- Куда? - не отрываясь от клавиатуры, я продолжал набивать текст обвинения. - Корову опять увели?
Сегодняшнее дежурство начиналось именно с этого.
- Да если бы! - и Борисыч чертыхнулся. - Идиотизм какой-то - в Желудевке покойник исчез!
- Чего? - я поднял глаза и уставился на шефа. - Это шутка, что ли, такая?
- Если и шутка, то не моя, - Борисыч достал со шкафа пачку пустых протоколов. - Савельев сам звонил, просил разобраться. Это дядька жены его, что ли, ну, покойник, или брат какой-то, я не понял. Так что собирайся, машина внизу.
Савельев - это районный прокурор, а с прокурором не поспоришь, это я усвоил, - пришлось собираться. Уже как второй месяц я проходил практику в следственном отделе Синеярского РОВД, в родном районе, но только недавно добился от Борисыча, начальника следствия, разрешения дежурить со штатными следователями. В этот раз выпало с ним самим, - отдел, как и во многих сельских районах, был недоукомплектованный, поэтому дежурить приходилось и начальнику. Борисычем я, конечно, называл только за глаза, хотя многие сотрудники моих лет именно так к нему и обращались без тени малейшего смущения. Да и сам он слыл человеком простым и церемоний не любил. Но для меня, даже еще не следователя-стажера, а всего лишь студента-практиканта пятого курса юрфака, вслух он был Николаем Борисовичем, - не привык я фамильярничать с людьми вдвое старше.
Собрался я быстро, но оказалось, мог бы не торопиться. Хоть и подгонял всех Борисыч по начальнической привычке, но выехали мы только через час - ждали эксперта Черевченко, ушедшего домой обедать. Выезд на явный криминал не тянул, и никто поэтому особенно никуда не спешил. Выехали впятером, кое-как разместившись в дежурном 'уазике', старой дребезжащей колымаге с мигалкой наверху: Борисыч с водителем - впереди, мы с Черевченко и опером Семягиным, благо все худые, - на задних сиденьях.
До Желудевки, что располагалась, как любили говаривать синеярцы, в пригороде райцентра (хотя городом Синеярск никогда не был), мы добрались быстро. Большое и многолюдное в прошлом село, некогда радовало глаз аккуратностью и чистотой улиц, опрятностью дворов и строений. Основали его, по местному преданию, несмотря вроде бы на русское название, немецкие колонисты-поселенцы, и чуть ли не в екатерининские времена. И до сих пор встречались среди желудевцев Берги, Глики, Эрдманны и прочие нерусские на слух фамилии, но, впрочем, только на слух. Всерьез назвать их носителей немцами, хоть раз взглянув на их лица, образ жизни, послушав их речь, разговоры, вряд ли бы у кого повернулся язык.
Да, село когда-то большое и многолюдное, ныне незаметно пришло в упадок. О былой чистоте и аккуратности улиц можно было и не вспоминать (дороги в Желудевке, особенно осенью, кажется, не просыхали от грязи вообще, даже в сухую погоду, - может из-за низины, в которой располагалось село). Молодежь поспособней давно разъехалась по городам и столицам, поняв, что ловить в родной деревне нечего. Многие из обладателей немецких фамилий, вспомнив о корнях, дружно устремились за лучшей долей на неведомую историческую родину - nach Vaterland. Хотя, справедливости ради надо сказать, устремились далеко не все, что имели такую возможность. А кое-кто даже вернулся, - не всем удалось прижиться на земле предков.
Никуда же не уезжавшая часть желудевцев, в большинстве своем не самая молодая, а зачастую и не самая лучшая, всё глубже увязала в болоте и тоске неустроенной деревенской жизни. То бишь по будням помаленьку браконьерствовали, промышляя икрой, рыбой, перебивались случайными заработками, не имея возможности, а чаще и желания что-либо менять в жизни. По выходным же и праздникам, а таковые случались у них через день, как велось испокон веков, пили горькую и били от недостатка развлечений друг другу морды. Такие 'праздники', разумеется, доставляли массу хлопот желудевскому участковому Сашке Рейну, моему однокашнику и хорошему приятелю. Он недавно окончил школу милиции и был направлен в родной район. С ним мы как-то даже ездили на обыски.
- Ну, что тут у вас, Саш, за чертовщина творится? - Борисыч деловито поздоровался с участковым, а тот вышел нам навстречу из приоткрытых зеленых ворот, прибыв на место происшествия еще до нас. - Рассказывай.
Мы остановились на тихой узкой улочке, возле небольшой лужи, у углового дома с зелеными ставнями и палисадником под окнами. Дома, откуда и поступил столь необычный вызов.
- Да что тут рассказывать, - Сашка степенно перездоровался со всеми, неторопливо раскрыл папку и зашуршал бумагами. - Балабин Петр Николаевич, пятьдесят четыре года от роду, образование высшее, работал в Желудевской средней школе, должность - завуч, вел математику, физику. Скончался позавчера, в понедельник, второго октября, около одиннадцати утра, в школе, прямо на уроке. Я в осмотре как раз участвовал с бригадой 'скорой'. Причина смерти - острый инфаркт, справку о смерти Дягтерев подписал, наш терапевт участковый. Тело родным выдали вечером в тот же день, похороны назначили на сегодня. Со вчерашнего дня покойник лежал в гробу, гроб стоял в зале. Вчера всё вроде в порядке было, а сегодня утром зашли - никого, только гроб пустой. Живут здесь постоянно жена его, Наталья Андреевна, и дочь с зятем, Ирина и Павел Зубковы. Еще брат покойного, младший, Владимир Николаевич, из города на похороны приехал. Ночевали все здесь, в доме, кроме зятя, он на кухне летней лег. Никто ночью ничего подозрительного не видел, не слышал, объяснить ничего не могут, предположений не имеют. Следов проникновения не обнаружил.
Закончив доклад, Сашка аккуратно сложил бумаги в папку и также аккуратно закрыл ее на 'молнию'. Любовью к порядку, даже в мелочах, обстоятельностью речи и манер он, воспитанный матерью-одиночкой, причем педагогом по образованию, отличался, наверно, с детских лет, словно оправдывая школьное прозвище 'Немец'. Хотя в младших классах, каюсь, мы дразнили еще хлеще - 'Фашистом' (за это многим доставалось, - он и тогда был крупного телосложения, а в старших классах вообще превратился в 'дядю', которого мало кто принимал за школьника).
- Ну что ж, хорошо, - Борисыч задумчиво пожевал губами, хотя что здесь хорошего, было неясно, и, вздохнув, кивнул. - Пошли, Кость, хоть осмотр сделаем.
По его тону, взгляду я уже понял, что не лежит душа у шефа к этому делу. Слишком уж выпадало оно из ряда пусть и более тяжких, опасных, но привычных краж и грабежей. Не будь звонка прокурора вряд ли мы вообще выехали бы по такому вызову. С прокурором, - тот работал в районе первый год, - отношения у Борисыча были пока что хорошие, и портить их без особого повода ему не хотелось. Начальнику следствия волей-неволей приходилось быть политиком, постоянно лавируя между прокурором, коему подчинялся процессуально, и начальником РОВД и вообще милицейским начальством, которым подчинялся служебно, по ведомству. Это доставляло порой немало хлопот и нервотрепки, особенно когда у 'панов' начинались очередные разборки, кто в районе главней.
Как полушутя-полувсерьез говаривал сам Борисыч, 'у всех начальников работа нервная, но только в следствии начальник худее подчиненных'. Высокий, сухопарый, вечно сутулящийся, как и многие высокие, с желтоватыми пальцами заядлого курильщика и такими же желтоватыми белками глаз, он всем обликом подтверждал собственную сентенцию. Мне иногда его было откровенно жаль, человека неплохого, доброго, очень простого в общении, но задерганного до крайности, забывающего порой даже причесаться.
Осмотр комнат, двора, как и следовало ожидать, ничего не дал. И лишь подтвердил Сашкины выводы - криминального проникновения не было: форточки, рамы, замки, запоры, двери - всё в целости и сохранности, без повреждений. Ничего не дал и осмотр гроба, что стоял на табуретках посреди зала, - обычный деревянный гроб, обтянутый дешевой красной материей.
Однако делать нечего - раз выехали, значит надо оформлять. Я сел за протокол осмотра, Семягин пошел опрашивать соседей, Борисыч - родных покойного. Лишь Черевченко отщелкал несколько кадров и, успокоив, видимо, этим совесть, мирно задремал в кресле у окна, время от времени открывая затуманенные глаза и снова впадая в дрему. Куда-то ушел и Сашка.
Дело совместными усилиями потихоньку продвигалось, но заканчивать пришлось мне одному. Прибежал водитель, - тот оставался в "уазике" на связи с дежурным, - и сообщил, что на московской трассе под Черемушками, в сорока километрах от Синеярска, - разбойное нападение на фургон.
