Аннотация: Избранные места из автобиографий и биографий "пламенных революционеров". Без комментариев...
...Энциклопедический словарь Гранат, "Автобиографии революционных деятелей русского социалистического движения 70-х и первой половины 80-х гг."
...Кто такой революционер? В.И. Ленин дал такой ответ на этот вопрос. Раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в бессловесности, это просто раб. Но "раб, сознающий свое рабское положение и борющийся против него, есть револю-ционер" (ПСС, т. 16, с. 40).
...Аптекман Осип Васильевич (1849-1926)...
...Когда, кончая гимназию (в 1869 г.), я писал сочинение на тему: "Значение царствования Екатерины II", сочинение мое вышло лучшее в литерат. отношении (удостоилось медали), а в сочинении я писал буквально: "Пугачев-щина была справедливым протестом масс про-тив крепостного права". Это произвело сен-сацию и среди учителей и среди товарищей.
...Все, без исключения, были на стороне французов и всячески поносили нем-цев и Бисмарка. И вдруг, как эпилог войны, грянула Парижская Коммуна. В студенче-ской "ожидальне", в аудиториях, в читальне, театре, кофейных и т.п. - везде только и разговоры, что о Коммуне. Но основной тон харьковского "хора" звучал неприми-римой враждебностью к Коммуне. Наш приказчичий кружок также был захвачен этим потоком огульного обвинения и бес-пощадного осуждения Коммуны: Франция, де, разгромлена, еле дышет, и вот в такой именно момент парижские рабочие взду-мали поднять мятеж против своего прави-тельства... Несмотря на все горячие возра-жения руководителей кружка, приказчиков нельзя было никак переубедить... Это очень характерно для уровня сознания трудящихся масс того времени.
...Эти мастерские были одновременно и "коммунами". И молодежь потянулась в путь - все корабли сожжены, - потянулась в жертвенном энтузиазме. Пом-ню эпизод 1874 г., когда я проезжал домой через Харьков. Вместе со знакомой пошли в университетский сад в чудную летнюю ночь. В глубине сада несколько солдат пели украин-ские песни. Мы незаметно завязали разговор, потом я стал пропагандировать - горячо, мо-лодо. Солдаты слушали нас с интересом. Потом, т.к. солдаты хотели выпить, мы пошли в кабак: мне не хотелось оборвать пропаганду. Водка была отвратительная, но я глотал эту гадость, не желая отстать от ком-пании. Это был первый мой опыт пропа-ганды, и мне казалось, что если я буду пить с ними, это меня с ними сблизит.
...Народа я не знал, так как я родился в городе, деревни почти что не видел, да, кроме того, я был чужим этому народу по крови. Русскую историю я тоже плохо знал. Я взялся за нее. Костомаров, Беляев и Хлебников на меня произвели си-льное впечатление. Кроме того, я проштуди-ровал исследования по общине, обычному праву, расколу и сектантству. Остальное доделали товарищи, кружки и сходки. К вес-не 1874 г. я был совершенно готов. Я ре-шил оставить Академию и пойти в народ. Но передо мною встали некоторые, совер-шенно специальные для меня затруднения. Я - еврей. Меня сильно смущало это об-стоятельство. Как отнесется народ к моей пропаганде - даст ли он ей веру или нет. Товарищи меня успокоили тем, что русский народ терпим, внешность у меня не типично- еврейская, и речь совсем хорошая, а потому стоит-де мне лишь переодеться в рабочий костюм, и я сойду за русского человека. Я решил научиться какому-нибудь ремеслу. Я уехал на родину, где удалось устроиться с приятелем в деревне у столяра-хохла, - за небольшую плату он учил меня столярному ремеслу. Однако, хотя мускулы мои окрепли, на ладонях показались мозоли, и работал я прилежно, работа у меня, увы, не спорилась. Я едва-едва овладел элементарными приема-ми - струганием, пилкой и сшиванием досок. Я был в отчаянии. Что делать? И я решил, по совету одного из распропагандирован-ных мною крестьян, пойти в народ не в качестве рабочего, а фельдшера.
...В 1894-95 гг. я работал психиатром в Колмовской психиатрической больнице (Новгородск. губ.). Здесь, между прочим, в числе моих паци-ентов был Гл. Ив. Успенский.
...Ашенбреннер, Михаил Юльевич (1842-1926)...
...Родился я в Москве в 1842 г. Дед мой, Юлий Юльевич Ашенбреннер, эмигрировав-ший из Германии при Александре I, был ро-зенкрейцером.
...Вскоре новый военный министр Д.А. Милютин ре-формировал корпуса, превратив их в реаль-ные училища со специальными классами. У нас явились прекрасные преподаватели и образованные воспитатели. Во 2 и 3 спе-циальных классах преподавали некоторые профессора Московского университета. С.М. Соловьев преподавал историю. Словес-ность преподавал Н.С. Тихонравов, который указал нам на Белинского и Добролюбова. Даже такой солидный, как Капустин, читал и толковал нам Токвиля "Старый порядок и революция". Но больше всех мы обязаны пре-подавателям статистики и законоведения - С.С. Муравьеву и Лялину (переводчику Шиллера). Они читали у нас в классах, а иногда у себя на дому - произведения Герцена, новые номера "Колокола", "Поляр-ную звезду", познакомили нас с нелегальной литературой и указали нам на публицистику и экономические статьи Чернышевского.
...Из корпуса за хорошие успехи я выпущен в 60 г. поручиком в стрелковый батальон, квартировавший в Москве. В это время я очень увлекался учениями Чернышевского и Герцена. Под этим влиянием я познакомился с ученьем Фурье и Р. Оуэна, с филосо-фией Гегеля, по превосходной книге Гайма "Гегель и его время", и с учением Фейер-баха (литографированное издание москов-ских студентов). В 63 г. начальство предназна-чило меня к переводу в один гвардейский полк на укомплектование офицерского со-става, пострадавшего в одном неудачном деле с Лангевичем. Я от этой чести отказался, и ближайшее начальство этот отказ огово-рило довольно благовидной отговоркой, но тем не менее я попал в разряд весьма не-благонадежных, вследствие чего меня стали перегонять из одного полка в другой, так что в течение 64 г. я переменил три раза свое место служения и, наконец, был выслан в Туркестан. Там я пробыл около 5 лет и вернулся в Россию уже в жирных эполетах.
...Оказалось, что вследствие предательства Дегаева, департамент полиции сделал распоря-жение по всем губернским жандармским уп-равлениям арестовать меня, как только я где-нибудь окажусь, и телеграфировать об испол-нении в департамент. 25 или 26 марта, часов в 11 веч., жандармский полковник Есипов стал расставлять вокруг углового дома, где жил брат, цепь жандармов и городовых. Эту операцию жандармы проделывали с такой патриархальной простотой, с такой медли-тельностью, что я не только успел заметить эти проделки, но успел затопить печку и сжечь книжечку с 200 адресами, верительные письма для получения денег в Москве и свой отчет о поездке, а жандармы все-таки не входили. Потом оказалось, что пол-ковник Есипов ожидал воинского начальни-ка, необходимого, как депутата с военной стороны, при обыске и аресте офицера. Меня отправили прямо в департамент в отдельном купе с жандармским офицером и двумя ун-терами, оттуда сейчас же в Петропавлов-скую крепость.
...Когда южные кружки составляли под ру-ководством Буцевича свою новую програм-му, он нам объяснил, что, кроме нашей обя-занности оказать вооруженную поддержку восставшим в нашей местности рабочим и крестьянам, мы должны готовиться к само-стоятельному военно-революционному вы-ступлению, не дожидаясь революционного почина со стороны рабочих или крестьян, так как военное выступление развяжет энергию народных масс, скованную прежними усми-рительными и карательными воинскими экс-педициями. А в последнее наше свидание он мне изложил план такого выступления, взяв с меня обещание не говорить товарищам об этом до окончания подготовки. Для этих пред-приятий нужны деньги, которые обещаны, но еще не получены; нужно крепче привязать провинциальные кружки к центру и свести разнообразные кружковые программы к еди-ной - центральной. Для выступления В.Ц. рассчитывает на два флотских экипажа (около 8 тыс.), где уже не первый год ве-дется очень успешно пропаганда в учебных командах Серебряковым и Завалишиным; на всю Кронштадтскую артиллерийскую коман-ду, где пропаганду вел Папин с товарищами; на два миноносца; кроме того, были связи в других экипажах и с матросами на некото-рых больших броненосцах; на революционных офицеров - кронштадских петербургских и провинциальных. В день майского парада на Марсовом поле приезжают из провинции офицеры, вооруженные револьверами, а не-которые и бомбами, вмешиваются в царскую свиту, состоящую из великих князей и воен-ного начальства, и когда начнется церемо-ниальное прохождение гвардии с музыкой мимо царя, по данному сигналу, офицеры истребляют всю эту августейшую компанию. Оставшиеся в живых офицеры отступают к миноносцам, которые к этому времени рас-полагаются на позиции между крепостью и Марсовым полем. Миноносцы с офицерами блокируют крепость и делают попытку вор-ваться в нее, освободить арестованный Ис-полнительный Комитет. Одновременно с эти-ми событиями офицеры вместе с кронштадт-ской крепостной артиллерией захватывают 9 крепостных бронированных фортов, воору-женных дальнобойными орудиями большого калибра, а матросы двух экипажей со своими офицерами арестовывают морское началь-ство, захватывают арсеналы, телеграфы и пр., пытаются привлечь к восстанию остальной гарнизон и обезоруживают верноподданные отряды. Затем значительный отряд матросов немедленно и с возможной быстротой вы-ступает в Петербург, захватывает Петропа-вловскую крепость, вокзалы, телеграфы, ар-сеналы и важнейшие стратегические и опор-ные пункты. Офицеры Петербургских круж-ков передают восставшим рабочим оружие и патроны из неприкосновенных запасов на случай мобилизации, которые слабо охра-няются и находятся на окраинах города. (Прим. Военные были склонны к такого рода планам. Так, в 81 году они рисовали возможность, собрав 300 чел. рабочих, отбить вооруженной силой Желя-бова и Перовскую, когда из Дома предварительного заключения их на колесницах повезут на казнь - В. Фигнер)
...План этот, несмотря на свою необыкно-венную дерзость, был исполним: силы для его исполнения были достаточны. Из 50-80 офицеров, прибывших из провинции, можно было отобрать человек 25 более решитель-ных, остальные могли находиться в резерве... Но главнокомандующий Буцевич в июне 82 г. был уже арестован; правда, имелся в виду другой офицер, которого я должен был при-гласить во время моего объезда - но я до него не доехал. Наилучшими руководителями на Марсовом поле могли бы быть Желябов, Александр Михайлов, Фроленко, Баранни-ков, но одни из них погибли, другие были заточены в крепость. Исп. Ком. был в пол-ном составе арестован, а военная организа-ция к маю 83 года была еще не готова, да и царь спрятался и в 83 г. ни на какие па-рады не выезжал, и в то время, когда разра-батывали детально этот план, мы все чуть не поголовно были преданы Дегаевым. Хотя Дегаев не имел никакого понятия об этом плане, благодаря конспирации Буцевича, но военная организация в первой половине 83 г. рухнула почти в полном составе. Уцелели только кружки: на северо-западе России, о которых Дегаев, вероятно, не имел сведений.
...Петербургский военный суд по делу, "14" в конце сентября 84 г. приговорил В.И. Фигнер, Л.А. Волкенштейн и 6 офицеров (меня в том числе) к смертной казни. Офи-церы Штромберг и Рогачев были казнены, остальным смертная казнь была заменена бессрочной каторгой с заключением в Шлис-сельбурге.
...В январе 1924 г. товарищи политкатор-жане почтили юбилейным праздником 82-ю годовщину моей жизни, а Советское прави-тельство за мои скромные революционные заслуги и многолетнее гонение царской вла-стью удостоило меня высоким званием "Старейшего Красноармейца" и шефа 2 Мо-сковской пехотной школы.
...Богданов Степан Петрович (1851-1928)...
...Я слишком хорошо знал мужика, знал его глубокую веру в царя, знал его косность, некультурность. В этом я видел непреодолимое препятствие для революции. Тем не менее меня манило уже дальше, мне хотелось познакомиться с интел-лигентскими кружками. При посредстве Овчинникова я познакомился со студентами из Медико-Хирург. академии и др. учебных заведений. Надо правду сказать, эти зна-комства дали мне немного, но я узнал, что надо читать. Читал, между прочим, политич.
экономию Дж. Ст. Милля с примечаниями Чернышевского, Лассаля, романы Шпильгагена и др. Читал революционные бро-шюры и "Вперед" П.Л. Лаврова. При всем этом мои учителя не дали мне ясного представления о ходе революции и буду-щем социалистическом строе. Это сильно парализовало мою энергию, были сомне-ния, колебания, притом же я не умел под-ходить к людям. Моя пропаганда среди военных писарей шла слабо. Я высказал в радикальном кружке, что хорошо бы устроить что-нибудь вроде школы пропа-гандистов. Эта мысль была принята, и учи-телем для нас выбрали кандидата прав Евгения Степанов. Семяновского. Я привел к Семяновскому военного писаря Савченко, который оказался предателем, и наша школа была провалена в самом же начале. Это мною описано в статье, помещенной в "Былом" за ноябрь 1906 г. Предателя Савченко писаря глав. штаба заставили уйти из глав. штаба, и он пере-велся в жандармское управление. Это лю-бопытный эпизод, о котором Савченко рас-сказал сам при очной ставке у следова-теля в судебной палате.
...Буланова-Трубникова Ольга Константиновна (1858-1942)...
...В виду этого Бу-ланов был очень обрадован, когда его на-чальник, адмирал, командовавший таможен-ною флотилией, однажды позвал его к себе и сказал, что получил предписание следить за молодым мичманом, но так как он "слава богу, не жандарм, то делать этого не наме-рен", а советует Буланову подать в отставку по домашним обстоятельствам, а он поддер-жит его просьбу. А.П. так и сделал и через короткое время вернулся в Питер, сбросив мундир, и мог, наконец, всецело отдаться революционной работе. А работы было много. А.П. являлся одновременно и организатором, и литератором, и пропа-гандистом, выступал среди учащейся моло-дежи на диспутах с народовольцами по программным вопросам, поддерживал сноше-ния с сочувствующими либералами, вел орган, ездил в Минск.
...В феврале 83 г. нас всех отправили в Москву, где мы просидели очень долго в Бутырской тюрьме в ожидании весны, в тот год порядочно запоздавшей. Порядки в Бутырках тогда царили патриархальные. Сам смотритель почти не показывался, а его помощник, добродушный старичок, делал для политических все возможное, за что при отбытии партии его отдаривали в складчину. Одиночки не запирались, внутри стражи не было и, например, мы, женщины, сидевшие в Пугачевской башне, свободно ходили в ней и могли сообщаться между собой. Помощник смотрителя до-ставлял нам все газеты и журналы, вплоть до нелегальных; утром, заходя к нам, он забирал письма на мужское отделение и приносил записки оттуда.
...В конце апреля мы, наконец, тронулись в дальнейший путь, причем к нашей группе административных присоединились каторжане по одесскому процессу: Дзвонкевич, Майер, хорошенькая, цветущая Фан-ни Морейнис, красавец Валуев, Батогов, Голиков, Моисей Попов с женой и малень-ким сынишкой Колей, ставшим общим любимцем, полусумашедший студент Мат-веевич, Иванайн и др., а в Тюмени - Митро Новицкий, совершенно неузнаваемый после перенесенного избиения во время неудавшегося побега из Саратовской тюрьмы, и солдаты Алексеевского равелина, осужден-ные за сношения, которые вел через них с народовольцами Нечаев. Они с удивитель-ной любовью отзывались о нем, ни один не горевал о своей участи и готов был, хоть сейчас, идти за ним в огонь и воду. Проделав бесконечное путешествие по грязным, кишевшим насекомыми, этапам, мы, наконец, в середине лета добрались до Красноярска, где узнали, что назначены в Минусинск. Столь счастливым назначением мы были обязаны хлопотам дяди моего Е.К. Ле-Дантю, двоюродная сестра которого была замужем за енисейским губернатором И.И. Педашенко.
...Бух Николай Константинович (1853-?)...
...Мать моя была русская, дочь дворянина Полтева, владельца сельца Вараксино Ка-лужской губернии. Во всем этом селе, на-сколько помню, было не больше двадцати крестьянских изб. Отец был норвежец. Дед его, состоя посланником при дворе Екатери-ны II от Дании, Швеции и Норвегии, принял русское подданство и променял свой посоль-ский мундир на красный мундир русского сенатора.
...Среди детей крупных чиновников, поме-щиков я имел приятелей. Заражаясь настрое-нием окружающих, мы преклонялись перед царем-освободителем. И вдруг выстрел. Кто стрелял в царя? Помещик. За что, за освобождение крестьян? Так думали у нас на кухне, но в передних комнатах отрицали эту версию. Каракозова повесили. За что? За то, что он стрелял в царя. Но за что, за что же он стрелял в царя? Мы смо-трели друг на друга с недоумением и тщетно искали ответа.
...Во второй класс я был принят, хотя оказался хорошо подготовленным только по математике. Здесь со своим приятелем я увлекся чтением французских романов, путешествий - это было так увлекательно, - а потому и на прохождение курса второго класса я затратил два года и еле-еле пере-скочил в третий. В самарской гимназии я удачно переско-чил в четвертый класс. Но гимназическая премудрость была мне противна. Через два года я с большим трудом перебрался в пятый класс.
...Сидя в этой тюрьме, мы имели сведения о ходе политической борьбы в России и с печалью в сердце наблюдали постепенное ее ослабление. Когда получено было известие об аресте Клеточни-кова, я окончательно разочаровался в успехе борьбы народовольцев и впал в политиче-ский маразм. Я оставался, конечно, со-циалистом, но вернулся к марксизму, как его тогда понимали, вернулся, надо приз-наться, с тем же чувством разочарования, с каким жена рыбака у Пушкина вновь очу-тилась перед своим разбитым корытом. Мы рассчитывали на быстрый ход событий, теперь же революция в моем сознании ото-двинулась в неопределенную, астрономиче-скую даль. Если, думал я, в промышленных странах - Англии, Америке и даже в Гер-мании - социализм развивается так медленно, то когда же мы будем в состоянии свергнуть иго царей, помещиков, буржуазии. В то время профессора Чупров и Исаев в своих лекциях и печатных произведениях стано-вились на точку зрения К. Маркса, при-знавая лишь, что осуществление идеалов социализма возможно только в отдаленном будущем. Я читал их сочинения, соглашался с ними и недоумевал, почему Чупров и Исаев занимают кафедры, свободно пропоповедуют столь близкие нам идеи, а мы, закованные в кандалы, с полубритыми го-ловами, что делало нас похожими на пету-хов, сидим в каторжной тюрьме. Но над этой мыслью я не останавливался, я только улыбался ей и бодрости духа не терял. Если по законам истории нам суждено жить и умереть под царской пятой, то что-же мы можем поделать? Будем довольство-ваться тем, что дала нам судьба. Я занялся астрономией и психологией, создал в этих областях свои гипотезы, занимался разра-боткой их.
...Потом я перешел к экономиче-ским наукам. Еще при первом чтении "Ка-питала" К. Маркса в 1874 г., когда я вер-нулся из первого нашего похода в деревню, у меня возник вопрос: почему труд-движе-ние измеряется временем? Конечно, время здесь играет лишь передаточную роль. Измеряя труд-движение временем, мы из-меряем его движением же, движением на-шей планеты вокруг солнца или своей оси. Но почему применен такой грубый изме-ритель? Труд человека обычно заключается в передвижении массы. Масса тел располо-жена в природе не вполне так, как это требуется для удовлетворения человеческих потребностей. Чтобы приспособить окру-жающие тела к своим нуждам, человек со-общает движение массе и останавливает ее в нужной ему точке. Законы движения масс изложены в механике и там, конечно, не измеряют их движение временем, дви-жением небесных тел, а для этой цели имеют весьма точный измеритель. Напав вновь на этот след, теряющийся в дебрях научной тайги, и приложив законы механи-ки к исследованию условий интенсивности труда, я пришел к поразившим меня выво-дам, бросившим яркий свет на многие яв-ления экономической и политической жизни. Все эти научные работы так захватили меня, что я и не заметил, как пролетели над моей головой еще 8 лет каторжной жизни.
...Комендантом у нас в то время был Ма-сюков - слабый, бесхарактерный старик. Бу-дучи офицером, он прокутил и проиграл в карты значительное состояние, доставше-еся ему по наследству от родных. Желая выйти в отставку с хорошей пенсией, он, по совету своих собутыльников, поступил в жандармы. Мужская тюрьма хорошо по-няла его и умела с ним ладить. Когда, напр., он как-то проиграл в карты весьма солидную сумму из денег, получавшихся на имя заключенных, и покаялся в этом перед нашим старостой, тюрьма простила ему этот грех, потребовав лишь некоторых льгот для своих товарищей. Но в женской политической тюрьме не любили Масюкова и там возникали с ним постоянные весьма крупного характера недоразумения. Заклю-ченная там Сигида дала ему пощечину. Возникло дело, Сигида была подвергнута телесному наказанию. Не выдержав позора, она умерла. Не могли перенести позора и несколько товарищей ее по заключению. Приняли яд и умерли. В мужской тюрьме довольно большая группа решила последо-вать примеру последних. Раздобыли опий. Первый опыт отравления был неудачен, яд не подействовал. Через несколько дней опыт был повторен, яд был принят в боль-шей дозе, но и на этот раз он не оказал ожидаемого действия. Тогда Иван Калюж-ный розыскал коробку с опием и принял его в большом количестве. Примеру его последовал Сергей Бобыхов.Оба они умерли. Это были два неразлучных друга. Об их нравственных качествах не приходится го-ворить, но это были люди с хорошим ана-литическим умом, обладавшие феноменаль-ной памятью. Накануне рокового вечера Калюжный приходил проститься со мной. Слезы сверкали в его глазах. Я, как умел, настойчиво отговаривал его от этого само-уничтожения, но он был тверд. Эти собы-тия произвели ошеломляющее впечатление на тюрьму. Все были сильно огорчены утратой дорогих товарищей. Но те, кто сохранил еще в себе веру в скорое насту-пление революции, находили утешение в мысли, что эта смерть товарищей прибли-зит дело их к победе.
