Аннотация: Его оставили умирать, потому что не сумели добить. Сколько стоит предательство и как ведуньи лечат болезни? У верности, как и у подлости, есть своя цена.
- Дайте мне в руки меч! - хрипел умирающий воин. - Дайте! Я поползу за вами, пожалуйста!
Его товарищи отворачивались, шли дальше. Меч лежал рядом, но сломанным пальцам не удержать ... Он мечтал погибнуть, как герой. Не довелось, не судьба - скажут они. Они, бывшие товарищи, бывшие друзья. Не они бывшие, он стал бывшим. Или павшим? Какая разница... Отряд ушел, никто не захотел пачкать меч в крови своего же воина. Триен. Так его звали. Звали? У него нет шансов. Никто не назовет его больше по имени, осталось лишь говорить о себе в прошлом.
Враги идут. Грудью он чуял топот копыт, земля тряслась, а тревожная песня рога была дикой и гнетущей. Триен считал последние мнгновения своей жизни и свободы своего края. Завтра Кисории больше не будет, но ему не суждено увидеть это. Он хотел отдать жизнь и предотвратить это. Но теперь ему лишь оставалось умереть.
Триен очнулся от прикосновения к раненому боку и застонал.
- Господин! - крикнул молодой воин, стоявший на коленях рядом с раненым. - Здесь кисориец!
Воевода подъехал и презрительно посморел на раненого.
- Думаю, он умирает, - сообщил молодой.
Воеводу это не потревожило.
- Да что ты с ним возишься, падаль же! Прикончи и дело с концом.
Он тронул поводья, но воин остановил его:
- Господин, он знает, что умирает. Но у нас есть венда...
Триен невольно приподнял голову. Распрощаться с белым светом, заметить призрак смерти, круживший над полем и наткнуться на отряд с вендой! Да судьба просто смеется над ним!
Он понял это еще более отчетливо, когда воевода, соскочив с коня, схватил Триена за кольчугу и процедил сквозь зубы:
- Покажешь, куда ушел твой отряд - останешься жить.
Конечно, скажи ему кто такое даже два дня назад, он гордо отказался бы. Но переход от надежды к отчаянию, осознание собственной беспомощности и неожиданное предложение на пороге смерти смутили дух Триена. Он несолько мгновений медлил с ответом, вновь и вновь взвешивая свое решение. Выбор был, выбор всегда есть, это ему еще отец говорил. Тогда, когда ушел воевать, оставив мать с маленькими детьми. Сестры погибли от холода в первую зиму, а мать от горя через несколько лун. Отец вернулся с войны, защитив Кисорию. Напрасно.
- Я согласен, - глухо выдавил Триен.
Молодой воин кликнул слуг, и они уложили раненого на выложенную сеном повозку. Триену думалось, что лечить его будут сразу же, разбираясь в ранах, он понимал, что долго не протянет. Но отряд сразу же тронулся в путь. Триен то проваливался в беспамятсво, то мысленно переносился в детство, и его обжигал жар погребального костра сестер и матери. В краткие минуты просветления он понимал, что началась лихорадка, и жажда мучала раскаленными иглами в горле.
- Сюон! - окликнул возница того воина, что говорил с воеводой.
Сюон немедленно подъехал, и всмотрелся в лицо пленника.
-Привал! - объявил он.
Триен глотнул из предложенной фляги, и попытался привстать, но тут же упал назад, на горько пахнущее сено.
Сюон откинул полог крытой повозки, ползущей за отрядом. Триен слышал когда-то, что у их врагов принято венд сажать на цепь, но все равно вздрогнул, увидив тощую оборванную девчонку. Несмотря на ошейник и лохмотья, воин говорил с вендой почтительно, и, как почудилось Триену, с долей страха.
Девчонка легко соскочила с повозки, и, подойдя к Триену, положила руку ему на лоб. Он никогда не видел венд, и, конечно, никогда не испытывал подобного чувства: как будто его пронзило несколько лучей, от огненно-обжигающих до ледяных. Венда прощупала все тело, наверняка почуяла (или увидела? Как они это делают?) любую хворь, не говоря уже о гноящейся ране в боку.
- О чем ты думал, Сюон! - гневно воскликнула девушка. - Он почти мертв!
Кто-то из воинов зашептал ей, и Триен уловил только "кисориец" и "где отряд...". Он почти ожидал, что венда отвернется от него с презрительным выражением лица, что уже стало привычным на лицах завоевателей. Но ее лицо оставалось невозмутимым и надменным.
- Остановите отряд! - приказала она. Триен подивился надменности и повелительному тону той, что сидела на цепи. И позавидовал: он бы так не смог.
Воевода схватил ее за руку и с еле сдерживаемой яростью что-то прошептал. Венда вздернула голову и резко ответила:
- Тебе нужно их убежище, верно? А мертвый предатель для тебя бесполезен.