- Эх, не было печали! - Борисыч чертыхнулся и виновато посмотрел на меня. - Кость, закончишь здесь один? Тут всё равно всё глухо. А Сашка вечером тебя отвезет. Или, в крайнем случае, на попутку посадит, а?
Что я мог ответить? Я кивнул.
- Вот и хорошо, - и Борисыч засобирался, на ходу отдавая последние указания. - Осмотр оформишь, опроси до конца родных всех, близких, а то я не успел, соседей ближайших, авось что-нибудь вылезет. Может, кто видел чего, может, зуб кто имел, отношения неприязненные, ну ты знаешь. И документы, фото забери, потом выемкой оформим. Может, в розыск объявлять придется
В дверях он столкнулся с женой покойного, маленькой сухонькой женщиной со скорбно-строго поджатыми губами, и, застегиваясь, торопливо извинился:
- Извините, Наталья Андреевна, у нас ЧП, нападение вооруженное. Здесь помощник мой вот останется, Костя, он парень грамотный, что делать - знает. Покажите ему всё, расскажите, только об одном прошу, как договаривались: заявления пока подавать не надо, мы и так всё сделаем, в ближайшие дни постараемся всё найти. Олегу Владимировичу я сам всё объясню.
Олег Владимирович - это и был Савельев, прокурор района, жене которого покойный приходился двоюродным дядей. Махнув на прощанье, Борисыч выскочил на улицу, откуда вскоре послышались звуки отъезжающей машины.
Я чуть вздохнул. Откровенно говоря, я с большим удовольствием поехал бы с группой в Черемушки - как-никак вооруженный разбой, дело серьезное, случается не каждый день, а тут сиди двери описывай! Да и не люблю я, вообще, похороны и всё им предшествующее, эти торжественно-унылые лица, приглушенные разговоры. И сама атмосфера таких церемоний всегда раздражала - никогда не знаешь, что тут можно, что нельзя, опасаясь ненароком нарушить какое-нибудь неведомое правило. Раздражала необходимость что-то чувствовать - скорбь, сочувствие - либо, в крайнем случае, изображать их. Хотя, надо сказать, здесь я отметил удивительную сдержанность приходящих. Создавалось даже впечатление скованности, можно сказать неловкости, словно люди не до конца уверены в правильности своих действий. Но, может, это мне только показалось.
Не нравилось и излишнее внимание, когда на тебя глазеют все кому не лень: родственники покойного, соболезнующие друзья и знакомые, коллеги по школе и бывшие ученики. В последних, судя по количеству таких визитов, ходило никак не меньше полсела. В Желудевке, как узнал, покойный проработал почти тридцать лет и выпустил не одно поколенье коренных желудевцев, - в общем, достойный и уважаемый член местного общества.
Когда я уже заканчивал протокол, появился Сашка, - как выяснилось, обходил соседей. Про отъезд группы он уже знал.
- Наталья Андреевна, - сразу обратился он к жене покойного, а та находилась тут же, украдкой наблюдая за моими действиями, причем с непонятной неприязнью, - во что был обут Петр Николаевич? Ну, в гробу.
Та встрепенулась и слегка испуганно и недоумевающе уставилась на участкового.
- Обут? - она потерла виски. - Вроде бы в туфли летние. Да-да, туфли на нем были, светло-серые такие, легкие. А что?
Голос у нее - глухой, чуть надтреснутый, а в вопросе послышалась тревога. Сашка же был как всегда невозмутим.
- Так, а размер?
- Сорок второй. Да-да, сорок два.
Неторопливо достав блокнот, Сашка деловито что-то пометил.
- А рисунок подошвы? Каблук?
Женщина совсем потерялась.
- Не помню, - и беспомощно развела руками. - Обычные туфли, летние, серые такие. Каблук был вроде небольшой, но рисунка не помню.
На помощь матери из соседней комнаты тут подоспела дочь Ирина - невысокая, плотно сбитая девица с несколько самоуверенным, можно сказать даже нагловатым, взглядом. Чертами лица она явно пошла в отца, - фотографию покойного, что висела на стене, я уже успел основательно изучить.
- Да, каблук был небольшой, - встав в дверях, пояснила она и обратилась к матери: - Помнишь, он сам просил с каблуком, когда покупали. А насчет рисунка, - она повернулась к Сашке, - запишите: на каблуке - ничего, плоский, отца же я обувала, когда в гроб ложили, а на самой подошве только полоски, и всё.
- Полоски поперечные, продольные?
- Ну, вот так, - чуть смутившись, она показала руками поперечные полосы. - Я не знаю, поперек, наверно.
Глаза Сашки тихо блеснули, но он быстро овладел собой.
- Хорошо, спасибо, - убрав блокнот, он нагнулся и неторопливо оглядел обувную полку, что стояла у входа. - А тут его есть размер?
- Да, конечно, - девица уверенно вытащила сильно поношенную черную пару. - Вот, это его. Давно, правда, брали, всё выбросить собирались, но размер тот.
Забрав ботинок и еще раз поблагодарив вдову с дочерью, - Сашка всегда отличался вежливостью, - он вновь вышел. И ничего не объяснил, оставив всех, в том числе меня, в раздражающем неведении.
Вскоре, однако, всё разъяснилось. Я заканчивал опрашивать Наталью Андреевну, а объяснения ее были крайне скупы, сухи, немногословны, сама она - почему-то настороженна, замкнута (возможно, это объяснялось ее состоянием). Ничего проливающего свет на таинственное исчезновение узнать так и не удалось. И тогда в дверях появился Сашка - с тем же ботинком.
- Кость, выйдешь потом на минутку, - и многозначительно посмотрел. - Кое-что покажу.
Наталья Андреевна метнула вслед вышедшему участковому нервный взгляд. Заинтриговался, конечно, и я. И, толком до конца не опросив вдову по вопросам, что хотел выяснить, - всё равно ведь не раз придется встречаться, - выскочил на улицу.
- Ну, что у тебя? - я не скрывал нетерпения. - Показывай.
Он чуть усмехнулся и, аккуратно затушив сигарету, поманил за собой. Не обращая внимания на неотступно наблюдающий десяток глаз, мы прошли в соседний двор. Там нас встретил злобный заливистый лай крупного рыжего кобеля непонятной породы, что сидел на цепи. И остановились у сарая, примыкавшего ко двору Балабиных.
- Вот, - он кивнул, - смотри.
На мягкой сырой земле, а солнце в этот угол почти не заглядывало, четко виднелся след - с плоским каблуком, с поперечными полосками.
- Сравни размер, - Сашка протянул ботинок. - Тот же самый: сорок второй.
Размер был, действительно, тот же самый. Я потер лоб.
- Ничего не понимаю! - и поднял глаза. - Что это может значить? След-то свежий!
- Да, свежий, - он был невозмутим, но доволен. - Вчера вечером дождь шел, смыл бы. Так что, скорее, с этой ночи. Я его сразу заметил, как двор обошел. Семягин, он еще здесь был, пошел хозяйку опрашивать, а я двор осматривал, вот и наткнулся.
Я встал с корточек и заходил вокруг, - Сашка с непонятной ухмылкой наблюдал за мной.
- Балабин мертв. Значит, это не мог быть его след, - вслух рассуждал я и резко остановился, хрустнув костяшками. - Значит, это могли быть только эти жулики, кто труп похитил. Заодно и обувь сняли, - чего добру пропадать, так?
Сашка молчал.
- Ну так ведь? Что еще может быть?
- А ты уверен, что Балабин, вообще, умер? - Сашка пристально взглянул. - Может, и нет никакого похищения?
Я опешил.
- Как? Но ведь все видели! 'Скорая' была, справка есть. Да и ты сам, говоришь, в осмотре участвовал.
- А я что? Я только на признаки насилия осматривал, в остальном - не спец. Да, внешне выглядел как покойник. Но ведь бывают всякие там летаргии, зомби, когда даже медики смерть определяют. Может, и здесь чего-нибудь такое. Надо узнать - вскрытие было?
Вообще, надо сказать, Сашка производил впечатление человека рассудительного, трезвомыслящего, не по годам солидного, что называется положительного. Но только производил, так как вопреки внешности был самым натуральным фантазером с самыми неожиданными и сумасбродными идеями, витающим неизвестно в каких мирах. Он верил в Атлантиду и спиритизм, НЛО и переселение душ, в минуты озарения даже вроде вспоминал какие-то прошлые жизни. Кому, кроме него, могло прийти в голову, будучи уже в девятом классе, проверять рецепты Тома Соейра и Гека Финна по выведению бородавок? Или, из последнего, что слышал на практике, ходить с лозой по селу, разыскивая украденный со склада ящик водки?
- Странно, - вновь присев, я разглядывал след, а затем огляделся, - только почему один? До дорожки далеко, от забора ли он шел или к забору, но еще же должны быть следы! Не полетел же он!