...Меня с такой силой охватило желание быть вместе с братом, работать с ним, и предстоящий труд казался такой большой научной и даже революционной ценностью, что я... подал прошение о помиловании. Это совершилось как-то очень быстро. Дверь нашей тюрьмы в этом направлении была приоткрыта, многие товарищи только что прошмыгнули в нее, выскочил и я. Этим я нанес себе глубокую рану, причинившую мне много страданий.
...В конце 1895 г. умер мой отец, оставив мне небольшое наследство. Я купил себе за 240 р. крохотную усадьбу на Кавказе, куда каждое лето приезжал ко мне брат с своей семьей. С братом мы вели оживлен-ную переписку зимой и горячие споры летом, но договориться не могли. Брат не допускал мысли, что данные механики, столь точной науки, могут быть приложены к выяснению общественно-экономических во-просов. Желая убедить меня в этом, он дал мою работу на просмотр известному в то время профессору механики Кирпичеву. К его удивлению, последний согласился с правильностью основных положений моего труда. Но и это не показалось брату убе-дительным. В свою очередь и я не мог со-гласиться с некоторыми положениями тео-рии брата. Особенно возмущала меня его настойчивость в утверждении, что дневная интенсивность труда за пределом нормаль-ного 8-ч. раб. дня всегда обратно пропор-циональна длине этого дня. Выходило, что если бы, напр., кустарь наш, при всех дру-гих равных условиях, работал не 16, а только 8 ч., то продуктивность его труда увеличилась бы в 2 раза. Так совместная наша работа, о которой я мечтал, и не состоялась. Только во время последнего нашего свидания, в январе 1917 г., за 3-4 м. до его смерти, брат обещал мне приступить к соединению наших работ в одно целое.
...Живя на Кавказе в 1900 г., я после дол-гого затишья впервые уловил отдаленные громовые раскаты приближающейся рево-люции и с такой же жадностью прислуши-вался к ним, с какой улавливает этот звук крестьянин после долгой засухи, когда дождь так требуется для орошения его по-лей. Политический маразм, так долго вла-девший мной, падал по мере того, как гро-мовые удары становились сильнее. Скоро
прилетели и первые вестники приближаю-щейся грозы, ссыльные из Петербурга и Харькова. Я подружился с ними. При со-действии одного из них, горячо преданного революционному делу, я ликвидировал свою дачу и в феврале 1902 г. был уже в Харь-кове.
...В партию с.-p., по предложению Харь-ковского комитета, я вступил лишь после Февральской революции и пробыл в ней до конца 1917 г., когда после непродолжитель-ного страха перед "бронированным кулаком" Вильгельма, грозившим опуститься на нашу голову, я понял, что функции этой партии закончены, и что в момент,тор-жества социализма все революционные силы должны быть сосредоточены в одном центре. Русская революция 1917 г., ярко осве-тившая наши блуждания в прошлом и пря-мой путь к великому будущему, заставила меня голодать, две зимы прожить в нетопленной комнате, работать в холодном по-мещении и, разрушив транспорт, принудила меня, проживавшего в 9 вер. от Харькова, ходить на службу пешком, делая около 20 верст в день в мороз, бураны и дожди; но все эти личные переживания тонули горькими каплями в великой радости, до-ставляемой мне каждым шагом на пути к грядущей мировой революции. Эта радость влила в мой одряхлевший организм новую силу и жажду жизни.
...Гедеоновский Александр Васильевич (1859-1928)
...Достаточно указать на тот факт, что местный магнат, помещик Киреевский (мой крестный отец), имел свыше 30 тысяч десятин и очень рад был тому, что крестьяне вышли на волю с даровым нищенским наделом - дес. на душу. Барщина-кабала долго царила во всех видах. Это сильно запечатлевалось в моей душе и создавало резко враждебное отноше-ние ко всем угнетателям закабаленных кре-стьян и особенно к моему крестному отцу.
...В мае 85 года я вместе с Чумаевским выехал в Москву, где жил друг детства Чумаевского, некий И.В. Беневольский.. Чумаевский познакомил меня с Беневольским, и последний за чашкой чая развивал нам план конфискации казенных денег. Бе-невольский служил разъездным почтовым чиновником по Ряз.-Ур. ж.д. Он доказывал, что такую конфискацию легко сделать, за-брав во время его дежурства из вагона все ка-зенные деньги, не трогая частной корреспон-денции и не употребляя никакого насилия над людьми, вернее - над одним сторожем. План этот был очень заманчив в виду острой нужды партии в деньгах, и мы оба его одобрили, но дальнейших переговоров с Беневольским мне не пришлось вести, и я никогда больше с ним не встречался. Впоследствии стало известно, что Беневоль-ский со многими вел переговоры по пово-ду этого проекта, но не осуществил его и выдал всех тех, с кем вел переговоры по поводу конфискации почты. Закончил Беневольский свою карьеру, поступив к Зубатову (начальник московск. охранн, отдел.) в помощники.
...Во время потемкинских дней в Одессе в 1905 г. я не принимал ближайшего уча-стия в переговорах с матросами восставше-го броненосца, но участвовал в партийных совещаниях и был на том собрании пред-ставителей всех революционных партий, включая сюда и освобожденцев, на котором обсуждался вопрос, как общими силами реагировать на потемкинское восстание. Но во время обсуждения этого вопроса с броненосца последовали один за другим грозные выстрелы из пушек, что означало начало бомбардировки Одессы. Собрание было прервано и потом не возобновлялось, потому что "Потемкин' вскоре покинул Одессу.
...Головина (урожд. Юргенсон) Надежда Александровна (1855-1943)...
...А.П. Юргенсон принадлежал к породе т.н. "лишних людей", хорошо освещенных нашей литературой. Людям с умом и разви-тием не было места в дореформенной Рос-сии; они или шли за границу умирать на чужих баррикадах, как Рудин, или спива-лись с кругу в своем родном отечестве. Так было и с моим отцом. Неокончивший курса по недостатку средств студент, вос-питанный на Белинском и на литературе сороковых годов, друг Асенковой и поклон-ник ее таланта, он сам мечтает о сцене. Но почему-то делается учителем уездного училища г. Порхова Петербургской губ.; оттуда его увольняют за "слишком товари-щеское" отношение к ученикам старшего класса, и вот из-за куска хлеба приходится заделаться мелким чиновником дворцового правления. Слишком не по плечу ему была эта жизнь - он стал пить и умер от туберку-леза на 42 году жизни.
...Кончила я гимназию в 1871 г. За это время прозвучал выстрел Каракозова, про-шел процесс нечаевцев, но до нашей гим-назии не доходили никакие отзвуки. Не- мудрено, что, когда в 1872 г. мне попалась "Полит. экономия" Д.С. Милля, то я ничего в ней не поняла; такова была степень раз-вития, несмотря на полученную золотую медаль.
...Дело пропаганды среди молокан шло так успешно, что чрез месяц, будь солидная ор-ганизация и оружие, они готовы были "хоть сейчас" выступить, но, увы, ни того, ни дру-гого не было, и мне оставалось только уехать в Самару.
...Два года яркой деятельности "народоволь-цев", и для России наступило тяжелое вре-мя: тяжелейшая, опирающаяся на бесконеч-ные виселицы, реакция сверху, чеховщина среди интеллигенции, глубокая тишина в народе, изредка прерываемая экономиче-скими стачками среди рабочего класса. Ясно было, что "народничество" отжило свой век; марксизм же только начинал про-биваться еле заметными струйками. Это было самое тяжелое время для людей, не могущих помириться с простой обыватель-ской жизнью. В конце 19 и особенно в на-чале 20 века запахло в воздухе грозой: убит Боголепов, убит Сипягин, начались студенческие волнения, участились и вышли за рамки узко-экономических требований рабочие забастовки. Я почувствовала, что крышка гроба, захлопнутая над русским на-родом, приподнимается...
...Наступает 9 января 1905 г., день гибели последних остатков веры народа в царя.
Наступает поворотный пункт в истории русской революции - чувствуется близость расчета с ненавистным строем. Ранней весной 1905 г. я перебираюсь на Никитскую, где рядом с консерваторией и недалеко от университета открываю мас-терскую и небольшой магазин дамских шляп. В начале июня у меня делают обыск и находят 40 штук револьверов сист. Бра-унинга и Маузера и соответствующее ко-личество патронов. Оружие это принадлежало партии с.-р. и погибло благодаря неосторожности товари-ща, приведшего за собой шпика. Меня са-жают в Пречистенскую часть. При мне от-туда бежал содержавшийся в соседней ка-мере член боевой организации через не-сколько дней после побега убивший Шува-лова, только что переведенного из Одессы в Москву на пост генерал-губернатора. Впо-следствии узнала, что сосед мой был с.-р. Куликовский, учитель из Сибири. Шувалова он убил по постановлению одесской органи-зации за издевательство над политическими. Настроение у всех заключенных было бодрое; особенно оно поднялось, когда до нас дошла весть о потемкинском восстании.
...В половине октября я снимаю квартиру на М. Бронной в доме Гирша, и у меня поселяются товарищи из оппозиции партии с.-p.: А. Прохоров, тов. "Александр" из Смоленска, Николай Иванович Ильин (Гри-горий Ривкин) и другие, которые составляли текучий элемент; последние дни перед вос-станием поселился М. Соколов, так. наз.
"Медведь". Квартира эта называлась на Прохоровке эсеровским главным штабом. Тут же были явки военной организации, и тут же происходили собрания юнкеров Александровского училища; в это время в Александровском училище было 30 человек юнкеров-социалистов, считая с.-р. и с.-д. В шесть часов утра с 9 на 10 декабря то-варищи ушли и более уже не возвращались...
...10 декабря часов в 11 утра раздался пер-вый пушечный залп по Тверскому бульвару, и на 10 дней Москва обратилась в поле военных действий. Все главные улицы Мо-сквы быстро покрылись баррикадами; вы-росла баррикада и под окнами нашей квар-тиры; квартира была открыта для дружинни-ков, туда они заходили погреться и закусить.
Сама же я перекочевала в 1 реальное учи-лище, где учащимися старших классов этого училища и 4 женской гимназии были организованы перевязочный и питательный пункты; там с молодежью я и пробыла все время вооруженного восстания; двор реаль-ного училища буквально засыпался пулями с пресненской каланчи, и молодежь с риском для жизни выходила небольшими отрядами подбирать раненых. Когда восстание было подавлено, и семеновцы хозяйничали в городе и расстрели-вали за ничтожный клочок бумаги, я пошла вновь на Бронную, сожгла литературу, забросила оставшееся оружие и ушла из квартиры. Накануне Рождества я уехала в Финляндию.Тяжелое зрелище представляла усмиренная и расстрелянная Москва. Через месяц я вернулась и поселилась в другой части города, на Арбате, близ Смоленского рынка, где теперь высится восьмиэтажный дом, и где в 1906 г. была одноэтажная наскоро сколоченная постройка, в которой помещались 10 кустарных ма-стерских. В это время в Москве стали бы-стро расти профессиональные союзы и столь же быстро они закрывались правительст-вом, как только наступила эпоха реакции. Я стала работать в профессиональном союзе портных, в секции шляпников.
...Дебогорий-Мокриевич Владимир Карпович (1848-1926)...
...Родился я 12 мая 1848 г. - недоноском, семимесячником, так что мать, по ее рас-сказам, долгое время держала меня в вате. Развивался я необыкновенно медленно, бла-годаря чему от раннего периода в памяти моей сохранились лишь какие-то мутные обрывки. Отчетливо стал я себя сознавать, когда мне было уже около 6 лет.
...Я должен сказать, что в самый момент освобождения крестьян событием этим я интересовался меньше, чем происходившим несколько позже польским восстанием, - может быть именно потому, что происхо-дило оно года на два позже, и к тому вре-мени я уже был старше и умнее. Поляки-гимназисты, а их было большинство в Немировской гимназии, были настроены крайне шовинистически и ругали не только русское правительство, но вообще всех и все русское; язык русский называли почему- то "бараньим". Всех православных они на-зывали "кацапами", хотя многие из нас были украинцы, а не великороссы. Несмотря на все это, - мы - "кацапы"- все-таки сочув-ствовали "повстанцам", слишком уж про-тивна была сторона, воевавшая с ними - полиция и господа военные, которых мы видели у себя в Немирове. О том, что про-тив "повстанцев" выступали крайне вра-ждебно и крестьяне-украинцы, мы хотя и знали, но лишь спустя известное время сделали правильную оценку этому явлению. В юго-западном крае "поляк" и "пан" почти синонимы (помещики Подольской, Киевской и Волынской губ. почти все поляки), так что польское восстание в нашем крае явля-лось по существу "помещичьим восстанием", немудрено поэтому, что крестьяне отнес-лись к нему враждебно.
...Мой социализм, если можно назвать социализмом одно желание имущественного равенства у людей, весь покоился на сообра-жениях исключительно этического характе-ра, а вовсе не на экономических доводах и построениях. Это, конечно, доказывало только, что я был утопист и очень мало имел общего с научным социализмом. Такое же соображение нравственного порядка приводило меня еще и к следующим выво-дам: я думал, что всякий человек, чтобы не эксплуатировать других людей, должен жить непременно физическим трудом. По моим по-нятиям,безнравственно было пользоваться какими бы то ни было привилегиями - иму-щественными, связями, дипломами и пр.
...В 1871 г. разбирался процесс нечаевцев в Москве. Мы с Иваном следили за ходом дела по газетным отчетам, и дело это при-вело нас к решениям некоторых важных вопросов. Поведение Нечаева, как оно вы-яснялось из показаний на суде, обманывав-шего своих товарищей, осуждалось нами, и все дело представлялось нам необычайно раздутым. Но к участи нечаевцев мы отне-слись сочувственно. А показания обвиняе-мого Успенского, оправдывавшего свое участие в убийстве студента Иванова тем соображением, что для спасения жизни двадцати человек всегда дозволительно убить одного (Иванова подозревали в шпи-онстве и за это убили), показались нам чрезвычайно логичными и доказательными. Рассуждая на эту тему, мы додумались до признания принципа "цель оправдывает средства". Так, мало по малу, мы прибли-жались к революционному мировоззрению и, нужно сказать, что в этом вопросе, в вопросе специально о революции, большую роль сыграла наша литература. Благодаря цензуре прямой проповеди революции, конечно, не было, но было другое: сочув-ствие к революционным методам борьбы сквозило между строк у многих русских писателей. По истории французской рево-люции переводились и популяризирова-лись преимущественно книги авторов-дифирамбистов. Мы зачитывались ими. Напе-речет знали мы имена всех героев франц. революции, начиная от главарей и оканчи-вая второстепенными и даже третьестепен-ными личностями. Одним нравился Дантон, другие восторгались Камилл Демуленом, третьи бредили Сен-Жюстом. Такова была атмосфера, в которой мы вращались в семи-десятых годах, разжигая друг в друге ре-волюционный пыл.
...Первый кружок (не считая студенческого кружка саморазвития), в котором я принял участие, был так называемый "американ-ский", инциатором которого был Иван. Это была организация полуреволюционного ха-рактера. Стремясь к тому, чтобы жить фи-зическим и именно "мужичьим" трудом, Иван остановился на мысли организовать земледельческую коммуну. Но так как при русских полицейских порядках это было невозможно в России, то проектировалось переселение в Америку. Задачу свою мы, члены кружка, далеко не ограничивали, однако, созданием только одной коммуны в Америке; мы предполагали вести широ-кую агитацию заведения подобных коммун всюду. А мне рисовалась возможность подобной работы даже в самой России, заручившись американским гражданством, которое как-то должно было меня защитить от русской полиции. Таким образом, к своим народническим симпатиям, носившим по существу нацио-нальный характер, мы прицепляли космо-политический хвост в виде американизма. Одно с другим плохо вязалось и, само собою разумеется, не могло долго продер-жаться. Во всяком случае трое из кружка отправились в Америку в качестве развед-чиков, но там с ними произошел страшный случай: нечаянно один застрелил другого. Застрелившего судили законом Линча (про-исходило это где-то в дальнем западном штате), но он был оправдан. Этот случай потряс нашу организацию, и она стала раз-валиваться.
...План был простой. В определенный срок группа наша заодно с привлеченными к нашему заговору крестьянами, - все воору-женные, конечно, - должны были начать мятеж. Наш отряд, переходя из одного селения в другое, из одной местности в другую, имел в виду всюду объявлять об конфискации помещичьих земель и произ-водить немедленную раздачу земли кре-стьянам. Но для успеха дела, для того, чтобы крестьяне присоединились к нашему отряду и чтобы ширилось восстание, мы решили пустить в дело манифесты, якобы изданные царем, призывающие крестьян к восстанию против помещиков. Заготовке оружия мы придавали большое значение, полагая, что чем больше будет его заготов-лено, тем восстание с первого же дня по-лучит более серьезный характер. Почему мы остановились на мысли дей-ствовать среди крестьян именем царя? Прежде всего потому, что почти все кре-стьянские бунты на Украине, происходив-шие в последнее время (в годы освобож-дения), носили подобный характер, и осо-бенно наглядно сказалось это в Корсуньском восстании, охватившем обширную местность в пятидесятых годах. Наша же совесть вполне мирилась с этой ложью. К Пугачевскому восстанию, построенному на самозванстве, мы относились хорошо.
В журн. "Вперед", - не помню только, кто был автором статьи, - проводилась параллель между северо-американской революцией (борьбою за освобождение от Англии) и происходившей одновременно нашей Пуга-чевщиной, и последней давалось предпочте-ние: она носила, по мнению автора,- более социалистический характер, нежели борьба американцев за освобождение. Стенька Ра-зин и Пугачев были, т. ск., канонизированы нами в социалисты - революционеры. Само собой разумеется, что для нас, украинцев, Гонта и Железняк имели такое же значе-ние. Когда, однако, мы сообщили Бакунину о своем плане, то он отнесся к нему не-одобрительно, ответив нам фразой: "Ложь всегда шита белыми нитками".
...Если вдуматься внимательно в наш план подложных манифестов, то в нем недвусмы-сленно проглядывало невысказанное толь-ко наше убежденье, что крестьянская масса в 70-х годах далеко не была настроена революционно - и для того, чтобы подвинуть ее на решительные действия, нужно было прибегать к авторитету царя. Логически правильный вывод из этого был тот, что в крестьянской среде не было почвы для революционной деятельности. Но вывода этого мы не сделали. Наше поколение, охваченное великими настроениями и целя-ми, пути и средства к достижению этих целей избрало - увы - часто неудачные, и это привело его к ряду ошибок.
...К 1876 г. кружок наш - по два - по три человека, расселился уже весь по селам и, можно сказать, с первых же шагов поста-вил себя в ложное положение по отноше-нию к крестьянам. Стоя на почве заговора и строгой конспирации, мы принуждены были беречься. Вооруженные револьверами и кинжалами, с целыми ворохами патронов, подложных паспортов, печатей и других заговорщических предметов, мы должны были остерегаться чужого глаза. Наши двери всегда были на крючке, чтобы не мог захватить нас врасплох сосед крестья-нин и застать на столе разложенные "бун-товские" принадлежности. Готовясь к мя-тежному выступлению, конечно, нам надо было учиться владеть оружием, и мы учи-лись этому. В результате получилось весьма печальное явление: мы, "народники", научи-лись прекрасно стрелять, но боялись и из-бегали посещений крестьянина и вместо того, чтобы радоваться, хмурились и ежи-лись, когда он входил в нашу избу. Со-стоять в роли какого-то актера, тщательно скрывающего свою жизнь и говорящего совсем не то, что было на душе, изо дня в день притворяться и лгать - все это было тягостно до последней степени. А между тем - таково было в общем положение "бун-таря", конспиратора - в народе. Несравнимо нормальнее и лучше были условия пропа-гандиста, не ставивишего себе ближайшей задачей революционного выступления. Но психология нашего (а может быть и вся-кого) революционного движения была та-кова, что оно росло, обострялось и без-остановочно шло к своей кульминационной точке. Начавшись с чистой пропаганды, оно перешло к бунтарству и окончилось тер-рором...
...Селение принадлежало уделам, и царь являлся в этой местности помещиком. Уже это одно обстоятельство создавало благоприятные условия для про-пагандиста, и влияние украинца-народника оставило здесь глубокие следы.
...Прошел месяц, и мы опять приехали и опять провели несколько дней в переговорах и проектах на будущее время. Устроена была, наконец, и тайная сходка - человек около двадцати крестьян, в которой приняло участие несколько человек из окрестных сел. Мы поставили вопрос ребром, настаивая на том, что надо готовиться к восстанию, т.к., по нашему мнению, только путем восстания крестьяне могут завладеть землею, иначе "паны" ее не отдадут. При-сутствовавшие соглашались. Однако, помню, между другими - один спокойно заметил: "Прийдут москали и побьют". Мы на это возразили, что с голыми руками, само со-бой разумеется, мы не пойдем воевать, что сначала похлопочем добыть как можно больше оружия и пр. в таком духе. Трудно сказать, успели ли мы тогда убедить всех присутствовавших в необходимости восста-ния; но нам с Дробязгиным тогда казалось, что настроение крестьян было крайне воз-бужденное, и мы уехали оттуда с самыми радужными надеждами.
...Донос последовал на всех троих одновременно. Но Избицкого уже не нашли на месте по-селения и не могли арестовать, хотя впо-следствии он все же погиб: по рассказам одних он был убит бродягой, по сведениям других его задрал медведь где-то в тайге возле Байкала. Орлов, сменявшись, не ушел, с места, где был выпущен из партии, и конечно, там был арестован. Мне одному удалось свой побег довести до благополуч-ного конца.
...Дейч Лев Григорьевич (1855-1941)...