Сюон молча кивнул, и венда принялась распоряжаться. Быстро разожгли костер, Триена перенесли к огню и стащили пропитанную кровью рубаху. Девушка опустилась рядом с ним на колени, протянула пряно пахнущую чашу. "Отвар сон-травы", - усмехнулся про себя пленник. - "Мои сестренки были мастерицы варить его". Отпил - и забыл обо всем на свете. Боль растворилась в первом же глотке. Усталость, страх, призрак смерти - все ушло, все стало неважным. Венда приложила обе ладони к ране на боку и запела.
Триен закрыл глаза при первых же звуках песни. Он не понимал слов, не запомнил мотива. Да и был ли он, мотив? Венда играла на его душе, как на свирели, превращая в музыку его мысли и память. Он бы плакал, если б мог. Песня заставляла его вновь пережить всю радость, что была в его жизни, черпать в ней силы, чтоб борться со смертью. Триен понял, что венды не лечили раны и не колдовали. Но коль в их руках ключи к душе, что же еще они могут сделать?
Песня оборвалась на высокой и тревожной ноте. Триен приподнялся на локтях, не чувствуя ни малейшей боли. Бок был затянут чистой и здорвой кожей. Он успел заметить в неверном свете костра, как венда, шатаясь, побрела в свою повозку. Сюон застегнул ошейник, и вновь отряд тронулся. Триену связали руки за спиной и привязали к повозке.
- Тронулись! - прокричал кто-то из передних воинов.
Прозвучал сигнал к отходу, всадники поспешили взобраться на коней. Из-за пеших воинов отряд не мог передвигаться быстро, но у воеводы были на то свои причины.
В суматохе сборов Триен спросил у венды неожиданно для самого себя:
- Тебя как звать?
Она молча, без выражения посмотрела на пленника. Триену показалось, что она всю его боль втянула в себя, и теперь топит, выгоняет из себя вместе с частичками души. Он никогда не видел столько боли, даже в глазах матери, смотрящей на погребальный костер сестер. Мать надеялась встретиться с дочерьми, а эта венда-подросток давно потеряла надежду.
Не надеясь услышать ответ, Триен отвернулся. И лишь когда повозка тронулась с места, и пленник от неожиданности потерял равновесие и упал в пыль, до него донеслось:
- Лась.
Шли долго, пыль ела глаза и забивалась под одежду. Триен порой поглядывал на повозку, но Лась не показывалась. Ей было лет шестнадцать, вряд ли больше. Триен мало что знал о вендах. Когда Пентаб напал Кисорию, он был еще мальчиком. В ту пору на всю их небольшую страну насчитывалось не больше десятка венд, и все они были старыми. Когда родились сестренки, отец, как повелел закон, отвез их в стольный город к вендам. Но девочек, к великому облегчению матери, вернули назад, в них не было способностей к ведовству.
- Что ты понимаешь, женщина! - незло огрызнулся отец, когда мать запричитала над сестренками. - Без венд мы не выстоим в войне.
Впрочем, он тоже был рад, что его дочери не станут вендами: самыми могущественными и самыми бесправными в мире. Их сила была сродни силе природы, когда цветок прорастает из семени, не зная, какие законы тянут его к солнцу. Ни одна венда не понимала, как она лечит умирающего и как дает силу высохшей земле. Их сила была созидательной, но испокон веков было принято ограничивать их. В Кисории им запрещено оставаться одним и выходить замуж, а в некоторых странах, как в Петнабе, венд сажали на цепь.
Лась была совсем девочкой, но Триен видел, как воины беспрекословно слушаются ее, и не мог понять этого.
От резкой остановки Триен снова чуть не упал в пыль. Теперь, когда он был здоров, воевода приказал привязать пленника к обозу, чтоб тот шел пешим шагом, но оставил веревку достаточной длины, позволявшей Триену сохранять равновесие и не шлепаться лицом в пыль.
Отряд остановился у развилки дорог, и воевода приказал привести пленника, чтоб узнать, куда сворачивать.
Давно, еще когда отец был жив, он показывал Триену несколько убежищ на случай погони. Кисория была маленькой и спокойной страной, в свистопляске войны, развязанной Пентабом и соседней с ними Кальмой, у них не было шансов остаться в стороне.
- Хватит размышлять! - толкнул Триена один из воинов. - Направо или налево?
- Налево! - уверенно ответил пленник. Он хорошо знал эти края. - Еще двое суток пути.
Воин позвал Сюона и передал ему эти слова.
- Двое суток - не такой большой переход, - задумчиво протянул Сюон.
Он хотел принять решение сам, не советуясь с воеводой. Триен усмехнулся: слишком много власти захотел этот воин, если у воеводы есть хоть немного ума, он вышвырнет Сюона как напакостившего щенка.
- Думаю, что знаю, где их убежище. Но кисориец нам все равно пока нужен, - сказал честолюбивый воин.
Триен отметил про себя, что никто не поинтересовался его именем.
