомили. Большущий презентабельный отель-гигант возвышался над другими зданиями с некоторой ленивой надменностью. Здесь было 18 этажей, посредине горела неоновая надпись К О С М О С, вокруг нее мелькали разные цветастые картинки. В остальном же расцветка здания была выдержана в солидных темно-коричневых тонах. Эдгар слышал, что "КОСМОС" был элитным отелем, в котором проживали многие именитые и богатые иностранцы, гости города, в свое время останавливался сам Президент. Войдя вовнутрь, Мэйли первым делом спросил у усатого метрдотеля, есть ли в 79-й мистер Стэмптон. Тот спросил "Вы Эдгар Мэйли?" и, получив утвердительный ответ, почтительно сказал "Вас ожидают". Эдгар подумал, что он, собственно, должен удивиться, но почему-то это чувство не возникало. Стэмптон держит свое слово. Поднявшись на лифте и пройдя по коридору направо, он оказался перед 79-м и постучал. "прошу вас," - услышал он из-за двери тихий мягкий баритон Уильяма. Эдгар толкнул дверь, вошел и увидел большую комнату, в которой поражало обилие хрусталя, керамических поделок, деревянных статуэток и вообще всякой всячины. Впрочем, из-за этого комната не выглядела загроможденной, напротив, все это вписывалось в интерьер с какой-то арифметической точностью. У левой стены находился широкий книжный шкаф и камин, у правой - дорогой сервант и журнальный столик. Левый дальний угол был задрапирован еще одной занавесочкой, только темного цвета. Сам хозяин полусидел-полулежал в кресле, ближе к центру комнаты, напротив окна в широком халате до самых пят и с улыбкой рассматривал Эдгара. "Добрый день, мистер Стэмптон!" "Зовите меня просто Уильям, садитесь." - Стэмптон показал на небольшой диванчик как раз напротив своего кресла, кожаный, коричневого цвета. Эдгар сел, предварительно обменявшись традиционным рукопожатием. Они теперь находились примерно на одном уровне, в нескольких метрах пространства. Уильям, закинув ногу на ногу, молча внимательно изучал его своим серым непроницаемым взглядом. Эдгар одарил его обаятельной улыбкой и соединив руки между собой, опустил их на колени. Поза спокойствия номер один. "Итак, как вы расцениваете наши дела?" - прервал тишину Стэмптон. Его голос журчал, словно отдаленный ручеек. Думаю, все идет нормально. Во всяком случае пока. Но понадобится хороший запас идей и прочности, когда первая волна интереса схлынет." "И что для этого нужно?" "Во-первых, разумеется, деньги..." "Деньги - это не проблема," - сухо сказал Стэмптон. - "Они будут тогда, когда нужно и столько, сколько нужно." "В таком случае," - Эдгар невозмутимо повел плечами, - "я думаю, что у меня есть несколько соображений, как у социолога и избирателя, по поводу того, как нам следует повести эту кампанию. Если, конечно, мы хотим добиться успеха," - теперь уже Эдгар внимательно посмотрел на Стэмптона. Тот не повел бровью, сохранив вальяжно-расслабленное выражение лица. "Для нас нет ничего более важного, чем нынешний успех. Я внимательно слушаю вас, Эдгар."
Мэйли в течении двадцати минут поведал ему свои идеи, почти не глядя на их письменные копии, а в заключение протянул их Уильяму. Они, эти идеи, пришли ему в голову еще тогда, в кабинете О.Брайена, но он также склонен был полагать, что их основа была заложена ранее, во время его непроизвольных жизненных наблюдений. Поскольку Эдгар (О.Брайен, вероятно, удивился бы, узнав это) всегда с интересом следил за событиями на политической арене, исподволь анализируя их своим острым умом. Его притягивала эта сфера, ведь он был историком и социологом, а самая важная история всегда творится сегодня, сейчас. Стэмптон слушал, не перебивая, слегка постукивая тонкими пальцами правой руки по костяшкам левой. Он даже не взглянул на бумаги, отложив их в сторону, на стоящий сзади кресла столик.
"Прекрасно. Просто превосходно," - сказал он, и Эдгар ощутил, как в его груди взорвалась маленькая вспышка торжества. - "Мы в вас не ошиблись. Теперь у нас есть готовая стратегия успеха. Что касается ваших конкретных предложений, то мы начнем осуществлять их, начиная с сегодняшнего дня. Вы будете контролировать их реализацию, с радостью поручаю вам эту часть работы. Президент должным образом оценит ваши инициативы." И, помедлив, Стэмптон неожиданно спросил с легкой иронией: "А вы бы сами не хотели стать Президентом, Эдгар?"
На секунду Мэйли показалось, что Уильям проник в саму суть его мыслей, обнажил его, как черепаху, перевернутую на панцирь и беспомощно вращающую лапками, но почти сразу же это ощущение прошло. Это был обычный вопрос из области, когда тебе закидывают удочку и хотят, чтоб ты заглотил наживку. Он привык обходить такое стороной, как горнолыжник, огибая препятствия. Эдгар прямо-таки расцвел улыбкой и сказал: "О, я думаю, у каждого из нас есть такие желания. Но нас много, а Президент только один! Приходится смириться. Недавно я объяснял нечто подобное своим студентам касательно привилегированных вакансий." "Да, да, вы правы," - живо воскликнул Уильям. - "Хотят многие, но может лишь один, такая незадача. Наш Президент - избранный. А избирает его - народ..." - и, скорчив скорбную гримасу, он захохотал, откинув назад голову. Эдгар, озадаченный этим взрывом веселья, молчал. "И вы думаете, что наш Ричардсон - избранный?" - вдруг резко спросил Стэмптон, прерывая смех. "Я думаю, у него есть право остаться на своем посту," - уклончиво ответил Эдгар. "А Нил О.Брайен? Он мог бы, в принципе, стать Президентом?" - загадочно улыбаясь, спросил Уильям. "Не исключено, шансы есть," - спокойно сказал Эдгар. Про себя он, честно говоря, думал, что Президент из Нила был бы никудышний - при своей впечатляющей внешности ему не хватает непреклонности, воли, твердости, он слишком мягок, и это вполне может прочувствовать избиратель при боле близком общении с ним. Но какое все это имеет значение, если в задачу Нила входит совсем другое - просто набрать побольше голосов, а затем умело "скинуть" их нынешнему Президенту? Это может и должно получиться.
"Шансы всегда есть," - несколько насмешливо заявил Стэмптон. - "Впрочем, все верно, это гадание на кофейной гуще," - и он снова продолжительным изучающим взглядом вперился в Эдгара. Тому стало чуть неуютно под этим холодным немигающим взором, и он, стремясь разрядить обстановку, рассмеялся и сказал: "Все, что не делается, делается к лучшему. Ведь так?" "В большинстве случаев - безусловно тек. Но есть и исключения..." - без тени улыбки ответил Стэмптон. Затем он элегантно потянулся в кресле, поменял положение ног, зевнул и сказал: "С делами мы разобрались. Задачи ясны, и они будут выполняться. Самое необходимое," - выразительно произнес Уильям, слегка дернув щекой, - "вы получите непосредственно у Дика. С ним же будете отныне согласовывать дальнейшие планы и действия. У нас будет четкое разделение вопросов - Вы займетесь своим, Дик своим, Нил, соответственно, тоже своей частью. Это разумно." Казалось, он хочет добавить что-то еще, но вместо этого Уильям сменил тему: "Да, между прочим: помнится, я обещал познакомить вас с найденными рукописями Блаженного? К сожалению, мне их еще не привезли. Зайдите ко мне через пару недель, мы немного побеседуем о делах, а заодно сделаете для себя несколько открытий. К тому времени они обязательно появятся, я имею в виду рукописи. Я тоже немного увлекаюсь историей, как вы видите," - он обвел руками свою комнату, заполненную всякими статуэтками и антикварными вещицами, размещенными где угодно: на шкафах, в шкафах, на столиках, трюмо, даже на мягком, застеленном ковром с восточным орнаментом полу, - "правда, я больше коллекционер, нежели знаток. Горжусь своими маленькими находками. Некоторые из них весьма ценны. Например, эти маленькие фигурки гауа (он указал направо, где из-за стекла книжного шкафа выглядывало несколько уродливых кривоногих деревянных идолов) мне привезли также из Африки. Тамошние жители верят, что они помогают в их магических ритуалах. Но больше я горжусь вот этим (он указал в дальний левый угол, где на подставке стояла довольно бесформенная каменная скульптурка, изображающая лицо демона) - довольно древняя вещь из Месопотамии, периода... Стэмптон, наморщив лицо, защелкал пальцами, пытаясь припомнить...
- Шумеро-вавилонский, - подсказал Эдгар.
- Точно. Эта замечательная скульптура древнего мастера изображает самого Нергала, шумерского бога умерших, обладающего страшной священной силой. Вы представляете, дорогой Эдгар, сколько времени этой реликвии? Сколько знания и человеческой боли она впитала с тех времен? - в тихом приятном голосе Стэмптона промелькнули нотки восторга. Он провел рукой по лицу, словно стараясь стереть невольно проявившиеся эмоции.
- А это, если не ошибаюсь, Аттис? - спросил Эдгар, указывая на правую стену, которую украшали несколько картин, и среди них одна, привлекшая его внимание, уже пожелтевшая от времени. На ней молодой юноша с выражением дикой радости на приподнятом к небу лице, сжимал в руки свой окровавленный фаллос, а вокруг него в каком-то танце прыгали маленькие косматые существа, похожие на сатиров и слизывали с земли его кровь. На заднем плане виднелась женщина неземной красоты с жесткими и даже жестокими чертами, сжимающая левой рукой свой оголенный сосок.
- Да, вы правы, это Аттис, безумный бог скопцов, - улыбаясь, подтвердил Уильям, - Бессердечная Кибела собирает свой урожай. Картина неизвестного художника, но написана очень талантливо. Как вы видите, у меня есть кое-что занятное, хотя в основном это мелочи. У меня мало времени, чтобы профессионально заниматься такими вещами.
- Вы все их возите с собой? - задал вопрос Эдгар, невольно осматриваясь по сторонам.
- Представьте себе. Мою маленькую коллекцию и книги я специально заказал из Нью-Йорка, где я ранее работал. Это не так сложно. - Уильям высоко поднял брови, как бы говоря, что для него вообще нет ничего особенно сложного. Эдгар пробежался взглядом по стеллажам и обнаружил много трудов философов и историков прошлого: Тит Флавий, Тацит, Геродот, Аристотель, Платон, Тициан, Аристарх Самосский, Августин Блаженный... Очень приличная библиотека. - Я собираюсь задержаться здесь в Луисвилле, по крайней мере на некоторое время, пока... наши планы не осуществятся. Я думаю, мне здесь понравится, - неожиданно он подмигнул Эдгару и мягко, мелодично рассмеялся, Эдгар невольно присоединился. Смех Уильяма довольно приятен и заразителен, особенно иногда, отметил он. - Хотя хорошо обычно там, где нас нет, верно?
- Пожалуй, - согласился Эдгар, приподнимаясь со своего нагретого удобного места на диванчике, почувствовав, что аудиенция подошла к концу. - Надеюсь, вы оцените достоинства нашего города.
- О, я в этом просто не сомневаюсь! - воскликнул Стэмптон, пожимая на прощание его руку своей прохладной гибкой рукой. При этом он не счел необходимым даже сделать попытку приподняться, очевидно, находя свое место хозяина идеальным. - Как сказал бы поэт, время течет здесь медленно и сладко, словно патока.
Эдгар направился к выходу, но уже в дверях Стэмптон остановил его:
- Да, еще...
- Да? - Мэйли снова развернулся к нему лицом. Отсюда. в своем долгополом арабском халатике (не хватало разве что тюрбана), с ленивой раскованной позой он сильно смахивал на какого-то мелкого божка.
- Я хотел вас спросить... В вашей лекции, на которой я присутствовал, вы упомянули имя Уицраил. Не напомните, что оно означает?
- Разумеется, - ответил Эдгар. - Это как раз из Августина, его "Град божий". Так он называл ангела, отказавшегося от Бога и ставшего Антихристом, воплощением тьмы.
- Правда? Звучит зловеще, - задумчиво произнес Уильям, слегка покачиваясь в кресле. - Уицраил. А вообще красивое имя, не находите?
Поразмыслив несколько секунд, Эдгар честно ответил:
- Да, достаточно красивое. Благозвучное.
- И гордое. Спасибо, что напомнили, не смею дольше вас задерживать.
- До свидания.
Эдгар вышел и аккуратно притворил за собой дверь.
Оставшись один, не меняя позы, Уильям шепотом отчетливо проговорил по слогам в пустоту, словно процеживая: "У-иц-ра-ил... Ан-ти-христ... Просто превосходно." На его лице играла легкая улыбка, которую можно было бы назвать благодушной, если бы не жесткий колючий взгляд серых глаз, сосредоточенно смотрящих в никуда.
Уже выходя на улицу, Эдгар подумал, что Стэмптон достаточно странный субъект, хотя не лишенный своеобразного обаяния. Оригинал, циник, лишних разговоров не любит, и хотя порой пускается беседовать на отвлеченные темы, но, очевидно, делает это с какой-то своей скрытой целью или целями. Чувствуется выучка агента ФБР. И еще не покидало ощущение, неоправданное ощущение, что они прежде были знакомы, до этого всего. Чертово дежа вю. теперь, после разговора с Уильямом у него немного болела голова в районе затылка. Свежий воздух весьма кстати, а то он там в своих апартаментах позадергивал все занавески, будто в фотостудии. Впрочем, это все пустяки. Главное, дело продвигается быстро и успешно. Его план принят. Уже можно практически не сомневаться, что он, Эдгар, сумеет разыграть здесь верную карту и получить свою выгоду, выжать максимум из этого рискованного "проекта". А это главное - как бы оно все там ни сложилось...
Эту ночь Эдгар впервые провел с Дженни, у нее дома. Событие назревало долго (так им казалось - на самом деле всего полторы недели), и оно не встретило сопротивления со стороны Дженни. Не говоря уже об Эдгаре. Почему сегодня? А какая разница? Это могло случиться завтра, послезавтра, послевчера... Когда люди действительно любят друг друга, дело не в постели, а в чувствах, которые они носят в своей груди. Постель - только средство их проявления. Радость сближения. Когда Эдгар вошел в Дженни, новое, ни с чем не сравнимое счастье, которое нельзя описать словами, охватило их обоих. Это была ИХ ночь, и этим все сказано. Не было разочарований и горечи непонимания, были жаркие поцелуи и бурные непрекращающиеся объятия любящих тел. Перо умолкает, бессильное отразить истинную силя и красоту ЛЮБВИ. Предоставим это сделать пытливому воображению читателя...
Полли Мэйли всю ночь снились какие-то кошмары.
Большая политика - большая игра. Обычно тот, кто больше знает, лучше владеет ситуацией. Ситуацию в стране, которая сложилась за пять с лишним месяцев до президентских выборов, оценивали все, кому было не лень - от уличного бомжа до респектабельного эксперта по вопросам имиджмейкерства - но подавляющее большинство видело лишь вершину айсберга, не подозревая о впечатляющей глубине той части, что находилась под водой, скрытая от всеобщего обозрения.
Нынешний "позорный" президент, "битый турками" демократ Ричардсон, ушел в спасительную тень, где дожидался своего часа. Его оппонент-консерватор, главный претендент на пост Ричардсона Роберт Картер, заранее предвкушая свою, казалось, неизбежную победу (его сегодняшний рейтинг достигал 50%), снисходительно отнесся к появлению группы мелких независимых кандидатов, в том числе профессора Нила О.Брайена. Картер даже не стремился вступать с ними в какие-либо дебаты, игнорируя "мышек-норушек", как он называл их в частных беседах. Эти выдвижения его команда, состоящая на 90% из умудренных опытом профессионалов, сочла лишь очередным явным признаком декаданса режима Ричардсона. Мол, полное отсутствие ярких личностей, способных оспаривать власть - не то, что в прежние годы. Консерваторы всегда умело манипулировали двумя вещами: а) ностальгией б) национальной гордостью. Плюс неизменное искусство демагогии, спрос на которую среди американцев снова значительно возрос - когда желудки сыты, органами удовольствия становятся уши. Америка жила хорошо - уже десять лет. С момента полного покорения Балкан. Борьба за Олимп теперь превратилась в большое театрализованное шоу, когда избиратели прекрасно знают, что кого бы они не выбрали, хуже жить они не станут. Нужно быть полным ослом, чтобы разрушить американскую финансовую систему, которая сложилась исторически и работала сама по себе, принося доход. Значит, выбирать можно не за деловые качества и способности, а за человеческие, ставить крестик в графе того, кто ближе тебе, как личность. Если он, конечно, играет по правилам - имеет четкую программу, морально чистоплотен, не имеет порочащих фактов и связей в биографии и говорит, что любит Америку. Роберт Картер идеально подходил по всем этим критериям, кроме того он давно был на виду и вел себя умеренно активно, не надоедая, но и не давая о себе забыть. "Он будет хорошим Президентом," - 50% опрошенных имели веские основания, чтобы утверждать подобное. По крайней мере, так им казалось, этим свято блюдущим честь своей великой нации американцам.
Пять месяцев с небольшим. Что может измениться за этот период? По правде сказать, Картер и его люди практически не задавались этим вопросом. Недаром они были консерваторами, консерваторами до мозга костей.