...Под влиянием Некрасова, Тургенева, Писарева, Чернышевского я, считая себя русским, уже 13-14 лет задумывался о положении трудя-щегося народа. Но разразившийся в Одессе первый антиеврейский погром в 1871 г., когда мне шел 16-ый год, заставил меня впервые почувствовать исключительно угне-тенное положение моих единоплеменников. Все же я допускал, что они отчасти сами виноваты во враждебном к ним отношении, благодаря своему стремлению к легкой наживе и избеганию тяжелого физического труда. Тогда я был по убеждениям демо-кратом, либералом, нисколько не сочувст-вовавшим революциям. Происходивший ле-том 1871 г. процесс нечаевцев, раскрывший приемы обмана и мистификаций, к которым прибегал организатор этого кружка, в осо-бенности возмутительное убийство невин-ного товарища, студента Иванова, и затем бегство за границу самого Нечаева, - все это в сильной степени оттолкнуло меня от насильственных приемов изменения господ-ствовавшего строя. Я был "нигилистом", "реалистом", верившим в мирный прогресс. Но вскоре первые же столкновения с дей-ствительностью раскрыли мне глаза.
...И.Ф. Фесенко, в качестве сына сельского дьякона, хорошо знал все отрицательные стороны наших крестьян, а потому зло вы-смеивал их идеализирование Бакуниным. Но и он, марксист, не избежал влияния на него времени и среды: он также создал фантастический план вызова в России ре-волюции, а именно вместо православных крестьян он надумал поднять против существовавшего строя путем пропаганды приверженцев рационалистических сект, - "бегунов", молокан, штундистов, как уже оппозиционно настроенных людей, более других поэтому способных к восприятию социализма, а также и к упорному проти- водействию правительству. Фесенко упустил лишь из виду, что стойкие, воздержанные, трудолюбивые сектанты, ставшие в боль-шинстве своем относительно зажиточными хозяевами, еще меньше были готовы к при-нятию социализма и к вооруженной за него борьбе, чем обездоленные, несчастные пра-вославные крестьяне. Но в этом заблуждении Фесенко не был одинок: в те времена совершенно незави-симо друг от друга во многих местах ре-волюционная молодежь направилась в среду сектантов, чтобы посредством пропаганды поднять их против существовавшего строя. Образовашийся при моем содействии вокруг Фесенко кружок, располагавший материаль-ной поддержкой уже ранее распропаганди-рованного Фесенко бывшего помещика Д.А. Лизогуба, направился в разные гу-бернии на поиски приверженцев рациона-листических сект.
...Весной 1875 г. я со Щепанским отправился в Мелитопольский уезд, в нескольких де-ревнях которого находились избранные нами молокане. Но предварительно мы со Ще-панским поступили в мастерские ближай-шего железнодорожного депо, чтобы при-учить себя к тяжелому физическому труду. По прошествии нескольких дней Щепанский, выбивавшийся от усталости из сил, заявил, что он не в состоянии продолжать работу, и, отказавшись от службы, вернулся обратно. Хотя и мне работа в мастерских была крайне тяжела, я все же продолжал ее и по про-шествии месяца, приняв достаточно опро-щенный вид, направился к молоканам в с. Астраханку. Мне посчастливилось сразу попасть в хорошую семью, в которой я остался вплоть до осени. Но моя пропаганда наисовершен-нейшего строя оказалась безрезультатной: мои доводы разбивались о неприступную стену вековых предрассудков и суеверий. Для меня стало ясно, что, главным образом, не во мне, а в самих молоканах, в условиях их жизни, как экономических, так и рели-гиозных, - в их относительно высоком бла-госостоянии и довольстве своей религией лежали причины их невосприимчивости к социализму. Передо мной встал вопрос: "да осуществима ли, вообще, поставленная нами себе задача?" И я ответил на него отрицательно.
...Несмотря на безрезультатность пропа-ганды и тяжесть крестьянского труда, я вернулся в Киев очень окрепшим физически и, в конечном счете, все же довольным произведенным опытом. Немногим из моих товарищей удалось достигнуть и этих ре-зультатов: некоторые из них вскоре верну-лись, не найдя даже избранных ими сек-тантов, другие глубоко разочаровались в своей миссии и в крестьянах. А марксист Фесенко был, по-видимому, принят шелопутами за давно ожидаемого ими пророка, и они устроили вокруг него исступленную религиозную пляску, закончившуюся дракой с православными крестьянами и арестом Фесенко.
...По возвращении осенью 1875 г. в Киев я вновь нашел полную разрозненность и дезорганизованность среди революционеров: кружок Фесенко разбрелся в разные сто-роны, и я опять оказался одиноким. В не-ведении, что предпринять, я уже готовился отправиться в качестве волонтера к вос-ставшим герцеговинцам, как это сделали некоторые революционеры, в том числе та-кие крупные, как Клеменц, Кравчинский, Сажин и др. Меня особенно побуждал к этому слух о том, что и Я.В. Стефанович, которого все, и я в том числе, считали серьезным юношей еще в гимназии (он на два класса был старше меня), тоже соби-рается в Герцеговину. Но стремление туда среди революционеров скоро прекратилось, т.к. русские добровольцы, невыносливые и неприспособленные к тяжелым переходам в гористой местности, оказались только бременем для повстанцев. Отказался от сво-его плана и Стефанович, а вслед за ним и я.
...Я, конеч-но, целиком вошел в интересы кружка "бунтарей" и вскоре затем был принят в число его членов. Оказалось, что задачей этого кружка был вызов среди крестьян Чигиринского уезда вооруженного восста-ния путем применения подложного от имени царя манифеста, в котором он со-ветовал своему любимому народу пере-стать на него надеяться, а самому восстать с оружием в руках против всех своих врагов и притеснителей. Это, будто бы царское, признание вполне совпадало со сложившимся представлением среди населения волновавшихся местностей, в том числе и благодаря происходившим незадолго перед тем недоразумениям из-за порядка пользования землей, в некоторых волостях Чигиринского уезда. Там возник-ли целые легенды о зловредных планах и намерениях министров, направленных про-тив крестьян и, наоборот, о доброжела-тельном к ним отношении царя. В виду этого чигиринцы отправили к царю ходо-ков, которых полиция, перехватив в пути, арестовала. Всеми этими обстоятельствами наш кружок решил воспользоваться для вызова вооруженного восстания. План наш состоял в том, чтобы в устроенной в Киеве подпольной типогра-фии отпечатать указанного выше содержа-ния царский манифест, который, разъезжая верхом, а то и в телегах, открыто читать собираемым в селах и деревнях крестьянам. Затем, раздав им привозимое с собою для них огнестрельное оружие, вместе с ними приступить к отобранию от помещиков земли и предоставлению ее крестьянам в общинное пользование, а встречая сопроти-вление со стороны разного рода заинтере-сованных лиц и начальства, давать им ре-шительный отпор. Так как по утверждению Бакунина, разделявшемуся бунтарями, все русские крестьяне готовы были в любой момент восстать, то нам казалось, что раз поднимутся крестьяне особенно возмущен-ного Чигиринского уезда, за ними, ве-роятно, немедленно последуют соседние уезды и губернии, а там пламя восстания, быть может, охватит значительный район: ведь в прошлые времена удавалось совер-шенно невежественным лицам поднимать народ против царствовавших деспотов, - почему же это не осуществимо для нас, революционеров, вооруженных знаниями, могущих запастись необходимыми для на- чала атрибутами - манифестами, оружием, лошадьми и т.д. Мы упускали из виду лишь одно: Россия XIX столетия, при то-гдашней организации войск и полиции, при наличности телеграфа и железных дорог, совершенно не походила на прежнюю - вре-мен Разина и Пугачева.
...С наступлением весны, самое позднее - в начале лета, все, казалось, будет подго-товлено, и наша компания, распределив роли, торжественно появится в селах и деревнях, отчасти приготовленных к приему нас, по-сланных самим обожаемым батюшкой-царем. На словах все у нас было довольно гладко, даже детально, расписано, - словно в детской сказке, в действительность которой, однако, верили не только несовершенно-летние юноши, но и люди средних лет, к тому же не только умные, но некоторые даже выдающиеся: всюду в известные исто-рические моменты находил на наиболее от-зывчивых и решительных современников своего рода гипноз, без которого, по-видимому, история человечества не может дви-гаться вперед. Неизвестно, чем закончился бы подготовлявшийся нами призыв к во-оруженному восстанию, - вероятно, очень печально, но, вследствие стечения непредви-денных обстоятельств, нам не пришлось па-радировать в качестве направленных царем специально к чигиринцам посланцев.
...В нашу штаб-квартиру в Елисаветград приехал из Киева некто Горинович, кото-рый, будучи арестованным в 1874 году, повыдавал всех, кого знал, в том числе Дебогория-Мокриевича, Стефановича, Марию Коленкину, за что его и освободили из тюрьмы, а названные им лица частью были арестованы, частью скрывались в качестве "нелегальных". Предположив, что в Елиса-ветград он приехал с намерением указать полиции разыскиваемых ею нелегальных, некоторые из членов нашего кружка, и я вместе с ними, решили устранить его. Но сделанное на него покушение оказалось не-удачным: изуродованный Горинович вновь все открыл полиции, и наш кружок должен был, наскоро снявшись, удрать из всех по-селений и притонов, переселившись далеко от Чигиринского уезда в большой универ-ситетский город Харьков. К этому обстоя-тельству присоединилась чрезвычайная за-держка с получением из-за границы станка с типографскими принадлежностями, а так- же денежных средств.
...Словом, прекрасно разработанный план не осуществился, и, год спустя, кружок бунтарей ликвидиро-вался. Только один его член не отказался от намерения вызвать восстание все в том же Чигиринском уезде. То был Яков Васи-льевич Стефанович. Он надумал, пользуясь взглядом крестьян на царя, создать тайное общество среди населения указанного уезда, для чего предъявил некоторым из крестьян заранее заготовленный царский манифест, уполномочивавший его действовать в каче-стве "комиссара". К этому плану из быв-ших членов бунтарского кружка Стефано-вич привлек меня, Бохановского и Чуба-рова. Это было в феврале 1877 г. В короткое время в созданную нами среди чигиринцев тайную организацию вступило около 2 000 крестьян. Дело шло очень успешно; крестьяне, по нашему со-вету, заготовляли пики, мы собирались снабдить их огнестрельным оружием и осенью предполагали начать восстание, но, вследствие неосторожности одного члена "Тайной Дружины", как Стефанович на-звал эту крестьянскую организацию, заго-вор был открыт властями, почти все члены были арестованы, в том числе и мы трое: Стефанович, Бохановский и я.
...Очутившись в сентябре 1877 г. в Киев-ской тюрьме, причем нам угрожала бес-срочная каторга, мы стали думать о по-беге. Единственным способом для его осу-ществления являлось проведение в число ключников своего товарища. После продол-жительных хлопот и стараний осуществить это удалось нелегальному Михаилу Федо-ровичу Фроленко, поступившему в тюрьму в качестве надзирателя, конечно, с фаль-шивым паспортом, и в ночь с 26-го на 27-е мая 1878 года под видом коридорных часовых он вывел нас из тюрьмы. Затем на лодке мы, трое бежавших, спустились по Днепру в Кременчуг, а оттуда в качестве крестьян благополучно выехали в Петер-бург, избежав, таким образом, опасности быть пойманными, несмотря на предпринятые администрацией самые тщательные ро-зыски. Пробыв несколько недель в столице, где мы близко сошлись с самой обширной тогда северной организацией народников, мы в конце июля, чтобы замести следы, отправились в Швейцарию.
...Добрускина Генриета Николаевна (1862-1945)...
...Родилась я в 1862 г. 5 января в г. Рога-чеве Могилевской губ. Семья наша жила в нужде: отец пробивался уроками. Он был романтик и мечтатель, далекий от жизни, свободолюбивый и патриот, мечтавший о старом Иерусалиме и грезивший им. Писал стихи на древнееврейском языке, жил одно время в Париже, где бывал у Виктора Гюго, которого боготворил, и умер в Палестине. Мать, более практичная, чем отец, несла всю тяжесть повседневной жизни. Она любила читать, и дом наш был наиболее интелли-гентный в городишке. Вечерами устраива-лись чтения. Читали Гете, Гейне, Берне. Нас было 5 человек детей. Учились мы сначала дома. Одно время жил у нас и занимался с нами Млодецкий, впоследствии покушавш. на Лор.-Меликова и казненный. Была еще мала и определенных воспоми-наний о нем не сохранила, кроме того, что он был выдающимся педагогом.
...В 6-ом классе появился у нас новый учитель словес-ности, который упразднил "ъ" и начал разби-рать литературные произведения, как отра-жения духовных стремлений русского об-ва. Все учение приобрело новый смысл. Учи-тель истории останавливался долго на исто-рии французской революции и ее влиянии на жизнь других европейских народов. Оба эти учителя толкали нас на размышления, и к бессознательному стремлению, к порыву присоединялось сознательное отношение.
...По оконча-нии гимназии мне предложили место гувер-нантки в Пропойске, местечке Могилевской губ. Приняла это предложение. Все местечко было населено предприни-мателями и рабочими, занимавшимися спла-вом леса в Екатеринослав. Время прохо-ждения плотов через пороги было страшное для предпринимателей: оно сулило богатство или разорение. В спокойное время шла беспрерывная карточная игра, выпивка и пошлые, двусмысленные разговоры. Нужно было большое усилие воли, чтобы не опуститься. Пришла болезнь - воспаление легких. Она была моей избавительницей. С возвращением здоровья отправилась в Могилев. Учитель словесности дал мне 30 руб., и на эти деньги я уехала в Пе-тербург. Приехала с 12 руб., с громад-ным запасом энергии, жажды знания и дея-тельности. Попала сразу в студенческую среду, по-ступила на Бестужевские курсы на есте-ственное отделение.
...1 марта револю-ционизировало не только меня, но и много таких, как я. Наиболее отзывчивыми оказались кур-систки естественницы и студенты естествен-ники. На курсах чаще стали сборы в пользу заключенных, ходили в качестве невест и родственниц на свидание к заклю-ченным. Еще в 1880 г. познакомилась и по-дружилась с кружком поляков: Станкеви-чем, Плосским, Дембским, Рехневским, гра-фом Зубовым - русским из Шавлей, но ра-ботавшим вместе с поляками. Он сделался пролетариатцем впоследствии и участво-вал в переговорах о соглашении с Н.В. Мои отношения с ними позднее из про-стой дружбы обратились в революционную связь.
...Из Белостока поехала в Варшаву. Там ставилась типография. Хо-зяйкой квартиры, где находились шрифт и все принадлежности, была Софья Онуфрович, моя старая приятельница, потом жена Эдмунда Плосского. В Варшаве в это время были Людвиг Варынский, Дулемба, Плосский, Янина Ентыс, классная дама института, которую называли польской Перовской. Поразила меня их неконспиративность. Хо-дили мы все вместе обедать. Давали нам всегда отдельный кабинет. Подавал лакей, который, мне казалось тогда, отлично по-нимал, что мы за люди. На свадьбе Плосских были мы все, и все сходило. Думаю, что такое отношение объяснялось ненавистью поляков к официальной России.
...Многие из нас сознавали тщет-ность усилий интеллигенции, не опирающей-ся на массы, и в поисках выхода набрели на аграрный и фабричный террор.
...Пришлось мне свести знакомство и с предателем Геером, кот. чинил у меня на квартире 4 бомбы, при-везенные из Луганска. Они хранились у меня. В августе ездила в Ейск к Луке Колегаеву за деньгами для Н.В. За ними, так же как и за снарядами приезжал в Ростов Герман Александро-вич Лопатин. Как известно, приезд Лопа-тина объединил в России враждующие направления. Он занялся собиранием Н.В.
...Дрей Михаил Иванович (1860-1940)...
...К этой группе я примкнул и в тесном общении с нею провел целый год. Эта группа была для меня настоящей наход-кой. Это было именно то, что мне нужно было в это время. Я вместе с но-выми товарищами читал, обсуждал прочи-танное, спорил... Так прошел год, настала весна 1880 г. Нужно было, наконец, как-нибудь покончить с гимназическими экза-менами, перебраться в университетский го-род и заняться по-настоящему, серьезно революционной работой. Ни один из нас не думал кончать гимназию и поступать в университет ради университетской науки. Университет был для нас только удобным положением для революционной работы. Один из наших товарищей, член группы, но не гимназист, этой осенью должен был призываться на военную службу. Так как он никакого учебного заведения не кончил и никаких льгот по образованию не имел, ему пришлось бы прослужить шесть лет. Мы считали товарища очень ценным для революции человеком и опасались, что он, уйдя на шесть лет на военную службу, будет потерян для революции. Поэтому мы решили, что кто-нибудь должен выдержать за него экзамен и, таким образом, добыть ему льготу по воинской повинности. Самым подходящим для этого человеком был я. Товарищ был мещанин, и у него в паспорте были указаны его приметы. Я довольно хорошо подходил под эти при-меты. Фотографических карточек от тех, кто держал экзамен, тогда еще не требо-вали. Итак, было решено, что за товарища буду держать экзамен я. За меня же взялся держать экзамен другой товарищ. Это было даже выгодно для меня, так как товарищ, взявшийся держать экзамен за меня, был гораздо лучше меня подготовлен к нему. Так как в Бердянске нас все знали, и там держать экзамен друг за друга нам нельзя было, мы перехали в Полтаву и там подали в гимназию наши бумаги. Наша проделка вполне удалась, и ранним летом 1880 г. я вернулся в Одессу со свидетель-ством об окончании гимназии. Теперь я был студентом. Это положение, которое мне и полагалось занимать по мо-ему возрасту и общественному положению отца. Теперь я ничем не выделялся среди своих сверстников и мог делать, что хотел. На меня никто не обращал внимания. Отец тоже совершенно оставил меня в покое. Я принялся искать народовольцев в Одес-се.
...Еженедельно центральная группа соби-ралась для обсуждения общих дел. Тут же каждый из нас сообщал о ходе дела в его спе-циальной области. Террористических актов и динамитных дел за это время в Одессе не было. Было у нас, правда, довольно много динамита, оставшегося после под-копа на Итальянской улице, где предпола-галось покушение на царя. Покушение не состоялось, и динамит находился у нас на хранении. Но он пролежал слишком долго, начал портиться, и в 1881 г. мы получили распоряжение из Петербурга уничтожить его. Одну жестяную банку с бурым дина-митом я унес к себе домой и по частям спустил в канализацию. Остальной дина-мит, который не представлял из себя сы-пучего тела, а был в плотно спрессованных плитках, мы вывезли на лодке далеко в море и там выбросили.
...Иванова-Борейшо Софья Андреевна (1856-1927)...
...Весь почти что радикальный народ к тому времени разметался по разным краям.
Многие ушли биться за освобождение "братушек", другие разбрелись с котомками за плечами по селам и городам. У многих народников юга в то время уже начала тухнуть вера в пропаганду социализма среди крестьян, нарастало искание новых путей - отвоевывать право на свободную жизнь. В этой общей неопределенности явилось у меня желание научиться чеботарству, нашла хорошего учителя сапожника в Николаеве, а квартировала в прекрасной семье Левандовских, младшие две девочки которых учились у Самуила Виттенберга. Внешняя простота и скромность этого человека не соответствовали его огромным математиче-ским способностям и высокой моральной гуманности, скрытым в нем вследствие его большой замкнутости. Впоследствии, в 79 году, 11 августа, в Николаеве он был повешен вместе с матросом черноморского флота Логовенко.
...Мое заключение продолжалось месяца три, а затем этапным порядком по всему дальнему пути меня отправили на родину к отцу до распоря-жения московской жандармерии. Перспек-тива новых мытарств и этапных хождений ощутилась до того живо и осязаемо, что мне показалось более подходящим пред-упредить все это - самой уехать из деревни в Москву, а оттуда на время к брату в Румынию. В этой нищенски убогой стране тогда жила эмигрантская колония, среди которой еще не совсем угасли к тому вре-мени планы овладеть "легально" островом Папиным на Дунае, защитным оружием охватить его кольцом и вести из этой не- большой, но неприступной крепости насту-пление на царское правительство всеми доступными средствами. Спасительные меч-ты, конечно, потом растаяли, оставив у мно-гих светлое воспоминание среди "пошлости и скуки". В среде этих строителей пышных замков был и мой брат.
...Очутив-шись в столице, я вошла в боевую органи-зацию партии социалистов-революционеров, участвовала в достижении подготовлявше-гося тогда убийства Плеве. Конец этого дела дал мне некоторое удовлетворение тем, что он, взявши столько жертв, наконец был приве-ден к неизбежному, всеми желаемому концу. Возвратилась в 1905 г. после небольшого отдыха за границей с выработанным, обду-манным во всех деталях планом и твердым желанием взять на свои старые плечи ношу менее тяжелую. Но жизнь шире и глубже всякого теоретически умного и ясного построения, - все норовит по-своему загнуть в сторону, своротить с намеченного пути. Временный отъезд Савинкова за границу, последовавший затем взрыв в гостинице "Бристоль" с гибелью Леопольда Швейцера - главного руководителя северной организа-ции после Савинкова, поставил в неизбеж-ность кончить во что бы-то ни стало по-следний акт - покушение на дядю царя, Владимира, министра Булыгина, Трепова и Дурново. Чуть не в самый канун покуше-ния вся боевая организация была выдана Татаровым. Каким-то самым неожиданным образом он появился в Питере, прибыв из Иркутска и получив здесь полное доверие. 11-го февраля в Сестрорецке арестовали Маркова, а в ночь с 28-го на 1 марта про-изошел взрыв при заряжении бомб, погуби-вший Швейцера. 16-го марта была снесена Б.О. вся без остатка. Держанию ме-ня в крепости препятствовала почти отняв-шаяся рука и твердое отстаивание доктора против перемещения в крепость.
...В 1907 году начальство вспомнило обо мне, намеревалось предать суду за побег из Сибири. Полиция явилась к Влад. Галакт. Короленко, в семье которого я тогда жила, чтобы подвергнуть меня аресту, но, заметив сделанный мне знак, я ушла черным ходом, - несомненно было, что за побег назначат трехгодичную каторгу. На этом пока остановлюсь. О жизни и работе уже при новом общественном строе вряд ли есть надобность сейчас говорить.
...Ковалик Сергей Филиппович (1845-1926)...