Кто-то из воинов вытащил котел и разжег под ним огонь. А кисорийцы прятались в родных лесах, голодая и не рискуя привлечь к себе внимание. Последний раз Триен ел горячую похлебку несколько месяцев назад. Завоеватели чувствовали себя свободно на чужой земле.
Паренек помладше поставил перед пленником миску супа и сухую горбушку. Откусить ее не вышло - пришлось размачивать в похлебке. Воины сидели в стороне от кисроийца и негромко разговаривали, поглядывая в его сторону. Триен знал, о чем они говорят: о том, что они бы на месте этого парня... да ни за что на свете... конечно, все эти трусы...
Но он знал и о чем они думают. Каждый из них был спокоен и уверен в себе сейчас, имея силу. И никто не знал, как повел бы себя он, окажись на месте умирающего противника. И им, воинам, было не по себе. Они осознали, что никто не застрахован от предательства.
Из повозки вышла Лась, она выглядела больной и уставшей. Сюон подбежал к ней:
- Будешь есть? - заботливо спросил он, но девушка только отмахнулась.
Не обращая ни на кого внимания, она подошла к пленнику, и положила руку на то место, где несколько часов назад была рана.
- У тебя еще болит? - озабоченно спросила Лась.
- Нет! - удивился Триен. Ему казалось, что между ними протянута ниточка, и венда должна все время ощущать его боль или отсутствие ее.
Девушка яростно потерла лоб.
- Я не смогла разорвать связь, - тихо призналась она, видимо, ощущая ту же нить, что и Триен. - Но теперь часть моих сил уходят непонятно куда.
Она долго смотрела, не мигая, на небо, и, словно прочитав ответ в облаках, велела Триену прийти вечером к большому костру.
Вечер считался у пентабийцев с того момента, как солнце садилось за горизонт. Триен еще видел красные отблески угасшего дня, когда под наблюдением Сюона отряд стал готовиться к ночлегу. Большой костер развели прямо посреди поляны, и в его свете Триен видел тоненькую фигурку Лась. Наверняка она подсказала воинам, где именно должен быть костер. Венды хорошо читали карту звездного неба и отлично ориентировались на земле. Он никогда не женился бы на девушке, которая знает и умеет намного больше его самого, даже если б законы Кисории разрешали такой брак. А вот Сюона, по-видимому, это не смущает. Он, как показалось пленнику, решил жениться на Лась, но вряд ли у него что-то выйдет. Венду можно посадить на цепь в расплату за знания, но еще никому не удавалось заставить их поступать против своей воли. Венды никогда не выбирали, где жить и куда идти. Но они никогда не соглашались лечить людей ли, землю ли, если что-то шло вразрез с их понятиями о чистоте и правде.
Тот же парень, что дал Триену еду днем, принес ему миску и вечером.
- Венда ждет тебя у костра, кисориец, - надменно сказал он, ставя перед пленником на землю миску каши и деревянную ложку.
Венда... Интересно, а ее они тоже не называют по имени?
Триен постарался быстрее доесть безвкусную еду. Что-то тревожило его, и он хотел побыстрее избавиться от неприятного чувства. Оно не было связано ни с гибелью его страны, ни с пленом и ни с чем таким, что легко можно было бы объяснить. Только сейчас он понял, что все еще слышит песнь венды, и она тревожит его намного больше плена, предательства и возможной близкой смерти.
У костра было много людей, но попытки Триена заговорить с кем-то из воинов натыкались на каменную стену молчания. На самом деле он и не собирался с ними общаться, только найти Лась, но никто не знал, где она. Наконец, она сама подошла к Триену, держа в руках охапку пахучей травы.
В тот же миг воздух изменился, стал другим. Как будто ранним утром перед рассветом, или зимой, когда в воздухе танцуют снежинки. Триен понял - этот воздух был готов к чудесам.
Лась вновь запела, но совсем другую песню, звонкую и тревожную. Если та, первая, была про Триена, то эта скорей напоминало саму венду. Порывистая, неустойчивая, тревожная мелодия. Пленник чувствовал, как медленно рвутся нити, связывающие его с девушкой. Теперь он будет свободен, насколько это возможно в плену. Правда, чужое присутствие в душе ощущалось куда сильнее связанных рук. Пока он может выбрать мысль, чувство или смерть по своему вкусу, пусть везут его куда хотят. В конце концов, он так же несвободен, как и венда.
Лась пела теперь еле слышно, и Триен почти задремал. День, в котором его почти убили с утра, взяли в плен чуть позже и воскресили пару часов спустя, оказался слишком длинным. Ему снилась родная хижина и треск огня в очаге. Мать, уверенным движением разливающая кашу по крашеным мискам, и гладкие камушки, что сестренки собирали в реке. Ему безумно хотелось не просыпаться больше никогда, и он разозлился на венду, помешавшую ему уйти сегодня утром вслед за родными. Кисория побеждена, что ж теперь... Триен очнулся от громкого крика и краем сознания успел увидеть Лась на руках у Сюона. Ее рукав дымился.