Однако, несмотря на то, что дела, таким образом, у Нила О.Брайена складывались совсем неплохо, сам он чувствовал себя последние недели две довольно неуютно, не в своей тарелке. И это не было связано с возложенной на него ответственностью. Какая-то неприятная тяжесть давила на его сердце, а нервы были неоправданно напряжены, словно в ожидании важного события. Гигант всегда отличался отменным здоровьем, но сейчас бодрость духа покинула его, он плохо спал и ему часто снились кошмары. Обычно он забывал их наутро, но один из них хорошо запомнился ему, вероятно, из-за совершенной нелепости и того ужаса, который он испытал. Он был на какой-то лужайке, вроде бы в лесу, солнечный свет был с каким-то мрачновато-зеленым оттенком. По-видимому, он вышел сюда в поисках чего-то... возможно, выхода? Вокруг прыгали животные, похожие на оленей, но очень лохматые, а прямо перед собой, в нескольких метрах он увидел двоих низеньких... людей, переодетых в толстые, наверное, набитые изнутри овечьи шкуры. Коротышки терлись друг о друга, будто в танце, затем один нагнулся к другому, раскрыл рот, в котором блеснули большие кривые зубы и укусил того в бок, вырвав значительный кусок шерсти (мяса?). Неожиданно из того места потекла черно-красная густая кровь, но укушенный только блаженно улыбался, чуть покачиваясь в своей полусогнутой пояснице. Тот второй укусил еще, и еще - и новые безобразные раны возникли в овечьей шкуре, кровь забила фонтаном. Затем маленький зубастый коротышка повернул к нему, Нилу, свое окровавленное сморщенное лицо; его глаза превратились в узенькие щелочки, рот растянулся в кривой улыбке, и он вдруг сказал очень громким толстым басом, низко прогудел, словно в испорченный мегафон: "УЧЕ-БАНИ-ЛОФТ! МЕЙГЕР!!!" и выплюнул на землю слизистый сгусток, на секунду Нилу показалось, что это пережеванное человеческое сердце. Его насквозь пронзила холодная стрела ужаса, он задрожал тогда, во сне, а когда он отвел взгляд от смеющегося красного рта коротышки и глянул вниз, то увидел, что по его ногам живым клубком взбираются змеи, вытягивая к нему тупые раздвоенные морды. Он будто окаменел, не мог даже закричать... ощутил, что внутри его что-то умирает, разваливается на куски, захрипел, и... проснулся. Он был весь в поту. На часах была половина четвертого. Нил больше не ложился спать в ту ночь. Это было четыре дня назад.
Нил посетовал на свое самочувствие Эдгару: "Что-то неладное со мной, не пойму отчего. Мрачно на душе, как в темном погребе. Все надоело к чертовой матери. Еле справляюсь с собой. А тут еще эта кампания, не знаю, как дотяну. Такой груз на себе повесил на старости лет. Хочу в отпуск, хотя бы на время." Эдгар, как мог, постарался успокоить обычно неунывающего Геркулеса, и не столько из дружеских чувств (хотя и испытывал к ирландцу определенную симпатию), сколько потому, что прекрасно понимал: без О.Брайена все сорвется, а значит растают, как дым, надежды на высокие доходы и высокое положение в обществе. Уйдут впустую его идеи и задумки. Эдгар уже получил у Дика "самое необходимое" - тысячу премиальных долларов, десять тысяч на рабочие цели и группу исполнителей под свое руководство. Совсем неплохо - для начала. Эдгар начинал теперь понимать, что же такое РЕАЛЬНАЯ власть, когда ля осуществления твоих интересов можно снести горы, и все это будет оправданно. Дело в масштабах. Он обладал сейчас куда более высокими полномочиями, чем было ранее. Одно дело - преподаватель, пусть один из высших чинов Комитета, и другое - заместитель руководителя избирательной кампании от Луисвилльского национального университета. Так теперь называлась его должность. Похоже, настало его время проявлять себя. И он вовсе не хотел, чтобы все это сошло на нет.
Эдгар не принял всерьез сетования Нила на депрессию. Мало ли, у всех бывает, через пару дней пройдет. Да и как вообще может жаловаться человек, разом обретший такую высокую честь - быть Лидером? Наверное, Нил просто еще не вошел в новый для него ритм жизни - теперь ему нужно было часто общаться с прессой, выступать, разъезжать по городам, практически оставив в стороне преподавательскую деятельность. Лишь изредка Нил проводил показательные лекции, которые во многом были рассчитаны на публику: вот он, президент-активист. Хотя график еще не был слишком напряженным, дальше будет больше. Нил привыкнет, говорил себе Эдгар, даже не подозревая, как сильно он ошибается.
О.Брайен теперь часто приходил отдыхать в университетский сад. Там ему становилось легче, наедине с природой. Там было хорошо. Даже дома - жена, дети (19-летняя белокурая красавица Софи и 8-летний Карел, названные по имени чешского писателя прошлого века - Карела Чапека, любимого автора Нила) - не обратили особого внимания на его упадническое состояние. Они гордились своим мужем и отцом, ставшим вдруг таким знаменитым, глядящим на них с телеэкранов и плакатов, и даже не допускали мысли, что ему может быть сейчас плохо. Они смотрели сквозь розовые очки восторга, когда сказка вдруг творится на твоих глазах. А Нил не прилагал никаких усилий, чтобы они заметили, что с ним что-то не то. Он тоже верил, что это пройдет. Оно прошло. Но страшным, жестоким образом, тем вечером, заставившим содрогнуться всю страну...
Теплым солнечным днем 5 апреля Нил О.Брайен не без оснований решил задержаться и отдохнуть в университетском саду после проведенной им лекции, одной из немногих. Он чувствовал себя страшно уставшим, словно человек, несущий на себе какой-то изнурительно тяжелый груз, придавливающий его к земле. Мир казался для него выцветшим, потерявшим краски. Но этот сад успокаивал его, давал ему силу. Для него очень много значил тут каждый кустик, каждое деревце, каждый цветок. В глубине души Нил был глубоким идеалистом, ценителем, ближе всего к нему находилось воззрение еврея Спинозы, который говорил, что бог рассеян во всех вещах Природы. Когда он наблюдал за различными природными явлениями - восходом и закатом, радугой, дождем, шустро бегающими по небу облаками, растениями - его сердце исполнялось легкого светлого блаженства, точно он проникал в суть этих явлений. Если бы его спросили, ему было бы трудно передать то, что он при этом чувствует.
Он некоторое время постоял у клумбы с гиацинтами, его любимыми цветами, затем потихоньку побрел дальше, вглубь сада. Освежающий приятный ветерок дул ему прямо в лицо, благоухая цветочными ароматами. Погрузившись в созерцание, он шел все дальше по аллее, пока, под влиянием усталости, не присел на одну из небольших деревянных скамеечек и там незаметно уснул. Тень помахивающих листвою зеленых кусов бережно укрыла его от палящих солнечных лучей.
Сам Нил не думал, что он спал. В это время он обходил один за другим кусты и деревца, беседовал с ними, а те отвечали ему что-то в ответ, и он каким-то чудом понимал, что они говорят. Он смеялся от радости, и чувствовал себя легким, как мыльный пузырь, готовящийся улететь в небо. Это было так странно, и так восхитительно...
Неизвестно, сколько прошло времени с того момента, как он уснул, когда что-то вывело его из этого почти сомнабулистического состояния. Он вздрогнул, поднял голову и прислушался: вот в чем дело, ветер значительно усилился и теперь словно бы дул на него со всех сторон, пронизывая насквозь обжигающим холодом. Уже потемнело. Нил протер глаза. Сколько же времени? Нил посмотрел на часы, но те, очевидно, сбились, пока он дремал, указывая все нули. В небе в густом, как молочный кисель, тумане терялись размытые очертания звезд. Странное неприятное чувство охватило его, заставив снова вздрогнуть. Сад, его любимый сад, отчего-то выглядел во тьме, сгущающейся концентрическими кругами, каким-то чужим и нереальным, словно затаившееся ночное чудовище. Тянущиеся, дрожащие ветви наводили на мысль о скользких щупальцах монстра, стремящегося ухватить добычу. Чувство неосознанной тревоги заставило сжаться его сердце. Он поспешно вскочил со скамейки, которая своей леденящей поверхностью вдруг напомнила ему могильную плиту. Ему не понравился и запах, стоящий в воздухе: словно испарения чего-то спертого, застоявшегося, вызывающие тошноту, совершенно непохожие на то, как должен пахнуть свежий растительный сад. Что это все значит, черт возьми? Ветер становился все сильнее, и Нил, поежившись, зашагал в сторону предполагаемого выхода, со скрытым страхом оглядываясь по сторонам. Кусты, казалось, что-то шептали ему, но это больше походило на шипение потревоженного клубка змей. Ему почему-то вспомнился в это мгновение тот карлик из сна, с окровавленными зубами, низким голосом бормочущий какую-то несуразицу. Та поляна, те змеи... Нилу стало совсем нехорошо, и он зашагал еще быстрее, спотыкаясь о как нарочно выраставшие рытвины. И вдруг откуда-то сверху раздался странный приглушенный хрип, в котором ему послышались нотки какого-то демонического удовольствия, свирепой радости - и его сердце едва не остановилось от пронизавшей его стрелы паники. Нил посмотрел назад - из белесого тумана над головой на него стремительно снижался силуэт огромной хищной птицы, и чем ближе он был, тем больше становился, разрастался, подобно несущемуся морскому валу во время шторма. А глаза этой чудовищной птицы, - Нил опознал в ней гигантского ворона, - горели красным жестоким пламенем. Нил сорвался и побежал со всех ног, куда мог, как мог от этого ужасного безжалостного взора, но черная беспросветная тень постепенно, не спеша, словно играя с ним, настигала его, затылок охватывала холодная волна. Монстр еще раз торжествующе каркнул у него за спиной, и Нил, бегущий из последних сил, со всей очевидностью осознал, что надежды нет. Он поставил не на ту лошадку, и это стало его судьбой. Нил закрыл глаза, предаваясь неизбежному, продолжая бежать. Ему повезло, он умер быстро, больше не встретившись с красными очами демона. Но, возможно, все же не так быстро, как бы хотелось в подобной ситуации...
Обезображенный труп О.Брайена первым обнаружил старик-садовник, рано поутру, когда солнце только показалось над горизонтом. Увидев его, он сначала потерял сознание, как он сказал, и лишь затем, очнувшись, насколько мог быстро пошел звонить в полицию и звать других людей. В 8.20 прибыл полицейский наряд. Новый день для него начался с новой смерти. Причем смерти не кого-нибудь, а кандидата в президенты Америки.
В тот самый день, когда это произошло, Эдгар как раз ушел из Университета пораньше, чтобы встретиться с Дженни. Все было очень хорошо, однако ночью ему опять приснился этот странный сон с дверью. На этот раз все было еще хуже - он проснулся не сразу, как его начали расплющивать сдвигающиеся стены, он физически ощутил, как распадаются клеточки его тела, одна за другой и уходят в небытие, а где-то рядом все еще звучит страшный хохот ворона... Эдгар проснулся весь в липком поту, но вновь нашел в себе силы рассмеяться - и ночной кошмар отступил. О происшедшем он узнал, уже приехав в Университет: у входа стояло несколько полицейских машин и карета скорой помощи, было необычайно много людей, они толпились начиная от главной аллеи, у большинства были встревоженные, подавленные лица, взгляды направлены в сторону сада, который был огорожен ленточкой и кордоном полицейских. Уже предчувствуя сердцем что-то очень плохое, Эдгар продрался сквозь толпу к заграждению. Дорогу ему преградил здоровенный детина в синей униформу: - Сэр?
- Я член Комитета. Вот мое удостоверение, - спокойно сказал Эдгар, протягивая ему карточку. - Могу я узнать, что здесь произошло?
- Я могу подойти поближе? - спросил Эдгар. Тот попятился, оглянулся в стороны, точно желая с кем-то проконсультироваться, потом мазнул рукой. - Давайте, но не слишком быстро. Там не самое приятное зрелище, сэр, - предупредил его полицейский. Эдгар кивнул и нырнул под ленточку.
Это было метрах в двадцати, недалеко от входа. Участок был очерчен мелом. Взору Эдгара представилось то, что осталось от Нила и над чем возились несколько медэкспертов, рядом стояли люди в синем: кровавое бесформенное месиво, словно изрезанное непонятной свастикой, напоминающей китайские иероглифы, в котором лишь смутно проглядывали очертания человеческого тела (было трудно даже подумать, что ЭТО раньше дышало и двигалось), побуревшая земля, отдельно разбросанные кусочки внутренностей, других членов, тошнотворная смердящая вонь... Рядом на земле были расстелены целлофановые пакеты, но их еще не задействовали. Отвратительно. Такого Эдгар не видел даже в самых изощренных фильмах ужасов. Это было донельзя реально: этот труп, эти люди, деловито фиксирующие произошедшее, целлофаны, кровь, запах... Ошеломленный Эдгар провел рукой по лицу, призывая себя к контролю, и спросил одного из переминающихся полицейских: "Кто это?" Тот оценивающе осмотрел его, и помедлив, ответил, достаточно хладнокровно, без эмоций: "Судя по описаниям свидетелей - профессор О.Брайен. Вы его знали?" Эдгар медленно кивнул. Ему сразу вспомнились плохие предчувствия Нила. Его жалобы. Верно, сердце чует беду за версту... "Это точно?" - переспросил он. Полицейский слегка пожал плечами. Это был сухопарый мужчина с жесткими скулами и твердым взглядом. "При нем опознали его часы, записную книжку, туфли, кольцо. Сомнений практически нет. Конечно, в лаборатории проведут полный анализ." Сказав это, полицейский отошел в сторону, видимо, не желая больше болтать с посторонним. Смотреть на это аляповато-кровавое зрелище больше не было никаких сил. Отвернувшись, Эдгар направился за ленточку, предоставив событиям развиваться своим чередом.
Долгое время Эдгар стоял как будто в оцепенении, уставившись неподвижным взглядом в одну точку. Этой точкой было то самое каменное изваяние Сократа, символизирующее глубокую мыслительную деятельность. Эдгар находился около ступенек главного входа, чуть в стороне от толпящихся людей. Он точно решал для себя проблему: зайти вовнутрь, или... или что? Нет, нельзя было сказать, что увиденное им повергло его в шок, это было бы преувеличением. Но все же некоторое мерзкое ощущение нереальности всего этого присутствовало. Поразительно, О.Брайен... вчера эта ходячая груда энергии и добродушной романтики была здесь, он разговаривал с ним, пожимал ему руку, а сегодня... сегодня не осталось ничего. Этот человек не был ему слишком близок, и все же было неприятно: словно больной зуб, раз - и нету, но во рту остается ощущение крови и больничной ваты. А также зияющая пустота. Позже перестаешь ее чувствовать, привыкаешь. Но его жена, дети, родственники, возможно, будут чувствовать эту зудящую пустоту гораздо дольше, никакая пломба в виде быта, новых друзей, ощущений не смогут ее восполнить. Только время. Наш вечный враг, который день за днем, час за часом потихоньку убивает нас, оказывается самым профессиональным лекарем, последней инстанцией, куда обращаются за помощью. Похоже, Нил чувствовал, что его время заканчивается. Но чувствовать и понимать - две большие разницы. Нил не стал жертвой несчастного случая или болезни, он был убит. Кто мог совершить такое варварство? Как бы то ни было, Нила больше нет, что же теперь будет со всей кампанией, со всеми планами? Эдгар искал и не находил ответа на этот вопрос. Сейчас он сам внешне походил на статую, стоящий возле ступенек прямо и недвижимо.
Из этого состояния его вывело чье-то легкое прикосновение. Эдгар обернулся и увидел бледное, но совершенно спокойное лицо Уильяма Стэмптона. На миг он показался Эдгару похожим на ожившего покойника из-за застывшего на нем безличного выражения, словно тот пребывал в каком-то ином мире. Затем Стэмптон заговорил, и это выражение исчезло, подобно тени от облачка, стремительно пронесшегося по ярко-голубому небу и скрывшегося за горизонтом. Голос по обыкновению звучал тихо и размеренно. "То, что случилось - это ужасно, не правда ли? Необъяснимая жестокая смерть... Нил не заслуживал ТАКОГО." Эдгар кивнул, соглашаясь с этим и сглотнул комок в горле: "Он так любил сад... Это все... очень странно," - слова вырвались у него сами, и он тут же подумал, что они весьма точно характеризуют ситуацию. Все это было на редкость странно - будто кто-то специально уготовил драматическую развязку Нилу именно там, где он чувствовал себя полностью защищенным. "Как это могло произойти?" - спросил он, обращаясь к Стэмптону, но больше к самому себе. Тот невозмутимо пожал плечами. "Ответить может только полиция, это ее дело. Возможно, банда каких-то накачавшихся кокаином молодчиков устраивала свою ночную сходку, а Нил помешал. Всякое может быть. Луисвилль - тихий городок, но у него есть свои темные пятнышки. Однако, как бы не было печально то, что произошло, дело ни в коем случае не должно пострадать. Вы со мной согласны?" "Безусловно," - ответил Эдгар уже окрепшим голосом. "Завтра в 16.00 мы собираем экстренное заседание Комитета. На нем все решится, скорее всего кое-что изменится, и необязательно в худшую сторону," - будто размышляя вслух, проговорил Стэмптон, внимательно глядя в сторону толпящихся у ленточки людей. - "Вовсе необязательно." Он слегка улыбнулся, и Эдгару подумалось, что, верно, так улыбались римские легионеры перед предстоящим сражением, вселяя в друзей уверенность и сея страх среди врагов. "Будьте готовы. Ко всему," - сказал Уильям и, выразительно кивнув Эдгару, он растворился в дверях Университета.
Этот разговор оказал на Эдгара самое благотворное воздействие. Неприятный осадок вроде бы развеялся, а страшная картина искромсанного человеческого тела отступила вглубь, покрылась туманом. Мысли вернулись в привычное русло. Постояв немного, Эдгар тоже направился к дверям, и прямо у входа столкнулся с Кейтом Дугласом, своим пожилым коллегой. Лицо того было взволнованным и оживленным - вопросы жизни и смерти имеют тенденцию впрыскивать иным из нас в кровь порядочную порцию адреналина. "Вы видели, да? Господи, это просто ужасно!"- громко заговорил Кэйт, брызгая на него слюной и не замечая этого. - "Бедняга Нил!.. Он так любил жизнь..." "Да, ужасно,"- спокойно и немного устало ответил Эдгар. Люди, к несчастью, редко осознают, как явная банальность их слов, сквозящая в них пустота, способны превращать в фарс самые великие жизненные трагедии.