...Ко времени польского восстания в 1863 г. нам удалось один или два раза прочесть выходившие тогда в Петербурге прокламации, и мы все более и более проникались, если не револю-ционными, то оппозиционными идеями. На-чальство, по-видимому, стало подозревать о нашей неблагонамеренности и, как будто, хотело что-то предпринять. Мы тогда обра-зовали небольшой кружок, с целью сопро-тивления и борьбы с начальством. Это был своего рода "террористический" кружок, но ничего не пришлось ему предпринять. Польское восстание не вызвало у нас ни-каких сколько-нибудь крупных откликов. Только один кадет, Станкевич, из отпуска не вернулся в корпус, а примкнул к вос-станию. Однажды, во время проезда мимо наших окон генерала Ганецкого, одного из усмирителей восстания, мы стали кричать в окно "дурак". Эта история для нас кон-чилась ничем, так как начальство не могло разыскать, кто кричал.
...После поль-ского восстания в 1863 г. движение 60-ых годов, как мне казалось, начало утрачивать свою яркость. Одну из главнейших причин этого я видел в том, что молодежи при-шлось окончательно решить вопрос, на чью сторону она должна встать, - на сторону ли поляков, желающих завоевать свою сво-боду, или вместе с русскими, настроенными патриотически против поляков, не давать повстанцам возможности убивать своих со-граждан, служащих в действовавших рус-ских войсках. Молодое офицерство уже заколебалось и, несмотря на свои часто ультра-радикальные взгляды, не решилось изменить присяге, т.е., им казалось, своему отечеству. Я не скажу, что этот конфликт мнений проявлялся вполне ясно, но дело походило на то, как во время войны с Япо-нией, когда социалистические партии реша-ли, что это война не наша, а русского царя, некоторые же из радикалов и даже социа-листов, быть может после более или менее долгих колебаний, решили не уклоняться от войны и тем не дать возможности японцам громить Россию. Разумеется, кроме указан-ной, были и другие причины ослабления радикально-революционного духа среди интеллигенции. Во всяком случае к началу семидесятых годов уже замечается упадок в настроении русской интеллигенции.
...Упадок активности среди интеллигентной молодежи для меня тогда представлялся вполне ясным, и я очень обрадовался, встретив Ивана Дебогория-Мокриевича, брата из-вестного революционера Владимира, кото-рый собирал молодых людей для переселе-ния в Северо-Американские Штаты и наса-ждения там коммунистической жизни. У нас было несколько собраний, на которых об-суждался вопрос об образовании нашей коммуны, и выделены были три делегата: Мачтет, будущий писатель, Речицкий, быв-ший революционер 60-ых г., и учитель гим-назии Романовский, которые должны бы-ли немедленно ехать в Америку и искать место для коммуны. Они отправились сра-зу в малонаселенные западные штаты, но там с ними произошло несчастие. Пробуя свои ружья, кто-то, Мачтет или Речицкий, кажется последний, как-то тяжело ранил Романовского. Американская община, куда они явились после выстрела, судила их, но оправдала и даже несколько дней подряд приглашала их в свои дома. Романовский же вскоре после ранения умер. Описанное событие, может быть, было последним ударом, но кружок наш, заметив некоторое оживление в интеллигенции, стал сомневаться в пользе переселения в Аме-рику и, мало-помалу, всем своим составом перешел на революционную работу в Рос-сии.
...М. пр., еще будучи председателем мировых судей, я выписал из Киева на должность секретаря съезда тамошнего радикала Каблица, который после моего неутверждения Сенатом также оставил службу во Мглине и тоже попал в Петербург. Здесь я с ним встречался, и мы обдумывали проект орга-низации, которая занялась бы цареубийством и имела бы достаточно сил, чтобы после удачного или неудачного покушения могла бы повторить его. Но тут вскоре началось стихийное движение революционного на-родничества, и я решил, что прежде всего надо дать этому движению оформиться, и всякая попытка цареубийства могла бы только повредить нарождающейся револю-ционной организации. С тех пор - с конца 72 или вернее с осени 1873 г. - я весь ушел в революционное дви-жение.
...Имели значительное влияние и статьи Чернышевского, сосланного еще в 60-х годах, но современная журнали-стика не давала почти никакой пищи для движения. Участники его относились вообще отрицательно к методам Нечаева, осужден-ного в самом начале 70-ых г., и более всего боялись генеральства вождей кружков. По-этому создать какую-нибудь крепкую орга-низацию было невозможно. Правда, рево-люционные кружки пробовали организовать орган, направляющий движение, в лице собрания представителей своих и в виде устройства кассы. Средства для нее давали чуть ли не гл. обр. фиктивные браки, бла-годаря которым женщины, получая прида-ное от своих родителей, передавали день-ги в кружки. Перед отправкою в народ в 1874 г. решено было оставить предста-вителей в Петербурге и по возвращении из народа, к зиме, созвать общее собрание для обсуждения достигнутых результатов и дальнейшего направления движения. Но это не удалось, потому что почти все про-пагандисты в 36-ти губерниях были пере-арестованы, и собрания могли бы состояться только в тюрьмах.
...Полиция уже начала зорко следить за революцион-ным движением, и в мое отсутствие из квар-тиры, в которой остановились мои сочлены, там произведен был обыск, и арестованы все жильцы, так что на ночь я должен был устроиться у одного знакомого и сочув-ствовавшего нам учителя. Полиция и туда явилась, но я успел удрать через окно. Являлась необходимость скорее бежать из Саратова. Я направился в г. Николаевск Самарской губ., где, как мне было известно, предполагали заняться пропагандою в на-роде упомянутый выше Речицкий и Судзиловский, впоследствии гавайский сенатор.
...Между прочим, даже про-тестанты одобрили желание одного киев-лянина участвовать в суде, с целью пока-зать нелепость утверждения обвинительного акта о безнравственном поведении членов киевской коммуны, которые, по словам обвинителя, спали в повалку, причем чере-довались мужчины и женщины.
...Первая советская власть в Минской губ. существовала недолго и не успела проявить себя в полной мере. При ней я продолжал оставаться председателем губернского зе-мельного комитета. Так как появились не столько противники, сколько желавшие по-своему распоряжаться работой земельного комитета, то я счел нужным отправить то-гда телеграмму народному комиссару земле-делия, левому эсеру Калегаеву, в которой описывал положение дел, в надежде полу-чить от него одобрение работе комитета.
Калегаев не замедлил ответить в желатель-ном для меня смысле, так что дело у нас продолжалось в прежнем порядке до заня-тия Белоруссии немцами, согласно Брест-скому миру. Оккупация немцев была срав-нительно мягкой. Они даже не закрывали нашего земельного комитета, но для нас скоро стала невозможной дальнейшая рабо-та, так как помещики, земли которых мы на-чинали брать в свое распоряжение, уже не слушались нас, а немцы как будто не вме-шивались, но и не признавали новых зако-нов и правительственных распоряжений по земельному вопросу. Земское управление продолжало существовать во все время не-мецкого владычества, и при нем же собра-лась новая революционная городская дума, в которой большинство принадлежало эсе-рам и эсдекам. В конце своего пребывания в крае немцы наложили на земли поря-дочный налог хлебом, но не успели его собрать, так как в Германии произошла революция, и они собирались уходить на родину. Перед уходом, месяца за два, за три до него, немцы решили назначить по указаниям наших общественных учрежде-ний правительство из местных людей, чи-слом, кажется, 6 или более человек. Меня тоже внесли в список членов правительства, и я об этом получил соответствующую бу-магу на немецком языке. Мы согласились бы фактически стать правительством, если бы нам была предоставлена власть за некото-рое время до ухода немцев, но немцы отвергли наше предложение об этом и пре-доставляли нам власть в день своего ухода. За ними тотчас же должны были вступить в Белоруссию войска и власти, и поэтому мы отказались разыгрывать комедию на час. При советской власти я занял должность заведующего пенсионным отделом социаль-ного обеспечения.
...Корнилова-Мороз Александра Ивановна (1853 - ?)...
...Затем Саша первый начал выписывать журналы, покупал соч. Писарева, Добролюбова и др. На второй год своего студенчества по внеш-нему виду Саша сделался настоящим ниги-листом, - летом ходил он в красной рубашке, с толстой дубиной в руках, а очки носил и раньше вследствие своей близорукости. В конце 60-х и начале 70-х гг. костюм нигилиста имел особое значение. В движе-нии того времени первенствующее значение имело стремление к полному освобождению личности от ига семьи, невежества, тради-ций и религиозных предрассудков. Ниги-лизм, как беспощадная борьба с нравами и понятиями крепостного строя, у людей искренних вызывал желание вести эту борь-бу открыто и резко заявлять о своем раз-рыве со старыми формами жизни. Ниги-лист с своими длинными волосами, в ши-рокополой шляпе и красной рубахе или в пледе не сливался с толпой, но ярко из нее выделялся. Так же смело выделялись и женщины своими стриженными волосами, синими очками и курением папирос. Внеш-ность эта до такой степени раздражала общество, что на первых порах требовалось искренн. увлечение и немалая доля смело-сти, чтобы открыто заявить свое отречение от старого строя. Под влиянием брата-нигилиста Вера через год по выходе из ин-ститута перестала интересоваться своим ко-стюмом, обстригла волосы и не походила больше на девушку из богатой семьи. А я росла и развивалась под влиянием этих нравственных требований, и они оставили во мне следы на всю дальнейшую жизнь.
...Осенью 1869 г. три сестры мои и я поступили на эти курсы. На лекциях Страннолюбского по алгебре выдавалась своими способностями неболь-шого роста, с мелкими чертами лица и боль-шим лбом, гладко причесанная слушате-льница, которая в своем скромном коричне-вом платье с белым воротником казалась совсем девочкой-гимназисткой. Сидела она на первой скамейке всегда рядом с подругой, значительно ее старшей; при обсуждении кур-совых дел она так редко выступала, что очень немногие ее знали. Эта скромная и молчали-вая девочка была 16-летняя Софья Львовна Перовская. До 1866 г. отец ее был граждан-ским губернатором Петербургской губер-нии, но после выстрела Каракозова был уволен. Тогда мать с двумя дочерьми уеха-ла в имение Кильбурун, в 10 в. от Симферо-поля, принадлежавшее раньше деду - род-ному брату графов Перовских. Между тем средства к жизни были так ограничены, что от 13 до 16-летнего возраста Соне пришлось учиться самостоятельно и вести самый про-стой и замкнутый образ жизни. Летом уеди-ненная жизнь их оживлялась на время ка-никул, когда приезжали учившиеся в Пе-тербурге два старших брата, и устраивались больше всего любимые Соней поездки вер-хом по горам. В 1869 г. Кильбурун был продан, и явилась необходимость всей семье жить в Петербурге. Одаренная хорошими способностями и навыком к самостоятель-ному умственному труду, Соня горячо стре-милась приняться за систематическое учение и потому с радостью покинула Крым. На пароходе до Одессы она разговорилась с молодой девушкой, которая тоже ехала учиться. Отличавшаяся своей сердечностью и способностью горячо увлекаться идеалами добра и правды, Анна Карловна Вильберг сразу полюбилась Соне и сделалась первым ее другом в Петербурге. Вместе поступили они и начали усердно заниматься на Алар-чинских курсах.
...В результате весьма шумных и ожив-ленных выборов, получившими большинство голосов оказались Вильберг и я. Не хотелось бы думать, что нас удостоили такой чести, главным образом благодаря нашей нигили-стической внешности (В. носила синие очки, а я ходила в мужских сапогах), резко выделявшей нас среди солидных и почтен-ных женщин, как Стасова, Мордвинова, Философова, Цебрикова и др.
...В 70-х гг. ком-мунами назывались общие квартиры, где жили студенты или курсистки. Матерьяльное положение живущих было не одина-ково, но все получаемые средства поступа-ли в общее пользование. Главным прин-ципом такой жизни была взаимопомощь, как того требовала этика нашего поколе-ния. Вообще коммуны эти, значительно уде-шевляя жизнь, помогали сближению моло-дежи между собою, увеличивали влияние выдающихся умом и знаниями. Кроме того, они давали возможность применять идеи социализма на практике в своей личной жизни, не различая в кругу товарищей ме-жду моим и твоим и живя в обстановке не лучшей, и даже худшей, чем у заводских рабочих. Особенно важное значение имели коммуны для женщин, приезжавших из провинции. Нередко ехали они учиться без всяких средств к жизни, порвав семейные связи со своими, подчас богатыми или знат-ными родственниками. Все, конечно, рас-считывали найти работу, но без знакомств и связей это редко кому удавалось. Многие могли бы тогда погибнуть, если бы не спа-сала взаимопомощь в коммунах и поддерж-ка молодежи вообще.
...В начале зимы, придя на урок геометрии, Соня с волнением рассказала мне и В., что отец велит ей прекратить знакомство с на-ми и грозит запереть дома, чтобы она не ходила больше на курсы. Соня решила уйти от родителей, чтобы не подчиняться такому насилию, и просила устроить для нее убежище. Этой же осенью сестра Вера, не желая вести буржуазный образ жизни в доме отца, вышла фиктивным браком за Н.А. Грибоедова - друга Веймара, Г. Ло-патина, Кравчинского, П.А. Кропоткина, а позже и всех чайковцев. Поселилась она вместе с товарками по Педагог. курсам, тоже фиктивно вышедшими замуж - Зина-идой (позже женой Г.А. Лопатина) и На-деждой Степ. Каралли. Я предложила П-ой идти к ним, нисколько не сомневаясь, что ее там охотно примут.
...После абсолютной ти-шины и безмолвия, царивших в крепости, в "предварилке', на первых порах, пересту-кивание, разговоры в клубах через ват.-клоз. трубы и шум крайне меня утомляли.
...Тем временем наиболее деятельные члены нашего кружка сидели в крепости, Кравчинский и Клеменц были за границей; об-щее настроение молодежи после неудач-ного похода "в народ" летом 75 г. было подавленное, т.к. определенной программы для деятельности не имелось, а население тюрем заметно увеличилось. Впрочем, как остававшиеся на свободе, так и освобо-жденные одновременно со мной не пали духом и летом 76 г. проявили себя, устроив побег П.А. Кропоткина из Николаевского военного госпиталя.
...В марте 78 г. происходил суд по делу B.И. Засулич, и ее оправдание присяжны-ми вызвало ликование не только среди мо-лодежи и в обширных кругах либер. общества, но даже смелые статьи в газетах. Засулич первая подала сигнал вооружен-ного отпора палачам. Приехавший из Же-невы Кравчинский в августе того же года ударом кинжала поразил шефа жанд. Ме-зенцева.
...Кузнецов Алексей Кириллович (1845-1928)...
...В декабре 1869 г. я работал над диссер-тацией по низшим вредителям в сельском хозяйстве. Во время моей исследователь-ской работы с микроскопом появился в моей квартире неизвестный мне молодой человек, фамилию которого я узнал только на суде: это был Сергей Геннадиевич Не-чаев. Развернув передо мной картину рево-люционного движения, охватившего в то время Россию, и осмеяв меня, предавав-шегося научным исследованиям, - он силой своего революционного убеждения поко-рил меня. В то время ему было 21 год. Он был не-большого роста, с темными, почти черными волосами и едва пробивающимися усиками, с горящими глазами, взгляд которых мог выносить далеко не всякий; с резкими дви-жениями, крайне нервный, возбуждаясь, он кусал себе ногти пальцев чуть не до крови. Для того, чтоб, не выдавая себя, успешнее наблюдать за собеседником, Сергей Генна-диевич носил большие выпуклые синие очки. С.Г. Нечаев был известен за границей под псевдонимом "Лидер"; в Москве он называл себя "Павловым Иваном Петро-вичем". Кроме этого, он имел и еще не- сколько псевдонимов. До суда ни один из 84 участников процесса, кроме Успен-ского, не знал его настоящей фамилии. Приехав в Москву, он поселился в квар-тире Успенского, служившего приказчиком в книжном магазине Черкесова. Между Нечаевым и Успенским существовала пол-ная солидарность, и предписания, исхо-дившие от Исполнительного Комитета, фак-тически выпускались Нечаевым и Успен-ским. На всех предписаниях ставилась пе-чать с изображением топора и надписью: "Комитет Народной Расправы, 19 фе-враля 1870 года". (Время, назначенное для начала восстания.)
...На первом со-брании Нечаев объявил себя уполномочен-ным Международного Общества рабочих (интернационала, основанного в Лондоне 28 сентября 1864 года), статуты, которого приняты бакунинской организацией, в свою очередь уполномочившей его на револю-ционную, работу в России. Дальше, он за-явил, что вся Россия и Петербург охвачены сетью организаций, Москва же остается позади и что он является представителем О-ва, которое должно развернуть свою работу в Москве. Затем, он стал знако-мить нас с правилами, составленными им специально для организации кружков. Кроме этих правил, некоторым из нас впоследствии стали известны общие правила нечаевской организации, так наз. "Катехизис револю-ционера". Потом Нечаев перешел к струк-туре нашего головного кружка, обязав нас создать около себя кружки второго раз- ряда при непременном условии, чтобы образуемые нами кружки второй, третьей, четвертой и т.д. степеней не знали о круж-ках по восходящей линии, а могли лишь знать о кружках ниже стоящих. На таких же началах, по словам Нечае-ва, в Москве создается другая ветвь все- мирной организации, которая имеет своего отдельного представителя Интернационала.
...После организационного собрания нача-лась работа первого головного кружка, состоявшая в том, что каждый представи-тель должен был привлекать в кружок лиц, полезных делу революции. При вербовке членов подходили не ко всем одинаково;
так, людям политически неразвитым гово-рили: "Государственный переворот - это дело будущего, а теперь мы находимся в периоде собирания сил"; этим людям никогда не говорили ничего о конечных целях общества (разрушение существующего строя).
Лица, проявившие себя в революцион-ной деятельности, выделялись Нечаевым на специальные работы, как, напр., Прыжев с его кружком был выделен на работу среди подонков общества, я со своим кружком должен был работать среди купечества;
Николаев был во главе лиц, работавших среди крестьян, Успенский был выделен в особый кружок, но это было простой фикцией, так как Успенский и его жена, Александра Ивановна, урожденная Засулич (сестра Веры Ивановны), занимали в орга-низации, благодаря близкому знакомству с Нечаевым, особое положение, о чем было сказано выше. Причем всякий проявивший себя положительно в революционной работе в кружках низших степеней продвигался в вышестоящий кружок, а лиц безнадеж-ных, т.е. таких, из которых нельзя было выковать революционеров, беспощадно вы-брасывали. В кружках была введена железная ди-сциплина и требование беспрекословного исполнения всех распоряжений и велений центрального комитета Народной Расправы.
Но далеко не всеми членами исполнялось это требование, так, напр., Иванов неодно-кратно требовал, чтоб ему сообщили состав комитета Народной Расправы, весьма часто протестовал против беспрекословного испол-нения того или иного требования централь-ного комитета, чем вызывал нескрываемое раздражение Нечаева.
...Моя работа в организации началась с того, что я образовал возле себя кружок второй степени из близких мне с детских лет лиц, с которыми я учился восемь лет в Москов-ском Коммерческом училище, а затем позд-нее мы были студентами Петровской Сельско-Хоз. академии. К этим лицам относятся: мой младший брат, Семен Кириллович Куз-нецов, Климин (жив и в настоящее время, живет в Козьмодемьянске), два брата И. и В. Рязанцевы и Гавришев. Они в свою очередь, каждый около себя, основали кружки третьей степени и, таким образом, посте-пенно по нисходящей линии в течение двух месяцев в кружки было завербовано до 400 человек, арестовано 310, а судилось 84 человека. Мы, участники головного кружка, всячески выгораживали арестованных, имев-ших хоть какую-нибудь причастность к на-шим кружкам, беря всю вину на себя.
...Работа в кружках велась весьма секретно, но бдительность и контроль Нечаева были изумительны. Внезапно появляясь на засе-даниях кружка, он поражал участников знанием не только всей проводившейся кружком работы, но и временем и местом заседаний. Иногда на заседания он прино-сил в запечатанных конвертах распоряжения центрального комитета Народной Расправы и, искушая нас, спрашивал: "Что же вам пишет центральный комитет?" Разглашать распоряжения комитета уставом воспреща-лось и требовалось обязательно по прочтении приказания или распоряжения таковое сжи-гать, что строго исполнялось. При посе-щении кружков Нечаев говорил кое-что и о себе. Так, однажды в нашем кружке он рассказывал о своем побеге из Сибири, куда он будто бы был сослан на каторгу в рудники за революционную работу и от-куда, преодолевая всевозможно невероят-ные препятствия, - бежал.
...19 ноября Нечаевым было созвано чрез-вычайное собрание из следующих лиц: меня, Прыжева, Николаева, Долгова, на котором Нечаев прочитал сообщение центрального комитета Народной Расправы, указывавшее на то, что комитету стало известно не только недовольство Иванова деятельностью организации, но и его намерение донести жандармскому управлению о существова-нии организации. Нечаев заявил нам, что в комитете имеются веские доказательства, но в виду строгой конспирации он не имеет права их огласить. На заседании горячо и долго, дебатировался вопрос: что же де-лать? Погубить ли так быстро и успешно развивающееся общество, или же ради со-хранения общества пожертвовать жизнью Иванова. Единогласно постановили послед-нее, что и приведено было в исполнение ночью 21 ноября в гроте Петровско-Разу-мовской академии. Через день после ужасного акта мы с Нечаевым отправились в Петербург. Я вез кучу писем к различным общественным деятелям: Некрасову, Михайловскому, Демерту (заведывавшему внутренним отделом "Отечественных Записок"), Лихутину, Негрескул, Старцеву и многим др.
...В Петербурге, где Нечаев вел совершенно отдельную от меня работу, он во время од-ной из встреч посвятил меня в план царе-убийства, который он обдумывал в те дни. По его словам осуществить этот план не представляло больших трудностей. Нужно было иметь 40-50 преданных организации лиц, ворвавшись с которыми во дворец и обезоружив стражу возможно было по-кончить с царем и его семьей. Дворцовая стража в этот период была крайне распу-щенна, часть царских лакеев и прислуги неглижировала своими обязанностями, и при таких условиях, по уверениям Нечаева, воз-можно было совершить переворот, и тогда можно было думать, что такой план осу-ществим.