Сашка усмехнулся.
- Самое интересное знаешь что? Марья Тимофеевна, соседка эта, сказала, что ночью ничего подозрительного не слышала, не видела. Но где-то в час ночи, по крайней мере так Семягин передал, я ее не опрашивал, у нее вдруг ни с того ни с сего дико завыла собака.
- Эта, что ли?
- Ну да, - он кивнул на рвущегося с цепи пса. - Хотя раньше такого не замечали. Псина злая, но спокойная, не нервная.
- Ну и что? - я пожал плечами. - Кабы лаяла, значит, на кого-то. А выть они могут и на луну.
- Вчера не было луны, новолуние сейчас. А воют они еще, говорят, на покойников.
- Да ну тебя в баню с твоими сказками! - я даже разозлился. - Ерунду несешь! Лучше дай линейку, хоть зарисую, замеряю.
По-хорошему, конечно, след надо было сфотографировать, слепок сделать, благо отпечаток - глубокий и четкий. Но Черевченко уже уехал, а с собой, кроме протоколов и авторучки, - ничего. Пришлось обходиться чем есть.
- Ты лучше, чем надо мной стоять, хозяйку бы еще раз опросил поподробней, - не отрываясь от листа, я старался как можно точней перенести на бумагу форму и рисунок следа. - А то, по-моему, она уже все глаза на нас из окна выглядела.
В окне, как я заметил, мелькало старушечье лицо. Сашка вздохнул.
- Давай лучше ты, - он поковырял землю ботинком. - У нее на меня зуб: на прошлой неделе у нее кто-то курицу утащил; говорит, это собака алкашей тут одних местных, они ее, мол, специально на живность домашнюю натаскали. Ну, улик, конечно, я никаких против них не нашел, даже собаку не видел. А эта теперь вот дуется на меня, не разговаривает, не здоровается даже, будто я сам эту курицу утащил. Думаю, может, купить ей какую-нибудь несушку, чтоб успокоилась?
Я покатился со смеху.
- Сань, ты разоришься, если из своего кармана всё ворованное возмещать будешь! Лучше нашим скажи, они где-нибудь на обысках специально тебе кур изымут - как вещдок.
Насчет кур я, конечно, прикалывался, но в отношении остального был недалек от истины - чего у нас только не изымали при обысках! Почти у каждого следователя кабинет со временем превращался в небольшой музей всякой всячины, главным образом вещдоков. Частью забытых, никем не востребованных или вообще бесхозных. Многие, приобщенные, протокольно выражаясь, к материалам дел, находились вроде бы как на ответственном хранении до суда, но зачастую оставались в следственных кабинетах и насовсем. Иногда сами хозяева на радостях, что нашлось хоть что-то из похищенного, дарили 'на память'. Так, например, после раскрытия крупного хищения в магазине местного олигарха у Борисыча в кабинете появился видеомагнитофон. А порой и следователи деликатно "намекали", просили 'на хозяйственные нужды' для нищего райотдела (радовались даже пачке дармовой бумаги, - как говорится, для драной овцы и клок шерсти - мех).
Обмеряв, зарисовав след, мы накрыли его для пущей сохранности коробкой, что валялась в сарае, и пошли в дом к Марье Тимофеевне. А точнее, пошел я - Сашка же дипломатично остался курить у калитки.
Марья Тимофеевна, несмотря на почтенный возраст (со слов Сашки, под восемьдесят), оказалась на редкость бодрой и говорливой старушкой - сухонькой, опрятной, с живыми и подвижными чертами лица. На предложение рассказать, что ей известно о случившемся у Балабиных, она вначале, конечно, поохала (страсти-то какие! покойник исчез - отродясь такого не было!), а затем вывалила ворох слухов, сплетен, деревенских пересудов, имевших порой весьма отдаленное отношение к событию. В том числе пришлось выслушать непонятно как сюда затесавшуюся историю с пропавшей курицей и алкашами-ворюгами, которых злодей-участковый покрывает и не хочет привлечь к ответу. С трудом удалось добиться рассказа о прошедшей ночи с собачьим воем. Семягин передал в целом всё верно: Трезор, тот самый цепной кобель, уже после полуночи ни с того ни с сего, ни разу не залаяв, не зарычав до этого, вдруг завыл, да так пронзительно и резко, что у Марьи Тимофеевны, по ее словам, 'аж сердце захолонуло'.
- Я было цыкнуть на него хотела, мол, на чью голову, ирод, воешь? - почему-то перешла на шепот старушка, округлив глаза. - Да вспомнила, и впрямь через забор покойник лежит. И побоялась чего-то, перекрестилась только да одеялом с головой укуталась, чтоб не слышать, как ирод этот душу тянет. А потом притих, замолк чего-то, а я - какой уж тут сон! - так до утра и не сомкнула, но ничего, боле не выл.
Я отложил ручку.
- Марья Тимофеевна, а за день до того, за два, еще до смерти Петра Николаевича, может, были у соседей ваших какие-нибудь происшествия? Ну, не знаю, ссоры, конфликты с кем-нибудь?
- За день, за два? - старушка наморщила лоб, пожевала губами. - Ссоры... - лицо ее внезапно просветлело, и она хлопнула себя по лбу. - Точно, было! Чуть не запамятовала: пассия его приезжала!
Я чуть не поперхнулся.
- Кто?!
- Ну, полюбовница его, - нетерпеливо пояснила Марья Тимофеевна, - сожительница. У них же любовь там такая была, шуры-амуры. А что, Балабины не говорили?
Не знаю, наверно, у меня был дурацкий вид, но после небрежно брошенной, причем как само собой разумеющейся, фразы с 'пассией' я уж и не знал, что и думать о нынешних восьмидесятилетних бабулях. Сашка долго потом фыркал по этому поводу, но объяснение нашел простое: ты, Кость, сказал он, просто сериалы мексиканские не смотришь.
Может, дело и впрямь было в сериалах, но как же оживилась старушка, узнав, что о 'пассии' я и не слышал! А история, действительно, выходила любопытная. Балабин, как оказалось, последние месяца три-четыре с семьей уже и не жил и в Желудевку приезжал лишь на работу. А обитался в Синеярске у некой Веры Кулаковой, с которой вроде бы заимел серьезные отношения, и собирался даже, по слухам, оформить их официально. В общем, седина в бороду - бес в ребро.
- На развод, говорят, успел подать, - слегка наклонясь ко мне, по-заговорщически понизив голос, рассказывала Марья Тимофеевна. - И в Синеярск переводиться собирался, тоже в школу, всё бегал, хлопотал. Только директор наш заартачился, мол и так уроки вести некому, и не отпустил. Говорит, пусть до Нового года отработает, у меня там сноха, в школе, техничкой подрабатывает, рассказывала. Вот и мотался сюда каждый день, автобус рабочих на птицеферму везет, и он с ними. Сейчас хоть дорогу вот сделали, а раньше, помню...
- Да, а про визит Кулаковой вы говорили, - я деликатно покашлял, - когда это было?
- А, это да, - Марья Тимофеевна, словно ни в чем не бывало, закивала головой. - Да, как умер, в тот день и приезжала. Я тогда, помню, на скамейку посидеть вышла, воздухом подышать. Глядь, женщина какая-то к Балабиным. Я потом уж скумекала, что она и есть сожительница его. Я ж не видала ее раньше, слыхала только, у нас всё село про них судачило. Не разглядела, правда, толком, слепая стала, но на вид ничего даже, молодая, лет сорок небось, не боле. А Балабины, слышу, как раз в кухне вечеряют. Покойный уже в доме лежал, его где-то в шесть из морга привезли. Я из-за забора, конечно, не всё слыхала, поначалу всё вроде тихо-мирно было, а потом шум стал подыматься. Ну, Кулакова эта просить стала, мол, дайте заберу, сама похороню в Синеярске. Он, мол, сам так хотел вроде бы, они и жили вроде бы уж как семьей, сама за могилкой ухаживать будет и всё такое. А Балабины, конечно, в крик, - не Наталья, она у нас тихая, а Ирка, дочь Петра Николаевича. Эта горластая - в кого только пошла? Вышла да как начала костерить: ты, такая-сякая, мужика увела, до смерти довела, да еще, бесстыжая, сама заявилась! Пашка, зять их, еле ее утихомирил, а Кулакова эта вся в слезах только и выскочила. И боле вроде не заявлялась.
- Так, - побарабанил я по столу. - Значит, Кулакова эта умершего забрать хотела, так?
- Вот-вот, - поддакнула Марья Тимофеевна, - говорит, мы уж семьей жить начали, вроде бы как муж и жена, только расписаться не успели, я, мол, и хоронить должна.
- А зачем вообще Наталья Андреевна забрала его? Если и впрямь не жил, говорите, с ними?