Завтрак Полли
"Поистине, Бог создал человека, а дьявол - кулинара," - думала Полли утром того же дня, когда стрелки часов уже близились к своему полному воссоединению на цифре "12", довершая приготовление пикантного пиршества, лишь по недоразумению называемого грубым словом "завтрак". Примерно к тому же времени, когда тело О.Брайена, то, что от него осталось, уже увезли, а место прибрали и присыпали землей. В городском морге коронер Нейл Ратклиф принялся за свою привычную грязную работу, изо всех сил сдерживая желание закурить. Нейл не брал сигарету в руки уже с неделю, но увидев своего нового "пациента" понял, что дольше "обет" по-видимому, не продлится. Кто-то сделал из парня хорошенькую яичницу всмятку, и если не курить после такого, то зачем вообще нужен этот проклятый никотин?!
Не то, чтобы Полли любила много кушать, напротив, она руководствовалась святым принципом "есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть". Красота, как любое искусство, требует жертв, и в данном случае отказ от высококалорийных яств был вынужденной данью безукоризненной, в сущности, фигуре. И все же порой на Полли накатывало НЕЧТО, и она начинала - нет, не есть - но готовить с удесятеренной энергией, потрясая себя и Эдгара масштабностью аппетитных задумок. Это утро было как раз тем случаем. работа на кухне, как и в маленькой, сияющей белизной, лаборатории морга, кипела вовсю. Нейл надеялся закончить с "ковырянием" побыстрее, чтобы успеть на бейсбольный матч. он был страстным болельщиком. При такой работе если не найдешь место, где можно отвести, как следует, душу, то скоро одуреешь от подобных "аппетитных" прелестей.
Соусы, приправы, овощи, фрукты, рыба, зелень - все шло в ход с неимоверной быстротой, порождая самые немыслимые гастрономические сочетания. Поразительно, но кушать Полли совершенно не хотелось. Это было для нее скорее выходом энергии, накопившейся в ней, эмоциональной разрядкой, проводимой одним из типичных возможных для представительниц слабого пола способов. Последние дни выдались для нее достаточно сложными, особенно в психологическом плане. С тех пор, как Эдгар включился в предвыборную кампанию Нила, которого Полли, кстати, знала лишь понаслышке и который уже не мог ни в чем участвовать по причине того, что лежал раскроенный, с кусочками внутренностей, разложенных по баночкам со спиртовым раствором, на холодном операционном столе, кое-что изменилось для Полли. Во-первых, Эдгар стал меньше бывать дома, иногда не приходил целыми днями, а, во-вторых, что было важнее, хотя он был неизменно внимателен и ласков к ней, она не раз чувствовала (о, эта женская интуиция!), что мыслями он где-то далеко, не с ней. Это словно заниматься любовью с манекеном. Она смутно догадывалась, что, возможно, у него появился кто-то на стороне, но даже не подозревала, насколько это было серьезно. Полли спокойно, в отличие от многих жен, относилась к таким вещам. У Эдгара сейчас важный, наверное, даже переломный период жизни, похоже, он идет на повышение в этом своем Университете, и это замечательно. А интрижка - господи, какие мелочи, такое происходит у всех на каждом шагу. Полли принципиально не верила в кристально честных мужей и незапятнанную репутацию жен. Кто-то скрывает хорошо, кто-то плохо, остальным нет нужды ничего скрывать. Полли всегда ценила в Эдгаре его независимость, твердость характера. Зачем лицемерить, человек существо непостоянное. Но все же каждому нужна спокойная тихая гавань - а ею был для нее Эдгар, главный мужчина в ее жизни. Я могу сегодня перепихнуться с Джеком, завтра с Гарри, послезавтра с Роем... - ну и что? Секс - это то, что дается от природы, а что естественно - то не безобразно, разумеется. Но оценить в мужчине член и за членом увидеть мужчину - это две совершенно разные вещи. А понятие "сохранение чести", по мнению Полли, наверняка придумали импотенты, чтобы скрыть свою беспомощность. Секс - это прекрасно. Но Эдгару - только Эдгару! - всегда доставались самые вкусные кусочки, если говорить о женщине, как о слоеном торте. Кто-то же должен опробовать и остальное? Для этого и существуют любовники, неизбежные, как первородный грех. Именно таким - независимым, основанным на доверии, - и виделся Полли оптимальный вариант союза между мужчиной и женщиной. Ропщите, ханжи!
... и все же в последнее время что-то тревожило ее, хотя она и не могла подыскать тому удовлетворительных причин. Какое-то непрестанно гнетущее напряжение, будто камешек под сердцем, пусть и не столь заметный на фоне сметающих все на своем пути хлопотных будней. Явно неприятное напряжение. Поэтому приготовление эффектных, но невостребованных блюд было далеко не худшим из возможных способов снятия стресса. К другим можно было отнести многочисленные беседы с подругами по телефону, личное общение, хождение по магазинам, прогулки на природе, телевизор (Полли очень любила сериалы, даже бесконечное продолжение "Санта-Барбары", в котором сына Мейсона больная фантазия режиссера сделала блондинистым трансвеститом), конечно, уже упомянутый секс и сон. При всем богатстве выбора у нее не раз возникало ощущение, что чего-то ей все-таки не хватает. Но чего? Полли настойчиво глушила мысли о ребенке, которые были для нее не слаще горькой редьки. Она не хотела брать приемыша - вот еще, подсунут гены какого-то маньяка или, еще хуже, бомжа, и возись с этим счастьем всю свою жизнь. И все равно где-то в глубинном уголке души ты будешь помнить, что он ЧУЖОЙ. А может, дело не в ребенке? В последнее время Полли стало казаться, что, по крайней мере, не только в нем. Было странное, неприятное ощущение, будто на ее дом, на ее семью, на ее жизнь надвигается кошмарная тень, холодная и безучастная к твоим страданиям. Темная ползущая пелена. Именно в такой образ складывались безотчетные чувства Полли, не в силах точнее определить происходящее. Что порой давало толчок защитному механизму "это не я, это не со мной", когда на несколько секунд Полли начинало казаться, будто она оценивает себя со стороны, извне, со спокойной отрешенностью. Такие ощущения не возникают у жизнерадостной. полной энергии и внутренних сил женщины, к категории которых, без сомнения, можно было отнести Полли, а значит что-то было НЕ ТАК.
Она взяла на руки лежащую на столе коробку с ее любимым шоколадом "Голден принцесс". На ней была изображена утопающая в светло-голубых складках парчи и бархата очаровательная девчушка (впрочем, носик у нее был слишком вели) со слегка поехавшим набок символом венценосной власти на изящной маленькой головке с двумя заплетенными косичками. Полли смотрела-смотрела на нее, и вдруг почувствовала внутри странную пустоту, будто что-то обвалилось, коробка, оказавшаяся непосильной тяжестью, выскользнула из рук и упала на пол, часть конфет рассыпалась по нему, похожие на маленькие коричневые камушки. А Полли, присев на стул, разрыдалась - горько, импульсивно и безутешно. как ребенок, у которого сломалась дорогая ему игрушка. Горячие слезы текли по лицу, затуманивали веки, и с каждой новой каплей ноша в груди становилась немного легче. Утренние тревоги уходили, вымытые этим бурным потоком.
Выплакав все, Полли виновато улыбнулась, вытирая лицо передником: чего это я? Хорошо, что никто не видит. Как же глупо я, наверное, выгляжу со стороны! Она невольно посмотрела в окно, влажные ресницы вспыхнули ультрафиолетом - на небе сияло яркое важное солнце. и вместе с этим фактом к Полли вернулось хорошее натроение. Закрыв коробку, она вновь поставила ее на стол, а испорченная часть ушла в мусоропровод. Затем она быстро покончила со своими кулинарными извращениями, годные к применению засунув в холодильник, а остальные последовали за конфетами. Уперев руки в боки, Полли решительно оглядела кухню - и почти такой же жест сделал примерно в это же время опытный коронер Нейл Ратклиф, оценивая выполненную им работу - и направилась в свою комнату, одеваться. Замечательная мысль пришла ей в голову: почему бы не выйти немного пройтись? Такая погода словно сама зовет тебя к прогулкам - ну-ка, дорогая, отбрось свои занудные делишки, понюхай, как я пахну - правда, хорошо? -, забудь о том, что существует телевизор и кухня, и я окутаю тебя, моя красавица, своим вниманием!
Полли одела красивую розовую блузу и достаточно короткую белоснежную плисовую юбочку, лишний раз убедительно подчеркивающую, как приятно порой оказаться в ногах у женщины, поправила сбившуюся прическу и надела на приоткрытую нежную шейку бусы. Теперь она была довольна собой и окружающим миром, открытая привлекательная улыбка играла на ее лице, уже избавившемся от ненужных следов прошедшего "дождя". она шла по улице бодрым уверенным шагом, энергичная и до ужаса сексуальная женщина, неизбежно притягивая внимательные изучающие взоры встречных мужчин-прохожих и водителей проносящихся машин. Не подозревая о роковых событиях, происходящих в это время в Университете, в круговорот которых волею судеб оказался вовлеченным ее муж.
Дело об убийстве Нила О.Брайена с самого начала представлялось полиции исключительно трудным и неприятным, но теперь ее шеф, Шон Мэнсон находился просто-таки в настоящем расстройстве чувств: ни экспертизы, ни анализы, ни тщательное обследование места преступления нимало не помогли установить, КТО, а главное, КАК был убит кандидат в президенты тем проклятым вечером. Журналисты раздули из этого дела целую драму, а значит, если бы он, Шон Мэнсон, сумел раскрыть его, это сулило ему значительные дивиденды, и не только материального плана. Но, черт возьми, как можно раскрыть дело, в котором не за что даже ухватиться?!.. Никаких следов слюны, крови, спермы, отпечатков преступник или преступники оставить не позаботились. Компьютерный ретроанализ, обычно 95% гарант успеха, также ничего не дал. Ничего! Словно какая-то неведомая сила спустилась с неба и расплющила О.Брайена в этот кошмарный блин, исполосовала его вдоль и поперек... Было похоже на действия каких-то ультраправых молодчиков, находящихся под наркотиком, однако без следов, свидетелей, ясного мотива найти их не представлялось возможным. Не было никаких вещдоков - излюбленных игрушек американского департамента полиции - бред, да и только! В общем, по этому убийству НЕ БЫЛО НИЧЕГО. И вряд ли оно откуда-то появится, разве что опять-таки упадет с неба: округу всю уже прочесали, экстремальные организации проверили, везде чисто. Что дальше? Ничего. По сути, дело можно прекращать за недостатком улик. Но делать этого нельзя - слишком его раскрутили в прессе, велик политический подтекст, затронуты интересы города, выдвинувшего своего кандидата... Таким образом, дело можно только СФАБРИКОВАТЬ, и, в принципе, именно над этим Шон стал всерьез раздумывать, подыскивая подходящую кандидатуру козла отпущения, НО... Всего лишь несколько часов назад в его кабинете раздался звонок. Звонил - какая честь! - сам Президент. Пока еще Президент. Шон лично нисколько не сомневался, что скоро его переизберут и правильно сделают, но пока что его прямой и не вызывающей сомнения обязанностью было четкое выполнение его распоряжений. Он - верноподданный слуга Закона, за это ему хорошо платят. Шон ухмыльнулся. Президент Ричардсон выявил личную заинтересованность в том, чтобы из дела О.Брайена не сделали, как он выразился, "политической аферы", и он сказал, что необходимо, "чтобы вы не спеша, без всякой шумихи, занялись поиском преступников и нашли убедительные, не подвергающиеся сомнению доказательства". В переводе на нормальный язык это означало, что дело необходимо затянуть до окончания выборов. За это Шону было пообещано, что его "усердие будет должным образом оценено". Это вовсе не было лишним. Шон мысленно поздравил себя с успехом и понял, что отныне ему предстоит совершенно непыльная и прибыльная работенка: создавать для публики полную иллюзию какого-то движения, усердного поиска пресловутых преступников, которые как бы есть, но которые все время ускользают из рук правосудия, точно мыльница. работа, о которой мечтает любой нормальный полицейский. До самых выборов! А там будет видно. Сделав такой многоутешительный вывод, шеф луисвилльской полиции, 48-летний опытный служака закона, Шон Мэнсон вздохнул и откусил большой аппетитный кусок от уже успевшего остыть гамбургера.
- Если вы попробуете сделать что-то, мистер Рейнольдс, противоречащее моим замыслам, я сотру вас в порошок, - мягко и очень убедительно произнес Уильям Стэмптон, развалившийся в кресле, заложивший ногу на ногу, перед столом, за которым сидел сам Железный Дик. В ответ на эту неслыханную наглость тот встал и прошелся по кабинету. На лице Рейнольдса было написано то, что никогда не видели на нем его друзья и подчиненные - неуверенность, и еще какая-то тоска. Желваки перебегали, как волны на водной глади, по его широкому скуластому лицу, щедро разукрашенному морщинами. Волосы пепельного цвета придавали ему оттенок благородства. Руки Дика чуть подрагивали.
- Заметьте, я вижу ваши мысли раньше, чем они появляются, - несколько насмешливо сказал Стэмптон. - Не пытайтесь перехитрить самого себя. Вы ведь знаете, перед кем несете ответственность.
Рейнольдс кивнул. Когда он заговорил, его голос прозвучал немного хрипло: - Я не имел в виду ничего такого. Я все прекрасно понимаю. Но с точки зрения логики я думал...
- Позвольте, я кое-что объясню, - прервал его Стэмптон. - Ваша логика имеет столько же смысла, как логика крота, сидящего внутри своей норы и рассуждающего о правильном устройстве мира. Вы, мистер Рейнольдс, вряд ли можете быть чем-то недовольны, мы выполнили все наши обязательства по отношению к вам. Не так ли?
Дик кивнул. На его лбу проступили легкие капли пота. В то же время рот был упрямо сжат. Видимо, он испытывал внутреннюю борьбу.
- Теперь уже у вас есть определенные обязательства. И первое из них: не думайте слишком много о том, что вас не касается. И тогда все будет прекрасно. Завтрашнее заседание исключительно важно для нас. Срывов быть не должно, и их НЕ БУДЕТ. Ясно?
Дик чуть рассердился. Его вывел из себя этот небрежный тон, с которым разговаривал с ним этот сосунок. - Послушайте... - начал он, поворачиваясь лицом к Стэмптону, но тот снова не дал ему договорить.
- Давайте без формальностей. Мы все одна дружная семья. И вы хорошо знаете, что стоит мне пальцем повести, - Уильям элегантно согнул мизинец, - и от вас останется только мокрое место. Но зачем так грубо? У вас ведь самого есть семья, мистер Рейнольдс, любящая жена, дочь... У вас есть все, чтобы жить в радости и не беспокоиться о всяких пустяках. Неужели вы хотите лишиться всего этого, одного за другим? Ответьте мне, Рейнольдс.
Дик заглянул в глаза Стэмптона с гремучей смесью отчаяния и ненависти, тот же смотрел совершенно спокойно и даже безразлично, чуть шевеля кончиками длинных худых пальцев. И на секунду Рейнольдсу показалось, будто его голову окружил плотный туман и под этой завесой она начинает каким-то образом меняться, превращаться во что-то зловещее и неприятное. Его охватил внезапный страх, даже паника, заставившая посинеть ногти, и его горячие чувства отхлынули под этим леденящим влиянием. Ему действительно было что терять, и терять это совсем не хотелось. Но даже больше ему не хотелось увидеть то, что мог скрывать под собой туман, окружавший Стэмптона, потому что тогда, он был уверен в этом, ему бы оставалось жить считанные секунды.
- Нет!.. - хрипло сказал он и вытянул вперед руки, словно защищаясь. Стэмптон сидел, улыбаясь, покачивая ногой и выглядел совершенно естественно. Он посмотрел в окно, и в это мгновение в кабинет зашла секретарша. Молодая, но не слишком симпатичная особа в широких очках.
ќ- Мистер Рейнольдс, вас приглашают в... - она остановилась и испуганно спросила: - Мистер Рейнольдс, с вами все в порядке? Вы очень бледно выглядите.
Железный Дик, которого вряд ли бы кто-то, видевший эту сцену, продолжал бы именовать этим прилагательным, неимоверным усилием воли взял себя в руки и изобразил улыбку.
- Да, конечно. Просто включите вентилятор, а то здесь как-то душновато. Итак...
- Вас приглашают на встречу мистеры Голдбек и Латок из городского совета, - сказала дама, подходя к стене и нажимая кнопочку вентилятора. - Они передали, что будут ждать вас через час в конференц-зале.
- Спасибо, миссис Коннел. Передайте им, что я буду, - сказал Рейнольдс, подходя к столу и, наклонив голову, стал разбирать стопку бумаг. Руки еще чуть заметно подрагивали, но со стороны это было практически незаметно.
- Хорошо, мистер Рейнольдс, - секретарша вышла.
Уильям Стэмптон все так же внимательно смотрел в окно, ласково улыбаясь цветущим, залитым солнцем верхушкам покачивающихся деревьев.
Заседание, как и предполагалось, началось ровно в 16.00. У многих, ныне сидящих в зале, в их позах ощущалась подавленность, они абсолютно не представляли, что же теперь будет и зачем нужно это собрание. Было не столь шумно, как обычно. Смерть О.Брайена явно тяготила воображение людей. Большинство хорошо знали и любили "старину Нила". У О.Брайена вообще практически не было недругов: он умел обращать людей на свою сторону. Вновь присутствовало немало репортеров. первым слово взял Железный Дик. Он достаточно кратко, но с чувством упомянул о "трагических обстоятельствах их новой встречи" и объявил минуту молчания. Воцарилась томительная тишина, показавшаяся Эдгару нескончаемо долгой. На этот раз он сидел в президиуме с левой стороны, почти у края, где было немного прохладно, видимо, из-за сквозняка. Все сели. Дик произнес на сей раз пространную речь, посвященную Нилу, его вкладу в процветание Университета. Почти в полной тишине слова летали над залом, точные и меткие, ложащиеся на душу. Дик говорил хорошо. Ему внимали с мрачноватым благоговением, весьма уместным при данных обстоятельствах. Он говорил минут двадцать, изредка поднимая со стола небольшой граненый стакан с водой и чуть увлажняя пересохшее горло. Изредка Дик умолкал и обводил взглядом всех присутствующих, как бы давая им время переварить услышанное. Лишь редкие щелчки фотокамер прерывали его речь. В заключение он сказал: "Тем не менее эта дикая, нелепая смерть не должна перечеркнуть то, над чем трудился Нил О.Брайен в свои последние дни. Его дело достойно того, чтобы быть продолженным. Я предоставляю слово финансовому руководителю комитета Уильяму Стэмптону."