Видимо, это был не простой сон, иначе никак не объяснить, почему полчаса спустя Тирен еще плохо соображал, что происходит. Пощечина, сбившая пленника с ног, привела его в чувство.
Триен не спешил подниматься с земли. Над ним стоял взбешенный Сюон, яростно растирающий руку.
- Ты, гадость пресмыкающаяся! Она тебе жизни спасла, а ты сидел и смотрел, как она горит?
Несмотря на туман в голове, Триен понял, о чем речь. И с некоторой симпатией взглянул на молодого воина.
- Ты что, никогда эту песню не слышал? - хрипло спросил Триен, поднимаясь и отряхивая грязные ладони. - Она как будто умереть решила, и меня за собой потянула.
Сюон не нашелся, что ответить. А пленник не посмел спросить о здоровье венды.
Перед сном молодой воин подошел к Триену.
- Лась зовет тебя, - бросил он, не глядя на юношу.
Триен медленно поднялся, мельком пожалев о куче опавших листьев, что умудрился собрать себе в качестве подушки. Он шел следом за Сюоном, но тот ни разу не обернулся. Лишь откинув выцветший плащ, прикрывающий вход в повозку, он вновь взглянул на пленника:
- Заходи, - и, не удержавшись, прошипел сквозь зубы, - дорого нам обходится твоя никчемная жизнь!
В повозке было темно, и Триен не сразу увидел лежащую на топчане девушку. Длинная цепь была уложена кольцами и изголовья, прикрепленная одним концом к огромному крюку в стене. Пахло терпкими травами и свежим хлебом, и еще почему-то плесенью.
- Зажги свет, - прошептала Лась.
Он долго возился в темноте, отыскивая огниво и керосиновую лампу, но, наконец, призрачный свет выхватил из мрака повозки несколько предметов. Кованый железом сундук стоял у дальней стены, возле топчана валялась раскрытая древняя книга, в страшных пятнах. Когда-то Триен учился читать, но одного взгляда на выцветшие страницы было достаточно, чтоб понять: ЭТО ему никогда не прочесть.
Он сел на полу возле девушки, поставив лампу на пол. Триен внимательно разглядывал худое, бледное лицо венды. Нечесаные волосы были темного, не выгорающего на солнце цвета. Все кисорийцы были светловолосы, но за годы войны они привыкли к темным пентабийцам. Лась была первой девушкой из страны-завоевателя, которую видел Триен. Прямой нос и тонкие, чуть изогнутые к вискам брови делали лицо девушки если не красивым, то приятным.
Лась открыла глаза, показавшиеся Триену жуткими из-за того, что он не смог разглядеть зрачков. Но он не смог отвести взгляда, спасительница и спасенный молча вели неслышный разговор. Наконец Лась тихо произнесла:
- Я тебя из лап Смерти вырвала, а с ней нельзя так шутить. Она нацелилась на жертву, а ты теперь здесь, в мире Ходящих.
Так в Пентабе называли их мир, где царствуют живые. Перешедшие границу Дыхания попадали в мир Густой воды. В Густой воде дышать невозможно, а в мире Ходящих это первое условие. Триен знал, что после последнего вздоха человек куда-то уходит, но представить себе мир Густой воды, или даже более близкий ему Вечный лед, он не мог. Разве застыли его мать и сестры узором на морозном стекле Вечности? Разве можно найти их среди густой воды, перевести через границу, научить снова дышать?
- Я заключила договор со Смертью, Триен из Кисории, - все так же тихо сказала Лась.
Триен вздрогнул. Он точно помнил, что ни разу не называл девушке своего имени.
- И... в чем же суть этого договора? - набравшись смелости, спросил он.
Лась обдала его холодом, надменно вздернув нос.
- Не твоего ума эти думы, кисориец! У нас со Смертью свои беседы.
Триен молча поднялся и откинул полог, завешивающий вход.
- Эй! - голос девушки уже не был таким надменным, и пленник так же молча вернулся и сел.
- Я и забыла, что ты недавно в плену, - задумчиво произнесла она.
- Зато ты пожизненно пленница, - невозмутимо ответил он.
Лась вспыхнула, но не нашлась что ответить.
- Ты хотела мне что-то сказать, венда. Я слушаю.
- Суть нашего договора ты все равно не поймешь. Но тебе важно знать одно: я своей жизнью поручилась, что в ближайшую десятидневку ты будешь рядом со мной.
Триен, не ответив, шатаясь, вышел из повозки. Ему показалось, что мир рухнул на него, придавил тяжелым беззвездным небом. "Длинна дорога до границы Дыхания!" - говорят, глумясь, пентабийцы. Они не дадут покоренным умереть слишком быстро, а то развелось тут тайных отрядов, понимаешь!
Триен не раз был на пороге Узора вечности. Он надеялся, что ему не будет страшно и в самый последний раз. Он сделал свой выбор, а плата... что ж, за все приходится платить.
