...Всё, в общем-то, произошло случайно - в пустом вагоне, под перестук колес, а за окном проносились редкие в ночи огни.
Они возвращались из увольнения - сержант по прозвищу Муха, вальяжный увалень, совсем разъевшийся к концу службы, с нагловато-нахальным взглядом, и долговязый, нескладный новобранец из его взвода, прозванный за рост и угловатость Рашпилем, - оба срочники.
Честно говоря, они, вообще-то, должны были быть уже в части - увольнительную им дали до 21.00., но вначале они слегка засиделись "за стопкой чая" у тетки Рашпиля, к которой ездили ужинать, а потом Муху, слывшего прожженным бабником, потянуло, что называется, кого-нибудь "снять". Но 'снять' не удалось, только время потеряли, и до военгородка пришлось добираться последней электричкой.
Но Муха лишь покровительственно похлопывал приунывшего Рашпиля по плечу: 'Ничего, не дрейфь, душара. Сегодня замполит наш по части дежурит, зёма мой. Он меня не сдаст, у нас с ним всё схвачено.' Что не было пустым бахвальством - с офицерами Муха ладить умел. Поэтому он и не беспокоился, - вальяжно, с вызывающей небрежностью развалившись на сиденье, он равнодушно смотрел за стекло, рассеянно ковыряя спичинкой в зубах, и время от времени сплевывал прямо на пол. Рашпиль же, -тот сидел напротив с пакетом на коленях, - всё ерзал и пытался преисполниться той же уверенностью, что маской застыла на холеном лице сержанта, но у него это получалось плохо, - может, прослужил еще слишком мало, а может, просто мешал пакет. И всё ему мерещилось, как входят в вагон люди в форме со знаками комендатуры на груди: 'Ваши увольнительные, молодые люди. А который, позвольте, сейчас час?' И их испуганно-путанные оправдания, а затем 'губа' - круглые сутки впроголодь и строевая до одурения. И он чуть дернулся, когда увидел сквозь мутное стекло в тамбур, как распахнулась дверь из соседнего вагона, но в следующее мгновение облегченно вздохнул - тревога была ложной.
- К нам пополнение.
Муха лениво обернулся.
- Какое пополнение?
Но увидев, какое, сразу оживился, - глаза его масляно заблестели, и он осклабился.
- Ну вот, на ловца и зверь бежит.
Это была молодая темноволосая женщина, хотя по фигуре, худенькой и тонкой, им вначале показалась чуть ли не девчонкой. Странно пошатываясь и судорожно хватаясь за поручни, хотя состав шел неспешно и плавно и вагон почти не качало, она брела по проходу с потерянным, можно сказать, даже диким взглядом, с растрепанными волосами, лихорадочным румянцем на щеках и жалкой, словно застывшей улыбкой на губах. Ее странный вид не ускользнул от цепкого, ощупывающе-оценивающего взгляда Мухи. 'Пьяная', - решил он и подмигнул почему-то побледневшему Рашпилю.
- Не дрейфь, пацан, будет и нам сметана. Учись.
И, лихо заломив козырек и одернув камуфляж, он встал, перегородив проход. Рашпиль зачем-то отодвинулся и чуть испуганно глядел на сержанта. Тот стоял с тем скучающим, нагловато-нахальным и равнодушным видом, что вырабатывается у многих солдат к концу службы, к 'дембелю', становясь нормой и привычкой, с небрежно расстегнутым воротом, что называется 'грудь нараспашку', и расслабленным, болтающимся на животе ремнем. И когда женщина, опустив голову, попыталась пройти, он просто положил руку на спинку сиденья - спокойно, нагло, поперек прохода.
- Куда торопишься так, красавица? - и на лице его заиграла двусмысленная ухмылка. - Может, присядешь?
Женщина подняла голову, - Рашпиль вздрогнул: взгляд ее покрасневших, лихорадочно блестевших глаз был, действительно, немного дикий, а губы кривила непонятная то ли улыбка, то ли гримаса, но вином от нее не пахло.