Стэмптон заговорил об избирательной кампании Университета, лицом которой должен был стать О.Брайен, ее программе, об определенных шагах, уже сделанных в этой области. Подчеркнул всю важность роли Нила, не пожалел самых ярких красок, обрисовав личностный портрет покойного. Упомянул о том, как много значил Нил "для всех нас" - на этих словах Уильям сделал ударение ("Да ты же его едва знал!.." - мельком, с черноватой иронией подумалось Эдгару, но он не мог не признать, что Стэмптон выглядит очень убедительным и слушатели увлечены его речью). Его бледное лицо сейчас отливало праведным гневом, а тихий голос возвысился до резких, даже патетичных ноток. Он был, как обычно, в строгом сером костюме. Зал незаметно оживился - кое-кто начал сморкаться в платок, вспоминая Нила, другие горячо переговариваться между собой, обсуждая покарание убийцы. Стэмптон осторожно намекнул, что их (убийц), возможно, было несколько, отметил невероятную жестокость, "порожденную либо воспаленными умами безумцев, либо, что вероятнее, большими дозами наркотических средств, заменяющих иным сердце и душу на секундную экзальтацию", он сказал, что убийцы по-прежнему среди нас, мы можем, не зная об этом, увидеть из на улице и пройти мимо. Стэмптон сделал многозначительную паузу, вызвавшую бурю эмоций у слушателей. Эдгар обратил внимание, что, хотя лицо Стэмптона оживилось, а говорил он тонко и проникновенно, в несвойственной манере, его глаза остались такими же ледяными, лишенными тех чувств, которые он извергал.
Стэмптон: "... И все-таки это дело полиции, и, будем надеяться, она сумеет с ним справиться, и скоро мы узнаем, увидим лица преступников. Это будет поучительное зрелище, хотя справедливое воздаяние уже не вернет нашего коллегу. Мы несем эту боль вместе с родными Нила, в надежде облегчить тяжесть утраты. Удар адресован всем нам, но семье погибшего в особенности. Я склоняю свою голову перед Мелиссой О.Брайен, маленьким Карелом и прелестной девчушкой Софи, которым пришлось пережить этот ужас. (Пауза). Но я должен сказать следующее: Нил был не просто нашим коллегой, он был лидером. Теперь его нет с нами, но начатое дело не должно погибнуть. Корабль не может плыть по волнам без руля и ветрил, без своего капитана. Поэтому мы собрались сегодня здесь также и для того, чтобы выбрать его преемника, человека, который продолжит миссию Нила на его ответственном посту. Речь идет о президентских выборах, от которых мы сегодня В ОСОБЕННОСТИ - Уильям подчеркнул это голосом - не намерены отказываться, поскольку судьбы нашей родины, нашей страны стоят превыше всех иных интересов. Надеюсь, вы поддержите Университет в его нелегком решении. (Аплодисменты). Спасибо. Человек, о котором мы говорим, находится среди нас, и, я абсолютно в этом уверен, его кандидатуру с огромным удовольствием поддержал бы и сам Нил. Мы смотрим в будущее. Это, - Стэмптон выждал и сделал приветственный широкий жест, - ЭДГАР МЭЙЛИ, ПРОФЕССОР СОЦИАЛЬНЫХ НАУК, НАШ МОЛОДОЙ И ПЕРСПЕКТИВНЫЙ КОЛЛЕГА!
Молния, грянувшая с небес, меньше бы поразила Эдгара, чем эти слова. На мгновение он словно бы оглох, мир для него остановился и показался ярко-цветной пленкой фотографии, замершей перед его глазами. И в то же время холодной расчетливой гадюкой скользнула мысль, насмешливо заметившая ему изнутри: "Ну что, ты ведь этого ждал, не так ли?.." Хотя это было неправдой. Потому что если можно назвать смутную, неосознанную надежду, которая дремлет глубоко в сердце, свернувшись в уютный кружочек, назвать ожиданием - то значит, всю свою жизнь мы вынуждены чего-то настырно ждать. Но ведь это, конечно же, не так?
Реакция зала не была столь же бурной. Речь Стэмптона определенным образом подготовила его к тому, что ДОЛЖЕН БЫТЬ ПРЕЕМНИК, и он - один из нас. Мэйли знал, у него была хорошая репутация, он успел завоевать уважение большинства несмотря на относительную молодость. Поэтому его имя встретили сдержанно-положительно - аплодисментами. Взоры присутствующих с интересом скрестились на Эдгаре.
Чисто машинально он встал и поклонился, не без труда сохраняя при этом нейтральное выражение лица. Шум вокруг казался для него каким-то отдаленным. "Неужели это правда? Неужели так может быть?.." Голос Стэмптона откуда-то справа:
"Вы все прекрасно знаете профессора Мэйли, и нет нужды представлять его лишний раз. Мы остановили свой выбор на нем, потому что абсолютно уверены в достойности его как человека, как личности и как будущего лидера. Впрочем, я думаю, он скажет о себе сам. Прошу, Эдгар."
Словно в замедленном кадре Эдгар увидел, что Стэмптон приглашает его к трибуне. "Что же я буду говорить?.." - на мгновение ужаснулся он, и тут же подавил в себе это чувство. Это просто небольшая речь. Всегда можно что-то сказать, если только не терять хладнокровия. Этого он не допустит. Тем не менее, путь к трибуне показался ему самым длинным в его жизни. На себе он ясно ощущал подбадривающий взгляд Стэмптона, который как бы говорил ему: "Не сомневайся, Эдгар, все будет О.К." То же самое говорил и его внутренний голос. И когда он подошел к подиуму, то уже был совершенно спокоен, а в глазах путеводной звездочкой засветилась уверенность. "Эти люди - те же студенты, только более взрослые. Они нуждаются в том, чтобы я сказал им нечто, соответствующее обстоятельствам. Утешил, заставил поверить в то, что самое страшное позади, вдохнул оптимизм в их души. Вот и все."
Смело взглянув в лица присутствующих, не сморгнув на щелчок камер, он начал говорить. Речь лилась легко и свободно, плавно переходя от одного пункта к другому. Он не запоминал и не концентрировался на том, что он говорил, эти слова, как ему казалось, он должен был сказать уже давно, они выходили без напряжения, полнозвучными, стройными и сочными, как спелые плоды. И было такое чувство, что аудитория его понимает, она с ним на одной волне - ведь он говорил им то, что они хотели слышать, и их внутренний оракул удовлетворенно подтверждал: "да", "так", "верно", "слушай, а ведь дело говорит этот Мэйли!" Речь длилась всего 15 минут, и за это короткое время он полностью овладел умами собравшихся. Он чувствовал в себе силу, и наслаждался ей.
Дорогой читатель, не думай, пожалуйста, что эта речь была каким-то шедевром или несла некие сверхоткрытия. Нет. Мэйли просто говорил четко и убедительно, расставляя все по полочкам, придавая нужные акценты. В написанном виде его "спич" вряд ли бы смотрелся. Дело было даже не в том, ЧТО он говорил, а КАК он это делал. Когда человек говорит ТАК (надежно, с суровой убежденностью, аккуратно, легко, сильным голосом), ему ХОЧЕТСЯ верить. Следовательно, Мэйли лишь оправдал ожидания слушателей.
Выступление было окончено громовыми аплодисментами. Мэйли снова поклонился и сел на место. Он был доволен собой, и этим все сказано. Поднялся Стэмптон: "Ч"о ж, теперь нам осталось лишь формально утвердить Эдгара, как НАШЕГО кандидата в президенты. Давайте проведем голосование."
Внезапно, из левого крыла стола раздался высокий голос Ральфа Степлер, второго заместителя руководителя Комитета: "Может быть, не стоит так торопиться? Мы должны еще будем обдумать, обсудить это важное решение. У меня есть предложение перенести голосование на следующее заседание." По заду пронесся гул. Кто бы мог ожидать?
Между тем, позиция Степлера была вполне объяснима. Для Ральфа было оскорбительным ударом само выдвижение Эдгара, ведь он считал именно себя преемником О.Брайена и, честно говоря, не без оснований. Ему было 46 лет, из которых 21 он отдал Университету и показал себя тут с самой лучшей стороны. Он был отличным преподавателем и администратором, прилежным исполнителем, обладая сверх того амбициями лидера. Не хватало ему разве что какой-то изюминки, харизмы, он вряд ли мог вызывать у кого-то (даже своей жены) какие-то очень яркие чувства. Он был среднего роста, голова овальная, с проплешиной, аккуратно зачесанной по бокам, бледно-голубыми глазами, обычно смотрящими как-то настороженно, крупным носом и плотно сжатыми маленькими губами. Одевался хорошо, но довольно безвкусно. В делах был настойчивым педантом, все доводящим до конца, обладал скорее математическим складом ума, хотя преподавал в гуманитарном ВУЗе. Не являлся, собственно, занудой, поскольку был умен и даже ОСТРОумен в общении, но балансировал где-то на грани ввиду природной упрямости и завистливой амбициозности.
Сейчас эти амбиции и взяли в нем верх. Он думал, что Дик выдвинет в кандидаты его, и то, что тот так пассивно самоустранился, предоставив слово Стэмптону, ошеломило его. Но во время речи Эдгара он пришел в себя и понял: теперь или никогда. Если он не остановит Мэйли, то навсегда утратит шансы на лидерство, ведь тот моложе его и, возможно, талантливее. Почему он должен играть роль вечного заместителя, подносчика снарядов все оставшиеся годы? Его движущей силой была не столько уверенность в себе, в своих силах, сколько зависть, обиженно твердящая внутри: почему не я? Если ему удастся перенести решение на более поздний срок, он может изменить ход событий. Благотворное впечатление, оставленное Эдгаром несколько развеется (а можно его и искусственно подпортить), а у него в Комитете есть свои сторонники, он сможет убедить их голосовать за себя, если они не проголосуют сейчас за Мэйли. Еще можно попросить посодействовать Дика... Зачем ему нужен молодой выскочка, если есть опытный старый союзник? Ведь все эти выдвижения - фикция! Он сомневался, что это поможет Ричардсону устоять. Но зато это возможность взмахнуть наверх по карьерной лесенке, перескочив несколько ступеней, заявить о себе! "Ральф Степлер - кандидат в Президенты" - ему эта табличка снилась по ночам, увеличивая сердечные обороты. Хотя он был скрытым сердечником, а значит, лишние волнения для него были опасны, он приветствовал эти сны, как символ грядущей яви. Все это вместе и побудило его внести неожиданное для публики предложение, намекнувшее о разногласиях внутри Комитета.
В зале наступила напряженная неопределенность. Все смотрели на Дика, за которым было последнее слово. Стэмптон сохранял полное спокойствие. Эдгар ощутил в себе нарастающую злость к Степлеру. Отсрочка могла похоронить его надежды. Он тоже выжидательно смотрел на Дика, словно пытаясь внушить ему правильное решение.
Степлер единственный продолжал стоять, готовый отстаивать свое мнение, когда он почувствовал, что в его сердце словно кольнула тупая игла. Через секунду пронзительная острая боль разлилась по всему телу, перед глазами все закружилось, и он оперся на стул, чтобы не упасть. Лицо его посерело. Воздуха стало мало, а паника впилась в горло жадно сжимающейся петлей. Ральф сел. зато поднялся Стэмптон: "Джентельмены, не думаю, что имеет смысл оттягивать. Мы так многое пережили за эти дни, а как много еще предстоит сделать! Оттягивая резину, мы только делаем хуже - себе и всем нам. Это глупо. У нас есть выбор - поддержать или не поддержать кандидата. Пусть сердце и разум помогут определиться. Мистер Рейнольдс, вы со мной согласны?" Дик кивнул головой в знак своей солидарности. Лишь самый внимательный наблюдатель мог уловить в его движении некоторую заминку. "Без сомнения. Оттягивать не стоит," - сказал он. "В таком случае," - продолжил Стэмптон, - "кто за то, чтобы Эдгар Мэйли был избран кандидатом в президенты от нашего Университета, прошу поднять руки." Эдгару захотелось закрыть глаза, но он сдержался, и был вознагражден. Один за другим руки подняли большинство присутствующих. В конце концов, голосовать "за" всегда легче, нежели голосовать "против". Ральф не поднял руки за Эдгара, но ему было не до этого - он с трудом контролировал себя. Огненная пульсирующая боль пронизывала его насквозь. Казалось, ей нет ни конца, ни края, все ушло для него на задний план, остался только этот ужасный внутренний пожар... Он не мог двинуться, закричать, ждал завершения этой пытки.
Стэмптон удовлетворенно окинул взглядом ряды. "Благодарю вас, господа. Кандидатура принята. На этом сегодня все. Следующее заседание состоится через три дня, снова в 16.00. Всем - до свидания." Стэмптон звякнул в небольшой колокольчик - обычай, оставшийся с древности. Заседание было окончено. Собравшиеся встали и начали расходиться. С трудом, но встал и Степлер. При последних словах его боль утихла так же неожиданно, как и началась. Крупный пот заливал его лоб. "С вами все в порядке?" - спросила его Бренда Тайлор, крупная женщина с пышной гривастой прической, одна из преподавательниц. "Да," - пробормотал он, - "тут просто... душно... до невозможности." В глазах немного рябило. "Идемте, я вас провожу на воздух," - сказала она, предлагая ему локоть. "Да, да, благодарю," - ответил он, беря свою шляпу и опираясь на руку женщины. Сердце бешено стучало, постепенно замедляя ход. Они вышли на улицу, и каждый глоток чудесного свежего весеннего воздуха показался ему целебным.
Мэйли поднялся со своего места, еще не до конца веря в случившееся. Он - кандидат в Президенты! Он! Его имя войдет в историю... Все это казалось бы совершенным бредом, если бы это не было правдой. Даже смерть Нила отошла на второй план, казалась малозначащей по сравнению с этим фактом. Триумф наполнял душу сладким ядом. Несмотря на то, что холодный голос разума подсказывал ему: "Не спеши, подумай! Не кроется ли тут какого-то подвоха?"
Тем временем его уже поздравлял Стэмптон, крепко пожимая ему руку. Его серые, обыкновенно безучастные глаза сияли удовлетворением:
- Надеюсь, мой небольшой сюрприз пришелся вам по вкусу? - со знакомыми насмешливыми нотками в голосе спросил он.
- Да, Уильям, - выдавил из себя Эдгар. - Честно сказать, не ожидал. Я вам очень благодарен.
- За что? - пожав плечами, спросил Стэмптон. - Я руководствуюсь исключительно интересами дела. В вас заложен дар лидера, а это ценный талант. Он должен быть использован, а не пылиться в чулане. Мы на вас очень рассчитываем, - при этих словах в глазах Стэмптона промелькнул непонятный огонек.
- Да, но Степлер... Не думаю, что он сдастся так просто, - озадаченно произнес Эдгар. - Жаль, но я, похоже, нажил себе недруга. А до этого у нас были вполне нормальные отношения.
- В делах власти не существует нормальных отношений, а есть союзнические, - иронично заметил Стэмптон, несколько надменно улыбнувшись. - Не беспокойтесь, мы примем превентивные меры. В коллективе не может быть разлада.
- Что я теперь должен буду делать? - спросил Эдгар.
- В принципе то же, что и Нил. Разъезжать по городам, выступать на презентациях, давать интервью. Согласно намеченному вами же плана. Ничего особенного, привыкнете, - равнодушно сказал Стэмптон. - Да, и вот еще какая деталь. Вы, насколько я знаю, не поклонник автомобилей?
- Да.
- Теперь вам придется изменить свое отношение. Престиж! Поднимитесь завтра с мыслью, что вы отныне не преподаватель, а кандидат в президенты. Соответственным должен быть образ жизни. Хотите личного шофера?
- Нет, пожалуй, я предпочту водить сам. У меня дома есть "Опел", просто его использует в основном моя жена, - пояснил Эдгар.
- Хорошо. В конце концов, вы ведь еще не Президент, а только кандидат, - неожиданно при этом подмигнув, сказал Стэмптон и мелодично рассмеялся. Эдгар последовал примеру, отметив, что в смехе Уильяма присутствует какая-то ритмика. Удивительный человек! С таким действительно хорошо находиться в союзе... Какой великолепный ум, какое своеобразное обаяние!
Еще раз поблагодарив Стэмптона и попрощавшись с ним, Эдгар направился к выходу. Сегодня вечером он не будет терять времени. Не пройдет и часа, как он уже будет в объятиях любимой Дженни. Они обе счастливы - а Эдгар вдвойне... Сегодня знаменательный, отличный день.
Примерно в то же время Полли пыталась смотреть телевизор, какой-то нудный сериал о нелегкой жизни "обычной" американской семьи, ее надуманной гиперболизированно-сентиментальной любви, от которой либо хочется плакать, либо начинает тошнить. Все дело - вся беда - заключалась в том, что любви в жизни самой Полли было мало. Такой любви, какой она хотела, пусть и скрывая от себя это желание - горячей, искренней, глубокой... пусть и жестокой, с печальным исходом - пусть... Незаметно Эдгар отдалялся от нее, и его тепла, заботы, внимания - настоящего, искреннего!- ей очень не хватало. Это нужно было как-то замещать. Телевизор - жалкий эрзац!.. И вечером, устав от бесплодных ожиданий мужа, она отправилась к своему старому приятелю, Томми, благо живущему неподалеку и готовому утешить женщину в теплой постели. Впрочем, скоро Полли вернулась. Вернулся и Эдгар. перемолвившись десятком слов, они уснули, оставив бесполезные разговоры на завтра. Утро вечера мудренее, безусловно так.
