Аннотация: Онкоцентр и все-все-все. Третья глава полностью.
Эта тетрадь с "мемуаром" потом долго была со мной, как-то один из наших мужчин-пациентов с удаленной гортанью зашел ко мне в палату. Врач просил его передать, чтоб меня позвал. Сосед-пациент пожестикулировал, помахал руками, я не поняла, находясь мыслями еще частично где-то в прошлом, в своем детстве, сосед сипел трубкой в гортани, но я смотрела отсутствующе. Тогда он извлек из кармана ручку, и между строк моих Мемуаров написал: " Ань, тебя в смотровую". Послание поместилось наискосок где-то в районе вот этих строчек "одноклассники поджидали меня у всех выходов из школы несколько часов подряд, изловили и стали бить ногами".
Интересно, жив ли сейчас человек, оставивший тогда сей автограф на моем "Мемуаре"? Интуиция на этот раз молчит.
Я помню, после операций по удалению голосовых связок у наших ребят становились такие глаза, особенные. Они будто немного стекленели, и в них застывал немой вопрос...или немой ответ. В них было настоящее одиночество, больше обычного, простого одиночества. Одинокий человек может разговориться со случайным попутчиком. А они не станут строчить случайным попутчикам записки. Как-то это, ну, маловероятно.
А что делать немому, если лифт застрял между этажами?
А что если необходимо позвать на помощь? Бить руками и ногами в рельсу?
Да не в этом суть! А просто ...Тишина.
Такая тишина постигла и Надю, ее норовили назвать "баба Надя", ей было не много лет - примерно 65. Я буду звать ее Надежда, никакая она не "баба Надя".
Перед операцией, когда еще могла говорить, она меня жутко смешила: " у меня мужик - глухой как пень. Вот. А я буду, значит, немая. Позовет он: "Надь"! А у меня будут такие таблички на спине и на груди. На груди напишу "Чего тебе", а на спине:"пошел ты на ...". Я закатываюсь. В смысле, ухохатываюсь. Мой хохот слышен, наверное, на соседних этажах.
Когда Наде сделали операцию, и прошло уже недели две, конечно, больше она анекдотов не рассказывала, но у нее была кассета Шуры Каретного, а у меня - магнитофон. Вертинского извини-подвинули и хохотали. Надя - теперь уже беззвучно, ну и я старалась не ржать.
Шура Каретный из магнитофона шепелявил:"в рот тя чих-пых" ( в рот тя тих-пых), есть у меня знакомая проститутка, и вот она себе лицо подтянула, и сиськи подтянула, а я ей и говорю. В рот тя тих-пых, а ....зду что же ты не подтянула, она же у тебя старенькая"! Мы с Надеждой от хохота чуть не валимся с коек. Каретный продолжает: "состоялся, значить, съезд Белорусского народа, ну и затянули они "вы слыхали, как поют дрозды?" а им в ответ: "а вы слыхали, как дают .....зды"?
В общем, палата у нас была веселая. Я могла бы долго рассказывать о том, как после операции таких ( стомированных ) больных кормят через большой такой шприц, но не буду.
Однажды Надя, точнее, ее дочь, меня, можно сказать, одела.
Я тогда делала ремонт в своей квартире. Точнее, делали его рабочие, а я удирала из Онкоцентра после завтрака и перед лучевой, чтобы их проверить.
Помню, что ушла на выходные домой, в воскресенье вечером забыла взять свитер, в понедельник похолодало, и я вернулась со строительного рынка на лучевую вся синяя, в понедельник уже. Похолодало.
Жила я у мужа, там теплые вещи и забыла, как водится. Потом зверски простыла. Надина дочь, видя мое бедственное положение, принесла мне сразу пять свитеров, и несколько лет я потом ходила в Надиных вещах.
Но это все потом, позже. Все по порядку.
Вспомнить все.
Альберт запомнился многими афоризмами, например, когда я спросила:" почему ты так относишься ко мне? Я что, барахло?"
Он ответил:" а ты подумай"! Это одно из множества тех воспоминаний, при которых я сжимаю кулаки так, что режу ногтями ладонь.
Мне было восемнадцать, а ему - шестьдесят. Как он говорил, мол, всегда мечтал переспать с ребенком. А у меня было, как когда-то в школе, непонимание, что так нельзя ни со мной, ни с кем вообще. Я сразу поверила, что я - барахло. Меня ведь убеждали в этом с самого раннего детства. Но так и не доказали мне мою ничтожность, раз я, вместо того, чтоб презирать себя, ненавижу других.
Это был веселый период, за год до того, как у меня появилось свое жилье. Почти десять лет я прожила с бабушкой и дедушкой, но однажды дедушка мне сказал:" тебе уже восемнадцать с половиной, уезжай к матери стеречь прописку, а то выпишет тебя из своей квартиры, будешь бомжом".