- Как зачем? - старушка аж всплеснула руками. - Кто же хоронить должен, как не жена родная? Что у другой жил и на развод подал, так ведь не успел развестись. Да и всякое в жизни бывает, тридцать лет прожили - это куда выкинешь? Мой вон, царствие ему небесное, тоже ведь, когда жив был, погулять любил. И сама выгоняла не раз, и к матери иной раз уезжала, однако ж ничего, сама и схоронила. Не-е, Наталья всё верно сделала, похоронит сама, кто потом вспомнит, что уходил от нее? Будет вдовой честной, на могилку сходить куда будет, всё честь по чести. А так отдай этой синеярской, и кто она? И не вдова, и не мужняя жена.
Возразить я ничего не нашелся, и так как вопросов к Марье Тимофеевне больше не было, я поблагодарил за помощь и попрощался. Правда, напоследок любопытная старушка насела, а что мы с участковым разглядывали у нее во дворе? Но я быстро отоврался, - мол, следственный эксперимент, проверяли качество следов на здешней почве и тому подобную чушь. Не знаю, правда, поверила ли Марья Тимофеевна (она ведь, наверно, и детективы смотрит), но не признаваться же, в самом деле, что нашли след ботинка покойного! Тут и так, насколько понял, всё село взбудоражено - покойник исчез! Не хватало еще подливать масла, а какие выводы могла сделать местная общественность из такой находки, можно было только предполагать.
- Ну что, про кур жаловалась? - выкинув окурок, поинтересовался первым делом Сашка, встречая у калитки. - Или прокурору напишет?
Я рассмеялся - кому что! - и кратко изложил беседу с Марьей Тимофеевной. Роман Балабина с Кулаковой для Сашки также оказался новостью.
- Такие вот пироги, - я покачал головой. - То-то я смотрю, гости у Балабиных какие-то зажатые все, будто стесняются чего.
- Естественно, - Сашка, уже слегка нахмуренный, ожесточенно растер окурок, - в такой ситуации не поймешь: соболезнования вдове приносить или наоборот? Пошли еще раз Балабиных опросим, что это за Кулакова такая, координаты узнаем. Может, и впрямь взбрело в голову женщине подбить кого-нибудь покойника украсть, сейчас ненормальных хватает.
Сашка был недоволен собой - недоволен, что, будучи участковым, не знал того, о чем уже несколько месяцев говорило всё село. Правда, справедливости ради надо сказать, что и работать он начал совсем недавно, как раз в эти месяцы, с лета. Да и трудно пришлому, а Сашка всё-таки коренной синеярец и в Желудевке раньше никогда не жил, сразу войти в курс всех местных дел.
Балабины нас будто ждали. Когда вошли в дом, из-за накрытого стола навстречу поднялась Наталья Андреевна. Смена ее настроения, с тревожно-неуверенного на откровенно враждебное, можно сказать даже агрессивное, бросалась в глаза.
- А, граждане начальники! Вас что-то еще интересует? Соседи еще не всё рассказали? - она смотрела с вызовом, посверкивая глазами, и тряхнула головой. - Спрашивайте!
Я постарался не замечать ее тона.
- Скажите, Наталья Андреевна, позавчера сюда приезжала некая Кулакова? - и чуть запнулся, подбирая слова. - И какие вообще отношения у нее были с Петром Николаевичем?
Я старался формулировать вопросы как можно деликатней, но сцены избежать не удалось.
- Ах, Кулакова? - едкая, злая усмешка заиграла на ее скривившихся губах, и Наталья Андреевна со звоном швырнула на стол вилку. - Я думаю, по этому вопросу вам лучше обратиться к ней самой!
Она с грохотом отодвинула стул и выскочила из комнаты, хлопнув дверью. Вслед, видимо желая успокоить, вышел лысоватый мужчина в очках, брат Петра Николаевича, - братья, правда, были не очень похожи. А зять Павел, муж Ирины, худощавый молодой человек с тихим, чуть усталым взглядом, принялся извиняться за тещу, - мол, нервы, переживания.
- Да ладно, ничего, всё нормально, - примирительно махнул я, вдову понять тоже можно. - Вы лучше нам про Кулакову объясните, откуда, кто такая?
- Да стерва она, вот кто! - в разговор встряла молчавшая до того Ирина и злобно, брызгая слюной, затараторила: - Мужика увела, до смерти довела, а у него сердце слабое, да еще приехала, лахудра, права тут качать! "Похоронить только хочу, чтоб рядом был." Ага, так и поверили! Знаю я, куда метит! На дом хочет долю заиметь, крыса общажная, через суд у нас всё ведь провернуть можно. Это она всё! Я сразу сказала, как отец пропал, что ее рук это дело. Алкашей каких-нибудь нашла за пол-литра, у нас ведь народ за бутылку и с кладбища выроют, утащат. Кабы знала, что случится так, я б ее...
И, не сдержавшись, девица крепко матюгнулась. Сашка поморщился - грубости, тем более в женских устах, он откровенно не переносил.
- Ир, кончай! - не выдержал и муж. - Поимей совесть! Нормально говорить можешь?
- А я как говорю? - накинулась на него Ирина. - Чего ты мне рот постоянно затыкаешь?
Начавшаяся супружеская перепалка закончилась тем, что вслед за матерью хлопнула дверью и дочь. В комнате, кроме нас, остался только Павел.
- Да ну их! - он устало махнул рукой. - Заколебали! То одна, то другая, всем не угодишь, - и посмотрел на нас. - Вас Кулакова интересует?
- Ну да, - мы чуть помялись, было неловко. - Нам же по делу, проверить всех надо.
- Да я понимаю, - он отодвинул пустую тарелку. - Присаживайтесь. Ужинать будете?
От ужина мы отказались, хотя я еще и не обедал, но рассказ Павла выслушали внимательно. Началась история эта чуть более полугода назад, весной, когда Петр Николаевич попал в райбольницу с первым инфарктом. Там по мере выздоровления и познакомился с Кулаковой, одинокой сорокалетней библиотекаршей, - та ходила навещать в их палату своего дядьку. Слово за слово и бес в ребро, а Петр Николаевич, как поведал Павел, по жизни был мужчиной активным, напористым, отступать не привык и даже в болезни уверенности не терял. Завязались отношения, что продолжились и по выходу из больницы.
Стали замечать многие, что зачастил Петр Николаевич с тех пор в Синеярск, в районную библиотеку, хотя раньше прекрасно обходился библиотекой школьной (весьма, кстати, неплохой для сельского учреждения, сохранившейся со времен процветания Желудевки, когда и село, и школа по праву считались вторыми в районе). И поползли слухи и пересуды, а летом, по окончании учебного года, когда отношения их перестали быть секретом для большинства, собрал вещи и молча, без объяснений и разъяснений, съехал в Синеярск.
Порвав с женой, с семьей, позже он подал и заявление на развод, но развести их так и не успели. В Синеярске он снимал с Кулаковой домик, - та жила до этого в общежитии, - но адреса Павел не знал. На работу ездил в Желудевку, так как с переводом в Синеярскую школу возникли какие-то проблемы, и здесь, в своем бывшем доме, появился лишь мертвым телом. А к вечеру того же дня заявилась и сама Кулакова. В целом Марья Тимофеевна расслышала всё верно: Кулакова, действительно, просила отдать покойного, чтоб похоронить самой, но, естественно, получила категоричный и резкий отказ.
- Ирка, конечно, в своем репертуаре была, - Павел слабо усмехнулся, - и Кулаковой много чего пришлось выслушать, но чтоб покойника после этого красть?! Я не знаю, - и с сомнением покачал головой. - Непохожа она на такую. Внешне вроде бы нормальная, на психопатку не смахивает. А что сразу не рассказали, извините. Ирка, вообще-то, не собиралась ничего скрывать, она же позвонить Олегу Владимировичу настояла, он вроде нам как родственник. Но теща вот уперлась: о Кулаковой говорить не хочу, это наше личное, семейное дело. Она, вообще-то, женщина спокойная, понятливая, но очень иногда обидчивая. Да и переживала много, обидно ведь тридцать лет вместе прожить и ненужной потом оказаться на старости, на помоложе смененную. Вида, конечно, не показывала, а переживала сильно. Потому и не хотела лишний раз этой темы касаться, тем более на люди выносить. И так всё село судачит, ей это как на мозоль больную наступить, вот и решили на первый раз смолчать. Но шила в мешке не утаишь.
Сашка зашуршал блокнотом, как всегда что-то аккуратно помечая.
- А вот по поводу самого Петра Николаевича: вскрытие было, не знаете?
Павел не совсем уверенно покачал головой.