Но этому вечеру не было суждено так просто закончиться. около полуночи злополучный Ральф Степлер проснулся оттого, что почувствовал в своей груди какую-то неприятную тяжесть. Открыв слипшиеся веки, он сразу проснулся - последний раз в своей жизни. Потому что на его груди сидела большузая черная птица с уродливой головой, которая внимательно смотрела на него своими красными ненавидящими глазищами, взгляд которых был вполне осмыслен. Было такое ощущение, что они смеялись, эти страшные глаза. Ральф глубоко продохнул, широко открыв рот, чтобы закричать - но вот выдохнуть уже не смог, его больное сердце лопнуло, взорвалось изнутри кровяными брызгами, и он умер, растаял в темном тоннеле, продолжаемый преследоваться жестоким огненным взглядом, не ведающим пощады.
Наутро врачи зафиксировали смерть в результате сердечного принципа. В остекленевших глазах Ральфа и застывшем оскале зубов затаился немой ужас перед ЧЕМ-ТО, помогшим свести ему счеты с жизнью. Эта ночь стала для него Судьбой, потому что, как известно, только смерть превращает жизнь человека в Судьбу. А ее зловещий призрак, огромный хищный ворон растворился в ее объятиях, унося с собою свои страшные тайны.
...Большинство людей Луисвилла мирно спали. Тени сгущались над городом. Мутные облака, сбившиеся в кучу, в ночной синеве напоминали формой протянутую хищную лапу. Дороги были пусты и беззвучны. Где-то пронзительно каркнул ворон. Изредка подвывали собаки, несущие свой дозор. Прохладный ветер дул с северо-востока. Большая круглая луна величественно выплыла на небо во всей своей неестественной, одурманивающей красе. Она солвно бы говорила: не беспокойтесь, все будет хорошо, разве вы не видите - я же с вами! Задумчиво мерцали звезды, играя между собой в небесную мозаику. Город спал. А где-то вдали, за горизонтом, уже зарождался новый день...
Уильям Стэмптон - мистер Уильям Стэмптон - привык считать все происходящее с ним забавной игрой.
Это было основным принципом, если хотите, краеугольным камнем его существования. Ничто не могло поколебать этой уверенности. Даже когда небезызвестный Рудольф Барзинский, поляк по происхождению, священник-семинарист, сумел, так сказать, ограничить его в своих возможностях и навязать ему определенные правила - случилось это во тьме подземных пещер, где он надеялся скрыться от преследования излишне настырного человечишки, обвешанного крестами - это было воспринято им с надменным спокойствием. Поляку просто повезло - так считал Уильям. Именно повезло. Он просто не был готов к такому упорству со стороны захудалого священнишки, которых он всегда презирал, иначе бы... Ну да ладно. Он не держал зла на того человека. Во-первых, поляк давно почил в лучших мирах, царствие ему небесное, а, во-вторых,... что сказать, иногда и слепая курица находит зернышко.
В конце концов, тогда он был немного другим. Кое-чего ему еще не хватало - для полного счастья, и теперь, хвала небесам. он это приобрел. Священнишке даже можно сказать спасибо. Ничего, он не преминет это сделать. Быть может как-нибудь, со временем.
И все же сейчас, развалившись в кресле, находящемся как раз посередине своего номера в идеальной кромешной тьме, мистер Стэмптон испытывал... ну, скажем, нечто вроде ностальгической неги по тем далеким временам. Этот маленький городок навевал на него скуку. Хотя дело было отнюдь не в размере - хорошенько развлечься можно где угодно, дело скорее было в тех неких обязательствах, которые он нес, пребывая тут. Уильям с явным недовольством посмотрел на золотой обруч, поблескивающий у него под правым рукавом любимого халата. Он отлично видел в темноте, что, впрочем, неудивительно. Ему нравилась темнота. Она была верным другом и союзником Стэмптона, но просто обожал сидеть в ней, например, вот так, как сейчас, обдумывая какое-нибудь важное решение либо идею. это жутко помогало сосредоточиться.
Уильяму нравился сам процесс размышления - как прелюдия к действу. Вроде оттягивания тетивы лука перед тем, как стрела полетит вспышкой молнии и угодит точнехонько в цель. Стэмптон хищно хрустнул в темноте пальцами, словно разминаясь. Ох, с каким бы удовольствием он бы отвел душу на этом городочке!
Все его тело сладко пело при мысли об этом. Но - нельзя.
Впрочем, тело - это пустяки. Форма - ничто, содержание - все. Для мистера Стэмптона не существовало "гамлетовских" вопросов: быть или не быть. Он мог с легкостью совмещать и то, и другое. Но удовольствие от игры... от тех больших и маленьких игр, сопровождавших его бытие - оно значило для него довольно много.
Однако же "делать" в этом городе, этом невзрачном городишке, которому было суждено стать поворотной ступенью в ходе людской истории - так уж рассудили звезды, как бы не хотел поспорить с ними Уильям, - приходилось довольно мало. Так, легкий космический труд. Мелочи. Гораздо больше приходилось ждать, и это почти действовало ему на нервы. Как бы то ни было, Эдгар и Дженни получили необходимый толчок, импульс, можно сказать, друг к другу. Нил О.Брайен отыграл свою роль, все шло пока благополучно, ну и ... вот и нужно как-то развлекать себя, пока тянется эта канитель.
Стэмптон сделал легкое движение кончиками пальцев левой руки, - и колода карт посыпалась на пол в симметричном порядке, на должном расстоянии одна от другой каждая. Самая обычная колода, если не считать того, что всеми ее тридцатью двумя составляющими были "шестерки" и "девятки" треф.
Очень любопытно раскладывать пасьянс на будущее. Уильям чуть шевельнул указательным пальцем - и карты смешались. Вот, например, такой расклад: шесть, шесть, шесть. Или сделаем по-другому: девять, девять, девять, - а теперь переворачиваем снизу вверх. Прекрасно! Так много разнообразных вариантов - и какие же все они симпатичные!..
Форма, как уже говорилось, ничто. Мистер Уильям Стэмптон издал в темноте странный хриплый звук, до ужаса похожий на вороний крик, означавший довольство и нетерпение одновременно. Главное сама суть. Он сидел в кресле почти неподвижно, только красные глаза иногда помигивали во тьме, словно два пламенеющих отблеска далекого пожара.
Он ждал.
Смерть Ральфа Степлера прошла практически незамеченной на фоне смерти Нила О.Брайена. Его и любили меньше, да и сердечный приступ, согласитесь, не варварское убийство. Вообще, как умирает человек - это довольно показательно. Есть люди, которые всей своей жизнью оглушительно заявляют о себе на мир - вот он я! - а затем как-то неслышно уходят, аккуратно притворяя за собой дверцу. некоторые, напротив, живут - не слышно, не видно их, зато как хлопнут за собой! Умрут, чтобы помнили. Степлер не принадлежал ни к тем, ни к другим, его смерть была столь же тихой, как и его пребывание в этом мире. Если быть достаточно циничным, можно сказать, что она (смерть Степлера) означала лишь долю огорчений на плечи его родным и близким, прибавление работенки могильщикам и... выпадение мешающей шестеренки из включающего обороты механизма предвыборной кампании Эдгара Мэйли. И, видит бог, сам Эдгар это отлично понимал и расценивал вполне спокойно. Узнав о его кончине, он лишь внутренне пожал плечами (внешне все же необходимо было выказать огорчение перед коллегами): так вот получилось. Он не жалел Степлера, но и не злорадствовал над ним. В принципе, Фортуна лишний раз подтвердила свою благосклонность, пусть и таким мрачноватым путем. Степлер мог помешать его планам, но Эдгар был готов к борьбе. Он мер? Что ж, все смертны... Эта мысль, впрочем, не вызывала у него уныния. В свое время он тоже сыграет в ящик, но сейчас это его не заботило. То, что будет потом - подождет. У него есть работа, есть цель, есть перспективы... А что еще нужно, чтобы не отвлекаться на всякие глупости? Пожалуй, только хорошую женщину рядом...
И она у него была.
МИР ДЖЕННИ
Маленькая уютная комнатка, в которой находились из мебели только один стол, два стула и одна кровать, сейчас источала свежий и немного приторный запах красок. Ими был усердно забрызган пол, напоминающий сейчас по узорчатости персидский ковер или детский альбом для рисования. Посреди комнаты находился большой мольберт с откинутым назад балахоном, прикрывающим обычно полотно после завершения работы. Рядом с ним стояла подставка для красок и кистей. Дженни, в красно-черной клетчатой хлопковой рубашке и непрозрачных черных колготах, очерчивающих красивые упругие мышцы ног, критически откинувшись назад рассматривала свое творение. Ее взгляд был слегка подернут туманной дымкой, которую творческие люди обычно называют признаком вдохновения (поверим им на слово). На картине изображались женщина и мальчик, переходящие дорогу. Необычен был ракурс: вид шел снизу и под пологим углом. Полотно выглядело почти как живое - в лице мальчика ясно читались открытость, непосредственность и некоторое упрямство, выраженное в подбородке и слегка оттопыренных губах. Ему можно было дать лет 8-10. Видно было (по напряженной линии руки), что мальчику не нравится, что мать держит его за руку - он хочет идти сам. Мама, напротив, крепко сжимает его ладонь и озабоченно оглядывается по сторонам; машин, впрочем, не наблюдается. Женщине лет 34-38. Лицо круглое и не слишком красивое, но глаза поражают умом и теплотой. Из-за ее левого плеча проглядывают силуэты каменных строений, частично обозревается улица и т.п. Дженни смотрит и думает, что эта картина впечатляет своей реалистичностью, глубиной. Раньше у нее не было таких работ, и вот... Ей удалось ухватить саму суть Обычной Жизни, и это наполняет ее душу свежестью открытия. Ее обычная манера - игра цветов (полотно балует разнообразием оттенков), абстракции - все это осталось, но к ней добавилось Нечто более убедительное, сильное. Дженни довольна. Картина еще не закончена, но уже видно, что из нее получится. Ее рабочий запал еще не прошел, она чувствует, что можно и нужно добавить. Она улыбается, и в этой улыбке светится внутреннее умиротворение и светлая радость творчества. Ее мысли далеко-далеко от всего насущного в непрестанно вращающейся, то взлетающей к небесам, то уносящейся в бездонные таинственные провалы Карусели Задумок. Она живет сейчас своей работой, ее картина - это она сама, посредник между Каруселью и людьми, которые увидят готовое полотно. Она снова берет кисть и терпеливо, бережно,
точно ухаживая за младенцем, начинает наносить отдельные штрихи. Дженни счастлива.
Это счастье и состояние внутреннего покоя, а также новые силы во многом вдохнул в нее Эдгар. Именно он убедил ее снова взяться за работу, за живопись после некоторого перерыва. У них был разговор на эту тему, и Эдгар, напрямую ничего не говоря и не советуя, подтолкнул ее к этому решению, пробудив в ней интерес, желание своим вниманием к ее работам. Честно говоря, Эдгар не любил живопись и мало в ней понимал. Но он не обманывал, выражая свое увлечение картинами Дженни. Они действительно казались ему живыми, потому что он видел в полотне отражение самой Дженнии, ее чувства и идеи, стоящие за плоским мольбертом. Он видел то, чего в них не хватало: воли, естественности, четкости. И постарался мягко указать на это Дженни, заметив, что ей не следует опасаться брать обычные, рядовые сцены из жизни, поскольку именно в них ее образность, вдумчивость сможет проявиться самым лучшим образом. Не важно, что это - стакан, полет чайки или группа людей на пикнике - главное, чтобы в этом был заложен внутренний динамизм, движение. Сказал, что, может быть, ей не стоит все МЕНЯТЬ на символы, как принято в абстракции, а следует ПРЕОБРАЗОВЫВАТЬ реальность. И Дженни решила попробовать, как видим, небезуспешно. Эдгар прекрасно понимал, насколько важно для нее творчество и не пытался увести ее от этих проблем. Он был счастлив любить ее такой, какая она есть. В свою очередь, Дженни ценила успех Эдгара, его выдвижение, хотя и говорила ему - совершенно искренне - что для нее это совсем не главное. Она гордилась им и верила в него, и Эдгар не давал поводов быть разочарованной. Они просто очень подходили друг другу, и оба с трудом представляли, что было бы, если бы они не встретились. Каждый считал это невозможным, и тут влюбленные были недалеки от истины. Разве может Судьба позволить себе подобную вольность - пойти против самой себя? В 99% из 100 эо не входит в ее долгоиграющие планы...
Сильная, яркая независимая личность Дженни после встречи с Эдгаром, наконец, обрела полноту и цельность, раскрылась подобно цветку, тянущемуся к солнцу. В то время Эдгар не без удивления обнаружил, что может быть мягким, по-доброму веселым, без обычного цинизма, снисходительным и даже беззаботным! С момента смерти матери он имел склонность думать, что потерял для себя эти чувства, имея лишь их эрзацы для демонстрации людям в случае необходимости. Он часто позволял себе улыбаться и смеяться, ощущая внутри холодное разумное спокойствие. С Дженни такого не было. Если он улыбался, то чувствовал настоящее тепло, исходящее из кончиков губ, глаз, тепло, поднимающееся изнутри. Ему не было нужды контролировать себя, находясь рядом с Дженни. Это было приятно и легко. Но это не вызвало у него изменения принципов или отношений к людям. С детства Эдгар полагал, что всякое правило имеет право на исключение. Он сам себя таковым считал. И в данном случае следовать исключению было вполне естественно, не ставя при этом под сомнение правило. Мир жесток. а люди в большинстве хищники, но это не значит, что в нем нет места щедрым солнечным оазисам, где можно на время откинуть звериную шкуру. Эдгар был волк, волк по натуре. Он надеялся только на себя, и понимал, что эта шкура, выработанная долгими годами самоконтроля и жизненной практики - это все, что у него есть, его сила и воля.
Но в мире Дженни ценились не только эти, другие его качества имели не меньшее, если не большее значение. Какие именно? Спросите у любой нормальной женщины. Если, конечно, вам посчастливится такую встретить.
Железный Дик не всегда был Железным. Не всегда был богатым, знаменитым и пользующимся авторитетом руководителем. В бытность свою он даже имел глупость считать себя неудачником - видите ли, в юности был некрасив, девушки не любили, дела не складывались, а однажды директор одной небольшой такой фирмочки по доставке продуктов на дом, где Рейнольдс устроился помощником администратора в надежде сделать быструю карьеру, после нескольких неудачных отчетов прямо и целенаправленно сообщил его телу необходимое ускорение в направлении выхода, так и не выплатив обещанные премиальные. Дик Рейнольдс, который был очень честолюбив и очень настойчив для своих лет, горевал недолго и принялся за изучение административной литературы, принялся всерьез, отчего едва не испортил зрение и преуменьшил и без того не слишком щедрые заработки матери, работавшей на ткацкой фабрике в должности цехового мастера. такое кажущееся бесполезным растрачивание ума вызывало тревогу у общих знакомых, однако же, спустя некоторое время дела парня и в самом деле пошли в гору. Автобизнес стал его золотой жилой, давшим право на столь многообещающее прилагательное, как "Железный". А дальше, как вы уже знаете, герой тоже не прогадал, на долгие годы приманив к себе в спутницы такую капризную птицу, как Удача. Один лишь он знал и таил в себе, чего ему это стоило. Его скупая на эмоции манера покоряла деловых партнеров. А он хмурил брови и думал, как бы не прогадать. Как и сейчас, когда было слишком много "но", чтобы можно было убрать со лба напряженную складку. Он подошел к определенной черте, возле которой у человека неотвратимо возникают сомнения, но в душе понимал, что, собственно, перешел он ее гораздо раньше. В горячей, порядком позабытой молодости. Но он знал, чего хотел и шагал через нее с открытыми полными уверенности глазами. Не зная лишь того, когда и как придется платить, но будучи готовым к этому. Незаметно время подступило, и теперь он хорошо понимал, как неприятно быть марионеткой, снова понимал это, как тогда, когда приличный пинок толстого самодовольного кретина лишил его работы и денег для семьи. Эот отвратительный Стэмптон... Его передергивало даже при взгляде на него, струящегося змеиным ядом сопляка-переростка, которому досталась власть. Теперь не он командовал всеми делами по Университету, прикрываясь его именем, это делал Стэмптон. И его намерение выдвинуть себя в Президенты после смерти О.Брайена тот прекрасно разгадал. Именно так Рейнольдс надеялся вернуть нити в свои руки, но при детальном рассмотрении (после угроз Стэмптона) решил от этого отказаться. Ничто не гарантирует того, что он тоже не умрет от сердечного принципа, как, например, Степлер, ведь в его возрасте это вполне возможно, верно? Все знать, и быть неспособным что-либо изменить, возвращаться домой в семью, к жене и детям, смотреть, как они смеются, и думать, что это счастье куплено плачем других... Запоздалые угрызения совести не то, чтобы терзали душу, но скреблись по ней, подобно агонизирующим тельцам котят, заботливо топимых предусмотрительной хозяйкой в небольшом оцинкованном ведре. Он не ведал сомнений, взбираясь на вершину, но когда достиг ее, осознал, что выше не будет - Президентом ему не стать - они на время ожили, перед тем как окончательно вытянуться и замереть. Ибо пути назад у него не было, а приносить жертвы он не собирался. Он старательно избегал новых споров со Стэмптоном. В последние дни он совершенно погрузился в мир теневых афер на рынке ценных бумаг, где потихоньку притирался уже довольно долго, и сейчас удача по-прежнему сопутствовала ему - на его счет ложились кругленькие суммы, льющие бальзам на его самолюбие. Нужно устраниться от управления Университетом - что ж, он это сделает, хорошо. Железный Дик постепенно покрывался толстым слоем ржавчины, но становился легендой без человека, тенью утраченной целеустремленности, но со стороны заметить разницу не представлялось возможным. Настало время платить. В тайне от семьи он уже две недели добавлял в пищу немного вейхуа - сильного современного наркотика, утром и вечером. Он давал эффект, оттянутый во времени, днем стимулируя ум в принятии верных финансовых решений, а ночью избавляя от появившихся с недавнего времени плохих снов. В конце концов, когда ты зарабатываешь деньги, много денег, о плохом можно и не думать.