- Пусти, - глухим, хрипловатым голосом сказала она и попыталась оторвать руку сержанта от поручня, но Муху было не так-то легко сбить с намеченной цели. Он схватил ее за талию и чуть прижал к себе.
- Не сердись, красавица, посиди с нами.
- Пусти, скотина! - рванулась она из его рук, захрипев с внезапно прорвавшейся яростью, яростно засверкав глазами. - Пусти, кому сказано!
И такая ненависть зазвучала в голосе, в судорожно впившихся в его руку ногтях, что Муха, чуть удивленный силой сопротивления, отпустил ее, не давая, однако, и прохода.
- Чего ты шумишь? - он потер исцарапанную руку, пытаясь скрыть досаду. - Никто тебя трогать не собирается, посиди просто, если не торопишься. Солдат девчонку не обидит, верно, Рашпиль?
Рашпиль испуганно кивнул, сглотнув ком в горле, и совсем отодвинулся к окну, то ли уступая место, то ли просто решив держаться подальше. К удивлению, женщина села, а точнее, плюхнулась не глядя, застыв сразу в оцепенении.
- О, это другое дело, - повеселевший Муха уселся напротив и придвинулся поближе, почти касаясь ее коленок, затянутых в тонкие черные колготки. - Как зовут-то хоть, красивая?
Но она словно не слышала, - откинув голову, безжизненно уронив руки на сиденье, она тяжело и прерывисто дышала, чуть приоткрыв обветренные губы, лицо ее и шею покрывали пунцовые пятна. 'Не-е, не пьяная, - переменил мнение удивленный Муха, вглядываясь в нее, - скорее, больная какая-то или обкуренная'.
- Аллё-ё-о! - и он потряс ее за коленку. - Ты как, нормально?
Та очнулась и посмотрела на него мутноватым взглядом, а затем медленно провела рукой по лбу, словно отирая пот, хотя лоб был сухой, и пожевала губами.
- Курить есть?
Муха щелкнул пальцами.
- Рашпиль, сигареты!
Тот торопливо порылся в пакете, нагруженном продуктами, табаком и выпивкой, и робко протянул женщине пачку.
- Э-э, балда! - Муха сплюнул и забрал пачку. - Всему вас, молодых, учить надо, - он уверенно и ловко распечатал ее, услужливо протянул женщине сигарету и предупредительно щелкнул невесть откуда появившейся зажигалкой. - Извольте!
Женщина молча кивнула сержанту и торопливо и жадно затянулась, роняя пепел на юбку, но этого не замечая, - пальцы ее чуть подрагивали. Рашпиль сидел красный как рак.
- Учись, паря, пока учат, - искоса поглядывая на женщину, хотя обращался вроде бы к Рашпилю, Муха убрал зажигалку в карман. - За девушкой ухаживать надо, а ты - нате, возьмите! Никакой этики! Эх ты, дерёвня!
'Этика' - было любимое ругательство их ротного. И Муха слегка презрительно, хотя и снисходительно похлопал Рашпиля по плечу, а тот и вправду был сельский, как, впрочем, и сам Муха. Но женщина не обращала на них внимания, - она лишь с той же жадностью курила и, откинув голову, разметав волосы, блуждала затуманившимся взглядом по потолку.
Ее можно было назвать даже красивой - той красотой женщины под тридцать, еще молодой, но уже слегка потрепанной жизнью, красотой ранней осени, еще цветущей, но в предчувствии увядания. Под запавшими глазами темнели круги, но черты лица отличались правильностью, хоть и, казалось, искажены непонятным внутренним напряжением-оцепенением. Но Мухе она нравилась, а когда он опускал глаза ниже, чувствовал, как растет в нем томительное, непреодолимое желание.
Выбросив, а точнее, вяло выронив окурок, женщина подняла голову и хрипло, с равнодушием и одновременно с безразличной надеждой в голосе спросила:
- А выпить найдется?