- Да нет, вроде не было, - он задумчиво потер переносицу и оживился. - Не-е, точно не было. Дело-то ведь как было: из школы, как скончался, его сразу в Синеярск отвезли, ну, вроде вначале сказали, как бы на вскрытие, документы оформить и всё такое. А мы втроем, теще на работу сразу позвонили, как случилось всё, и мы с Иркой потом отпросились, к обеду выехали. В Синеярск приехали как, сразу в поликлинику пошли, к Дягтереву. Это терапевт наш участковый, знакомый тещин хороший, Валерий Алексеевич кажется. Он вот и посоветовал: если хотите быстрей, а теща торопилась, боялась всё, что Кулакова появится, заявление главврачу напишите, что просим выдать тело без вскрытия. Даже можно, говорит, на причины какие-нибудь религиозные сослаться, так вроде и по закону положено, если признаков насилия нет. Я, правда, не знаю, писала это или нет, а сам обещал все справки быстро сделать. Он ведь у Петра Николаевича лечащим был, про сердце его знал хорошо. Так, в общем, и сделали: заявление Наталья Андреевна написала, а Дегтярев с патологоанатомом в морге еще раз Петра Николаевича осмотрели. Естественно, никаких признаков там насилия, чего-нибудь такого не нашли. Сказали, что инфаркт второй. А потом с заявлением нашим к главврачу сходил, подписал его, разрешение на выдачу получил, справки сделал. И к вечеру тело мы забрали. Вскрытия точно не было.
- И всё-таки моя версия полностью не отпадает, - сказал Сашка, когда вышли от Балабиных и направились ужинать к Светлане, его девушке, жившей в Желудевке. - Видишь, вскрытия не было, смерть установлена только по осмотру. Может, он и не умирал?
- Ага, и теперь сидит у своей Веры поминки собственные отмечает! - со смехом подхватил я и отмахнулся. - Ну тебя! Не верю я в твоих воскресающих. Думаю, здесь, скорее, Кулакова эта замешана. Кроме нее вряд ли у кого еще есть мотив к такому идиотизму - покойника красть! Ее надо будет трясти.
- И что она с ним будет делать? Об этом подумал? Не во дворе же хоронить.
- Вот и я говорю: идиотизм, - я недоумевающе пожал плечами. - Может, всё-таки ненормальная? Какая-нибудь тихо помешанная, сейчас, говорят, таких полно. Внешне может быть вполне нормальный, у психиатра никогда не бывать, а потом как учудит чего-нибудь, и все только ахают - куда раньше смотрели?
- Не знаю, ты всё-таки Дягтерева этого, медиков всех этих опроси. Чем черт не шутит, след-то от ботинка никуда не денешь. И про вскрытие выясни - почему не было? В таких случаях, кажется, оно обязательно. Это же вроде как скоропостижная.
Мы всю дорогу обсуждали это дело, пока не пришли к Светлане. Я не был с ней знаком, даже не видел (знал только, что она года на два старше Сашки), и что поразило с первого взгляда - как похожи они с Сашкой! Как брат с сестрой или супруги после десятков лет совместной жизни: оба высокие, крупные, светловолосые, внешне спокойные и невозмутимые, в движениях основательные, неторопливые, аккуратные, - одним словом флегма. Друг другу они, по-видимому, прекрасно подходили.
Жила Светлана со своей бабушкой, которую, впрочем, так и не увидел, - та, как понял, болела и не вставала с постели. Хозяйство лежало всецело на внучке. Несмотря на кажущуюся неторопливость, всё у Светланы получалось скоро и споро, по крайней мере стол накрыла быстро, накормила сытно. Да и в доме всё, начиная с чайных ложек, сверкало чистотой и опрятностью. Я поневоле, хоть и не в моем вкусе она была, любовался ее уверенными, обстоятельными движениями женщины-хозяйки, ее спокойствием и ясностью взгляда, хорошо сложенным, сильным телом. Такие девушки, я знаю, еще встречаются в наших деревнях и селах, - Сашке вот повезло.
После ужина и небольшого отдыха, отчасти удовлетворив любопытство Светланы (об исчезнувшем покойнике), мы пошли на трассу. Там Сашка, пообещав делиться информацией по Балабину, посадил на попутку до райцентра. И вскоре я шагал по родным улицам домой - группа из Черемушек еще не вернулась, и дежурный отпустил отдыхать.
На следующий день, в четверг, я с утра отчитался Борисычу, но тот, усталый и невыспавшийся, только что приехавший из Черемушек, а разбой по горячим следам раскрыть не удалось, слушал невнимательно.
- Да, да, Кость, молодец, - Борисыч утомленно кивал мне, но видно было, что единственное, что сейчас ему нужно, так это доползти до кровати и спать сутки напролет. - Работай дальше, надо будет чего, говори.
Дело, таким образом (а точнее, пока что материал, так как дело еще не возбуждалось), отдали мне полностью, как я и ожидал. Кому же еще как не практиканту возиться с такой ерундой? Но я был не в обиде, - если честно, история даже заинтересовала. В том числе с чисто юридической стороны: если вдруг всё-таки выяснится, что покойника украли, то по какой статье привлекать похитителей? Человек уже умер, значит, о похищении или там незаконном лишении свободы речи быть не может. Имуществом, могущим принадлежать кому-либо, тело умершего также не является, - отпадают, следовательно, все виды преступлений против собственности. Оставалась только статья о надругательстве над телами умерших, но если, предположим, украла его Кулакова с той же целью захоронения, но только в Синеярске, можно ли говорить о надругательстве? Или опять 'хулиганка'? Как шутят иногда следователи, если не знаешь, по какой статье возбуждать дело, возбуждай по хулиганству - не промахнешься: 'резиновые' формулировки этой статьи позволяли подвести под нее почти любое правонарушение.
Получив разрешение Борисыча действовать, я сразу отправился в библиотеку, что располагалась в ДК, но встретиться с Кулаковой не удалось. Как чрезвычайно вежливым и официальным тоном сообщила заведующая, крашеная, бальзаковского возраста особа со строгим лицом, 'Вера Михайловна взяла на неделю отпуск за свой счет, по семейным обстоятельствам'. Пришлось ограничиться адресом: Лесная, 4 ('почти сразу за АЗС, - пояснила заведующая. - Она там с лета живет, у знакомых своих каких-то снимает').
Лесная, 4, оказалась небольшим деревянным домиком, скорее даже утепленной летней кухней, с таким же небольшим двором. Через дом Синеярск заканчивался и начиналась редкая лесополоса, постепенно сходившая на нет, - дальше тянулась степь.
Кулакова была дома: на мой вежливый стук в окно в дверях появилась худенькая, чуть сутулившаяся женщина, повязанная черным платком, с слегка припухшими веками.
Кулакова визиту не удивилась, но объяснения ее ничего нового не дали. Да, жили вместе, и в Желудевку к Балабиным ездила, просила отдать умершего, но получила отказ, больше ничего не знает. Позавчера и вчера, все дни, провела у себя, ни к кому не ходила, лежала дома - подскочило давление, но к врачам не обращалась. Отвечала она коротко, односложно, часто шмыгая носом, беспрестанно поднося платок к глазам, и на разговор была настроена не очень, что, впрочем, наверно, объяснимо. В остальном впечатления человека, способного на неадекватный поступок, не производила - обычная сорокалетняя женщина, только что потерявшая близкого.
- А в Желудевку вы что, вчера не собирались? - уже на выходе, как бы между прочим спросил я. - На похороны?
Кулакова удивленно подняла голову, - казалось, просохли даже глаза.
- А что, разве хоронили?
Я хмыкнул.
- А откуда знаете, что не хоронили?
Прием с моей стороны, признаюсь, конечно, был дешевый и цели явно не достиг. Кулакова усмехнулась.
- Да уж оба села, наверно, знают, - она пожала плечами. - У меня сестра троюродная в Желудевке живет, звонила вчера.
Я чуть вздохнул. Трудно всё-таки работать на селе: все всем родственники, друзья, сослуживцы, одноклассники, знакомые - разве тут что скроешь? Извинившись за беспокойство, а Кулаковой было явно не до чьих-либо визитов, я распрощался и вышел на улицу. Ощутимых результатов встреча с главной, как думалось, подозреваемой не дала. Конечно, алиби у нее нет: жила теперь одна и в предполагаемую ночь похищения, с третьего на четвертое октября, могла, как выяснилось, находиться где угодно. Впрочем, если она организатор, то и железное алиби ничего не дает, - организатору ведь необязательно быть на месте преступления.
Дело в другом: да, опыта у меня почти никакого, но хоть убейте не мог я поверить, что эта женщина с заплаканными глазами способна на такой, мягко говоря, странный шаг - похитить или организовать похищение покойника. И зачем? Хоть и говорят, что любой человек, в том числе самый здравомыслящий, способен хотя бы раз в жизни совершить безрассудный, бессмысленный, ничем не мотивированный поступок, но, как казалось мне, это не тот случай.
В общем, яснее ничего не стало, и, не зная, что предпринять, я решил-таки, памятуя о Сашкиной версии, сходить в больницу - опросить медиков. А что оставалось? Не обыск же у Кулаковой устраивать! ("Предлагаю добровольно выдать труп... А что у вас в холодильнике?")