Совсем не думать.
Рейтинг Эдгара Мэйли неуклонно возрастал. Его участившиеся встречи с американцами, выступления с трибуны и на телеэкране, широкомасштабные рекламные акции по стране и имидж последователя трагически погибшего О.Брайена сделали свое дело. Уже сейчас он опережал ряд "мелких" кандидатов и занимал почетное 3-е место по рейтингу после Ника Кулхэма, конгрессмена от либеральных консерваторов и, конечно же, самого Роберта Картера, главного консерватора и оппонента Президента. Мэйли уже многие воспринимали как новую восходящую звезду на политическом небосклоне - ведь ему только 37! Столько же было и Ричардсону, этому отпетому неудачнику. На его стороне молодая энергия, напористость и реальная сила: похоже, Дик Рейнольдс, лауреат Президентской премии и живая американская легенда не жалеет денег на эту кампанию. И, что сказать, это дает плоды. Не исключено, и даже скорее всего, что Кулхэма Мэйли обойдет - если рейтинг первого стабильно стоит на месте и не шевелится ни в какую сторону, то вот у второго прибавляет пунктов каждую неделю. А вот Картер... Нет, обойти того - это уже из области фантастики. Гигантский опыт, накопленный за годы бесконечных интриг, слаженная команда, более четко разработанный имидж, доверие народа, централизованное финансирование и, наконец, целая партия, мощнейшая в стране Консервативная партия. С этим не шутят. И фокусы тут не пройдут. Уже через три недели состоятся теледебаты в прямом эфире - важнейший предвыборный этап. Вот там опытный Картер и покажет своим соперникам, кто есть кто, установив окончательный расклад сил. Он умеет побеждать в таких диспутах - вспомнить хотя бы прошлые выборы, он тогда просто переиграл Ричардсона, и если бы не нелепая случайность в самом конце... Теперь подобной оплошности не будет. Вряд ли кто-либо из кандидатов, в том числе и перспективный, но недостаточно подготовленный Мэйли, продолжат рыпаться, когда он "прихватит" их на дебатах. Они лишь пассивно покрасуются в стороне, когда он подымется по ступенькам в Белый дом и примет командование на себя. Давно пора. Так что Мэйли может пока купаться в лучах признания, давать интервью, раздавать обещания. Пусть... Всему свое время. А потом, если что, можно будет взять его в свою команду - на вторую, но хорошо оплачиваемую роль, - так здраво рассуждал умудренный жизненным опытом Роберт Картер, откинувшись на спинку широкого черного кресла и не спеша потягивая излюбленную трубку. Цыплят будем считать по осени. А осень-то уже не за горами... Было 4 июня ... года.
Однако Эдгар тоже прекрасно понимал всю шаткость своего нынешнего успеха, осознавал, насколько важны предстоящие дебаты. И он готовился. Не щадя времени и сил, составлял планы речи, репетировал, корректировал, размышлял, применял отдельные куски в своих выступлениях, оценивая эффект. Мэйли отнюдь не смущала опытность противника. Его генеральный план раскрутки, имиджевой кампании, шел пока с большим успехом, оправдывая вложенные средства. Об этом легко можно было судить по игриво прыгающему вверх рейтингу. По сути, сейчас Мэйли сам заправлял всем: финансовой, организационно-технической и идейной базой, поскольку Железный Дик по каким-то причинам устранился от этого, а Стэмптон со спокойной усмешкой передоверял ему одну за другой ниточки управления. Уильям явно не утруждал себя лишней работой. Зато Эдгар хоть и уставал, как мул, но достиг своего: подобрал под себя команду, обуздал информацию - ему мгновенно докладывали о любых происшедших изменениях, многочисленные сайты, рекламирующие его программу были запущены в Интернет, СМИ воспринимали его весьма благосклонно, с легкостью выделяя эфирное время. Он теперь не выступал с лекциями, но часто разъезжал по стране с выступлениями, проявляя немыслимую активность. "Дорогу осилит идущий," - при всем своем отношении к Библии (достаточно скептическом) он не мог не признать справедливость этих слов. И настойчиво шел к своей цели. Он работал над имиджем. Правда, иногда он позволял допускать в своих речах микро-ошибки, как бы подтверждающие общее мнение, что он нервничает и по молодости допускает эти промахи. Эдгар понимал, что избиратель хочет видеть в Политике Человека, такого же как все, только чуть более способного к руководству, славного парня, а не безошибочную машину для извлечения красивых слов. Но где при этом та грань, что отделяет человечность от панибратства, четкость от сухости, тонкость от надуманности? Люди требовательны, и их барометр требований постоянно колышется из стороны в сторону, нужно улавливать эти изменения и успевать реагировать на них. Если, конечно, не хочешь, чтобы тебя, после вчерашнего "способный политик" сегодня вдруг назвали "бездарным демагогом". Социология, которую он изучал и преподавал немало помогала ему в этом. Потому как психология массы заметно отличается от психологии единицы, нельзя сказать, что она проще, но, во всяком случае, она намного предсказуемей - если брать стандартный вариант. А современная американская психология, увы или к счастью, практически изжила понятие оригинальность. Оригиналы нынче были не в моде.
Эдгар усердно трудился, создавая фундамент будущего успеха. В расчете на который в жизни строится абсолютно все, ведь мало воздвигнуть дом, нужно еще и заселить его жильцами. А если их не будет - он так и останется стоять, пустынный, одинокий, безжизненный. Жильцами дома, который он создавал для себя, должны были стать ДЕНЬГИ, СЛАВА и ВЛАСТЬ.
Он быстро свыкся со своей популярностью. Но в этом скрывался и недостаток: если бы он сейчас однажды проснулся и вновь нашел себя просто профессором Кентуккского Университета, это показалось бы ему смертельно СКУЧНЫМ - такое существование. Возможно, на время. Возможно, он бы преодолел это. Тем не менее, необходимо признать: именно в роли Президента (пусть и кандидата) он ощущал себя как рыба в родной стихии. Сейчас он набирал высоту, и то, что ранее казалось ему высоким и значительным, теперь сильно потеряло в масштабе. Новая жизнь несла ему новые идеалы, новые ценности. Собственно, он стал воплощением романтичной Американской Мечты: из бедного Золушка вырастал гордый Принц. Но это лишь на словах, которые выдают желаемое за действительное. Отсюда, с высоты, он воспринимал мир еще циничнее, чем ранее, поскольку прекрасно видел, что все решают ОБМАН и ЛОЖЬ, искусно выдаваемая за правду. То, что говорят народу, и то, во что он охотно верит - не более, чем фикция. Есть право сильного и обязанности слабого. А между тем, людей с неплохими умственными и человеческими задатками в его же Университете встречалось куда больше, нежели среди тех, которых он наблюдал суетящимися у котелка власти. Впрочем, все это не было для него неожиданностью. Следует признать: Эдгар Мэйли с самого детства относился к человеческой природе с изрядной долей скепсиса, которую он считал здоровой. Неважно, так ли это в действительности, но она помогала ему держать себя на уровне, мириться с проявлениями откровенной тупости и нечистоплотности, столь часто встречающихся в душах людей, с которыми он знакомился, которым пожимал руку, лучезарно улыбался и обещал помочь во всех их проблемах. Он проходил мимо этого с той же спокойной уверенностью, с какой бы прошел мимо человека, деловито стащившего штаны и прилюдно какающего на оживленной улице. Что ему до этого? Людей нельзя изменить - таково было его убежденное мнение. Не лишенное определенных оснований.
Эдгар стал реже видеться со своей Дженни, но они оба воспринимали это как неизбежное, но кратковременное неудобство. Как бы то ни было, дела у обоих спорились хорошо, быстрыми темпами. Эдгар ушел в предвыборную деятельность, и в этом были свои несомненные плюсы. Например, то, что уставая за день, он приобрел крепкий спокойный сон, в котором более не появлялась дверь и прочие странные глупости. А большую часть других волнений и тревог у него уверенно заслонял светлый образ Дженни, бывшей его незримым ангелом-хранителем.
И было еще кое-что:
Это произошло в середине мая, в один из выходных, Эдгар ехал в город, к Дженни, сидя за рулем темно-серого "Опеля", исполненный радостных предвкушений их встречи. За окном автомобиля стояла прекрасная погода, дорога хорошо просматривалась. Внезапно, на одном из поворотов он увидел, что за несколько метров под его колеса скользнула какая-то тень. В то же мгновение он до упора вдавил рукоятку тормоза, и "Опель" послушно дернулся и остановился, как вкопанный. Выйдя на дорогу, Эдгар увидел в считанных сантиметрах от бампера... обычную худую собаку. Шерсть у дворняги была буро-каштановой, неровной, уши прижаты к голове. Псина дрожала всем телом, хотя глаза ее, поднятые на Эдгара, выглядели скорее печальными, чем испуганными. "Извини, я доставила тебе неприятности?" - казалось, говорили они. Эдгар присел на корточки и погладил спину собаки, чтобы успокоить ее. Та не сопротивлялась. Уши остались настороженно прижатыми, словно она опасалась, что за этой лаской сейчас последует удар. Неожиданно Эдгар ощутил теплый приток симпатии к этой дворняге. Почему-то она напомнила ему себя самого, в детстве, такого же бедного, внутри несчастного и сосредоточенного, пытающегося делать вид, что все О.К. Он почесал собаку за ухом: "Ну, дружок, за жизнь нужно бороться. Что же ты так", - тихо спросил он. Дворняга еще чуть дрожала. И тут Эдгару пришло в голову решение, а на душе стало легко и свободно. "Давай я тебе немного помогу",- сказал он и, подняв собаку на руки, поднес к машине и усадил на заднее сиденье. Та улеглась там, уже с некоторым доверием смотря на Эдгара. Глаза у собаки были по-человечески глубокие и умные, но слишком грустные. Вместо того, чтобы направиться к Дженни, Эдгар поехал в ветеринарную лечебницу, в пяти милях отсюда.
Доктор Майнхарт оказался очень спокойным, приятным человеком. Он был низкого роста, с круглым полным лицом, в очках, за стеклами которых прятались дружелюбные чуть ироничные карие глаза. На голове у него была белая шапочка, а под халатом проглядывали синяя рубашка, галстук и темные брюки. осмотрев собаку, он заявил, что с ней все в полном порядке, если не сичтать несколько старых ушибов и царапин, видимо, полученных в битвах со своими собратьями.
- В таком случае, доктор, я прошу оказать мне одну услугу, - сказал Эдгар, протягивая Майнхарту бумажку достоинством в 200 долларов. Тот удивленно приподнял брови, но ничего не сказал. - Я бы очень хотел, чтобы этот пес попал в нормальную семью, где его будут любить и заботиться о нем. Вы могли бы это организовать? Я вас очень об этом прошу, - подчеркнул Эдгар.
Доктор пожал плечами, - Разумеется, я буду рад. Вы знаете, я тоже люблю животных и мне жаль, когда они глупо гибнут на улицах. Это жестоко.
- Жизнь суровая штука, - ответил Эдгар. Собака сидела рядом, на операционном столе, постукивая хвостом о его поверхность. Она переводила умный взгляд с одного собеседника на другого. - Так вы это сделаете? Не могу сказать, что я поклонник всех собак, но этот пес мне понравился. Умное животное. - Эдгар погладил собаку на прощание и, после короткого раздумья, протянул доктору еще 100 долларов. - Пусть у него будет все, в чем он нуждается.
Доктор крепко пожал ему руку: "Я обещаю вам!" Не показывая виду, он был глубоко тронут всей этой маленькой сценкой.
Уходя, Эдгар еще раз оглянулся на собаку. Та, подняв голову, смотрела ему вслед. К его горлу подкатил комок, он качнул головой и вышел. На душе было немного грустно, но сердце пело, что он поступил правильно.
Мэйнхарт сдержал слово. Он подыскал для собаки хорошую семью. Но, увы, счастливого конца эта история не получила. Через три дня своей новой жизни Томас (так его назвали хозяева) выбежал на дорогу и его сбил большой грузовик, не соизволивший даже притормозить после этого. Маленькая девочка Эви, дочка хозяев, с которой Томас успел подружиться, плакала целый день. Останки пса были торжественно похоронены в саду. Колесо судьбы завершило свой неизбежный трагический виток.
К счастью для себя, всего этого Эдгар Мэйли так и не узнал.
Президентский кабинет выглядел каким-то запустевшим и покинутым. Обычной для него оживленности и активности не наблюдалось, в нем сейчас, как в морге, царили идеальная тишина и спокойствие. "Бегут,"- угрюмо думал Ричардсон, стоящий в данный момент у окна и неопределенно глядящий перед собой, - "бегут, как крысы с гибнущего корабля"" Глаза его были мутны. Высоки стройный брюнет с элегантной проседью, пересекавшей голову наискосок, мощной фигурой, неизменно вызывавшей симпатии американок, крепкими руками, которые часто и убежденно жестикулировали при разговоре - таким выглядел он в свои лучшие дни. Теперь же фигура порядком обмякла, сгорбилась, волосы были причесаны небрежно, без должного изыска, а руки стали нервно подрагивать, когда он не следил за собой (особенно, после алкоголя).
Не было шумных прессконференций, выступлений перед обожаемой публикой, трескотни камер, настойчиво соваемых ему под самый нос черных микрофончиков. Ничего этого не было - президент оказался благополучно забытым своей страной, оставленным мирно доживать последние месяца своего правления. Которое так хорошо начиналось... Ричардсон подошел к столу и, вытащив из ящичка уже ополовиненную бутылку виски, налил себе в граненый стаканчик. "Погодите у меня! Вы еще все будете ползать на коленях," - невнятно пробормотал он, вскидывая стакан и осушая содержимое с той брезгливой жадной безрассудностью, которая хорошо знакома тем, кто напивается с горя. Новости, доносимые ему преданными лицами по его Плану были самыми благоприятными, но... этих "преданных лиц" тем не менее, становилось все меньше и меньше - Картер не дремал! Его излюбленный способ: раздавив соперника, развалить и самому воспользоваться останками его команды. Хорошо лишь то, что никто из них - ушедших - не был в курсе Самого Главного. Как он собирается показать ИМ ВСЕМ, что он еще Президент...
Мэйли явно растет в рейтинге, причем достаточно стабильно. Ричардсон подсознательно чувствовал определенную симпатию к Мэйли, не будучи с ним знакомым лично: тот был тоже молод, как и Гарри, ему нравилось, как Эдгар выступал. после нескольких телевизионных наблюдений он почувствовал в нем как бы родственную душу. Молодец, парень, не тушуется. А ведь после этой неожиданной смерти О.Брайена он было подумал, что уже все, конец истории, судьба против него. Однако оказалось, что эта смерть (звучит погано - но это правда!) им даже на руку, этот героический имидж жертвы... Мэйли успешно продолжил осуществление Плана, который предложил ему этот... как там его? Стэмптон. Отличная идея. Если эта штука сработает, он озолотит их обоих - и Мэйли, и Стэмптона. Собственно, это его последний шанс...
Ричардсон налил себе еще стаканчик и задумчиво посмотрел на его дно. Все вроде шло как надо, как только может идти в его-то ситуации (проклятая Турция!..), но на душе президента скребли большие черные кошки. В последнее время он утратил над собой контроль: работать приходилось мало, никаких Указов и поездок (впрочем, согласно Плану: затаиться и ждать!..), и на него навалилось отвратительное безразличие ко всему. Гарри приналег на виски. Оно снимало душевную усталость, но в голову зато лезли дурные мысли, как тараканы, привлеченные одурманивающим запахом дихлофоса. Нужно взять себя в руки... Решительным движением. Ричардсон махом проглотил содержимое стаканчика. Еще совсем немного, а потом все вернется на свои законные места. Его работа, его власть, оглушительные аплодисменты охваченной восторгом толпы, его ослепительная улыбка на обложке ведущих журналов. Так будет, черт возьми. Нужно пока просто отдохнуть, развеяться. Съездить что ли с Барбарой на загородную дачу? Там его никто не будет доставать. нет, лучше без Барбары. Она отличная Жена Президента, но какая, однако, утомительная бабенка... Блаженное одиночество - вот что ему нужно. Отдых. Америка еще вспомнит своего Президента!.. Она будет им гордиться!.. Ричардсон устало приземлился в кресло и, устроившись там поудобнее, задремал, окончательно сморенный виски и принятым решением. Увы, его сон не был радостным...
Вдохновенный вестник бездны - вулкан... Величественное и пугающее зрелище для наблюдающих вблизи за твоим извержением. Как сильны твои громовые аккорды! Как много света, огня! Но чем же ты так возмущаешься? Что хочешь сказать своим гордым пламенем? Ведь ты же знаешь ИСТИНУ, не так ли? Быть может, ты поведаешь нам о том, как некий мастер Гарлем вчера за ужином долго говорил о жизни со своей женой, а затем зарубил ее топором, а тело сжег? Или о том, как очень довольный собой 19-летний Ленни после школы затащил к себе домой на чай свою приятельницу Викторию и, больно избив, изнасиловал ее, а напоследок снова избил, радостно при этом повизгивая? Девушка, не выдержав того, умерла, а наш находчивый герой расчленил ее и выкинул в мусоропровод. Замечательно, не правда ли? Или о том. как 12-летний Томми с детской непосредственностью распял на заборе соседскую собачонку и, присев на корточки, с интересом наблюдал за ее агонией, время от времени, для оживления действа, швыряя в нее камни? Ты это хочешь сказать? Или ты хочешь просто закричать, во всю силу могучих легких? Но не можешь. Подобно хищному зверю, прячущемуся в своей берлоге, ты лишь глухо ропочешь, ожидая своего часа. Ты знаешь, он настанет. И тогда польются огненные слезы, неумолимо жгучие, как первая ненависть, стирающие все на своем пути. Слезы мучительного счастья и странной, дикой радости уничтожения. Бесконечный огненный поток кипящих слез унесет покровы тайны, лицо мира отчетливо проступит сквозь пелену времени, которого больше не будет. И, как трещины в безвременье, возникнут ослепительные образы Неизведанного, лопаясь в несущейся лаве пузырящимися радужными миражами. А слезы все будут течь, обжигающие, яркие, бесформенные...