Утро выдалось ясным, какое редко бывало осенью в этих краях. Птицы устроили такой гомон, что спать было совершенно невозможно. Пожелтевшая трава была еще достаточно свежа, чтоб по ней хотелось пробежаться босиком.
Триен сел, обхватив колени руками. Теперь что, теперь только дождаться завтра. Вчера был длинный день, может, сегодняшний выдастся не короче.
После быстрого завтрака отряд снова отправился в путь. На развилке воевода вновь подозвал Триена, чтоб тот указал дорогу. Они свернули направо, и скоро должны были уйти с дороги и два часа спустя подошли к опушке леса.
- Привал! - объявил Сюон.
Воевода приказал привести пленника и долго выспрашивал его о расположении убежища, о числе воинов и их оружии. Триен отвечал спокойно, даже отрешенно. Сюон не произнес ни слова, но все это время стоял рядом и пристально смотрел в лицо кисорийцу.
- Он не воин! - сделал свой вывод Сюон, когда пленника уводили.
Триен пожал плечами. Ему хотелось бы, чтоб этот жест заметили.
На него опустилось спокойствие. Казалось, думать больше ни о чем не нужно, и бояться не нужно. Все страшное случается завтра, а если завтра не придет?
Ближе к вечеру погода стала быстро портиться. Задул холодный ветер, потом стал накрапывать мелкий противный дождь. Солнце скрылось в облаках, и воевода велел искать место для ночлега.
- Найдем их завтра, а сейчас надо костер развести.
Скоро обнаружилась неподалеку сухая, хоть и маленькая пещерка. Лась зашла туда первой, как понял Триен, чтоб проверить, нет ли опасности. Сюон дернулся за ней следом, но воевода схватил его за плечо:
- Ее ни одна тварь не тронет, а ты уже и думать забыл про ту гадюку! - прошипел он.
Сюон стоял молча, только его побелевшие губы выдавали нетерпение.
Когда Лась позвала их внутрь, там уже горел огонь. Венда легко зажигала костры из любого хвороста и даже опавших листьев. Триен забрался в самый темный угол и попытался уснуть, но сон не шел. Ужин ему не предложили, да он и забыл о еде. Обычно Триен не часто вспоминал родной дом, но сегодня увидел разрушенную деревню как наяву. Скрипящие цепи колодца, запах свежего хлеба, отголоски улетающих птиц... Когда он был младше, соседский мальчишка предложил как-то осенью пойти вслед за птицами. Так они узнают, где есть теплые земли, увидят что-то новое. Триен быстро вытер рукавом намокшую щеку. Скоро снова потянутся по небу, словно обломанные веточки, стаи птиц. Кисория покроется снегом, и те, кто останется в живых, выйдут из убежищ, чтоб стать легкой добычей пентабийских патрулей. Отец говорил, что каждую зиму Кисория погибает, но с каждой весной у них появляются новые силы. Триен задремал, и видел во сне его страну в виде худенькой светловолосой девушки, уставшей и изможденной, которую воины пентаба вели к погребальному костру. Огонь вздымался до неба, а когда опадал, со всех сторон слетались птицы, и роняли слезы на кучку пепла. И выросло из пепла деревце, которое рубили зимой и несли к погребальному костру, и вновь огонь вздымался до неба, но потом...
- Ты не сможешь стать воеводой, пока не справишься с собой, - тихий шепот спугнул путаный сон Триена.
- Я... вы все смотрите свысока на меня, я понимаю, - отвечал другой голос, в котором слышалась обида и гнев. - Но знаешь, я-то вижу мир по-другому. Из-за нее.
"Сюон", - догадался Триен.
- Ты думаешь, что влюблен в нее? - насмешливый шепот был едва слышен, но это мог быть только воевода.
- Я не думаю, я знаю, - спокойно ответил юноша.
- Это свяжет тебя по рукам и ногам. Ты всегда будешь поступать не по слову рассудка, а по причудам того, что сейчас называешь любовью. Девчонка не оценит этого, поверь мне.
- Ты считаешь свободу отсутствием чувств? - удивился Сюон. - Тогда летящий по ветру лист свободней и тебя, и меня. Его нигде ничем не держит.
- Да, считаю, - веско ответил воевода. - Тебе не хватит твердости вести за собой людей, потому что твой путь виден иначе.
- Когда Лась поет, мой путь идет по краю неба. Нашим людям все равно не пройти там, - задумчиво и не совсем понятно сказал Сюон.
- Об этом и речь, сестрин сын, - сухо отозвался воевода. - Ты в плену, хуже, чем наш кисориец.
- Не возьми мы его в плен, он уже давно был бы в стране Густой воды, - отмахнулся Сюон. - Не любой плен настолько страшнее свободы.