Вначале я пошел к лечащему врачу Балабина - к Дягтереву, что выдал справку о смерти. Кабинет терапевта располагался на втором этаже поликлиники, и прием был в самом разгаре. Я с тоской оглядел суровые, непреклонные лица бабуль и дедуль, стоявших и сидевших в очереди. И понял, что эти костьми лягут за свой номер, но 'врага', коим был любой посягающий на 'священную' очередность, не пропустят. А 'волшебной' красной корочки я еще не имел - практикантам не положено, попробуй докажи, что из райотдела.
Я постоял так минут десять и, набравшись наглости, юркнул в дверь, как только она приоткрылась. При этом чуть не сбил старушку, что выходила оттуда, застегиваясь на ходу, но медлить было нельзя. И, уже не обращая внимания на возмущенный гул, что поднялся за спиной, торопливо представился пожилому грузному мужчине в белом халате. Он удивленно глянул поверх очков и пожал плечами.
- Ну, если из райотдела, присаживайтесь. Надеюсь, это ненадолго, а то у меня прием, - и ласково кивнул сидевшей напротив молоденькой, весьма симпатичной медсестре. - Леночка, выйди, пожалуйста, попроси без вызова пока не заходить.
Леночка процокала к дверям, обдав волной дешевой парфюмерии. Дягтерев проводил ее взглядом и чуть вздохнул.
- Ну, выкладывайте, что у вас там?
Честно говоря, я не знал, как и с чего начать. Походив вокруг да около, кое-что уточнив, - с сердцем, например, проблемы у Балабина начались давно, и до инфаркта были в прошлом году почти предынфарктные состояния, - я наконец решился-таки спросить:
- Валерий Алексеевич, а вы вот уверены... - и я чуть запнулся, - что Балабин умер? - и торопливо пояснил при виде удивленно поползших верх бровей: - В смысле, не могло здесь быть какой-нибудь... невероятной ошибки? Ну там летаргии, клинической смерти, я не знаю, - и беспомощно развел руками. - Вскрытия ведь не было...
Дягтерев секунд на пять уставился на меня не отрываясь, а затем откинулся на спинку и добродушно, но оглушительно расхохотался.
- Ох, молодой человек, повеселили меня, ох повеселили! - он снял очки и, смахнув выступившие от смеха слезы, протер стекла. - Неужто из-за следа кто-то вообразил, что это сам Петр Николаевич сбежал с собственных похорон?
Тут уж уставился я.
- Следа?!
- Ну да, - уже успокоившись, он надел очки и взирал на меня почти серьезно, хотя кончики губ продолжали улыбаться. - Вы что ж, думаете, это бог весть какая тайна? Бросьте, это же деревня! А про след, что вы у соседей нашли, уже вся Желудевка и пол-Синеярска знает. Мне, например, Наталья Андреевна рассказала, я им звонил вечером, хотел, как дела узнать, мы с ней давние друзья, Но, право, не думал, что вы так истолкуете находку. Бабушкам на лавочке, конечно, простительно поохать о воскресающих покойниках, но вы ведь, вижу, образованный человек, институт, наверно, заканчиваете. Как можно такую ерунду всерьез воспринимать? Я не знаю, что случилось у Балабиных, похитили его, украли, хотя не понимаю, кому это может быть нужно. Но, как медик, - он сделал ударение на 'медик', тон его стал подчеркнуто официальным, - могу однозначно заявить: второго октября Балабин умер, скончался, перешел в мир иной, называйте это как хотите. Факт биологической смерти, по существу, констатирован Орловым Александром Ивановичем, врачом 'скорой', в тот день он дежурил, очень, кстати, опытный специалист. И я Балабина осматривал в морге, с патологоанатомом нашим. О летаргиях, конечно, спорить не буду, в науке они описаны, но к Балабину это никакого отношения не имеет. Я уже сказал, сердце у него в последние годы было никудышное, хоть и выглядел здоровячком. А в диагнозе уверен: острый инфаркт. Поверьте, молодой человек, в медицине я уже не первый год, и даже не первый десяток, болезней и смертей насмотрелся не дай бог кому еще столько. И могу вас заверить, что мертвого от живого отличу с закрытыми глазами. И даже без вскрытия! - он вновь затрясся от смеха. - Не обижайтесь только, но вскрытие, вообще-то, проводится не для того, чтобы смерть установить, а в целях диагностики.
Я сидел слегка пристыженный, сконфуженный, чувствуя себя последним идиотом. И мысленно проклинал на все лады Сашку с его дурацкими идеями, зарекаясь впредь слушать его фантазии. Но тем не менее решил не сдаваться и выяснить всё до конца.
- А почему не было вскрытия? Разве в таких случаях не положено?
Дягтерев усмехнулся и пожал плечами.
- Ну, как вам сказать, - голос его звучал уже не так уверенно, - если есть заявление родственников и нет подозрений на насильственную смерть, то с разрешения главврача можно выдавать и без вскрытия. С Балабиным так и получилось. Признаков насилия не было, это, кстати, вашим же коллегой удостоверено, если не ошибаюсь, участковым Рейном. По крайней мере, подпись в сопроводительных бумагах стояла его. Да и я сам в морге тело осматривал - всё там нормально, без криминала. Заявление от родственников поступило, в причине смерти у меня сомнений нет - инфаркт. Он же у меня лечился все эти годы, наблюдался, обследовался, сердечко его я хорошо знаю. Да и в вызове 'скорой' приступ сердечный указан. А потом, главврач сам 'добро' дал - какие тут еще могут быть вопросы? Всё по закону, как положено, не беспокойтесь.
От Дягтерева я вышел, конечно, раздосадованный, сам, правда, не зная, на кого больше - на себя ли, Сашку, на Дягтерева ли. А Дягтерев, если честно, меня, конечно, задел (естественно, без умысла), заставив почувствовать, кем я и был в этих вопросах, - дилетантом. И на кой черт надо было ляпать про эти летаргии, если, кроме дешевых газетных 'уток', я об этом ничего не знаю? На Сашку я, конечно, тоже злился, но понимал, что не прав, - у меня ведь своя голова, и он только советовал проверить эту версию и ничего больше.
Тем не менее, может быть, из чистого упрямства, а иногда я бываю упрям, я решил проверить медиков до конца, чтобы не возвращаться больше к вопросу. Поэтому, выйдя из поликлиники, я пошел в отделение 'скорой', - оно располагалось также на территории райбольницы в небольшом одноэтажном здании. Однако Орлова, что дежурил второго октября, я, к сожалению, не застал - сегодня он отдыхал. Но переговорить с ним удалось - по телефону, - диспетчер 'скорой' соединил.
С Орловым, памятуя, как высмеял меня Дягтерев, я был осторожней и постарался выяснить всё как бы между прочим, не заостряя внимания на сомнениях в смерти Балабина. Но и у Орлова таких сомнений не возникало, и рассказывал он всё весьма уверенно. Второго октября, около одиннадцати утра, он, возглавляя бригаду 'скорой', прибыл по вызову 'сердечный приступ' в Желудевскую среднюю школу, однако было уже поздно - Балабин скончался до их приезда. Осмотрев тело, ему не оставалось ничего, как только констатировать смерть, предположительно от инфаркта миокарда, так как и прежде знал о болезни Балабина, не раз выезжав к нему в связи с сердечными болями. Его же смена, кстати, и госпитализировала Балабина этой весной с первым инфарктом. В причине смерти Орлов не сомневался, о чем и сообщил участковому Рейну, - тот осмотрел труп на признаки насильственной смерти. Затем покойника отвезли в морг.
В общем, в главном объяснения Орлова с дягтеревскими совпадали: факт смерти бесспорен. Что я мог возразить двум специалистам, съевшим собаку в своем деле? Ведь след этот чертов, хоть, наверно, и от балабинского ботинка, но оставить его мог кто угодно. Ботинки вообще могли отдельно украсть, еще до и независимо от исчезновения трупа.
В пятницу балабинским делом заняться не удалось - весь день набирал Борисычу обвинительное заключение по многоэпизодному хищению, - но в понедельник всё разрешилось почти само собой. Началось с того, что с утра ко мне в кабинет, а свой кабинет из-за недокомплекта штатов у меня был, ввалился Сашка, прибывший на еженедельную планерку.
- Привет, Кость! Держись крепче за стул, ты ахнешь, - его светло-серые, немного детские глаза светились торжеством. - Ты вот смеялся надо мной - сказки, сказки! А теперь почитай, - и он хлопнул на стол протокол допроса, заполненный ровным, убористым почерком, и, не глядя, плюхнулся на стул. - Балабина-то живым видели!
И, довольный эффектом, рассмеялся.