Так будет. Но что тебе до всего этого? Ты - лишь холодная воля Бездны, которая умеет и любит ждать своего часа...
"Эдгар Мэйли - НАШ президент"
Время подготовки к общенациональным дебатам стало определяющим для Мэйли. Средства массовой информации, подобно крупной артиллерии, один за одним обрушивали на американцев его лозунги и идеи, красиво запакованные, звучные и сильные. Эти снаряды ложились густо и точно, обдавая всех сладкими волнами воодушевления, растормашивая сонных и безразличных. "Мэйли предлагает", "Мэйли рассчитывает" - дружно неслось из радиодинамиков, с экранов телевизоров, читалось на каждом газетном листе. Что поделаешь, лучший способ убедить кого-то в своей правоте - примешать к строгой правде немного цветистой лжи. Ну не лжи, полуправды. Разве в этом дело?
Народ чувствует - так часто говорят опытные демагоги. Маленькая ложь, рожденная полуправдой - он чувствует лишь то, что он хочет чувствовать, и то, что ему разрешают чувствовать, демонстрируя желаемое как действительное. Народ лишь тогда почувствует ложь, когда она станет чересчур очевидной, вульгарно бьющей в глаза. Однако, это встречается редко. Нынешние мастера слова превратили обман в высокое искусство, ласкающее все органы осязания. И совсем не важно, что за ширмой.
Говорят, народ думает... Ложь уже побольшего размера, ибо думают обычно ЗА него, те, у кого хватает сил и здравого смысла выказаться прислушивающимся к пресловутому "гласу общественности". Который на сам деле не более чем фикция, иллюзия, голос умершей совести. Покойника чтут как живого, а точнее используют. Так надо. Так спокойнее.
Говорят, народ знает... Это большая ложь, ибо знает он лишь то, что ему дозволено знать, быстро и легко переваримое блюдо из того, на что можно наклеить ярлык: "Интересное". Неважно, что оно вызывает понос и вредные последствия в виде отравления. К нему уже привыкли. Оно доступно, Чтобы народ не возмутился и не начал вдруг думать и чувствовать...
А еще есть темные кулисы, где и творится история.
Чем ближе было 24 июля, день общенациональных дебатов, тем сильнее давало о себе знать напряжение, скрытая опасная пружина этого действа. Разумеется, Эдгар не старался окружать себя ароматными иллюзиями. Он может проиграть, более того, Картер наверняка постарается сделать из него посмешище в прямом эфире - тот это умеет. Нельзя застраховаться и от случайности. Какой-нибудь псих из зала или отключенный микрофон - все это возможно. Но трагедии в любом случае не будет. Он уже успел объездить все штаты, работая по жесткому графику, и это даст свои плоды на выборах. Трезво расценивая ситуацию, необходимо признать ее благоприятной - а значит, нельзя отступать или сдаваться. Как-то в детстве, происходившем на фоне заката в кино эпохи ковбойских лент и стремительно возраставшей популярности жанра фэнтази, наблюдая по телевизору за одним из таких космических боевиков, шел кадр панорамы звездного неба, ему вдруг ни с того, ни с сего пришла в голову довольно любопытная мысль: вот я пришел со школы, потом пойду погулять, затем посижу с мамой, возможно, еще посмотрим телевизор, потом... а ведь каждый мой шаг, каждый поступок - не что иное, как ВЫСТРЕЛ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ. Я не знаю, что будет завтра, но делаю все возможное, чтобы изменить его - к лучшему. При этом ему представился ковбой в длинных резиновых сапогах и фетровой шляпе, который чуть пригнувшись целился из здоровенного кольта в звездную пустоту. Картинка поразила его. Отныне слово БУДУЩЕЕ будет для мальчика реальностью, а не только набором звуков. Реальность, в виде холодной застывшей матери, сидящей у окна и как будто о чем-то задумавшейся. В виде толстенных библиотечных книжек, которые он пропускал сквозь себя, процеживая самое необходимое. В виде молоденьких девушек, с легкостью вешающихся ему на шею, которых он воспринимал несколько отстраненно, как предмет повседневного использования. Эдгар понял, как много зависит от него самого и научился отделять пустяки от главного. Если, разумеется, брать за критерий преуспеваемость - ведь именно успех в жизни юный Эд с недетской твердостью обозначил своей главной целью, курсом, которым шел, не сбиваясь с него. Что ж, творя свои миры - мы творим будущее, Эдгар не был фаталистом. Теперь, будучи взрослым и знаменитым, он не собирался снимать с себя ответственность за происходящее с ним. Он будет бороться и добиваться своего - вот его жизненное кредо. Маленький ковбой перед безграничным космосом. Сейчас Эдгар был готов открыть беглый огонь по своим манящим горизонтам...
... А вот от Полли ее привлекательные розовые дали куда-то неудержимо уплывали. Как-то незаметно, шаг за шагом, ее жизнь приобрела преобладающие серые оттенки. Те вещи, которые совсем недавно окрашивали ее существование, стали вызывать только короткий и быстрозатихающий нервный всплеск, подобный небольшому гейзерчику. Треп с многочисленными телефонными подругами, "хождения" по магазинам, домашняя работа за последние месяц-полтора почему-то превратились из удовольствий в обременительные обязанности. Даже дом - семейное гнездо Мэйли - казалось, потускнел и выглядел в глазах Полли одиноко и безрадостно. Самое обидное, что никаких особо серьезных причин для уныния не было. Ее муж стал известным, как Чарли Шин, семейная касса существенно пополнилась, самой Полли предоставлялась большая свобода действий. Но душу Полли терзали нехорошие предчувствия, бесформенными туманными темными тенями они словно бы неотступно витали над ней. Стресс еще не надломил ее, но был близок к тому. Даже секс - подумать только! - для обычно живой и непосредственной Полли стал лишь блеклым дополнением к процедуре подмывания, потерял прежнюю чувственность, а она винила в этом своих многочисленных любовников. Иногда от проведенной вместе ночи оставался только запах сигарет, его сигарет - ах, ведь мужа все равно не было дома. Такого раньше не было, в сексе Полли находила себя и получала всегда не меньше, чем отдавала партнерам. Сон, ее последнее прибежище, и тот стал оставлять после пробуждения вкус ржавчины во рту. Ей снились кошмары, но она их не запоминала, и это было не худшим вариантом. Полли жила мысленной надеждой на то, что все это болотное состояние навязчивой муторной безысходности должно скоро кончиться; тучи развеются и засияет солнышко.
Как бы то ни было, ждать ей оставалось недолго.
...
Дженни ход событий вполне устраивал, она была полна любви и новых планов, но тревожные тени коснулись и ее изголовья. Однажды, жаркой июньской ночью, она вдруг проснулась и, охваченная каким-то смутным чувством, которое трудно охарактеризовать одним словом, но ближе всего к нему - озарение, в одной ночной рубашке отправилась в свою мастерскую, где при мягком свете желтоватых стеариновых свечей она принялась ТВОРИТЬ. Утром полотно отразило плод ее переживаний - ту самую, неизвестно откуда возникшую в ее воображении, чудовищную птицу с двумя головами, которую как-то набросала ее рука на паре у Эдгара, еще до их близкого знакомства. Картина вызывала неподдельный ужас: огромные хищные когти, лохматое черное оперенье и огромные красные глаза бросали в дрожь. С портрета птица, чуть наклонив обе уродливые головы, исподлобья смотрела на нее, как живая, с невероятно злобным выражением. Поддавшись испугу, Дженни сломала эту картину и выбросила в мусоропровод. Целый день она была немного не в себе, но на следующий, взяв себя в руки, она заставила утихнуть мрачные чувства, принявшись за новую, куда более радостного вида картину. Начать было трудным, но вскоре Дженни с головой ушла в творчество, и отвратительный пернатый монстр постепенно стерся из ее памяти, неудачная картина была забыта.
Но где-то глубоко, в черных провалах подсознания она продолжала махать своими громадными, просто безразмерными крыльями...
День за днем, минута за минутой, секунда за секундой, американцы приближались к ответственнейшему моменту в истории своей страны - очередным президентским выборам. Интересная штука, эти выборы. В начале своего пути они подобны большому неуклюжему паровозу, медленно и лениво движущемуся по шпалам, но постепенно локомотив набирает ход, и вот... Вот его уже нельзя остановить. Неудержимая масса громоздкого металла он несется по давно накатанной колее, могучий и внушительный, подобный античному колоссу. "Ту-ту", - сигналит машинист неосторожным путникам, оказывающимся на пути. "Ту-ту", - настойчиво дергает он заржавелый гудок, коварно улыбаясь при этом. Потому что знает: увернуться, уйти с дороги, как правило, невозможно. Слишком поздно, говорит вам этот заунывный сигнал машиниста, означающий чью-то смерть. И локомотив летит дальше, а на его стальном бесчувственном лице остается лишь малозаметное красное пятнышко, которое на солнце легко принять за след от ржавчины. Уйдите с дороги, несчастные безумцы!
... Американцы думают. Американцы чувствуют. Американцы видят. Им остается только выбирать. Того, КТО КОМАНДУЕТ ПАРАДОМ. Американцы любят свою страну. Они не выберут недостойного. Гордость - великое чувство, не правда ли ? Скоро мы получим все ответы, очень скоро. От дома к дому, от сердца к сердцу. Большие игрушки взрослых людей. Хиросима и Чернобыль, Гитлер и Наполеон. "Мы - выберем", - говорят американцы, им невозможно не поверить. Прекрасная страна, прекрасный народ. Ему еще так много предстоит сделать...
БЛИЗИТСЯ РОКОВОЕ ВРЕМЯ, ВРЕМЯ ВОПРОСОВ И ОТВЕТОВ.
КАК ВАЖНО ОКАЗАТЬСЯ ПО ТУ СТОРОНУ БАРРИКАД?
РАЙ ИЛИ АД, СВЕТ И ТЬМА. НАД ВСЕМ ЭТИМ СИЯЕТ
ПЕЧАТЬ ИСТИНЫ. НО ТОЛЬКО ТОТ, У КОГО ХВАТИТ
СИЛ, СМОЖЕТ НЕ ОБЖЕЧЬСЯ ЕЕ ОГНЕННЫМ УЗОРОМ...
Сегодня было 22 июля, два дня до дебатов. По обыкновению проснувшись рано утром и, взбодрив себя чашечкой крепкого кофе, накинув домашний халат, Эдгар перешел из кухни в гостиную, где расположился на диване, заложив ногу за ногу. Луч восходящего солнца, пробивающийся сквозь ставни приоткрытого окна, высвечивал небольшое светлое пятнышко как раз на его правом тапочке. Машинально Эдгар поменял положение ног. Теперь пятно было на цветистом ковре, устилающем пол гостиной комнаты. Там, глде падал лучик, орнамент ковра высвечивался особенно отчетливо, как под микроскопом, искрился пушистый ворс и крошечные пылинки, кружащиеся над его поверхностью. "Надо же," - лениво промелькнуло в голове Эдгара, - "место под солнцем! Преимущество: тебя все замечают. Недостаток: тот же. Вот на неосвещенной части может твориться что угодно, этого не увидят; здесь же все, как на ладони." Это остроумное наблюдение повлекло за собой более прозрачную мысль: ковер пора сдать в химчистку, он уже немного запылился. Надо бы сказать Полли... Впрочем, позже. "пусть спит. Она любит отдыхать." Последнее время он незаметно для себя старался избегать долгих разговоров со своей женой. Ему было все сложнее соблюдать правила той игры, которую он принял: любить Дженни, быть с Полли. Открыться ей ему тоже не хотелось. У него хватало проблем другого характера, поважнее. Зачем портить настроение себе и ей? Может быть, потом. После выборов. Когда у него будет время разложить в их отношениях все по полочкам. В конце концов, сложно одинаково заботиться сразу о двух женщинах, когда этого самого времени не хватает даже на одну, любимую и желанную. Но он старается, чтобы все было, как лучше. Пусть спит... С кем - это ее личное дело, главное только, чтобы болезнь какую-то не притащила. Впрочем, Полли умница. Она умеет подыскивать мужиков. "Мир не без добрых людей," - довольно цинично сказал себе Мэйли. И почти тут же, без всякой связи, он подумал, что надо бы навестить Стэмптона. Помнится, он ему давно обещал, еще что-то там про Августина тот хотел ему показать... Но главное - пожалуй, это генеральная репетиция перед дебатами.
Тихо, чтобы не разбудить Полли, он оделся и направился в гараж за своим "Опелом". Он уже давненько не путешествовал на автобусах. Последнюю охоту к этому у него отбил случай несколько месяцев тому. Тогда, во время его обычной поездки в Университет, молодой голубоглазый парень в неряшливой одежде да еще с каким-то неприятным запашком вдруг захотел облобзаться с ним, проявляя таким образом свою симпатию к Мэйли, которого тот опознал по телевизионным картинкам. Эдгар так и не понял, действительно ли он чувствовал то, что говорил, или был наркоманом. Удалось ограничиться рукопожатием. Но приоритет отныне безраздельно принадлежал машине, более солидному и быстрому средству передвижения. Хотя вызывающему почему-то у Эдгара хорошо скрываемую внутреннюю неприязнь. Может он в детстве попал в какие-то автонеприятности? Сам Мэйли этого не помнил.
Сначала он направлялся в Университет, потом по предвыборным делам, и лишь потом собирался посетить Стэмптона. Если останется время. А оно, вне всякого сомнения, останется - дел сегодня было не то, чтобы слишком много. "Опел" мягко тронулся с места, вырулил на шоссе по спускающейся плавно вниз тропинке от их дома и помчался вдаль по гладкой узкой автостраде, вдоль лугов и полянок, которые вскоре должны были смениться обычным городским пейзажем. Солнце уже стойко заняло положенное место над горизонтом.
...
Оно начало клониться к закату, когда Эдгар, наконец, оказался перед шикарным фасадом стэмптоновского отеля.
Часы показывали 19.05. Как назло, к вечеру погода испортилась, твердоликая ясность сменилась повышенной облачностью, и сейчас улицы города накрыл липкий густой туман, словно пух из выпотрошенной подушки, обволакивающий очертания близлежащих зданий и предметов. Люди выныривали из-за этой завесы внезапно, за несколько метров, и столь же быстро исчезали в ней. Можно было пройти в шаге от кого-то из них и спокойно этого не заметить. Эдгар поставил "Опел" на правой стороне улицы, а сам направился к зданию "Космоса", просивечивающему огоньками сквозь туман. Он шел уверенно, не оглядываясь по сторонам, выпрямив плечи и приподняв голову. Руки соразмерно раскачивались вдоль боков, словно два увесистых чугунных маятника. Не было сомненья и в его спокойном твердом взоре темно-серых глаз; тем не менее, Эдгар чувствовал, что внутренне ему не хочется встречаться со Стэмптоном. Объяснить это чувство он не мог. Оно окунало его в атмосферу его детства, когда порой не было желания идти в школу, на какую-то скучную пару или, что случалось чаще, передавать посланцы приболевшей матери ее пожилым нудноватым подругам-знакомым. И все же - почти ни разу он не шел на поводу у собственного "не хочу", преодолевая себя и делая то, "что нужно". Просто так в нем было заложено, на первом плане у Эдгара Мэйли всегда была его воля, а за ней гуськом шествовали другие устремления.
Вот и сейчас Эдгар не уговаривал себя фразами, типа: "Мало ли чего,", "да ладно, пойду уж" или "Надо, значит надо", как это делали бы на его месте многие из нас. Он просто зашел вовнутрь, в уютный холл отеля, и поднялся наверх, на 7-й этаж, на лифте, мягком и беззвучном, как воспитанная кошка. Прямая его карьеры и, можно надеяться, его будущего места под солнцем, пролегала через две основные точки: он сам и Уильям Стэмптон. Этот странный человек держал в своих руках все нити, незримо и аккуратно, как подобает очень умному и расчетливому человеку, а значит и опасному. Поэтому сегодняшний разговор важен в плане сближения общих орбит, но до разумных границ, думал Эдгар. Ведь рядом с таким "светилом", как Стэмптон, конечно же, не сгоришь, зато велика судя по всему вероятность замерзнуть...
Как и в первый раз, Эдгар постучал в 79-ую и услышал тихий знакомый голос: "Войдите". От его звучания ему на секунду стало как-то неприятно на душе, будто в траве прошелестела змея, но как только он открыл дверь, чувство сразу исчезло.
Вид комнаты Стэмптона мало изменился за прошедшее время с момента их первой встречи. По крайней мере, на первый взгляд Эдгару показалось, что некоторые статуэтки идолов отсутствовали и на их месте ппоявились другие, но точно он сказать не мог. Возможно, были и другие перестановки, но у Эдгара появилось странное ощущение, будто перерыва и не было, он только что вышел и сейчас же зашел обратно в экзотический стэмптоновский кабинет.
Изменился его хозяин. Хотя Стэмптон и сидел в том же кресле, но выглядел он по-другому: каким-то отрешенным, уставшим и даже подавленным, взгляд был опущен вниз, под глазами скользили тени, словно он всю ночь решал непосильные для него задачи. Стэмптон был погружен в свои мысли, и даже как будто не заметил прихода Мэйли, сидел неподвижно, сохраняя при этом ровную вытянутую осанку, словно выполняя какое-то йоговское упражнение. Ноги были скрещены, худые бледные руки, выглядывающие из-под широких рукавов яркого халата с восточным орнаментом, лежали на коленях. Какое-то время Эдгар стоял молча, не решаясь побеспокоить его и ожидая, что тот сам к нему обратится. Возникла напряженная тишина, какая бывает, когда неожиданно выключат звук при просмотре интересного цветного кино. Наконец, Эдгар собрался кашлянуть, но как раз в этот момент Стэмптон поднял глаза, и на его лице появилась сдержанная немного кривая усмешка:
- А, это вы, Мэйли. Располагайтесь, прошу вас, - он широким жестом указал на диван. Эдгар последовал приглашению, комфортно раскинувшись на приятном наощупь мягком кожаном покрытии. - Я давно вас жду.