Я от расстройства на время забыла про опухоль, которую уже полтора года вымеряла пальцами. Поехала к матери, была встречена руганью и проклятиями, что неудивительно, ведь она думала, что я в девяностом году освободила ее квартиру навсегда. Ключ полетел в меня и приземлился за креслом.
Я вернулась к бабушке, собрала вещи, и под строжайшим секретом бабушка сказала, чтоб я обязательно, если что, заходила, когда дед спит. То есть вечерком, он ложился спать нечеловечески рано и так же рано вставал, а проснувшись, в ноябре шел, как спартанец, купаться на Борисовские пруды.
Матери дома не было, я разложила вещи и попыталась дозвониться бабушке. Телефонный аппарат был все тот же, из детства, с диском и кривой, ненавистный, жуткий как все в ее доме. Я все время не туда попадала и испуганно кричала:" алло, бабушка, алло"! Мне сказали:"ты ошибся, внучек, я не твоя бабушка". Я положила трубку и тупо уставилась перед собой, чувствуя себя будто сосланной в Сибирь. Почти десять лет я могла большую часть недели не видеть свою мать, и оказалась с ней один на один как в девяностом. Ни адвоката, ни зрителей. Полярник и белый медведь. Ледяная пустыня и кто кого. Против медведя - Анна Новожилова, СССР!
Бабушке я дозвонилась, стало немного легче. Вечером пришла мать, бросала на меня в кухне испепеляющие взгляды. Ошпарив себе ногу из чайника, я решила закончить трапезу и скрыться в своей комнате.
Потянулись темные дни. Я пыталась что-то узнать про размен. Перспективы были неутешительны. В этой квартире кроме нас с матерью была прописана еще моя сестра-инвалид. Она, как водится, осталась с бабушкой и дедушкой. Потом она их и загонит на тот свет и останется одна в их квартире, наполовину моей. И даже очень неохотно впустит меня, когда я буду грозить ей, что в лагерную пыль сотру. Но это будет потом, а сейчас я лежу в палате и вспоминаю свои восемнадцать.
Каждый раз, когда я приходила с работы, следовал ехидный комментарий:" ты чего на пять минут позже и радостная такая, еблась, что ли"?
- "Мне пяти минут не хватит"! Отвечала я и скрывалась в своей комнате с покупным пирожком и стаканом воды.
Мать засобиралась в турпоездку. Когда у меня не было даже носков, она увешалась золотом. А в этот раз намылилась в Данию, или в Финляндию...В общем, в какую-то швецию. Улетела и закрыла внутреннюю дверь. От наружной металлической она мне ключ дала, а про вторую и разговора не было. Возвращаюсь с работы, и не могу попасть домой. Что делать? Иду в милицию. Мне говорят:" ждите майора такого-то".
- "А долго ждать"?
- "Не знаю, девочка, он на выезде". Было очень холодно. Стылый ноябрь, я сидела на корточках во дворе отделения примерно два часа, стоять у меня не было сил, за что меня ругали на работе:"ну прямо ноги под ней подгибаются, смотреть противно"! Сначала у меня отмерзли и стали "громко" болеть от холода пальцы на ногах, потом джинсы примерзли к заднице, а кожанка вросла в спину. Майора Хрен Его Знает все не было. Внутрь, хоть в подъезд почему-то было нельзя. Когда холод начал сковывать мозг, я поднялась и поехала к бабушке. Там я прожила несколько дней в качестве незваного гостя, а потом моя мать откаталась по швециям, вернулась и сказала, что ключ, мол, торчал в замке, а что я ни фига не увидела, так это уже мои проблемы.
По выходным я встречалась с Альбертом, рассказывала ему о своих делах, он по пьянке рвался "хочешь, я с ней поговорю".
Это было глупо. Она его или оплюет, или настроит против меня. Вскоре так произошло.
Каждый день по дороге с работы я мысленно уговаривала себя:" ну, вот, еще один день ненавистной жизни с плеч долой, у меня есть крыша над головой, мама, работа с зарплатой ( платят ведь, благодетели, не кидают, хоть пирожок могу купить себе возле метро), у меня есть любимый ( о, это особенно сомнительно, я не любила, а "берегла то, что есть, чтобы не стало еще хуже".)ну условно говоря, мужчина для нечастых и обоюдно приятных встреч на его территории. В общем, у меня есть все, и я абсолютно счастливый человек.
Почему-то после этих самовнушений становилось особенно тошно. Тогда я покупала бутылку пива "Балтика-портер", десять лет назад это был вполне приличный продукт, и залпом выпивала в подъезде, после чего шла домой как боец в атаку после фронтовых ста грамм. И даже злобные глазки-буравчики моей матери, у нее они желтого цвета, но когда она рвет и мечет, то есть постоянно, у нее расширяется зрачок, становились мне по фиг, равно как и вопрос:
"Пила"?
- "Топор"! Отвечала я и закрывалась у себя в комнате до утра.