Они замолчали, а Триен долго думал над словами Сюона. Как-то в их деревню пришел старый воин, заброшенный к ним отголоском какой-то битвы. Воин не ходил на пашню, не пас овец и не вставал с рассветом, чтоб бежать к колодцу. Он перебивался куском лепешки и лесными ягодами. Когда-то они, мальчишки, завидовали этому воину, который мог делать все, что захочет, и не ждала его неоконченная работа. Теперь же Триен понимал, как страшно быть летящим по ветру листом.
Не будь они с Сюоном врагами, они могли бы подружиться. Жаль, что молодой воин искал счастья, а найдет только горечь. Лась живет там, куда никому из них нет хода. Что с того, что Пентаб разрешает жениться на вендах!
Триен не спал всю ночь. Он вспоминал детство, мать, сестренок, отца. Он ждал рассвета, потому что ждать уже было невмоготу.
А рассвет был ясным, празднично-чистым, таких уже не бывает в Кисории ранней осенью. Триен выбрался из пещеры и, улыбаясь, смотрел на пробивающийся сквозь ветви деревьев свет. Оглушительный гомон птиц был созвучен стуку его сердца. Пока. Пока не настало время.
Отряд быстро собрался в дорогу, воевода поддерживал уставших обещанием скорой битвы. Триен побледнел, и снова посмотрел на солнце.
Ехали шагом, тропинка была достаточно широка только для одной лошади.
- Скоро сворачивать в чащу, лошадей придется оставить, - хмуро процедил Триен, которого воевода заставил идти рядом с собой, во главе отряда.
Повозку они оставили у пещеры, и Лась ехала неподалеку, верхом на чьем-то сером коне. Воин, что ехал позади нее, прицепил конец цепи к своему седлу. Похоже, никто не задумался над тем, что будет, если эта лошадь понесет.
Воевода сделала знак Сюону, и тот передал по цепочке приказ спешиться. Трое самых младших остались с лошадьми, Лась настояла на том, чтоб пойти со всеми. Триен помедлил, как бы вспоминая дорогу, и повернул в практически непролазную гущу кустарника. Спустя какое-то время кусты стали реже, и вдали уже можно было разглядеть вход в пещеру, кое-как замаскированный ветками.
Оттеснив Триена, Сюон бросился вперед, выхватил меч и рубанул по веткам, загораживающим вход. Тишина была такой, что никто не подумал о засаде. Там просто никого не было. Давно.
Сюон медленно повернулся к Триену.
- Ты знал! - прошипел он. - Ты нас сюда специально завел, Густая вода тебе в глотку!
Меч все еще был в его руках, и никто не сомневался, что сейчас произойдет.
Кисориец улыбнулся, и в этой улыбке были первые линии морозного узора на стене Вечности.
- Два раза нельзя перейти Реку Дыхания, верно, пентабиец? Вы сразу решили, что я предатель. Вы спасли мне жизнь, и решили, что я отплачу вам смертью моих друзей.
- Кисория пала, глупец! - воевода уже взял себя в руки, но гнев слышался в каждом его слове.
- Ну что ж, будь это так, вы не стали бы со мной возиться, - невозмутимо ответил Триен.
Воины глухо роптали. Они изначально были против этой затеи, а теперь понимали, что вместо охотника могут превратиться в дичь, если тут поблизости окажется хоть десяток кисорийцев.
Воевода кивнул Сюону, и он занес меч.
- Ты не боишься смерти, кисориец? - с оттенком удивления спросил воевода.
Триен побелел и сжал зубы.
- Боюсь, как видишь. Но не дам вам позубоскалить над этим.
Сюон не спешил убивать пленника, он задумчиво оглянулся, как бы ища поддержки у товарищей. Никто не возразил, никто не возмутился убийством безоружного. Он попытался найти Лась, но ее не было на поляне, возможно, она зашла в пещеру.
- Я одного не понимаю, - медленно проговорил он, - почему ты не сбежал? Мы, признаться, тебя не слишком тщательно охраняли.
Триен промолчал.
- Он не сбежал, потому что я сказал ему, что в таком случае я умру, - вдруг раздался звонкий девичий голос.
Все как один обернулись и посмотрели на венду. Она стояла у входа в пещеру, освещенная яркими лучами солнца, и ни цепь, ни рваная одежда не могли скрыть непонятно откуда взявшегося сияния.
- Посмотри мне в глаза, Триен, и скажи, права ли я, - Лась подошла к нему почти вплотную.
Триен не мог противиться этому приказу. Он смотрел в темные, но казавшиеся серебристыми глаза венды, и видел в них всю свою жизнь и скорую смерть.
- Отойди! - резкий возглас заставил ее вздрогнуть.
Она медленно повернулась и так же пристально, как раньше на Триена, посмотрела на Сюона.
- Ты не можешь мне приказывать, - тихо сказала она.
Сюон, казалось, смешался.
- Просто я не хотел бы, чтоб ты пострадала.
Она нетерпеливо тряхнула головой.
- Ты разве не слышал, что я сказала? Он ничего не сделает мне.
- Но он еще ничего не ответил, - веско произнес воевода.