Муха, словно ждавший чего-то подобного, внутренне заликовал, но не подал и вида, - он только щелкнул пальцами.
- Рашпиль, достань! И закусь сразу.
И Рашпиль достал - бутылку водки, граненый стакан. Зашуршали свертки - по вагону поплыл запах копченой колбасы и сала с чесноком.
- Только извиняйте, сударыня, стаканьев у нас лишних нема, - откупорив бутылку, Муха протер платком единственный стакан. - Платочек чистенький, не беспокойтесь. Будем по очереди пить, если не побрезгуете.
Она вяло усмехнулась и махнула.
- Пофиг, - и забрала стакан. - Наливай.
Руки у нее были красивые - тонкие, точеные запястья, такие же тонкие бледные пальцы с аккуратно обработанными, ухоженными ноготками. Заглядевшийся Муха, а тот вопреки своему сугубо физиологическому подходу знал толк и в таких деталях женской красоты, чуть не перелил за край.
- О, пардон! Давайте отолью.
Но она отвела его руку.
- Не надо.
Муха поглядел на Рашпиля, глаза Рашпиля округлились - стакан был двестиграммовый. Женщина же лишь криво улыбнулась и начала пить. Губы ее задрожали, скривились, но не отрывались от края стекла, а голова запрокидывалась всё сильней, и по мере этого лица солдат вытягивались всё больше. И они лишь удивленно выдохнули - двести грамм! - когда женщина оторвалась и, закашлявшись, зажала рот, чтоб не полилось назад. Посидев так с минуту, она уронила голову, безжизненно свесив руку с пустым стаканом. Муха покрутил головой: лихо! А женщина икнула, выронив стакан на пол, и, не поднимая глаз, пошарила вокруг, словно слепая.
Муха одной рукой подхватил стакан, другой - подал кусок колбасы, а сам подмигнул Рашпилю - учись, паря! А когда та дожевала, налил еще грамм сто и подвинулся поближе, голос его стал ласковым и вкрадчивым.
- Еще?
Та подняла совсем помутившийся взгляд, осоловело оглянулась и махнула.
- Валяй!
И чему-то пьяно засмеялась - ее уже начинало развозить, но Муха знал, что делает, - у него был большой опыт.
- Ну как, ничего? - Муха не спускал с нее глаз, когда та покончила со вторым стаканом. - Закусить дать?
Но она не ответила, а, чуть помолчав, начала вдруг ни с того ни с сего всхлипывать - вначале тихо, шмыгая только носом, а затем всё явственней и громче, размазывая слезы по щекам. 'Готова', - решил Муха, и глаза его заблестели.
- Ну не плачь, красивая, - он наклонился к ней, одной рукой осторожно гладя коленку, а другой притягивая к себе. - Не плачь, всё хорошо будет, не бойся.
Он расстегивал блузку и целовал ее обветренные губы, соленые от слез и горькие от водки, ее горевшую от сухого, лихорадочного огня шею, и что-то ласково бормотал на ушко, хотя вряд ли та уже что-либо понимала, забираясь другой рукой всё выше. И только цыкнул словно примерзшему к месту и всё сильнее бледневшему Рашпилю: 'Чего вылупился? Марш на шухер!' Тот так и сделал, пулей выскочив в тамбур с переходом в соседний вагон, а их был последний, боясь и одновременно желая взглянуть на происходящее в салоне. Через несколько минут его позвали.
- Давай теперь ты, - Муха застегнул ремень и удовлетворенно откинулся, широко зевнув, - 'дедушка' разрешает.
Рашпиль посмотрел на тяжело и прерывисто дышавшую женщину, - та лежала на сиденье с закрытыми глазами, с бесстыдно задранной юбкой и расстегнутой блузкой, - и вновь побледнел.
- Я... я... - он стал чуть заикаться, - я... не знаю.
Муха удивленно вскинул брови.