...Получив известие, что в Москве, в ночь с 25 на 26 ноября, арестован Успенский, Нечаев уехал в Москву, а оттуда быстро, при помощи Черкесова пробрался за гра-ницу. Я же оставался в Петербурге для организации кружков, на таких же началах, как и московские. Вскоре я заметил, что за мной следят, и вынужден был начать уничтожать оставшиеся нерозданными пись-ма, но надеясь, что все может обойтись бла-гополучно, не успел уничтожить все. При обыске у меня было взято 14 писем, записная книжка и телеграмма от Нечаева из Москвы.
...В ночь на 3 января 1870 г. я был аре-стован, посажен в Петропавловскую кре-пость, затем 1 июля 1871 г. был судим Пе-тербургской судебной палатой совместно с Успенским, Прыжевым, Николаевым и др. лицами, составлявшими первый голов-ной кружок нечаевской организации; по статьям 249 и 250 Ул. о наказ., пригово-рен к заключению в крепости на 10 лет.
...Почва была подготовлена. Мы, восторженные мо-лодые люди, искавшие выхода из окружаю-щих Россию ужасных условий, охотно скло-нялись на предложения Нечаева, умело высмеивавшего наши мечты, наши научные работы, причем он указывал на революцию, как на единственный путь для достижения народного блага. Если мы поддавались влия-нию Нечаева, благодаря тому, что были малоопытны или мало развиты политиче-ски, то как надо расценивать такие факты, как его влияние на Герцена и возможность получения от него капитала на революцию, или на Огарева, от которого он получил вторую часть капитала, оставленного Бах-метьевым на революционные нужды в Рос-сии. Известна также и его близость к Ба-кунину, с которым он, после бегства из России в 1870 году, участвовал в издании 'Колокола". Бакунин и порвал с Нечаевым лишь тогда, когда убедился, что последний ведет свою линию, совершенно не считаясь с мнением других заинтересованных в из-дании "Колокола" лиц.
...После выдачи Нечаева швейцарским пра-вительством России Бакунин писал Огареву:
"Итак, старый друг, неслыханное соверши-лось... Впрочем, какой-то внутренний голос мне говорит, что Нечаев, который погиб для России безвозвратно, на этот раз вы-зовет из глубины своего запутавшегося су-щества всю свою доблесть. Он погибнет ге-роем и на этот раз никому и ничему не изменит. Такова моя вера. Никто не сде-лал мне, и сделал намеренно, столько зла, как он, а все-таки мне его бесконечно жаль... Он был человеком редкой энергии и, когда мы с тобой встретили его, в нем горело яркое пламя любви к нашему бед-ному, забитому народу, в нем была настоя-щая боль по нашей исторической народ-ной беде". Внутренний голос не обманул Бакунина, и предсказание его относительно Нечаева сбылось. Известно, как Нечаев держал себя на суде. И даже заточенный в Алексеевский равелин, он проявил силу своей необычайной воли своей борьбой с тюремщиками вплоть до самой последней минуты своей жизни.
...Итак, влияние Нечаева было огромно. Лишь на суде я понял, что управление обществом создано было Нечаевым на лжи. Идя в партии в Сибирь на каторгу с Прыжевым, Николаевым, я из интимных разго-воров о Нечаеве пришел к твердому убе-ждению, что для совершения террористиче-ского акта над Ивановым не было ника-ких серьезных оснований, что этот акт ну-жен был Нечаеву для того, чтоб крепче спаять нас кровью. Решая вопрос о личности Нечаева в пол-ном объеме, нужно принять во внимание, что мы, вступившие в нечаевскую органи-зацию, были шестидесятники с большим уклоном в область социалистических меч-таний, альтруистических побуждений и с без- заветной верой в честность учащейся мо-лодежи. И несмотря на то, что Нечаевым было поругано и затоптано то, чему я по-клонялся, несмотря на то, что он своей тактикой причинял огромные нравственные страдания - я все же искренно преклоняюсь перед Нечаевым, как революционером.
...После выдачи швейцарским правитель-ством Нечаева и суда над ним 8 января 1873 г., приговорившего его к 20-летней каторге (он был заключен в Петропавлов-скую крепость, где нашел свою голгофу и смерть), из Петербурга, из 3-го Отделения, в Нерчинскую каторгу было дано предпи-сание считать нас, нечаевцев, государствен-ными преступниками и ежемесячно доно-сить о нашем поведении.
...Майнов Иван Иванович (1861-1936)...
...При отсутствии осложняющих обстоя-тельств власти могли бы, в самом худшем случае, сослать указанного им шпионом пропагандиста административным порядком куда-нибудь не особенно далеко, но на квар-тире М-ва была оставлена засада; хотя М.
успел при своем аресте убрать с окна условный знак безопасности входа, тем не менее через день туда явился его това-рищ по Рабочей Группе, студент-техник А.В. Кирхнер, саратовец, привлекавшийся по одному делу с М-вым еще в 1877 г. При Кирхнере оказалось 300 экземпляров только что отпечатанного нового номера "Листка Народной Воли" и много других компрометирующих материалов. Предпола-гая, что ему предстоит явиться участником серьезного процесса, Кирхнер, не призна-вая себя членом партии, заявил, однако, о себе на допросе, что он вполне сочувствует Народной Воле и готов был бы принять участие в любом террористическом акте и от всяких дальнейших показаний отказался. Помимо всего прочего, у Кирхнера на его квартире был найден шифрованный список, который жандармы расшифровали. В список оказались занесенными 13 или 15 лиц с обозначением их фамилий, псевдонимов, примет костюма, образа жизни и адресов. Все эти лица были тотчас же арестованы и оказались шпионами, служившими в "Сек-ретном Отделении Канцелярии Обер-Полицийместера", - так называлось учреждение, соответствовавшее по задачам позднейшим охранным отделениям, но подчинявшееся в то время не жандармерии, а полиции, почему жандармы таких шпиков и не знали. Каким образом их адреса и приметы ока-зались в записях студента Кирхнера, никто из шпиков объяснить не мог, и все они были выгнаны со службы. Они и не дога-дывались, что список Кирхнера возник путем слежки за ними, начатой московскими на-родовольцами по почину Теллалова, пред- полагавшего создать "Революционную Поли-цию", секретарем которой был Кирхнер, а членами состояли: Майнов, Станислав Михалевич, студент Орест Аппельберг и еще несколько молодых людей, по указаниям Теллалова тщательно следивших за поме-щением Секретного Отделения (Страстной бульвар, д. кн. Ливен; впоследствии на этом месте был выстроен огромный дом кн. Горчакова) и за теми лицами, которые это учреждение регулярно посещали.
...Трое остальных беглецов с наемным татарином-проводником вышли из Якутска 9-го августа и целую неделю блуждали по Заленской тайге, не находя скотопрогонного тракта, т.к. татарин, как оказалось, этого пути не знал. Вынужденные изменить свой предпо-лагаемый маршрут, беглецы решили пере-браться на западный берег Лены, для чего им пришлось круто повернуть на запад и, выбравшись из тайги к берегу Лены, на-нимать у якутов лодки для переправы. Якуты, лишь незадолго перед тем извещен-ные полицией о побеге политических ссыль-ных Федорова и Кашинцева, сначала приняли вышедших к ним из глухой тайги верхо-вых путников за шайку разбойников - чер-кесов, а потом заподозрили в них именно беглых политиков и дали знать об их по-явлении властям. На десятый день путеше-ствия эти загадочные всадники были задер-жаны и отправлены под конвоем в Якутск.
...Летом 1905 г., ознакомившись с письмом, за-ключавшим в себе разоблачение Азефа и Татарова (письмом Меньшикова), М. в совещании с Прибылевым, А.И. По-таповым и Н.И. Ракитниковым высказался за передачу этого дела для расследования заграничным членам Ц.К. и за временное устранение от всех партийных дел обоих обвиняемых, но остальные члены Ц.К., постановив передать дело для расследова-ния за границу с устранением Татарова, на устранение Азефа не соглашались, впол-не уверенные в ложности оговора, так как Азеф, организатор убийства Плеве и вел. кн. Сергея, знал всех членов Центр. Ком. и имел полную возможность предать их всех зараз или поодиночке и, однако, все они остаются на свободе, - а это каза-лось тогда совершенно невероятным, если бы предположить, что правительство имеет в самом Ц.К. своего агента. В происхо-дившей в октябре 1905 г. в Москве тайной партийной конференции Азеф участвовал, как безусловно оправданный в результате заграничного расследования, тогда как Татаров к этому времени уже был признан виновным и затем убит.
...Михайлов Адриан Федорович (1853-1929)...
...Каникулы перехода из первого во второй класс я провел на Черноморском побережьи Кав-каза. Шестидесятилетняя война - "покорения Кавказа" - только что закончилась. "Непо-корные" горцы, т.е. не желавшие принять "подданство", были выселены в Турцию именно через это Черноморское побережье. Часть их пыталась вернуться на свои пе-пелища. Происходили стычки с ними. И побережье оставалось на военном положе-нии. В крепостцах, укреплениях, станицах стояли воинские части. Командный состав вел ужасную жизнь: беспробудно пили, играли в карты. Немногие, не желавшие опускаться, спасались в чтении. К моему времени у них составлялись и накоплялись библиотечки. Именно у одного из обла-дателей такой библиотечки я и провел первые гимназические каникулы.
...Заканчивался учебный год. Подходили экзамены. Для нас, семиклассников, - это последние экзамены. За ними вырисовыва-лись, манили столицы, высшие учебные заведения, студенчество, широкие горизон-ты. Но из центра нас окатили холодной водой. Был получен знаменитый устав 1872 г. (творцы его Катков и Леонтьев). Устав было предписано ввести немедленно. Уставом вводился 8-й класс. На последнем уроке 7-го класса появился директор, огла-сил основные положения устава и заявил: "Инструкция к уставу не возбраняет же-лающим держать экзамены, но, знайте, мы не пропустим ни одного". Желающих по-пытать счастья не оказалось, и мы разо-шлись с гнетущей мыслью, что "в сте-нах неволи" проведем еще год. Странным оказался с учебной стороны этот год. На вопрос: "Что же мы будем делать в 8-м классе", нам ответили: это будет год "по-вторения пройденого". По существу, это был год "неделания". И мы постарались использовать его для чтения внегимназической литературы и усиленных сношений с внешним миром.
...В другое время и при других обстоятель-ствах я надолго задержался бы здесь, чтобы лично сблизиться с этой семьей, именно семьей, выдающихся работников революции и обаятельных людей, ярких индивидуаль-ностей. Но меня слишком тянуло туда, "в народ", - могучим порывом этого народа, мы верили, скоро будет свергнут нена-вистный строй. Центром революционных поселений уже было намечено Поволжье, с его революционным прошлым и отрица-тельным отношением к тогдашнему строю его населения - раскольники крайних тол-ков - в настоящем. Часть членов организации была уже там. Через несколько дней туда же уехал и я.
...В высших учебных заведениях совместно с все прибывавшими из провинции студен-ческими делегациями шли непрерывные сходки. Горячо дебатировался вопрос о форме протеста. Большинство остановилось на "адресе министру юстиции". Им в это время был граф Пален, отпетый реакцио-нер, ярый противник новых судебных уста-вов. Но для протестантов это не важно: "Куда бы ни направить протест - все равно, важно только, чтобы это был протест", - вы-сказывалось на сходках.
...24 января 1878 г. грянул выстрел Веры Засулич, и положение резко изменилось. Вера Засулич не принадлежала к нашей организации, но имела знакомства в ней. Несколько раз нащупывала, предприни-мается ли что против Трепова, но ответы получала неопределенные, дать иные участ-ники дела и не имели права, несмотря на личные дружеские отношения к Вере Засулич. И она, поняв ответы, как отрица-тельные, - "в организации ничего конкрет-ного по адресу Трепова нет", - выступила единолично. Впечатление выстрел произвел громовое: у интеллигентной части населе-ния - вздох облегчения, что надругательство над Боголюбовым не осталось безнаказан-ным, а у массы - тот же вздох облегчения, - для всех тяжела была самодурно-всевласт-ная рука Трепова.
...Февраль и март прошли в ожидании. Противники - правительство и наша орга-низация - точно измеряли взглядом друг друга: мы ждали исхода ходатайства "Осо-бого Присутствия" о смягчении приговора осужденным и не желали ухудшить их по-ложение; правительство ждало приговора суда над Верой Засулич. День 31 марта положил конец этому томительному поло-жению. Суд присяжных, тщательно подо-бранный из сливок общества, даже этот подобранный суд оправдал Веру Засулич. Председатель суда (А.Ф. Кони) тут же в зале суда отдал приказ об освобождении оправданной. Управляющий Домом предва-рит. заключ. (Федоров) торопил ее: "Скорей, скорей, Вера Ивановна, иначе жандармы не выпустят вас" (передаю со слов В.И. Засулич из ее рассказа в этот же день). У ворот ее уже действительно ждала ка-рета с жандармами, но натиском молодежи, плотной стеной окружавшей здание суда и Дом пред. зак., жандармы были смяты, и В.И. Засулич вышла из "пределов до-сягаемости русского правительства". Во время схватки жандармов раздалось не- сколько револьверных выстрелов. И когда карета с Верой Засулич отъехала, на мосто-вой оказался труп студента-медика Сидорацкого с револьверной раной на правом виске. В правительственном сообщении, вы-шедшем на следующий же день, смерть эта объяснялась, как самоубийство. Участ-ники освобождения Веры Засулич утвер-ждали, что Сидорацкий был убит одним из выстрелов со стороны жандармов. Еще день, и в одной из больших аудиторий Медико- Хирургической академии состоялась гро-мадная сходка студентов разных учебных заведений. Поставленный на обсуждение вопрос о демонстрации-панихиде по убитому был сразу решен утвердительно. Но вопрос о форме демонстрации - вооружен-ной, по предложению одних, невооружен-ной, как предлагали другие - вызвал стра-стные дебаты.
...На сле-дующий день собранию был представлен проект Сергея Кравчинского. Это был обвинительный акт против правительства, предъявляемый ему самому. Заканчивался проект словами: "Все эти жестокости требуют ответа. Он будет дан. Ждите нас!" Два последних слова и посейчас живы в моей памяти, по отношению к предыдущим передаю их смысл. За ночь обращение было отпеча-тано и на утро 15 мая 1878 г. выпущено. Этим "ждите нас" горсть революционе-ров объявляла войну правительству, опи-рающемуся на миллионы штыков, тогда еще преданных ему, на тысячи агентов явной и тайной полиции, могущественный государ-ственный аппарат и, объявив, вела эту войну и порой заставляла правительство трепетать. Ближайшая практическая задача была для нас ясна. Имя шефа жандармов генер. Мезенцева, как главного виновника жесто-костей правительства, их вдохновителя и верховного распорядителя, было у всех на устах. На него и должен быть направлен первый удар.
...Вернувшись в Питер, мы с Семеном за-стали в нашем центре только что закончив-шиеся споры между Сергеем Кравчинским и остальными по вопросу о Мезенцеве. Кравчинский, оказалось, долго и упорно отстаивал свой план, - он вызовет Мезен-цева на дуэль, предоставив ему выбор ору-жия. Выдвинул он этот план совершенно серьезно. Отстаивал горячо и настойчиво, встреча должна быть грудь с грудью.
...В Трубецком бастионе к этому времени назрел конфликт с начальством. Конфликт закончился нашим "бунтом" и жестоким избиением. На следующий день мы по-требовали бумаги для заявлений по этому поводу. Нам отказали: была объявлена го-лодовка. На четвертый день ее бумага была дана, и заявления поданы. Еще день и в тюрьму явился Дрентельн. Обошел ка-меры. Ко мне обратился с вопросом: "Чи-тал ваше заявление. Жалуетесь на безза-конные действия начальства вы, отрицаю-щие всякие законы?" - "За отрицание зако-нов мы вот здесь, в тюрьме, но вы-то, при-знающие ваши законы, должны же соблю-дать их или нет?" - спросил я. После не-скольких минут препирательств Дрентельн махнул рукой и, сказав: "Нам с вами, ко-нечно, не сговориться", вышел.
...В мае 1880 г. военный суд по так назы-ваемому "делу Веймара" вынес Сабурову (Оболешеву) и мне смертный приговор. "Диктатура сердца" заменила обоим казнь каторгой.
...Морейнис Михаил Абрамович (1861-1937)...
...В это время народническое движение было на переломе: в конце 1876 и в на-чале 1877 г. многие начинают покидать деревни, и в Николаеве все чаще и чаще стали появляться работники из деревень. Настроение у многих было тяжелое и по-давленное.
...Лури и Зайднер были арестованы, но жандармы ограничились обыском только в их комнате и не обнаружили спрятанные в соседней комнате два ящика с пирокси-лином. Этот пироксилин я отвез к себе и спрятал в одной из мин в обширном по-гребе дома моих родителей, где мы храни-ли нелегальную литературу. В тот же день мой товарищ, студент гор-ного института, А.Л. Рашков, и я нашли на Инженерной улице подходящее поме-щение. Рашков снял его на свое имя, и там поселились Виттенберг и Логовенко. Оказавшийся у нас пироксилин Виттенберг задумал употребить на устройство взрыва во время приезда в конце августа в Нико-лаев государя. Мысль об убийстве Але-ксандра II вполне соответствовала нашему настроению. Мы с радостью изъявили со-гласие принять самое активное участие в работе и приведении в исполнение наме-ченного плана. Организацию и техническое оборудование этого дела принял на себя В. Логовенко, который взялся достать через матросов из морского минного парка все, что понадобится для приготовления мины. Виттенберг со свойственной ему энер-гией немедленно приступил к работе.
...Из Одессы для устройства побега приехали Юрковский, получивший впоследствии из-вестность по делу о конфискации денег в Херсонском казначействе, и Ел. Ив. Россикова. Юрковский был необычайно ловкий, находчивый и смелый человек, очень под-ходящий для того, чтобы организовать побег. Но он должен был очень скоро уехать, а присланные вместо него товари-щи не вполне были пригодны для такого предприятия.
...Обвинительная речь прокурора была сплошь построена не на серьезных уликах, а больше на предположениях и догадках. После пространной и очень гнусной речи прокурора последовал короткий ответ со стороны Лизогуба и очень немногих дру-гих подсудимых. Лишь Виттенберг, не обла-давший ораторским талантом, в простой и логической речи, длившейся несколько ча-сов, произвел подробный тщательный ана-лиз следственного материала и обвинитель-ной речи прокурора. Доказывая необосно-ванность и беспочвенность выдвинутого против него и многих других подсудимых обвинения, Виттенберг метко критиковал и ядовито высмеивал шулерские приемы и дешевые эффекты, к которым в своей обви-нительной речи прибегал красноречивый и бравый подполковник.
...Когда Виттенберг вошел после свидания в камеру, он был неузнаваем. Выражение лица было совершенно спокой-ное и мягкое, он находился под впечатле-нием поведения своей матери. Чуткая и благородная женщина проявила необычай-ную сдержанность и спокойствие: ни ма-лейшего даже намека на подачу прошения с ее стороны не было, а когда на обраще-ние отца: "Может, ты подашь прошение ге-нерал-губернатору" Виттенберг ответил: "Если осужденный переходит в православие, то наказание, говорят, смягчают на одну степень", - мать сказала: "Умри таким, какой есть, сын твой вырастет и отомстит за те-бя". На этом разговор о прошении обор-вался. Весь день Виттенберг находился под впечатлением поступка матери.
...Родилась я в 1859 г. в Николаеве Херс. губ. в ортодоксальной, патриархальной ев-рейской семье. И отец и мать происходили из семейств богатых, религиозных и поль-зовавшихся в течение нескольких поколе-ний большим уважением в еврейской среде. Из детских лет сохранились в моей памяти рассказы об отце моей матери, крупнейшем подрядчике, строителе кораблей в Николае-ве при Николае I, который в то время, когда не допускалось проживание евреев в этом городе, имел право приписывать к себе слу-жащих и рабочих евреев и приписал таким образом несколько сот человек. Нам часто приводили в пример религиозную стойкость деда, рассказывая, как в то время, когда евреи носили особый национальный костюм и никогда не обнажали головы, он, при-сутствуя в качестве строителя кораблей вместе с Николаем I при торжественном спуске корабля, не снял перед государем своей конусообразной бархатной шапочки - ермолки. Дед имел очень много детей, и мы вращались в среде своих многочисленных родных, составлявших своего рода еврейскую аристократию и почти не водивших знаком-ства с остальным еврейским населением го-рода. Быт был настолько патриархален, что выдавали замуж и женили своих детей так, что жених и невеста видали друг друга только перед венцом. Таким образом вышла замуж и моя мать, причем дед взял зятя - моего отца - к себе в дом с тем, чтобы он, ранее изучавший только талмуд, постепенно привык к коммерческим делам. С русскими не допускались в семье ни-какие сношения. Вся прислуга была еврей-ская, за исключением только одной русской девушки, которую держали для выполнения мелких работ в субботу. С евреями также было очень мало сношений, потому что семья смотрела на них сверху вниз - одни из них были бывшие служащие деда, другие, вновь прибывшие, часто представлялись не- достаточно религиозными. Я распростра-няюсь так много о своем деде, так как па-мять о нем наложила печать на все наше воспитание: нам постоянно твердили, что мы внуки Рафаловича, что на Рафаловичей смотрит весь город и т.д.
...В то время возник проект устройства покушения на Александра II под Одессой, и М.Ф. Фроленко устроился на железной дороге в качестве стрелочника. Я получила предложение поселиться с ним под видом его жены. Но оказалось, что один из моих знакомых служит на железной дороге, и я могла быть узнана. Поэтому меня заменила Татьяна Лебедева.
...В Петербурге мне было предложено по-селиться на конспиративной квартире вместе с Н.И. Кибальчичем и А.В. Якимовой. На этой квартире должен был вырабатываться нитроглицерин и прочие материалы, кото-рые предназначались для покушения на Александра II. А.В. Якимова должна была числиться по паспорту женой Н.И. Кибаль-чича, а я - их бедной родственницей-прислугой. А.В. Якимова фактически на этой квартире не жила, но время от времени появлялась там с таким расчетом, чтобы дворник, приносивший дрова по утрам, мог ее видеть и думать, что она там живет.