Триен молчал, разглядывая камни у себя под ногами. Вдруг он резко поднял голову и быстро заговорил:
- Да, я хотел завести вас и в лес и бросить, я тут каждую тропу знаю! Этим убежищем давно не пользуются, а остаток моего отряда спрятался там, где вы его не найдете. Мне тут говорили, что Кисория пала, возможно, вы и правы. Но разве у меня появилась новая родина? Пала - и мы с ней вместе.
Вы слишком привыкли считать себя сверхлюдьми. Вам казалось нормальным то, что я так легко согласился на предательство, чего же еще ожидать от этих... Конечно, теперь вы меня убьете...
- Убьем, - совершенно спокойно согласился воевода. Вряд ли он хотел выслушивать речь пленника до конца.
- Нет, - не менее спокойно возразила Лась. - Его убивать нельзя.
В наступившей тишине голос вождя отдавал ледяным отзвуком.
- Что это значит?
- Это значит, что я заключила договор со смертью. Если он умрет, то и я с ним вместе, - веско пояснила венда.
Пораженные воины молчали.
- Как же так... - растеряно спросил Сюон. - А если б его деревом придавило бы? Или...
Лась независимо дернула головой.
- Это моя жизнь, и я сама решаю, что с ней делать и зачем. По-моему, все понятно. Кисориец пойдет с нами, еще три ночи. А потом, - она повысила голос, услышав ропот воинов, - вы отпустите его на все четыре стороны.
- Сюон, твоя венда совсем распустилась, - выкрикнул кто-то.
О взгляд молодого воина можно было порезаться. Несколько минут над поляной висела тяжелая тишина. Потом, как-то поспешно и буднично они собрались, и отряд пошел назад. С Триеном никто не разговаривал, на него старались не обращать внимания. Пленник, который уже не был таковым, все равно должен был идти дальше со своими врагами. Он шел, как во сне, но вдруг силы оставили его. Пережитое за последние дни напряжение дало себе знать, и он, пошатнувшись, упал на разноцветный ковер опавших листьев.
Триен очнулся от легкой встряски. Несколько мгновений не мог понять, где он очутился. Юноша привстал на локте, но снова упал на постель. Ему показалось, что он в повозке венды. Запах, бодрящий запах полевых цветов и свободы так не вязался с жилищем девушки, которую посадили на цепь.
Хозяйка повозки склонилась над ним. Триен услышал тихую мелодию, совсем не похожую на ту, первую. Венда пела о нем - о страхе смерти и желании жизни, о смелости и трусости, и Триен словно заново понимал себя и открывал скрытую силу и притаившуюся слабость. Он снова подумал со страхом о способности венд менять душу.
- Мы не создаем ничего нового, Триен, - ответила Лась на его мысли. - Душу можно пробудить, но нельзя добавить в нее что-то, чего там нет.
- Поэтому ты не станешь женой Сюона? - прошептал пленник.
Лась горько засмеялась и пригладила его волосы.
- Да. Все, что было в нем доброго, я разбудила. А теперь спи.
Триен закрыл глаза, но не смог уснуть. Песня все еще звучала в нем. А с песней появилась надежда. Лась сидела совсем рядом, ему казалось, что он слышит ее дыхание.
- Сюон - самый лучший пентабиец, которого я встречал, - не открывая глаз, произнес он.
Лась вздрогнула.
- Ничего ты не понимаешь, - со вздохом сказала она, и выпрыгнула на ходу из повозки. Звякнула цепь. Девушка шла пешком, и больше не заглядывала к нему.
Триену не сразу стало легче. Он не знал, в чем причина. Призраки смерти и жизни кружили над его повозкой. Могла ли Лась с этим что-то сделать? Он не знал.
Скоро он снова станет свободным. Только сейчас можно было думать о том, что делать завтра. Вот уже много дней завтра не существовало. Самым верным было бы найти свой отряд, и продолжать гнать врагов со своей земли, пока, а это должно было случиться скоро, кровь последних кисорийцев не впиталась бы в землю, которую они защищали.
Призрак смерти советовал Триену этот путь. Но рядом с ним витал и призрак жизни. Песни венды говорили на незнакомом воинам языке. Они рассказывали о том, что было по эту сторону Реки Дыхания, и Триену пришло в голову, что не только мечом можно чего добиться в этой войне. Ему захотелось уйти подальше от Пентаба, построить дом, собирать выживших кисорийцев и ждать, пока колесо судьбы повернется удачей. Жить. Ждать. Строить.
Оставался последний день несвободы. Потом... О, потом ему никто не скажет, что делать. Потерявший свободу однажды не даст так просто снова себя поймать.
Триен долго не мог заснуть в последнюю ночь плена. А когда забылся зыбким полусном, что-то разбудило его. Запах трав? Чье-то присутствие? Или еле слышный вздох в ночной тишине?