- Чего не знаешь? - он сделал непристойное телодвижение и заржал. - Это не знаешь? Не смеши, пацан, начинай! Ты что, не мужик, что ли?
И подтолкнул робевшего Рашпиля к женщине.
- Мух, может, не надо? - жалобно протянул Рашпиль, озираясь по сторонам. - А вдруг... - он запнулся и покраснел, - вдруг она заявит на нас потом?
Лицо сержанта налилось багровой краской, и он рванул Рашпиля за ворот.
- Ты что, душара, самый умный, что ли? - он тяжело, со свистом задышал, а зрачки его сузились. - Чистеньким решил остаться? - и он притянул его к себе еще ближе, задышав тому в лицо. - Так вот, заруби себе на носу: у нас всё по любви, по согласию! Понял?
Он оттолкнул бледного как смерть Рашпиля и брезгливо стряхнул руки.
- И откуда вы такие беретесь, слизняки вонючие! Сам слюной чуть не истек, пока на нас пялился, а как до дела - штаны полные! - и заорал. - Руки к осмотру!
Он осмотрел ногти ничего не понявшего Рашпиля и, чуть успокоившись, кивнул на женщину, то ли вконец опьяневшую, то ли просто заснувшую.
- Вперед! С песнями! А то самого девственности лишу!
И, довольный шуткой, но всё еще красный от вспышки, он с нескрываемым презрением наблюдал, как неловко пытается пристроиться к женщине Рашпиль.
- Тю-ю, дурак! - и Муха сплюнул. - Будто на мину ложится, - и заорал, но теперь, скорее, весело, с каким-то даже азартом, а Муха отходил быстро. - Давай, пацан, пыхти, работай! Терпенье и труд всех баб ...!
И сержант вставил крепкое словцо, но Рашпиль не дал повеселиться вволю. Красный как рак, он растерянно поднялся, придерживая спадающие штаны.
- Всё.
- Всё?! - и Муха расхохотался. - Да ты же начать еще толком не успел!
- А чего я? - бормотал смущенный Рашпиль, подтягивая штаны. - Я что, виноват, что ли?
- Ну ты, брат, даешь! - развеселился Муха и снисходительно, без злобы похлопал по плечу. - Ну да ладно, хоть донес, и то хорошо. По первой оно так бывает.
И пока тот застегивался, Муха занялся осмотром женщины, - осмотр его удовлетворил.
- Не-е, порядок, - он упал на сиденье. - Чистенько всё, даже чулки целые. Одень ее, Рашпиль, но осторожненько, чтобы всё как было, - и вальяжно развалился, рассеянно разглядывая свои ногти. - Тут главное аккуратность, чтоб ни царапинки, ни синячка нигде не было, - и, подняв глаза, усмехнулся. - Я в этих делах ведь ученый. У меня кореш сидит сейчас из-за того, что ногти стричь не любил.
- Как это? - Рашпиль, одевавший женщину, даже остановился.
- А так это, что баба может говорить что угодно, что ее хоть целый взвод хором имел, но пока и на ней, и на тебе всё чистенько будет, без ссадин и шишек, хрен она чего докажет. А кореш на этом и спалился, оттого что за когтями не следил. Я-то твои зачем бы проверял? - и Муха осклабился. - А то влетишь с тобой в историю какую-нибудь, - и щелкнул пальцами. - Учись, паря, пока учат.
Рашпиль вздохнул и продолжил возиться с застежкой на юбке, но когда попытался повернуть женщину, чтобы застегнуть лифчик, она слегка застонала, словно бы во сне, а затем начала вновь тихо, не открывая глаз, всхлипывать. Рашпиль поднял испуганный взгляд.
- Чего это она?
Муха пожал плечами.
- Хрен ее знает, - и поковырялся в зубах спичинкой. - Бывают бабы, что кончают когда, плачут с чего-то, но эта-то чего? - и усмехнулся. - Проснулась, что ли? Больная какая-то.