...Помню, первое марта было для меня бес-конечно томительным днем: я с утра уже ничего не могла делать, сидела одна, но не решалась выйти из дома. Часа в четыре ко мне вбежала хозяйка квартиры с криком: "государя убили". Я всплеснула руками и вскрикнула; она приняла это за крик от-чаяния. Вечером я с квартирной хозяйкой пошла к Зимнему дворцу. Мы застали там громадную безмолвную толпу, которая стоя-ла и молча смотрела на развевавшийся над дворцом черный флаг. Вскоре после первого марта ко мне при-шел неожиданно Кибальчич. Он в букваль-ном смысле слова сиял: у него было такое счастливое выражение лица, которое труд-но передать словами. Он поднес мне пару апельсинов со словами: "Вот вам, хозяюшка, за ваше сотрудничество". Обыкновенно флегматичный и медлительный, он был воз-бужден и как-то тороплив в своих движе-ниях. Больше я его уже не видала - через три дня он был арестован.
...Я все время не имела свиданий. Один из моих многочисленных родственников, брат моей матери, простил мне мои прегрешения против фамильной чести и приехал к Стрель-никову просить свидания. Стрельников дал нам свидание в своем присутствии, но пре-дупредил дядю, что если он меня не убе-дит во всем признаться, то меня повесят.
Дядя плакал, умолял сказать всю правду, а Стрельников колол меня своим прони-зывающим взглядом. Это было мучительное свидание. Испробовавши все свои дьяволь-ские приемы, он в последний раз вызвал меня в 12 ч. ночи и начал ласковым вкрад-чивым голосом убеждать меня сказать всю правду: "Среди женщин - революционерок я знаю две категории - большой процент искательниц приключений и небольшой про-цент фанатичек. Вы не принадлежите ни к одной из них. Скажите, что и кто толкнул вас в революционную среду? Как жаль, что я вас не знал 3 года тому назад, я бы вас убедил поступить на сцену. Из вас вышла бы талантливая актриса". - Я неудер-жимо расхохоталась. Он вдруг взвизгнул. "Никого еще я такие ненавидел, как вас". "И я, генерал, не могу похвастаться лю-бовью к вам", ответила я ему. "Завтра я вас отправлю к Зубачевскому" - сказал он и велел меня увести. Зубачевский был смо-трителем тюремного замка и славился своей жестокостью.
...В тюремном замке меня поместили в башню. Башня круглая, небольшая, очень высокая, с маленьким окошечком почти под самым потолком, соединялась с общим коридором при помощи узкого, длинного, изолированного коридорчика. Таким обра-зом, перестукиваться было невозможно. Здесь я просидела до начала 1883 г. Самым ярким событием в моей жизни за это время было случайно полученное из-вестие о том, что Стрельников убит. Хал-турин и Желваков, его убившие, были ка-знены на маленьком уединенном дворике, куда выходило окошечко моей башни.
...В одном коридоре с нами сидел молодой, недавно окончивший университет учитель иркутской гимназии Неустроев. Однажды в тюрьму явился иркутский генерал-губернатор Ану-чин. Он зашел сперва в нашу камеру, по-том прошел в камеру Неустроева, и через несколько минут мы увидели в глазок, что он быстро возвращается обратно со своей свитой. Немного погодя к нашей двери в сопро-вождении солдата подошел Неустроев, и взволнованно сказал, что он дал пощечину генерал-губернатору, который держал себя с ним очень грубо, и попрощался с нами. Неустроева через несколько дней судили военно-полевым судом и приговорили к смертной казни.
...Вскоре после возвращения в Читу я вы-шла замуж за читинского окружного вра-ча В.М. Муратова. Губернатор, которому по тогдашним законам мой муж, как со-стоящий на государственной службе, дол-жен был заявить о предстоящем браке, положил на его заявлении отрицательную резолюцию, и когда он настоял на своем, то в наказание был переведен на службу в маленькое село Горячинское, располо-женное на берегу Байкала в таком захо-лустье, что почта доставлялась туда раз в неделю. Здесь была небольшая больница и горячие источники, но пропускная спо-собность курорта была всего пятьдесят-шестьдесят человек в лето, так как он был совершенно необорудован. После двадцати пяти лет настойчивых усилий мужу уда-лось превратить Горячинское в один из самых благоустроенных и больших сибир-ских курортов и повысить его пропускную способность до тысячи человек в лето. В течение этих двадцати пяти лет я лишь около десяти лет жила безвыездно в Горячинском, а затем стала уезжать на зиму, чтобы учить детей. В одну из таких поез-док в Иркутск в 1903 году, я узнала, что по дороге из Александровского централа в Якутскую область бежал молодой ссыль-ный, который явился в Иркутск, но не мо-жет найти безопасного приюта, где можно было бы оставаться некоторое время в без-опасности. Это был Сазонов, впоследствии убивший Плеве. Я предложила ему поехать в Горячинское под видом больного. Муж по-мог ему там устроиться, и он смог пере-ждать то время, когда его усиленно искали, и благополучно выбраться из Сибири.
...Морозов Николай Александрович (1854-1946)...
...Отец мой был помещик, а мать - его крепостная крестьянка, которую он впервые увидал проездом через свое другое имение в Чере-повецком уезде Новгородской губернии. Он был почти юноша, едва достигший со-вершеннолетия и лишь недавно окончив-ший кадетский корпус. Но несмотря на свою молодость, он был уже вполне само-стоятельным человеком, потому что его отец и мать были взорваны своим соб-ственным камердинером, подкатившим под их спальную комнату бочонок пороха по романтическим причинам.
...После выхода первого же номера журна-ла нам пришлось отправить Кравчинского, как сильно разыскиваемого по делу Мезен-цева, за границу, и взамен его был выписан из Закавказья Тихомиров, а до его приезда временно кооптирован в редакцию Плеха-нов. По выходе третьего номера был аре-стован Клеменц, произошло организован-ное нашей группой покушение Мирского на жизнь нового шефа жандармов Дрентельна, и приехал из Саратова оставшийся там после моего отъезда оттуда Соловьев, заявив, что тайная деятельность среди кре-стьян стала совершенно невозможной, бла-годаря пробудившейся бдительности поли-тического сыска, и он решил пожертвовать своей жизнью за жизнь верховного виновни-ка всех совершающихся политических го-нений - императора Александра Второго. Это заявление встретило горячее сочувствие в Александре Михайлове, Квятковском, во мне и некоторых других, а среди остальных товарищей, во главе которых встали Пле-ханов и Михаил Попов, намерение Соловь-ева вызвало энергичное противодействие, как могущее погубить всю пропагандист-скую деятельность среди крестьян и рабо-чих. Они оказались в большинстве и за-претили нам воспользоваться для помощи Соловьеву содержавшимся в татерсале на-шим рысаком "Варвар", на котором был освобожден Кропоткин и спасся Кравчинский после убийства Мезенцева. Так началось то разногласие в двух груп-пах "Земли и Воли", которое потом при-вело к ее распадению на "Народную Волю" и "Черный Передел".
...Возмущенные невозможностью исполь-зовать средства нашего тайного общества для спасения Соловьева после его покуше-ния на жизнь императора, и видя, что он твердо решился на это, мы только доста-вили ему хороший револьвер. Я нежно про-стился с ним у Михайлова и отказался идти смотреть, как он будет погибать вме-сте с императором. Я остался в квартире присяжного поверенного Корша, куда обе-щал придти Михайлов, чтобы сообщить мне подробности, и, действительно, он прибежал часа через два и рассказал мне, что Соловь-ев пять раз выстрелил в императора, но промахнулся и был тут же схвачен.
...В Петербурге начались многочисленные аресты, вследствие которых мои товарищи послали меня в Финляндию в школу-пан-сион Быковой, где я прожил первые две недели после покушения Соловьева и по-знакомился с Анной Павловной Корба, ко-торая вслед затем приняла деятельное уча-стие в революционной деятельности, а через нее сошелся и с писателем Михай-ловским, который обещал писать для наше-го журнала.
...В это же время Плеханов и Попов, уехавшие в Саратов, организовали съезд в Во-ронеже, чтоб решить, какого из двух пред-ставившихся нам путей следует держаться.
Уверенные, что нас исключат из "Земли и Воли", мы (которых называли "полити-ками", в противоположность остальным, "экономистам") решили за неделю до на-чала Воронежского съезда сделать свой тайный съезд в Липецке, пригласив на него и отдельно державшиеся группы киевлян и одесситов того же направления, как и наша, чтобы после исключения сразу дей-ствовать, как уже готовая группа. Собравшись в Липецке, мы наметили дальнейшую программу своих действий в духе Соловь-ева. Но, приехав после этого в Воронеж, мы с удивлением увидели, что большинство провинциальных деятелей не только не ду-мает нас исключать, но относится к нам вполне сочувственно. Только Плеханов и Попов держали себя непримиримо и оста-лись в меньшинстве, а Плеханов даже ушел со съезда, заявив, что не может идти с нами. В первый момент мы оказались в неле-пом положении: мы были тайное общество в тайном обществе, но по возвращении в Петербург увидели, что образовавшаяся в "Земле и Воле" щель была только замазана штукатуркой, но не срослась. "Народники" с Плехановым стали часто собирать-ся особо, не приглашая нас, и мы тоже не приглашали их на свои собрания. К осени 1879 г. была организована, наконец, ликви-дационная комиссия из немногих предста-вителей той и другой группы, которая оформила раздел. Плеханов, бывший тогда еще народником, а не марксистом, органи-зовал "Черный Передел", а мы - "Народную Волю", в которой редакторами журнала были выбраны я и Тихомиров.
...В ту же осень были организованы нашей группой три покушения на жизнь Алексан-дра II: одно под руководством Фроленко в Одессе, другое под руководством Желя-бова на пути между Крымом и Москвой и третье в Москве под руководством Але-ксандра Михайлова, куда был временно ко-мандирован и я. Как известно, все три по-пытки кончились неудачей, и, чтобы закон-чить начатое дело, Ширяев и Кибальчич организовали динамитную мастерскую в Петербурге на Троицкой улице, пригото-вляя взрыв в Зимнем Дворце, куда посту-пил слесарем приехавший из Нижнего вме-сте с Якимовой Халтурин. Я мало принимал в этом участия, так как находился тогда в сильно удрученном состоянии, отчасти бла-годаря двойственности своей натуры, одна половина которой влекла меня по-прежне-му в область чистой науки, а другая тре-бовала как гражданского долга пойти вместе с товарищами до конца. Кроме того, у меня очень обострились теоретические, а отчасти и моральные разногласия с Ти-хомировым, который, казалось мне, недоста-точно искренне ведет дело с товарищами и хочет захватить над ними диктаторскую власть, низведя их путем сосредоточения всех сведений о их деятельности только в распорядительной комиссии из трех чело-век на роль простых исполнителей поруче-ний, цель которых им неизвестна. Да и в статьях своих, казалось мне, он часто пи-шет не то, что думает и говорит иногда в интимном кругу.
...Меня вызвали на допрос, прямо назвали по имени, а я отказался давать какие-либо показания, чтобы, говоря о себе, не повре-дить косвенно и товарищам. Меня пробо-вали сначала запугать, намекая на какие-то способы, которыми могут заставить меня все рассказать, а когда и это не помогло, отправили в Петропавловскую крепость в изолированную камеру в первом изгибе нижнего коридора и более не допраши-вали ни разу. На суде Особого Присутствия правитель-ственного сената я не признал себя винов-ным ни в чем и до конца держался своего метода, как можно меньше говорить со своими врагами, благодаря чему меня и осудили только на пожизненное заточение в крепости, а тех, кто более или менее подробно описал им свою деятельность - к смертной казни.
...Началась трехлетняя пытка посредством недостаточной пищи и отсутствия воздуха, так как нас совсем не выпускали из камер, вследствие чего у меня и у одиннадцати (товарищей, посаженных со мною, началась цынга, проявившаяся страшной опухолью ног; три раза нас вылечивали от нее, при-бавив к недостаточной пище кружку моло-ка и в продолжение трех лет три раза снова вгоняли в нее, отняв эту кружку. На тре-тий раз большинство заточенных по моему процессу умерло, а из четырех выздоро-вевших Арончик уже сошел с ума, и оста-лись только Тригони, Фроленко и я, кото-рых вместе с несколькими другими, привезенными позднее в равелин и потому менее пострадавшими, перевезли во вновь отстроенную для нас Шлиссельбургскую кре-пость.
...Мне сейчас 68 лет. Я счастлива тем, что мне удалось дожить до осуществления тех идей, которым я отдала свою раннюю мо-лодость, зрелые годы и вообще мою жизнь. Говорю так потому, что уверена, несмотря ни на какие теоретические доказательства от противного, что между русской Октябрь-ской революцией и ее современной идео-логией, как массового социально-политиче-ского переворота, и старым народничеством все-таки есть известная генетическая связь. Народническое движение - один из подпоч-венных слоев, в глубине которых на про-тяжении десятилетий скоплялись гремучие газы Октябрьского переворота. Я не говорю уже о том, что после декабристов мы были первыми опытниками-методистами революционных выступлений. Пусть Парижская Коммуна и наш террор оказались демонстрацией того, как не нуж-но делать революционных выступлений, все же Парижская Коммуна и террор "Народ-ной Воли" - значительные опытные уроки для организации и проведения нашей Октя-брьской революции.
...Сосе-дей-помещиков крепостного закала отец очень недолюбливал и был с ними на хо-лодной ноге.
...Баранников был натура свернутая, как стальная пружина, в самом себе. Он мало выявлял себя в речах и разговорах, но бесстрашно и почти всегда успешно выполнял самые рискованные по- ручения (напр., доставлял динамит для под-готовлявшегося взрыва царского поезда на железной дороге). Все считали его красав-цем за его богатырское сложение и выра-жение лица. Эти внешние привлекательные черты соединялись в нем с необыкновенной смелостью и способностью быстро ориенти-роваться. Однажды не успели мы опомниться, как он ухватил и помчал нас с Гесей Гельфман и еще одной подругой на публичный бал в Художественном клубе. У нас, как говорится, поджилки тряслись, когда наш нелегальный кавалер, разодетый франтом, в черном сюртуке, как светский лев, подни-мался с нами в зал по лестнице, уставленной цветами. Его, как родного сына, крепко лю-бил Колодкевич, старше его многими годами. Сидят они, бывало, у меня, Колод-кевич положит свою голову ему на колени и любовно смотрит в глаза. Старший друг узнал об аресте Баранникова у меня на квартире. При этом известии он потерял всякое равновесие и осторожность, схватил пальто и помчался к нему на квартиру. Конечно, там уже ожидала полицейская за-сада, и он тут же был арестован.
...Сестры мои, уже имевшие определенные амплуа в революционной организации, от текущей ее жизни и деятельности держали меня в стороне. Я, напр., знала, что сестра Наталья держала конспиративной свою квартиру, на которую к ней ходил служив-ший в III Отделении от революционеров Клеточников. Он информировал ее о всех текущих шагах и планах охранки, а она сообщала об этом Исполнительному Комитету партии.
...Интересный эпизодик: уголовные, поме-щавшиеся в камере рядом, пробуравили каким-то образом ко мне стену и в отвер-стие передавали мне газету. Слышишь, бы-вало, как по распоряжению дежурных поли-цейских они утром и вечером тянут молит-ву "Отче наш, иже еси на небеси"... Иногда мне доставляли газеты и письма, скрытые под яичницей,которую приносили "с воли", чтобы меня "подкормить". Через два меся-ца я была отпущена. Проучившись год на медицинских курсах, я не выдержала экза-мена по гистологии, выбыла с курсов и уже через год поступила на фельдшерские курсы.
...События тем временем текли своим чере-дом. Когда я в 1878 г. летом гостила дома в деревне, туда же приехала сестра Маша с Баранниковым. Здесь они инсценировали довольно комический эпизод, а именно пере-венчались в местной церкви. Была устроена свадебная пирушка, на которой в числе гостей присутствовал сам становой пристав. Вслед за тем оба они уехали на Липецкий съезд. Из женщин Маша присутствовала там в едиственном числе. Вскоре после этого, когда становому из Петербурга стало известно, у кого он был в гостях на свадьбе, он рвал на себе волосы с досады, что упу-стил случай продвинуть вперед свою карь-еру. Попа, венчавшего их, также немало таскали то в консисторию, то к архиерею.
...После Липецкого съезда в революционной тактике народовольцев, отмежевавшихся от "Черного Передела", начинает завоевывать свое место террор. Решено было казнить Александра II. После нескольких неудач-ных попыток в этом направлении Испол-нительный Комитет "Народной Воли" решил убить царя при помощи бомбы. Приготовле-ния к этому начались с осени 1880 г. В ка-честве предварительного мероприятия нужно было основательно изучить амплитуду дви-жения царской кареты по улицам Петербурга во времени. И вот в ноябре месяце я вместе с Тырковым, Рысаковым, Сидоренко, Тычининым получаю от партии первое серьезное пору-чение - наблюдение за выездами и проезда-ми царя по Петербургу из дворца и обратно. Наблюдение было организовано таким по-рядком: на квартиру ко мне или к Тычинину являлась Софья Перовская или Тихомирова и давали нам расписание дежурств в тех или других пунктах по тому маршруту, которым мог ездить царь. Лично мне при-ходилось, как вспоминается сейчас, наблю-дать в следующих местах: район Зимнего дворца, около Летнего сада и по Екатери-нинскому каналу. Мои дежурства чередо-вались с другими дня через 3-4. За вре-мя с ноября по март мне удалось встретить царя около 8-10 раз, из которых отчетливо вспоминаю его выход из Летнего сада - он появился в офицерской форме и сел в карету, обитую черным крепом (тогда умер-ла императрица). Это место наблюдения было очень опасно, в виду того, что оно очень тщательно охранялось шпионами. В другой раз его карета быстро выехала из-за угла улицы около Екатерининского канала. На-блюдения за царем требовали большого напряжения и внимания, с одной стороны, за ним самим, а с другой - в смысле маневри-рования перед шпиками. Иногда при проезде царя публика кричала "ура", а большей частью молчала. Результат наблюдений каж-дый из нашей группы сдавал при очередном сборе Перовской или Тихомировой (чаще последней), и тут же получали новые наряды. 1-го марта царь был убит бомбой, бро-шенной Гриневицким. Часть организато-ров этого акта была арестована в тече-ние ближайших дней. Я еще оставалась на свободе.
...Однажды меня перевели с 4-го этажа в нижний, где я пробыла дней 5, причем показалось подозрительным, что в камере на ночь не гасился огонь. Дело объясни-лось потом тем, что в предварилку в это время из Петропавловки привозили для суда первомартовцев. Когда я была пере-ведена обратно в верхний этаж, я спросила у надзирательницы, что же случилось с Пе-ровской, Желябовым и др.? Она мне отве-тила: "Их повесили". Я впала в обморок.
...Офицер, водворявший меня в кре-пости, повел меня, помню, сначала в одну камеру в нижнем этаже. Эта камера пред- ставляла из себя далеко не важное поме-щение, и мрачное и сырое. Мой провожа-тый почему-то проявил милость и повел меня во второй этаж, где мне удалось основаться в более приличной камере. Едва я почувствовала себя хозяйкой на новом месте, как ко мне явилась девица с пред-ложением снять с себя положительно все (остаться на некоторое время Евой, накры-той жестким арестантским халатом). Все мое платье было отнесено офицеру для осмотра.
...Чего-либо интересного, из ряда выходя-щего за это время моего пребывания в предварилке, не осталось в памяти. На положении больной я пользовалась доста-точным вниманием со стороны и управляю-щего и жандармов. Один жандарм однажды, передавая мне записку, на мой вопрос, как же он не опасается за последствия, отве-тил: "Я бы за вас и душу свою не пожалел". На основании тех случаев, когда мне при-ходилось иметь дело с жандармами, которые меня конвоировали или охраняли, о некото-рых я должна сказать, что это были обыкновенные русские крестьяне - солдаты, зарабатывавшие своей службой кусок хлеба.
...Здо-ровье мое было основательно расстроено, к тому же я постоянно болела душой за сестру Наталью, которая еще с 80-х гг. заболела перемежающимися припадками нервно-психического расстройства. Когда умерла моя мать, мне вплоть до 1924 года пришлось постоянно ухаживать за сестрой.
...С неприятным чувством вспоминаются годы войны - последние годы самодержавия.
Много было пролито тогда слез в деревне. Трудно было утирать эти слезы, и вспоми-нать об этом не хочется. Наступил 17 год, а с ним Февральская, а затем и Октябрьская революция. К сожа-лению, последняя пришла уже тогда, когда наши силы, обреченные на вынужденное безделье, почти совсем износились. В на-стоящее время я, вместе с другими оста-вшимися в живых народовольцами, числюсь в республиканском Собесе инвалидом особых заслуг. Правительство рабочих и крестьян, Ленин и другие вожди пролетариата дол-жным образом оценили значение нашего исторического выступления.
...Попов Иван Иванович (1862-1942)...
...В это время Лопатин настаивал на необходимости для поднятия престижа партии совершить тер-рористический акт. Намечен был министр Д.А. Толстой, которого ненавидело все общество.
...Прибылев Александр Васильевич (1857-1936)...
...О происхождении отца нам ничего не было известно, и речи об этом у нас ни-когда не поднималось: так мало интерес-ным казался нам этот вопрос. Мы знали, что с нами жил старик дед, отец отца, ста-рый заштатный священник, очень гордив-шийся сыном протоиереем и очень уважи-тельно, даже боязливо относившийся к нему, вот и все. Другое дело мать; о ней мы осведомлены были больше. Мы знали, что ее отец был чистый польский шляхтич, плохо говоривший по-русски и носив. гром-кую фамилию Жолкевского. Предание гово-рило, что за него была выдана девица зажиточной мещанской семьи - мать нашей матери - исключительно в расчете через родство с дворянином получить право вла-дения крестьянскими душами. Из этой-то новой семьи, никогда не удосужившейся сделаться помещичьей, и происходили моя мать и ее сестра, решительно ничем не отличавшиеся от своих подруг-обывательниц и ни в чем не проявивших своего полупольского происхождения. Да и дед Жолкевский умер так рано, что самые старшие члены нашей семьи его едва помнили. И нам осталось неизвестным, был ли он добровольный выселенец с родины, или был переселен на Урал насильственно за уча-стие в каком-нибудь патриотическом заго-воре. Последнее, пожалуй, более вероятно.