- Челюсть, Кость, придержи, она еще пригодится, - и, не дав даже вчитаться, аккуратно вырвал у меня протокол и убрал в папку. - Я тебе лучше сам всё расскажу, так быстрее будет. Вчера Светка моя заявляет: вы вот покойника ищете, а Балабин по Синеярску разгуливает. Я на нее уставился так, она и рассказала: его, говорит, вчера, то есть в субботу значит, Мартынов в Синеярске видел. Ну, Мартынов, ты его вряд ли знаешь, он постарше нас будет. Бракуша один местный, рыбкой, икрой промышляет, по мелочи больше, пару раз штрафовался, испугом легким отделывался. Я, значит, сразу к нему, - он подтвердил. Ехал, говорит, вчера вечером с города, заехал в Синеярск заправиться, около шести было где-то, но светло еще. Заправился и отъезжать уже начал, и видит, мужик какой-то идет. Проехал, говорит, а сам оглянулся, знакомое что-то показалось. А мужик тот оборачивается тоже, посмотрел на него так внимательно и кивнул, мол здорово. Мартынов его тут и узнал: о, Петр Николаевич, думает, чего-то здесь гуляет. Кивнул в ответ, проехал, и только потом дошло, что тот уже вроде бы как с неделю помер. Мартын, говорит, чуть в столб не въехал, когда понял. Оглянулся, а того уж нет, то ли свернул куда, то ли вообще причудилось, но сам клянется, божится, что трезв был как стеклышко, да и за рулем всё-таки. А что это Петр Николаевич был, разглядел хорошо, его-то он хорошо знает, он у них классным в школе был. Ты, конечно, опять скажешь: глюки какие-нибудь, приснилось, но, Кость, я Мартына уже знаю немного, врать без дела он не будет, не тот человек, поверь. И с головой у него вроде всё в порядке, не алкаш какой-нибудь, чертей зеленых не гоняет. Он, скорее, из деловых, галлюцинаций, говорит, тоже никогда не было. Да и потом...
- Стоп, Сань, стоп! - я помотал головой и закусил губу, одно совпадение мне показалось интересным. - Где, ты говоришь, он его видел?
- У заправки, - Сашка пожал плечами, АЗС в Синеярске одна, - на Лесной, - и, увидев мое выражение, забеспокоился. - Чего-то не так?
У меня, наверно, был странный взгляд. Я тихо покачал головой.
- А знаешь, кто живет на Лесной? Кулакова Вера Михайловна.
- Кулакова?!
- Да, пассия, та самая. Лесная, 4, сразу за заправкой, первый же дом. Я у нее в четверг был.
Сашка вскочил и заходил по кабинету.
- Если бы не это, скажем так, занятное совпадение, - и я усмехнулся, наблюдая за Сашкой, - я бы эту чушь даже слушать не стал, а сейчас уж и не знаю. Медики, кстати, в один голос клянутся, что Балабин был мертв, по крайней мере второго октября точно.
Сашка резко остановился и посмотрел на меня.
- Давай, Кость, к Кулаковой, а?
- И что же мы у ней делать будем? - спросил я, когда вышли из райотдела и пешком пошли на Лесную. - В засаде сидеть?
- Обыщем всё, чую, там он где-то, а то меня Балабины уже заколебали - когда найдем, когда найдем? Похоронить им всё не терпится!
- А санкция? - я остановился. - Да и дела-то не возбуждали!
- Я же не говорю, что официально, - он отмахнулся. - Зайдем, пройдемся, осмотримся, скажем, уточнить кое-что надо, придумаем чего-нибудь. Она же не откажет. А когда в доме еще человек есть, всегда вычислить можно. Не дрейфь, не в первой так.
Я с некоторым удивлением взирал на Сашку - обычно неторопливый и флегматичный, он выглядел сейчас совсем другим: движения размашистые, решительные, взгляд - быстрый, острый, цепкий, слова - отрывисты и резки. И напоминал чем-то охотничью собаку, что вышла на след. Таким я Сашку прежде не видел.
Когда подошли к двору Кулаковой, Сашка замедлил шаг.
- Да, не хоромы, - он критичным взглядом окинул домик. - Чердаков, погребов здесь точно не будет, уже легче, - и подтолкнул меня. - Давай ты вперед, ты уже вроде ее как бы знаешь.
Но, к нашему разочарованию, на дверях висел замок. Сашка заглянул в ближайшее окно, но окна были занавешены.
- М-да, - он подергал щеколду, на которой висел замок, и, склонившись, изучил крепления, - в принципе такую фигню выдернуть минутное дело...
- Ну тебя! - со смехом отшатнулся я от него. - А потом в историю какую-нибудь загреметь! Не-е, пошли отсюда, зря только тащились. На работе, наверно.
- Кость, не гони лошадей! - Сашка внимательно оглядел пустой двор, почти без построек, обычных грядок, насаждений, и, присев на корточки, пощупал землю. - Если он здесь был, то мог и наследить, земля хорошая, влажная. Постой пока здесь, только не топчись.
Я еще раз поразился Сашкиному чутью и интуиции, а это могла быть только интуиция. Он, осторожно ступая, тщательно, шаг за шагом, осмотрел полосу земли под окнами и у последнего остановился как вкопанный. А затем молча поманил и с тихим, но нескрываемым торжеством кивнул.
- Узнаешь?
Узнал след я сразу: тот же самый плоский каблук и поперечные полосы.
- И размер вроде сорок второй, даже на глаз вижу, - Сашка достал из папки линейку, замерил след и, сверив по блокноту, закивал. - Да, точно, тот же самый.
- Ну ты, Сань, следопыт! - я восхищенно покрутил головой. - И собак никаких не надо!
Сашка, довольный, усмехнулся.
- Фирма веников не вяжет...
- Только я чего-то не пойму, - я оглянулся по сторонам, под ноги, - опять, что ли, один? Он что, с неба, что ли, падает?
След, действительно, был один: ни вокруг, ни рядом - никаких следов, кроме наших.
- Или он один специально оставляет, а остальные затирает? - я шарил взглядом по двору, стараясь найти разгадку, но Сашка думал уже о чем-то другом.
Он еще раз внимательно осмотрел след, а затем и окно.
- Я вот думаю, что он под окнами делал? - Сашка, теребя линейку, задумчиво рассматривал раму. - Подглядывал? Стучался? Могли здесь пальчики его остаться, а?
Но в криминалистике я не спец и определить наличие отпечатков не мог, но зато сам след я замерил и зарисовал не менее тщательно, чем первый. По-хорошему, конечно, надо было составлять протокол и вызывать понятых, так как провели, по сути, осмотр, но это можно сделать и позже, задними числами (когда под рукой нет понятых - так обычно и делали. Почти у каждого следователя имелась пара-тройка 'штатных' понятых, хороших знакомых, друзей, готовых по дружбе и доверию не глядя подмахнуть любую бумажку. И зачастую обнаруживалось, как 'кочуют' из одного дела в другое одни и те же фамилии, одни и те же адреса. А если не хватало и их, поднимали трубку дежурной части и просили доставить из 'обезьянника' парочку 'мелких', нарушителей по административным делам, - хулиганов, бродяг. Эти тоже, как правило, не отказывались).
Пока я рисовал, Сашка осторожно обошел двор, но ничего больше не нашел.
- А Дегтярев, говоришь, клялся-божился, что Балабин умер?
- Ну да, - аккуратно проставляя на схеме размеры, я пересказал разговор. - Говорит, с закрытыми глазами живого от мертвого отличу, без всякого вскрытия. И высмеял, что в чушь всякую верю. Это, говорит, бабушкам на скамейке простительно, но не людям с образованием.
- Блин, поймаю Балабина, специально отведу в поликлинику и носом Дягтерева ткну! - глаза Сашки запальчиво сверкнули. - Пусть попробует отличить от живого! - и он вдруг рассмеялся. - Слушай, а ведь Балабину круто повезло, что вскрытия не было! Представляешь? Прямо по анекдоту: 'вскрытие показало, что причиной смерти стало вскрытие...' Они ведь, говорят, сразу от горла до паха рассекают, чтоб не возиться долго. Кстати, - и Сашка посерьезнел, - я вот покопался на выходных в инструкциях, положениях о вскрытии, ну, чтоб самому знать, потому что не в первый раз сталкиваюсь. Так вот, лапшу тебе, думаю, вешал Дягтерев. Должны были они Балабина вскрывать, скончался-то он скоропостижно, быстро и сразу. До этого нормальный ходил, и не старый такой уж, даже вон жениться заново собирался. Таких иногда сразу на СМЭ отправляют, - кто знает, может, его отравили? Инфаркт по лицу, наверно, ведь не определишь, это же сердце надо вскрывать. А что до этого приступы были, ничего не доказывает: если у меня инфаркт раз случится, я что, не могу от чего-нибудь другого помереть? Прохиндей этот твой Дягтерев! Скорее всего, решил по дружбе Балабиной помочь. Они же, как слышал, друзья молодости. Наверно, волочился когда-нибудь за ней, пока Балабин не появился, вот, верно, и снюхались. Балабина-то, помнишь, зять ее рассказывал, торопилась всё до Кулаковой успеть, а главврачу нашему бутылку коньяка хорошего занеси и хоть весь морг выноси - разрешит. Ты же знаешь, как у нас всё это делается, это же деревня, колхоз непуганый! Вон в августе мужик один с района в хирургии нашей почти сразу после операции скончался, и что? Отдали родственникам без вскрытия, чтоб быстрей похоронили, а не то, не дай бог, выяснится, что ему чего-нибудь не того вырезали. Все вон кричат: а, менты, менты, мафия в погонах! Какая мы, к черту, мафия! Вот врачи, ну, еще там судьи, прокуроры - это вот мафия: попробуй кого-нибудь привлечь! На нас же любая собака нажаловаться может, бегай потом, доказывай, что ты не верблюд. А алкаша какого-нибудь утихомиривать будешь, мало что сам по башке получишь, так еще 'под статью' подведут - за 'превышение' или 'злоупотребление'. А с медиков как с гуся вода - потому что решать, правильно или неправильно лечили, будут такие же медики. И друг друга они всегда покроют, потому что знают: завтра сам там же может оказаться. Рука руку моет.