Он приоткрыл глаза, но не пошевелился, пока не узнал венду. Девушка осторожно убрала прядь волос с его лба, и Триен почувствовал ледяную тревогу. Приподнявшись на локте, он ласково коснулся ее щеки, и Лась потянулась за его рукой, как цветок тянется к теплу.
- Лась...
- Тшшш! Не надо об этом, - она отстранилась.
- Почему ты не убежишь? - воскликнул кисориец.
- Потому что здесь у меня есть власть, - совершенно спокойно ответила венда. - Пусть конунги приказывают подданным, но только венды действительно правят ими.
- А цепь?
Лась засмеялась горьким смехом:
- Не хуже, чем у других. Матерей держат дети, мужчин - земля или меч. У каждого своя цепь.
- А твоя - это власть?
Наверное, Лась почувствовала неприязнь в его голосе.
- Ты зря так думаешь обо мне. Какая у меня судьба? Что еще я могу сделать в жизни? Убежать и прятаться в лесу? Стать отшельницей? Разве в этом свобода? А ты бы хотел так жить?
Триен сел на кровати, но слова не шли на ум.
- Я бы не хотел зависеть. Ни от кого.
- Так не бывает... - тихо ответила Лась. - Мне казалось, что я могу почти все. А вышло...
- Я знаю, что вышло. И поэтому понимаю, что ты останешься на цепи. На цепи своего всемогущества.
Тишина давила обоих, но ни один не решался сказать хоть слово.
- Я пошла бы с тобой, Триен. Если бы ты...
Лась отвернулась, а Триен, все понимавший, молчал, не умея облегчить боль.
- Знаешь, - сказал он спустя время, - я все время вижу дым разрушенных селений. Вряд ли многие спаслись. И мои братья, воины, которые не захотели меня убить, возможно, ушли за Реку Дыхания. Но моя земля зацветет, когда придет лето. Обязательно. И поэтому я уйду завтра. Я не буду делать то, что хочу, а то, что должен.
- Это будет твоей цепью, - слабо улыбнулась Лась.
- Да. Но я ее выкую сам.
- Так ты видишь свободу? - удивилась венда.
- Только так.
Пропела ранняя птица. Приближался рассвет. Триен не сказал всего, что хотел, и никак не мог уйти и оставить здесь девушку. Венда, ходящая по краю неба и касающаяся душ, была в плену, и цепь Пентаба тут не причем.
- Лась, разве ты ценила бы любовь, созданную твоими песнями? - он не видел лица девушки и просто ждал.
- Нет... - донесся еле слышный ответ. - Я просто надеялась... Не важно.
- Я не пойду с тобой, Триен-кисориец, - сказала она совсем другим тоном. - Твоя земля чужая для меня. Пусть лучше будет знакомая цепь, чем незнакомое небо.
- Прости, - только и сказал Триен. - Смиряться - это тоже свобода.
- Понимаю. Но не пойду с тобой.
Он протянул руку, но так и не узнал, не увидела ли Лась этого прощального жеста или не пожелала проститься. Навсегда. Мир слишком велик, чтоб они еще когда-нибудь встретились.
Эпилог.
Побуревшая трава под хмурым осенним небом казалась Триену свежей и близкой. Родной. Он вдыхал холодный воздух со взвесью доджевых капель и вся прошлая жизнь казалась ему сном. Он родился под песнями венды, и вновь, когда Сюон, не говоря ни слова, отпустил его на волю. Кисориец шел по выгоревшей земли страны, которой больше не было. Шел, чтоб возродить ее. Вновь. На год или на жизнь. Как получится.
Он знал, что спокойно уйдет за Реку Дыхания. Говорят, там Кисория никогда не умирает.
Триен старался не думать о венде, но волей-неволей ее лицо все время плыло перед ним. Если б она согласилась... Может быть, не те слова нашел? МОжет быть, надо было просто увести ее? Нет, они же говорили о свободе. Она выбрала - и это тоже свобода.
Пошел дождь, и в шелест капель вплетались звуки шагов. Конечно, ему это только кажется. Очень горько жить, когда, обернувшись, ты можешь увидеть только врага, но не друга. Триен не оборачивался.
- Постой!
Кисориец обернулся так резко, что чуть не упал.
- Лась? - конечно, ее имя не могло передать облегчение, и радость, и стыд от того, что не смог дать ее что-то очень важное.
Она шла по выцветшей траве, в поношеном платье и стоптанных башмаках, худенькая девушка-подросток, подвязавшая волосы куском зеленой ленты. Так когда-то, очень давно, ходили венды. Тогда их никто не смел сажать не цепь. Триен подумал, что впервые видит Лась без уродливого ошейника.
Он подхватил ее на руки и закружил, а потом прошептал:
- Я так рад тебя видеть!
Девушка засмеялась, и это тоже было впервые.
- Мне захотелось увидеть это чужое небо. В цепи не было ничего нового.
Они шли, взявшись за руки, в никуда. Лась пообещала, что пол-луны их не смогут найти. Потом... что ж, кто выбирает свободу должен быть готов ее потерять.