...Но еще большее впечатление воспринимал я от партий поляков, ссылаемых в глубину Сибири за участие в восстании 63-го г. Их нередко останавливали в нашем городе до следующего дня и помещали в старом деревянном "замке", служившем когда-то гауптвахтой и расположенном прямо на площади против церкви. Здесь во время отдыха они выходили на наружную плат-форму, беседовали между собой и нередко пели хором стройные, заунывные польские песни, производившие неотразимое впе-чатление на мою душу. Их молодые, часто прекрасные интеллигентные лица не были похожи на обычные арестантские, и их полная гордости и достоинства манера держаться поражала всю нашу городскую знать. И во время их прогулок по платформе "замка" и особенно при звуке распеваемых ими мелодий, город собирался перед гаупт-вахтой, как на гулянье, и глазел на этих невиданных доселе политических ссыльных. Кое-кто из них оставался и в самом городе на поселении, знакомил обывателей с поль-ским движением и жизнью Западного края и тем еще больше возбуждал интерес к проезжавшим мимо партиям. На меня же, 7-8-ми летнего мальчика, очень сочувство-вавшего и простым "фарфозным", можно себе представить, какое сильное впечатление производили эти необыкновенные и такие удивительные люди, не побоявшиеся по-жертвовать собой ради какой-то, еще мало понятной мне, свободы родины. Люди интел-лигентные, часто высокообразованные, как я слыхал от взрослых, нередко богатые, "магнаты", и пр. не побоялись поднять оружие ради идеи, ради освобождения от угнетателей.
...Так, хорошо помню, что в год покушения Каракозова, когда мне было всего 9 лет, и когда кругом меня шли толки об этом покушении, то приписывающие его польской интриге, то дворянскому заговору, мстящему за отмену крепостного права, я один из всех меня окружающих выражал сочувствие Карако-зову и почти одобрял покушение. Такое поведение 9-летнего мальчика не мало шоки-ровало взрослых, начиная с моего отца. Чем могло быть вызвано такое сочувствие, и как объяснить себе отсутствие должного почтения к ореолу царя в этом детском возрасте? Мне кажется теперь, что такого рода мысли были продуктом предшество-вавших впечатлений, и немалую роль в них играло, вероятно, мое знакомство с партиями ссылаемых поляков.
...Тенденциозная поэзия волновала мою душу, воспитывала определенные устремления, заставляя оста-влять в забвении чистое искусство. Даже за Пушкиным я признавал лишь заслугу в упорядочении и очистке русского языка, и только (быть может, то было и влияние Писарева). Зато Некрасов, с его захваты-вающими в описании народной скорби по-эмами и стихами, среди всей поэзии играл для меня первенствующую роль. А позднее тургеневская "Девушка у порога", не отвечала ли она самым сокровенным потреб-ностям нашего существа, не заставляет ли поставить на высочайший пьедестал отзыв-чивость и способность к самопожертвованию современной нам женщины?! Переход к тенденциозной беллетристике еще в ран-ней юности совершился незаметно и вполне соответствовал моему юношескому миро-пониманию. С захватывающим интересом я поглощал все, что попадалось мне под руку. Помимо 'Что делать' Чернышев-ского, я быстро поглотил Шпильгагена, Мордовцева, Швейцера, Омулевского etc. Даже политические памфлеты, как "Некуда" и "Бесы", читались, но понимались обратно желаниям авторов. На основании всего прочитанного у меня создавался идеальный образ стойкого борца за новые идеи, полного новейших знаний, не отступающего ни перед какими препятствиями, не связанного предрассудками, умного и сильного "нового" человека.
...Но еще задолго до чистой науки, до Маркса и его экономического обоснования социализма, я, как и многие мои сверстни-ки, был уже социалистом. Но мы воспри-нимали социализм тогда не как науку, а как этическую систему, как нечто от веры, от религии. И в частности я первоначально становился социалистом в силу властно пре-обладавшего во мне этического требования социальной справедливости, и только уже много позднее к этому присоединилось и научное экономическое обоснование этой системы.
..."Лавризм" уступал место "бакунизму", "Земля и Воля" - "Народной Воле"; после выстрела Веры Засулич и удара Кравчинского прогремел выстрел Соловьева; прои-зошли съезды в Липецке и Воронеже, раз-дался клич: "к оружию!" Все это не могло не отразиться на впечатлительных натурах. Именно к этому времени я чувствовал себя готовым принять на себя некоторые обя-зательства, подвергнуться испытанию и, как готовый солдат революции, кинуться в бой. Оставалось связать себя с народившейся партией, что и было сделано.
...Еще в последних классах гимназии мне удалось свести знакомство с некоторыми семинаристами, как и я настроенными ра-дикально-социалистически. Надо отдать им справедливость, наука ли семинарии более, чем гимназическая способствовала их раз-витию, или были для того другие, более су-щественные причины, только семинаристы того времени по развитию стояли выше гимназистов, были более передовыми людьми и скорее улавливали современное настроение умов. Как бы то ни было, среди моих новых знакомых я нашел единомышленников и с этого момента не чувствовал себя одиноким.
...Прибылева-Корба Анна Павловна (1849-1939)...
...Сама я попала в Петербург неопытным существом. В самом начале моего пребы-вания на Надеждинской улице я однажды отправилась куда-то за покупками для хо-зяйства и увидела странное зрелище. По- среди мостовой городовой шел во главе отряда молодых женщин. Все они были очень веселы, смеялись, показывая белые зубы. Он оборачивался к ним и пытался унять их, говоря наставительным тоном. Вся эта сцена крайне удивила меня; смысл ее был мне непонятен. Я остановилась на тротуаре в недоумении и решилась спро-сить у прохожей, куда городовой ведет женщин, и кто они. Она с удивлением по- смотрела на меня и сказала: "Это публич-ные женщины, их ведут на медицинский осмотр". Я точно получила удар по голове. Ничего более ужасного я до тех пор не слыхала и мысленно не допускала такого надругательства над женщинами. Мне каза-лось, я чувствовала, что оскорбление на- носится всем нам, женщинам, наносится также и мне. Мне особенно, потому что я ощущала всю тяжесть этого унижения и была бессильна отвратить его от других. Я ушла домой, точно спасаясь от потря-сения, испытанного на улице. Дома я была одна, и это меня радовало, я не хотела ви-деть людей. Я бросилась на пол и долго лежала, рыдая и плача, пока мысль, что слезами делу не поможешь, не подняла ме-ня на ноги. С тех пор я заболела; я стала худеть и бледнеть; меня мучила головная боль и об-щая слабость.
...В назначенный день сошлось довольно большое общество. Я очень смутно помню, о чем шла речь, даже мало помню присутствующих. Но вспоминается, когда в перерыве большая часть приглашенных ушла в столовую для чаепития, Перовская, С.А. Лешерн и я, мы остались сидеть, как раньше у окна. Перовская сидела на подо-коннике, обхватив одно колено руками. Мы говорили о будущности каждого из нас. Софья Львовна сказала задумчиво: "Мне хочется изучить психиатрию и быть психи-атром, и надеюсь, что это удастся мне".
...В это время на петербургской бирже ра-зыгрался последний акт биржевой спеку-ляции. Началось то, что называется крахом. Лопнуло несколько банкирских фирм, и вслед за ними оказались пострадавшими мелкие участники в биржевой игре. В их числе был и В.Ф. Он потерял все, что имел в обороте, и у него остались долги. Он был потрясен и огорчен, но больше всего его тревожила мысль, как я отнесусь к ката-строфе. Я успокоила его, сказав, что всегда рассчитывала на подобный конец биржевой спекуляции, что я не люблю богатства и предпочитаю скромную жизнь. На другой же день я отправилась искать другую квар-тиру взамен дорогой квартиры в доме Утина.
Я нашла очень скромную, хотя просторную квартиру на Крюковом канале, окнами как раз против Литовского замка. Без заработка В.Ф. не остался. Только что основалось Северное Страховое Общество, и правление предложило ему быть агентом в Петер-бурге.
...Когда я говорила ему о впе-чатлении, вынесенном мною от чтения со-чинений Милля и, в частности, от его "Ло-гики", Страннолюбский выразил свое удо-вольствие и сказал мне: ."Будьте всегда логичны, и вы будете непобедимы". И я могу сказать, что его совет не пропал для меня даром. Как в ранней молодости я уси-ленно стремилась говорить всегда правду, так, начиная с зрелых лет, я стала обращать особое внимание, кроме правды, еще на ло-гичность в речи и письме.
...Мое сближение с революционерами, ко-торые позднее составили ядро партии "На-родной Воли", относится к весне 1879 г. В августе этого же года я была принята в агенты Исполнительного Комитета, а в январе следующего года я была избрана в члены Исполнит. Комитета. Состоя агентом, я получила первое се-рьезное поручение в связи с взрывом цар-ского поезда под Москвой 19 ноября. В ян-варе 1880 г. я состояла в числе лиц, при- носивших из склада "Штоль и Шмидт" четвертные бутыли с серной или азотной кислотой в динамитную мастерскую, где были хозяевами Исаев и А.В. Якимова на Подъяческой улице, и даже в то время когда на чердаке там скрывался Халтурин. Во-обще работа и поручения бывали самые разнообразные. В феврале 1880 г. я рабо-тала во временной динамитной мастерской Геси Гельфман, где хозяином, кажется, был Грачевский. Это была мастерская не специ-ально назначенная для приготовления ди-намита, - здесь же Исаев работал над усовер-шенствованием разрывных снарядов, тут же после истории с министром Сабуровым скрывались Коган-Бернштейн и Подбель-ский. Я с ними познакомилась на этой же квартире. Оба произвели на меня впеча-тление выдающихся юношей. Я так же, как другие лица, в том числе Татьяна Ивановна Лебедева, работала над производством ди-намита. Обыкновенно все работавшие очень быстро начинали страдать головными боля-ми, но я не помню, чтоб я хоть раз чув-ствовала себя плохо от динамита. Может быть оттого, что моя работа продолжалась недолго.
...Мне пришлось перевести на французский язык обращение Исполнительного Комитета к француз-скому народу по поводу ареста Гартмана в Париже. Незадолго до 1 марта 1881 г. я вошла в число редакторов "Народной Воли".
...Исполнительный Комитет всегда имел особую квартиру для своих заседаний. Я трижды была хозяйкой таких квартир. Пер-вый раз летом 1880 г., во время работ под Каменным мостом, но это было так мимо-летно, что я даже не помню, кто был хо-зяином этой квартиры, кажется, С. Златопольский. Вторая квартира сыграла большую роль в истории Исполнительного Комитета; она существовала с июня 1880 г. до поло-вины января 1881 г. Хозяином все время состоял М. Ланганс. Здесь произошли не-которые исторические заседания Комитета. Здесь часто читались письма Нечаева и делались по ним постановления. Сюда ко мне пришел Баранников в июле 1880 г. с известием, что нашел весьма под-ходящий подвал на М. Садовой ул. для будущего подкопа. И здесь же, позднее, после возвращения А. Михайлова из по-ездки на юг, состоялось заседание, где окончательно был выработан план подкопа на Малой Садовой улице. Здесь, однажды, тоже в августе 1880 г., Тихомиров просил Комитет дать ему полную отставку, ссы-лаясь на расстроенное здоровье. Ему, в пылу негодования, отвечал А. Михайлов, напоминая Тихомирову параграф устава Исполнительного Комитета, в котором за-прещался выход из членов его. Успокои-тельно и миролюбиво отвечал Желябов, предлагая дать Тихомирову отпуск до по-правления здоровья, на что Комитет дал свое согласие. Здесь, на этой квартире, Комитет пережил горестную весть об аресте А. Михай-лова. Третья квартира, где я была хозяйкой, а С. Златопольский был хозяином, открылась в самый разгар арестов после 1 марта 1881 г., т.е. через 2-3 дня после первого марта. Роль этой квартиры была очень пе-чальна. На ее долю выпало видеть начало агонии "Народной Воли".
...Сажин Михаил Петрович (1845-1934)...
...В Женеве ознакомился с русскими рево-люционными делами и главнейше с Интер-националом, о котором до этого времени имел очень смутное представление. В нем тогда было два течения: анархическое, безгосударственное, с М.А. Бакуниным во гла-ве, и социал-демократическое, государствен-ное, с Карлом Марксом во главе. Первое стремилось к уничтожению государства, как источника насилия и всякого зла, а второе - к удержанию, укреплению его и овладению им. Для достижения этих целей первые признавали только революционный путь, восстание, а вторые - парламентскую борьбу, захват власти путем выборов де-путатов в парламент (рейхстаг). Я присоеди-нился к первым, а когда вскоре после этого познакомился лично с М.А. Баку-ниным, то близко сошелся с ним, а потом интимно связался с ним.
...Через семь месяцев, 18 марта 1871 г., Париж восстал и образовал знаме-нитую Коммуну. Как только это стало известно, я в компании двух французов- рабочих и одного поляка уехал в Париж и пробыл там до конца, принимая активное участие в борьбе с врагами ее.
...13 июля 1872 г. в Цюрихе был арестован С.Г. Нечаев, известный революционер, а затем и выдан русскому правительству. Он передал мне свой архив, за которым при-шлось ехать в Париж и разыскать его там.
...С границы проехал к Бакунину в Локарно, где подготовлялось восстание в Болоньи и устройство дела с виллой "Бароната". И в том и в другом я принимал большое участие. К этому времени в Па-риже начали появляться из России эми-гранты-революционеры; я поехал туда, встретился с Кравчинским, Клеменцом, Иванчиным-Писаревым и др. Особенно сошелся с первым, с которым летом 1875 г. участвовал в Герцеговинском восстании на Балканском полуострове. По возвращении из Герцеговины в Женеву собралось не-сколько русских революционеров (Клеменц, Натансон, Кравчинский, я, Мокриевич Иван, Табель, Енкуватов, Лопатин), было несколь-ко собраний, на которых решили возвра-титься всем в Россию и попытаться, со-образно имевшимся сведениям, почерпну-тым из "хождения в народ", организовать восстание трудовых масс. Все уехали на родину, кроме Лопатина. По моем приезде я скоро увидел, что вчерашние защитники идеи восстания сегодня стали ее против-никами. В апреле при моем переходе гра-ницы меня арестовали, привезли в III От-деление. Дальше, Петропавловская крепость, Дом предварительного заключения, при-влечение к процессу 193, суд, приговор, неутвержденный царем, каторга.
...Салова Неонила Михайловна (I860-?)...
...Я пользовалась полной свободой передвижения, только мне строго запрещалось ходить одной к реке, чтобы не утонула, и в деревню, где тогда появи-лась "французская болезнь", занесенная в нашу глушь, вероятно, отбывшими военную службу. Об этой болезни у нас говорили со страхом, таинственным шопотом.
...Я, сидя на диване, внимательно слушаю. Былая помещичья роскошь, пиры, охота, домашние театры, оркестры из кре-постных музыкантов, балы, кавалеры, кра-савицы в пышных нарядах, - все это уже прошло и походило на сказку. Страшные картины крепостничества; прожигатели жи-зни, кутилы, деспоты, истязающие не только рабов, но и своих жен - страдалиц, крот-ких и прекрасных. Мамаша возмущается: она ярая сторонница женской независимости, для чего, по ее мнению, нужно женщине как можно больше образования.
...Дегаев, по моему мнению, не был только простым предателем-шкурником, он еще и психопат, страдавший манией величия; за-путавшись в судейкинских сетях, тяготясь, в конце концов, жалкой и опасной ролью простого предателя, он искал выхода. Един-ственным выходом из создавшегося для не-го положения было признание, что он к сделал. Случилось это летом 83 года (меся-ца не помню; быть может, в конце августа или даже в сентябре, не позднее). Некото-рое время спустя после дегаевского при-знания, с целью наблюдения за выполне-нием смертного приговора над Судейкиным отправился из-за границы Г.А. Лопатин, выехавший из Петербурга обратно тот-час же после убийства. Должна сказать, что грязную дегаевскую историю я узнала только после убийства Судейкина. До того, жалея меня, усиленно скрывали, да и рас-сказывать мне раньше не было никакой на-добности. Мне и теперь, много десятков лет спустя, противно вспомнить о тогдаш-них моих переживаниях. Открывая мне тайну, ставшую уже явной, М.Н. Ошанина, удивляясь ловкости Дегаева, сказала, что даже работавшие с ним революционеры не заподозрили его в предательстве, из России ничего не сообщалось о подозрении на его счет. Через несколько дней после убийства Судейкина Дегаев прибыл в Париж, где про-живала его жена, отправленная им из Пе-тербурга месяца за полтора-два до убийства. Со-стоявшийся над Дегаевым суд приговорил его к изгнанию из отечества. Судьями бы-ли - Лопатин, Тихомиров и Караулов. В при-сутствии Тихомирова, сопровождавшего су-пругов Дегаевых в Лондон, они сели на пароход, отходивший, кажется, в Южную Америку. Мне случалось слышать недо-вольство, что Дегаева оставили живым, не убили. Убивать такого, каким он был тогда, - лежачего, поверженного во прах, - не имело никакого смысла.
...Скажу несколько слов о наших "стариках", давно умерших. М.Н. Ошанина - женщина богато одарен-ная, очень живая, умная, с сильным харак-тером тогда в Париже она была уже совер-шенно больная, страдала, между прочим, сильнейшими мучительными мигренями. Л.А. Тихомиров - мягкий до бесхарактерности че-ловек, уже в то время казался нервно- больным, несмотря на все усилия скрывать это. Он, например, мог работать (писать) только ночью при абсолютной тишине, на-пившись предварительно крепчайшего кофе, изрядный запас которого он брал к себе на ночь. Он был до смешного детски непрактичен и равнодушен ко всяким житейским удобствам; блага земные не имели для него ни малейшего значения. Такой человек не мог стать "ренегатом", как его обыкновен-но называют; только болезнь, глубокое пси-хическое расстройство, могла привести его в лагерь врагов. В то время они, оба инвалиды, свято хранили заветы прошлого.
...Все мы были добровольцами, никто нас не посылал. Меня уговаривали остаться года на 2-3, чтобы поучиться. Никакие уговоры не могли меня оста-новить. - Царизм еще не умер, - живы, значит, и революционеры. После пере-несенных потрясений, силы их слабы, но они окрепнут. После затишья будет буря, сильнее прежней. Не могу я, сидя в Па-риже, "погружаться в науки, предаваться мечтам", когда на родине борются и гиб-нут.
...Я вхожу в эту группу только по-тому, что, обладая хорошей памятью, не нуждаюсь в записках, я - аккуратна, осто-рожна, имею уже кое-какой опыт в конспи-рации. Мы с В.И. Сухомлиным ни в руко-водители, ни в организаторы не годимся, что хорошо сознаем, и вообще на всех нас, не исключая и Лопатина, при тогдашнем положении дел, смотрели только как на разведчиков и собирателей разрозненных сил. Никаких выступлений не предполага-лось и быть их не могло.
...Тревожное состояние во все время за-ключения в крепости не покидало меня, - я всегда находилась в ожидании допросов, на которых чувствовала себя, как живая рыба на раскаленной сковороде. Первое время заключения, погруженная в свои ду-мы, я совсем не замечала сурового ре-жима крепости. Меня не истязали, не били, не оскорбляли словами, как было с заклю-ченными позже, после 905 года.
...Не помню, когда узнали о том, что Сигида дала - или пыталась дать - пощечину коменданту и каковы были для нее послед-ствия этого; о трагической смерти наших товарок и двух товарищей в мужской тюрь-ме. Не помню, когда мы с Добрускиной вышли из артели; кому и что писала я тогда в мужскую тюрьму по этому поводу. Возможно, что в то время, незаметно для самой себя, я была больна, - в мозгу у меня мутилось. У Ек. Мих. Тринидатской, рань-ше несколько эксцентричной, скоро обна-ружились признаки душевного расстройства. Думая, что с нами ей все-таки лучше, мы не помещали ее в лазарет. Мы прожили с ней несколько мучительных месяцев и переместились в северную камеру, а к боль-ной на наше место перешли Якимова с Ива-новской.
...Опять война! Революция. Самодержа-вие свергнуто и не воскреснет. Гражданская война. Семеновщина с япон-ской интервенцией. После всего пережитого, достигнув уже преклонного возраста, почувствовала без-граничную усталость, от которой уже не отдохнуть. Довольно. Я не могу уже быть деятель-ной участницей жизни, я только вниматель-ная зрительница.
...Сидоренко Евгений Матвеевич (1862-?)...
...В гимназии я сразу сошелся со сверстником, увлекав-шимся "Кобзарем" и некоторыми запрещен-ными произведениями Шевченки. В млад-ших классах мы с ним мечтали об освобо-ждении Украины и о вольном козачестве.
...В это время в гимназии царствовал полный раз-гул классицизма в связи с реакционным направлением. В нашу гимназию, как и в другие, внедрились выписанные гр. Толстым чехи, на долгие годы завладевшие средней школой и создавшие целую армию угод-ливых чиновников, задушивших свободную мысль и сковавших волю молодежи. С целью поднять дух протеста против гнета и раз-вращающих методов новых педагогов, чле-нами кружка был избит палкой директор гимназии, а в семинарии были нанесены побои доносчику-товарищу. Боевики сор-ганизовались в "Союз учащейся молодежи", завели себе печать с изображением кулака, но в дальнейшем террористических высту-плений не возобновили. Кажется, в 1879 г. мои внешкольные связи обратили на себя внимание жандармского управления, и взволнованное гимназическое начальство получило предложение доставить меня к допросу, из которого я, однако, сразу убе-дился, что переусердствовавшие шпики на-правили жандармерию на ложный след, что мне и удалось счастливо использовать и тем ликвидировать инцидент.
...Покидая гим-назию, члены кружка сейчас же отдавались революционному делу. Так, напр., К.В. По-ликарпов, поступив в Киевский универси-тет, покушался неудачно на убийство шпио-на Забрамского, который спасся бегством, после чего Поликарпов покончил с собою выстрелом из револьвера. Позднее (1882) другой член кружка, М.Д. Райко, вместе со шлиссельбуржцем П.С. Поливановым принимал участие в попытке освободить в Саратове из тюрьмы осужденного на каторгу М. Новицкого, при чем умер, избитый тол-пою. Было и еще несколько человек из кружка, принимавших впоследствии актив-ное участие в революционной деятельности.