Закончив со следом, мы вышли на улицу, решая, как быть дальше. Сошлись, что в первую очередь надо бы разыскать Кулакову и попробовать осмотреть дом.
- Пошли на работу ей позвоним откуда-нибудь, - предложил Сашка и направился к соседнему дому узнать, у кого ближайший телефон, но нам повезло: у них и был ближайший.
Покосившись на Сашкину форму, хозяйка, полная женщина лет сорока пяти, впустила нас позвонить. С Кулаковой, однако, переговорить не удалось: как вежливо ответили с того конца провода, на работе Вера Михайловна сегодня не появлялась и не звонила, хотя и должна была выйти; что с ней - неизвестно.
- Так вам Вера нужна? - спросила хозяйка. - Она в больнице.
- В больнице?
- Да, в субботу чего-то ей поплохело. Прибежала, бледная вся какая-то, колотит всю, говорит, давление подскочило. Попросила 'скорую' вызвать. Я и вызвала. Те приехали, осмотрели и забрали. Попросила только сходить дом закрыть, а то, говорит, открыто всё настежь.
- А когда это было, точнее не можете вспомнить? - Сашка напрягся и подался вперед. - Во сколько?
- Да к вечеру уже дело шло, - она пожала плечами, - в часу шестом где-то.
- Так! - и Сашка посмотрел на меня. - Видишь, совпадает!
Да, время приблизительно совпадало, - я помнил показания Мартынова. Сашка вскочил и прошелся по комнате.
- Вот что, Кость, - он поднял голову, - давай вначале в отдел зайдем, зарплату получу, а оттуда сразу в больницу. Может, подбросит кто-нибудь. Но Кулакову нам сегодня по любому надо увидеть!
Так и сделали. Поблагодарив соседку Кулаковой, мы отправились в райотдел, где нас ожидали еще более удивительные новости. Поднявшись на второй этаж, в бухгалтерию, мы столкнулись в коридоре с Борисычем, - тот торопился к начальнику.
- О, Кость, ты где бегаешь? - Борисыч на ходу поздоровался со мной, с Сашкой. - Зайди ко мне, я подойду сейчас. Балабин нашелся!
Мы остановились как вкопанные. Надо было видеть, как разочарованно вытянулось Сашкино лицо, - ведь он так хотел самолично разыскать его! Но с меня, если честно, - как гора с плеч. Вроде бы как я отвечал за дело и не скажу, что верил в успех.
- Балабина дочь звонила, - торопливо пояснил Борисыч, - зашли в зал сегодня, а он там лежит.
- Где? - в один голос воскликнули мы.
- В гробу, - Борисыч удивленно воззрился на нас. - Где еще покойнику место?
И, уже не обращая внимания на наши отвисшие челюсти, побежал в приемную. Для Сашки это, конечно, был удар, но не в меньшей степени поразился и я. Всё-таки за сегодняшнее утро, особенно после объяснений Мартынова, найденного следа и внезапной болезни Кулаковой, причем хорошо согласовывающихся, я как-то незаметно уверился, что Балабин жив, но по непонятным причинам где-то скрывается. Забыв о зарплате, Сашка последовал за мной. Скоро вернулся и Борисыч.
- В общем, так, Кость, - с хода начал он, - берешь машину, начальник в курсе, Сашку вот заодно возьми, туда, наверно, всё равно едет. Заезжаете по пути в морг, хватаете первого попавшегося потрошителя, там дадут, уже согласовано, и дуете в Желудевку, к Балабиным. Там делаете осмотр по полной программе, подробный, Черевченко тебе дадим, отщелкаете всё. Трупы когда-нибудь осматривал? Нет? Ничего страшного, сам не изобретай только ничего, медик поможет, под его диктовку запишешь всё, а тело потом сразу в морг. С прокурором, главврачом я договорился, сделаем всё тихо-мирно: заявления не было, жалоб, прокурор пообещал, не будет, на СМЭ поэтому ничего направлять не будем. Это же время займет, да и морока лишняя, - отправим на обычное вскрытие. И если всё там нормально, без криминала, отдаем родным и концы в землю! - он махнул рукой. - Надоело просто ерундой всякой заниматься! Тут с разбоем этим никак не разгребемся, из УВД уже звонили, генерал, говорят, на личный контроль поставил, а тут бегай, покойников ищи! В общем, задача ясна? Тогда вперед!
Задачу была ясна, а Сашка, конечно, увязался со мной (правда, и в бухгалтерию успел забежать за зарплатой). Потом заскочили по пути в морг и забрали оттуда 'потрошителя', как называл Борисыч патологоанатомов. "Потрошитель" оказался на удивление веселым и жизнерадостным дядькой и пробалагурил всю дорогу. Вскоре мы въехали на тихие желудевские улочки, серые от непросыхающей грязи.
У калитки Балабиных нас встречала только Ирина с заплаканными глазами. Из летней кухни слышались чьи-то то ли всхлипывания, то ли кашель, но никто оттуда не вышел.
- Там он, дома, в зале лежит, - глухим голосом буркнула Ирина, избегая почему-то прямого взгляда. - Проходите.
Но сама остановилась, не доходя порога.
- А вы? - я вопросительно взглянул. - Хозяева должны присутствовать при осмотре, мало ли чего.
- Не пойду я туда! - отскочила она как ошпаренная и, отвернувшись, зашмыгала носом. - Земля у него на ботинках свежая, и... и улыбается.
Мы недоуменно переглянулись. Но тут из кухни торопливо, в шлепанцах на босу ногу, выскочил Павел.
- Я покажу всё, побуду с вами, не беспокойтесь, - и, приобняв жену, подтолкнул ее к кухне. - Иди с мамой побудь пока, я провожу их.
Если какие-либо сомнения в смерти Балабина до этого и были, то они сразу развеялись, как только вошли в дом, даже еще не увидев покойника: в воздухе стоял сильный трупный запах. Даже патологоанатом в первый момент закашлялся, и осматривать помещение пришлось, зажав нос, время от времени выскакивая во двор отдышаться.
- В зал проходите, - сопровождавший нас Павел морщился, но не показывал виду, - там он, в гробу.
Увидев покойника, я вздрогнул и понял, о чем говорила Ирина. Лежал он правильно и ровно, но гримаса, что застыла на лице и обнажила неровные потемневшие зубы, действительно, чем-то напоминала улыбку. И производила весьма неприятное впечатление, по крайней мере неподготовленного человека могла и напугать. У медика, конечно, сразу нашлось готовое объяснение, мол посмертное расслабление лицевых мышц и тому подобное, но, насколько я понял, у медиков всегда на всё есть ответ. Сашка же молча кивнул на ботинки покойного, с плоским каблуком и поперечными полосками, на подошвах которых комками налипла явно свежая грязь, еще даже влажная.
- Вот, - негромко вздохнул Павел, - сегодня Ирка зашла из серванта сервис взять, а он тут лежит. Гроб мы не убирали, надеялись, что найдут скоро, дверь только прикрывали, но как он сюда попал, ума не приложу. Спали все дома, дверь на ночь входную закрывали, никто ничего ночью не слышал, окна целые.
И он беспомощно развел руками. Сашка тем временем, невзирая на запах, осмотрел обувь покойного и аккуратно счистил землю с подошв в конверт.
- Ботинки изъять надо, - вручив конверт, шепнул он мне на ухо. - Или Черевченко скажи, чтоб слепок сделал.
Черевченко ходил вокруг с фотоаппаратом, но, услышав последнюю фразу, нетерпеливо отмахнулся - потом, потом! А медик натянул резиновые перчатки и жизнерадостно улыбнулся мне, словно приступая к праздничному пиршеству.