- Да? - это был не вопрос, а просто реплика со стороны Эдгара.
- Закурите? - вместо ответа спросил Уильям, протягивая ему со столика зооченый портсигар.
- Нет, спасибо.
-А я пожалуй. - Стэмптон вытащил длинную хрупкую сигару, взял оттуда же, с журнального квадратного столика, на котором еще валялась бумага, несколько папок и одна книга в темно-синем переплете - Тит Лукреций Кар "О природе вещей", и неспешно, с наслаждением затянулся, выпустив над собой фиолетовое облачко. - Вы совсем не курите?
- Курю, иногда, - ответил Эдгар, поглядывая в сторону внушительной скульптурки, изображающей древнегреческого пророка Лаокоона и его сыновей, опутанного змеями.
- В таком случае очень вам рекомендую - прекрасный сорт, отличные ощущения, - настойчиво предложил Уильям, снова протягивая ему портсигар и зажигалку. - Думаю, таких вы еще не пробовали. Мой специальный заказ из Нью-Йорка, города крупных прожигателей жизни. Лучшие из лучших.
Эдгар пожал плечами и взял предложенную сигару, не спеша, однако, зажигать ее.
- Курение - это божественное удовольствие, - сказал Уильям, откидывая голову назад, на спинку кресла. - Древние знали толк в таких вещах. За много тысяч лет до старичка Колумба индейцы использовали табак, - конечно, не такой жалкий его концентрат как сегодня, - в качестве ритуала познания. Думаю, у них были на то основания, верно?
- Несомненно, - ответил Эдгар. - Мы склонны недооценивать наших предков из=за того, что судим их по тем вещам, которые умеем сами. - Он повертел сигарету в руках и, наконец, зажег ее. - Однако, не исключено, что они умели что-то, чего не можем мы. Это взгляд не оккультиста, а историка. Правда, своим студентам я ничего такого не скажу.
- О, я вижу у нас с вами много общего, - рассмеявшись, сказал Уильям. Его лицо просветлело. - Я тоже большой поклонник старины, хотя, конечно, совершенно непрофессиональный, как я уже говорил. Но чем меньше людей об этом знают- о моих истинных симпатиях, я имею в виду,- тем спокойнее я себя чувствую. Впрочем, в приятной компании можно себе позволить расслабиться, - с лукавством в голосе сказал Стэмптон. Эдгар в ответ улыбнулся, закуривая. Сигара показалась ему странноватой на вкус, но приятной. - Но, однако же, я заговорился. Вы, вероятно, пришли ко мне не только, чтобы поболтать о предметах старины, так ведь? Эдгар, вы хотите стать Президентом? - неожиданно серьезно, блеснув острым, как кинжал, взглядом, спросил Стэмптон, отводя руку с сигарой ото рта.
Сердце Эдгара забилось чуточку чаще, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Видит бог, он ждал этого вопроса, если не сознанием, то каким-то внутренним наитием, вертлявым слепым зверьком с превосходным обонянием. И, одновременно, Эдгар приказал себе, слегка сжав руки в кулаках: "осторожность, помни об осторожности!.."
- Мне кажется, трудно найти человека, который ответил бы на этот вопрос "нет", - отшутился он, с нарочитой небрежностью заложив ногу за ногу. Эдгар чувствовал некоторую расслабленность во всем теле, словно бы каждая его клеточка пела и стремилась ввысь. "Наверное, это сигары", - подумал он, делая очередную затяжку.
- Дорогой Эдгар, вы сейчас напомнили мне один ужасно избитый анекдот, - Стэмптон, напротив, снял одну ногу с другой, а руки раскинул на спинке, лениво покачивая той из них, в которой была сигарета. Еще немного, и он бы стал похожим на библейского Христа, распятого иудеями. На правой руке, под шелковым обшлагом халата Эдгар заметил какое-то золотое кольцо, плотно облегающее запястье. - Встречаются две подруги, и одна другой говорит: "Ты знаешь, мой муж - сексуальный маньяк. Он может заниматься со мной любовью по десять раз за ночь". Вторая, вздохнув: "Повезло тебе. Мой только хочет...". - Уильям сделал паузу, снова прикладывая сигарету к губам. Он уже утопал в клубах фиолетового дыма, плавно окутывающего кресло и его стройную фигуру. Эдгар счел нужным улыбнуться левым уголком, хотя анекдот ему не понравился. - Так вот: ХОТЕТЬ и МОЧЬ. Мне кажется, это очень важные слова, не так ли? Помните, Эдгар, я же не зря спрашивал вас о том, каким президентом был бы О.Брайен, да покоится с миром его душа? (последние слова, их тон, показались Эдгару слегка фальшивыми) Потому что и вы, и я знали: хороший преподаватель - да; хороший организатор - да; хороший человек - тоже; президент - Уильям сделал паузу, после чего отчеканил - нет. А вот с вами, дорогой мой Эдгар, совсем другая, как говорится, история.
Стэмптон замолчал. Эдгар подумал, что он чувствует, как мир вокруг становится легким и прозрачным, а слова проникают в сознание и падают на дно его обжигающе свежими и объемными. "Не наркотик ли это?" - мелькнуло у него, и тут же он внутренне рассмеялся (сейчас смеяться казалось удивительно естественным) - с чего бы это Стэмптону приглашать его к себе раскуривать наркотики? Просто сильные сигары.
- Но, мне кажется, наши планы достаточно ясны и понятны, - четким, не заплетающимся, звонким голосом произнес он вслух. Так, во всяком случае, ему показалось.
- Планы меняются по мере необходимости, - жестко возразил Стэмптон. Черты лица его казались Эдгару все более расплывчатыми. - За исключением тех планов, которые даны нам свыше. Впрочем, и их можно... корректировать, - странная ирония послышалась в голосе Уильяма. - Поверьте мне, Эдгар, это не проверка вас на благоразумие и не желание запутать. Это вовсе не в моих, не в наших интересах. Я пригласил вас для того, - голос Стэмптона стал доноситься словно издалека, - чтобы вы могли ответить для себя на несколько важных вопросов. Например, такой: кто ВЫ такой, Эдгар Мэйли? И кто я? Почему мы здесь? А, почему, Эдгар? - Эдгар приложил умственное усилие, и на одно мгновение в его, одновременно, посвежевшей и затуманенной голове выплыл какой-то смутный образ; но тут же исчез. - Все поддается объяснению. У каждой судьбы есть имя. Возможно и так, что ваше имя - судьба. Но только знающий может размышлять об этом без робости в коленках, верно? - Эдгар уже не очень понимал, где он находится. Мир расслаивался на его глазах, принимал иные, пока бесформенные формы и очертания, а мозг, словно бы получив усиленный поток крови, проходил сквозь бесплотный туман, как нож сквозь масло, нырял вглубь и уносился вдаль ошалевшим от свободы диким конем-скакуном; из невидимой мозаики складывались какие-то картины, параллельно, одна вместе с другой всплывающие внутри него, осознаваемые и четкие, как происходящие наяву. Если на что-то походила эта вакханалия соревнующихся образов, то, скорее всего, на многооконный режим последней, тридцатой версии "Виндоусов"; но и это сравнение было весьма условным.
Голос Стэмптона немного помолчал, и затем произнес:
- ПОЖАЛУЙ, НАЧНЕМ.
-... это был парк его детства, городской Мэнсон-парк. Он выглядел огромным и даже необъятным, крепкие ветвистые дубки казались гигантскими поднебесными колоссами, тянущимися вверх своими остроконечными верхушками, кусты раскинулись впереди шумящим зеленым океаном, а само небо маячило над ним бледно-голубоватой простыней с густыми клубящимися облаками-дырками где-то ужасно высоко, недостижимо. Они шли с его мамой и ее подругой Джессикой по извилистой продолговатой аллее, пролегающей вглубь парка. Все вокруг было для Эдгара хорошо знакомым, и, в то же время, каким-то непонятным, непропорционально большим, он сначала удивился этому, но почти сразу сообразил, что так должен видеться парк его детским взглядом, глазами "маленького Эда". Эта сцена, прогулка, когда-то имела место быть ранее, наверняка, хотя он и не помнил точно, когда именно. Кажется, ему было 7. Или 8?.. Сложно сказать. Он только помнил, что мамина подруга Джессика, кажется, так ее звали, умерла на полтора года раньше Элизабетт Мэйли, от туберкулеза. Мама ходила на ее похороны и пришла оттуда с мокрыми, посеревшими и совершенно запавшими глазами, он еще испугался, что она сама похожа на труп. Кажется, мама высоко ценила дружбу немного резковатой, но "очень доброй", как она говорила, Джессики.
Тогда (сейчас...) та была еще вполне жива, не очень старая на вид полноватая особа, одетая в старомодный надвинутый по самые брови синеватый чепец и того же цвета платье, свисающее на ней складками. Лицо ее было какого-то неприятного багрового оттенка, а может это была просто игра теней в лучах заходящего солнца, на нем выделялся крупный с горбинкой нос. Глаза у Джессики немного водянистые, бледные, но действительно очень теплые, смотрящие из-за толстых роговых стекол. Правда, сейчас они выглядят настороженными, сузившимися, а может и чуточку испуганными.
- НЕХОРОШАЯ ПТИЦА, - говорит она дребезжащим голосом, и ее губы слегка подрагивают при этом, словно крылья у бабочки. Эдгар переводит взгляд направо и видит крупную черную ворону, неподвижно сидящую на колышке в нескольких метрах от них. Ее глаза словно бы с холодным интересом наблюдают за движущимися людьми. - Она приносит людям горе и несчастья. Кэш! - стареющая Джессика гневно махнула на птицу руками, точно мельничными жерновами в оборках, на что та никак не отреагировала, продолжая наблюдать темным неморгающим взглядом. - У одной моей знакомой ее подруга как-то оставила на минутку во дворе коляску с годовалым ребенком, девочкой - глупость, конечно, детей одних оставлять нельзя, - Джессика сделала негодующую паузу. - Так вот, она возвращается, а над коляской сидит такое вот чудовище и, представляешь, КЛЮЕТ РЕБЕНКУ ГЛАЗА!.. (Эдгар на секунду представил себе эту картину: небольшая беленькая колясочка посреди двора, из нее несутся отчаянные детские крики, уже переходящие в хрип, судорожно вытянутые вверх крошечные ручки в мольбе о помощи - и большой хищный ВОРОН, монотонно долбающий окровавленным клювом нечто живое, человеческую плоть... Эдгар с отвращением зажмурился) Моя мать, царствие ей небесное, всегда говорила мне, - а она знала толк в таких вещах - вороны - это птицы ЗЛА. - Губы Джессики сжались, превратившись в единую полоску. Она перевела дыхание, и тут же шумно закашлялась, зажимая рот левой рукой.
- Но, дорогая, - попыталась возразить мама Эдгара, крепко сжимая руку мальчика, - нельзя же судить из-за одной птицы весь вороний род! Мне кажется, они вполне миролюбивые птички, правда, Эд?
(... Он - маленький Эд - кивнул и беззаботно улыбнулся матери. Ерунда, его не запугать такими глупыми страшилками, он уже не ребенок...)
- Нет, - убежденно ответила Джессика, справившись с приступом кашля, - поверрь мне, Лиз (она часто называла его мать просто "Лиз", что Эду совсем не нравилось, тем более, что в ее устах это звучало как "лизь" - будто кого-то зовут опорожниться), я чувствую те волны, которые исходят от них. - Джессика резким движением вытерла со лба выступивший пот. - Всюду, где появляется ворон, обычно приходит чья-то СМЕРТЬ...
(...)
На длинной пологой белой кровати из какого-то редкого дерева, вытянувшись в струнку и сложив худые морщинистые руки на груди, лежал седой, как лунь, старик. Его лицо было абсолютно спокойным, и даже умиротворенным, хотя он был не один на своем, по-видимому, смертном ложе: в каждом углу его прямоугольной постели сидело по крупному черному ворону, неподвижному, как сам старик. Зловещие птицы чего-то ждали; наверняка, своего часа, но старику было до этого мало дела. Он знал, что умирал, это было видно в его глазах, чистых и ясных, словно свет путеводной звезды. Их взгляд был исполнен какой-то странной непостижимой силы, немного пугающей, но вместе с тем неземной, благородной мудрости, короткого, не знающего сомнений, ведания. В такие глаза, как на солнце, невозможно было смотреть долго, и Эдгар отвел взор, отчего образ враз потускнел и сменился следующим, но перед тем безумная мысль успела молнией осветить своды его (под) сознания: а не был ли тот старец, которого он видел - Богом?
(...)
Безжизненная голая степь озарялась бледным дрожащим сиянием, скользящим меж низко нависшими грозовыми облаками, а посреди нее круглобоким конусом высотой примерно в два человеческих роста выделялось сероватое с металлическим отблеском яйцо, покрытое мелкими рыжеватыми пятнышками. Его (Эдгара) взгляд шел откуда-то снизу, искоса, так, словно бы он смотрел глазами какого-то притаившегося зверька, наблюдающего за этой картиной. Дул сильный боковой ветер, но яйцо - это было именно оно и ничто другое - даже не шевелилось под его резкими порывами, плотно осевшее в ямке, присыпанное крупными зелеными стебельками, мохом или чем-то еще. Несомненно, Эдгар видел перед собой гнездо какой-то крупной птицы. Ему на ум пришла птица дракх, загадочное исполинское летающее существо из древневосточных преданий.
Внезапно воздух разрезала яркая остроконечная вспышка, от которой все на миг окрасилось в багровые оттенки, она ударила как раз в верхушку яйца. Спустя несколько секунд прокатился громовой раскат, показавшийся Эдгару самым громким звуком, что он когда-либо слышал, - он прошел нарастающей волной, словно при посадке реактивного самолета, заставляя все живое, если оно здесь было, в панике вжиматься в землю. Картина дрогнула перед его глазами, но не исчезла; а через мгновение он увидел, что яйцо вспыхнуло ярчайшим пламенем с синеватой каймой в том месте, где огонь соприкоснулся со скорлупой. Но вместо того, чтобы истлеть, обратиться в ничто от ужасной жары, оно лопнуло... и оттуда, из-под разваливающегося по швам покроя зародыша, мелькнуло, задвигалось нечто живое, лохматое - это был огромный ворон... нет, ВОРОНЕНОК!.. Такой большой, но еще совсем слепой, он медленно раскачивался в своем рушащемся пристанище и уже издавал какие-то невнятные мычащие звуки. Еще один раскат грома, словно приветствуя новорожденного, прокатился по разглаживающемуся небосводу. "ВЕЧНОВОЗРОЖДАЮЩИЙСЯ ФЕНИКС, ПТИЦА ЗЛА!.." - с мрачной торжественностью произнес чей-то чужой голос в голове Эдгара; впрочем, он узнал его. Это был...
(...)
... голос Стэмптона, пришедший из ниоткуда. Он продолжил: "ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ и БУДУЩЕЕ - он такой же крепкой жизнетворной нитью связывает эти понятия, как и то, что люди называют ДОБРОМ. Их общий же узор зовется ВЕЧНОСТЬЮ. Однако же, не будем спешить; ибо кто спешит в ВЕЧНОСТИ? Твой путь. Эдгар. Ты знаешь о нем лишь то, что положено страннику." Голос замолчал, но карусель образов продолжала кружиться...
Его первая университетская лекция; он тогда нервничал больше, чем стремился показать. Но вот он начинает говорить, говорить хорошо, и волнение уходит, появляется сладостная уверенность; примерно такая же, какую он ощутил, встретив Дженни - сладостная уверенность в том, что происходит нечто правильное, так, как и должно быть.
Свадьба с Полли; Университет; последние школьные классы; ступени его молодости, по которым он неотступно следовал наверх, к зрелости. Его дом - наконец, у него был собственный дом, семья, и были деньги, чтобы содержать ее. Похвальные отзывы коллег - и стойкое осознание того, что это только начало... только начало...
Его бедная добрая мать; ну почему, почему она была такой хрупкой, такой слабой? Ее жизнь была тяжелой, мучительное барахтанье над поверхностью затягивающего вниз водоворота. И он почти не мог облегчить ее участь - тогда; у них не было денег; у нее не было мужа, у него - отца. Боже, как он любил ее!.. Эдгар ощутил, как слезы невольно накатываются на его глаза и крепче сжал губы. Прошлого не вернуть, и все же оно возвращается...
"Маленький Эд"; детские игры во дворе, и он, с сосредоточенным потным лицом, борющийся за желтый яйцеобразный снаряд с другими ребятами. Он не любил проигрывать - даже в играх, и его команда, как правило, побеждала. Маленький Эд держал себя улыбчиво и невозмутимо, лед снаружи, сдерживаемое пламя внутри. "Так надо". Эти суровые слова он отыскал для себя сам - так рано.
Кэрри. Так звали ту невзрачную курносую девчушку из третьего класса, которая впервые вызвала в нем какие-то сердечные теплые чувства. Ему просто нравилось смотреть на нее со стороны, это было приятно. Светловолосая Кэрри тоже вроде бы относилась к нему с интересом, так ему тогда казалось; узнать не довелось - ее перевели в другую школу, и его первые мальчишеские поцелуи, в которых было куда больше любопытства, чем секса, достались не ей.
Там, где трепещут смутные обрывки детства, где ощущения заменяют слова. Его детство растаяло, как дым, он старался забыть о нем, изгладить из памяти. Оно было скомканным и несчастливым, хотя он бы, пожалуй, затруднился сказать, чего именно в нем не хватало. Кусочки кадров, сданных в архив; он старательно избегал смотреть назад, только вперед. Какое-то странное едкое чувство жалости сейчас плескалось в нем, наверное, невыплаканные слезы, но Эдгар крепче сжал кулаки, подсознательно, и оно улеглось, подчинилось, точно хорошо выдрессированный пес. так надо - и ...
Внезапно перед его внутренним зрением возникла совсем иная яркая четкая картина, и он был ее частью.