- А может, она... - Рашпиль запнулся и покраснел, - девственница?
- Тю-ю, дурак! - Муха даже рассердился. - Девственница! Ты на груди ее посмотри, девственник! - он сплюнул. - Она уже и рожала поди! - и пихнул Рашпиля. - Давай, двигай поршнями, не трепись!
Когда тот закончил, Муха поднялся и оглядел лежавшую.
- Порядок, - он поправил юбку, слегка изменил позу ног и, сделав шаг назад, склонил голову набок, словно рассматривая картину. - Шла девушка и притомилась, прилегла и заснула, а тут два солдатика. Верно, Рашпиль?
И, не дожидаясь ответа, махнул.
- Потопали. Пакет только не забудь. И бутылку.
Но далеко уйти они не успели - в вагон вошли.
Это была пожилая женщина, что называется за пятьдесят, с сильно поседевшими волосами под темным платком и осунувшимся, усталым лицом.
- Ребят, - остановила она их, - вы тут девушку не видели?
- Девушку? - и Муха напрягся. - Какую девушку?
- Ну, женщину, - пришедшая чуть нетерпеливо мотнула головой, но тут ее взгляд упал на сиденье, и она всплеснула руками. - Лида!
И бросилась к ней.
- Стоять! - тихо, сквозь зубы, прошипел Муха, хватая за рукав дернувшегося к дверям Рашпиля. - Стоять! Улыбайся, придурок!
И заулыбался сам, широко и дружелюбно.
- Да мы тут вот рядом сидели...
Рашпиль поразился произошедшей перемене: рядом с ним стоял добродушно-смущенный, чуть неуклюжий паренек с наивно-ясными, честнейшими глазами святой простоты.
- ...ну, выпивали немного, а она, значит, подошла. Ну, и налить попросила, - и Муха разводил руками, мол, откуда мы знали, если что не так. - Мы и налили, что нам, жалко, что ли? А она легла тут и заснула.
Он бормотал что-то еще с глупой, дружелюбной улыбкой, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, мы, мол, люди темные, университетов не кончали, если что не так, барыня, извиняйте. Но пришедшая на них уже не смотрела, - присев перед спавшей на корточки, она бережно смахнула с ее щеки упавшую прядь и тихо позвала:
- Лида! Доченька!
К удивлению солдат этого оказалось достаточно, - та вздрогнула и с трудом приоткрыла мутные, покрасневшие от слез и водки глаза. Лицо матери просветлело.
- Ты как, ничего?
Но Лида только морщила лоб, словно пытаясь что-то вспомнить, а мать взяла ее за руку.
- Ты куда же ушла, доча? Я уж весь состав обошла. Только чуть задремала, а тебя и нет. Не делай так больше, ладно? Не пугай меня.
И то ли от голоса, чуть укоризненного, но ласкового, то ли от касания родных, заботливых рук, но молодая женщина, уже проснувшаяся и протрезвевшая, вдруг зарыдала. Вначале всхлипнула, коротко и тихо, а затем разрыдалась, не сдерживаясь, обняв и прижавшись к матери всем телом, обвив шею тонкими руками. А та, с подозрительно заблестевшими глазами, только молча гладила и целовала ее волосы, ее мокрые щеки, а затем, словно спохватившись, торопливо поднялась и подошла к ничего не понявшим солдатам.
- Идите, ребята, не стойте здесь, - голос ее был тих и устал, а глаза, казалось, застыли. - Не надо на чужие слезы смотреть.
И легонько подтолкнула к выходу, но когда те уже были в дверях, окликнула:
- Вы только не подумайте на нее ничего, - она чуть нахмурилась. - Ребенок у ней просто, внук мой, третьего дня как умер. Под машину попал...
И она отвернулась и замолчала, а другая, прижавшись к стеклу, с застывшим лицом, казалось, слушала, как стучат колеса по рельсам, как гудит ветер за окном и шумят в лесополосе березы...