...Студенчество того времени было вообще неспокойно, а лучшая часть его делила свои симпатии между партиями "Черный Передел" и "Народная Воля". В универси-тете были частые и подчас крупные вол-нения, в которых принимал участие и я. Из них помню два крупных протеста. Один с очень большим количеством участников, из коих 400 (в том числе и я) были пре-даны дисциплинарному суду и приговорены к 3-7 дням ареста. Повода не помню. Дру-гой протест-заговор, к которому я был приглашен центральным студенческим кру-жком, имел место на акте 8 февраля 1881 г. с выступлением Л.М. Коган-Бернштейна и П. Подбельского, когда министру Сабуро-ву была дана пощечина. Тогда уже разли-чие между "Черным Переделом" и "Народ-ной Волей" резко встало предо мной и, признаться, и к чернопередельцам стал от- носиться нетерпимо. С интересом посещая их конспиративные рефераты на тему о борьбе капитала с трудом, я не мог про-стить им пренебрежения к "политике", не удовлетворялся малой публичностью их выступлений и недоумевал пред непонятным для меня пребыванием их наиболее видных вождей за границей в такое время, когда в России, казалось, все кипело в револю-ционном котле. Покушение под Алексан-дровском, под Москвой, взрыв в Зимнем дворце - поднимали настроение самым фак-том своего возникновения и даже давали удовлетворение, несмотря на неудачи.
...День был ясный, и на Невском была масса гуляющих. Вдруг раздался сильный взрыв, принятый мно-гими гуляющими за обычный 12-часовой пушечный выстрел с Петропавловской кре-пости. Недоразумение скоро разъяснилось, так как послышался второй взрыв, причи-нивший полное смятение среди публики. Я остановился, прислушиваясь к тревожным разговорам, и когда по Невскому в напра-влении от Зимнего дворца к Аничкину про-мчался верхом донской казак, что-то выкри-кивавший, а через некоторое время в том же направлении проскакал в сопровожде-нии двух донских казаков наследник Але-ксандр Александрович, все поняли, что слу-чилась катастрофа. Я также догадался, что было покушение на царя, и взволнованный поспешил в условленную кофейню, где стал поджидать С.Л., с трудом сдерживая свое волнение, усугубившееся от неизвест-ности насчет результатов взрыва. Через непродолжительное время вошла Перов-ская и подсела к уединенному столику, занятому ранее мною. Лицо С.Л. было непроницаемо и могло быть названо спо-койным, и только через несколько секунд, когда она, улучив минуту, нагнулась в мою сторону, я услыхал сдавленный шопот ее прерывающегося и как бы захлебы-вающегося голоса: "схватили!.. убили!.." Хотя я сейчас и не могу припомнить, в ка-ких выражениях С.Л. сообщала, что схвачен Рысаков, а убил царя Гриневицкий...
...К концу года начинав-шая было налаживаться работа была неожиданно прервана предательством одного рабочего с фабрики Паля - Ивана Иванова, по прозванию "Длинного". В виду угрозы общего провала нужно было устранить его, но власти тоже не медлили. 4 января 1882 г. я в обществе товарища-студента B. Перова, рабочего с фабрики Паля - Афа-насия Иванова и означенного Ивана Длинного был арестован в одном из рабочих трактиров за Невской заставой.
...У ме-ня, кроме нелегальной рабочей литературы при себе, обнаружены были кинжал и ки-стень.
...В 1891 г. женился на Михалине Казимировне Медецкой, поселившись с тех пор в Одессе. После многократных ходатайств о разрешении подвергнуться окончательным испытаниям по юридиче-скому факультету мне удалось добиться просимого разрешения у мин. нар. просв. Делянова через одного посредника, пред-ложившего свои услуги за 400 р., благо-даря каковым исключительно я и был до-пущен к испытаниям в качестве экстерна при Новороссийском университете и по выдержании их в 1897 г. получил юриди-ческий диплом. За все это время я пере-бивался службою в качестве писца и кон-торщика в разных учреждениях. По полу-чении диплома занялся адвокатурой, а в 1900 г. был избран в мировые судьи гор. Одессы, на каковую должность переизби-рался 6 раз, из коих в последний раз - 23 марта 1918 г. на шесть лет.
...Сухомлин Василий Иванович (1860-1938 )... Необоснованно репрессирован, реабилитирован посмертно...
...Отец мой, мелкий чиновник государствен-ного банка, застрелился, по-видимому, по неосторожности, на охоте, когда мне не было и 3-х лет. Мать моя года через два вышла замуж за писателя, сотрудника "Современика", Елисея Яковлевича Колбасина, хорошо знавшего Некрасова, Чернышев-ского и Добролюбова и бывшего особенно близким к Тургеневу, что видно из опубли-кованных писем последнего к Колбасину.
...Вотчим мой под влиянием пере-довиц "Голоса", которого он был постоян-ным подписчиком, любил за обедом в по-учение мне, гимназисту 2-3-го класса, разносить современную молодежь за ее самонадеянность, отрицание авторитетов, нежелание отдаваться серьезной научной работе, непонимание, что политика - дело солидных государственных мужей, а не мальчишек и недоучек и т.д. и т.д. Лю-бопытно, что эти диатрибы производили на меня совершенно обратное действие. Я ви-дел в них намеки на мои слабые успехи в латинском и греческом языках и, солидаризируя себя с этими поносимыми недо-учками, давал себе в душе слово сделаться непременно в будущем нигилистом, а пока что старался нарушать всякие правила светского обхождения, ел с ножа, не стриг волос и старался хоть по внешности и манерам походить на нигилистов.
...В Ялте на Барышеву и Ковалевскую и их друзей возводились всякие нелепые небылицы из-за того, что они небрежно одевались, стригли волосы, курили на ули-це папиросы и жили совместно на одной даче - коммуной. Впоследствии мать, вспо-миная этот эпизод, сама удивлялась, как она могла верить грязным сплетням, не делая никаких попыток проверить их спра-ведливость. Впрочем, увы, история повто-ряется. Разве не то же мы видим теперь, разве не приходится и теперь наблюдать подобные же предрассудки и поверхност-ные обобщения единичных фактов отно-сительно нынешней молодой комсомолии?
...Горяйнов меня очаровал. Он глубоко верил, что на-род готов восстать и что не начинает вос-стания из-за отсутствия руководителей. Когда я выразил ему свое сомнение в том, гожусь ли я на последнюю роль, ввиду отсутствия у меня знаний, он возразил, что до лета я успею подготовиться, что он снабдит меня книжками: "Сытые и голод-ные", "Хитрая механика" и другими народ-ными брошюрами, а также комплектами журнала "Вперед" и газеты "Работник". - "Выучи наизусть лучшие статьи из "Работ-ника" и ты будешь превосходным пропа-гандистом". - "Но ведь мне надо готовиться к экзаменам, я и так запустил учение бла-годаря переводу в другое училище". - "Ну, это вздор. Время ли теперь зубрить вока-булы! Бросай к черту экзамены и готовься к борьбе за народное дело. Сколько у те-бя с собою денег?" - Я сказал, что около 25 руб. - "Ну, пойдем, купим самое необхо-димое для нашей будущей работы". - И он повел меня в оружейный магазин и выбрал для меня револьвер и сотню патронов. - "Поезжай в Херсон, стреляй ежедневно в цель, чтобы бить без промаху врагов народа, и читай то, что необходимо для революционера". Мы условились шифрами, адресами. "Жди моего письма. Месяца через два я тебя вызову, как только дела здесь наладятся, и соберется достаточное число бунтарей". И вот я вернулся в Хер-сон и объявил своим друзьям, с которыми приехал из Севастополя, что больше ходить на уроки не буду, так как вступил в ре-волюционную организацию и жду со дня на день вызова в Одессу, но что подроб-ности сообщить им не имею права. Таким образом, в то время, как товарищи лихо-радочно готовились к экзаменам, я с не- меньшим усердием корпел над тяжеловес-ными статьями Лаврова во "Вперед" и буквально наизусть зубрил народнические бунтарские прокламации.
...Вдруг получается сведение из Одессы, что артель сапожников в Крас-ном переулке разгромлена, и что глава ее Горяйнов арестован. Что делать?! А тем временем мать бомбардирует меня пись-мами с вопросами об экзаменах. На счастье я заболел малярией, припадки которой в Севастополе убедили мать, что не ле-ность была причиной моего оставления на второй год. Я, разумеется, скрыл от матери наши с Горяйновым фантастические планы. Ввиду того, что Федорченко летом ушел в отставку, я в Херсон не вернулся и окон-чил реальное училище в Одессе. В Одессе я разыскал жену Горяйнова и по мере сил старался облегчить ее положение. Ее муж был осужден с лишением прав на поселе-ние, и жена с детьми последовала за ним. Впоследствии, будучи уже в Сибири, я узнал, что он в Кяхте сделался маленьким фабрикантом, кажется, мыловаром, и семья, его жила в довольстве. Дети получили среднее образование, но ни один из них не сделался социалистом.
...Летом 1879 г. я познакомился с Кибаль-чичем, который сдал мне на хранение пу-да полтора пироксилина, доставленного, кажется, из Николаева.
...В декабре произошел арест супругов Дегаевых, хозяев налаженной в Одессе цент-ральной народовольческой типографии. Дегаеву был устроен в январе 1883 г. фиктивный побег, и началась в партии мрачная эпоха так назыв. дегаевщины. Весною 83 г. одесси-там первым удалось узнать от одного воен-ного, приятеля жандармского полковника Катанского, истинную роль Дегаева. Я не-медленно сообщил об этом за границу Саловой, а равно и Харьковской местной группе, но последняя отказалась этому по-верить, и пришлось связь с нею порвать. Салова и жившие тогда за границей члены Исполнительного Комитета Тихомиров и и М.Н. Ошанина нам поверили и в виду создавшегося положения посоветовали одес-ситам прекратить всякие сношения с Пи-тером и другими организациями, находив-шимися через Дегаева в руках Судейкина. Летом 83 г. я был вызван в Париж и Же-неву, где Ошанина и Тихомиров рассказали мне, что Дегаев явился с покаянной и со-гласился помочь партии убить Судейкина. После расправы с ним, организованной Г.А. Лопатиным, я в феврале 1884 года вторично был вызван в Париж, где со-стоялся съезд активных работников пар-тии для решения вопроса о переорганиза-ции партии с тем, чтобы отделить людей безусловно надежных от сомнительных эле-ментов, так как не было уверенности, что в период дегаевщины Судейкин не провел через Дегаева, даже без ведома последнего, других своих ставленников.
...Пробыв в Питере до конца мая, я поехал на юг по делам пар-тии, побывал в Одессе, Харькове и Ростове-на-Дону, затем поехал в Полтавскую губ. в деревню, чтобы продать в пользу пар-тии полученную по наследству от отца землю, но, не успев этого сделать, был аре-стован в деревне в конце августа по рас-поряжению из Петербурга, благодаря за- хваченному у Кашинцева письму. Таким образом, в качестве члена расп. комиссии мне очень мало пришлось поработать для партии, а к главному, к чему я себя пред-назначал, а именно к организации поку-шения на мин. вн. дел Толстого, я не успел даже и приступить. Бомбы, предназначен-ные для Толстого, были взяты при аресте Лопатина в октябре 1884 г. Неосторожность Лопатина, самонадеянно хранившего у себя сотни незашифрованных адресов, буквально провалила все связи нашей партии и по-служила причиной массовых арестов и к полному изобличению, между прочим, и моей роли в партии. Меня продержали три года в Петропавловской крепости, и в мае 1887 года я, одновременно с Лопа-тиным, Саловой и другими товарищами, был присужден военно-окружным судом к смертной казни, которую командующий войсками Петербургского Военного Округа при конфирмации приговора заменил 15-лет-ней каторгой.
...В 1906 году, после разгона Думы, я вступил в петербургскую военную организацию с.-p, заместив арестованного руководителя ее Топорова, но по доносу Азефа был арестован в Петербурге ночью, как раз накануне того утра, когда я дол-жен был поехать на пароходе в Кронштадт для участия в восстании. Выпущен я был через два месяца, причем жандармский полковник сказал мне, что меня не допра-шивали и не предъявляли обвинения, по-тому что я арестован вследствие сообще-ния петербургского охранного отделения о том, что я, по агентурным сведениям, должен был играть руководящую роль в Кронштадтском восстании. "Мы строгие за-конники - сказал он. - В ожидании улик мы держали вас ровно столько, сколько имели право на основании таких-то и таких-то статей закона; дольше 2 месяцев мы вас держать не в праве на основании лишь го-лословных обвинений без предъявления улик, а потому вы свободны."
...После 4-месячной отсидки в Та-ганрогской и Ростовской тюрьмах, где я, несмотря на каторжанский стаж, в первый раз в жизни был избит надзирателями, меня выслали на 3 года за границу. Во время пребывания за границей военная организация партии с.-р. поручила мне совместно с В.И. Лебедевым и А.С. Но-виковым ведение пропаганды среди матро-сов эскадры броненосцев, находившихся в учебном плавании в Средиземном море. С этою целью мы заезжали в места стоянок эскадры и там встречали матросов, устраи-вая с ними собеседованья и массовки. Последние происходили иногда при очень экзотической обстановке. Так, в Бизерте (а северной Африке) мы собирались в лесу, в тени огромных кактусов, и раз чуть не были накрыты компанией морских офице-ров, отправившихся на охоту в этот лес. Но они нас или не заметили или, вернее, сделали вид, что не заметили. Больше все-го времени в этих поездках я провел с Новиковым, который, тянув сам долгое время лямку матроса, прекрасно знал, как подойти к матросам, быстро завязывал с ними связи и приобретал их доверие. А.С. Новиков во время Цусимского боя чуть не погиб при взрыве броненосца "Орел", но был подобран в волнах океана японским миноносцем. Этот даровитый человек в настоящее время пользуется большой известностью в качестве белле-триста под псевдонимом "Прибой".
...Тан-Богораз Владимир Германович (1865-1936)...
....Я стал давать уроки с 3-го класса, т.е. с 10-ти лет. Уче-ники мои были верзилы "грекосы-пендосы". Еще казаки - куркули, армяне, караимы. Иной разозлится верзила, схватит учителишку за шиворот и поднимет на воздух. Я, впрочем, свирепо отбивался, - лягался и кусался. Нравы в Таганроге были степ-ные, - суровые. Мы, гимназисты, дрались жестоко с уездниками, бились на кулачки, ходили стена на стену. Они нас называли "дришпаки": ужасное слово, что оно, собственно, значит, было неизвестно, но это тем хуже.
...Учился я легко. Во-первых, вывозила память, а во-вторых, гимназия была либеральная, - требовали мало, а знали и того меньше. Правда, потом нам назна-чили директором толстого немца Эдмунда Адольфовича Рейтлингера. Мы называли его уменьшительно: Мудя. Был он россий-ский патриот, такой завзятый, какими в то время бывали лишь русские немцы. Но особой обиды мы от него не видали. Поло-жим, инспектором был Николай Федорович Дьяконов, - тот самый черт собачий, кото-рого потом Чехов описал в виде "человека в футляре". А другому учителю, чеху Урбану, мы взорвали квартиру, подложили ему бомбу под крыльцо. Было это уже в восьмидесятых годах. Бомбу мы сделали из лампового шара, медного с нарезкой, начинку - из солдатского пороха. Ничего, разворотили полдома. Ранить никого не ранили. Только Урбана напугали чуть не до смерти. Если кто спросит, зачем же мы взорвали чеха, могу пояснить, что латинские и греческие учительные чехи въедались в гимназическую печень хуже, чем орел Прометею. Эту породу когда-то описал Боборыкин в своей повести "Пан Цыбулька". Вот когда началось в России чехо-словацкое засилье.
...Моя стар-шая сестра Паша, по-русски Парасковья, а по-еврейски, собственно, Перль - жемчу-жина, в то время кончила гимназию. Отец хотел ее выдать замуж, но еще не успел приискать жениха, а Паша уехала на курсы. Был у ней характер решительный: возьму и уеду. Так и уехала, и никто не удержал. Через год воротилась из Питера добела раскаленная землевольческим огнем. Было это в 1878 году, - феерическое время. Сановников уже убивали, а царя Алексан-дра II пока собирались взорвать. На эдакую страшную силу, как русская полиция, на-шелся отпор, - молодежь отдавалась рево-люции - душой и телом. Не все, раз-умеется, - избранные. Ни одно поколение потом не горело столь жертвенно, как эти юнцы и юницы 1878-80 гг.
...Я перевел, между прочим, "Пышку" Мо-пассана. Платили по-тогдашнему отлично, - четвертной за рассказ. Жить вообще было можно. С двугривенным в кармане загля-нешь, бывало, в колбасную: "Дайте на гривенник обрезков". Молоденький при-казчик посмотрит тебе весело в глаза и скажет полуутвердительно: "Студенту по-жирнее". Отвесит фунт с четвертью и при-кинет бесплатно здоровую крепкую лытку.
На гривенник купишь гороху и всю эту благодать сунешь в чугун и поставишь к хозяйке в русскую печь. Тогда еще у петербургских хозяек бывали и русские печи. Через сутки упреет, потом 3 дня едим и всего съесть не можем.
...А на следующий год я перешел на экономическое отделение юридического фа-культета, бывшее "камеральное". Нас бы-ло студентов человек 40. Кроме юридиче-ских наук, мы слушали политэкономию у Вредена, а римского права не слушали. Из 40 экономических студентов по крайней мере половина были социалисты.
...Мы - ради-кальные студенты - столпились на хорах плотной группой, приготовившись к бою. Когда бесконечный доклад ректора Бекето-ва стал подходить к концу, Коган-Берн-штейн стал говорить с баллюстрады энер-гичную речь на тему о том, что "мы вам совсем не верим". Сверху тотчас же поле-тели прокламации, как белые птицы. Но внизу никто не пошевелился. Уж очень они все растерялись. Особенно министр просвещения Сабуров на кресле в перед-нем ряду сидел, как припаянный.Тогда вы-ступил Паппий Подбельский, направился к Сабурову и дал ему с размаха пощечину. После того сразу начались шум и свалка. Но мы оттеснили "педелей", и оба - Под-бельский и Коган-Бернштейн - ушли бла-гополучно. Оба они были арестованы че-рез несколько дней. Попали в различную ссылку. Но лет через 8, в 1889 г., встрети-лись в Якутске в день вооруженного со-противления политических ссыльных, не желавших отправиться в Колымск. Паппий Подбельский был убит первым солдатским залпом, а Коган-Бернштейн был тяжело ра-нен и потерял употребление ног. Вместе с другими он был приговорен к повешению. В назначенный час его вынесли на кровати и вздернули вверх. Так они оба с Подбель-ским соединились в посмертном успо-коении.
...В свое время случилось и 1 марта, - убийство Александра II и публичная казнь пятерых на Семеновском плацу. Сестра встретила ужасную процессию случайно и последовала за ней на Семеновский плац, увлекаемая непреодолимым и роковым лю-бопытством, смешанным с ужасом. Веша-ли высоко на помосте, и она видела ка-ждую малейшую подробность, даже и то, как оборвался Михайлов. Она прибежала домой вне себя, кричала, проклинала. Уди-вляюсь, как ее не арестовали на улице. По-сле этой казни правительство решило прекратить назидательное зрелище публич-ных виселиц, и только во время недавней гражданской войны общественные вешалки снова были расставлены по разным горо-дам. Скорее в виде призраков - воскресли, явились и сгибли. С 1 марта, как известно, начинается па-дение "Народной Воли". Волна немного по-стояла и пошла на убыль. У старших слоев радикальной молодежи началось разочаро-вание, а потом даже разложение. Расцвела провокация, и все покатилось с горы.
...Мы, гимназисты и сту-денты, были в общем шантрапа разнесчаст-ная, и даже по-житейски не было причин смотреть на рабочих сверху вниз. Поста-вят, например, самоварчик, нарежут кол-басы, хлеб мягкий, маслины, тарань, - нас же угостят, не хуже буржуазного. Набра-лось их сразу в кружок около десятка, я им читал курс по политэкономии, и слуша-ли они чрезвычайно внимательно. Еще одна подробность, - в то время никто из них не пил. Совместно с политэкономией мы ста-ли понемногу планировать на заводе хоро-шенькую забастовочку. Но раньше этой забастовки меня арестовали.
...В Таганрогском остроге я просидел 11 ме-сяцев. Именно там для меня началось одно-временно общение с народом, человеческое "дно" и Кузькина родительница. Там же, очевидно, родился мой вкус к этнографии, - в человеческой гуще, и чем гуще, тем при-ятнее. Ибо Таганрогский острог был место злачное, и злаки там произростали воисти-ну странные. Этой тройственной цепью зло-ключений, - арестом, высылкой и новым аре-стом, - началась моя, можно сказать, го-сударственная служба, на которой я с тех пор и состою уж 40 лет слишком.
...В это же время мне случилось принять православие - для целей революционных.
Мoe погружение в православную купель произошло осенью 1885 г. Был я Натан Менделевич Богораз, стал Владимир Гер-манович Богораз, - Германович по крест-ному отцу, как тогда полагалось. В то вре-мя принять православие значило перестать быть евреем. Я, однако, евреем быть не пе-рестал, о чем засвидетельствовал многими поступками. Кстати, мое литературное имя "Тан" есть расчлененная подпись Н.А.Тан, т.е. имя "Натан". Уж после того подпись сама собой связалась с родиной моей - Та-ганрогом, выговаривается "Танагрог" (в древ-ности Дон был Танаис, и близ устья стояла греческая колония Тана). Говорить о моем православии или хри-стианстве, разумеется, смешно. Но с ранней юности я себя считал не только евреем, но также и русским. Не только россияни-ном, российским гражданином, но именно русским. Считаю себя русским и чувствую русским. Человек может прекрасно иметь два национальных сознания: итальянец из Тессина и швейцарец, валлиец и вместе англичанин. Ведь, кроме того, я чувствую себя беллетристом и этнографом, русским революционером и русским интеллигентом, европейцем, участником западно-восточной культуры. Все эти сознания гармонически сливаются вместе. И прежде всего я чув-ствую себя человеком.